Почти полная тьма. Пришел шаман
24.40. Темно, но в туннеле светят лампы.
Когда поезд пересек реку и втянулся в туннель, свет мигнул и погас.
Поезд был последним на этой ветке. За двадцать минут до часа ночи тишина воцарилась на всем протяжении городского метрополитена, смолкло гулкое эхо, целый день звучащее под сводами станций, и дежурные начали отключать эскалаторы.
В этом поезде ехало десять человек, считая машиниста, – но он вскоре умер. Правобережье столичного города раскинулось на холмах, а идея использовать не только их поверхность была стара: благочестивый Антоний еще в десятом веке прорыл здесь первую пещеру, ставшую началом сети катакомб.
Опанас, молодой человек девятнадцати лет от роду, сирота, холост, метр шестьдесят девять, шестьдесят семь килограмм, шатен, системщик СП «МОНОЛОГ‑РАДИО», ехал в предпоследнем вагоне, старательно игнорируя двух девиц, которые поглядывали на него через окно из соседнего, последнего, вагона. Сколько их уже было в его жизни, этих Люсечек, Ирочек, Лялечек, Лапочек, Марий и Валентин, высоких и коротышек, блондинок и брюнеток, скромных и развязных, большегрудых, крутобедрых и наоборот. Цокая каблуками, они маршировали перед его внутренним взором шеренгой фигур, слившихся в одну обобщенную женскую фигуру, вспоминались калейдоскопом лиц, соединившихся в одно, неопределенное лицо Женщины, с‑которой‑ты‑когда‑то‑спал.
Поэтому Опанас не глядел на двух девиц в соседнем вагоне, они же упорно продолжали поглядывать на него – наверное, даже сквозь два стекла какие‑то таинственные мужские флюиды проникали в соседний вагон.
|
|
|
С моста, на котором находилась станция «Речная», поезд сразу же нырнул в туннель – и тогда свет погас. Сквозь свое отражение в черном стекле пассажир глядел на близкие, смазанные скоростью стены.
Вибрация пришла спереди. Несколько секунд она накатывала волнами, затем режущая глаза вспышка накрыла поезд. Грохот ударил в две стороны, выстрелил потоком воздуха из того отверстия в крутом склоне, куда втягивались рельсы, а с другой стороны разошелся по сетке туннелей.
Вагоны качнулись, пол накренился, но Опанас успел вцепиться в поручень. Секунду вагоны, скрежеща и содрогаясь, мчались, как автомобиль каскадера, лишь на тех колесах, что располагались с одной стороны, а затем качнулись обратно. Разбрызгав снопы искр, колеса, до этого находившиеся в воздухе, вновь соприкоснулись с рельсами, и тут передний вагон взорвался.
А может, и не взорвался. Но что‑то такое с ним произошло, от чего покореженная масса металла и пластика закупорила туннель. В нее один за другим стали влипать остальные вагоны. Первый попытался встать на дыбы, что было совершенно невозможно, потому что он весил тридцать две тонны, да и в туннеле для этого не было места. С хрустом выворачивая из креплений токоприемник, вагон уперся передней частью в потолок. Инерция следующих вдавила его в тюбинги.
|
|
|
Авария повредила несколько толстых силовых кабелей, на всем многокилометровом протяжении ветки разом погас свет. Каждая колесная пара, проезжая по стыку соединенных медным проводом рельс, замыкала контакт и заставляла бежать огонек по общей схеме метрополитена в центральной диспетчерской. Теперь один из огоньков – уже редких в этот час суток – сначала остановился, а затем и вовсе погас.
Тот вагон, в котором ехал Опанас, начал было переворачиваться набок, но туннель был слишком узок. Единственный пассажир здорово стукнулся головой. Перед его глазами на некоторое время стемнело окончательно, но Опанас еще успел увидеть, как одна из девиц в соседнем вагоне на четвереньках бежит по стене.
Уже снаружи Опанас медленно сел.
24.42. Чуть темней, и Незнакомец пришел.
Опанас медленно сел. Эта картина – как девица бежит, невероятным образом удерживаясь на накрененной стене – все еще жила на сетчатке его глаз, но быстро исчезала под наплывом новых образов.
|
|
|
Заработала аварийная система, на стенах туннеля уцелевшие в аварии лампы зажглись.
Он увидел, что вагон стоит наискось, упираясь углом в тюбинги и задрав половину колес в воздух – в этом, казалось, присутствовало какое‑то необъяснимое механическое бесстыдство. Концы разорванных силовых кабелей исходили искрами. Вагон почти перегородил туннель, но цельнометаллическая конструкция на тяжелой несущей раме получила небольшие повреждения, в основном пострадали краска и стекла. Опанас, вылетевший наружу через разбившееся окно, сидел на банкетке: высокая и узкая бетонная ступень тянулась вдоль всей длинны туннеля, прямо под трубами водопровода, с которых капала вода. Рядом в стене темнело забранное металлической решеткой прямоугольное отверстие, ведущее к выработке, вспомогательному помещению между двумя туннелями, где стояли насосы дренажной системы.
Возле решетки, лицом вниз, лежал человек в серой спецовке, серых штанах и заляпанных грязью резиновых сапогах. Одну руку он подогнул под себя, вторую вытянул вдоль тела. В пальцах что‑то тускло поблескивало. Голова упиралась в решетку, левая нога, свесившаяся с банкетки, почти касалась рельса. Крови видно не было.
|
|
|
Так вот почему горели лампы! Обычно здесь темно, свет посреди туннеля включается, только если там находятся люди…
Опанас поднял голову и увидел висящий на стене массивный черный телефон без номеронабирателя. А это здесь для чего? Приглядевшись, он начал вставать, когда в узкое пространство между краем покосившегося вагона и тюбингом протиснулся Незнакомец.
– Громко и со вкусом, – сказал он. – Не так уж и трудно раздеребанить здесь все. А то говорят: вагоны… тяжелые…
Придерживаясь за трубы водопровода, он шел по банкетке, мелко семеня ногами. Одет Незнакомец был обычно, роста и возраста среднего. Перешагнув через Опанаса, он направился было к решетке, но затем оглянулся.
– Опять конкурент?.. – не то спросил, не то констатировал он. – Это поправимо…
– Наверное, связь с диспетчерами, – хрипло пробормотал Опанас, указывая на черный телефон. – Надо позвонить…
– Не трожь! – рявкнул Незнакомец. – Ты чего, случайно тут ехал? Тогда отдохни… – Полы его пиджака распахнулись, под ними на узкой кожаной перевязи обнаружился с десяток длинных кривых ножей, один из которых тут же перекочевал в руку Незнакомца. Оружие по контрасту с кургузым приталенным пиджачком довоенного покроя смотрелось дико и сюрреалистично.
Нож поднялся над головой зажмурившегося Опанаса, но не опустился.
– Слушай, малец, а тут еще кто‑то есть… Маскируется, сука…
Опанас приоткрыл глаза. Незнакомец стоял, одной рукой опираясь в решетку и слегка растерянно оглядываясь.
24.45. Еще темней, крысятницы идут.
Незнакомец возле решетки растерянно оглядывался. В тишине раздалось цоканье, которое могли издавать лишь тонкие и высокие каблуки. Две девицы, одетые почти одинаково, в черных мини‑юбках и кофточках, черных колготках и черных туфлях, соскочили откуда‑то с крыши заднего вагона на банкетку. В довершение картины, обе были брюнетками. Разница между ними на первый взгляд состояла лишь в том, что одна повыше ростом, а вторая – пониже.
– Крысятницы! – взревел мужчина, скидывая пиджак. Та девица, что повыше, прыгнула, едва коснувшись ногами бетона, перемахнула через голову Опанаса и упала на Незнакомца.
Вторая резко выдохнула и, развернувшись на одной ноге, впечатала острый каблук в живот Опанаса.
Он упал, разевая рот. Младшая крысятница схватила его за плечи и рывком перевернули на спину.
– Кто? – спросила Младшая. – Из чьей группы?
– Ты… что… – Опанас сипло вздохнул.
– Что делал в вагоне?
– Домой возвращался… – пробормотал он, пытаясь сесть. Младшая поставила ногу ему на грудь и повалила на спину, вдавливая каблук в ключицу.
– Ты что там сипишь? Говори яснее! Откуда возвращался?
– С работы.
– Врешь. Где работаешь? Где живешь? Почему так поздно?
– Живу на Красноармейской… А контора в здании левобережного почтамта… – он наконец смог справиться с дыханием. – Фирма «Монолог». Я там компьютерщиком. Третий «Дум» поставили, со старшим менеджером заигрались…
Секунду Младшая смотрела не него, затем убрала ногу. Опанас сел, глядя влево, туда, где Незнакомец дрался со второй крысятницей. Руки его двигались с невообразимой скоростью, ножи превратились в размытую серебристую сферу, окружавшую торс и голову. Старшая крысятница прыгала вокруг, скакала, как горная коза, с банкетки на покосившуюся крышу вагона, а оттуда на стену, пробегала по ней, спрыгивала и вновь вскакивала на вагон.
– Экий ты уродец… – с чувством произнесла Младшая и, схватив Опанаса за руку, поволокла к решетке. Она перешагнула через труп, и только теперь Опанас смог разглядеть, что блестело в руке мертвеца – ключ.
– Это еще кто такой? – спросила Младшая, распахивая решетку.
Голова мертвеца была повернута так, что виднелось заросшее седой щетиной лицо. Глянув на него, Опанас пробормотал:
– Может, ремонтник?..
– Да что ты бормочешь все время? Со страху? Говори внятно, не бурчи. Ладно, моя старушка с сатанистом сама справится. Ты тут кстати. Неохота свою кровь тратить. Пойдем пока, посмотрим, где там манускрипт…
До них донесся топот ног.
Опанас мгновенно полетел на бетон, а Младшая развернулась на каблуках.
– Калистрович! Бабы Оли! – ахнула она. – Да тут все собрались!
Из ведущего к выработке узкого прохода Опанас увидел троих людей, бегущих вдоль стены. Здоровенный мужик и пара могучих теток, все под два метра ростом, в каких‑то серых развевающихся одеждах, с сучковатыми палками в руках. Опанас постоянно лазил по Интернету и успел нахвататься разных обрывочных сведений, ни к чему не пригодных, просто застрявших в памяти. Он приподнялся, упираясь локтем в бетон, шевеля губами и повторяя услышанные имена. Он понял, кто еще появился в туннеле.
Появились скопцы.
24.48. Продолжает темнеть – и скопцы тут как тут.
Появились скопцы, и Опанас приподнялся, упираясь в бетон локтем и шевеля губами. Рядом с ним темнела лужица чего‑то густого, в стянутой маслянистой пленкой поверхности тускло отражался потолок и стена. Когда Младшая шагнула к скопцам, по пленке прошла мелкая рябь, словно пол дрогнул – хотя никакой дрожи Опанас не ощутил. Что‑то изменилось в текстуре воздуха и интенсивности освещения, ровный поток дующего в туннеле ветра принес запах дождя, мокрой листвы, стоячей воды… запах другого континента. Над Опанасом развернулась вуаль, сквозь которую, как сквозь окно, в туннель проник новый звук. Он тут же смолк, исчез вместе с изменившимся светом и мимолетными запахами…
Ядовитая африканская ночь дрожала в такт рокоту тамтамов.
Вуаль, сотканная из миазмов дождевого леса, из хохота гиены, тигриного рычания, шелеста наползающих на побережье Гвинейского залива волн, из звука барабанов, звона ритуальной погремушки и бормотания шамана, мгновение висела в воздухе, а затем свернулась и пропитанным дождевой влагой комком поднялась куда‑то под потолок. Там она стала почти незаметной, но полностью не исчезла. Невидимая субстанция казалась одушевленной: Опанас смутно ощущал, как что‑то живое наблюдает за ним. И оно было еще не готово к тому, для чего появилось здесь, оно пока лишь пыталось оформиться .
Это же поняла и Младшая – она медленно повернулась, оглядываясь. Теперь Опанас заметил в поведении крысятницы неуверенность.
– Кто?.. – Младшая повела плечами и уставилась на Опанаса. – Кто‑то прятался в твоем вагоне?
– Нет… – Он стал пятиться в глубь выработки. – Я там был один. Что это такое под потолком?
– Шаман где‑то здесь… – пробормотала Младшая и выскочила в туннель.
Оттуда сейчас же донеслись звонкие удары и визг. Сделав несколько шагов, Опанас заглянул в выработку.
Стены и потолок были бетонными. Вдоль одной стены тянулся прямоугольный бассейн, в котором, стекая с близлежащего участка туннеля, накапливалась вода. Совсем недавно его накрывала массивная плита, но сейчас она почему‑то была разломана пополам. Сквозь образовавшуюся широкую прореху виднелись насосы с поплавками на толстых лесах – как понял Опанас, когда сточная вода достигала определенного уровня, насосы срабатывали и начинали откачивать ее. Под другой стеной стояла трансформаторная будка, а позади бассейна виднелась колонка артезианской скважины. Все это освещало несколько тусклых лампочек на тонких черных проводах. Других выходов не было.
Телефон! – вспомнил Опанас. Ведь не просто так эта штука висит там…
Он сделал шаг назад, и тут по проходу покатился какой‑то предмет. Опанас отпрянул, когда предмет, ударившись о стену, качнулся в последний раз и замер. Голова одной из баб Оль, все еще покрытая серым шерстяным платком, уставилась на него широко раскрытыми глазами. Опанас обошел ее, прижавшись боком к противоположной стене, выглянул в туннель.
Младшая дралась с двумя скопцами, Старшая – с Незнакомцем. Несколько его ножей уже валялись между рельсами, сломанные, но из полупрозрачной сферы, в которую превратились его руки, вылетел еще один. Именно в этот момент Старшая сделала сальто со стены вагона, и их траектории неожиданно пересеклись. Оружие вращалось с такой скоростью, что превратилось в мерцающий диск. Крысятница опустилась на банкетку прямо перед Незнакомцем, и ее рука отпала вместе с частью плеча, начисто снесенного кривым лезвием.
Старшая взвыла. Ощутив чье‑то присутствие позади, Опанас чуть повернул голову и скосил глаза. Ему показалось, что скомканная вуаль опустилась из‑под потолка и зависла над его плечом, наблюдая за происходящим. Поежившись, Опанас высунулся из прохода, стараясь не глядеть на мертвого ремонтника, потянулся к телефону. Его пальцы почти коснулись трубки, когда скопцы одновременно атаковали. Младшая исхитрилась проскользнуть между тяжелыми сучковатыми палками, и те с громким стуком столкнулись. Калистратович обхватил Младшую за плечи, а вторая баба Оля замахнулась.
Одновременно с этим Старшая выгнулась и, упираясь в банкетку одной рукой, сделала задний мостик, пропуская над собой крутящийся нож Незнакомца. Тот срезал клок шерсти с ее кофточки и вонзился между лопаток Калистратовича. Скопец что‑то выкрикнул тонким надтреснутым голоском и выпрямился. Палка упала, он отвел руки за спину, пытаясь дотянуться до ножа. Младшая ударила коленом, метя в «удесные близнята», которых, впрочем, как раз у Калистратовича‑то и не было. Подняв руку и сложив пальцы наподобие птичьего клюва, она с размаху всадила ее в живот скопца. Мгновение она ковырялась там, затем рывком высвободила руку – в «клюве» теперь был зажат красный сгусток, от которого к ране в животе потянулась толстая дрожащая нить – и дернула руку назад, попав локтем в живот бабы Оли, подбиравшейся сзади.
Опанас, все внимание которого было занято дракой со скопцами, перевел взгляд на Старшую.
Та уже сидела на спине Незнакомца, вцепившись зубами в его шею, и единственной рукой колотила по голове.
Что‑то она держала в руке, что‑то такое, от чего над головой мужчины в воздухе расплывалось облачко красной взвеси.
Рука Опанаса легла на телефон, и тут в его сторону полетела вторая голова. Он отпрянул. Голова Незнакомца, оставляя за собой кровавый инверсионный след, вращая глазами и вереща что‑то нечленораздельное, ударилась в трубы водопровода и проломила одну. Извержение кипятка и шипящего пара чуть не опалило Опанаса, он зацепился за тело ремонтника и полетел спиной назад.
Он ударился о бетон спиной и затылком, и почти полная тьма сгустилась.
Но продлилось это недолго.
24.51. Тьма сгущается, свет тускнеет.
Ударившись о бетон спиной и затылком, он вновь потерял сознание, но это продлилось недолго. Наплыв тусклого света и неразборчивых звуков начался, когда Опанаса волокли к выработке. Затем вновь накатила темнота, потом опять пришел свет. В промежутке, когда внешние раздражители не достигали сознания, им владела иллюзия другого места…
Тихо нес свои воды Нигер, магическое древо Сейба возвышалось среди более низкорослых деревьев, мелкие брызги от водопадов висели Теплой пеленой, и посреди этой пелены в сердце дождевого леса притаилась деревня йорубу. Там шаман танцевал вокруг «дороги духов[1] потрясая погремушкой асо – он заканчивал ритуал‑призыв. Кто‑то нарисовал эту картину темной акварелью на залитом дождем стекле, но за стеклом был тот же лес и та же деревня, контуры, выведенные краской, совпадали со смазанными контурами того, что открывалось позади стекла, такое наложение создавало эффект необычный и пугающий, и звуковым фоном ко всему этому являлся равномерный рокот тамтамов – sound impact, coupe l’aire, воздушный удар, один из этапов ритуала…
Он пришел в себя сидя под стеной, в углу, за дренажным бассейном. Одушевленная вуаль, обернувшаяся вокруг его лица удушающим влажным платком, поднялась к потолку, и вместе с ней исчезла зрительная иллюзия, сопровождаемая иллюзией звуковой.
Старшая стояла, покачиваясь взад и вперед, прижимая скомканную черную кофточку к обрубленному плечу. На ее обнаженной груди виднелась сложноузорчатая ветвистая татуировка, в которой доминировали крысы с переплетенными, заросшими орнаментом из листьев и цветов хвостами.
Старшая говорила, и голос ее прерывался:
– Зачем ты… приволокла сюда этого?..
– Интересный уродец, – отвечала Младшая. – Мне он нравится. Подойдет для жертвы.
Старшая обернулась, окидывая взглядом выработку, и уставилась в потолок.
– Что это там? – Ее лицо, казавшееся серым в тусклом свете лампочек, исказилось. – Кто здесь еще?
Младшая стала что‑то отвечать, но Опанас ее слов не слышал. Он прислушивался к сосущему чувству чужого присутствия внутри своей головы – одушевленная вуаль покинула его, но оставила лоскуток, который прилепился где‑то на внутренней поверхности черепа.
Младшая наклонилась над ним и сказала:
– Не удивляйся. Все это – подготовленная операция.
– Кто остановил поезд? – пробормотал он.
– Сатанист. Не то «Южный крест», не то «Черный ангел». А те, скопцы, специально приехали из Москвы. Но вот старый шаман – он где? Или это… эта сущность… – она повела головой в сторону висящей под потолком вуали… – Его агент?
Тупо глядя на нее, Опанас спросил:
– Что вы все делаете здесь?
– Добываем карту.
– Какую карту?
– «Хитари макан». Карту из Книги Сфер.
– Ну что за херня? – простонал Опанас. – Каких Сфер? Что ты несешь?!
Старшая шагнула к колонке артезианской скважины и вдруг повалилась лицом вниз, прямо в прореху между половинами бетонной плиты. Раздался плеск, на бетон упали брызги. Голова зацепила один из поплавков, леса, на которой он болтался, порвалась, и насос с хлюпаньем заработал. Кровь из плеча стала темным облаком расплываться в грязной воде.
– Там же есть телефон, – прошептал Опанас в спину Младшей, которая подошла к бассейну. – Это… это связь с диспетчерами! Надо позвонить.
Младшая заглянула в бассейн, отвернулась и забормотала:
– Кончилась моя старушка. Почему до сих пор нет шамана? Так, надо наконец достать манускрипт… Эй, уродец, помоги мне… – Она наклонилась над артезианской скважиной и загремела чем‑то.
Опанас продолжал сидеть, бездумно глядя перед собой. Прилепившийся к черепу клочок чужой сущности мешал сосредоточиться.
– Да помоги же! – Крысятница обернулась, глянула на него, шагнула ближе и с размаха влепила пощечину. Затылок Опанаса ударился о стену, Младшая схватила его за волосы и, рывком подняв с пола, заставила подойти к скважине. Труба, круглая дыра в бетоне, широкое металлическое колесо…
– Помоги снять это, – приказала Младшая. – «Хитари» должен быть там.
Вдвоем они стали приподнимать колесо, которое весило килограмм пятьдесят, и он почувствовал, как усилилось ощущение чужого присутствия – из‑под потолка вуаль‑пелена опустилась ниже, наблюдая за их действиями.
– Ты объяснишь мне что‑нибудь? – спросил Опанас, когда общими усилиями они приподняли колесо и отодвинули его в сторону.
– Карта была спрятана десять веков назад, – сказала крысятница. – И окружена защитой, которая мешала тем, кто наделен силой, найти ее. Эта скважина свежая. Рабочие не могли повредить защиту полностью, он они случайно задели ее, и поток силы успел выплеснуться наружу. Мы все почувствовали это. Лучший способ проникнуть сюда – сесть в последний поезд, выйти на следующей станции, спрыгнуть на рельсы и вернуться.
– Но зачем я тебе нужен?
– Взять карту сможет любой. Но чтобы воспользоваться ею, надо снять защиту. Для этого нужна кровь.
Опанас попятился, но Младшая схватила его за воротник и дернула с такой силой, что он чуть не упал на скважину. Он еще успел заметить нож, мелькнувший в ее руке, а затем крысятница пригнула Опанаса вперед, так что он почти коснулся лбом пола, и замахнулась.
Откуда и силы взялись – он ведь почти никогда не дрался, к тому же был хилым, а тут сумел, упав на колени, вывернуться и перехватить ее запястье.
Они замерли, крысятница – над ним, чуть нагнувшись и пытаясь опустить руку с ножом; Опанас – стоя на коленях и удерживая ее запястье.
– Все равно сдохнешь, уродец! – прошипела крысятница.
– Сатанист… – Опанас чувствовал, как дрожит рука под весом ее тела. – Зачем он… взорвал вагон? Мог ведь… доехать до станции… спрыгнуть… и вернуться… Зачем… привлек внимание?.. Значит… – Нож опустился и кончик лезвия коснулся шеи Опанаса… – Значит, в его вагоне был кто‑то еще… И они столкнулись раньше…
24.55. Темно, совсем темно – двое тетанов пришло.
– …столкнулись раньше… – прохрипел Опанас, и как только прозвучало последнее слово, через проход в выработку проникли двое.
Опанас краем глаза заметил их. Мужчины с аккуратными, одинаковыми стрижками, в светлых костюмах – впрочем, слегка опаленных после столкновения с Незнакомцем – галстуках и черных блестящих туфлях. Войдя, они одинаковыми жестами вытащили пистолеты и прицелились, но тут по взгляду и изменившемуся лицу Опанаса Младшая догадалась, что сзади кто‑то появился.
– Шаман?.. – спросила она одними губами.
– Кто? – не понял Опанас.
– Я говорю – колдун вуду?
– Не знаю, – прошептал он.
– Должен быть старым. Смуглый или вообще негр.
Давление почти исчезло, крысятница переместила вес тела на другую ногу и стала медленно наклоняться.
– Нет, это двое молодых мужчин, – сказал Опанас. – В одинаковых прикидах.
– А, эти гаденыши… – Младшая наклонилась так, чтобы вновь прибывшим не было видно ее движений, и взялась за колесо, которое они перед этим отодвинули.
Парочка в костюмах подошла уже почти вплотную. Один, глядя прямо в глаза Опанаса, приложил палец к губам – кажется, они все еще считали, что Младшая не заметила их.
На лацканах пиджаков висели заламинированные прямоугольные карточки с цветными фотографиями, именами и аббревиатурой: ЦС.
Младшая, с покрасневшим от натуги лицом, громко выдохнула и, развернувшись, бросила колесо в оперирующих тетанов. Оба успели выстрелить, раздался грохот, пули с визгом срикошетили от металла и ушли куда‑то в сторону, а колесо ударило одного в грудь.
Его вымело в проход, через мгновение оттуда донесся грохот. Второй тетан выстрелил еще раз, младшая, порвав юбку, ударила его каблуком в висок, и оба они упали: крысятница с пулей в животе, а тетан, скорее всего, с приличным сотрясением мозга.
Опанас встал на колени, поднял выроненный первым тетаном пистолет. В оружии он не разбирался, но, кажется, это был «тэтэшник».
Тетан, держась одной рукой за голову, начал садиться. Во второй его руке тоже был пистолет, который он сначала направил было на крысятницу, но затем, уловив движение Опанаса, в его сторону.
Зажмурившись, Опанас выстрелил, и грохот эхом прокатился по туннелю.
24.56. Почти полная тьма – никого не осталось.
Опанас выстрелил, и эхо грохота прокатилось по туннелю. Палец продолжал нажимать на курок, хотя оружие было уже разряжено.
Когда он понял это, то опустил пистолет и огляделся.
Тетан и крысятница лежали навзничь, в одинаковых позах, но первый не шевелился и не издавал ни звука, а вторая тихо стонала.
Бросив пистолет, Опанас на четвереньках подобрался ближе и уставился в лицо Младшей. Одушевленная пелена‑вуаль опустилась ниже и выглянула из‑за его плеча. Казалось, теперь она уже достигла необходимого ей состояния, оформилась и словно бы уплотнилась.
Крысятница, прикусив нижнюю губу так, что по скуле сбегала струйка крови, смотрела на Опанаса глазами, затянутыми коркой боли.
– Достань его, – попросила она.
– Кого? – Он заглянул в бассейн, откуда насос уже выкачал всю воду и где на грязном бетонном дне лежала Старшая.
– Хитари макан.
– Это бред, – сказал он. – Нет там ничего.
– Не бред. На карте обозначено расположение четырех элементов. Шутник Эшу Рей украл ее у Олодумаре, создателя этой сферы. Все, кто посвящен, знают – если элементы соединить, их стихии сойдутся воедино и людям наступит конец. Только немногие останутся. Править будет тот, кто соединил элементы. Достань ее, езжай в Подольск и найди Королеву Крыс, нашу хозяйку. Достань, пока сюда не пришел шаман… Достань… если не… – С каждым словом в голосе Младшей крепчали горячечные, безумные интонации. – Если старик добудет Хитари и соединит элементы, африканский яд разольется по планете. Он… ремонтник?.. Почему он один?.. Мертвый?.. А может… – Младшая изогнулась от боли, глаза ее выпучились, глядя на то, что наблюдало за ними обоими сверху. Опанас увидел, как лопаются сосуды в ее глазных яблоках и как белки наливаются красным цветом. – Все это время был здесь? – спросила она и умерла.
Опанас положил руку на ее живот, поднял – на ладони была кровь. Некоторое время он молча разглядывал ее, затем встал и шагнул к артезианской скважине. Узкая темная труба, никакого Хитари Макана – в этом он убедился, когда достал из кармана спички и обрывок газеты, поджег и бросил в трубу. Зря Младшая ломала колонку и выворачивала крепежное колесо. Опанас перешагнул через когда‑то оперирующего, а ныне мертвого тетана, кинул мимолетный взгляд на его напарника и вышел в туннель.
Рядом с телом ремонтника, лицом вверх, валялась голова Незнакомца. Из проломленной трубы вода уже не била потоком, но тонкой горячей струйкой лилась прямо в разинутый рот и растекалась розовой лужицей из отсеченной шеи. Опанас внимательно посмотрел на ремонтника. Конечно же, тот был мертв.
Он протянул руку к черному телефону без номеронабирателя.
С самого начала его внимание привлекла одна деталь.
Малозаметная, но интересная.
Сбоку на аппарате были петли.
24.59. Нет никого – почти никого.
А для чего могли понадобиться петли на боку телефонного аппарата?
Он дернул за массивную изогнутую трубку. Провод с ребристой металлической оболочкой натянулся, и вся передняя часть телефона, словно крышка сундучка, открылась.
Внутри – никаких деталей и механизмов, только свернутый в трубочку желтый пергамент, перехваченный толстой жилой. От пергамента расходилось тусклое, почти незаметное сияние. Если бы он коснулся пергамента чистой рукой, то получил бы удар покруче, чем от силового кабеля. Но кровь Младшей на его ладони заставила мерцание вспыхнуть ярче – и погаснуть.
Несколько секунд он глядел на пергамент, затем взял его и побрел к выходу из туннеля, в ту сторону, где было отверстие в холме, мост метро, ночь и река.
Выражение лица изменилось, нижняя губа отвисла. Плечи опустились, руки расслабленно повисли вдоль тела. Пока человек шел, шаркая и цепляясь ногами за шпалы, его спина, и без того сутулая, сгорбилась еще больше.
Он сутулился и шаркал не потому что устал – он не устал. Он всегда так ходил.
– Ibarokou mollumba eshu ibaco… Moyumba ibaco moymba… – подбрасывая на ладони пергамент, глухо бормотал он.
Он бормотал не потому, что был испуган – он ничего не боялся. Он всегда так говорил.
«Да знаю я , – опускаясь ниже, откликнулся Эшу Рей, Закрывающий Пути, он же – Легба Кафу, Лунное Божество, он же – Шутник, Владыка Перекрестков. – Опоздал. Твой брат слишком долго готовил ритуал. Пока я добирался сюда, пока входил в силу, все уже закончилось ».
– Мой брат – хороший шаман, – возразил тот, кто шел по туннелю. – Он не мог опоздать. Это ты добирался долго.
25.00. Вот теперь – полная тьма. И пришел шаман.
– Долго, долго ты добирался, – бормотал Шаман. – Хорошо хоть они передрались, как я и думал… Слишком мало времени, им некогда было думать, кто я такой, только эта шалава в самом конце… Старый, а? Ха! – обозлившись, он погрозил кулаком сводам туннеля. – Любители! Кто так готовит операции? Почему старый? Кто из вас, любителей, видел единственного посвященного сантерии этой страны? А кто из вас изучил место, куда отправлялся? Если б знали, что никто никогда не позволит ремонтнику разгуливать по туннелю в одиночку, только втроем – смотрели бы на труп другими глазами.
Когда он готовил все это, его ученик смог устроиться рабочим на нужный участок. Достать Хитари Макан из скважины и спрятать его в коробке недействующего телефона было просто – хотя ученику пришлось убить своего напарника. Но, даже защитившись его кровью, ученик оставался слишком слаб для того, чтобы долго нести манускрипт – он смог лишь спрятать его неподалеку.
Выйдя из туннеля, Шаман прямо с рельс вспрыгнул на ограждающие мост перила и исподлобья огляделся. В темном небе не было видно звезд, широкая река не несла свои воды под мостом, не перемигивались огоньки на холмах. Мир, как старая картина, подернулся пленкой патины и замер ровно на час. Это было секретное время, двадцать пятый час суток, время тех, кто владел силой – и кем владела сила, – время, когда стрелка вселенского метронома, страшной темной башней протянувшаяся в небеса, застывала в верхнем положении. Мгновение на грани суток, длящееся целый час, тайное время, в котором не жил никто, кроме тех, кто знал его секреты.
Стоя на перилах в мертвой тишине двадцать пятого часа, он перекусил бычью жилу и развернул пергамент. Легба, Владыка Перекрестков, парил над ним, тихо посмеиваясь – шутник, триксет, ему и положено было смеяться. Это он обманул когда‑то Олодумаре, Создателя Сфер, и спрятал Хитари Макан под холмами.
Шаман вгляделся в карту континентов, которую древний предсказатель – живший еще в те времена, когда континенты имели другие очертания, – предвидел очень точно. Четыре точки были отмечены там. Предстояло много работы: найти стихийные элементы, собрать их воедино и провести последний ритуал. Буквы лянгажа, сакрального языка, произошедшего от шипения Данбала‑ла, великого змея, старейшего среди Лоа, тянулись жутковатой вязью, обозначая места, где спрятаны элементы. Просто так они не дадутся в руки. Чтобы снять их защиту, нужна будет кровь, багровые реки крови, и огонь, и вода, и воздух…
– Кровь и огонь обеспечим мы, Легба, – пробормотал он. – Воду – пожарные, когда приедут тушить то, что мы подожжем, а воздух даст сама атмосфера…
«Как скажешь, мой конь », – откликнулся Легба.
Карта была общая, но те строения, где позже спрятали элементы, предсказатель обозначил крупными символами. Здесь была башня‑игла, телевышка из столицы соседней страны, была какая‑то каменная кошка рядом с миниатюрными треугольниками‑пирамидками, а на другом континенте – две стоящие рядом очень высокие башни и здание в виде пятиугольника.
Следовало начать с того, что располагалось ближе – с башни‑иглы. С нею будет легче.
Более сложные операции потребуют очень тщательной подготовки.
– Постепенно, – сказал Шаман. – Будем работать постепенно.
Каббала!
(Пустое, ничем не заполненное пространство)
Эта работа кладовщика не предполагала ночных бдений. Но на службе все знали, что я не пью и застолья считаю глупым времяпрепровождением. И живу один. А охраннику Пете припекло отпраздновать Новый год дома, вот он мне и позвонил.
Я сел в метро и доехал до станции «Вокзальная». Тут сходились поезда дальнего следования и пригородные электрички. Было уже темновато, я пошел, сунув руки в карманы пальто, оно у меня длинное и темно‑синее, куплено в секонд‑хенде, а выглядит дорого. Солидно. Черный шарф и вязаная шапочка с помпоном довершали картину.
Снег не скрипел, слишком тепло, но ощущение все равно новогоднее. Может быть, из‑за елки, водруженной в центре вокзала. Я пересек его и спустился в длинный, изгибающийся подземный переход.
У стен продавали апельсины, перчатки, семечки, тарань, лук, сало, картошку и кофе на разлив. Спереди доносились гармошечные подвывания и молодой голос: «Обязательно, обязательно, я лично на рыженькой женюсь…» Голос‑то молодой, а вот дядя‑гармонист, который здесь на посту каждый вечер, седой и вислощекий.
Я остановился, отдал гривну, и продавщица из большого двухлитрового термоса нацедила кипятку. Сыпанула туда гранул, сахара, перемешала и протянула мне. «Обязательно, обязательно, подберу себе на вкус…» На вкус – дерьмо кофе, растворимая пакость. «Но шоб была она симпатишная и слегка курносый нос…» Обжигаясь, я выпил кофе почти залпом, смял стаканчик, бросил и пошел дальше. «Но обязательно, обязательно…» Пожилой дядя с гармонью и молодым голосом, у ног его прямо на снегу стояла щербатая тарелка, в которой мелочь, заканчивал припев: «Но обязательно, обязательно рыжеватый цвет волоООО…» Я повернул голову, заслышав немилосердную фальшь. Он падал, гармошка расходилась, распахивалась, издавая исступленный, неестественный звук. Она визжала, и вместе с ней хрипел гармонист: «…ОСССС…» – заваливаясь на бок.
Дядя упал, брызги грязного снега разлетелись из‑под него, и торговавшая рядом сморщенными яблоками бабешка в невообразимом есенинском зипуне ахнула.
Гармонь, издав умирающий аккорд, смолкла. Дядя лежал, широко раскинув ноги в ватных штанах, подогнув под себя одну руку, а вторую вытянув в мою сторону. Я поспешно шагнул дальше, уходя с направления, в котором указывала его рука, слыша за спиной возбужденные голоса и причитания: «поднимите его», «та скорую трэба», «може, сердце?».
Что за черт? Уже сотни раз я этого дядю здесь видел. Надо же, именно в тот момент, когда я мимо проходил…
За переходом остановка троллейбусов, и как раз один подъехал. На горку, до площади. Я вышел на Соломенке, здесь большущее бетонное здание института, в котором моя контора арендует полуподвальное помещение.
Совсем стемнело и сделалось как‑то неприкаянно. Людишки мимо топали, кое‑кто еще даже с елками, хотя до Нового года осталось всего ничего. Два раза Деды Морозы прошли, а один раз – пожилая Снегурочка. А дядя с гармонью‑то? Упал – и нет его. Странно как‑то, даже дико… Пришлось поднять воротник пальто, потому что снег пошел сильнее. Сквозь него фонари светились, как какие‑нибудь фосфоресцирующие медузы в мутной океанской толще. Обойдя институт, я спустился по узкой бетонной лестнице и попал в заброшенный угол внутреннего двора, за которым уже ржавые, покинутые гаражи и свалка. Офис наш находится в другой, более обжитой части, а производственный цех с воротами, обитыми полосами белого пластика, здесь. Я приостановился, вытер нос перчаткой и глянул по сторонам. Громада института, где светилась всего пара окон (это в нашем офисе, там еще мастер Руслан сидит, скорее всего) возвышалась слева, а справа – ржавые стенки гаражей за пеленой снега. Я вдруг увидел на ближайшем гараже какую‑то фигуру, пригляделся: ё‑моё, Дед Мороз! Он стоял, уперев руки в бока – темный силуэт на фоне размытого света фонарей. Стоял и смотрел вниз, на внутренний двор института. Пьяный, что ли? Что ему там делать, на гаражах?
Нет, совсем муторно стало на улице. И одинокая фигура на гараже производила такое тоскливое впечатление, что я быстро открыл ворота и вошел в цех.
…коридор, слева двери туалета, душевой, потом склада, потом просторная ниша, где охрана сидит. Я ждал этого. Ждал, чтобы убедиться еще раз: настоящая причина, по которой я приперся сюда в новогоднюю ночь, не выдумана мной. Между дверями туалета и душевой расстояние метров пять, а сами помещения – метра два шириной каждое. Не больше. Я встал и глянул на стену коридора между ними. Нет, не в порядке тут что‑то, я прав таки. Давно меня это мучает, а теперь вот как раз есть возможность разобраться.
Охранника Пети уже нет, смылся, эгоист, домой, не дождавшись меня. Вот он, цех – все стены в белой пластмассе. Справа клеть подъемника и закуток наладчиков. Слева железная лесенка на второй этаж, копировальная комната и четырехсекционная печатная машина немецкого производства «Гейдельберг Друкмашинен Остевропа Гмбх», которую я так и называю – друкмашиной. Столы, где разложены календари с последнего заказа, поддон с бумагой, стеллаж с краской и тюк с ветошью. Здесь все пропахло полиграфией, густые химические миазмы висели в воздухе. Из радиоприемника играла музыка.
Тепло. Я снял шапку, почесал лоб. За друкмашиной – а она большая такая, три на восемь и два с половиной в высоту – кто‑то ходил, доносились голоса. Я поднялся на второй этаж.
Собственно, второй этаж – это всего лишь доходящая до середины цеха широкая бетонная плита в двух метрах под потолком. Ее сверху закрасили и сделали ограждение, на которое я сейчас и облокотился. Внизу загудело, включился компрессор. Из‑за друкмашины появился печатник Витя, повернул один из рубильников на щите. Компрессор умолк, а Витя ушел обратно.
Я спустился на первый этаж, повесил пальто, достал пачку «LM», из нее – сигарету, и прошел за друкмашину. Там помощница печатника Людочка в синем комбинезоне и ярко‑зеленых резиновых перчатках полировала тряпкой жестяную пластину печатной формы, а Витя сидел на краю стола. Был он пузатый, толстолицый и в круглых очках. Мы с ним одного возраста, хотя он выглядит куда старше, лет на сорок. А я не пью, хорошо сохранился.
– А ты чего тут? – спросил Витя.
Я не успел ответить. Людочка, дунув на челку, разъяснила:
– Петро ж домой отпросился.
– Так ты вместо него на всю ночь?
Я улыбнулся Люде и кивнул Вите.
– Вы долго еще?
– Меня муж прибьет, – пожаловалась Людочка плаксиво. – Я ж почти ничего приготовить не успела.
– Да нет, мы закончили уже эти календари. Сейчас идем.
– А, ну ладно… – Я стоял, все еще разминая сигарету и вспоминая, где спички. Сунул ее в зубы, хлопнул по карману джинсов – а спички‑то в пальто, кажется. Собрался было подойти к вешалке, но Витя достал розовую зажигалку и щелкнул ею.
– Когда заходил, грохота там не слыхал?
– Вроде нет…
Людочка уже закончила с формой и снимала перчатки. От нее пахло ацетоном.
– Какой грохот?
– Не грохот, там шумело что‑то, – произнесла Людочка.
– Ха, шумело… – Витя грузно слез со стола. – Там гаражи, ты ж видел? Кто‑то закричал…
– Менты, – убежденно сказала Людочка.
– Какие ж менты? Чего б это они шумели? Какой‑то звук, потом побежал кто‑то…
– Да, и вроде стекло разбилось.
– Так вы б сходили, посмотрели, – предложил я, только сейчас замечая по неверным движениям Вити и блестящим глазам Людочки, что оба они подвыпившие. Праздновали, наверное, тут, не отрываясь от трудового процесса.
– Та ну его на хуй! – с чувством сказал Витя. – Нет, я к этому отношусь негативно.
– А чего? Давай сходим, Витечка.
– А может, и сходим… – согласился он.
Я вернулся в коридор и встал между туалетом и душевой. Ворота в конце коридора приоткрылись, и внутрь заглянул мастер Руслан. Посмотрел на меня – мы с ним друг друга никогда не любили отчего‑то – и поморщился.
– Ну, что у вас? – крикнул он. – А ты чего здесь?
– Задержался, – пробурчал я.
– Календари они закончили?
– Ага.
Он помолчал, внимательно глядя на меня. Губы у него были африканские – коричневые и пухлые. А нос вроде римский, сломанный. И шрам под правым глазом.
– На тираж календарей хватило?
– Витек, Люд, календарей на тираж хватило?
– Хватило, – донеслось из цеха.
– Хватило, – передал я Руслану.
– Значит, я завтра рано утром постараюсь заехать, – сказал он и ушел, прикрыв ворота.
Я вернулся в цех. За друкмашиной свет загорелся ярче, они там включили переноску, лампочку на длинном шнуре. Раздался шелест ветоши, скрип жести, потом приглушенный голос:
– Негативно.
Я поднялся на второй этаж и включил электрочайник. Пока вода закипала, пока я делал кофе и пил его, прошло минут двадцать. В окрестных конторах, да и во всем институте, наверное, уже никого не осталось. Шум проезжающих по площади автомобилей теперь почти не доносился. По радио кто‑то кого‑то поздравлял. Я отошел в глубь второго этажа, бесцельно послонялся там, потом спустился вниз. Переноска за друкмашиной все еще горела. Я клацнул рубильником, и половина светильников погасла, стало сумеречно. От друкмашины, от столов и поддонов с бумагой, из углов цеха протянулись тени.
– Эй, вы скоро? – громко сказал я, пересек зал и заглянул за друкмашину. Никого там не было, а на полу валялась розовая зажигалка. Я присел на корточки, поднял ее, закурил и выпрямился. Когда это они ушли, я и не заметил.
…такая стена. Оббита пластиковыми полосками, но сейчас это неважно. В стене две двери, за одной туалет, за другой душевая. Ширина туалета метра два, а душевая и того меньше, но пусть тоже будет два. Получается четыре, плюс толщина перекрытия между ними, того, что перпендикулярно стене коридора. Сколько там? Десять сантиметров, ну, двадцать. Пусть даже перекрытие полуметровое, хотя такого не может быть. Все равно выходит четыре с половиной метра, это максимум. А между дверями – пять. Куда делись полметра пространства? Это меня уже давно доставало.
Спустя полчаса, которые ушли на то, чтобы найти старую рулетку и еще раз все промерить, я забрался на поддон с бумагой и уселся там по‑турецки. Семьдесят, примерно, сантиметров пространства куда‑то подевались на фиг. И что с этим делать?
Совсем тихо было в цехе, только радио играло. Площадь вроде и рядом, но по другую сторону институтской шестнадцатиэтажки, а здесь глухой внутренний двор, ржавые остовы автобусов, гаражи и свалка. Зимняя ночь и пурга. Я сунул в зубы сигарету, достал зажигалку и чиркнул. Совсем куцый огонек, газ заканчивается. Наполненная запахами красок и лаков, бумаги и машинного масла теплая тьма сгустилась, будто стянувшись к огню зажигалки. Только‑только успел прикурить, как он погас, тьма – пыхх! – расступилась, рассредоточилась по всему цеху. Шлеп‑шлем, это я пошел в коридор, собираясь там сорвать со стены кусок пластика в том месте, где по моим расчетам должно было находиться недостающее пространство между туалетом и душевой.
…ладно бы, оно пошире было, метра два хотя бы – допустим, там старая лифтовая шахта, заброшенная. Но семьдесят сантиметров, ни туда ни сюда. Ого! – подумал я, приглядываясь к стене. Одна из пластиковых полосок была искривлена, вспучилась волной. Словно ее кто‑то снимал.
Я приподнял край соседней полоски, не вышло, так я сходил за стамеской и поддел ее. Пальцы просунул в образовавшуюся щель и сильно потянул. Со скрипом пластик отделился от стены, упал на пол, и одну за другой я снял еще шесть полосок. Под ними – куски фанеры. Я наклонился, приглядываясь.
Вся остальная фанера была сбита аккуратными рядами гвоздей, а на этой виднелась только одна шляпка. Попробовал сдвинуть – и она сдвинулась очень легко, почти свободно качнулась на гвозде, на мгновение приоткрыла…
Так, приоткрыла. Я выпрямился, уставившись на фанеру. Все же я ожидал увидеть там бетонную стену, но там было оно. Пустое темное пространство.
…будучи в твердом уме и трезвой памяти. Трезвой, это точно. Сколько лет уже не пью, трезвее некуда, а потому не сомневаюсь: что вижу, то и вижу.
Вижу нишу между двумя стенками, туалета и душевой, темную и глубокую. И пыльную – я чихнул.
Ну и просунул внутрь руку. Ничего, пустота. Пустое узкое пространство, зачем его здесь оставили, вот интересно… какое‑нибудь тело‑обличитель там, черный кот и маска Красной Смерти. И ворон.
– Невермор, – сказал я, просунув внутрь голову.
Ни хрена не видать, запаха никакого, ни тепло, ни холодно внутри, воздух неподвижен.
Я поставил туда ногу и до половины втиснулся в нишу. Нет, не ниша, буду отныне так это и называть: пространство. Все страньше и страньше, говорила она, падая в колодец. Вообще, там пока может находиться что угодно, пока я его не осветил и не увидел.
Проникнувшись этой мыслью, я поспешно шагнул назад и встал возле стены коридора, глядя в пустое пространство. Как раз умолкло радио, и после паузы диктор сказал, что сейчас будет новогоднее поздравление президента. Заглянешь тут, когда внутри такая темень! То есть дело вот в чем: когда загляну, ничего ведь интересного не увижу. Бетонные стены, и все. Но пока не заглянул, там все, что угодно. Там Собор Парижской Богоматери, или Необитаемый Остров с сокровищами, или раскинулся город Дублин…
Или Эйнштейн с Джойсом сидят там в пивной, поджидая кролика в жилете и с часами.
Я подошел к друкмашине, взял переноску и вернулся в коридор. Из радио донеслась бравурная музыка, потом знакомый голос. Темная широкая щель между белыми полосками зияла. Нет, не так. Зияла не щель, а пустота за ней. Зияющая пустота, да. Я поискал взглядом, обнаружил розетку, воткнул туда вилку, но лампочка плохо держалась в патроне. Я в нее тыкнул пальцем, и она загорелась, а как убрал палец, она погасла.
«Дорогие хохляндцы!»
Я присел на корточки перед пространством, нагнулся вперед, просовывая в него голову, и сказал:
– Ы!
Такая тишина была внутри, что хоть уши отрезай, как Ван Гог. И во всем цехе тоже стояла тишина, только знакомый голос вещал: «Я незнайка и неумейка, но вы сами избрали меня…» В голове тонко звенело, а посвистывания ветра за стенами, которые отделяли мир белого пластика и теплого химического полумрака от мира снежной новогодней ночи, слышно не было.
Я поставил в пространство левую ногу и стал протискиваться боком вперед, удерживая переноску в правой руке. Надо посмотреть, убедиться, что там ничего нет, а потом спать. Влез в пустое пространство целиком, только правая рука с переноской оставалась еще снаружи. Голос по радио призывал не робеть и крепиться, невзирая на трудности.
Когда я целиком оказался в пространстве, то сам же и загородил весь свет, который мог проникнуть сюда из коридора. И когда стало окончательно и бесповоротно темно, поползли круги, всякие тусклые пятна и узоры.
И начали бить часы по радио. Новый год, а я тут стою в… пространстве.
Теперь это пространство заполнилось мной. Ха! – нет, оно и раньше было чем‑то до некоторой степени заполнено – когда я сделал еще шаг, то наткнулся ногой на что‑то внизу. Что‑то мягкое, вроде кучи тряпья. Часы били по радио. Отсчитывая удары, не оборачиваясь, я щелкнул пальцем по лампочке, она на секунду загорелась, но тут же опять погасла. Присев, я бросил переноску на пол коридора, вытянул обе руки вперед и осторожно, с заранее рождающейся брезгливостью коснулся того, что все это время лежало в пространстве.
И ладно, никаких дублинов, соборов и джойсов с эйнштейнами – действительно куча обычного тряпья. Я вцепился в нее и потянул, тяжелая на удивленье, согнувшись, пятясь – а часы били, восемь, девять, десять, – вытаскивая ее наружу, тянул и тянул и тянул, пока проникающий сюда из цеха совсем тусклый свет не озарил край воротника и дужку очков, пробило двенадцать, а я тянул, да как заору, и выпал наружу, глядя на голову печатника Вити, торчащую из пространства, непустого, заполненного его трупом.
…не тот коридор, из которого шагнул в пустое темное пространство, другой. Все позеленело и ссохлось, стены больше не сияли белизной, а тишина стала подземельной. Радио молчало. Печатник Витя лежал на спине, нижняя часть тела все еще в пространстве, верхняя – снаружи. Голова запрокинута.
У него шея была разрезана от уха до уха, кожа разошлась и вверх торчал красный кадык. Я что‑то глухо промычал и встал на колени. Хлопнули двери, шаги, фигуры в вихре снежинок, чей‑то голос:
– Клыки прибыли. – Меня пихнули в плечо, и я упал лицом вниз.
Схватили за волосы и поволокли, наподдав предварительно ногой по копчику. Топот ног, неразборчивые голоса, тянут‑потянут, и вытянули в угол цеха, за друкмашину. Там отпустили.
Сначала я повалился на пол, но тут же сел, прижавшись спиной к шкафчику печатников.
Их было пятеро, не печатников, конечно, а этих типов, трое из которых оказались низкорослыми близнецами. На близнецах – белые колготки, шортики, белые рубашечки с манжетами, все это покрыто блестками. Снежинки. Остальные двое, повыше ростом, Дед Мороз и Снегурочка.
У Деда Мороза под красным халатом с белой опушкой виднелся сине‑зеленый дешевый спортивный костюм, а на ногах – кроссовки «Найк», несоразмерно большие, какого‑то совершенно небывалого, карикатурного размера и на толстенной подошве. Снегурочка была молодым парнем, высоким и худым, нарядом ему служила синяя дубленка, тоже с белой опушкой, такие же, как у меня, голубые джинсы и остроносые штиблеты. Верхняя пуговица дубленки расстегнута, под ней виднелась голая розовая грудь. Трое близнецов держали под мышки и за волосы Людочку.
– Младший Клык Лицо.
– Младший Клык Оса.
– Младший Клык Мамон.
– Средний Клык Проворный Вредитель.
– Старший Клык Деятельный Экзорцис.
– Вежливость прежде всего, – пояснил мне тот, что напоминал Снегурочку и который представился Старшим Клыком Деятельным Экзорцисом. – Но она не оправдывает жестокость, понимаешь? – И как саданет меня тонким носком туфли между глаз. В голове взвизгнуло, я повалился назад, ударившись затылком о шкафчик с красками.
– А тут лучше, чем в гаражах, – произнес Дед Мороз Проворный Вредитель. – Теплее, уютнее. Призовем его здесь.
Деятельный расстегнул дубленку и звонко хлопнул себя по груди. Они с Вредителем переглянулись и громко засмеялись, а потом Вредитель скомандовал остальным:
– Так, малышня, организуйте здесь все.
Снежинки Лицо, Оса и Мамон засуетились, первые два поволокли Людочку на середину цеха, а третий подскочил к шкафу с краской. Низким морщинистым лбом, розовым носом, круглыми оттопыренными ушами и маленьким подбородком он напоминал обезьянку. Все пятеро Клыков выглядели похоже, только близнецы – моложавее и вертлявее. Я начал приподниматься, и Мамон, чтоб я ему не мешал, широко развел руки и резко свел их, очень сильно хлопнув меня твердыми, как дерево, ладонями по ушам.
…на боку, левой щекой прижавшись к полу и правым глазом пытаясь искоса разглядеть, что происходит. Мамон с банкой краски и кистью в руках ходил по середине цеха туда‑сюда, низко нагнувшись. Людочка, кажется, начала потихоньку приходить в себя. Она вяло шевелилась в лапах Лица и Осы, но пока еще не издавала ни звука.
Проворный Вредитель скрылся за друкмашиной и вскоре вышел оттуда с дюбельным пневмопистолетом. А Деятельный Экзорцис говорит ему:
– Вы погодите. Мертвую Точку определять, что, уже и не надо?
– А, бля! – воскликнул Вредитель и всплеснул руками, в одной из которых был пистолет. – Забыли!
– Забыли‑забыли… – передразнил его Деятельный. – И где ж тогда Узор рисовать?
Вредитель спросил:
– А Маятник? Маятник‑то я где вам возьму?
Тут они оба уставились на меня. Я в который раз попробовал встать, открывая и закрывая рот, пытаясь хоть что‑нибудь произнести. Они оскалились и побежали ко мне.
…но уже почти на верхней ступеньке. А перед этим обманул их все‑таки. Они‑то бежали по одну сторону друкмашины, а с другой стороны между нею и стеной – узкий проход, заставленный канистрами с изопропиловым спиртом. Я услышал сзади быстрые шаги, в ужасе оглянулся, тут же, конечно, перевернул канистру, и сразу вторую. Запахло спиртом, я поскользнулся, упал, вскочил, опять чуть не упал, но выбрался все же из‑за друкмашины и затопал каблуками по ступенькам ведущей на второй этаж железной лесенки.
– И вот свет простирался в качестве прямой линии в вышеупомянутой пустоте, не простерся и не распространился сразу же до самого низа, – возбужденно орал сзади приближающийся Экзорцис, – а распространялся медленно и постепенно, а именно!..
Вредитель бежал за ним, а Лицо с Осой и Мамонов на нас внимания не обращали, занимались своим Узором и Людочкой.
И Экзорцис меня настиг, но уже почти на верхней ступеньке. Ухватил в прыжке за ногу, вопя:
– А именно: луч света, начав распространяться в сокровенном качестве линии, простерся, вытянулся и сделался чем‑то вроде колеса, единого, круглого и замкнутого со всех сторон!
Я повалился на ступеньки, а он упал ниже, выворачивая мою ступню. Подоспевший Вредитель перешагнул через него и наклонился, протягивая руки. Но я его пяткой в нос ткнул.
Если б меня так приложили, так кровь брызнула бы метра на два. А у него нос словно резиновый, вмялся в лицо, и потом сразу назад выскочил.
Но все же он упал. Экзорцис, держась за меня, подтягивал свое тело вверх. Я стал выворачивать ногу из его пальцев, другой ногой молотя по плечам и голове. Он, зажмурившись, неистовствовал:
– И сжался свет и удалился! – И не отпускал. – Оставив свободное, ничем не заполненное пространство! И равномерно было…
Но я его все же отпихнул, вполз на второй этаж и вскочил. Места здесь мало, с трех сторон стены, с четвертой – ограждение, за которым открывается цех. Я метнулся вправо, влево, и слышу сзади требовательные вопли:
– И равномерно было сжатие света вокруг центральной точки?!
А Вредитель его успокаивает:
– Поскольку таковым было сокращение света.
– И вот после сжатия этого в центре заполненного светом пространства?..
– Образовалась круглая пустота.
Я повернулся – они шли ко мне, Проворный Вредитель с Деятельным Экзорцисом, озабоченно улыбаясь и речитативом убеждая друг друга:
– И лучом спустился свет?
– К мирам, в черном пространстве пустом находящемся вне.
Я пятился от них сколько мог и наконец ткнулся задом в угол. Они приближались, причем Вредитель по дороге успел где‑то раздобыть длинную лохматую веревку, всю в машинном масле, вонючую. Я присел, сжался, накрыв голову руками, и над собой слышу:
– И круг каждый от каждого мира и близкие к свету важны, пока не находим мир материи наш в точке центральной.
– Внутри всех окружностей в центре зияющей пустоты.
Потом они меня толкнули на пол, накинули веревку на шею и вывернули руки за спину. Очень больно – я всхлипнул.
– И так удален от Бесконечного, далее всех миров, и потому материально так окончательно низок, ведь внутри окружностей всех находится он…
Теперь больно стало так, что я начал уплывать куда‑то, в груди потеплело и в паху. Они меня приподняли и перебросили через ограждение второго этажа, напутствовав словами:
– В самом центре зияющей пустоты!
…потемнело, стало тусклым, и неестественно глубокие тени залегли у друкмашины, по углам, за ограждением второго этажа. Ограждения я, конечно, не видел, потому что с него свисала веревка, на которой я болтался – ее конец обернут вокруг шеи и пропущен под мышками так, что руки вывернуты за спину. Я чуть покачивался, а сквозь пластик, в тех местах, где потемнее, что‑то проглядывало, то ли камни, то ли черепа, мокро‑блестящие и осклизлые, с пятнами не то лишайника, не то лишая – из них складывались стены угрюмого подземелья, где все мы теперь находились. Клыки провели сложные измерения, подвесили меня, и на полу, точно под моими ногами, Деятельный приказал рисовать Узор, и Мамон уже почти закончил его – потому что там, куда указывали мои ноги, и была Мертвая Точка. Людочка лежала с закрытыми глазами, и Лицо с Осой сноровисто раздевали ее. А я покачивался и смотрел на них, пытаясь понять, что происходит. Да, Мамон уже заканчивал Узор, а Лицо с Осой уже почти раздели Людочку, когда кто‑то сказал: «Дашь попользоваться?» У меня вывернутые руки болели так, что в голове звенело. Изогнутые линии Узора гипнотически кружились внизу, так что я решил, это мне почудилось, но все же пробормотал сквозь зубы: «Кто тут?» – «Ты не кричи. Это Гипер. Дашь попользоваться твоим телом?»
…проник в меня через затылок. Я заорал. Клыки подняли головы, и Деятельный ухмыльнулся.
– Качайся, Маятник!
«Не шуми, не то они сообразят. Я Гипер. Сейчас воспользуюсь твоим телом, о’кей?»
«Нет! – Это я уже взвизгнул молча, про себя. – Что происходит?!»
Людочка теперь была совсем голая. Узор вращался под моими ногами. Младшие Клыки подхватили Людочку и перенесли ее в центр Узора, в Мертвую Точку.
«Да это ж банда Клыков, – сказал Гипер внутри моей головы. – Хулиганы они. Шастают по искривлениям, веселятся. То есть раньше шастали, а сейчас уже нет. Они хотят призвать Верховника». – «Кто это, кого призвать?» – «Одного из Верховников Мира. Вообще‑то Верховники живут в Исконе. Но если пробить в искривлениях Мертвую Точку, то можно сквозь нее втянуть сюда Верховника. А любое искривление для него слишком нежное, понимаешь? Это ж недомир, полупространство. Клипат. Он себя здесь чувствует, как толстяк на тонком льду. Начнет нервничать, ворочаться, и пробьет искривление, разрушит его».
Голая Людочка лежала уже в центре Узора. Деятельный с дюбельным пистолетом в руке встал над нею, и тут Людочка открыла глаза и сразу же завопила.
«Не хочу тебя огорчать, но вообще‑то ваше искривление – это тюрьма, ссылка. Клыков сюда отправили в наказание. Календарь у вас неточный, понимаешь? Ошибочка вышла, смена тысячелетий как раз сегодня. Только в этот час Мертвую Точку открыть и можно. Они Верховником искривление сломают и выберутся. Я собираюсь их остановить».
Людочка попыталась встать, но Деятельный быстро прицелился и всадил ей дюбеля в запястья и ноги, пригвоздив к полу.
– Что вы… что вы… что вы… – беспрерывно голосила Людочка, извиваясь и плача.
«Откуда ты?» – молча прокричал я.
«Из Негатива. Меня попросили разобраться с Клыками, мы это запросто. Так что я все‑таки возьму твое тело».
В голове закрутились мельничные жернова, перемалывающие вместо муки мои мозги. Я почувствовал, как Гипер проникает глубже, растворяясь и обволакивая…
Хотя я не делал сейчас никаких движений, но тело начало раскачиваться сильнее. А у Людочки глаза уже закатились, кровь из запястий и ступней стала растекаться по Узору. Веревка затрещала, я широко разинул рот и резко захлопнул, прикусив язык. Боль прошла волной, и эта волна вынесла Гипера обратно – он завис где‑то на самом краю сознания, удивленно ворочаясь. «Откуда ты знаешь этот прием?»
Клыки разошлись, сняли одежду и встали на четвереньки вокруг Узора.
«Э! – сказал Гипер так, словно к чему‑то приглядывался. – Это ты?»
«Что?»
Клыки одновременно взвыли. Кровь ручьями бежала из Людочки, но не растекалась по полу, а повторяла изгибы Узора. Клыки наклонили головы, вытянув губы и всасывая кровь прямо с пола.
«Да ты ж один из нас, – сказал Гипер. – Нет? Ты все забыл…»
«Не понимаю!»
«Тебя сослали сюда за превышение полномочий. Ты чересчур жестоко с нарушителями расправлялся. Помучить их любил, то‑сё… Ну и, конечно, память отсекли, потому что иначе ты бы в два счета сбежал отсюда».
«Как сбежал? Куда?»
«Сбежал бы из искривления, вернулся на станцию Негатива. Для этого достаточно умереть».
Их тела стали меняться. Они разом подняли морды кверху – глаза были теперь густо‑красными и бесформенными, без зрачков.
«Не понимаю! – повторил я. – Как умереть?»
«Да просто убить себя. Это называется Скорый Смертный Экспресс. Суицидальный Поезд, понимаешь меня? Но, насколько я помню, твой срок скоро заканчивается. Они пришлют кого‑то, он тебя убьет, и ты свободен».
«Но почему Клыки не могут убить друг друга и освободиться?»
«Э нет, они ж, по сути, и так развоплощенные. Им опасно лишний раз умирать. Ладно, до скорой встречи. Пойду возьму другое тело, хоть оно и мертвое. Смотри, сейчас все будет происходить очень быстро».
Он исчез. Внизу Людочка выгнулась дугой, а кровь растеклась уже по всему Узору. Клыки дергались в припадке, мотали головами, выли и хрипели. Когти на волосатых лапах оставляли в полу глубокие следы. Над обнаженным животом Людочки вскипел розовый смерч, густая пелена разошлась от пупка вместе с лоскутами кожи. Сквозь пелену что‑то начало вырастать, выпячиваться наружу, бесформенное, все в кровавых потеках и струпьях. Вокруг Верховника действительность искажалась, натягивалась тонкой пленкой и лопалась – появлялись прорехи, за которыми бушевало и переливалось нездешними красками что‑то, скрытое до сей поры. Клыки выли и бились в исступлении лбами о пол, когда Мамона, подошедший сзади, труп Вити схватил за поясницу и за шею.
…приподнял Мамона, перевернул и стал возить головой по полу, стирая линии Узора. Клык взвизгнул, остальные задрали морды, обратив к трупу кровавые глаза. Линии Узора исчезли одна за другой, и Верховник начал опускаться обратно, уменьшался, исчезая. Клыки бросились на ГиперВитю и сбили с ног.
Куча тел подо мной. Труп выпрямился, сжимая поднятыми над головой руками сломанного пополам Проворного Вредителя, и швырнул его через все помещение. Лицо, затем Мамон откатились в сторону и исчезли. Потом внизу остались только ГиперВитя и Деятельный Экзорцис, который вдруг подскочил и вцепился в меня, повиснув, как обезьяна на лиане. Веревка затрещала громче. Снизу ГиперВитя поманил Деятельного, а тот оскалился. ГиперВитя привстал, ухватил Клыка за пятку и потянул. Тот жалобно и обиженно заверещал.
ГиперВитя стянул Клыка на пол, они вцепились друг в друга и покатились по почти стертому Узору прочь от тела Людочки с развороченным животом. Ударились о ножки стола и остановились, сжимая шеи друг друга. Раздался громкий хруст, глаза Деятельного вылезли из орбит и лопнули крупными красными сгустками. Они замерли, а потом их тела начали исчезать, медленно растворяться в воздухе. Я качнулся – раз, другой – и веревка порвалась.
…все та же полутьма, а чувствуется, что скоро утро. Ничего не болит, тепло и тихо. Я сел, протер глаза. Цех как цех, все хорошо знакомо – друкмашина, железные столы, шкаф с красками, вешалка.
Я сидел, поджав под себя ноги. Посмотрел вверх – что‑то свешивается с ограждения второго этажа, посмотрел вниз – темные пятна на полу. Я отвел взгляд, но потом вздрогнул и опять вверх посмотрел. Там болтался обрывок кабеля, который электрик, сволочь, еще позавчера обещал убрать. Меня аж передернуло всего, и я снова вниз посмотрел. На полу были пятна красной краски. Я встал, оглядываясь.
Тени все еще лежали в углах цеха, но они были утренними, синеватыми. И курить хотелось просто мучительно – всю ночь не курил. Я похлопал по карманам, выудил смятую пачку сигарет и сунул одну в зубы. Спички‑то у меня есть? Опять похлопал по карманам и нашел Витину зажигалку. Почиркал ею, но она только сухо клацала. Шагнул к вешалке и достал коробок. Постоял, а потом так сжал зубы, что почти перекусил фильтр сигареты. Повернулся, начиная понимать, что все это мне привиделось, приснилось, и увидел с этого места коридор и черную щель.
Ниша в стене. Пространство. Я пошел туда и краем взгляда заметил его: труп, бесформенную кучу у ножек стола. В голове рывком провернулись мельничные жернова, я охнул, развернулся, прищурившись.
Тюк с ветошью лежал у стола.
Глубоко вздохнув, я пошел в коридор, не спеша, выуживая новую сигарету.
Узкая ниша в стене, рядом стоит лист фанеры. И ничего.
Поставил в нишу левую ногу и заглянул туда. Темно, но можно разглядеть бетонные стены и пол. Пустота. То есть одну полоску я таки снял и внутрь заглянул, а вот все, что было после того, как я попал в пространство…
Я четко знал одно: для того, чтобы окончательно доказать себе тот факт, что действительность единственна и стабильна, мне надо влезть туда, в эту нишу. В самый центр, так сказать, зияющей пустоты.
Ну и влез.
Ворота приоткрылись, и появился мастер Руслан, в пуховике, теплых шерстяных брюках и армейских ботинках. Он стянул вязаную шапочку и, отряхивая с плеч и груди снег, пошел ко мне. Я как раз стоял боком, одной половиной тела в коридоре, а другой в нише, и открывал коробок, чтобы наконец закурить.
– О! – сказал я. – Ты что так рано?
Руслан был пьян, его слегка покачивало.
– Да календари эти… – проворчал он, расстегивая пуховик. – Сейчас еще и такси где‑то найти. Заказчик потребовал первого числа до обеда эти календари ему привести. Я прям из‑за стола. Слушай… – Он остановился рядом, глядя на меня с пьяным удивлением. – А чего это ты тут? А стенку чего раскурочил?
– Ремонт делаю, – ответил я, закуривая.
– Еще кроме тебя здесь кто‑то есть?
– Не‑а. Кто ж сюда припрется в такую рань? Вот ты разве что…
Я сел спиной к нише, так и не заглянув в нее. Если бы сейчас, допустим, он бы меня толкнул, или бы я сам откинулся назад, то упал бы как раз в нишу.
– Точно никого больше нет?
– Не.
– Это хорошо.
…поднял взгляд на Руслана, который достал из‑под пуховика ножик с коротким узким лезвием. Он его всегда с собой таскает и вечно им поигрывает, хоть ему уже не раз говорили, что это опасно. Лезвие очень острое. Он встал рядом, внимательно глядя на меня. Словно примеривался.
Но я только один раз быстро взглянул на него, а потом отвел взгляд. Я на него не смотрел больше, чего мне на него смотреть? Не хочу. Что‑то меня беспокоило в этой ситуации, только я пока не мог понять, что.
Ритм
Брюнет, тридцать пять лет, жене тридцать, ребенку шесть. Совладелец ювелирной фирмы, сам бывший ювелир, хорошо зарабатывает: дорогая иномарка и четырехкомнатная квартира в центре. Недавно начал лысеть и толстеть, а раньше нравился женщинам.
Всё давно предопределено. Восемь часов, подъем (с утра всегда раздраженный, но после первой чашки кофе и первой сигареты успокаивается), жена еще спит – она не работает. Воспитывает ребенка. Завтрак, костюм, черный галстук, черный портфель из дорогой кожи, и в машине на работу, там – кабинет и секретарь‑референт.
Обычные дела, обед в небольшом ресторанчике, он любит фаршированные куриные ножки и стейк с кровью. Вторая чашка кофе, десятая сигарета. У референта длинные ноги, стрижка под мальчика. Она заразительно смеется, любит носить короткие красные юбки и туфли на шпильках. Бывает, задерживается, когда остальные уже ушли, он заводит ее в кабинет, она сама садится на стол и приподнимает красную юбку. Он часто дарит ей духи, но не слишком дорогие. Супруга у него умная, наверное, о чем‑то догадывается, а может, и нет.
Вечером ужин, ребенок, телевизор, жена и детектив. В постели он всё чаще сразу же поворачивается к ней спиной и засыпает. В субботу преферанс с двумя сослуживцами по десять центов за вист. По воскресеньям иногда театр, который он не переносит, а она любит, иногда кино или в парке прогулка с ребенком. Порою ссорятся, но не часто, жена боится, что он уйдет, а ведь она уже не так привлекательна, как раньше, да и ребенок…
Утром в понедельник он, побрившись, долго стоит перед зеркалом и трогает щеки, оттягивает веки, смотрит в глаза отражению. С отрешенным лицом, позабыв черный портфель на стуле, выходит, не повязав галстука, не заперев за собой дверь. На скамейке старушка, здоровается с ним, он не замечает. Как раз солнце выбралось из‑за облака – лето, жара. Вздрогнув, он медленно поднимает голову, глядит прямо на солнце. Очень ярко, он видит луч, окруженный радужными кольцами. Ослеплен, но смотрит, не отрываясь, луч гудит в его глазах, мир растапливается в жидкое золото, и все же лучше видеть это, чем жену, ребенка, театр, кино, парк, утренний кофе, костюм, черный портфель, черный галстук, машину, кабинет и красную юбку референта. Мир плывет яркими кляксами, луч по глазному нерву проникает в голову и бьется там, звонко пульсирует в такт ударам сердца. Старушка подслеповата, очки забыла дома: видит жгучее оранжевое облако, а в нем никого, только тень мелькнула – и пропала.
Когда на работе он не появляется вовремя, референт звонит домой жене и узнает, что он ушел, почему‑то оставив портфель, да и машина стоит во дворе. Ждут до пяти вечера, а дальше подымают переполох – на следующий день милиция в квартире, милиция на работе, допрашивают референта и сослуживцев, допрашивают жену, наверно, подозревают ее. Но доказать ничего нельзя, а он так и не появляется. Истерика жены недолгая, надо ведь переоформить квартиру, да и других забот много.
Совладелец фирмы предлагает деньги за долю супруга. Но она уже не девчонка, взрослая женщина, и хочет получать проценты от прибыли. Адвокат, суд, апелляция, продажа одной квартиры и покупка другой, поменьше, новый адвокат, который помогает отвоевать свою долю в доходах.
Второй адвокат молодой, симпатичный, интеллигентный. В конце концов поселяется с ней и ребенком в новой квартире.
Ребенку он нравится больше, чем прежний папа.
…Совсем другое место, куда он проник по солнечному лучу. После трех лет скитаний и острога выпала удача – сломался перстень с аметистом у старшего тюремщика, и он вызвался починить, хотя за такую работу не взялся бы ни один местный ювелирных дел мастер. А он смог. Тюремщик – старый друг городского мага. Тот заинтересовался, самолично пришел в тюрьму с заказом: сделаешь свадебное кольцо для дочери? Примитивные инструменты, но былое умение никуда не делось. Хотя дочь мага замуж в тот раз так и не вышла, жениха зарезали налетевшие на город лесные кентавры.
Теперь в почете, заказов много. Здесь всегда сыро, постоянные дожди, такой плохой климат. Ему уже сорок, ребенку год, а жене двадцать, и она носит то самое кольцо, все‑таки пригодилось. Он хозяин ювелирной лавки, лучшей в городе. Дорогая карета, дом возле главной площади, пристройка с мастерской. Уже совсем лысый, но зато опять похудел.
Встает, когда на дворе еще темно, по утрам всегда раздраженный (жена спешит напоить его кофием). Сигарет нет, курит трубку. Потом жена хлопочет по хозяйству, а он, надев фартук, идет в мастерскую. Обычная работа, обед в трактире неподалеку, он любит филейную вырезку из единорога и яйца гарпий на десерт. Кофий очень дорогой, привозят с южных островов, но он богат и после обеда позволяет себе одну чашку. Хозяйка трактира вдова, любит носить длинные синие юбки. У нее пышный бюст и красивые рыжие волосы. Иногда она заводит его в кладовку, ложится грудью на бочонок и сама поднимает юбку. Он дарит ей сделанные им украшения, те, что подешевле. Жена ни о чем не догадывается.
Только поздно вечером он возвращается из мастерской, ведь здесь нет телевизоров или детективов, чтобы почитать перед сном. По субботам обязательный визит к тестю‑магу, куда приходит еще старший тюремщик, с которым они играют в кости. Иногда ярмарки, он их не переносит, а жена очень любит, порой прогулка с ребенком по аллее возле площади. Они никогда не ссорятся, молодая жена глупа и боготворит его.
Ритм определен давно: мастерская, хозяйка трактира, синяя юбка и бочонок в кладовке, магия огненных пентаграмм, дикие кентавры в лесах вокруг городской стены, маг, тюремщик, гарпии, единороги, ярмарки, ребенок, жена.
В постели он все чаще сразу поворачивается к ней спиной и засыпает, смутно понимая, что сейчас стало хуже, чем прежде, потому что отрезан последний путь к отступлению.
И дома, и в мастерской, и в таверне – изо дня в день все почти то же самое.
Но здесь всегда пасмурно.
Статьи
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 113; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!