ИВАН КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН И МУЖИЧОК САМ С ПЕРСТ, УСЫ НА СЕМЬ ВЕРСТ 2 страница
Вот Репка росла, росла и выросла большая. В одно время приходят деревенские девки и просят: «Бабушка, отпусти с нами Репку в лес за ягодами». – «Не пущу, к…ны дети! Вы ее в лесу покинете». – «Нет, бабушка, ни за что не кинем». Старуха отпустила Репку. Собрались девки, пошли за ягодами и зашли в такой дремучий лес, что зги не видать. Глядь – стоит в лесу избушка, вошли в избушку, а там на столбе медведь сидит. «Здравствуйте, красные девицы! – сказал медведь. – Я вас давно жду». Посадил их за стол, наклал им каши и говорит: «Кушайте, хорошие‑пригожие! Которая есть не будет, тоё замуж возьму». Все девки кашу едят, одна Репка не ест. Медведь отпустил девок домой, а Репку у себя оставил; притащил сани, прицепил к потолку, лег в эти сани и заставил себя качать. Репка стала качать, стала приговаривать: «Бай‑бай, старый хрен!» – «Не так! – говорит медведь. – Сказывай: бай‑бай, милый друг!» Нечего делать, стала качать да приговаривать: «Бай‑бай, милый друг!»
Вот так‑то прожил медведь с нею близко года; Репка забрюхатела и думает: как бы выискать случай да уйти домой. Раз медведь пошел на добычу, а ее в избушке оставил и заклал дверь дубовыми пнями. Репка давай выдираться, силилась‑силилась, кое‑как выдралась и убежала домой. Старик со старухой обрадовались, что она нашлась: живут они месяц, другой и третий; а на четвертый Репка родила сына – половина человечья, половина медвежья; окрестили его и дали имя Ивашко‑Медведко. Зачал Ивашко расти не по годам, а по часам; что час, то на вершок выше подается, словно кто его в гору[92] тащит. Стукнуло ему пятнадцать лет, стал он ходить с ребятами на игры и шутить шутки нехорошие: кого ухватит за руку – рука прочь, кого за голову – голова прочь.
|
|
|
Пришли мужики жаловаться, говорят старику: «Как хочешь, земляк, а чтобы сына твоего здесь не было! Нам для его удали не погубить своих деток!» Старик запечалился‑закручинился. «Что ты, дедушка, так невесел? – спрашивает Ивашко‑Медведко. – Али кто тебя обездолил?» Старик трудно вздохнул: «Ах, внучек! Один ты у меня был кормилец, и то велят тебя из села выслать». – «Ну что ж, дедушка! Это еще не беда; а вот беда, что нет у меня обороны. Поди‑ка, сделай мне железную дубинку в двадцать пять пуд». Старик пошел и сделал ему двадцатипятипудовую дубинку. Ивашко простился с дедом, с бабою, взял свою дубинку и пошел куда глаза глядят.
Идет путем‑дорогою, пришел к реке шириной в три версты; на берегу стоит человек, спер реку ртом, рыбу ловит усом, на языке варит да кушает. «Здравствуй, Усыня‑богатырь!» – «Здравствуй, Ивашко‑Медведко! Куда идешь?» – «Сам не ведаю: иду куда глаза глядят». – «Возьми и меня с собой». – «Пойдем, брат! Я товарищу рад». Пошли двое и увидали богатыря – захватил тот богатырь целую гору, понес в лог и верстает дорогу. Ивашко удивился: «Вот чудо так чудо! Уж больно силен ты, Горынюшка!» – «Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашко‑Медведко, так у того и впрямь сила великая!» – «Да ведь это я!» – «Куда ж ты идешь?» – «А куда глаза глядят». – «Возьми и меня с собой». – «Ну, пойдем; я товарищам рад».
|
|
|
Пошли трое и увидели чудо – богатырь дубье верстает: который дуб высок, тот в землю пихает, а который низок, из земли тянет. Удивился Ивашко: «Что за сила, за могута великая!» – «Ох, братцы, какая во мне сила? Вот есть на белом свете Ивашко‑Медведко, так тот и впрямь силен!» – «Да ведь это я!» – «Куда же тебя бог несет?» – «Сам не знаю, Дубынюшка! Иду куда глаза глядят». – «Возьми и меня с собой». – «Пойдем; я товарищам рад». Стало их четверо.
Пошли они путем‑дорогою, долго ли, коротко ли – зашли в темный, дремучий лес; в том лесу стоит малая избушка на курячьей ножке и все повертывается. Говорит Ивашко: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а к нам передом». Избушка поворотилась к ним передом, двери сами растворилися, окна открылися; богатыри в избушку – нет никого, а на дворе и гусей, и уток, и индеек – всего вдоволь! «Ну, братцы, – говорит Ивашко‑Медведко – всем нам сидеть дома не годится; давайте кинем жеребей: кому дома оставаться, а кому на охоту идти». Кинули жеребей: пал он на Усыню‑богатыря.
|
|
|
Названые братья его на охоту ушли, а он настряпал‑наварил, чего только душа захотела, вымыл голову, сел под окошечко и начал гребешком кудри расчесывать. Вдруг закутилося‑замутилося, в глаза зелень выступила – становится земля пупом, из‑под земли камень выходит, из‑под камня баба‑яга костяная нога, ж… жиленая, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет, сзади собачка побрехивает. «Тут мне попить‑поесть у Усыни‑богатыря!» – «Милости прошу, баба‑яга костяная нога!» Посадил ее за стол, подал часточку,[93] она съела. Подал другую, она собачке отдала: «Так‑то ты меня потчуешь!» Схватила толкач, начала бить Усынюшку; била‑била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела все дочиста и уехала. Усыня очнулся, повязал голову платочком, сидит да охает. Приходит Ивашко‑Медведко с братьями: «Ну‑ка, Усынюшка, дай нам пообедать, что ты настряпал». – «Ах, братцы, ничего не варил, не жарил: так угорел, что насилу избу прокурил».
|
|
|
На другой день остался дома Горыня‑богатырь; наварил‑настряпал вымыл голову, сел под окошечком и начал гребнем кудри расчесывать. Вдруг закутилося‑замутилося, в глаза зелень выступила – становится земля пупом, из‑под земли камень, из‑под камня баба‑яга костяная нога, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет, сзади собачка побрехивает. «Тут мне попить‑погулять у Горынюшки!» – «Милости прошу, баба‑яга костяная нога!» Она села, Горыня подал ей часточку – баба‑яга съела; подал другую – собачке отдала: «Так‑то ты меня потчуешь!» Схватила железный толкач, била его, била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела все до последней крошки и уехала. Горыня опомнился, повязал голову и, ходя, охает. Воротился Ивашко‑Медведко с братьями: «Ну‑ка, Горынюшка, что ты нам на обед сготовил?» – «Ах, братцы, ничего не варил: печь угарная, дрова сырые, насилу прокурил».
На третий день остался дома Дубыня‑богатырь; настряпал‑наварил, вымыл голову, сел под окошечком и начал кудри расчесывать. Вдруг закутилося‑замутилося, в глаза зелень выступила – становится земля пупом, из‑под земли камень, из‑под камня баба‑яга костяная нога, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет, сзади собачка побрехивает. «Тут мне попить‑погулять у Дубынюшки!» – «Милости прошу, баба‑яга костяная нога!» Баба‑яга села, часточку ей подал – она съела; другую подал – собачке бросила: «Так‑то ты меня потчуешь!» Ухватила толкач, била его, била, под лавку забила, со спины ремень вырезала, поела все и уехала. Дубыня очнулся, повязал голову и, ходя, охает. Воротился Ивашко: «Ну‑ка, Дубынюшка, давай нам обедать». – «Ничего не варил, братцы, так угорел, что насилу избу прокурил».
На четвертый день дошла очередь до Ивашки; остался он дома, наварил‑настряпал, вымыл голову, сел под окошечком и начал гребнем кудри расчесывать. Вдруг закутилося‑замутилося – становится земля пупом, из‑под земли камень, из‑под камня баба‑яга костяная нога, на железной ступе едет, железным толкачом погоняет; сзади собачка побрехивает. «Тут мне попить‑погулять у Ивашки‑Медведка!» – «Милости прошу, баба‑яга костяная нога!» Посадил ее, часточку подал – она съела; другую подал – она сучке бросила: «Так‑то ты меня потчуешь!» Схватила толкач и стала его осаживать; Ивашко осердился, вырвал у бабы‑яги толкач и давай ее бить изо всей мочи, бил‑бил, до полусмерти избил, вырезал со спины три ремня, взял засадил в чулан и запер.
Приходят товарищи: «Давай, Ивашко, обедать!» – «Извольте, други, садитесь». Они сели, а Ивашко стал подавать: всего много настряпано. Богатыри едят, дивуются да промеж себя разговаривают: «Знать, у него не была баба‑яга!» После обеда Ивашко‑Медведко истопил баню, и пошли они париться. Вот Усыня с Дубынею да с Горынею моются и всё норовят стать к Ивашке передом. Говорит им Ивашко: «Что вы, братцы, от меня свои спины прячете?» Нечего делать богатырям, признались, как приходила к ним баба‑яга да у всех по ремню вырезала. «Так вот от чего угорели вы!» – сказал Ивашко, сбегал в чулан, отнял у бабы‑яги те ремни, приложил к ихним спинам, и тотчас все зажило. После того взял Ивашко‑Медведко бабу‑ягу, привязал веревкой за ногу и повесил на воротах: «Ну, братцы, заряжайте ружья да давайте в цель стрелять: кто перешибет веревку пулею – молодец будет!» Первый выстрелил Усыня – промахнулся, второй выстрелил Горыня – мимо дал, третий Дубыня – чуть‑чуть зацепил, а Ивашко выстрелил – перешиб веревку; баба‑яга упала наземь, вскочила и побежала к камню, приподняла камень и ушла под землю.
Богатыри бросились вдогонку; тот попробует, другой попробует – не могут поднять камня, а Ивашко подбежал, как ударит ногою – камень отвалился, и открылась норка. «Кто, братцы, туда полезет?» Никто не хочет. «Ну, – говорит Ивашко‑Медведко, – видно, мне лезть приходится!» Принес столб, уставил на краю пропасти, на столбе повесил колокол и прицепил к нему один конец веревки, а за другой конец сам взялся. «Теперь опускайте меня, а как ударю в колокол – назад тащите». Богатыри стали спускать его в нору; Ивашко видит, что веревка вся, а до дна еще не хватает; вынул из кармана три больших ремня, что вырезал у бабы‑яги, привязал их к веревке и опустился на тот свет.
Увидал дорожку торную и пошел по ней, шел‑шел – стоит дворец, во дворце сидят три девицы, три красавицы, и говорят ему: «Ах, добрый молодец, зачем сюда зашел? Ведь наша мать – баба‑яга; она тебя съест!» – «Да где она?» – «Она теперь спит, а в головах у ней меч‑кладенец лежит; ты меча не трогай, а коли дотронешься – она в ту ж минуту проснется да на тебя накинется. А вот лучше возьми два золотых яблочка на серебряном блюдечке, разбуди ягу‑бабу потихонечку, поднеси ей яблочки и проси отведать ласково; она поднимет свою голову, разинет пасть и как только станет есть яблочко – ты выхвати меч‑кладенец и сруби ей голову за один раз, а в другой не руби; если ударишь в другой раз – она тотчас оживет и предаст тебя злой смерти».
Ивашко так и сделал, отсек бабе‑яге голову, забрал красных девиц и повел к норе; привязал старшую сестру к веревке, ударил в колокол и крикнул: «Вот тебе, Усыня, жена!» Богатыри ее вытащили и опустили веревку на низ; Ивашко привязал другую сестру: «Вот тебе, Горыня, жена!» И ту вытащили. Привязал меньшую сестру и крикнул: «А это моя жена!» Дубыня рассердился, и как скоро потащили Ивашку‑Медведка, он взял палицу и разрубил веревку надвое.
Ивашко упал и больно зашибся; очнулся добрый молодец и не знает, как ему быть; день, другой и третий сидит не евши, не пивши, отощал с голоду и думает: «Пойду‑ка, поищу в кладовых у бабы‑яги, нет ли чего перекусить». Пошел по кладовым, наелся‑напился и напал на подземный ход; шел‑шел и выбрался на белый свет. Идет чистым полем и видит – красная девица скотину пасет; подошел к ней поближе и узнал свою невесту, «Что, умница, делаешь?» – «Скотину пасу; сестры мои за богатырей замуж идут, а я не хочу идти за Дубынюшку, так он и приставил меня за коровами ходить». Вечером красная девица погнала стадо домой; а Ивашко‑Медведко за нею идет. Пришел в избу; Усыня, Горыня и Дубыня богатыри сидят за столом да гуляют. Говорит им Ивашко: «Добрые люди! Поднесите мне хоть одну рюмочку». Поднесли ему рюмку зелена вина; он выпил и другую запросил; дали ему другую, выпил и запросил третью, а как выпил третью – распалилось в нем богатырское сердце: выхватил он боевую палицу, убил всех трех богатырей и выбросил их тела в чистое поле лютым зверям на съедение. После того взял свою нареченную невесту, воротился к старику и к старухе и сыграл веселую свадьбу; много тут было выпито, много было съедено. И я на свадьбе был, мед‑вино пил, по усам текло, во рту сухо было; дали мне пива корец,[94] моей сказке конец.
ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ
Был себе дед да баба, у них было три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо – в черной сорочке ходил. Послышали они, что пришла от царя бумага: «кто состроит такой корабль, чтобы мог летать, за того выдаст замуж царевну». Старшие братья решились идти пробовать счастья и попросили у стариков благословения; мать снарядила их в дорогу, надавала им белых паляниц,[95] разного мясного и фляжку горелки и выпроводила в путь‑дорогу. Увидя то, дурень начал и себе проситься, чтобы и его отпустили. Мать стала его уговаривать, чтоб не ходил: «Куда тебе, дурню; тебя волки съедят!» Но дурень заладил одно: пойду да пойду! Баба видит, что с ним не сладишь, дала ему на дорогу черных паляниц и фляжку воды и выпроводила из дому.
Дурень шел‑шел и повстречал старика. Поздоровались. Старик спрашивает дурня: «Куда идешь?» – «Да царь обещал отдать свою дочку за того, кто сделает летучий корабль». – «Разве ты можешь сделать такой корабль?» – «Нет, не сумею!» – «Так зачем же ты идешь?» – «А бог его знает!» – «Ну, если так, – сказал старик, – то садись здесь; отдохнем вместе и закусим; вынимай, что у тебя есть в торбе». – «Да тут такое, что и показать стыдно людям!» – «Ничего, вынимай; что бог дал – то и поснедаем!» Дурень развязал торбу – и глазам своим не верит: вместо черных паляниц лежат белые булки и разные приправы; подал старику. «Видишь, – сказал ему старик, – как бог дурней жалует! Хоть родная мать тебя и не любит, а вот и ты не обделен… Давай же выпьем наперед горелки». Во фляжке наместо воды очутилась горелка; выпили, перекусили, и говорит старик дурню: «Слушай же – ступай в лес, подойди к первому дереву, перекрестись три раза и ударь в дерево топором, а сам упади наземь ничком и жди, пока тебя не разбудят. Тогда увидишь перед собою готовый корабль, садись в него и лети, куда надобно; да по дороге забирай к себе всякого встречного».
Дурень поблагодарил старика, распрощался с ним и пошел к лесу. Подошел к первому дереву, сделал все так, как ему велено: три раза перекрестился, тюкнул по дереву секирою,[96] упал на землю ничком и заснул. Спустя несколько времени начал кто‑то будить его. Дурень проснулся и видит готовый корабль; не стал долго думать, сел в него – и корабль полетел по воздуху.
Летел‑летел, глядь – лежит внизу на дороге человек, ухом к сырой земле припал. «Здоров, дядьку!» – «Здоров, небоже». – «Что ты делаешь?» – «Слушаю, что на том свете делается». – «Садись со мною на корабль». Тот не захотел отговариваться, сел на корабль, и полетели они дальше. Летели‑летели, глядь – идет человек на одной ноге, а другая до уха привязана. «Здоров, дядьку! Что ты на одной ноге скачешь?» – «Да коли б я другую отвязал, так за один бы шаг весь свет перешагнул!» – «Садись с нами!» Тот сел, и опять полетели. Летели‑летели, глядь – стоит человек с ружьем, прицеливается, а во что – неведомо. «Здоров, дядьку! Куда ты метишь? Ни одной птицы не видно». – «Как же, стану я стрелять близко! Мне бы застрелить зверя или птицу верст за тысячу отсюда: то по мне стрельба!» – «Садись же с нами!» Сел и этот, и полетели они дальше.
Летели‑летели, глядь – несет человек за спиною полон мех хлеба. «Здоров, дядьку! Куда идешь?» – «Иду, – говорит, – добывать хлеба на обед». – «Да у тебя и так полон мешок за спиною». – «Что тут! Для меня этого хлеба и на один раз укусить нечего». – «Садись‑ка с нами!» Объедало сел на корабль, и полетели дальше. Летели‑летели, глядь – ходит человек вокруг озера. «Здоров, дядьку! Чего ищешь?» – «Пить хочется, да воды не найду». – «Да перед тобой целое озеро; что ж ты не пьешь?» – «Эка! Этой воды на один глоток мне не станет». – «Так садись с нами!» Он сел, и опять полетели. Летели‑летели, глядь – идет человек в лес, а за плечами вязанка дров. «Здоров, дядьку! Зачем в лес дрова несешь?» – «Да это не простые дрова». – «А какие же?» – «Да такие: коли разбросить их, так вдруг целое войско явится». – «Садись с нами!» Сел он к ним, и полетели дальше. Летели‑летели, глядь – человек несет куль соломы. «Здоров, дядьку! Куда несешь солому?» – «В село». – «Разве в селе‑то мало соломы?» – «Да это такая солома, что как ни будь жарко лето, а коли разбросаешь ее – так зараз холодно сделается: снег да мороз!» – «Садись и ты с нами!» – «Пожалуй!» Это была последняя встреча; скоро прилетели они до царского двора.
Царь на ту пору за обедом сидел: увидал летучий корабль, удивился и послал своего слугу спросить: кто на том корабле прилетел? Слуга подошел к кораблю, видит, что на нем всё мужики, не стал и спрашивать, а, воротясь назад в покои, донес царю, что на корабле нет ни одного пана, а всё черные люди. Царь рассудил, что отдавать свою дочь за простого мужика не приходится, и стал думать, как бы от такого зятя избавиться. Вот и придумал: «Стану я ему задавать разные трудные задачи». Тотчас посылает к дурню с приказом, чтобы он достал ему, пока царский обед покончится, целющей и живущей воды.
В то время как царь отдавал этот приказ своему слуге, первый встречный (тот самый, который слушал, что на том свете делается) услыхал царские речи и рассказал дурню. «Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды!» – «Не бойся, – сказал ему скороход, – я за тебя справлюсь». Пришел слуга и объявил царский приказ. «Скажи: принесу!» – отозвался дурень; а товарищ его отвязал свою ногу от уха, побежал и мигом набрал целющей и живущей воды: «Успею, – думает, – воротиться!» – присел под мельницей отдохнуть и заснул. Царский обед к концу подходит, а его нет как нет; засуетились все на корабле. Первый встречный приник к сырой земле, прислушался и сказал: «Экий! Спит себе под мельницей». Стрелок схватил свое ружье, выстрелил в мельницу и тем выстрелом разбудил скорохода; скороход побежал и в одну минуту принес воду; царь еще из‑за стола не встал, а приказ его выполнен как нельзя вернее.
Нечего делать, надо задавать другую задачу. Царь велел сказать дурню: «Ну, коли ты такой хитрый, так покажи свое удальство: съешь со своими товарищами за один раз двенадцать быков жареных да двенадцать кулей печеного хлеба». Первый товарищ услыхал и объявил про то дурню. Дурень испугался и говорит: «Да я и одного хлеба за один раз не съем!» – «Не бойся, – отвечает Объедало, – мне еще мало будет!» Пришел слуга, явил царский указ. «Хорошо, – сказал дурень, – давайте, будем есть». Принесли двенадцать быков жареных да двенадцать кулей хлеба печеного; Объедало один всё поел. «Эх, – говорит, – мало! Еще б хоть немножко дали…» Царь велел сказать дурню, чтобы выпито было сорок бочек вина, каждая бочка в сорок ведер. Первый товарищ дурня подслушал те царские речи и передал ему по‑прежнему; тот испугался: «Да я и одного ведра не в силах за раз выпить». – «Не бойся, – говорит Опивало, – я один за всех выпью; еще мало будет!» Налили вином сорок бочек; Опивало пришел и без роздыху выпил все до одной; выпил и говорит: «Эх, маловато! Еще б выпить».
После того царь приказал дурню к венцу готовиться, идти в баню да вымыться; а баня‑то была чугунная, и ту велел натопить жарко‑жарко, чтоб дурень в ней в одну минуту задохся. Вот раскалили баню докрасна; пошел дурень мыться, а за ним следом идет мужик с соломою: подостлать‑де надо. Заперли их обоих в бане; мужик разбросал солому – и сделалось так холодно, что едва дурень вымылся, как в чугунах вода стала мерзнуть; залез он на печку и там всю ночь пролежал. Утром отворили баню, а дурень жив и здоров, на печи лежит да песни поет. Доложили царю; тот опечалился, не знает, как бы отвязаться от дурня; думал‑думал и приказал ему, чтобы целый полк войска поставил, а у самого на уме: «Откуда простому мужику войско достать? Уж этого он не сделает!»
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 152; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!