Политологическое видение политики

 

 

"Этот молодой человек слишком часто принимает меня за свое произведение", ‑ заявил Франсуа Миттеран достаточно громким голосом, чтобы его услышали журналисты, в ходе одной частной беседы, говоря об одном из своих советников по коммуникации, которые в 1988 году готовили его предвыборную кампанию [5]. Действительно, публичный имидж политиков еще допускает возможность публично выражать ‑ иногда по советам их собственных специалистов по коммуникации ‑ скептицизм по отношению к методам рекламного маркетинга и отречение от рейтингов популярности, измеряемых опросами общественного/161/ мнения. В то же время было бы довольно наивно думать, что действительное влияние, которое оказывают на поведение политических актеров почти ежедневное проведение и публикация опросов о мнениях, ограничивается той мерой, которую воспринимают сами социальные актеры, и особенно той, которую они согласны признать публично. Подобные дистанцированные и почти официальные заявления, которые произносили все более или менее значимые политические лидеры, часто представляют из себя только критику, плохо скрывающую по‑настоящему гипертрофированное и широко распространенное в политико‑журналистской среде убеждение в эффективности "медиатических представлений", что является лишь одним аспектом веры в "общественное мнение", "улавливаемое" опросами. Это убеждение если не порождено, то по крайней мере широко поддерживается новой структурой политического пространства, с ее консультантами по коммуникации, оценивающими выступления политиков в ведущих СМИ по своим собственным критериям, с ее медиатическими политологами, верящими в научность методов, которые они изобретают и помещают в самый центр политической игры, и убеждающими в этой научности, с ее политическими журналистами, комментирующими телевизионные передачи, и наконец с публикой, обретающей форму "объема аудитории". Политика как деятельность, сопряженная с риском, притягивает и призывает к себе все социальные технологии, научные или магические, которые могли бы сократить неопределенность политической игры. Вопреки очевидности, и какое бы место ни занимали эти наукообразные приемы среди подобных практик, они всегда частично склонны функционировать ‑ как гороскопы или предсказания по картам ‑ в логике ретроспективного прогноза или самоосуществляющегося прогноза . Именно потому, что "медиатические представления" предположительно оказывают на решение избирателей значительное воздействие, как бы постулированное априори, они могут быть всегда магически подтверждены апостериори, при этом каковы бы ни были действительные результаты; таким образом, мы можем вполне оправданно считать, что, например, комментарии президентской кампании Франсуа Миттерана и его дискуссия с Валери Жискар д'Эстеном в 1981 году, или с Жаком Шираком в 1988 году были бы, несомненно, другими, если бы другими были результаты выборов.

 

Как уже давно заметил Клод Леви‑Стросс в знаменитом тексте, посвященном колдуну и магии, мы не имеем никаких/162/ оснований подвергать сомнению эффективность некоторых магических практик, пока есть вера в магию, то есть вера колдуна в эффективность его методов, вера больного, которого он лечит, во власть колдуна, и наконец вера "коллективного мнения, создающего в каждый момент поле гравитации, в рамках которого определяются и располагаются отношения между колдуном и теми, кто им "околдован" [6]. Можно с легкостью перенести на политическое пространство современных обществ этот текст, который безусловно больше подходит для понимания влияния "медиатизации" на функционирование политического поля, чем все медиаметрические или инфометрические средства, применяемые специалистами по опросам. То, что мы называем "властью СМИ" могло бы быть, в сущности, только властью агентов, заинтересованных в том, чтобы верить в эту власть или убеждать в ней, в том числе, в первую очередь всех тех, кто причастен к власти СМИ. Сила этого коллективного верования в эффективность СМИ и весьма реальные последствия, которые оно оказывает на большинство актеров политико‑журналистского поля, проявляется в большей части политических действий, явно ориентированных на СМИ. Можно взять в качестве одного из примеров таких магических действий объявление в телевизионном выпуске в марте 1988 года о выдвижении кандидатуры Франсуа Миттерана на президентские выборы. Рассказ об этом двух журналистов Монда в рубрике "Секретные дневники" целиком основан на вере, по‑видимому, разделяемой всеми агентами политико‑журналистского поля, во всемогущество телевидения и в научность опросов, измеряющих эффект его воздействия. Она объясняет страх ‑ в конечном счете, довольно иррациональный ‑ перед тем, что исход выборов зависит от формы, которую может принять простое объявление о выдвижении кандидатуры. Внимание журналистов сконцентрировано на отдельном аспекте, похожем на "успех актерской игры". Журналисты показывают советников Президента по коммуникации, которые сомневаются и тревожно спрашивают себя о том, когда и как Франсуа Миттеран должен заявить о выдвижении своей кандидатуры на президентские выборы, чтобы не вызвать внезапный обвал ‑ подобно карточному домику ‑намерений голосовать "за"; а их рост стал очень благоприятным за несколько последних месяцев, после периода сильной непопулярности, сопровождавшегося обильными комментариями политологов и журналистов [7]. И то же самое убеждение, очевидно разделяемое авторами статьи, объясняет чрезвычайное напряжение кандидата в последний момент перед его/163/ телевизионным выступлением, ‑ оно же покорило и журналистов Антенн‑2. которые должны были задавать ему вопросы.

 

 

"Франсуа Миттеран прибывает в студию Антенн‑2. Он больше не улыбается. Сосредоточенный, как игрок в шахматы перед финальной игрой. Напряженный, но спокойный (...). Через три минуты будет 20 часов. Застывшее, бесстрастное лицо Франсуа Миттерана отражается повсюду в помещении Антенн‑2. Старый гладиатор ожидает сигнала гонга. Стул кажется ему немного жестким и высоким (...). Ведущий, Ани Санное, и его родственник Поль Амбар, нервничают больше него. 20 часов (...). "Являетесь ли Вы вновь кандидатом на пост Президента Республики?" Со слегка перехваченным дыханием Франсуа Миттеран заставляет ждать своего ответа. Секунду. Вечность" [8]. Чувство подъема, пережитое, по словам журналистов, Франсуа Миттераном после того, что, по существу, является простым и неудивительным заявлением о выдвижении кандидатуры политика, умудренного опытом и прошедшего долгую карьеру, так же как и чрезмерные комментарии его краткого телевизионного выступления со стороны политиков, журналистов и всех специалистов по политической коммуникации, в первом ряду которых успешно фигурируют его собственные советники ‑ это также эффекты влияния структуры политико‑медиатического поля, обозначающего событие и фиксирующего внимание и комментарии на том, что впоследствии окажется, на самом деле, весьма второстепенным. ''Франсуа Миттеран делает несколько шагов по набережной Сены. Счастливый как школьник, выдержавший экзамен. Он не вернулся в Елисейский дворец после того, как в молчании покинул студию Антенн‑2. Он отправился пообедать в уединении, вдали от своих консультантов, погрузившихся в ученые изыскания. Он счастлив, потому что он нанес им удачный удар. Они ожидали слащавого, экуменического Миттерана. Миттерана‑обьединителя. Он внезапно преподнес им Миттерана резкого, воинственного, полемического. Миттерана социалиста. Он уже представляет себе испуганные крики боязливых комментаторов: Миттеран наступает! (...) Все те, кто надеется стать замеченными Жаком Шираком во время кампании, счастливы. "Миттеран был плох. С ним все кончено. На телевидении не обманешь: видно, что он стар. Ему больше не верят". В лагере Ширака нашлись даже активисты ‑ немного недалекие в анализе ‑ утверждавшие, что глава государства сразу совершил неисправимую оплошность, проявив агрессивность в/164/ наиболее "горячее" телевизионное время (...). Этим утром в Матиньоне поднимается легкий фрондистский ветерок. Сторонники Балладюра упрекают своего лидера в его аристократической предвыборной концепции. Автор идеи "мирного сосуществования" повторяет свое убеждение: Французы хотят продолжения исторического компромисса между правыми и левыми (...). Шарль Паскуа пожимает плечами и усмехается: "Да, но они любят и убийства (...). Миттеран хорошо это понял. Подождите несколько дней, вы увидите результаты опросов" [9].

 

 

На следующий день в репортаже из Диня в рамках кампании президентских выборов, желая показать, что состоявшееся "телевизионное представление" президента было проанализировано и оценено по заслугам аудиторией телезрителей, которые, как предполагается, тоже поняли все нюансы и тонкости, два журналиста Монд передают реакции некоторых жителей, встреченных в разных местах города и, по мнению журналистов, представляющих "французскую глубинку". Так как, будучи посвященными специалистами, журналисты понимают всю хрупкость "представления" Франсуа Миттерана, они усматривают в реакциях населения некоторое восхищение, в то время как если строго придерживаться переданных сообщений, то они, по существу, собрали в себе лишь общеизвестные банальности и стереотипные, общего характера высказывания тех, кого политика вовсе не интересует.

 

 

Старого муниципального поливальщика, работающего у фонтана, вопрос не ставит в тупик: "Миттеран? Я думаю, что он сделал то, что и должен был сделать (...) Это патриот и у него есть заслуги". Не показался ли Вам агрессивным президент‑кандидат? "Нет, не более чем другие". (...) У улыбающейся владелицы таверны, бульвар Гассенди, сложилось, в общем и целом, благоприятное впечатление о выступлении Франсуа Миттерана: "Он хорошо знает свое дело и не дает поблажек журналистам. Знаете ли, в его то возрасте..." (...). Почтальон (...) делает сомневающуюся мину, но все же присоединяется к лагерю положительных мнений: "Я нашел, что он хорошо держится, убедителен. Но они все немного похожи, немного, как и мы: когда они у власти, они делают все, что могут..." (...). Робер, работник жаровни, эмоционален: "Да, мне он понравился. Он действительно был лучше всех по части политических/165/ выступлений. Он подтвердил весь свой талант, который я в нем ценю. Какой спектакль!" [10]

 

 

Телевизионные выступления политиков воспринимаются политическими комментаторами как случай, дающий возможность изменить их рейтинг популярности или намерения голосовать. Политиков судят по их эффективности, измеряемой институтами опросов. В статье, озаглавленной ""Барр" на подъеме, "Миттеран" на том же уровне", один журналист Монда , долго комментирующий результаты многочисленных предвыборных опросов в ходе кампании президентских выборов 1988 года, пишет, например: "Г‑н Миттеран должен был ответить (...) на вопросы Филиппа Александра на РТЛ (RTL). Это выступление могло бы изменить результаты следующих опросов, последняя волна которых показывает подъем для г‑на Барра и такие же результаты для главы государства" (14 ноября 1987 года). Вера в могущество СМИ заставила политико‑журналистский класс внимательно следить за политическими телепередачами, в частности за теми, в которых журналисты задают вопросы политику, или теми, в которых сталкиваются два политических лидера. В данном случае опросы также были слишком рано проведены. Новшеством стало то, что эти технические приемы, вначале конфиденциально окружавшие политические передачи, очень быстро переместились в их центр, как мы видим, например, в передаче "Час истины". Политические журналисты, политологи, руководители институтов опросов, политики и их консультанты по коммуникации, телевизионные критики и т.п., то есть все, кто интересуется политикой и/или телевидением, соперничают в выражении ‑ частном или особенно публичном ‑ своего мнения о "представлениях" политиков и в интерпретации числовых данных, получаемых все более сложными методами, разработанными институтами изучения общественного мнения для измерения (по их мнению, точным и неоспоримым способом) реакций репрезентативных выборок населения.

 

Если телевизионные "дуэли", сталкивающие политических лидеров, особенно проводящиеся по случаю президентских или законодательных выборов ("дуэли" Миттеран ‑ Жискар д'Эстен в 1974 году и в 1981 году, Миттеран ‑ Барр в 1977 году, Фабиус ‑Ширак в 1985 году), подвергались крайне тщательному анализу, то это происходило потому, что они, как считалось, играют ‑ по крайней мере, в глазах большинства агентов политико‑журналистского поля ‑ решающую роль в окончательном/166/ решении избирателей*. Первая дискуссия такого типа, которая в 1960 году противопоставила в Соединенных Штатах Ричарда Никсона Джону Кеннеди, повлекла за собой множество аналитических работ с целью определить влияние, которое она произвела на избирателей. Все американские специалисты в области политических наук сошлись на мысли о том, что выступление Никсона было "неудачным" и что это основной фактор его поражения. По мнению Т.Уайта [11], Никсон был в слишком светлом костюме и в несоответствующем гриме; консультанты Никсона заметили, со своей стороны, что Кеннеди смог наиболее уместным образом использовать телевидение, во время дискуссии смотря в камеру, а не на своего противника, и таким образом ему удалось установить прямое общение с телезрителями; Никсон сам признал, что, в отличие от своего противника, он не уделил должного внимания "внешности" и "подаче себя". Естественно, практика более или менее научного анализа подобных дискуссий распространилась во Франции по, мере умножения телевизионных выступлений политиков: университетские работы, авторы которых быстро стали руководителями или консультантами институтов изучения общественного мнения или советов по политической коммуникации, как, например, в случае с Жаном‑Мари Коттре: в 1976 году** он опубликовал материалы сравнительного анализа выступлений Валери Жискар д'Эстена и Франсуа Миттерана, произнесенных в ходе дебатов в рамках президентской кампании 1974 года и предположил, тавтологично это объяснив, что Жискар д'Эстен победил потому, что он "произнес слова обращения, которые лучше, чем обращение его противника, соответствовали функции конкурентной борьбы".

 

Наряду с анализом, проводимым со стороны специалистов в области политической науки, мы наблюдаем также рост числа исследований со стороны разных категорий специалистов, сегодня тем или иным образом участвующих в этой новой политической игре. Например, в статье, недавно вышедшей в журнале "Ла ревю дю синема", Жан‑Франсуа Тарновски/167/

 

* В чем, конечно, есть доля правды. Выборы иногда выигрываются несколькими голосами, а изменение позиции большинства в мажоритарной электоральной системе может зависеть от перемещения нескольких тысяч голосов.

 

** J.‑M.Cotteret, C.Emeri, J.Gerstle et R.Moreau, Giscard d'Estaing ‑ Mitterand. 54774 mots pour convaincre, op.cii, p.153. В противовес этому слегка магическому объяснению успеха Франсуа Миттерана, усматривающему причину его победы в развитии дебатов перед вторым туром голосования, мы просто напомним о регулярном ‑начиная с 1965 года ‑ возрастании числа голосов в пользу этого кандидата, который в 1974 году уже очень близко подошел к завоеванию большинства.

 

перечислил все предательские уловки" постановки дискуссии, в которой в 1977 году участвовали Реймон Барр и Франсуа Миттеран и пытается показать, что последний "проиграл" этот спор ‑ а тем самым и последовавшие законодательные выборы ‑ по причине "двойного нарушения правила 180 градусов", умышленно допущенного постановщиком передачи, чтобы вызвать, посредством тонкой игры в расположении камер, визуальную путаницу, незаметную для обычного телезрителя, а значит, по мнению автора, еще более сильно действующую [12]. Аналитические работы специалистов по политическому маркетингу особенно многочисленны, Жак Сегела, например, объяснял причины успеха Франсуа Миттерана на выборах 1981 года выбором "успешного" лозунга ("Спокойная сила") [13]. Телевизионные критики также излагают свое мнение о политических передачах как телевизионных спектаклях. Политические журналисты тоже высказывают свое мнение, так например, Кристина Окрент накануне кампании президентских выборов 1988 года выражает в своей книге на эту тему главенствующую точку зрения большинства комментаторов политической жизни, верящих в ключевую важность телевизионных дуэлей для выбора избирателей; она предполагает, что если Миттеран победил в 1981 году, то это потому, что он сумел извлечь уроки из своей дуэли 1974 года и, в некотором смысле, поменял роли местами [14].

 

 

Профессор и журналист

 

2 июня 1987 года в передаче Европы‑1 в 8 часов утра Жан‑Пьер Элькабах долго интервьюировал Реймона Барра. Вечером того же дня, в 19 часов, в выпуске на том же канале, журналист задавал вопросы по поводу утреннего интервью Жану‑Мари Коттре, профессору политических наук Университета Париж‑1 и одному из руководящих работников Института "Инфометрия", специализирующемуся в области анализа речи политических лидеров: политолог обнаруживает, на основе научного анализа выступления, тенденцию к голлизму у Реймона Барра, попутно сообщая политическим лидерам несколько советов по поводу их "стратегий коммуникации".

 

Журналист (Ж.) ‑ Вы слышали сегодня утром продолжительное интервью Реймона Барра, взятое Жан‑Пьером Элькабахом. Сегодня вечером мы можем, благодаря Инфометрии и профессору Жану‑Мари Коттре, проанализировать его речь./168/

 

Жан‑Мари Коттре (ЖМК.) ‑ Господин Барр делает явные успехи. Обычно у него в словаре присутствует 70% обыденной французской лексики, сегодня он достиг уже 79%, а это значит, что французы, несомненно, должны лучше его понимать.

 

Ж. ‑ У него больше нет этого профессорского тона, его явно стало меньше...

 

ЖМК. ‑ Он может сохранить профессорский тон, но использовать обьщенные выражения. (...)

 

Ж. ‑ Можно ли сказать, что это персонализированная речь?

 

ЖМК. ‑ Да, речь остается крайне персонализированной. То есть он продолжает говорить "я", что, с моей точки зрения, нормально для него как для кандидата, как для будущего кандидата, но с другой стороны можно констатировать изменение, ‑ это употребление слова "мы", причем не снисходительного "мы", а "мы" голлистского, то есть означающего объединение французов и господина Барра.

 

Ж. ‑ Объединительное "мы"?

 

ЖМК. ‑ Точно так!

 

Ж. ‑ Фразы были длинными?

 

ЖМК. ‑ Да, фразы были длинными; они включали, в среднем, 31 слово, что длинновато для устного стиля.

 

Ж. ‑ Какое максимальное число слов, понятных по радио?

 

ЖМК. ‑ Обычно ‑ 24 слова. Никогда не следует превышать уровень 24 слов по радио, впрочем, как и на телевидении (...)

 

Ж. ‑ У Вас есть другие замечания о высказываниях господина Барра?

 

ЖМК. ‑ Да, может быть, вывод. Я нахожу... исходя из немного сырых статистических данных, которые я приведу... я считаю, что важно видеть глубинные тенденции, и мне кажется, что у господина Барра есть очень четкая глубинная тенденция. Это сближение его выступлений с голлистской речью. И я бы привел четыре доказательства. Во‑первых, как я уже вам сказал, употребление слова "мы": существует голлистское "мы", так как де Голль редко говорил "я", он чаще произносил "мы". Далее, у него бывают очень искусные соединения редких слов, таких как "какофония" или "возобновляемый (ресурс)", а чтобы объяснить "возобновляемый", он использует другое сложное и "заменяемое" слово, а наряду с этими редкими словами он прибегает к ряду тривиальных выражений, как "у меня опускаются руки", "это все одно и то же", и "......", и если вы вспомните речь де Голля, у него тоже было это соприсутствие редких слов и банальных выражений и мне кажется, что в/169/ конечном счете это неплохо в плане коммуникации. И затем, я бы сказал, что есть четвертый показатель глубинной тенденции, это употребление таких слов, как "страна", "Франция", "французы", чаще всего встречающихся у Де Голля и Барра.

 

Ж. ‑ Тогда какова же коммуникационная стратегия Реймона Барра за год до президентских выборов на фоне других кандидатов?

 

ЖМК. ‑ Я сказал бы, что его коммуникационная стратегия отличается от других, так как в области коммуникации существует один базовый принцип, о котором часто забывают политики; он убежден в том, что надо идти с опережением, то есть избегать попадания в неоднозначные ситуации, где вы можете попасться. А господин Барр, до сих пор избегая темы сотрудничества, избегая чересчур идеологизированной речи, избегает и этих двух подводных камней, ловушек "общества коммуникации".

 

Ж. ‑ Тема сотрудничества, напротив, "разблокировала" господина Миттерана?

 

ЖМК. ‑ Да, господин Миттеран был совершенно "блокирован". Он сам это признавал, он говорил об этом. Если бы он сказал "Я ‑ Президент всех французов", социалисты сочли бы это уступкой и подумали бы, что он забыл социализм; если бы он произнес "Я ‑ Президент‑социалист", то все французы, не будучи социалистами, не увидели бы себя в господине Миттеране.(...) У господина Барра немного другая стратегия, выходящая за рамки системы.

 

ЖМК. ‑ Спасибо. И спасибо работам "Инфометрии", подарившим нам эти интересные минуты после сегодняшнего интервью Реймона Барра, взятого Жан‑Пьером Элькабахом.

 

 

На самом деле, невозможно изучать эти дебаты сами по себе, игнорируя более или менее научные комментарии, предшествующие, сопровождающие или завершающие их. Политологический анализ разрушает то, что составляет саму специфическую сущность политики в ее новой форме, предлагая внутренний анализ дебатов, претендующий на объективность и общезначимость, в то время как он должен был быть направлен на изучение борьбы различных актеров политического поля за распространение наиболее благоприятного для них представления о дискуссии, ‑ борьбы, в которой участвуют и политологи со своим авторитетом. Работы по анализу ситуации со стороны политологов, которые сегодня производятся и публикуются так быстро, что отныне они становятся составляющей частью самих/170/ дебатов, в действительности дают пищу ‑ при их псевдо‑научной законности ‑ политическим комментариям этих дебатов. Политологи стремятся навязать, по крайней мере журналистам и политикам, единую точку зрения на эти дискуссии, то есть точку зрения политолога‑наблюдателя ‑ деполитизированного, видящего все "удары", нанесенные и полученные спорящими, и придающего им единственный и бесспорный смысл.

 

Телевизионные представления ‑ это настоящие "ловушки для герменевтики", так как они требуют от аналитика специфического подхода, вовсе не такого, как у обычного телезрителя. Ничто так не удалено от реальности, как этот односторонний подход, особенно когда он относится к политическим дебатам, предполагающим действительную борьбу, и навязывает неизбежно "предвзятую" точку зрения. Обычная публика не "препарирует" политические передачи; она не смотрит по несколько раз видеозаписи, но чаще всего уделяет им лишь косвенное или "мерцающее", по выражению Р.Хоггарта [15], внимание, и умеет отбирать то, что скорее всего укрепит уже существующие (если таковые есть) убеждения. Противоречивые суждения политических журналистов об этих спорах и зачастую оживленные их обсуждения в рядах зрителей являются составляющей частью самих дебатов. Не существует одного верного представления о дебатах, но, по крайней мере, налицо столько точек зрения, сколько телезрителей их наблюдает. Каждый склонен (а иногда даже заставляет себя) видеть в этом то, что он хочет видеть, исходя из своих политических, или, шире, социальных интересов. Вместо того, чтобы принять это к сведению и взять объектом анализа эту борьбу за распространение того или иного представления о дебатах, медиатические политологи занимают позицию арбитров и претендуют на разрешение спора путем предоставления одной "научно бесспорной" точки зрения. Каким бы оторванным от реальности оно ни было, это политологическое представление о политике по мере своего распространения все больше превращается в действительное социальное представление, постепенно навязываемое всей совокупности агентов политической игры и им подобным, и таким образом в конце концов становящееся "истинным".

 

Парадоксально, но чем больше производится работ по анализу содержания телевизионных выступлений политиков, тем больше они интегрируются в медиатические стратегии этих политиков, а их собственные возможности объяснения приближаются к нулю, маскируя при этом гораздо более важные/171/ последствия публикации этих аналитических работ и их использования разными комментаторами. Сегодня уже нет хоть сколь‑либо значимых политиков, не знакомых с такими приемами, как: выбор цвета костюма, определенное положение рук или ног, взгляд прямо в камеру, чтобы установить личный контакт с телезрителями, медленная речь, ограниченный словарь и т.п. Политические журналисты телевидения должны бесконечно изобретать новые формы дебатов, чтобы бороться с неизбежной рутинизацией [16]: специалисты по политической коммуникации тщательно анализируют эти передачи, чтобы лучше подготовить своих клиентов. Чем больше кажется, что в этих передачах много "неожиданного" и "спонтанного", тем больше стратегий было специально разработано для того, чтобы создать эту иллюзию.

 

В передаче "Вопросы на дому", конкурирующей с "Часом истины" [17], телевизионная команда должна была открыть и показать телезрителям частную, личную и семейную жизнь политиков. Она быстро превратилась, несомненно даже вопреки намерениям самих авторов передачи, в весьма "организованную" экскурсию. Так как жилище и его внутреннее убранство говорят об определенной экономической и социальной позиции и представляют настоящую систему "выставленных напоказ" вкусов, а значит в сильной степени социально дифференцированы, проникновение журналистов в это личное пространство воспринимается по‑разному в зависимости от социальной позиции того или иного политика и его представления о политике. Это выставление напоказ своей частной жизни и публичное представление супруги (супруга) легче всего дается тем политикам, частная жизнь которых составляет часть их публичного имиджа, как, например, в случае наиболее высокопоставленных, в частности аристократических, классов [18]. Жискар д'Эстен очень удачно повел себя в этой сложной ситуации; он устроил визит во "владение", предназначенное для приема гостей. Журналисты не насильно вторглись в личное пространство политического деятеля, а были приняты как приглашенные гости; бывший президент даже преподнес журналистам, пришедшим брать у него интервью, кофе с печеньем, как на обычном приеме, тем самым немного нарушив работу интервьюеров. Коммунистические лидеры, наоборот, скованы политической необходимостью участия в передаче такого типа, совершенно им не подходящей, потому что это представление противоречит их концепции политики, а также потому что демонстрация их "владений" (квартиры в многоэтажке или домика в пригороде) ставит их в положение нижестоящего/172/ класса; и поэтому, делая уступку логике СМИ, они "выдадут" им скорее Лажуани, чем Марше. Между этими двумя крайностями мы видим разные взаимоотношения, развивающиеся между политиками и продюсерами передач: Реймон Барр долго отказывался принять участие в этой слишком "медиатической" передаче; некоторые соглашаются на игру, но "жульничают", если это слово имеет смысл в данной области (например, они берут картины у какой‑либо галереи, чтобы украсить свою квартиру на время передачи, или начиняют свою квартиру знаками, которые, как "меткие выражения" в политических выступлениях, призваны привлечь внимание журналистов); другие, вопреки самой идее передачи, дают интервью в своих рабочих кабинетах (в Матиньоне, Елисейском дворце, министерствах и т.п.).

 

 

Может быть, в 60‑х годах, в самом начале "медиатизации" политики во Франции, некоторые лидеры сумели быстрее, чем другие, адаптироваться к этой новой медиатической практике и найти в ней ‑ что не так просто показать, вопреки мнениям консультантов по коммуникации ‑ специфическое преимущество, определяющее (политический) выбор значительного числа избирателей*. Но быстрое распространение этой практики уже давно устранило это гипотетическое преимущество. Сегодня ходу дебатов придается все больший политический вес, а их организация и проведение все меньше отдаются "на откуп" импровизации или непредвиденным инициативам политиков. В ходе дебатов между лидерами общенационального уровня все становится предметом тщательных обсуждений между представителями политических лидеров (выбор кресел, величина стола, определение журналистов на роль арбитров, темы дискуссии, форма вмешательства арбитров и т.п.). Принцип равенства подходов к обеим сторонам при постановке передачи так силен, что сценаристы таких передач теряют всякую автономию и ограничены драконовскими техническими требованиями, запрещающими любую инициативу (например, такую, как показ крупным планом рук или ног участников спора без их ведома, показ в рамке‑медальоне того участника, который в данный момент не говорит, чтобы можно было увидеть его реакцию и т.п.)./173/

 

 

* Известно, что в течение десяти лет генерал де Голль практически обладал монополией высказываний на телевидении и, по мнению специалистов по коммуникации, умел ею пользоваться. Однако это не помешало медленному перемещению голосов в сторону оппозиционных партий в течение этих десяти лет.

 

Так, например, техническое приложение к письму Робера Бадинтера контрольной комиссии, которая в 1981 году устанавливала правила проведения дебатов между В.Жискаром д'Эстеном и Ф.Миттераном, предусматривало два следующих условия постановки: "Чтобы обеспечить одинаковую длительность показа кандидатов, в ходе выступлений будет передаваться только изображение говорящего кандидата, исключая любые вставки или показ реакции его собеседника или арбитра. Для показа будут использованы только средний план (тело до пояса) и крупный план (лицо во весь кадр). Решения изменить расположение камер для показа каждого кандидата будут приниматься его советником." (Монд , 2 мая 1981). Вот почему едва ли парадоксально утверждать ‑ вопреки тому, что делает большинство политологов, спешащих анализировать дебаты, ‑ что наиболее адекватным типом анализа таких политических передач сегодня является, несомненно, тот, который меньше изучает само содержание спора (которое, впрочем, можно с легкостью вывести из характеристик спорящих политиков и способа, которым они к этому готовятся), и обращает все внимание на то, что происходит до и после передачи.

 

 

Показательные дебаты

 

 

Из многих политических дебатов тот спор, в котором 27 октября 1985 года столкнулись Лоран Фабиус, тогда действующий премьер‑министр и социалист, с Жаком Шираком, бывшим премьер‑министром и лидером оппозиции, заслуживает детального анализа, так как он почти на уровне карикатуры, как пример из учебника, соединил в себе новые формы политической борьбы, в которых телевидение, и особенно опросы, обладают решающим функциональным значением. Выбор этого спора как "модели для анализа" нового состояния политического поля не оправдан только тем, что он как бы в миниатюре воспроизводит структуру и функционирование этого поля. Его существенные политические отголоски являются показателем функционального веса, а сегодня капитала, которым могут обладать "медиатические представления" в политической игре. Это политическое столкновение далеко не было быстро подготовленным и быстро забытым спором, не сказавшимся на распределении политического капитала, имеющегося у различных агентов поля, а было воспринято самой этой средой как показательное и важное./174/

 

Эти дебаты, транслированные по телевидению и радио, действительно составляют своего рода реализованный "идеальный тип" чисто медиатических событий, которые сегодня все больше производит политико‑журналистское поле и за которыми наблюдают обширные аудитории телезрителей. За рамками самого "представления" двух политических лидеров, хорошо известных публике ‑ в основном по телепрограммам ‑ и спорящих перед камерами, мы можем увидеть всех, как самых заметных, так и самых завуалированных агентов, участвующих сегодня в функционировании политического поля, ‑ от традиционных политических комментаторов, политиков и журналистов, стремящихся посредством своих заявлений и комментариев навязать определенное видение дебатов до их начала и после их завершения, ‑ и до "новичков", идет ли речь о политологах, "препарирующих" дебаты и анализирующих графики одобрения, замеренного на тестовых аудиториях, о вездесущих институтах изучения общественного мнения, проводящих исследования по поводу "имиджа" двух лидеров до и после дебатов и на тему выбора "победителя", или о консультантах по политической коммуникации, помогающих двум политическим "звездам" до и после дебатов, а затем по просьбам журналистов высказывающих экспертное мнение о "выступлении" двух "звезд".

 

Эта дискуссия ‑ результат напряженных переговоров, включивших в себя всю историю предшествовавших телевизионных дебатов. Выбор канала и времени ее проведения был не случаен: она прошла по каналу ТФ1 воскресным вечером как раз перед фильмом, потому что этот канал мог дать наилучший вариант "спонтанной" аудитории, называемый на телевизионном жаргоне "кусок для мясника" [19]. Сама канва спора и порядок обсуждения различных тем были спланированы в зависимости от прогнозируемого объема аудитории, рост которой предполагался с приближением часа "традиционной встречи с воскресным фильмом". "Мы решили отдать "звездное" место теме внешней политики, свидетельствует один из журналистов, участвовавший в подготовке и арбитраже дискуссии. Лучшие удары будут нанесены не на этом участке. Но это позволит рассеянным или запоздавшим телезрителям занять свои места у телевизора. Зато на следующие раунды мы оставили экономические и политические проблемы, по поводу которых участники спора не смогут не устроить зрелищной схватки" [20]. Окончательная дата передачи была выбрана из нескольких вариантов с учетом чисто политических стратегий двух лидеров, которые оба пожелали установить дату, наиболее благоприятную/175/ для них с политической точки зрения. Выбор журналистов, судивших спор (участие которых сводится к наблюдению за хронометром, измеряющим время выступлений, и к напоминанию "участникам спора" тем, которые они, следуя предварительной договоренности, должны обсуждать,), тем не менее составляет предмет сложных переговоров: один журналист не принимается одной стороной, так как предложен другой, второй ‑ потому что он слишком политически заметен, третий ‑ потому что слишком болтлив и способен отвлечь внимание от "звезды", четвертый ‑ так как он уже участвует в другой политической передаче.

 

 

Проведение самой передачи и практическое выполнение установленных правил не были предоставлены воле случая. Например, было условлено, что сценарист не должен был "благоприятствовать", или, напротив, "препятствовать" одному или другому лидеру путем специального кадрирования и должен был даже дать обязательство не показывать лицо того участника, который молчит, чтобы не показать его жесты, гримасы сомнения, или насмешливые улыбки, традиционно направленные на дестабилизацию конкурента. Было также вынесено общее решение о том, что дискуссия развернется без присутствия какой‑либо публики, чтобы она не была нарушена разными смешками, шепотом и шумом и чтобы на суждение телезрителей не повлияли возможные реакции этой аудитории. Аналогично, потребовались долгие переговоры для определения размера стола, чтобы противники не оказались ни так близко друг от друга, чтобы читать записи конкурента, ни так далеко, чтобы потерять с ним физический контакт. Кроме того, консультанты мэра Парижа потребовали, чтобы ноги лидеров были скрыты широким фартуком..., чтобы телезрители не смогли видеть непроизвольные движения ног, по‑видимому свойственные их лидеру. Также каждому из "участников спора" был передан образец ткани, чтобы они могли выбрать цвет своих костюмов*. Наконец, ‑ и эти указания о подготовке дебатов еще не чрезмерны ‑ ТФ1 передала одному специализированному германскому предприятию заказ на семь пар стульев, широких и узких, и кресел, твердых и мягких, с подлокотниками и без них. чтобы каждый кандидат мог выбрать сидение, наиболее подходящее его строению./176/

 

 

* Несмотря на советы своих консультантов по коммуникации, Лоран Фабиус надел светло‑серый костюм, потому что он был именно в этом костюме несколькими днями раньше во время конгресса социалистической партии в Тулузе, где он успешно выступил перед активистами партии. Принципы, по которым выбирают цвет костюма, относятся здесь к области магии и выполняют функцию психологической поддержки.

 

Тем не менее, когда мы рассматриваем эти дебаты уже на некотором расстоянии, то постфактум удивляемся, какое большое значение придала им пресса и какой отклик они имели в политическом пространстве. Явление, представленное как "событие года", по существу, имело очень банальное содержание. Впрочем, развитие дискуссии было столь предсказуемым для политических комментаторов, что многие из них оценили ее без удивления, а некоторые посчитали даже "посредственной". Событие, представленное этими дебатами, на самом деле является результатом труда целого коллектива, хотя само оно во многом ‑ плод деятельности журналистов: это, по определению, то, что редакторы газет и программ договариваются ‑ при этом не советуясь друг с другом ‑ поместить на первую страницу или в начале радио‑ или телевизионного выпуска. Как бы то ни было, рамки игры и оценки журналистов различаются от случая к случаю. Например, место, уделенное, природной катастрофе, "нежелательной" демонстрации, важной встрече на высшем уровне, голодовке безработного, политическому "скандалу" или телевизионным дебатам, не отдается полностью на свободный выбор журналистам. Мы знаем, что в силу "эффекта поля" есть события, о которых агенты журналистского поля не могут не говорить под угрозой потери статуса профессионала в области информирования (например, массовые студенческие выступления) или потому, что об этом говорят другие журналисты; есть другие события, которые они могут информационно поддержать или не поддержать, и таким образом сделать или не сделать из них важные события (например, голодовка); и наконец, третьи, которые они могут открыто игнорировать. Социальные группы обладают разной способностью производить действия, дающие возможность журналистской среде воспринять их как "событие, заслуживающее места на первой странице", ведь далеко не все группы давления могут для поддержки своих требований вывести на улицу тысячи демонстрантов или придумать новые формы демонстраций, привлекающие внимание журналистов. Кроме этих структурных факторов, существуют также факторы конъюнктурного типа, приводящие к тому, что при отсутствии "достаточного количества новостей" некоторые факты могут быть отнесены к рангу "событий" и стать объектом обычной дискуссии внутри политико‑журналистской среды./177/

 

 

Например, именно таким образом Пьер‑Люк Сегийон сообщает о том, как начались дебаты Ширак‑Фабиус и как они приняли довольно выдающуюся форму: "Это было второе воскресенье сентября 1985 года. Я дежурил на телевидении (...). Новости были неинтересными и мы тщетно ломали голову в поисках информации, которая могла бы открыть выпуск в 20 часов. Новость появилась в середине второй половины дня: это была простая телеграмма в 10 строк. В кратком сообщении, исходившем от его секретариата, президент РПР заявил о своей "полной готовности к публичной дискуссии с премьер‑министром Лораном Фабиусом" [21].

 

 

Таким образом, политические дебаты ‑ это весьма особенное по своей природе событие. Это абсолютно медиатическое явление, в основном создаваемое посредством телепередач, но все же при условии, что все СМИ, а также политическая среда, представляют его как "событие". Если мы и достаточно близки к тому, что иногда показательно называют "медиатическим переворотом", тем не менее, судя по всему, социальные агенты, более или менее осознанно участвующие в производстве событий такого типа, остаются глубоко убеждены в их значимости. "Событие" является в реальности коллективным продуктом, результатом настоящего ‑ хотя и частично невольного ‑ совместного производства печатной прессы, радио, телевидения и агентов политического поля.

 

 

Символическая борьба

 

 

Парижская печатная пресса, а вслед за ней национальное радио и региональная пресса, не только способствовали утверждению идеи, что дебаты станут исключительным событием и что поэтому все должны их смотреть; она также во многом заранее дала категории восприятия этого события, или по крайней мере укрепила некоторые спонтанные категории восприятия, заимствованные у спортивных телепрограмм. Анонсы почти единогласно извещали об этом "первом прямом столкновении" Лорана Фабиуса с лидером оппозиции как о "дуэли на высшем уровне", предсказывая ее "жестокость", будто о поединке боксеров, или как о "сражении лидеров", которое должно было привести к "большому потрясению". Спортивная метафора, то есть аналогия с боксерским поединком, здесь зашла очень далеко: пресса представляла двух лидеров, как/178/ представляют двух чемпионов накануне матча, в прогнозах ход дебатов тоже был описан как состязание боксеров: как судьи вокруг ринга, журналисты сосчитают "баллы" или "преимущества" каждого из противников (что составляет весьма сомнительную арифметику, ‑ мы еще к этому вернемся ‑ потому что здесь, в отличие от боксерского поединка, само определение "преимуществ" зависит /от субъективных оценок). После дискуссии все ‑ журналисты, политики, специалисты по политическому маркетингу, профессора политических наук и само "общественное мнение" ‑ подвергаются опросу, чтобы узнать, кто "выиграл"; а это один из способов навязать ‑ посредством вопроса ‑ идею, что действительно состоялось "сражение", а значит есть "победитель" и "побежденный".

 

Представление дебатов сильно повлияло на характер подготовки к ним самих политических лидеров: они оказались как бы заложниками своего собственного образа, созданного прессой, и определения дебатов как безжалостного столкновения, которое они не могли более ни контролировать, ни опровергнуть, не рискуя разочаровать ожидания, столь основательно внушенные прессой.

 

В этом контексте можно понять поведение Лорана Фабиуса, названного "агрессивным" и "воинственным", и вызвавшим тем большее к себе внимание со стороны большинства комментаторов и политиков потому, что он показал себя очень отличающимся от того образа, который он старался ранее создать ‑ образа скорее "уравновешенного", "спокойного", "безмятежного" и "беспристрастного" политика (его политические противники говорили о нем, наоборот, как о политике, который "пресен", "не лезет в воду" и не берет на себя ответственность). Установка, принятая Лораном Фабиусом, во многом также обусловлена действием структуры политико‑журналистского поля, превращающим эти дебаты в "сражения", которые должны быть "зрелищными"; так как некоторые считали его политиком "без характера", он без сомнения был вынужден реагировать. Тот же подход приемлем и для анализа поведения Жака Ширака, более умеренного, чем обычно, постоянно улыбающегося и притворяющегося "спокойным" и "не скованным": он, напротив, должен был бороться с публичным образом авторитарного и резкого человека.

 

Однако спортивные метафоры скрывают, что политические дебаты не выигрываются как матч боксеров, потому что здесь речь идет о вдвойне символической игре. Противники не только сталкиваются в словесном споре, но, кроме того,/179/ каждый из них бьется, чтобы установить наиболее благоприятные для него правила игры. В политике не существует однозначного определения "балла" или "преимущества". В отличие от спортивного соревнования или от физической борьбы, в которых выступления точно измеряются, нанесенные удары видимы и относительно бесспорны для всех (особенно когда происходит "нокдаун"), политическая борьба прежде всего является борьбой, символической, влияющей на определение правил игры, которые сами определяют восприятие хода состязания. Политики, опрашиваемые после каждой дискуссии, обязательно заявляют, что именно их лидер был лучшим. Таким образом они продолжают символическую борьбу, пытаясь навязать широкой публике свою точку зрения на дебаты в той мере, в которой здесь отсутствует объективная реальность как данность для сторонников обоих лагерей.

 

 

Политические лидеры, сталкивающиеся перед камерами ‑ это лишь самые заметные и очевидные актеры телевизионных дебатов, но их "представление" в основном служит поводом для мобилизации целой совокупности агентов, которые, в свою очередь, будут бороться друг с другом за распространение своей интерпретации дебатов. Возможно, наиболее важные актеры ‑ это не политики, слишком предсказуемое мнение которых является предметом традиционных шуток как в самой политико‑журналистской среде, так и со стороны имитаторов, а комментаторы, эксперты и более или менее открытые сторонники каждого лагеря, которые высказываются до и после каждых дебатов в поддержку того или другого участника и стараются привести его к победе, придумывая аргументы ad hoc и стараясь установить ex ante и ex post (до и после игры) ее правила, которые могут быть наиболее благоприятными для своего лидера. Игра с правилами игры такова, что каждый может реально, причем почти независимо от конкретного хода дебатов, видеть, что "его" лидер берет верх над своим противником. Неоднозначность социального восприятия, которое может увидеть, в зависимости от случая, авторитаризм или авторитет, либерализм или попустительство, спокойствие или безразличие и т.п., дает возможность вынесения прямо противоположных оценок этим телевизионным представлениям. В спортивных состязаниях болельщики, конечно, могут воодушевлять свою команду, или считать, что она, несмотря на проигрыш, одержала моральную победу; тем не менее они не могут принимать решение о победе, так как оно основано на/180/ объективных критериях (правилах игры), заранее установленных для всех. До сих пор только "лидеры мнений" выносили суждение о политической борьбе. В определенном смысле мнение об игре оставалось для каждого, как справедливо говорят, "делом вкуса", то есть личного и субъективного убеждения.

 

Эффект вердикта

 

 

Действительное новшество этих дебатов, обозначившее важный этап в изменении функционирования политического поля, состоит в создании арбитра, названного неоспоримым и демократическим: для этого оказалось достаточно пустить самих зрителей на площадку игры с помощью метода опроса о мнениях, запрашивая у них оценки результата состязания. Если бы мы применили к самому спорту эту процедуру, тем не менее кажущуюся логичной в политике, ‑ хотя в этой области следует остерегаться "очевидностей" ‑ это означало бы, например, что результат футбольного матча не зависел бы от числа действительно забитых голов, но от количества болельщиков каждой команды, или ‑ если взять пример, более близкий к политической борьбе ‑ что результат поединка боксеров или чемпионата по художественному катанию зависел бы не от технических оценок судей‑специалистов, а от мнения зрителей или даже телезрителей.

 

 

То самое состязание

 

"Обозрение прессы", каждый день транслируемое по радио, и обобщающее всю совокупность комментариев со стороны журналистов, способствует ‑ под видом простого констатирования фактов ‑ производству события, обладающего своеобразной политической эффективностью, так как состояние "мнения журналистов" остается важным посредником между состоянием "общественного мнения" и политическим полем. Обозрение прессы Жан‑Клода Кербур'ха во вторник 29 октября 1985 года на канале Европа 1 показывает то исключительное значение, которое пресса придала дебатам (они неплохо представлены среди двадцати заголовков процитированных статей парижской и региональной прессы): "Время между откликами "по горячим следам" и реакциями "на расстоянии" заполнено сосредоточенными размышлениями. Уступим же место/181/ раздумьям, а также нескольким вопросам. Например: Лоран Фабиус, кто он ‑ сторонник правых или левых? Этот вопрос не нов, он не скандален. Скажем, он едва ли парадоксален. В любом случае Серж Жюли задает его себе в Либерасьон и отвечает: Можно было ожидать от него выступления с позиции "левых" по крайней мере на темы эмиграции и безопасности. Однако это потребует пересмотра.‑ У "левых", пишет Серж Жюли, только что завершилась моральная и идеологическая декомпозиция. То, что мы увидели, ‑ это, в действительности, столкновение двух амбиций в чистом виде и Андре Фонтен был прав, цитируя Шекспира в газете Монд . Действительно, где же идеология, и даже идеалы? Нам хотелось бы видеть, пишет Андре Фонтен, чтобы Лоран Фабиус и Жак Ширак немного поднялись и обрисовали широкую картину будущего. Однако, не без грусти продолжает редактор Мода , состязание людей одержало верх над столкновением идей. Состязание людей, потому что, как пишет Пьер Шаржи в "Письме нации" , Фабиус явно думал лишь об одном, ‑ о том, как подразнить Жака Ширака; состязание людей, потому что, добавляет Жюль Кловэр в Норд‑Эклер , им практически не оставалось ничего другого из‑за крайней ограниченности тем, по которым они могли спорить. Но только, как замечает Жан‑Рене Лаплен в Провенсаль , Лоран Фабиус, предпочитая личное столкновение конфронтации идей, "отдал в залог" свое будущее, может быть даже в глазах своих друзей. Очевидное противоборство людей и столкновение личных амбиций, потому что для Юманите Фабиус и Ширак ‑ это, в сущности, одно и то же. Можно, ‑ заявляет Жак Дион в Юманите ‑ вволю беседовать о надменном высокомерии Лорана Фабиуса или о хищной улыбке Жака Ширака, но это интересует лишь поклонников американизированного политического "Бебет‑шоу". Главное ‑ это сходство проектов. Но тогда можно задать себе другой вопрос. Что, начинается мирное сосуществование? Вчера вечером это как будто уже было фактом для Пьера‑Люка Сегийона на ТФ1 и для Поля Амара на Антенн 2. Например, с точки зрения Пьера‑Люка Сегийона, который был одним из арбитров состязания, борьба не была ни напряженной, ни жесткой лишь потому, что в сущности Фабиус и Ширак почти взаимозаменимы; например, это относится к проблемам эмиграции, отхода от крайностей, национальной независимости и т.п. Так что же, мы уже пришли к этапу "после марта 1986"? Все обнимаются? Все согласны друг с другом? Совсем нет, отвечает Шарль Ребуа в Фигаро. Дуэль/182/ Фабиус‑Ширак вполне допускает плохой прогноз о сосуществовании Миттерана и оппозиции. С этой стороны надо предвидеть немало шума, добавляет Шанталь Дидье в Эст републикен ; тем более, замечает Жорж Сюффер в Ле републикен лоррен , что тем вечером мы почувствовали, как между двумя спорящими пробежала как бы искра ненависти. Мне скажут, продолжает Сюффер, что здесь речь идет не о чисто политических явлениях. Но ведь политика тоже соткана из злопамятства и гнева. А значит, сосуществование будет трудным, оно будет даже тягостным, добавляет Бернар Элюи в Эст‑Эклер , если мы будем судить по оскорблениям, нанесенным друг другу участниками спора. И ...на первый взгляд не так уж очевидно, что Реймон Барр ‑ главный проигравший того воскресного вечера, как пишет Марк Ульман в Телеграмм де Брест . Конечно, пишет Марк Ульман, Жак Ширак показал, что он готов править; но вместе с кем? С человеком, который очевидно стал главным проигравшим в "решающем", как говорилось, состязании. Сегодня утром пресса еще нападает на Фабиуса. Серж Жюли в Либерасьон : Лоран Фабиус ‑ машина по производству пустоты. Только на этот раз пустота на нем отыгралась. Поль Гилбер в Ле Котидьен де Пари : Лоран Фабиус ‑ это сфабрикованный политический персонаж; но на сей раз произошел "производственный дефект". Жан Боторель в Фигаро : Лоран Фабиус хотел сыграть в убийцу, но банальные охотники на болотных уток не изображают из себя победителей хищников; Фабиус вел себя не только неудачно, продолжает Боторель, но неловко. Лоран Жиль Ардино в Ле Меридиональ : Фабиус переоценил свою собственную ловкость, и результат весьма жалок. Поль Кац в Миди либр : Он слыл мастером коммуникации и "народной речи". Но теперь мы хорошо отдаем себе отчет в том, что Фабиус может потерять часть своих преимуществ, что весьма неудобно для премьер‑министра. И одновременно, как пишет Жерар Бадель, Лоран Фабиус может облегченно вздохнуть, так как ему не надо будет состязаться с Реймоном Барром. На самом деле Реймон Барр ‑ напоминает автор редакционной статьи номера Паризьен Либере , все еще, по‑видимому, не намерен принять вызов премьер‑министра. Как бы то ни было ‑ замечает Ги Бонне, ‑ эти дебаты судили по чисто аффективным и эмоциональным критериям, но в конце концов может быть, это и к лучшему, говорит редактор номера Републик дю Сентр‑Уэст , так как, если бы на все это смотрели чисто рациональным образом, то/183/ Фабиус и Ширак оба рисковали бы при этом потерять баллы и остаться в проигрыше. Действительно, если мы посмотрим на данные, опубликованные этим утром, в частности в Либерасьон и Лез Эко , то все оказались в проигрыше. Между тем эти мелкие игры, заявляет Фавила в Лез Эко , плохи тем, что они дискредитируют даже официальные данные, а с ними и организации, от которых они исходят. Короче говоря, тем вечером правда сильно пострадала, но, как спрашивает себя Андре Фонтен в Монде , ‑ "Не стали ли французы равнодушны к правде? Оставляю Вам право ответа на этот вопрос. До завтра".

 

 

Априори ничто не запрещает установить это весьма специфическое правило, отдающее зрителям право судить в игре и принимать решение о каждом из приемлемых правил. В этой области все возможно, но и все произвольно. Можно с успехом представить себе, что так же станут поступать в науке и отныне у репрезентативных выборок населения будут требовать решения о том, вращается ли Земля вокруг Солнца или наоборот; или еще, когда найдут средство против СПИДа через год, два года или позже (а последний вопрос действительно был задан). Эти явно абсурдные вопросы могут, впрочем, быть использованы, но только при условии считать их индикаторами переменных, которые надо определить и построить. Политическая или политологическая уловка состоит в том, что ответы берутся в том виде, в котором их дают респонденты. Именно поэтому точно найдется комментатор, утверждающий, что по данным опросов Земля вращается вокруг солнца, или что вскоре найдут средство против СПИДа, потому что большинство людей так думает. В реальности первый вопрос можно считать хорошим показателем приобщенности к школьной системе (потому что правильный ответ предполагает знания, получаемые в начальной школе), и второй ‑ хорошим индикатором подверженности индивидов кампании в прессе по вопросу СПИДа. Но поступая таким образом, специалисты по опросам идут гораздо дальше простого сбора мнений: они представляют свои репрезентативные выборки в качестве универсальных судей по всем вопросам. Можно говорить о настоящем эффекте Топ 50 , неизбежно присущем самой практике опросов и огласке результатов. Произвести классификацию пятидесяти наиболее продаваемых дисков на основе данных исследования мнений, ссылаясь на то, что оно предоставляет (что вполне возможно) все гарантии серьезности, ‑ это значит имплицитно признать, что важен сам процесс/184/ установления такой классификации. Более того, это значит сделать критерием классификации, посредством подразумеваемого ценностного суждения, чисто количественную меру, которая, несмотря на свою произвольность, ‑ так как она не диктуется реальностью ‑ все же представляется как научно обоснованная и поэтому ее воспринимают как "объективную" и "неоспоримую". Обычно происходящая широкая огласка результатов этих рейтингов вызывает настоящую ‑ добровольную или нет ‑ операцию по их "продвижению", укрепляющую этот рейтинг и веру в превосходство такого типа классификации. Подобно практике опросов в политике, "Топ 50" и сопряженные с ним экономические и символические выгоды глубоко изменили саму логику пространства производства популярных песен.

 

 

История создания "Топ 50" интересна сама по себе. Она обязана Филиппу Гилдасу, журналисту станции Европа 1, когда в 1984 году он был назначен ее редактором программ. Он рассказывает, что тогда существовало порядка двадцати дисков 45‑оборотов, производители которых осаждали радиостанции, претендуя на первенство, и что он, не имея ни особенных музыкальных пристрастий, ни личного мнения в этой области (как обычно бывает с редакторами программ), но тем не менее желая сделать выбор, нашел как будто "профессиональное" и "объективное" средство для определения действительного лидера. Тогда он пришел к мысли взять в качестве критерия уровень продаж дисков; это лишь один из критериев, но он был легче принят, так как походил на форму голосования. Особенно огласка рейтинга (ежедневная передача станций Европа 1 и Канал Плюс, а также публикация в еженедельнике) обусловила то, что в среде профессионалов шоу‑бизнеса называется "эффектом Турбо", то есть увеличение продаж в результате попадания диска в рейтинг Топ 50 и последующих упоминаний в ведущих национальных СМИ.

 

 

Этот эффект вердикта носит очень общий характер и также проявляется даже в тех областях, которые могли бы показаться наиболее далекими от подобных процессов, например, в интеллектуальном поле. Так, журнал Лир (68 номер за апрель 1981 года) задал следующий вопрос обширной выборке лиц, взятых в качестве "репрезентативно представляющих интеллектуальную среду" (600 человек, включая академиков, писателей, преподавателей, учащихся старших классов, профессионалов в области книгоиздания, журналистов, артистов/185/ и различных деятелей): "Каковы три современных франкоязычных интеллектуала, произведения которых, по Вашему мнению, оказали наиболее глубокое влияние на эволюцию идей, литературы, искусства, науки и т.п.", чтобы установить список чаще всего названных интеллектуалов [22]. На самом деле под видом формы демократического референдума этот опрос, с одной стороны, утверждал идею (очень журналистскую) пользы рейтинга, а с другой определил круг лиц, имеющих законное право участия в его составлении. В этом исследовании журнала Лир журналисты были "сверх‑представлены" (37% опрошенных) и их мнение получило значительный, но незаметный перевес, потому что интеллектуалы‑журналисты и журналисты‑интеллектуалы, не говоря уже просто о журналистах, "утонули" в "репрезентативной выборке" индивидов, сочтенных (кем?) способными высказаться по этому вопросу. Сегодня довольно забавно перечитать отчет об исследовании. Если мы исключим интеллектуалов, умерших со времени проведения исследования (чтобы соблюсти формулировку вопроса), то первыми тремя интеллектуалами были бы: Клод Леви‑Стросс. Мишель Турнье и Вернар‑Анри Леви. Газета Эвенеман дю жеди , повторившая исследование в феврале 1989 года, поместила во главе рейтинга, ex aequo, Леви‑Стросса и Бернара Пиво...

 

 

Стоило бы процитировать почти весь комментарий журналиста Эвенеман дю жеди , представляющего результаты этого рейтинга, явно построенного по образцу исследования журнала Лир . Даже не задаваясь вопросом о составе жюри, определяющего подобный рейтинг, журналист с очевидным удовольствием констатирует как факт этот "прорыв" СМИ и лестное их сближение с высоко престижными интеллектуальными институтами ("Коллеж де Франс и телевидение, научные авторитеты и католическая власть, производство идей и их распространение"). Он видит в этом повод "аплодировать победе согласия медиатических и университетских кругов" и, по‑видимому, радуется тому, что этот рейтинг смешивает личности, звания и должности: интеллектуальная власть сегодня будет "разумом у власти, конечно при условии, что она узаконена медиатическим судом и что она не занимается безосновательными умозрительными построениями, а соприкасается с реальной экономической, политической, социальной или культурной жизнью". Рейтинг, установленный жюри, в котором преобладают журналисты, еще в более резкой форме, чем журнал Лир , присуждает/186/ медиатическую пальму первенства года. В реальности жюри отвечало на следующий вопрос: "О каких интеллектуалах или деятелях искусств СМИ больше всего говорили в последнее время" (Фюре в год двухсотлетия Революции не мог не занять второго места, а Пьер Нора ‑ третьего и т.п.) [23].

 

 

В действительности основное последствие, производимое опросами или производимое кем‑то посредством опросов в этой области, состоит в составлении жюри, представленного в качестве "неоспоримой" инстанции в силу своей коллективности, анонимности, репрезентативности, а значит "беспристрастности". Именно поэтому специалисты по опросам, чтобы придать максимальный общественный вес результатам своих исследований, заботятся о том, чтобы быть внешне безупречными в составлении своих выборок населения, которые они имплицитно выдают за окончательных судей. В противовес произвольным и односторонним мнениям сторонников каждого "лагеря", эти опросы нового типа, хотя и подобные большинству политологических опросов, представляются в качестве научной технологии, дающей возможность выносить абсолютно беспристрастные суждения по политическим вопросам. В ходе дебатов Ширак/Фабиус все было сделано для того, чтобы сразу обеспечить максимальную аудиторию, тем самым максимизируя роль институтов и ценность их опросов, которые предполагалось провести после дискуссии: на самом деле, чем больше людей наблюдает дебаты, тем больше последние становятся предметом обсуждений, и тем больше институты опросов укрепляют свои позиции, потому что они и только они способны дать "правильный ответ" на вопрос, который задают себе и обществу все комментаторы дебатов: "Кто победил?"* Именно поэтому в дни перед дебатами пресса, радио и телевидение стремились привлечь интерес, или, проще говоря, любопытство широкой публики, которая, хоть она и мало интересуется самой политикой, могла по этому случаю стать развлекающимся зрителем этого состязания ораторов. Накануне дебатов вся пресса давала на первой странице анонс этой исключительной/187/

 

* Если бы дебаты развернулись позже и без предварительного извещения, и следовательно, если бы их слушало немного людей, то опросы не имели бы большого смысла.

 

политической передачи, которую "нельзя пропустить"*, и пыталась направить ее восприятие путем представления в каждом СМИ (в зависимости от его собственной политической позиции) обоих лидеров, их предполагаемых политических стратегий, их преимуществ и недостатков, их публичного имиджа и их консультантов, их хобби и образа жизни, прогнозы специалистов по коммуникации и даже, едва ли в шутку, прогнозы астрологов.

 

Между тем, назначение "победителя" таких дебатов путем прямого опроса репрезентативной выборки населения было символическим переворотом , который смог остаться незамеченным лишь потому, что он был логическим следствием целой серии трансформаций, последовательно превративших граждан в простых телезрителей, оценивающих качество "представления". Однако такое назначение полностью произвольно: защищая идею "просвещенного" мнения, мы можем полагать, что ценность мнения не зависит от количества индивидов, его разделяющих. В реальности, институты опросов дали техническую возможность распространить на политику и на другие области власть "аплодиметра", востребованного всей структурой политико‑журналистского поля и отныне позволяющего решать и определять, что "правильно", не прибегая к традиционным политическим процедурам. Парадоксом, свойственным политологическому подходу к политике, является то, что в данном случае институты опрашивают респондентов, как будто они не имеют политических мнений и поэтому могли бы быть более беспристрастными, чем комментаторы; таким образом, репрезентативные выборки избирателей превращаются в судей, решения которых, как предполагается, не произвольны и должны признаваться всеми, включая самих комментаторов и политиков, роль которых теперь сведена к анализу и к приведению своих комментариев в соответствие с результатами опросов. Показательно, что в ходе дебатов Ширак/Фабиус ни один из участников политической игры не оспорил законность опросов,/188/

 

* Мы видим здесь, что невозможно анализировать телепередачу саму по себе, не принимая в расчет инстанции, частично формирующие ее аудиторию (специализированные телевизионные газеты, отбирающие передачи, которые "надо посмотреть" или "нельзя пропустить", ежедневную прессу, побуждающую следить или не следить за той или иной передачей, и т.п.), а значит, и ее "судей".

 

призванных определить "победителя" дебатов*. Надо сказать, что определение этого победителя с самого начала сильно зависело от опросов "общественного мнения". На самом деле речь шла о чистом продукте институтов опросов и агентств, специализирующихся в области политической коммуникации. Сама идея провести эти дебаты, к которым ничто объективно не обязывало, вписывалась в политическую игру, уже находящуюся под влиянием опросов о мнениях**. Сама форма этого телевизионного дебата была выбрана потому, что опросы как будто указывали на то, что французы очень "любят" масштабные дискуссии между политическими лидерами. Риск, на который они шли, соглашаясь на публичное противоборство, тоже объясняется их общим желанием поднять свой рейтинг популярности, чтобы прочно утвердиться в своем собственном лагере, в частности по отношению к двум остальным лидерам (Барру и Рокару), рейтинги популярности которых, сильно возросшие за последние годы, оказывали значительное давление на политическую игру и на их личные амбиции. Иначе говоря, оба политических противника боролись не столько друг с другом, сколько с данными опросов общественного мнения, слишком благоприятными для их конкурентов.

 

 

Редко дебаты вызывают проведение такого количества опросов. На предшествовавшей им неделе разные газеты провели опросы и опубликовали их результаты: например, по заказу телевизионного еженедельника Теле 7 жур институт Софрес провел опрос, чтобы узнать, сколько телезрителей собираются следить за дебатами (вопрос об аудитории, который задавал себе прежде всего руководитель канала ТФ1), смогут ли эти дебаты изменить их мнения (вопрос о влиянии телевидения, который задают себе политологи), и, отвлекаясь от их политических/189/

 

 

* Один политический комментатор (Серж Жюли в Либерасьон) даже переделал редакционную статью, чтобы привести свое мнение о дебатах в соответствие с тем, что показали опросы: после "горячего" выпуска первой редакционной статьи, в которой он назвал Фабиуса "убийцей", который нокаутировал своего противника, на следующий день он продолжил этот текст, чтобы объяснить, почему "сварливость" Фабиуса привела его к поражению.

 

** Предложение о дебатах было высказано Лораном Фабиусом в ходе передачи "Час истины", в которой опросы общественного мнения играют очень важную роль, потому что Софрес в конце передачи измеряет то, что она называет "медиатическим влиянием" политического деятеля, приглашенного отвечать на вопросы трех журналистов, путем сравнения мнений "репрезентативной выборки телезрителей" до передачи и после нее.

 

 

мнений*, какие политики кажутся им "лучше всех" выступающими на телевидении, наиболее "убедительными" и наиболее "смешными" (вопросы, которыми задаются специалисты по политическому маркетингу). Еженедельник ВСД(VSD) заказал опрос об образе каждого из двух политических лидеров (какой из них имеет большее будущее, кто был лучшим премьер‑министром, кто более компетентен, обаятелен, умен и т.п.); Фигаро Магазин с помощью Анателя провел опрос примерно 100 человек (как минимум, малозначимая выборка), чтобы узнать, кто ‑ Ширак или Фабиус ‑ более "умен", "воинственен", "способен", "честен", "просвещен", "ответственен" и т.п. Накануне дебатов Франс‑Суар объявила, что по ее заказу институт IFRES проведет "эксклюзивный экспресс‑опрос", чтобы измерить "влияние, оказанное на общественное мнение" дебатами. В ходе самих дебатов Эвенеман дю жеди, Франс Интер и Телерама объединились для проведения путем "медиаскопии" экспресс‑опроса примерно 100 "репрезентативных" телезрителей, собранных в одной комнате и располагающих "медиаскопом" ‑ маленьким устройством с курсором, который телезрители постоянно перемещают в течение спора, показывая этим, согласны ли они или не согласны с высказываниями ораторов ‑ чтобы измерить реакцию публики во время разных этапов дебатов и иметь возможность поставить общую оценку каждому из участников. Другой институт (SFRO), работающий с населением по сети минитэль, также должен был провести во время дебатов опрос примерно 400 семей, чтобы измерить эволюцию мнений по различным обсуждавшимся темам и по вопросу образа обоих кандидатов (компетентность, авторитет, симпатия и т.п.). Наконец, после окончания дебатов два опроса были проведены по телефону ‑ один опрос ФИЭСИ (IFRES)‑Франс Cyap и другой ‑ Фонинг Этюд‑РМС (RМС). И еще один опрос ‑ говоря только об опросах, данные которых‑были опубликованы ‑ был реализован на следующий день после дебатов институтом Софрес для станции Европа 1 с целью определения победителя спора, как было заявлено в анонсе./190/

 

 

* Могли бы Вы сказать, без учета Ваших политических мнений, какой из следующих политиков кажется Вам наиболее убедительным? и т.п." Вопросы такого типа, задаваемые институтами опросов, больше говорят о тех, кто их задает, чем об опрашиваемых. На самом деле, достаточно ли попросить респондентов отвечать "без учета своих политических мнений", чтобы они именно так и отвечали? И как узнать, действительно ли опрошенные оценивали политиков без учета своих мнений? Стоило бы задаться вопросом, кто ‑ кроме политологов и профессионалов в области политики ‑ может так "заключить в скобки" свои политические убеждения, чтобы вынести чисто техническую оценку качества спектакля, разыгранного тем или иным политиком.

 

Очевидно, политико‑журналистская среда больше всего ожидала данных опросов о самих дебатах и именно они оказали наиболее сильное политическое воздействие. Прежде всего, поражает быстрота, с которой пресса произвела ‑ с помощью специализированных институтов ‑ данные опросов, сопровождающие и подтверждающие комментарии журналистов. С момента завершения дебатов результаты опросов методом "медиаскопии" открыли дискуссию политических журналистов по радио. В понедельник утром пресса дала обзор данных опроса ФИЭСИ(IFRES)‑ Франс Суар , проведенного в воскресенье вечером между 21 и 22 часами (репрезентативная подвыборка 586 человек, смотревших дебаты, построенная на основе общенациональной выборки французов в возрасте не младше 18 лет). Во вторник утром были опубликованы итоги опроса Софрес‑Европ 1, проведенного после передачи, 800 человек,‑ следивших за дискуссией. Далее, надо отметить, что числовые данные двух опросов были единодушно и без каких‑либо ограничений проинтерпретированы как присуждение "победы" Шираку*. Оппозиционная пресса (Фигаро, Кошидьен де Пари, Аврора, Франс‑Суар ) взяла за основу данные этих опросов, чтобы поддержать своего лидера и попытаться подорвать авторитет главы правительства ("Опрос доказывает: Ширак ‑ победитель", Франс‑Суар , 28 октября 1985 года), в то время как пресса, более или менее открыто поддерживающая правительство (Матен , а также, в определенной степени, Монд и Либерасьон ), смогла лишь подстроиться под всех и, будто для извинения, занялась поисками причин поражения, которое казалось ей также неоспоримым. Тем не менее это "поражение" или эта "победа" вовсе не очевидны. Не будет преувеличением сказать, что Лоран Фабиус был побежден не Жаком Шираком, а верой в опросы и тем фактом, что "общественное мнение" было превращено в судью и арбитра дебатов. По данным опроса ФИЭСИ(IFRES)‑Фpaнc‑Cyap, 39% опрошенных заявили, что в поединке лидировал Жак Ширак, против всего лишь 25% в пользу Лорана Фабиуса. А это значит, что 61% опрошенных не согласились с тем, что Ширак лидировал в споре. Тогда как можно заключить, что последний был "победителем" в то время как почти две трети телезрителей,/191/

 

* Ни одно СМИ не дало статистического описания структуры аудитории, следившей за дебатами. С учетом того, что только каждый второй телезритель смотрел всю передачу или ее часть (что само по себе составляет своего рода рекорд), это означает, что опрошенная ‑ а значит, выступающая арбитром ‑ группа не могла быть строго репрезентативной выборкой населения, имеющего право голосования по возрасту.

 

смотревших (или сказавших, что смотрели) дебаты, заявили, что не видели его победы над противником? Таким образом, мы имеем дело со скорее политической, нежели научной, интерпретацией данных опросов. Даже если мы предположим, что полученные распределения ответов были бы более благоприятными для того или иного участника спора, то остался бы еще вопрос по поводу этих репрезентативных выборок телезрителей, то есть судей, считающихся беспристрастными и неопровержимыми. Консультанты по политической коммуникации, опрошенные после дебатов разными газетами, дали суровую оценку "представлению" двух соперников (что было способом сообщить политическим партиям и их лидерам, что они не умеют выступать, а значит, что им требуются советы в области коммуникации); однако они были особенно суровы по отношению к Лорану Фабиусу, который, по их словам, совершил "грубую ошибку в коммуникации", внезапно изменив свой "имидж". Фабиус, через несколько дней вызванный журналистами вследствие его "плохого выступления", не только признает вердикт институтов опросов в той степени, в которой он был сообщен всем, но объяснит его, говоря, что он "на самом деле не был самим собой" во время этих дебатов, этим повторяя аргументы специалистов по коммуникации. Иначе говоря, он по‑видимому думал (или делал вид, что думал), что если бы он выбрал другую стратегию коммуникации, то смог бы устроить лучшее "представление", а значит, сумел бы получить лучшую оценку в ходе опросов. Можно задать себе вопрос, не идет ли здесь речь о чистой иллюзии, основанной на политически нейтрализованной точке зрения телезрителей, сведенных к простым зрителям, изначально не имеющим никаких политических мнений. В конечном счете, результаты разных опросов, организованных после дебатов, каким бы ни был их реальный ход, также были столь же предсказуемы, как и заявления активистов разных партий, потому что произведены по очень схожей логике: каждый респондент стремился увидеть победителя и особенно объявить победителем лидера, наиболее близкого его мнениям. В политике телезрители не являются нейтральными и беспристрастными судьями, потому что они также в сильной степени политически ориентированы. Независимо от игры каждого участника дебатов, итогом опросов не могло быть политически нейтральное суждение, а только мнения, хорошо выразившие соотношение политических сил на момент проведения дебатов. Лоран Фабиус, хоть и привлекший большую часть социалистического электората, не мог одержать/192/ количественную победу, даже если бы он не сделал какого‑нибудь "презрительного", с точки зрения комментаторов, жеста или "неуместного" высказывания. И наоборот, Жак Ширак, в то время объединявший или собиравший вокруг себя большую часть голосов оппозиции, а также голосов избирателей, которые всегда из принципа враждебны любому правительству, обладал большими шансами привлечь к своей кандидатуре много "голосов" ‑ вне зависимости от своих "медиатических" улыбок. Иначе говоря, результаты этих опросов по поводу дебатов предвосхищали результат законодательных выборов марта 1986 года, потому что в конечном счете они были произведены по очень похожей логике. Но этот переход, превращающий политически ангажированных телезрителей в объективных судей, предположительно отвлекающихся от своих политических мнений, чтобы выбрать "лучшего", хорошо иллюстрирует более общее изменение, произведенное политологами и институтами общественного мнения и приведшее от политики и ее всегда бесконечных споров к "политической науке" и ее псевдонаучным вердиктам.

 

Дело больше не заключается ‑ как это было во время первых больших дебатов такого рода, в частности, во время дискуссии в ходе кампании перед президентскими выборами в 1965 году, в которой столкнулись, на канале Европ 1, Пьер Мендес Франс и Мишель Дебре* ‑ в действительном обсуждении политики противника, а также в передаче своих убеждений аудитории. Практика опросов общественного мнения и развитие во Франции, с начала 70‑х годов, телевизионной сети и технологий политического маркетинга постепенно изменили логику дебатов. Для политиков речь идет теперь о выступлении перед широкими аудиториями телезрителей ‑ поиск которых по необходимости приводит к развлекательным передачам, имеющим, как правило, самую большую аудиторию, ‑ и об осуществлении "зрелищных" действий, направленных на публику, состоящую из профанов, с целью сдвинуть "общественное мнение", вариации которого воздействуют на политико‑журналистское поле и дают пищу для политических бесед и/193/

 

* Эти дебаты, организованные Европой 1, периферической радиостанцией, уже внесшей свой вклад в продвижение менее официального и более "медиатического" представления об информации, которая впервые выступила в этом жанре и поэтому претендовала на некоторую достоверность. Почти все комментаторы в то время подчеркивали ее "достойное проведение", "высокое качество", и отмечали силу убежденности выступавших политиков, приносивших на дискуссии много документов и не пренебрегавших долгими консультациями (наведением справок).

 

статей в прессе. Теперь наибольшее влияние на политическое поле оказывают, возможно, не сами дебаты в том виде, в котором они воспринимаются политическими кругами и журналистами, обязанными давать о них отчет и комментировать их, а целый псевдонаучный механизм, последовательно созданный группой новоявленных агентов политического поля.

 

Политический маркетинг, по‑видимому, служит политикам: он предлагает помочь им, продавая им навыки, способные привести их к победе. В реальности он скорее использует их, чтобы обеспечить свое существование, а многие политические лидеры парадоксальным образом превращаются в простых "спонсоров" консультантов по политической коммуникации. Политические рекламисты, долго остававшиеся в тени по воле своих клиентов, так как их технологии рационального манипулирования, казалось, бросали вызов преобладавшему в то время официальному взгляду на политику, сегодня афишируют себя, когда они не хотят сами заниматься политикой, иногда доходя до наведения тени на своих клиентов... Они претендуют на изобретение "выигрышных" выражений или предвыборных афиш, и стремятся убедить политические круги в том, что если политики выигрывают выборы, то это происходит благодаря проведенной ими кампании с предвыборными афишами и лозунгами*. Отныне все политические лидеры имеют своих консультантов по политической коммуникации, которых они в определенном смысле защищают. Сегодня в ходе дебатов состязаются не только политические лидеры, с их убеждениями и амбициями, но также стратегии, разработанные "экспертами по коммуникации", и более или менее эффективно примененные политиками. Политические лидеры, желающие стать "чемпионами по общественному мнению", имеют шансы превратиться лишь в/194/

 

* Спор об авторстве лозунга "Спокойная сила", столкнувший Сегела с Бонграном после мая 1981 года, не только анекдотичен. Он хорошо показывает важность изменения, произошедшего ‑ по крайней мере, идеологически ‑ в политической борьбе, когда консультанты по политической коммуникации были убеждены (и старались убедить клиентов) в том, что в политике выигрывают на уровне маркетинга. Если Жискар д'Эстен проиграл на президентских выборах в 1981 году, то это произошло потому, что ‑ как подразумевает Бонгран ‑ он не использовал "выигрышную формулу", найденную его командой, а впоследствии "сворованную" членами кабинета Сегела и предложенную Миттерану. Здесь мы едва ли удалились от магических практик, сопровождающих большинство видов социальной деятельности "с высокой степенью риска". На самом деле именно потому, что Миттеран выиграл выборы, этот лозунг и стал в глазах тех, кто их изобретает, ‑ по хорошо известной магической логике ретроспективного предсказания, ‑ "выигрышным" лозунгом. И вероятно, сегодня этот лозунг был бы забыт, если бы Миттеран не был бы избран ‑ как был забыт лозунг его неудачливого соперника.

 

"чемпионов" по количеству консультантов в области маркетинга, продающих им, зачастую слишком дорого, рецепты, выражения или лозунги, которые должны на несколько баллов поднять их рейтинг в общественном мнении ‑ сформированном ими же в своих целях и успешно навязанном ‑ "во имя эффективности" ‑ в качестве меры всех вещей в политике./195/

 

1 J.Stoetzel, "Faut‑il bruler les sondages?", Preuves, 13, Janvier 1973, pp.15‑22.

 

2 F.Bon, "Les sondages peuvent‑ils se tromper?", Paris, Calmann‑Levy, 1976 (Coll. "Questions d'actualite").

 

3 Paris, Seuil, 1989.

 

4 J. ‑F. Kahn, L'Evenement du jeudi, 31 mars 1988.

 

5 О чем свидетельствуют P.Boggio и A.Rollat в "L'annee des masques", Paris, Olivier Orban, 1988, pp.103‑104.

 

6 C.Levi‑Strauss, Anthropologie structurale, Paris, Plon, 1958, pp.185‑186.

 

7 См., например, статью S.July ("Sur I'impopularite de Fraraois Mitterand") или A.Duhamel ("L'image des presidentiables") in Sofres, Opinion publique 1986, Paris, Gallimard, 1986.

 

8 P.Boggio et A.Rollat, op.cit, pp.106 et 109.

 

9 Ibid., pp.110‑112.

 

10 Ibid., pp.113‑114.

 

11 T. ‑H.White, The Making of The President, 1960, New York, Atheneum House, 1961.

 

12 J. ‑F.Tarnovski, "Mitterand/Barre: le duel", La ibvue du cinema, 437, avril 1988, pp.81 ‑90.

 

13 J.Seguela, Hollywood'laveplus blanc, Paris, Flammarion, 1982.

 

14 C.Ockrent, Duel. Comment la television fa3onne un president, Paris Hachette, 1988, (Coll. Le libelle).

 

15 R.Hoggart, La culture dupauvre, Paris, Ed.de Minuit, 1970.

 

16 По этому вопросу можно сослаться на N.Nel, A fleurets mouchetks. 25 ans de debats tbkvisks, Paris, La Documentation fraroaise, 1988.

 

17 Детальный анализ передачи "Вопросы на дому", см. E.Neveu et B.Le Grigou, "Entrepreneurs en representation. "Questions a domicile" et evolution des mises en semes de la politique televisee", a paraitre et sur "L'heure de verite" E.Neveu, "La triangle de la representation", Mots, 20, septembre 1989.

 

18 См., например, работы Beatrice Le Wita, Ni vue ni connue: approche ethnographique de la culture bourgeoise, Paris, Ed.de la Maison des sciences de I'homme, 1988; Michel et Monique Pincon, Les beaux quartiers, Paris, Seuil, 1989 и ведущиеся работы Monique de Saint‑Martin.

 

19 H.Bourges, Une chaine sur les bras, Paris, Seuil, 1987, p. 118.

 

20 P.LSeguillon, Portraits a domicile, op.cit, p.148. Данные, изложенные далее в тексте, также относятся к этой книге.

 

21 Ibid., р.123.

 

22 См. Анализ этого явления у П.Бурдье, "Le hit‑parade des intellectuels frareais, ou qui sera juge de la legitimite des juges?", Actes de la recherche en sciences sociales, №.52‑53, juin 1984, рр.95‑100, а также мой комментарий в книге P.Champagne et al., Initiation a la pratique sociologique, op.cit., pp. 181‑185 et 202‑204.

 

23 Об изобретении рейтингов в области искусства и борьбе за удержание монополии "посвящения".артистов пластического жанра, см. A.Verger, "L'art d'estimer I'art. Comment classer I'incomparable?", Actes de la recherche en sciences sociales, 66/67, mars 1987, pp.105 ‑121.

 

 

Глава четвертая

 

 

"Базовые" манифестации

 

 

"Митинги" и "манифестации" были изобретены политическими газетами всех мастей для удовлетворения любопытства читателей и увеличения тиражей.

 

Лучший способ воспрепятствовать манифестации состоит не столько в применении вооруженной силы, сколько в отсутствии интереса к ней со стороны политических журналистов.

 

Но поскольку этим газетам не хватает ума замолчать и они, наоборот, провоцируют манифестации, то правительство должно призвать их к сдержанности, к тому, чтобы они не провоцировали зачинщиков путем публикации их имен и описания их неразумных действий.

 

Если пресса недостаточно сознательна, чтобы последовать этому умному и патриотическому совету, то необходимо принять соответствующий закон.

 

Но и правительство не должно рассчитывать только на это: оно должно помнить о большом количестве безработных и о своем долге создавать для них необходимые рабочие места.

 

Кто хочет дойти до цели ‑ должен думать о средствах.

 

Ревю де тpaвo пюблик  (22 марта 1883 года)

 

Парадокс ситуации, сложившейся в результате развития технологии опросов заключается в том, что никогда прежде актеры политического и журналистского поля не тратили столько денег на то, чтобы узнать, чего хочет "народ", и никогда, в конечном счете, они не знали о нем так мало. Можно легко доказать, что техника опроса, которой пользуются специалисты по опросам, дает лишь отдаленную и искаженную картину действительных социальных представлений. Для этого достаточно сравнить работы по социологии образования, которые проводились на протяжении почти 30 лет, с данными огромного множества школьных опросов того же периода. Будущие историки без сомнения найдут в этих опросах отборный материал о нашей эпохе в том случае, если они будут относиться к ним не как к наиболее эффективному инструменту изучения "общественного мнения", как это часто делается сегодня, а как к показателю проблем доминирующего класса. Те, кто могут заплатить за вопросы, т.е. обладают властью задать их публично и, следовательно, навязать их всем в качестве необходимых вопросов, по меньшей мере предлагают свое видение социального/199/ мира, свою точку зрения и свой способ постановки проблем общества.

 

Эта псевдонаука дает иллюзию знания. Она также успокаивает политическую совесть тех, кто, ничем не рискуя, считает, что "демократическим путем" опросил тех, кто считает себя "базой". В действительности, с помощью этой техники, являющейся также настоящей политической теорией в действии, политическое поле, не обращается к социальным проблемам, а стремится потеснить реальный народ в пользу расчлененного и политически нейтрализованного народа опросов. Распространение телефонных опросов, которые являются для проводящих их институтов более быстрой и экономичной техникой, выступает символом этого развития, поскольку такие опросы позволяют опрашивать "народ", даже не видя его физически и не совершая самого минимального полевого исследования, которое зачастую дает больше информации, чем ответы, заложенные в самих вопросниках. Таким образом, политическое поле ставит граждан в положение (теле)зрителей; оно спрашивает о проблемах, которые им неизвестны, о которых они знают мало или только в той форме, в какой эти проблемы представляют СМИ, которые в свою очередь зависят от опросов по изучению размеров аудитории теленовостей. Более того, техника опроса часто склоняет людей говорить о вещах, которые они сами не знают, или, по крайней мере, не могли бы сами выразить. Например, чтобы понять причины столь внезапной и широкой мобилизации лицеистов и студентов в ноябре 1986 года, вовсе необязательно было опрашивать 16‑22‑летних о том, "чего бы они хотели" (опрос Софрес ‑ Нувель Обсврватер ‑ ТФ1 , 29 ноября ‑ 1 декабря). Гораздо важнее было бы взять несколько интервью у молодых, а также целенаправленно опросить тех, кто имеет дело с молодежью (преподаватели, воспитатели, детские судьи, руководители ассоциаций, родители учащихся), потому что эти люди знают, по крайней мере, исходя из собственного практического опыта, причины недовольства определенных социальных категорий молодежи, которое выражается так, как может, то есть в зачастую в непонятной для нас форме.

 

Опросы общественного мнения отличаются быстротой их проведения (благодаря этому, например, уже через несколько дней после массовых выступлений студентов сложилось впечатление полной ясности того, "чего они хотели"), а также простотой получаемых ответов (несколько цифр об ответах на несколько вопросов), что позволяет давать простые комментарии. В конечном счете при опросе задаются лишь такие вопросы,/200/ которые ставят СМИ ("Что, по вашему мнению, выражает современное движение протеста?", "Кто из перечисленных персонажей полнее всего отвечает вашим личным чаяниям?" и т.д.). В результате опрос, по логике замкнутого круга, обречен ожидать по большей части весьма искусственные плоды воздействия, оказываемого на предшествующем этапе СМИ на тех, кто их читает или смотрит ("Ближе всех им Рено и Бернар Тапи", "Больше всего они боятся безработицы и терроризма", "Расизм и голод унижают их" и т.п.). В одной известной работе Маркс показал, что одним из первых последствий растущей автономии корпуса профессионалов (юристов, философов и т.д.) стало производство в этих специализированных пространствах такого видения социального мира, которое ограничивается самими этими пространствами. Так, юристы объясняли все в категориях права, а философы сводили всю историю человечества к истории философии. Опросы общественного мнения весьма далеки от того, чтобы повернуть крупные СМИ лицом к действительно социальным проблемам, привнося элементы внешнего мира в это маленькое сообщество журналистов, политиков, политологов, специалистов по коммуникациям и им подобных, где все знают друг друга, наблюдают друг за другом, читают, контролируют и приглашают друг друга. Напротив, эти опросы лишь усиливают так называемый эффект закрытия: реальность становится тем, что в качестве таковой конструирует политико‑журналистское поле. То, что СМИ считают необходимым, становится необходимым само по себе для того, чтобы понять то, что определяется теми же СМИ в качестве важнейших проблем современного общества.

 

 

В высшей степени показательным примером может служить книга о студенческом движении Лорэна Жоффрена [1], работавшего в период ее написания в Либерасьон и перешедшего затем в Нувель Обсерватер . Книга вышла в свет через неполные два месяца после событий, и в анализе причин движения это короткое журналистское эссе для журналистов (вскоре после выхода оно было издано в "Апостроф") следует сугубо журналистской логике: объяснение студенческого движения следует искать в самом журнале Либерасьон . Однако помимо объяснений, обычных для политических журналистов, поиск причин приводит к анализу страниц газеты, посвященных театральным постановкам и светской хронике ("основное происходило не здесь [не на политической странице газеты], а в разделах "Разное" или "Происшествия"). Л.Жоффрен пишет об/201/ успехе, который имели у молодежи такие фильмы как "Инопланетянин", "Звездные войны"; молодежные радиопрограммы и "концерты‑шоу" Бавалуана, Голдмана и Рено ("Рейтинг лучших 50 групп чаще говорит об этом больше, чем самые тщательные панельные опросы"); гало‑концерты "В помощь Эфиопии" и "SOS ‑ расизм", "Врачи без границ", комиксы и Колюш. Он воспроизводит темы модных в СМИ эссеистов и категорично заявляет: "Пост‑модернистская культура ‑ это децентрализация и разнородность, материалистичность и психологизм, порно и дискретность, новаторство и экология, демонстративность и креативность". Классовая принадлежность перестала быть решающим фактором, главным становится дробление социального. Эпоха модернизма определялась революцией и производством, эпоха пост‑модернизма информацией и экспрессией" [1]

 

Опросы против "институций"

 

 

Стало уже привычным, что агенты политического поля обличают несостоятельность представительных органов, равнодушие наемных рабочих к своим профсоюзам, падение активности и т.п.. Однако сами эти агенты уже одним тем, что они поощряют распространение опросов, обеспечивают их легитимность, способствуют делегитимации того, что прежде называлось "посредническими системами", и создают видимость того, что они демократическим путем консультируются с массами в обход институционализированных выразителей общественного мнения. Конечно, установление любых отношений делегирования неизбежно влечет за собой определенное искажение, однако, все‑таки представляется, что простая ликвидация всякого делегирования лишь увеличивает это искажение. Можно предположить, что существование специальных и информированных инстанций, которые пользуются поддержкой своих доверителей и которые, частично под их контролем, "со знанием дела", производят мнения, все‑таки точнее выражают интересы групп, которые они представляют, чем мнения, высказываемые культурно обделенными людьми в ситуации анкетного интервью, которое некоторыми из них воспринимается скорее как школьный экзамен, чем как демократическая беседа. Неслучайно коммунистическая партия Франции, которая одновременно отстаивает свое идеологическое единство и представляет наиболее отдаленные от культуры слои населения, хотела заказать институту Софрес, по свидетельству Пьера Вейля,/202/ такой опрос, где указывалась бы позиция партии по всем поставленным в нем вопросам так, чтобы опрашиваемые могли соотносить свое мнение с "компетентным" мнением партии. Так или иначе, игнорирование того, что производство мнения, особенно по вопросам политики, предполагает хотя бы минимальную компетентность и информированность, и что мнение о конкретной проблеме или о ситуации конструируется (недаром о мнении говорят, что оно "складывается"), трансформируется и уточняется, есть проявление определенной демагогии. За исключением специалистов по опросам, мнение ни для кого не является кратким ответом, который "дается" моментально и без объяснений, мнение есть точка зрения, которая обсуждается*. Есть некоторое противоречие в том, что политики содействуют проведению опросов общественного мнения, а не отказываются от них, и на их основании выстраивают то, что думает "молчаливое большинство". Ведь специально выбираемые политики уполномочены производить, на основе парламентских прений и открытых дискуссий, согласованные мнения, получающие затем силу закона.

 

Между тем, любой опрос общественного мнения содержит в себе более или менее завуалированную политическую критику, хотя при этом он предназначен говорить от имени народа или для народа ‑ этой специфической социальной категории. Создание "институтов общественного мнения" в тех странах, где они прежде отсутствовали, имеет целью формирование новой политической инстанции, которая уполномочена выражать в отличие от существующих прежде, то, чего хочет народ. Это особенно ясно видно на примере бывшего СССР, где создание института такого типа открыто признавалось как часть политической реформы Горбачева и было специально предназначено чтобы служить противовесом исключительной и непомерной роли организаций коммунистической партии. Эта новая инстанция, на первый взгляд более "демократическая", чем та, которая была воплощена в партии, монополизировав право говорить от имени народа, исходит из того, что все проблемы следует решать исключительно с помощью референдума. Опрос создает эффект искусственной политизации. "Сон: Франция, расколотая надвое" ‑ так иронично был озаглавлен комментарий к одному опросу, заказанному журналом Мадам Фигаро (30 мая 1985 года), согласно которому/203/

 

* Следует иметь в виду, что, как и в школьной системе, существует реальное неравенство ‑ в данном случае в способности иметь "личное мнение". Декларации о равенстве перед законом, игнорирующие реальное культурное неравенство, лишь усиливают последнее.

 

плохо спит каждый второй француз. А если говорить серьезно, то когда еженедельная телепередача проводит опрос зрителей с тем, чтобы узнать выступают ли французы "за или против" Колюша, то тем самым она исподволь внедряет политическую логику в сферу культуры (то есть в сферу, которая является или должна была бы являться антиподом политики), утверждая, что этот актер должен набрать большинство голосов для того, чтобы иметь право выступать на телевидении. Если следовать этой логике, то почему бы не провести опрос, выступает ли большинство телезрителей "за или против" Далиды или Булеза, Леви‑Стросса или Бернар‑Анри Леви?*

 

Однако большинство опросов оказывает политизирующее воздействие более скрытым и, быть может, незаметным образом. Если, например, обратиться к опросу КСО‑ЛИберасьон ** от 28 ноября 1988 года, который был посвящен позиции, занятой Церковью по отношению к противозачаточным таблеткам, презервативам и фильму Скорцезе, посвященному жизни Христа, то можно увидеть, что самое главное заключается не в полученных ответах (около 80% опрошенных осуждают позицию Церкви), а в самом вопросе. В нем скрытым образом противопоставляются как минимум два значения категории "мнение". Когда французам по выборке, репрезентативной для всего имеющего право голоса населения страны, задается вопрос, одобряют ли они позицию, которую заняла Церковь (моральное осуждение противозачаточных таблеток, презервативов и фильма Скорцезе, объявленного богохульствующим), и ‑ шире ‑ признают ли они за Церковью право вторгаться в эту сферу, то внешне безобидно и как бы ненароком сталкивается "мнение" в современном значении этого термина (то есть "мажоритарное мнение" в том виде, в котором его получают институты опросов) с прежним его значением как "мнения", выраженного публично каким‑либо социальным институтом. В конечном счете, опрос организовал референдум на тему, легитимно ли то, что Церковь публично выражает свое мнение по определенным темам.

 

В соответствии с замкнутой логикой, которой часто следуют специалисты по опросам, и согласно которой опросы проводятся для того, чтобы определить, как к ним следует относиться, данное исследование также имело цель с помощью/204/

 

* Такие примеры не будут большим преувеличением. Достаточно послушать вопросы, которые ежедневно задаются телезрителям "Канал‑5" либо для того, чтобы устроить "дуэль", сталкивая двух персонажей, либо для того, чтобы люди высказали свое мнение по какому‑либо вопросу на злобу дня.

 

** КСО (CSA) ‑ Высший совет радиовещания и телевидения, контролирующий соблюдение этического кодекса на радио и телевидении ‑ прим. перев.

 

опроса окончательно утвердить то, что лишь опросы являются единственной политически состоятельной формой выяснения "общественного мнения". В этом смысле данный опрос попадал в самую точку, если так можно выразиться, поскольку речь шла о том, чтобы узнать мнение каждого относительно права некоторых социальных институтов публично высказывать свое собственное мнение, или, если угодно, об опросе, имеющим целью выяснить, только ли "мнение", получаемое через опрос, имеет право быть публично высказанным. Однако "мнение", получаемое в результате опроса, отличается от мнения, выраженного Церковью. С одной стороны, мы имеем дело с ответами на вопрос, заданный по инициативе структуры, участвующей в политической игре (ежедневная общенациональная газета "левого" толка), и на основании этих ответов институты сформулировали "общественное мнение", складывая статистически значимые "индивидуальные мнения", предназначенные, тем самым, для выражения мнения "широкой публики", которое приобретает публичный характер (результаты опроса действительно могли бы сохранять конфиденциальность) лишь потому, что его результаты опубликованы по инициативе газеты. С другой стороны, существует институционализированное мнение, выработанное "руководящими органами" в сфере морали в результате внутренних обсуждений епископата, несколько напоминающих дебаты парламентских ассамблей по вопросам политики. Такое мнение носит характер программной точки зрения, утвержденной "компетентной" инстанцией. Церковь приняла решение высказаться по этим вопросам потому, что традиционно именно ей принадлежала власть в формировании истинных позиций по вопросам морали (она это делала каждую неделю в виде проповедей или официальных заявлений, публиковавшихся в прессе, до тех пор, пока не появились современные СМИ). Мнение Церкви является заведомо политическим в том смысле, что речь идет не о простом заявлении, не имеющем никаких иных последствий, кроме того, чтобы проинформировать общественность, а о точке зрения, высказываемой публично, которая в силу ее обязательности, нормативности для всех, становится если необходимо, с помощью закона, официальным мнением.

 

В данном исследовании полученные ответы были просчитаны относительно переменной "религиозная принадлежность", что позволило использовать еще одно значение термина общественное мнение, связанное с политическими выборами. Косвенно уподобляя Церковь партии, опрос хотел/205/ показать, что церковь не представляет в политическом смысле слова даже всех, строго соблюдающих религиозные обряды, католиков, поскольку только меньшая их часть выразила одобрение позиции Церкви по данным вопросам. Таким образом, опрос дважды дискредитировал авторитет Церкви в области морали. И более того, он навязал новое, ставшее господствующим, определение "демократической" морали, т.е. морали, которая определяется статистически (что фиксируется опросом), а не нормативно (что выводится из принципов). Целью исследования было показать не только разногласие между тем, что говорит официальная Церковь и тем, что думает большинство французов, что было известно и так, но и разногласие, существующее между большинством самих католиков и Церковью.

 

Замешательство католических властей, вызванное публикацией этого опроса, результаты которого широко воспроизводились всеми СМИ, настойчиво повторяющиеся вопросы, задаваемые католическому руководству журналистами, которые увидели в этом полемическом сюжете возможность привлечь аудиторию и обеспечить большие тиражи или на крайний случай возможность легко заполнить первые страницы газет, велеречивые официальные разъяснения Церкви, что она имела в виду другое и что СМИ упростили и исказили содержание текста епископата, ‑ все это показывает, что даже такой могущественный и обладающий высоким, если не сказать абсолютным, моральным авторитетом институт, как Церковь, не мог более игнорировать то влияние, которое производят в политико‑журналистском поле эти мнения, пусть поверхностные и собранные поспешно. Это коллективное мнение, произведенное институтами, вследствие сделанной ему рекламе и благодаря его правдоподобию, представляет собой серьезную политическую силу. На опрос, кстати, ссылались и внутри отнюдь не единой Церкви некоторые более "модернистские" группы, которые критиковали слишком "консервативную" позицию церковной власти по данным вопросам. Характерно, что такая критика исходила от особенно "медиатизированных"* религиозных деятелей (как, например, монсеньер Гайо), поскольку это "общественное мнение" поддерживало тесные связи с современными СМИ. Таким образом, получается, что только мнение статистического большинства имеет право на публичное выражение, поскольку практика опроса производит и одновременно дисквалифицирует мнение меньшинства, как/206/

 

* Медиатический ‑ чья известность создается посредством СМИ ‑ прим. перев.

 

диссидентское, маргинальное, непопулярное, одним словом, нелегитимное мнение. Опрос влечет за собой опрос: актеры политического поля из предосторожности стремятся предварительно опробовать высказываемые ими точки зрения по общественным вопросам, чтобы быть уверенными в получении широкой поддержки со стороны общественного мнения, поскольку они знают, что всегда найдется какой‑нибудь печатный орган, который может заказать опрос, чтобы убедиться, что его точку зрения разделяет большинство граждан.

 

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 204; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!