ОТДЕЛЬНЫЕ ШТРИХИ К ЗНАКОМЫМ ПОРТРЕТАМ
Вместе с Гагариным в зале ООН. Шолохов в США. Борис Ливанов. Довженко: режиссер-философ. «Александровы». Беседы во время прогулок. Картинки из жизни Павла Корина. Слово Пастернака. Яркая личность. Выдающийся артист.
На моем жизненном пути наряду с государственными и политическими деятелями встречалось немало людей, прославившихся в различных областях культуры и науки. Кое о ком из видных зарубежных представителей культуры я уже написал. Хочу рассказать о некоторых советских.
Естественно, я не берусь давать подробную характеристику ни их судьбы, ни творчества. Все, о чем скажу, будет лишь штрихами к знакомым портретам уже давно знаменитых моих современников.
ВМЕСТЕ С ГАГАРИНЫМ В ЗАЛЕ ООН
В жизни дипломата за рубежом тоже бывают неожиданные ситуации, из которых надо мгновенно искать выход. Так, например, случилось и со мной, когда был запущен первый советский искусственный спутник Земли.
В Нью-Йорке шел какой-то очередной дипломатический прием. Вдруг в зал с шумом ворвались несколько корреспондентов. Они задавали всем один и тот же вопрос:
— Где советский представитель? Где Громыко?
466
Вскоре я оказался в плотном кольце журналистов, которые «простреливали» меня вспышками фотоламп и спрашивали одно и то же:
— Мистер Громыко, что вы можете сказать о запуске вашего спутника?
Честно сознаюсь, я ничего об этом еще не успел услышать, так как само сообщение по радио было передано, когда я находился уже на приеме. Но, конечно, нельзя было подавать вида, что меня застали врасплох. Больше того, я старался получить для себя хоть какую-нибудь информацию из их настойчивых вопросов-выкриков. И пока стоял, поворачиваясь и так и эдак перед толпой суетящихся фотокорреспондентов, я узнал, что только что в Москве объявлено о запуске первого в мире искусственного спутника Земли. Стараясь быть как можно более спокойным, я сообщил корреспондентам свое мнение по этому поводу:
|
|
|
— Я считаю это большим достижением советской науки и техники, всего советского народа.
Корреспонденты закидали меня вопросами:
— Как давно Советский Союз готовился к этому?
— Когда вы получили сообщение о том, что будет запущен этот спутник?
— Как долго он будет летать?
Вопросы следовали один за другим. Множество обращений ко мне требовало немедленного ответа. Конечно, они хотели получить как можно больше информации, а я делал вид, что мне кое-что известно, но пока я им об этом сообщить не могу. И вдруг один из них выпалил:
— А когда советский человек полетит в космос?
Этот вопрос был, что называется, с подвохом. Я решил на него ответить так:
— Когда полетит, то об этом будет сразу же объявлено.
|
|
|
Я и не предполагал, что это случится через четыре года. Он полетел. Звали его Юрий Гагарин.
Получилось так, что с Юрием Гагариным мне пришлось близко познакомиться опять-таки в Нью-Йорке. Он находился в зените славы, о нем уже знал весь мир. Со всех концов планеты ему в Москву прибывали приглашения посетить ту или иную страну. Уже совершили к тому времени свои полеты в космос и Титов, и Быковский, и Терешкова.
Юрий Гагарин и Валентина Терешкова прибыли в Нью-Йорк пролетом из Мексики в октябре 1963 года и остановились там всего на два дня. С ними был Герой Советского Союза генерал Н. П. Каманин.
467
В советском представительстве при ООН мы встретились в тесном дружеском кругу и говорили о полете Юрия Гагарина, который он совершил за два года до этого, и о полете в космос Валентины Терешковой, которая совершила свой героический подвиг за несколько месяцев до прилета в Нью-Йорк.
Их имена тогда были на первых страницах американских газет.
Во время беседы я обратился к нашим прославленным космонавтам:
— А что, если вы выступите на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи в связи с обсуждением вопроса о запрещении вывода на орбиту объектов с ядерным оружием на борту?
|
|
|
— Да как-то неловко, Андрей Андреевич,— сказал Юрий Гагарин.— Это же все-таки Генеральная Ассамблея.
— Ничего страшного,— парировал я.— Выступления будут короткими. Каждый из вас сегодня вечером сядет и приведет свои мысли в порядок. А я могу помочь советом.
Было видно, что это предложение несколько озадачило наших гостей. А я еще «подлил масла в огонь»:
— И вам обязательно нужно в Нью-Йорке провести пресс-конференцию.
Юрий Гагарин и Валентина Терешкова в тот вечер долго не ложились спать, усердно готовились к своим выступлениям. В общем, можно сказать, что космонавты подключились к «дипломатической работе».
На следующий день мы приняли участие в завтраке, устроенном по случаю приезда космонавтов, который был дан в помещении советского представительства при ООН. Народу здесь собралось немного: только наши дипломатические работники. Рядом со мной — Гагарин и Терешкова. Глядя на своего соседа, я понял справедливость выражения, которое услышал от кого-то из наших представителей незадолго до прилета гостей:
— Гагарин путешествует по свету не один, а вдвоем со своей гагаринской улыбкой.
Действительно, те, кто посылал первого человека в космос, очень удачно сделали выбор. Он оказался не только тем, кто продемонстрировал свой сильный характер, мужество, решительность, героизм, которые выявились с особой силой в день его подвига. Нет, не только героем-космонавтом! Те, кто подбирал Гагарина в полет, как бы предвидели, что уже потом, выезжая в зарубежные страны, он окажется прекрасным дипломатом, человеком, который с огромным достоинством будет представлять нашу страну за рубежом. Если бы кто-либо изобрел такой инструмент, который измерял
|
|
|
468
бы отвагу, то, я думаю, Гагарин своим подвигом выбил бы стрелку показателей за шкалу измерений.
До встречи с ним я читал в печати о том, что он интересный собеседник. В разговорах с ним убедился в этом лично. Он мог поддержать беседу на разные темы. Но когда заходила речь о космосе, то здесь все прислушивались к нему — человеку, который первый оттуда посмотрел на Землю. Я знал, что он пользуется большим уважением среди своих товарищей-космонавтов,— и было за что. Во время нашей беседы он говорил о них, о тех, кто уже летал в космос и кто собирался лететь, говорил о том, как трудно попасть в отряд космонавтов, какую сложную подготовку приходится проходить всем, кого зачислили в этот отряд. Запомнилась его фраза:
— У нас много хороших, подготовленных специалистов — вы о них еще услышите.
Нас было всего десятка полтора на той встрече, и все, кто говорил за столом, подчеркивали значение его полета, его подвига, а он, как и Валентина Терешкова, вел себя скромно, тактично, спокойно, благодарил за встречу. Потом, после какого-то очень уж восторженного выступления в его адрес, сказал:
— Этот полет прославляет не мое имя, а имя страны.
В этом присутствовали и гагаринский такт, и гагаринская скромность.
— Как видите, он у нас дипломат,— сказал по этому поводу генерал Каманин.
В тот же день Валентина Терешкова и Юрий Гагарин по приглашению генерального секретаря ООН У Тана посетили штаб-квартиру Организации Объединенных Наций. Задолго до их прибытия у главного входа в ООН собралось множество корреспондентов газет, радио, телевидения, сотрудники ООН, группы туристов. Аплодисменты и возгласы приветствий, вспышки блицев встретили Юрия Гагарина и Валентину Терешкову.
Затем мы вместе с гостями и в сопровождении заместителя генерального секретаря ООН В. П. Суслова прошли в зал пленарных заседаний и заняли места в ряду советской делегации.
Открывая заседание, председатель XVIII сессии Генеральной Ассамблеи ООН представитель Венесуэлы Карлос Соса-Родригес сообщил делегатам:
— В нашем зале сегодня присутствуют советские космонавты — подполковник Юрий Гагарин и Валентина Терешкова.
Зал в тот момент заполняли не только делегаты. Сюда пришло немало журналистов, узнавших об этом событии заранее. Много людей находилось и на галерее для гостей. Вспыхнула овация.
— Я приглашаю советских космонавтов пройти сюда к местам
469
председателя Ассамблеи и генерального секретаря ООН,— сказал Соса-Родригес.
Гагарин и Терешкова поднялись на платформу, рядом с которой сидят председатель Ассамблеи, генеральный секретарь ООН и другие должностные лица Организации. Зал встал и снова бурными аплодисментами приветствовал советских героев. Потом раздались возгласы:
— Пусть скажут несколько слов.
— Терешкова — на трибуну!
— Гагарин — на трибуну!
Им пришлось подчиниться. Первой вышла на трибуну Валентина Терешкова. Она говорила с того места, откуда выступают президенты, премьеры, министры иностранных дел. Сказала кратко, но емко несколько слов о Стране Советов, которая посылает людей в космос во имя его мирного исследования, для блага всех людей.
Так же кратко выступил и Гагарин, снова бурно и тепло встреченный залом.
В тот день на утреннем пленарном заседании Генеральная Ассамблея приступила к обсуждению вопроса о восстановлении законных прав Китайской Народной Республики в Организации Объединенных Наций. Выступая на заседании, постоянный представитель СССР при ООН Н. Т. Федоренко подчеркнул, что отсутствие Китайской Народной Республики не только подрывает авторитет Организации, наносит ущерб ее нормальной деятельности, но и затрудняет выполнение задач, которые стоят перед этим международным форумом. Советская делегация теперь, как и всегда в прошлом, заявил представитель СССР, выступает за безотлагательное восстановление прав КНР в ООН. Он призвал все государства поддержать восстановление законных прав КНР в Организации Объединенных Наций.
Затем советские космонавты осмотрели здание ООН. На тридцать пятом этаже их тепло приветствовали сотрудники секретариата Организации, дипломаты, технические работники секретариата. Все стремились пожать руки Юрию Гагарину и Валентине Терешковой, попросить у них автограф. Ни на один шаг не отставали от них корреспонденты и фоторепортеры.
К космонавтам подошел секретарь Комитета ООН по космосу Абдель Гани (ОАР) и вручил им на память рабочий журнал комитета, в котором зарегистрированы запуски всех искусственных спутников и кораблей, управляемых космонавтами, в том числе тех, на которых летали Гагарин и Терешкова.
Потом советских гостей пригласили осмотреть зал заседаний
470
Совета Безопасности. В этот момент там находилось несколько групп американских школьников, которые пришли на экскурсию. Радостными возгласами, аплодисментами мальчики и девочки встретили легендарных людей — советских первооткрывателей космоса. Осмотр здания ООН проходил в стремительном темпе, ведь космонавтов уже ждали многочисленные представители печати, радио и телевидения, аккредитованные при Организации. Журналисты, освещавшие работу ООН, встретили гостей дружными аплодисментами. А потом космонавты провели пресс-конференцию.
Не помню, чтобы в Америке какая-либо встреча с прессой собирала столько представителей печати, радио и телевидения. Зал был буквально набит битком. Создавалось такое впечатление, что в нем находились журналисты, не только аккредитованные при ООН, да и вообще не только журналисты. Действительно, появление наших космонавтов в Нью-Йорке явилось для всей страны, несомненно, очень важным событием.
Вот только некоторые вопросы журналистов и ответы на них Юрия Гагарина.
— Возможно ли американо-советское сотрудничество в изучении космического пространства?
— Такое сотрудничество возможно, и оно может осуществляться, в частности, путем обмена научной информацией, путем создания международной системы связи и слежения за космическими кораблями, оказания помощи космонавтам, приземлившимся на территории других стран, в совместном изучении метеорологической обстановки и разными другими путями.
— Не означает ли появление советских морских судов в некоторых районах Мирового океана, что в ближайшее время будет произведен новый запуск космического корабля?
— О запуске космических кораблей следует судить не по морским судам, которые плавают во всех частях света, а по сообщениям ТАСС, которые сразу же дают знать о всех запусках.
— Как вы расцениваете резолюцию о запрещении вывода в космическое пространство объектов с ядерным оружием, которая сейчас обсуждается в ООН?
— Я был бы очень рад, если бы на эту тему было заключено соглашение, и уверен, что все советские космонавты горячо поддержали бы его. Для нас, космонавтов, оно очень важно. Запрещение ядерных испытаний в космосе и запрещение вывода на орбиту объектов с ядерным оружием устраняют опасность радиации, а следовательно, и угрозу для космических полетов. Если бы в космическом пространстве оказалось ядерное оружие, над человечеством навис бы дамоклов меч, который мог бы в любую минуту опус-
471
титься. Вот почему я думаю, что совершено очень важное дело для всех нас, для народов, для улучшения международной обстановки. Мы приветствуем это внесенное по инициативе Советского Союза предложение.
Как раз в этот момент в соседнем зале Первый комитет Генеральной Ассамблеи единодушно, без голосования, принял резолюцию, запрещающую вывод на орбиту объектов с ядерным оружием.
Во время той же пресс-конференции журналисты попросили Валентину Терешкову поделиться своими впечатлениями о пребывании на Кубе, где она побывала незадолго до приезда в Нью-Йорк. Она рассказала:
— На меня, естественно, произвели тяжелое впечатление результаты огромного стихийного бедствия, постигшего эту страну,— урагана, свирепствовавшего над Кубой четверо суток. Он уничтожил урожай, тысячи жилищ, унес немало человеческих жизней. Сейчас народ делает все, чтобы помочь пострадавшим. Все мои симпатии на стороне кубинского народа.
После посещения штаб-квартиры ООН советские космонавты совершили поездку по Нью-Йорку, а вечером их принял генеральный секретарь ООН У Тан. После беседы с космонавтами он устроил в их честь прием, на котором присутствовали члены генерального комитета Ассамблеи, члены Комитета ООН по космосу, посол СССР в США А. Ф. Добрынин. У Тан подарил Гагарину и Терешковой альбом почтовых марок, посвященный освоению космоса и выпущенный Организацией Объединенных Наций.
Резолюция Генеральной Ассамблеи о невыводе в космическое пространство объектов с ядерным оружием была документом большого значения. Он родился в результате советско-американских переговоров, состоявшихся в те недели в Нью-Йорке при участии английского министра иностранных дел и в Вашингтоне.
В своей резолюции Генеральная Ассамблея ООН приветствовала выраженное СССР и США намерение не размещать в космическом пространстве любые объекты с ядерным оружием или другими видами оружия массового уничтожения. Это намерение представители СССР и США вновь подтвердили перед лицом всех членов ООН на заседании Политического комитета, который рассмотрел советское и американское заявления как торжественные декларации.
Поскольку к тому времени только две страны — Советский Союз и США — проникли в космос и располагали потенциальными возможностями вывода на космическую орбиту ядерного оружия, их декларации практически должны были гарантировать,
472
что космическое пространство не будет плацдармом для ядерного конфликта.
Резолюция Генеральной Ассамблеи не ограничивалась этим. Она содержала торжественный призыв ко всем государствам воздерживаться от вывода на орбиту вокруг Земли любых объектов с ядерным оружием или другими видами оружия массового уничтожения, установки такого оружия на небесных телах или размещения такого оружия в космическом пространстве каким-либо другим образом.
Тогда считалось, что сделан еще один шаг на долгом и сложном пути смягчения международной напряженности. Трудно, вероятно, было выбрать лучшее время для приема советских героев космоса, чем день, когда ООН торжественно провозглашала, что космическое пространство должно служить только мирным целям.
— ООН подготовила Валентине Терешковой и Юрию Гагарину хороший подарок, не правда ли? — спросили гостей.
Юрий Гагарин ответил:
— Мы с удовольствием принимаем этот подарок.
Покидая штаб-квартиру ООН, Юрий Гагарин и Валентина Терешкова сделали официальное заявление:
— Мы благодарны генеральному секретарю ООН господину У Тану за любезное приглашение посетить Организацию Объединенных Наций. Нас тронул теплый прием, оказанный нам делегатами XVIII сессии Генеральной Ассамблеи. Мы были в ООН в будничный рабочий день и могли убедиться, сколько сил и энергии отдают представители более чем ста стран решению важных международных проблем. Желаем делегатам сессии Генеральной Ассамблеи и всем сотрудникам крупнейшей международной организации новых успехов в почетном и трудном деле укрепления мира и безопасности на Земле.
Более двадцати лет прошло с тех пор, как жестокий случай вырвал Ю. А. Гагарина из наших рядов. Но все равно он незримо всегда рядом с нами со своим добрым взглядом и неповторимой улыбкой.
Уже немало монументов воздвигнуто в честь подвига Юрия Гагарина в Москве и в других городах. Отцы воспитывают сыновей на примере его жизни. И чем дальше уходит от нас день 12 апреля 1961 года, когда первый человек вырвался в космос, тем большая слава будет сопровождать его имя, тем больше легенд будет вокруг него возникать.
А мы, его современники, будем гордиться тем, что знали его живым...
Герой-космонавт обладал ценнейшими качествами ученого, дипломата, патриота-коммуниста, преданного делу партии и народа.
473
ШОЛОХОВ В США
В той памятной поездке по США, в сентябре 1959 года, мне практически каждый день приходилось общаться с Михаилом Александровичем Шолоховым. Он входил в состав советской делегации и должен был участвовать в мероприятиях, связанных с ее пребыванием в США.
Автора «Тихого Дона» и «Поднятой целины» признали маститым писателем еще в его сравнительно молодые годы, а к дням нашего пребывания в США он пользовался мировой славой.
Конечно, он жадно присматривался ко всему, что попадало в его поле зрения.
— Интересно? — спросил я его как-то, заметив, что он пристально вглядывается в толпу американцев, которые вышли встречать делегацию.
— Любопытно,— ответил он.
— А поможет эта поездка, Михаил Александрович, вам, как писателю, в смысле творческих находок? — поинтересовался я.
— Не думаю,— сказал он.— Для моей работы она вряд ли пригодится. И ничего в ней не прибавит. Мир моих персонажей — это Дон, родная сторона, мои станицы и города. Я там родился, рос, воспитан. С теми местами я и связан навек. Но поездка в целом интересная. Посмотреть свет надо. Я ведь впервые в Америке.
Потом задумчиво добавил:
— А писать о ней я не собираюсь.
Видимо, он, как художник, на многое обращал внимание и многое замечал не так, как другие.
— Наблюдая,— говорил он,— у меня создается такое впечатление: большинству из них все равно, что происходит вокруг. Кажется, упади я сейчас вот тут на улице — так никто, если не узнает, что я иностранец, не подойдет, не поможет, не спросит, что случилось. Буду я лежать поперек тротуара, и никто не поинтересуется, что со мной: с сердцем плохо или, может, что еще. Не только врача, но и полицейского не позовет. Что, не так?
— Вы правы, Михаил Александрович, на сто процентов,— заметил я.— Таких сцен и в Нью-Йорке вы увидите немало. Можно там столкнуться и со многим другим. Посмотрите, сколько в Америке нищих, просящих подаяние. Да не просто стоят с протянутой рукой — так нельзя, иначе полицейский заберет в кутузку. А под видом «работы»: один играет на скрипке, другой что-то рекламирует с вывеской на спине, третий кривляется перед толпой
474
зевак, четвертый рисует на асфальте. И каждый с коробкой или шапкой: подайте, заплатите, бросьте монетку.
— Это общество создано богачами и для богатеев,— сказал он.— Оно не может отвечать тем великим идеалам добра, к которым рабочий люд стремится на протяжении многих веков. Сегодня один не подаст руку помощи другому, а завтра — другой, исходя из той же черствости. Что же получится в итоге?
Говорил Шолохов это в конце пятидесятых годов. Тогда США чувствовали себя еще уверенно в ООН, работал смазанный американскими долларами механизм «машины голосования». А ныне? Все чаще США при голосовании остаются в одиночестве. От них иногда отворачиваются даже союзники, не говоря уже о других странах.
Это ли не доказательство того, что опасный курс пренебрежения интересами других народов ведет в политические тупики?
Конечно, тогда Шолохов говорил об этом, наблюдая факты того времени. Меткий глаз знатока человеческой души подмечал характерное.
— Нет, не наш это путь,— несколько раз за время поездки по Штатам повторил Шолохов, сталкиваясь со многими неожиданностями в американской жизни.
В ходе поездки бывали и забавные случаи. Один из них произошел во время посещения фермы Росуэлла Гарста в штате Айова. На поле, куда хозяин пригласил гостей, чтобы показать, как выращивается кукуруза, собралось столько журналистов, что они мешали Гарсту делать то, что он задумал. Хозяин вышел из себя и начал кидать в них увесистыми початками.
Эта веселая сцена, однако, не изменила ничего в тоскливом настроении Шолохова в тот день. Он, человек, хорошо знавший казацкую станицу и крестьянский быт, явно скучал в этой американской глубинке.
— Поскорей бы в какой-нибудь город,— говорил он.— Чего мы не видели у полукулака-полупомещика Гарста, хотя он и неплохой человек.
Шолохов ставил своей задачей ознакомиться прежде всего с американской культурой, а связанного с ней в программе было не так уж много.
У Гарста меня тронула одна полученная в адрес нашей делегации телеграмма, и я поделился своим мнением о ней с Шолоховым. Дело в том, что Гарст вместе со своим партнером владел крупной компанией, производящей гибридные семена кукурузы. Компания «Гарст и Томас», в свою очередь, входила в состав крупнейшей в стране семеноводческой фирмы «Пайонир» («Пионер»), которая специали-
475
зировалась на выращивании семян гибридных сортов кукурузы, а также породистых кур и свиней. Организатором этой компании был бывший вице-президент США Генри Уоллес, на ферме которого я в свое время гостил.
Каково же было мое удивление, когда Гарст показал телеграмму от Уоллеса! Бывший вице-президент в ней приветствовал приезд нашей делегации в Айову, родной штат Уоллеса, и желал успехов предстоявшим переговорам между делегациями двух стран.
Я рассказал Шолохову, как несколько лет назад видел вице-президента-фермера, выращивающего цыплят в своем хозяйстве неподалеку от Нью-Йорка. Шолохов тоже подивился этому — реакция была приблизительно такой же, как и у меня на ферме Уоллеса.
— Где и как можно почувствовать дыхание культуры страны? — этот вопрос занимал Шолохова в дни поездки.
В одном из разговоров он сказал:
— В области техники здесь достижения есть, и немалые. Именно те, кто ею занимается и владеет, чаще всего становятся миллионерами. И растут как грибы после теплого дождя такие боссы. Их тысячи. Не так ли? А в области культуры пока я видел сплошное развлекательство. Где же та подлинная гуманистическая культура, которая только и должна отвечать интересам народа? Неужели она — это тот «канкан», который показали нам в Голливуде? Хоть бы постеснялись...
Действительно, во время визита нашей делегации в Голливуд, а мы были там на студии «XX век Фокс», группа полуобнаженных существ кривлялась, изображая что-то вроде танца. Неловко себя чувствовали и мы, и неловко было за них, которых кто-то выставил именно с этим «номером» перед советской делегацией.
Там же, в Голливуде, у Шолохова состоялся любопытный диалог с американским постановщиком Карлтоном Хестоном. Тот, видимо, желая угодить советскому писателю, сказал:
— Знаете, я читал отрывки из ваших произведений.
— Я вам за это признателен,— с добрым юмором ответил Шолохов.— Когда ваши постановки дойдут до нас, я обязательно посмотрю отрывки из них!
В один из последних дней поездки он провел некоторое время у экрана телевизора и сделал категорический вывод:
— Если здесь сидеть у телевизора, то можно сдуреть! Общий вывод из этой поездки у него получился однозначный.
Он сказал мне о нем уже на обратном пути:
— Не знаю, как в отношении высокой политики, которой занимаетесь вы, но что касается области культуры, то нам у американцев учиться нечему!
476
В ответ я заметил:
— И в области высокой политики пока, пожалуй, тоже нечему. Шолохов во время поездки вел себя чрезвычайно скромно,
а сами американцы, да и средства массовой информации США, полностью занятые освещением тех событий и лиц, которые, на их взгляд, казались более важными, на него не обращали особого внимания. У меня сложилось весьма определенное мнение уже давно: американцы в массе читают мало, если сравнивать их, скажем, с европейцами, а отсюда и проистекает их отношение к писателям, даже знаменитым.
«Звезда» кино, телевидения или спорта — вот тема для сенсации и соответственно подробного освещения в печати, на телеэкране или в радиопередаче. А писатель — это что-то «не совсем то», не крайне необходимое.
Шолохов сдержал слово. Насколько мне известно, он ничего не написал о той поездке по США.
БОРИС ЛИВАНОВ
У меня перед глазами стоит мощная фигура одноглазого князя Потемкина Таврического. Эту роль в фильме «Адмирал Ушаков» сыграл артист МХАТа Борис Николаевич Ливанов.
Он снялся более чем в тридцати кинокартинах, и все-таки думаю, что для него это не так уж много. А жаль! Когда смотришь на него в кино, то кажется, он был рожден, чтобы не сходить с экрана.
Великолепно звучал повелительный, но не резкий, несколько приглушенный голос всесильного царедворца. Высокое положение Потемкина в обществе, а на протяжении определенного периода и положение фаворита российской самодержицы Екатерины II получило достаточное отражение и в исторической науке, и в художественной литературе. Ливанов вывел этот образ на всесоюзный экран.
Борис Николаевич сказал мне как-то:
— Я не сразу дал согласие сыграть Потемкина в кино. Когда этот вопрос возник, то я стал «глотать» литературу о Потемкине. Особенно хотел узнать, как он выглядел внешне. Приходилось устраивать даже как бы домашние репетиции с участием Потемкина — Ливанова. Аудитория, которая это наблюдала, состояла из одного человека — того же Ливанова, но перед зеркалом. Когда у меня появилось внутреннее убеждение, что образ может получиться, я согласился на эту роль. Особенно воодушевило то, что мои друзья и знакомые меня поддержали.
Конечно, трудно себе представить Ливанова — Потемкина в
477
какой-либо лирической сцене с российской царицей. Но за этим режиссура явно не гналась. И хорошо сделала. Ливанов спрашивал меня:
— Андрей Андреевич, нравится ли вам, как я играю Потемкина в фильме «Адмирал Ушаков»?
С таким же вопросом он обращался и к другим нашим общим знакомым. Его это очень интересовало. На этот вопрос я ответил так:
— Очень нравится! Именно таким я себе и представлял Потемкина в жизни. Если чего и не хватало на экране, так это разбитых бутылок из-под спиртного да драк на дуэлях. Но ведь картина-то не о гусарских нравах, следовательно, этот «недостаток» объясним.
За игрой Ливанова на сцене МХАТа я наблюдал несколько раз. У меня сложилось твердое убеждение, что некоторые спектакли на своих плечах «вывозил» он.
Вот конкретно всего лишь несколько слов о моем впечатлении от спектакля «Ломоносов». Гигант — ученый, поэт и философ — вполне подходящая историческая личность для того, чтобы ее сыграл Ливанов. И он ее сыграл. И как прекрасно сыграл! Он же был и режиссером этого спектакля.
Однако мне думалось, что его режиссерский потенциал находился явно ниже актерского. Пьеса была перегружена эпизодами, в которых лабораторные работы, какие-то опыты составляли чуть ли не главное. Доносился лязг металла, работали какие-то станки, словом, на сцене преобладала не художественная, творческая атмосфера, а какая-то полупроизводственная. Зритель так и ожидал, что из станка вот-вот начнет вылетать что-то металлическое: гайки либо шурупы. Было заметно, что замыслы у режиссуры были самые благородные, но не было учтено в достаточной мере, что зритель, придя в театр, надеется отдохнуть душой, хочет испытать облагораживающее воздействие сцены на его мысли и чувства. За это и готов одарить артиста или артистку дружными аплодисментами.
Конечно, зал театра зрители заполняли. Были и аплодисменты, и цветы, но ощущался все же и недостаток того, что считается специфическим магнетизмом театра. Публику ведь невозможно обмануть.
У меня осталось определенное впечатление, что Ливанов понимал, что его замысел «Ломоносова» имел известные изъяны.
Это было видно хотя бы уже из того, что о спектакле «Ломоносов» он говорил нечасто. Он также не поддерживал беседу, когда о спектакле пытались завести разговор другие.
Он получил высшее актерское образование, но в беседах с ним
478
не ощущалось профессиональной односторонности. Человек большой эрудиции, он много читал и мог обсуждать самые разные проблемы науки и культуры.
Мне всегда казалось, что он по своему характеру лучше всего подходил бы к исполнению ролей, в которых находит проявление бесшабашная удаль, бунтарство, непокорность полицейщине, протест против затхлой, тоскливой жизни российского общества при царях и царицах. Да собственно в какой-то степени и образ Потемкина, и образ Ломоносова отвечали этой естественной склонности выдающегося артиста.
Работать ему приходилось не только со Станиславским и Немировичем-Данченко, не только со своими партнерами по МХАТу — крупнейшими актерами нашей эпохи Качаловым, Москвиным, Леонидовым, Тархановым, Грибовым, Тарасовой, Андровской, но и с корифеями советского кино — Всеволодом Пудовкиным, Александром Довженко, Сергеем Эйзенштейном. Постоянные контакты с ними, несомненно, обогащали талантливого артиста театра и кино.
В личном общении Ливанов был душевным человеком, так же как и его супруга Евгения Казимировна. Мы с Лидией Дмитриевной с удовольствием вспоминаем приятные вечера в их обществе, как дома у Ливановых, так и у нас. Вспоминаем мы, что при встречах дома у Ливановых иногда присутствовал и серьезный, степенный мальчуган — их сын Василий, который впоследствии сам стал крупным артистом театра и кино.
Жаль, что ушел из жизни выдающийся артист Борис Николаевич Ливанов. Нет, не случайно Станиславский в его адрес написал проникновенные строки: «Вы один из тех, о котором я думаю, когда мне мерещится судьба театра в небывало прекрасных условиях для его расцвета — в нашей стране».
ДОВЖЕНКО — РЕЖИССЕР-ФИЛОСОФ
Свела меня судьба как-то с человеком яркого и светлого таланта, беседы с которым доставляли удовольствие. Был он не только прекрасным мастером своего дела, художником огромного дарования, специалистом в области кино, но и по-настоящему крупным философом искусства.
Звали его Александр Петрович Довженко. Первый раз я встретился с ним у Бориса Николаевича Ливанова. Уютно устроившись на диване, вели мы разговор вроде бы о кино, но мой собеседник все время уходил в сторону от этой темы, говорил и о связи искусства с жизнью, и о своей непростой судьбе.
479
— А мы с вами, Андрей Андреевич, в некоторой степени — коллеги,— сказал, хитро прищурившись, Александр Петрович Довженко.
И потом, чтобы развеять мое недоумение и удивление, он почти без паузы продолжил:
— Я ведь в молодости некоторое время работал на дипломатической службе. Принимал меня на нее старый подпольщик, юрист с дипломом Сорбонны, нарком по иностранным делам Украины Дмитрий Захарович Мануильский.
Тут уж я не выдержал и обрадованно спросил:
— Как? Вы знаете Мануильского? Это крупная фигура в нашей революционной истории. Был одним из организаторов Кронштадтского и Свеаборгского восстаний матросов и солдат в 1906 году. Потом участвовал в Октябрьском вооруженном восстании в Петрограде. Являлся членом Петроградского ревкома. А мне довелось с ним работать бок о бок в Сан-Франциско при создании ООН. Он и сейчас министр иностранных дел Украины.
— Да, все это так,— подтвердил Довженко.— Это тот же Дмитрий Захарович, который принимал меня, молодого парня, в начале двадцатых годов в Наркоминдел Украины. А приехал я в Харьков, где в ту пору находилась столица Украины, из Киева с должности секретаря губотдела народного просвещения и заведующего отделом искусств в губкоме. Кроме того, я являлся еще и комиссаром киевского театра имени Шевченко.
— С чего же начиналась ваша дипломатическая деятельность? — поинтересовался я.
— Тогда раскачиваться не давали,— ответил он.— Меня сразу направили в Польшу, и я стал работать в русско-украинско-польской репатриационной комиссии по обмену военнопленными. А через год меня перевели в Берлин — стал секретарем генерального консульства УССР в Германии.
— Как же вы ушли с дипломатической работы в искусство? — спросил я.
— История эта необычна,— заговорил он.— Дело в том, что я с детства тянулся к изучению живописи. Всегда понемножку, когда выдавалась свободная минутка, рисовал. И вот в Берлине после работы все вечера стал проводить на студии «Кюнстлерхильфе», что по-русски значит «Помощь художникам». Там, в рабочем районе Веддинг, я проводил долгие часы у мольберта. Такая одержимость не могла быть незамеченной, и консул предоставил мне длительный отпуск, даже помог получить стипендию Наркомпроса Украины. Положили мне сорок долларов в месяц, и я целиком отдался учению. Занимался в студии профессора Эккеля — известного берлин-
480
ского экспрессиониста. И хотя я числился все еще на дипломатической службе, но понял, что дипломат из меня вряд ли получится.
— Что же было потом?
— А потом я вернулся в Харьков, чтобы продлить стипендию и поступить в Берлинскую академию художеств, о чем уже предварительно договорился. Да не вышло. Революционное восстание гамбургских докеров дало повод германским властям раздуть антисоветскую кампанию. В этих условиях о возвращении в Германию думать было нечего. И потому Мануильский собирался послать меня куда-то в Кабул. А я уже стал художником-карикатуристом в республиканской газете. Считал, что нашел призвание.
— А как же Мануильский?
— Он видел,— ответил Довженко,— что у меня ни склонности, ни таланта к дипломатической работе нет. Говорил, правда, что это дело наживное. Но сам видел, что у меня ноги разъезжались в дипломатических делах, не тянуло меня к ним,— вот и отпустил. И выходит, что из дипломата я переквалифицировался в художника. Местная общественность знала уже меня под псевдонимом Сашко. Мои рисунки часто появлялись в газетах и журналах.
— А как же вы пришли в кино? — задал я ему вопрос.
— Очень просто. В 1926 году я вдруг понял, что надо пробовать себя не в статике, а в динамике: не в застывших картинках и рисунках, а в двигающихся. Через рисунки в те годы пришли в кино многие художники: Сергей Юткевич, Лев Кулешов, Григорий Козинцев. Я не составлял исключения. Собрал тогда чемоданчик, не сказал никому ни слова, купил билет в Одессу и поехал. Там, на Одесской студии, и родился Довженко-режиссер.
— И вы ни разу не пожалели, что бросили дипломатическую работу?
— Один раз пожалел,— сказал Довженко,— это было в 1926 году, когда услышал, что убит Теодор Нетте, советский дипкурьер. Я знал его лично. Мы с ним познакомились, когда он привозил дипломатическую почту в Берлин. Рассказывал мне о своей дружбе с Маяковским. А через некоторое время я прочитал стихи Маяковского «Товарищу Нетте — пароходу и человеку». Потом и я сказал свое слово об этом событии.
— Каким образом?
— А я снял художественный фильм «Сумка дипкурьера». По жанру это был политический детектив. Рассказывалось в нем о том, как тяжелораненый дипкурьер за рубежом прыгает на ходу с поезда, доползает до будки путевого обходчика, показывает на свою сумку, в которой важные бумаги для Советского правительства, просит ее доставить по назначению и умирает. Сумка проходит через
481
многие руки рабочих людей — друзей нашей страны и попадает по назначению.
Он оживился, когда вспомнил один из эпизодов съемки этого фильма.
— Сцену смерти большевика-дипкурьера в сторожке путевого обходчика мы снимали в павильоне Одесской студии. В тот день к нам на студию попросился министр иностранных дел Турции. Вот и пришлось снимать сцену смерти дипкурьера на глазах турецкого гостя. Он спросил: «Кто это умирает?» Я ответил: «Большевик». Министр решил меня похвалить: «Режиссер знает, как умирают смелые люди». Кстати, в том фильме и я сам сыграл роль судового кочегара, который спрятал сумку дипкурьера в куче угля. Вот так и почтил память дорогого товарища Нетте.
Кстати,— закончил он совсем тихо разговор на эту тему,— это была единственная роль, которую я сам сыграл в кино. А «Сумку дипкурьера» приняли хорошо.
В истории советской дипломатии действительно имел место факт, когда нарком по иностранным делам Г. В. Чичерин встречался с турецким министром иностранных дел Тевфиком Рюштю-беем в Одессе. Случилось это 12—14 ноября 1926 года. В течение трех дней пребывания министра Турции советский нарком провел с ним ряд бесед.
— Я покинул Одессу,— вспоминал позднее Чичерин,— с чувством глубокого удовлетворения результатами состоявшегося свидания, и я с полной уверенностью могу утверждать, что и турецкий министр иностранных дел был глубоко удовлетворен нашей совместной работой в Одессе.
Жители города, местные власти оказали гостям исключительное внимание. Показали даже, как проходят съемки новых фильмов на студии, или, как ее называли в те годы, Одесской кинофабрике.
Турецкий гость прибыл на крейсере «Явуз». Для его встречи в соответствии с военно-морскими традициями советская сторона выслала эсминец «Незаможник». А весь визит стал демонстрацией дружбы двух стран.
Была у Довженко редкая особенность, можно даже сказать, необыкновенный дар: он умел подбирать людей, создавать творческий коллектив единомышленников, которые любили работать подолгу и увлеченно. Они даже не работали, а вроде бы играли в большое взрослое кино. Во всей этой внешне казавшейся суетной большой группе все постоянно обсуждалось, дискутировалось. Так и называли его съемочную группу — «парламент Довженко».
А он сам, говорили, не стеснялся учиться у них, у тех, кто лучше знал свое дело: у осветителей, у операторов, у актеров.
482
— А откуда вы родом, Александр Петрович? — спросил я как-то.
— С Черниговщины. Там над Десной есть село Вьюнище. В семье казака-хлебороба Петра Семеновича Довженко я и родился.
— Так мы же с вами почти земляки,— я искренне почему-то обрадовался.— Я с Гомельщины, а реки от нас — Днепр и Сож — несут свои воды на Черниговщину.
Меня поразило тогда его умение связывать свои концепции воедино и излагать мысли не так, как это делают обычно деятели культуры, когда они хотят поразить собеседника,— в виде эдаких импрессионистских фраз, точных самих по себе, впечатляющих, но выражающих только одну какую-то идею. Довженко старался показать внутреннюю связь в явлениях, обобщал их. Для него важным было не внешнее проявление действий человека, а мотивы, движущие им, то есть главными были мысли, причины действий.
Такой подход ощущается и в его картинах. Мне казалось, когда я смотрел фильм «Земля», что эта лента является проявлением идеи: «люди, любите нашу землю». В этом, на мой взгляд, состояла главная мораль картины.
Если не по ходу любого фильма Довженко, то по его окончании зритель обязательно захочет поразмышлять, подумать, что хотел сказать людям режиссер этой картины. Тот, кто просматривал его киноленту, должен был либо соглашаться с концепцией автора, либо нет.
В беседах, которые мы вели, я замечал его манеру рассуждать как бы для себя и про себя. Он не навязывал своих мыслей, но старался построить свои высказывания так, чтобы они обосновывали, объясняли, подкрепляли его разносторонние суждения по поводу какого-то положения.
Я почему-то сравнивал Довженко и Ливанова. Вероятно, потому, что видел их вместе, а они оба представляли наше искусство — и театр, и кинематограф. Внешне они были очень непохожими людьми. Довженко — среднего роста, подтянутый, эмоциональный, а рядом был огромный, внешне спокойный, но с взрывным темпераментом Ливанов. А в искусстве они были единомышленниками. Так же глубоко и тонко, так же преданно делу партии и народа смотрел на свою работу и Ливанов.
В том кругу людей, где находился Довженко, он всегда был душой разговора, несмотря на то, что здесь порой встречались люди и постарше его по возрасту. Тем не менее все хотели узнать его мнение или подход к рассмотрению проблемы, связанной с искусством или развитием нашей культуры. Не случайно широко извест-
483
ный режиссер народный артист СССР С. А. Герасимов много-много лет спустя охарактеризовал его творчество так:
— Каждая из картин Александра Довженко абсолютно современна.
Александр Петрович стал участником создания фильмов уже в зрелом возрасте по сравнению с выпускниками институтов — ему было 32, когда он дебютировал в кино в качестве режиссера. До этого он успел поработать учителем, живописцем и даже, как я уже поведал, дипломатом. А я беседовал с ним, когда он являлся признанным мастером нашего киноискусства. Хотя если бы меня спросили, какие качества в нем я отметил бы в первую очередь, то сказал бы сразу:
— Здравая рассудительность и скромность.
Довженко был человеком общительным, полным энергии. Он с энтузиазмом рассказывал о постановке своих новых картин. Его по праву и сегодня считают одним из основоположников советской кинематографии, а такие фильмы Довженко, как «Арсенал», «Земля», «Щорс», вошли в золотой фонд советского кино. В те годы, когда я его знал, они пользовались постоянным и большим успехом.
Приятной собеседницей осталась в моей памяти и Юлия Ипполитовна Солнцева — друг и жена Довженко, как актриса, известная по фильмам «Аэлита» и «Папиросница из Моссельпрома». Еще при жизни Александра Петровича она начала помогать ему в постановочной работе, а после его смерти претворила в действительность многие его задумки, создала прекрасные киноленты «Поэма о море», «Повесть пламенных лет» и «Зачарованная Десна».
Традиции Довженко студия его имени, да и многие советские кинематографисты пронесли до наших дней.
«АЛЕКСАНДРОВЫ»
С Александровыми мы были соседями по даче. Написал первую фразу и сам подивился. Да разве ж можно их называть одним словом — «Александровы», если каждый из них представлял собой самобытную творческую индивидуальность?
Наверно, нельзя.
Нельзя потому, что имя каждого из них отдельно вписано в историю советского кинематографа.
Он — это кинорежиссер Григорий Александров, создатель многих прекрасных фильмов.
Она — это киноактриса Любовь Орлова, задорная, веселая пе-
484
вунья и плясунья, каждая встреча с которой на экране давала и дает миллионам зрителей заряд оптимизма и бодрости.
И все-таки можно их называть одним словом, потому что представляли они собой великолепное творческое содружество, результатом которого стали шедевры советского кино — картины, которые и по сей день собирают огромную аудиторию, демонстрируются по телевидению, заставляют человека волноваться, радоваться, сопереживать с их героями,— словом, те фильмы, которые уже давно вошли в число классических, стали нашей гордостью. «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», «Светлый путь», «Весна» — каждая из этих лент явилась откровением, новым словом в кино. Не случайно до сих пор специалисты в области кинематографа считают, что именно эти фильмы заложили основу советской музыкальной кинокомедии.
Можно их назвать одним словом еще и потому, что они были супругами, причем строили свои отношения друг с другом на сердечной привязанности и взаимном уважении.
Как соседи, мы общались довольно часто. Григорий Васильевич и Любовь Петровна бывали у нас, мы с Лидией Дмитриевной — у них. Встречались и когда к Александровым приходило много гостей по каким-то торжественным случаям или юбилейным датам, и когда мы собирались в их гостиной вчетвером.
Атмосферу непринужденности создавала прежде всего Любовь Петровна — радушная хозяйка, которая умела и угостить, и спеть. Ей было все равно, сколько пришло гостей — два десятка или двое. Важно, что они уже в доме, а значит, зритель и слушатель уже есть. Вся она искрилась радужным светом веселья, любила пошутить, рассказать смешную историю. Словом, хозяйка в этом доме оставалась всегда заметной и неизменно находилась в центре внимания гостей, никогда не давала им скучать. Она умела найти подход к каждому и создать о себе самое приятное впечатление. Присутствие ее — стройной, всегда подтянутой, грациозной, становилось настоящим подарком гостям. Одевалась она как-то непритязательно, но со вкусом. Одним словом, она производила впечатление не нарядами, а своей простотой, общительностью. Такая у нее была натура.
Всегда я восхищался уважительным отношением к ней Григория Васильевича.
— Любовь Петровна, мы уже посидели у камина, побеседовали, пора бы и к чаю перейти. Как вы на это смотрите? — говорил он, например.
И она тут же отвечала:
— А у меня все готово.
485
О том, как он относился к Любови Петровне, можно судить по небольшому факту. Как-то один из гостей рассказал историю, где восхвалял достоинства какой-то женщины. Григорий Васильевич полушутя-полусерьезно заметил:
— Я попросил бы в этом доме не говорить о других женщинах. Здесь она всего одна — Любовь Петровна.
Сама хозяйка, правда, его чуть-чуть поправила:
— Это только для Григория Васильевича.
В этой паре все делилось поровну на обоих: и его веселый ум, и ее искрометный темперамент.
Да, умела Любовь Петровна создавать дома праздничную обстановку даже в унылый, студеный зимний вечер!
— Трудно быть популярной актрисой? — спросил я ее как-то.
— Зато приятно,— весело ответила она.
До меня доходили мнения, что Александров — мастер смеха, постановщик ряда блистательных комедий, в общении со своими коллегами на студии в меру серьезен, но энергичен и деловит, всегда вежлив и корректен. Он преподавал во Всесоюзном государственном институте кинематографии, где студенты с огромным вниманием относились к каждому его слову.
А я знал его больше в домашней обстановке, когда он мог быть раскованным, но все же оставаться самим собой — тем остроумным и щедро дарящим свой талант человеком, каким его знали миллионы людей по фильмам. Он умел добродушно подтрунивать сам над собой.
— Снимали мы «Броненосец «Потемкин»,— рассказывал он.— Я был тогда сорежиссером этой картины. Есть в финале сцена, где взбунтовавшиеся матросы бросают за борт офицеров. Снималась картина уже осенью. Вода была холодной, и артисты, игравшие роли офицеров, отказались купаться в ней. Тогда я говорю: «Одевайте в офицерскую форму меня». Одели, бросили в воду, потом опять — с другого места, и так несколько раз, пока не покидали всех офицеров, которых по сценарию полагалось выбросить за борт. А сцены все-таки эти отсняли.
Это ли не доказательство необычности его натуры и неистовости в работе?
Рассказывал мне Григорий Васильевич и о том, как создавалась первая советская музыкальная кинокомедия «Веселые ребята», с каким трудом ее снимали.
— Шел 1934 год,— говорил он.— Против нашей картины выступали даже некоторые известные писатели и поэты.
— А кто же помог? Как же она вышла на экран? — мне это стало интересно.
486
— Сначала Горький,— ответил Александров.— Картину привезли ему в Горки, где он отдыхал. Писатель собрал жителей деревни и множество ребятишек. Зал по ходу фильма дружно хохотал. Алексею Максимовичу комедия понравилась, и он предложил: «Покажем ее Сталину». Сам же Горький об этом и договорился.
— Что же было дальше?
— А дальше было то, что Сталин пригласил с собой на просмотр членов Политбюро. Они приехали в Государственное управление кинофотопромышленности в Гнездниковском переулке. Своего зала в ЦК тогда еще не было. Председатель этого управления Борис Захарович Шумяцкий и говорит мне: «Я покажу только две части. А ты сиди по соседству, в монтажных комнатах. Если захотят смотреть дальше, то ты говори, что дорабатываешь картину и не хотел бы показывать ее в таком виде. Понял?» Вот и получилось, что мы как бы набивали фильму цену. Прокрутили две части. Сталин говорит: «Показывайте все». Ему в ответ: «Режиссер хочет что-то перемонтировать». Сталин возражает. Шумяцкий в ответ: «Хорошо, сейчас покажем». Вышел ко мне. «Иди на суд — зовет». Я вошел в зал и заявил: «Наверно, эта работа недоделана». Но разговаривать со мной не стали. Потребовали: «Показывайте». Я отдал коробки киномеханику. А когда просмотр кончился, Сталин сказал: «Очень веселая картина. Я как будто месяц в отпуске пробыл. Ее будет полезно показать всем рабочим и колхозникам». А потом неожиданно подытожил: «И отнимите картину у режиссера. Он ее может испортить».
Фильм выпустили на экран, и началось его триумфальное шествие по стране, а вскоре и по всему свету. В том же 1934 году на Международном кинофестивале в Венеции советские кинокартины получили кубок за лучшую программу: открывалась она фильмом «Веселые ребята».
С огромным интересом я смотрел эту картину в тридцатые годы, с тем же интересом смотрел ее и недавно.
Увидев фильм «Веселые ребята», Чарли Чаплин сказал: «Люди весело и бодро смеются. Это — большая победа. Это агитирует больше, чем доказательство стрельбой и речами».
В шестидесятые годы ЮНЕСКО выпустила фильм «Лучшие комедии мира». В него вошли отрывки из комедийных лент разных стран. Их и объединили под одним названием. Из советского кино туда вошел только один эпизод: драка музыкантов из кинофильма «Веселые ребята».
Почти тридцать фильмов создал Александров, и каждый из них — яркая страница в истории кино.
487
— А какой свой, фильм вы считаете лучшим? — спросил я как-то Григория Васильевича.
— «Волга-Волга»,— без колебаний ответил он.
— А вы? — обратился я к Орловой.— Какую роль — лучшей?
— Роль Стрелки в «Волге-Волге»,— тоже без всяких раздумий ответила она.
Вот такой, по-своему синхронной, была эта пара.
БЕСЕДЫ ВО ВРЕМЯ ПРОГУЛОК
С Корнеем Чуковским я встречался в одном из подмосковных домов отдыха. Я проводил там свой очередной отпуск. Он тоже приезжал туда отдыхать.
По вечерам я привык совершать прогулки. В доме отдыха, когда было время, делал это и днем. В Чуковском тогда я неожиданно нашел такого же любителя ходьбы. На этот раз как-то вдруг мы познакомились и начали ходить вместе.
Он имел репутацию интересного человека и занимательного собеседника. Высокого роста, с красивым интеллигентным лицом, подтянутый, с седой шевелюрой, ходил он размеренно, без видимых признаков усталости. Приятно было на него смотреть. Он шагал со мною рядом и говорил, говорил, говорил... Многое из услышанного отложилось в памяти. Образность языка, доходчивость, умение просто излагать сложные проблемы — все это отличало Корнея Ивановича как прекрасного рассказчика.
Теперь уже не одно поколение самых юных читателей повторяют наизусть его забавные и меткие детские строки из «Мухи-Цокотухи», «Мойдодыра», «Айболита», «Телефона», «Тараканища». Мои дети, а потом внуки, можно сказать, до дыр зачитывали книжки с его стихами. Классикой стала его художественная проза — книга «От двух до пяти», переизданная множество раз.
Эту часть его литературного труда, пожалуй, знают все. Но есть и другая — известная не только специалистам, но и многим читателям. Он был литератором в широком смысле слова, человеком, который серьезно изучал русскую и советскую литературу, блистательно писал о ней. Близкий друг Горького, приятель Блока, добрый знакомый Маяковского, Куприна, ученик Чехова. Его считали своим в кругу собратьев по перу многие литераторы.
Но знали его хорошо не только в среде писателей. Тесные отношения его связывали с наркомом Луначарским, часто он виделся с художником Репиным.
Обо всем этом я узнавал, когда часами ходил по аллеям старого
488
парка и слушал его интересные рассказы о знаменитых людях нашей страны, живших и на рубеже прошлого и нынешнего веков, а также и в наше столетие.
— Я искренне любил Репина,— говорил Корней Иванович,— потому так часто его и вспоминаю. Меня связывала с ним давняя дружба, и ее не могла прервать даже советско-финская граница: Репин в последние годы жизни находился в Финляндии. Я много раз бывал в знаменитых Пенатах, хорошо знал не только Илью Ефимовича, но и его семью и всех близких.
Корней Иванович умел через рассказы о семье, о личной жизни человека показать его общественное лицо, значение его дела для страны и для народа.
— Репин работал неистово,— говорил рассказчик,— он целиком отдавался своему любимому делу. Случалось, что он как бы пытался отойти от реалистической линии в живописи, но каждый раз возвращался «на круги своя». Сразу ту работу, которая была с какими-то «завихрениями», он отставлял и принимался за новую картину, которая соответствовала основному, реалистическому направлению его живописи. Так что этого направления он придерживался всю жизнь.
Для любого творческого человека важны его отношения в семье, а также личная жизнь. Отчасти в этой связи, отчасти вне этого Корней Иванович отмечал негативную роль, которую сыграла в жизни великого живописца его вторая жена.
— Она в общем была женщиной образованной и культурной,— рассказывал он,— но предельно фанатичной. Более того, она умела навязывать великому художнику свой, особый повседневный образ жизни, Репин был человеком не очень крепкого здоровья, и, конечно, ему следовало получше питаться. Она же насаждала какие-то нелепые вегетарианские вкусы, или, как шутили его знакомые, заставляла питаться травой.
— Направляюсь я как-то к нему,— сказал Чуковский,— встречает меня один из местных жителей и говорит: «А вы опять идете к этому художнику, который сено ест?»
— Что же, он так и не мог отказаться от рецептов ее кухни? — спросил я.
— Выходит, не мог. Хотя эти новшества жены-фанатички, рассуждали многие знакомые, к добру не приведут. А когда он ушел из жизни, то все в какой-то степени осуждали ее. Так и не смогла она остаться в тех местах, где жила до этого рядом с Репиным, уехала в Швейцарию. Там и умерла.
Он сделал весьма выразительную паузу, а потом продолжил:
— Должен вам сказать, что я сам был жертвой застолий,
489
которые она организовывала. Гости, попавшие за такой стол, предпочитали после ее обеда уходить подкрепиться к соседям или в ближайшую закусочную. Но хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство: фанатичка-вегетарианки имела характер и в некоторых отношениях воздействовала на Репина весьма положительно, но, к сожалению, об этом люди знали мало, больше упрекали ее за нелепые эксперименты.
Из рассказов Чуковского о Луначарском главным, пожалуй, было то, что я уже неоднократно слышал от других,— умение Луначарского выступать с лекциями. То, что он был прекрасным оратором, знали все. Представляя Луначарского в самом положительном свете, восторженно отзываясь о нем, Корней Иванович дал ему такую характеристику:
— Я восхищался способностью наркома выступать с лекциями на любую тему, в любое время, перед любой аудиторией.
Он рассказывал, что не раз сопровождал наркома с целью специально послушать его лекции. И каждый раз все, кто находился в аудитории, приходили в восторг от того, как излагалась тема.
Известно, что в 1933 году Анатолий Васильевич Луначарский был назначен полпредом в Испанию. Он отправился туда со своей дипломатической миссией, уже пересек границу Франции, но в Париже заболел и по совету врачей поехал в маленький курортный городок на юге Франции — Ментону. Там он и скончался, так и не попав в Мадрид.
Были у меня беседы с Чуковским и о других людях.
Корней Иванович — человек обширных знаний в области искусства и литературы, знаток творчества крупных наших деятелей. Он не просто рассказывал о них, но наслаждался тем, что его слушают, пусть даже эта аудитория состоит всего лишь из одного человека.
Однажды во время прогулки он рассказал мне немного о себе. Он глядел на себя как бы со стороны и потому получалось, что говорил о себе с неким откровенным юмором.
— Нас было два брата,— рассказывал он,— и оба хотели учиться. Для этого приехали в Одессу, пожелали поступить в гимназию, но нас не приняли. Сказали, подготовка слабовата. Не возвращаться же в свой маленький городишко — как-то стыдно было. Вот и решили: снимем комнату, найдем работу и будем готовиться к поступлению на будущий год. Так и сделали. Пошли работать грузчиками в порт, зарабатывали. На жизнь хватало. А по вечерам занимались. Так за зиму и подготовились. И на будущий год поступили. Когда прошел курс наук, тогда я почувствовал, что мое призвание —
490
это слово. Стал работать в газете. Так оформился мой путь литератора.
— Ваш путь в какой-то степени похож, на путь Горького в литературе,— заметил я.
Как бы в ответ на эту реплику он поделился своими впечатлениями от общения с Горьким.
— Алексея Максимовича я очень хорошо знал,— оживился Корней Иванович.— Он обладал необычайной способностью поддерживать контакты, в том числе профессиональные, с самым широким кругом советских писателей, включая и начинающих. Горький не любил восторженных отзывов по своему адресу, тем более, если они делались в его присутствии. А тот, кто допускал такую вольность, всегда попадал в неловкое положение, потому что Алексей Максимович не упускал случая прочитать ему корректную, но выразительную нотацию.
По рассказам о Горьком можно было понять, что Чуковский считает его своим кумиром. Казалось, что он о нем может говорить без конца. Но в то же время я заметил, что, говоря о Горьком, он, в отличие от высказываний о Репине, не упоминал о физическом состоянии этого человека. Поэтому я спросил:
— А что вы знали о состоянии здоровья Горького? Он сказал:
— Горький давно страдал серьезным недугом. Болезнь была связана с легкими. Поэтому он часто выезжал за пределы Москвы, в частности, по предписанию врачей, в Крым, в район Фороса.
Чуковский знал Горького с дореволюционных времен и неизменно им восторгался.
— Этот человек,— утверждал он,— самозабвенно отдавал себя литературе. У него случались проявления влюбленности только в трех случаях: когда он начинал говорить о детях, замечательных людях и книгах.
Он замолкал, мы делали несколько шагов по дорожке парка, и снова, вспоминая Горького, увлеченно говорил:
— А как он помогал литераторам! Он их пестовал, как садовник — цветы. Помню, Алексей Максимович в последний год жизни, уже тяжелобольной, прислал мне длинное письмо, в котором давал ценнейшие советы, как мне надо писать книгу для школьников. Я, не зная, что он так болен, обратился к нему за советом. А он из своего и без того ограниченного времени уделил мне немало, чтобы написать ответ. И к тому же предложил свои личные деньги, чтобы я год-два мог спокойно заниматься книгой и при этом не нуждаться материально. Удивительнейший был человек!
Затем Корней Иванович обобщил свое мнение:
491
— Подобное письмо для Горького вовсе не считалось исключением. Наоборот, его можно объявить правилом. Кто бы из литераторов к нему ни обращался, всегда мог рассчитывать на совет и участие. Таким вот простым и обязательным в ответах на письма был этот маршал советской литературы.
Сам подивился пришедшему ему на ум слову, а потом повторил:
— Да, маршал... Выше его у нас в советской литературе нет
никого.
Образ понравился и мне.
Конечно, литераторов нельзя сравнивать с военными, а литературу — с армией. Давно известно, что литература страны тем и хороша, что в ней много литераторов, разных по опыту, таланту, жанрам, в которых они работают. Но все же нет-нет да и говорим мы «армия литераторов», «армия писателей».
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!