Формальная основа переформулирования

представлений о парадоксальной родительской коммуникации

 

Предпринятая мной попытка переформулирования сфоку­сирована на последствиях относительного избегания родите­лями парадоксальной коммуникации и их недостаточной то­лерантности к двусмысленности. Этими последствиями для растущего ребенка является переживание диссонанса, по­скольку он неизбежно сталкивается с другим опытом, кото­рый неоднозначен и полон парадоксов, и который каким-то образом тоже должен быть включен в его «реальность». И, на­оборот, родительская толерантность к неразрешимым пара­доксам, с которыми ребенок поневоле сталкивается в учебном и игровом исследовании постепенно расширяющегося мира, поможет ему справиться с этими парадоксами. Непринужден­ная реакция родителей на явления, которые все вынуждены одновременно замечать и не замечать, может помочь ребенку постепенно интегрировать родительскую реальность и свои собственные развивающиеся представления о реальности. Такая интеграция также помогает ребенку воспринимать роди­телей как положительные объекты, в психоаналитическом смысле слова, и в то же время делает возможной необходимую степень приспособления к парадоксальным системам, кото­рые представляют реальность.

Хотя этот тезис проистекает из клинических наблюдений и подтверждается ими, еще один краткий экскурс в современ­ную формальную логику убедительно раскрывает смежную тему.

Бейтсон и его соавторы фокусируются на технике избегания парадоксов Расселла, но Уайтхед и Расселл рекомендуют ис­пользовать эту технику только после того, как человек попал в ловушку. Они особо предостерегают от усиленного стремле­ния обезопасить себя от них. Они подчеркивают, что тщатель­ные попытки избежать возможного парадокса даже в самой формальной логической цепочке могут завести в тупик рассуж­дение. Особо они останавливаются на двусмысленности типов, необходимой для того, чтобы сделать цепочку рассуждений применимой к бесконечному числу случаев, что невозможно, если пытаться избегать заведомо неоднозначных слов и симво­лов. Поэтому даже классический силлогизм содержит некото­рую «двусмысленность типов». Например, рассмотрим силло­гизм: «Все люди смертны. Сократ — человек. Следовательно, Сократ смертен». Расселл сказал бы: «Не совсем так; мы не уз­наем, смертен ли Сократ, пока он не умер».

Настаивая на необходимости двусмысленности, Уайтхед и Расселл не предоставляют формальных доказательств. Курт Гёдель (GodeJ, К. 1931) пошел дальше, формально доказав необ­ходимость незавершенности конечной системы. Гёдель пока­зал, что «если арифметика непротиворечива, ее непротиворечи­вость нельзя обосновать с помощью метаматематического рас­суждения, не выходящего за рамки формализма арифметики»[16].

Нэйджел и Ньюмен, которые сделали работу Гёделя до­ступной пониманию широкой публики, подчеркивают', что его положения не исключают возможности существования неопровержимых доказательств, которые не могут быть представлены в рамках арифметики. Но в настоящее время, похо­же, ни у кого нет ясного представления о том, каким может быть конечное доказательство, которое нельзя сформулиро­вать в рамках арифметики. В своей работе, и это имеет огром­ное значение для моего переформулирования, Гёдель проде­монстрировал, что даже в формальных логических процедурах избежать редукции можно, только переходя с одного уровня абстракции на другой, более высокий. Он, таким образом, да­ет формальное обоснование неформализованному предосте­режению Уайтхеда и Расселла не избегать возникновения па­радоксов. Это согласуется с клинически обоснованным переформулированием, подчеркивающим необходимость опыта восприятия двусмысленности в процессе развития индивида. Постулат Гёделя может также способствовать установлению концептуального фокуса в этом переформулировании: разви­вающийся человек, вынужденный функционировать в откры­той системе, переживает неожиданный диссонанс, если роди­тели общаются с ним и ведут себя так, будто существует толь­ко закрытая система.

Если положение о внутренней непротиворечивости закры­той системы воспринимается как упрощенное даже в совре­менной логике, подобная редукция к одному уровню абстрак­ции в операциональных понятиях немыслима для живых сис­тем, особенно в человеческом опыте и общении. Изучение са­мих перцептивных процессов подтверждает мысль, которую я высказал во введении — в каждом акте восприятия мы стреми­тельно проходим через разные этапы и уровни организации. Впоследствии я подробнее остановлюсь на тахистоскопическом предъявлении таблиц Роршаха (Stein, МЛ., 1949). проде­монстрировавшем, что, реагируя на такое предъявление, на­ше восприятие повторяет весь путь своего развития. Здесь я скажу только, что короткие тахистоскопические предъявле­ния вызывают «конкретные» ответы, похожие на реакции ре­бенка, а более длительная экспозиция подключает более вы­сокие уровни абстракции, характерные для взрослого.

Следовательно, как я уже говорил, строгое различение про­тиворечия, которое ограничено одним уровнем абстракции, и парадокса, задействующего несколько уровней, неприло­жимо к анализу повседневного человеческого взаимодейст­вия. Беседу, произносимые и воспринимаемые слова, любое живое общение можно рассматривать как располагающиеся на нескольких уровнях абстракции. Строго говоря, любое противоречие есть парадокс, но то, что создает острое пере­живание парадокса - как в случае со знаком «не обращайте внимания на этот знак», — это степень неподготовленности к характеру и масштабу необходимой смены уровня абстрак­ции[17].

Психологическая «реальность» зависит от нашего уровня абстрагирования в данный момент. В начале этой главы я ци­тировал исследование Клювера (Kluver, Н. 1933, 1936) относи­тельно того, насколько велики должны быть различия между стимулами, чтобы испытуемому не удалось обнаружить их сходство. Его метод определяет разброс уровней абстрагирова­ния, при котором сохраняется субъективная эквивалентность. Я подчеркивал, что именно паттерны субъективной эквивалент­ности — паттерны организации, абстракции — являются еди­ницами построения нашей реальности, нашей структуры кон­стантности объекта в том значении, как этот термин использу­ют в экспериментальной психологии и психоаналитической литературе. Если «возможности реальности» человека привя­заны к его субъективному разбросу уровней абстракции, ус­пешность его коммуникации с другим зависит от степени совпадения спектров уровней абстракции, доступных ему и друго­му. В первой главе я говорил о ритме, времени в обычной бесе­де. Именно наша оценка потенциального уровня абстракции, на котором каждый участник беседы воспринимает наши сло­ва, будет решающим образом влиять на этот ритм (Kafka, 1957). В клиническом описании дезориентирующих, «сводя­щих с ума» способов коммуникации, которое приводит Сирлс (Searles, Н.Е, 1965), присутствует поистине виртуозная, акро­батическая смена уровней абстракции.

К некоторому расхождению между уровнями абстракции мы готовы, но к некоторым не подготовлены. Различия между эти­ми расхождениями объективно количественные, но они приво­дят к переживаниям, отличным по субъективным качественным характеристикам. Психологически смена уровня абстракции, к которой мы подготовлены, связана с переживанием, которое мы можем по-прежнему назвать противоречивым; перемены, к которым мы не готовы, составляют то, что мы воспринимаем как парадокс. Первые имеют отношение к амбивалентности, последние - к некому ощущению «ужасного»; то же, но в сла­бой форме, мы испытываем, когда чувствуем себя загнанными в ловушку (когда не можем превратить это в шутку), — как в слу­чае со знаком «не обращайте внимания на этот знак».

Высказанные соображения найдут отражение в том, как я стану использовать термины двусмысленность и парадокс в даль­нейших клинических описаниях. Например, Мэри — девушка, которая наносит себе порезы, чтобы проверить, жива она или пет, — пытается избежать двусмысленности, а не просто проти­воречия, поскольку она не готова воспринимать разрыв между уровнями абстракции, представляющими ее «живой» и «мерт­вой». Позже я подробнее проанализирую двусмысленность по­нятий живого и неживого и ее соотношение с представлением об одушевленном и неодушевленном.

 

 

Клиническая основа переформулирования

 

Мой интерес к парадоксальным коммуникациям и наблю­дение, что они неизбежны, в конечном итоге заставили меня усомниться, что они порождают шизофрению, несмотря на оговорки относительно патогенности двойной ловушки (Kafka, 1971). В следующей главе я более систематично остановлюсь на нарушениях мышления при шизофрении, здесь же уместно сделать несколько замечаний на эту тему.

Как я отмечал, при ближайшем рассмотрении ситуаций с двойной ловушкой у меня, вопреки теории, создалось впечат­ление, что некоторые семьи шизофренических пациентов от­личает относительное отсутствие двусмысленных коммуника­ций. Рингетт и Кеннеди (Ringuette, E.L., Kennedy, Т., 1966) об­наружили, что среди экспертов «двойной ловушки», участво­вавших некогда в создании этой концепции, наблюдалась низ­кая взаимная корреляция при оценке наличия двойных лову­шек в письмах матерей пациентов-шизофреников. Согласно моему опыту, клиницисты соглашаются относительно наличия двойной ловушки, рассматривая ситуации, в которых пациен­ты, а чаще родители пациентов, совершают причудливые, сби­вающие с толку защитные маневры в ответ на конфронтацию о наличии парадокса в их коммуникации. Сами по себе пара­доксы в произвольно взятом клиническом материале не явля­ются чем-то необычным; внимание привлекает именно реак­ция на конфронтацию с терапевтом. Письма в исследовании Рингетта и Кеннеди не позволяли клиницисту пронаблюдать эту реакцию на парадоксы.

В случае со священником, сообщившим своей больной до­чери и всему персоналу, что дорогостоящая госпитализация Сьюзан вынудила его жить «как никогда счастливо» и в «убива­ющем его» ритме, парадокс сам по себе не казался необычным. Примечательна была реакция отца на конфронтацию по пово­ду парадокса, который заключался в проблеме жизни и смерти священника на одном уровне абстракции и качестве его жизни на другом. В конце рабочего дня семейный консультант боль­ницы сделал первую попытку продемонстрировать отцу, в ка­кое безвыходное положение он, очевидным образом, поставил дочь своим сообщением. Была назначена дополнительная встреча на следующее утро, чтобы более подробно исследовать эту проблему. Когда семейный консультант приехал на встречу, он получил известие, что отец неожиданно был вынужден уе­хать ко второй дочери, жившей в другом городе, так как она по­звонила и сообщила, что у нее возникли проблемы в отношени­ях с ее психиатром. Вскоре после этого семья перевела Сьюзан в другую больницу, а отец так и не отозвался на попытки кон­сультанта связаться с ним.

Иногда нетерпимость к двусмысленности раскрывается в ригидном, почти гротескном упорстве, с которым поддержи­ваются семейные мифы. В случае Бернарда, сына дирижера ор­кестра, интенсивная аналитическая работа в течение десяти лет и прямой контакт с членами его семьи, когда пациент был гос­питализирован, раскрыли терапевту несокрушимость некото­рых семейных мифов и то, в. какой степени отец воспринимал­ся как замороженный мифический персонаж. Сначала пара­докс, возникший в этой ситуации, казался впечатляющим, по­скольку, с одной стороны, единственную и максимальную цен­ность эта семья приписывала величественной и неприкосно­венной отцовской фигуре, а с другой — накладывала строгий за­прет на подражание ей. Однако этот парадокс не покажется столь необычным, если мы рассмотрим его в контексте патри­архальной культуры, в которой была укоренена эта семья. По­пытки терапевта обсудить с матерью пациента безвыходную си­туацию, в которой оказался ее сын, были встречены пустым взглядом и полным непониманием. Такой возможности просто не существовало в утвержденном сценарии. Когда после этого терапевт пытался подобраться к проблеме косвенным путем, обсуждая жизнь разных членов семьи, он неизменно сталки­вался с защитой неприкосновенности , мифа. Приведу для ил­люстрации следующий пример.

Мать пациента рассказывала, как ее (в то время уже покой­ный) муж стремился к музыкальной карьере, несмотря на силь­ное давление, которое оказывала на него родительская семья, желавшая, чтобы он выбрал техническую профессию. Она осо­бенно подчеркнула, что в тот самый день, когда муж должен был записаться на технический факультет в своем родном городе, он подал документы в консерваторию города X. Терапевт, указывая на то, что прояснение незначительных деталей может иногда иметь большое значение для терапии, спросил, не могло ли быть так, что он подал документы несколько дней спустя, по­скольку город X. находился далеко от его родного города. «Нет», — сказала мать решительно, — «он полетел на самолете, поэтому смог сделать это в тот же день». Несмотря на то, что предполагаемое событие происходило задолго до начала эры коммерческой авиации, «тот же день» подачи документов был частью буквального и дословного неприкосновенного семейно­го мифа и поэтому не мог быть изменен, даже если для этого нужно было исказить сопутствующие обстоятельства. С точки зрения этой семьи, игривая двусмысленность невозможна при подходе к мифическим структурам — это делает их особенно уязвимыми. Здесь отыскивается связующее звено между роко­вой серьезностью, с которой защищается семейный миф, и про­блемой толерантности к двусмысленности. Ребенок, умеющий иметь дело только с ригидными мифами, оказывается беспо­мощным в общении с живыми существами и перед лицом жи­вого опыта.

В каком-то смысле, ригидность таких увековеченных в защит­ных целях мифических существ или объектов диаметрально про­тивоположна подвижности игрушки, игры и переходного объекта (Smith, 1983; Wmnicott, 1958). Недостаточная подготовленность к необходимой интеграции двусмысленного опыта объединяет также следующие два случая, более подробно рассматриваемые в следующей главе. В переживаниях «ужасного», характерных для Мэри, наносившей себе увечья, и в случае Анны, пациентки, час­то испытывавшей deja vu, прослеживается опыт столкновения с парадоксом, к которому они оказывались плохо подготовлены.

Понятие «ужасного», «невыразимого» (Freud, 1919)[18] — под­ходящее название для чувства, которое, согласно описанию Мэри, охватывало ее перед тем, как нанести себе увечья. Ее ощущение чего-то мучительного было связано с противопо­ложными, но равными по силе убеждениями, с одной сторо­ны — что она, должно быть, живая, с другой — что она поче­му-то не чувствует себя живой. Членовредительство станови­лось бегством от этого невыносимого бремени двусмысленности.

Впоследствии я понял, что она использовала свое тело в каче­стве переходного объекта — переходного в данном случае от оду­шевленного к неодушевленному — и это было своеобразной по­пыткой справиться с тем, что Винникотт называет «непрерыв­ной задачей человека — сохранять одновременно и границу, и связь между внутренней и внешней реальностью». Положение Винникотта, что «нейтральная область опыта, которая не под­вергается сомнению» важна на определенных стадиях разви­тия — он отмечает, что переходные явления появляются где-то между четырьмя и двенадцатью месяцами — согласуется с моими представлениями. Опыт, который «не подвергается сомнению» и, как мне кажется, связан с толерантностью к двусмысленнос­ти, позволяет постепенно сформировать эго-синтонную устано­вочную «мембрану», — эго-синтонную постольку, поскольку она не была изначально и преждевременно навязана извне, а устано­вилась индивидуально в ходе многократного активного исследо­вательского пересечения границ культурной территории, слабо или двусмысленно очерченных. В работе с Мэри я иногда испы­тывал садистические чувства, которые, как я думаю, были для меня бегством от моих собственных невыразимых переживаний, запускаемых общением с ней. Эти переживания, на мой взгляд, были связаны с «непереваренными» и диссоциированными пе­реходными состояниями, в которых она ощущала свое тело од­новременно «одушевленным» и «неодушевленным».

Анна, пациентка, которая часто испытывала deja vu и при­шла в анализ, страдая истерическими фугами, во время сессий иногда переживала повторения таких состояний в сглаженной форме. Устойчивое совпадение между явлениями синестезии и dejavu в этом случае (Kafka, 1966) привели меня к следующим выводам в попытке объяснить эту связь. В качестве схематиче­ской иллюстрации к моей идее, представьте себе, что опреде­ленный паттерн волн на осциллографе представляет визуаль­ный, звуковой или тактильный стимул. Реагирующий орга­низм или электронное считывающее устройство спрашивают о том, знаком ли ему этот визуальный паттерн. Очевидно, что если реакция осуществляется на паттерн, независимо от сен­сорной модальности, вероятность того, что он окажется знако­мым, возрастает. То есть, если паттерн визуальной стимуляции вызывает соответствующий ответ в любом другом сенсорном канале, будь то слуховой, тактильный и т.д., возникнет ощу­щение, подобное deja vu. Другими словами, если определен­ный паттерн стимулов, например визуальный, подается тогда, когда сенсорные каналы особенно тесно взаимодействуют, особенно слиты, шансы, что паттерн вызовет ощущение зна­комого, увеличиваются.

Шахтель (Schachtel, E.G., 1947) убедительно показал, что младенческая амнезия связана не с содержанием раннего дет­ского опыта, но с тем, что способ переживания этого опыта от­личается от способа переживания взрослого. Синестезия более характерна для ранних стадий развития, а сенсорная компартментализация свойственна более поздним. В третьей главе я даю подробное клиническое описание того, как пациентке, у которой часто появлялись ощущения deja vu, родные часто предъявляли преждевременные требования вести себя целена­правленно, включающие сенсорную компартментализацию, в тот период детства, когда более желанными и подходящими были игровые, «похожие на сон» синестетические переживания. Я пришел к выводу, что ее трудности во многом связаны с недостатком возможности беспрепятственно пересекать пе­реходную область между синестезией и сенсорной компартментализацией.

Переживание кажется жутким, роковым, потусторонним или сверхъестественным тогда, когда мы не можем от него из­бавиться, — оно безусловно присутствует, но не имеет смысла. Два противоположных ощущения, одинаково отчетливых и по­этому аффективно заряженных, также приводят, к ощущению «ужасного». Чувство сверхъестественного, сопровождающее deja vu («Я поймал себя на том, что нечто кажется мне знакомым, хотя я знаю, что мне это незнакомо»), схоже со слегка злове­щим ощущением, охватывающим человека, когда он читает надпись «Не обращайте внимания на этот знак». Если пони­мать это чувство как результат одновременного возникновения двух противоречивых переживаний, равных по убедительности, можно заметить, что подобное условие характеризует и фено­мены deja vu. Человек сомневается в собственных ощущениях, он «сам не свой». Я больше не считаю, что чувство deja vu обя­зательно включает синестезию, но я по-прежнему утверждаю, что некоторая двойственность — будь это смешение ощущений и их компартментализация, одушевленное и неодушевленное, линейные и нелинейные системы «причинности» или что-ни­будь еще — может казаться особенно странной и неприемлемой людям, от которых требовали хорошо компартментализированного поведения в тот период жизни, когда обычно эту функ­цию выполняют родители, позволяя ребенку погрузиться безо­пасным образом в многообразие спутанности и других двойст­венных переживаний.

Далее я буду развивать эту тему и покажу, что терапия паци­ентки, склонной к членовредительству, и пациентки с состоя­ниями фуги и ощущениями deja vu включала процессы приня­тия, а точнее обучение принимать как свои чувства отчуждения от обычного для них способа восприятия действительности. Пуга­ющая составляющая переживания потрясения, сопровождающего одновременное ощущение привычности и непривычнос­ти, при этом снижается. В «ужасном» становится меньше жути. Работа с пациентами в стационаре (Kafka and McDonald, 1965; Kafka, 1966) и риск, что лечение будет прекращено родителями, которые не выносят двусмысленности, вынудили меня начать работу с семьями, в которой сочетались необходимое развенчи­вание мифов и превентивные меры. Эта техника подразумева­ла установление контакта с как можно большим числом членов семьи и выборочные совместные интервью' с теми родственни­ками, которые обычно избегали находиться наедине друг с дру­гом (см. 6 главу). Если, например, назначено совместное ин­тервью с дочерью и отцом и один из них обязательно заболева­ет, должен идти на срочную деловую встречу или находит дру­гой предлог отложить сессию, мы предпринимаем специаль­ные усилия, чтобы понять и преодолеть это избегание. Такое особое сопротивление часто оказывается дверью, за которой скрывается семейный миф.

 

 

Комментарии

 

Формальное логическое рассмотрение и клиническое изуче­ние двух типов конфликтных сообщений — противоречий, ко­торые теоретически предполагают один уровень абстракции, и парадоксов, или двусмысленностей, включающих несколько таких уровней — привели меня к убеждению, что человеческий опыт и взаимодействие всегда задействуют несколько степеней абстракции. Субъективно люди склонны реагировать на дву­смысленную информацию, подразумевающую разброс в уров­нях абстракции, к которому они готовы, как на противоречи­вую, вызывающую двойственные чувства, особенно когда про­тивоположные импульсы обладают примерно равной силой. Противоречивая информация, включающая разброс в степени абстракции, к которому человек не готов, воспринимается как парадоксальная или двусмысленная и вызывает ощущение диссонанса, невыразимой тревоги, разную степень ощущения потери чувства «самотождественности» или деперсонализацию — особенно когда противоречивые ощущения примерно равны по силе (как в случае déjà vu).

Вся человеческая жизнь в значительной степени состоит из парадоксов и борьбы с парадоксальными системами, репрезентирующими реальность (начиная с легких ощущений deja vu и заканчивая противопоставлением волновой и корпускулярной теорий). Более того, здоровая индивидуация предполагает развитие собственной «реальности», включающей парадоксальную прерывистость и материнской, и отцовской реальнос­ти. С моей точки зрения, родительская толерантность к двусмысленности — выражаемая в подходящее время в том стиле и в той степени, которые соответствуют возрасту ребенка — необходима для индивидуации и предотвращения «патологичес­ких» уровней «расщепления», отчуждения и диссонанса. Такая благотворная непатогенная толерантность должна корениться в системе общения, прочно утвердившейся в реальности, об­щей для родителей, ребенка и культуры, — она представляет со­бой зону пересечения «субъективных эквивалентностей» и уровней абстракции, доступных ребенку, семье и обществу

Подобный взгляд на позитивные аспекты двусмысленности имеет большое значение для научных исследований и терапев­тической работы. Как я говорил, наши попытки выявить роди­телей или будущих родителей, склонных создавать патогенные двойные ловушки, не увенчались успехом, — частично из-за трудностей, свойственных самой теории. В смежной области исследований Райдер и Гудрич (Ryder, 1966, 1968, 1969; Ryder and Goodrych, 1966; Goodrich and Boomer, 1963) с помощью раз­работанного ими теста на взаимодействие собрали данные от­носительно способов поведения- супругов, столкнувшихся с противоречивой информацией. Супругам давали «тест на подбор цвета», и в инструкции указывалось, что эксперимента­тор изучает зрительное восприятие. Супруги сидели друг на­против друга, и перед каждым находилась панель с пронумеро­ванными разноцветными полями. Панель жены была не видна мужу, и наоборот. Предположительно панели были одинаковы, и действительно, когда обоих испытуемых, к примеру, проси­ли назвать цвет, соответствующий номеру 4, оба отвечали: «фи­олетовый». Однако периодически супруги сталкивались с ситу­ацией, в которой номер и цвет на панелях не совпадали. В этом случае один из супругов мог решить, например, что второй его обманывает, или что это хитрость экспериментатора; усом­ниться в своем собственном восприятии или оставить вопрос открытым; обсуждать или не обсуждать свои сомнения или предварительные заключения. Исходя из моей концепции, я бы выдвинул гипотезу, что пары и/или индивиды, которые не могут продолжать выполнять задание при столкновении с про­тиворечивыми фактами и не обсуждают на метауровне пара­доксальную ситуацию, в которой они оказались, проявят себя хуже со своими развивающимися отпрысками, если восприя­тие реальности у детей окажется парадоксальным в сравнении с их собственным. Достоинства любого прогноза относительно того, будут ли родители способствовать или мешать становле­нию личности ребенка, разумеется, зависят от того, насколько выполнение лабораторного задания совместно с супругом со­ответствует поведению в естественных условиях при общении с ребенком. Попытки оценить толерантность к двусмысленно­сти по материалам интервью пока недостаточно продуманы, но в некоторых случаях могут быть полезными. Адаптация экс­периментальных приемов Берлайна (Berlyne, D.E., 1966) для определения оптимального спектра двусмысленности — опти­мального для поддержания интереса — также может оказаться полезной в выявлении родителей с узким и широким опти­мальным спектром (Hohage and Kuebler, 1985).

В рамках предлагаемого мной переформулирования, тера­певтически благоприятной двойной ловушке отводится более узкая роль, чем в первоначальной теории. Я рассматриваю ее как восполнение в терапии того, чего не хватало в решающие периоды развития — адекватного опыта знакомства с парадок­сом, который подготавливает человека к жизни в качестве отдельной неповторимой личности, парадоксом, который, намой взгляд, является неотъемлемой составляющей самого процесса индивидуации. Такое терапевтическое применение двусмыс­ленности не подразумевает запланированного и выверенного использования парадоксов и иррациональностей. Скорее, оно относится к овладению двусмысленностью, которая возникает естественным образом в ходе развития переноса и контрперено­са в отношениях, с помощью использования коммуникации и метакоммуникации, соответствующих сочетанию уровней развития, характеризующих пациента и терапевта.

Сторонники теории двойной ловушки не уделяют специаль­ного внимания временному измерению множественных реаль­ностей, оно не присутствует и в моей критике и переформули­ровании этой концепции. Однако постепенно очевидная связь понятия времени с самим представлением о константности объекта привели меня к интеграции темы множественной ре­альности и темы времени.

 

Глава третья

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 251; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!