ГЕШТАЛЬТ-ПОДХОД и СВИДЕТЕЛЬ ТЕРАПИИ 6 страница
Что бы это ни было, он не может обеспечить этим себя сам, и, по-видимому, не может получить это из своего окружения, иначе он не пришел бы к терапевту. Он, разумеется, пытался получить поддержку, в которой нуждается, и отчасти ему это удавалось. Если бы ему это не удавалось совершенно, он был бы мертвым или сумасшедшим. Но в той степени, в какой ему это не удается, он приходит к нам фрустрированным, не получающим полного удовлетворения.
Однако он приходит не с пустыми руками. Он приносит с собой свои средства манипуляции, способы мобилизации и такого использования своего окружения, чтобы люди делали за него его работу. И не нужно обманывать себя, думая, что его способы манипуляции не умны. Невротик – не дурак. Он должен быть достаточно проницательным и искусным, чтобы выжить, поскольку он в значительной степени лишен средства, обеспечивающего выживание – способности опираться на себя. Он страдает от какого-то "недостатка" в буквальном смысле слова и нуждается в значительной изобретательности, чтобы обойтись с этим "недостатком".
К сожалению все его маневры направлены на борьбу со следствиями, а не на преодоление причины. Его маневры когда-то могли быть произвольными, а теперь стали настолько привычными, что невротик их уже не сознает; но это не значит, что они перестали быть маневрами, или что они не искусны. Мы признаем ловкость красотки, выманивающей брильянты и меха у "сахарного папаши"; но плаксивая женщина, которая выманивает внимание и поддержку у мужа, детей и знакомых, не менее хитроумна. Мы признаем ум политика, попирающего оппозицию; но невротик, нечувствительный ко всему окружающему, не замечающий того, чего он не хочет замечать, столь же хитер.
|
|
|
Проблема невротика состоит не в том, что он не умеет манипулировать, а в том, что его манипуляции направлены на поддержание и лелеяние его неполноценности, а не на освобождение от нее. Если бы столько же ума и энергии, сколько невротик вкладывает, чтобы заставить окружающих поддерживать его, он посвятил тому, чтобы научиться опираться на самого себя, он непременно преуспел бы в этом.
Ибо его способности манипулировать – это его достижения, его плюсы, так же как неспособность справиться со своим экзистенциальным кризисом – его минус. И мы можем начать работу с его плюсов. Когда пациент сознает, что его манипуляции окружающими, как бы они ни были тонки, работают против него, и при этом обнаружит сами способы своей манипуляции, – тогда возникает возможность изменений.
Его манипулятивные средства многообразны. Он может говорить, топя нас в словах. Он может хандрить, дуться на нас, а потом и нападать. Он может давать обещания и принимать решения; он может не выполнять ни обещаний, ни решений. Он может быть услужливым, а может срывать наши планы. Он может слышать малейшие нюансы, а может притвориться глухим. Он может помнить или забывать, в зависимости от ситуации. Он может водить нас за нос, а может провести нас путем наименьшего сопротивления. Он может лгать или быть компульсивно правдивым. Он может растрогать нас до слез своими несчастьями, а может переносить их, крепко сжав зубы. Он может гипнотизировать нас монотонным голосом или раздражать своими воплями. Он может льстить нашему тщеславию или попирать его.
|
|
|
Он может, оставляя себя как бы в стороне, приносить нам свои "проблемы", красиво упакованные и украшенные цветками психологического жаргона, ожидая, что мы распакуем их и объясним ему их содержание. Если терапевт склонен к интеллектуализации, пациент может спорить с ним до судного дня. Если терапевт ищет детскую травму, пациент может помогать ему, вспоминая или выдумывая подходящие случаи. Если терапевт интересуется переносом, пациент будет превращать всех в пап и мам, а кое-кого, для равновесия – в братьев и сестер.
Наиболее распространенными средствами манипуляции оказываются диссоциация и задавание вопросов. Если мы указываем пациенту, что он не дает никаких значимых ассоциаций, он обвиняет нас в нарушении принципов, потому что он говорит все, что приходит ему в голову. Но действительно ли он до такой степени не сознает, что с помощью цензуры прерывает свой ассоциативный процесс и избегает всего, что имеет отношение к делу?
|
|
|
Что касается вопросов – их функции бесконечны. Делая вид, что он обращается к нашему всеведению, пациент вытягивает из нас горы информации, чтобы забыть все через минуту. Он проверяет нас, старается нас запутать и загнать в ловушку. Для пациента это один из лучших способов избежать работы со своими проблемами. И в этом смысле его вопросы – прекрасное указание на области замешательства; если с ними правильно обращаться, они дают нам прекрасные возможности противодействия.
Но что сказать о негативном катексисе – о страхе пациента, что терапия не только не поможет ему, но еще глубже погрузит его в неизведанную область, совершенно выбьет почву у него из-под ног? Это приблизительно (хотя лишь очень приблизительно) соответствует феномену сопротивления. Однако это сходство не должно нас обманывать. Мы не должны попадать в ловушку представлений, что сопротивление плохо, и лучше бы у пациента его не было. Напротив, сопротивление настолько же ценно для нас, как ценны были движения Сопротивления для союзников во время Второй мировой войны. Отто Ранк точно называл сопротивления негативной волей.
|
|
|
Если терапевт не одобряет сопротивление, он может сразу сдаваться. Неважно, выражает ли он свое неодобрение открыто. Интуиция пациента редко настолько притуплена, чтобы он этого не заметил. Невротик, как и всякий другой человек, приспосабливается к жизни посредством манипулирования своей средой. Поскольку среда, как правило, представляется ему враждебной, он обычно очень чувствителен и готов выследить и перехитрить своих "противников". Он легко проникает за маску ортодоксального психоаналитика, который, боясь контр-переноса, лишает себя всяких эмоций и предъявляет пациенту – уклоняясь от всяческого контакта, мертвый как динозавр – свое каменное лицо.
Но как бы то ни было, пациент не понимает собственное сопротивление как сопротивление; обычно он воспринимает его как готовность к сотрудничеству: он хочет помочь терапевту.
Боится пациент того, что терапевт его отвергнет, осудит, и в конце концов – прогонит (пациенты, которые ведут себя развязно, стараются не дать нам этого понять). Так что пациент манипулирует терапевтом, изображая собой хорошего ребенка. Он старается подкупить терапевта подчинением и псевдо-принятием его "мудрости" и его требований. В то же время он может быть очень неустойчивым в собственном уважении к себе и очень чувствительным к реальной или воображаемой критике. Он, может быть, напрягается каждый раз, когда терапевт что-то ему говорит.
Пациент с большим трудом создал свое представление о себе – то, что в психиатрии называют "реактивным формированием", "я-системой", "эго-идеалом", "персоной" и множеством других слов. Часто это – совершенно ошибочное представление, в котором каждая черта прямо противоположна тому, что есть на самом деле. Этот образ себя не может дать пациенту никакой поддержки; напротив, он служит порицанию, осуждению себя, подавлению всякого самовыражения.
Пациент не только истощает себя в этой сизифовой борьбе, но также оказывается постоянно зависимым от внешней поддержки, одобрения и принятия. Он до такой степени проецирует собственную способность различения, способность принимать и отвергать, на других, что рад любому шлепку по спине, от кого бы он ни исходил. Он также отказался от собственной способности к подлинному принятию и не способен принять никакого одобрения, так что остается неудовлетворенным и жаждущим, сколько бы расположения ему ни выказывали.
Это поразительный пример того, как затруднения в возможности опираться на уважение к себе приводят к постоянной потребности во внешней поддержке, потребности быть уважаемым другими. Но поскольку внешняя поддержка запрашивается не для себя самого, а для представления о себе, для образа себя, она никак не может помочь развитию. Человек может выходить за собственные пределы только опираясь на собственную истинную природу, а не на амбиции и искусственные цели. Последнее в лучшем случае ведет к удовлетворению тщеславия.
Истинная природа человека, как истинная природа любого другого животного, состоит в целостности. Только посредством интегрированной спонтанности и произвольности (deliberateness) человек может сделать осмысленный экзистенциальный выбор. Ибо как спонтанность, так и произвольность коренятся в природе человека. Сознавание ответственности за целостное поле, за себя и за другого, придает жизни индивида значение и форму.
Представление о себе или "супер-структура" (ее называли также сверхкомпенсацией, комплексами неполноценности и превосходства, и т.д.) оказалось в центре внимания психиатрии. Даже непрофессионалы говорят о "второй натуре". Однако при этом терапии редко удается обеспечить проникновение к подлинному себе. Мне кажется, что это происходит потому, что в большинстве форм терапии недостаточное внимание уделяется уровню замешательства, отделяющему себя (self) от представления о себе (self-concept).
Поскольку замешательство крайне неприятно, оно отталкивает, и пациент использует все средства, какие только есть в его распоряжении, чтобы избежать пристального взгляда на области своего замешательства. В этом отношении он ведет себя противоположно Сократу, который свободно принимал свое интеллектуальное и экзистенциальное замешательство и посвятил свою жизнь его прояснению, создав необходимые для этого методы.
Замешательство – это неадекватная ориентация; непризнание своего замешательства – одна из характеристик невроза. Любое действие, основанное на замешательстве, будет неуверенным, проникнутым колебаниями и неадекватным. Когда мы находимся в замешательстве и не знаем об этом, у нас нет свободы выбора, мы обходимся с тем, что переживаем, так, будто определенный способ действования является единственным и абсолютно необходимым.
Психиатрия посвятила много внимания частному случаю замешательства – амбивалентности, когда пациент полагает, например, что он должен либо любить, либо ненавидеть, что он либо хороший, либо плохой, и т.п. Но достаточно заменить "или-или" на "и-и" – и ситуация проясняется, поскольку позитивный или негативный катексис зависит от частной ситуации. В один момент мы можем любить и чувствовать себя хорошими, в другой – ненавидеть и чувствовать себя плохими, в зависимости от ситуативных удовлетворений и фрустраций. Понятие амбивалентности предполагает, что существуют состояния постоянной удовлетворенности или постоянной фрустрации. Это опять-таки статическое понятие, как будто эмоции – или нас самих – можно заморозить во времени.
В терапии, если пациент не получает от нас той поддержки, которой ожидает от среды (не будучи способным опираться на себя), если мы не даем ему ответов, на которые он рассчитывает, если мы не ценим его добрые намерения, не восхищаемся его психологическими знаниями, не хвалим его за быстрое продвижение, – пациент чувствует себя фрустрированным, и мы обретаем для него негативный катексис. Но вместе с тем гештальттерапия постоянно дает ему многое из того, чего он хочет – в особенности внимание, исключительное внимание; и мы не ругаем его за его сопротивления. Таким образом в терапии устанавливается определенный баланс между фрустрацией и удовлетворением.
Итак, мы создали поле для терапевтических действий. Что мы будем делать с нашим пациентом? Будет ли он лежать на кушетке, закрыв глаза и предаваясь свободным ассоциациям? Попросим ли мы его сосредоточиться на воспоминаниях об эдиповой фазе, межличностных отношениях, мышечном панцире? Заняты мы его прошлым или настоящим, его способностью перепрыгивать от одной темы к другой в полете ассоциаций или сосредотачиваться на одной из них хотя бы на короткое время? Занимаемся ли мы его психикой или телом? Беспокоит ли нас то, почему он осуществляет цензуру в своих высказываниях или прерывает свое самовыражение, и как он это делает? Будем ли мы иметь дело с глубинами его личности или с поверхностью? Будем ли мы опираться на его слова или на его действия? Будем ли мы трактовать его физические симптомы в психологических терминах или психологические симптомы в физических терминах? Будем ли мы наблюдать его или заниматься толкованиями? Должен ли он учиться на собственном опыте или мы прочтем ему лекцию, после того как он снабдит нас достаточным материалом для нашей диссертации?
Методы традиционной терапии основаны на предположении, что пациент нуждается в лучшем понимании причин своего поведения, и что эти причины могут быть обнаружены, если мы достаточно интенсивно углубимся в прошлое, в его сны и его бессознательное. В зависимости от склонностей терапевта, эти причины можно искать в различных областях (или в нескольких из них сразу). Фрейд, например, на основе ряда наблюдений пришел к выводу, что основным источником проблем является эдипов комплекс; Райх рассуждал в терминах мышечного панциря и необходимости восстановить оргастическую потенцию; Салливен говорил о "системе я" и межличностных отношениях, Солтер – о потребности самовыражения, Адлер – о комплексе неполноценности, и т.д.
Все эти представления важны и значимы, но всем им не хватает главного, поскольку они упускают из вида целостное поле, объемлющее организм и среду. Все это – абстракции от целостного процесса. Салливен ближе всего подошел к тому, чтобы принимать в расчет процессы самого поля, однако и здесь имеют место искажения, вызванные дуализмом понятий.
Наше более широкое определение освобождает нас от необходимости искать единственную причину невротического поведения. Мы отвергаем попытки дать единственный ответ в виде специфических соотношений, на которых настаивают другие школы. Наш подход, рассматривающий человека одновременно как индивида и как члена группы, обеспечивает нам более широкую основу для действий.
Я повторю еще раз: невроз – это состояние неравновесия, возникающее у индивида, если его личная потребность, актуализированная в данный момент, расходится с потребностью группы, к которой он принадлежит, и если он не в состоянии решить, какая из этих двух потребностей является в этот момент доминирующей. Если такого рода переживание повторяется достаточно часто или если единичное переживание такого рода достаточно интенсивно, у индивида нарушается чувство равновесия в поле, объединяющем его организм и среду; он теряет способность определять и восстанавливать такое равновесие.
Индивид теперь будет невротическим образом реагировать на ситуации, которые не имеют внутренней связи с тем переживанием (или переживаниями), в котором первоначально возникло неравновесие. Невротическое нарушение равновесия состоит в прерывании себя; преступник, в отличие от невротика, прерывает естественное функционирование своей среды.
Традиционная терапия основывается на предположении, что, вспоминая и заново истолковывая события прошлого, терапевт и пациент могут восполнить воздействие на пациента его переживаний, и когда это сделано, пациента больше не будут беспокоить его проблемы. Он либо научится жить с ними, либо разрешит их.
Это предположение кажется нам неубедительным по нескольким причинам. Прежде всего, терапия, основанная на предположении о простых "причинах" определенного (и единственного) типа, сосредотачивается на тех аспектах личности, которые имеют отношение к этим "причинам", и остается слепой ко всем остальным факторам. Ее собственная ориентация так же ограничена, как ориентация пациента. Такая терапия может помочь ему справляться с проблемами в тех узких пределах, которые ограничены его неврозом и ее теорией, но она не открывает ему более широких горизонтов сознавания. Как будто пациент и терапевт надели шоры с приделанными к ним увеличительными стеклами. То, что находится перед ними, они видят очень подробно, но не видят ничего из того, что происходит по сторонам.
Особенно ограничивает возможности терапевта и пациента разделение "психического" и "физического", из-за которого большинство школ имеют дело с психическими факторами, а последователи Райха – с физическими.
В отличие от этого целостный гештальт-подход дает возможность расширить ориентацию и совершенствовать средства терапевтического маневрирования. Мы полагаем, что в основе невроза может лежать любая острая ситуация или последовательность хронических ситуаций, с которыми пациент научился справляться посредством неудовлетворительного прерывания себя. Мы не можем остановиться ни на одной определенной единственной "причине". Мы полагаем также, что разделение психического и физического, ума и тела, совершенно искусственно, и что сосредоточиться на одной из сторон этой ложной дихотомии значит поддерживать невроз, а не лечить его.
Поскольку мы считаем фантазию ослабленной реальностью, а мышление – ослабленным действием, мы можем использовать в терапевтических целях фантазирование, а также игровое воплощение фантазий. Фантазии часто используются пациентами (во вред себе) как замена реального удовлетворения потребностей; мы можем научить пациентов использовать фантазию терапевтически – для того, чтобы, обнаружив реальные потребности, впоследствии иметь возможность их удовлетворения.
Вторая причина, по которой мы сомневаемся в действенности терапии, ориентированной на прошлое, состоит в том, что ответы на вопрос "почему" мало что объясняют в неврозе пациента. Почему определенная ситуация порождает невроз в мистере А., в то время как аналогичная ситуация совершенно не затрагивает мистера Б.? Почему, в конце концов, возникла эта ситуация? Почему возникли обстоятельства, которые ее вызвали? Попытка ответить на вопрос "почему" вызывает бесконечную цепь новых вопросов, ответом на которые может стать в конце концов только конечная причина, являющаяся причиной самой себя.
Если человек стал невротиком, "потому что" его мать умерла при его рождении и его воспитывала тетя – старая дева, которая не позволяла ему делать ничего из того, чего ему хотелось, и это заставило его вытеснить определенные желания, – то как превращение тети в "главного злодея пьесы" решит его проблемы? Напротив того, такое объяснение лишь даст пациенту возможность проецировать все свои трудности на тетю. Это дает ему козла отпущения, а не ответ. И так часто и происходит в результате ортодоксальной терапии.
Но описание подобных фактов может дать и ценный ключ для терапии. Если тетя не разрешала пациенту делать то, что он хотел, то его детство было непрерывной чередой прерываний, как внешних – со стороны тети, так и внутренних – прерываний самого себя. Если наш пациент выяснит, как осуществлялись эти прерывания в прошлом и как они осуществляются в настоящем; если он действительно испытает это прерывание самого себя и обнаружит, как именно он это делает, – он может проработать свои прерывания, сделать их собственным реальным достоянием в качестве действий, которые он может как выполнять, так и не выполнять.
Успешная терапия поможет пациенту обрести способность опираться на самого себя, выведет его из-под власти прерывающих сил, которыми он ранее не мог управлять.
Кроме того, проблемы вызываются не только подавлением тех или иных аспектов себя, но и тем, что прерывания не дали нам возможности научиться определенным вещам. Многие трудности невротика связаны с отсутствием сознавания – слепыми пятнами, с тем, что каких-то вещей и отношений он просто не замечает. Поэтому мы предпочитаем говорить не о бессознательном, а о "несознаваемом в данный момент"; этот термин гораздо шире, чем "бессознательное". Несознаваемое содержит не только вытесненный материал, но также материал, который никогда не сознавался, или исчез, или вошел в более широкие гештальты. Несознаваемое включает в себя навыки, способы поведения, двигательные и вербальные привычки, слепые пятна и т.п.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!