Генерал А. И. Деникин “Очерки Русской Смуты» Том второй «Борьба Генерала Корнилова Август 1917 г. -- апрель 1918 г.»

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 3

Широкое обобщение слагаемых сил революции в две равнодействующие -- Временное правительство и Совет -- допустимо в известной степени лишь в отношении первых месяцев революции. В дальнейшем течении ее происходит резкое расслоение в среде правящих и руководящих кругов, и месяцы июль и август дают уже картину многосторонней междоусобной борьбы. Иногда только, в дни серьезных потрясений происходит вновь дифференциация, и вокруг двух борющихся сторон собираются самые разнородные и зачастую политически и социально-враждебные друг другу элементы. Так было 3 июля (восстание большевиков) и 27 августа (выступление Корнилова). Но тотчас же по миновании острого кризиса внешнее единение, вызванное тактическими соображениями, распадается, и пути вождей революции расходятся.

Резкие грани прошли между тремя главенствующими учреждениями: Временным правительством, Советом (Центральный исполнительный комитет) и верховным командованием.

Верховное командование занимало отрицательную позицию как в отношении Совета, так и Правительства. Как постепенно назревали такие отношения, говорилось в 1 томе. Оставляя в стороне детали и поводы, обострявшие их, остановимся на основной причине: генерал Корнилов стремился явно вернуть власть в армии военным вождям и ввести на территории всей страны такие военносудебные репрессии, которые острием своим в значительной степени были направлены против советов и особенно их левого сектора. Поэтому, не говоря уже о глубоком политическом расхождении, борьба советов против Корнилова являлась, вместе с тем, борьбой их за самосохранение.

Керенский, фактически сосредоточивший в своих руках правительственную власть, очутился в особенно трудном положении: он не мог не понимать, что только меры сурового принуждения, предложенные Корниловым, могли еще, быть может, спасти армию, освободить окончательно власть от советской зависимости и установить внутренний порядок в стране. Несомненно освобождение от советов, произведенное чужими руками или свершившееся в результате событий стихийных, снимавших ответственность с Временного правительства и Керенского, представлялось ему государственно-полезным и желательным. Но добровольное принятие предуказанных командованием мер вызвало бы полный разрыв с революционной демократией, которая дала Керенскому имя, положение и власть и которая, не взирая на оказываемое ею противодействие, все же, как это ни странно, служила ему хоть и шаткой, но единственной опорой. С другой стороны, воcстановление власти военного командования угрожало не реакцией -- об этом Керенский часто говорил, хотя вряд ли серьезно в это верил -- но, во всяком случае, перемещением центра влияния от социалистической к либеральной демократии, крушением социал-революцюнерской партийной политики и утратой преобладающего, быть может и всякого, влияния его на ход событий. К этому присоединилась и личная антипатия между Керенским и генералом Корниловым, из которых каждый не стеснялся высказывать подчас в весьма резкой форме свое отрицательное отношение один к другому и ожидал встретить не только противодействие, но и прямое покушение с противной стороны.

Раскол не ограничивался вершинами власти: он шел глубже и шире, поражая бессилием ее органы.

Временное правительство представляло механическое соединение трех групп, не связанных между собой ни общностью задач и целей, ни единством тактики: министры -- социалисты, либеральные министры и отдельно -- триумвират, в составе Керенского (с.-р.), Некрасова (р.-д.) и Терещенко (безп.). Если часть представителей первой группы находила зачастую общий язык и одинаковое государственное понимание с либеральными министрами, то Авксентьева, Чернова и Скобелева, сосредоточивших в своих руках все важнейшие ведомства, отделяла от них пропасть.

Несколько в стороне от этих трех групп, вызывая к себе сочувствие либеральной, оппозицию социалистической и плохо скрытое раздражение триумвирата, стояло военное министерство Савинкова. Савинков порвал с партией и с советами. Он поддерживал резко и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное давление на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса, а не угрожал Керенскому перспективой самоупразднения... Вместе с тем, Савинков не шел до конца и с Корниловым, не только облекая его простые и суровые положения в условные внешние формы "завоеваний революции", но и отстаивая широкие права военно-революционным учреждениям -- комиссарам и комитетам. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но... по-видимому надеялся, что после прихода к власти комиссарами можно было назначать людей "верных", а комитеты -- взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил.

Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую он преследовал. Он называл эту цель -- спасением Родины; другие считали ее личным стремлением его к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов и Керенский.

Раскол созрел и в руководящих органах революционной демократии. Центральный исполнительный комитет советов все более и более расходился с Петроградским советом как по вопросам принципиальным, в особенности о конструкции верховной власти, так и вследствие претензии обоих на роль высшего представительства демократии. Более умеренный Центральный комитет не мог уже состязаться пленительными для масс лозунгами с Петроградским советом, неудержимо шедшим к большевизму.

В такой нервной, напряженной атмосфере протекал весь июль и август месяцы. Трудно учесть и разграничить зависимость двух аналогичных явлений полного разброда -- среди правящих и руководящих верхов с одной стороны и народной массы -- с другой: был ли разброд наверху прямым отражением того состояния брожения страны, в котором еще не могло определиться конечных целей, стремлений и воли народной, или наоборот -- болезнь верхов поддерживала и углубляла процесс брожения. В результате, однако, не только не появлялось ни малейших признаков оздоровления, а наоборот все стороны народной жизни быстро и неизменно шли к полному расстройству.

Участились и внешние проявления этого расстройства, в особенности в области обороны страны. 20 августа разразилась рижская катастрофа, и германцы явно начали готовиться к большой десантной операции, угрожавшей Ревелю и Петрограду. В то время, когда производительность военной промышленности падала в угрожающих размерах (снарядное производство на 60 проц.), 14 августа происходит вызванный несомненно злонамеренно грандиозный взрыв пороховых заводов и артиллерийских складов в Казани, которым уничтожено было до миллиона снарядов и до 12 тысяч пулеметов. Во второй половине августа назревала всеобщая железнодорожная забастовка, угрожавшая параличом нашему транспорту, голодом на фронте и всеми сопряженными с этим явлением роковыми последствиями. В армии участились случаи самосудов и неповиновения. То словоблудие, которое текло непрерывно из Петрограда и там отравляло и опьяняло мысль и совесть верхов революционной демократии, на широкой арене народной жизни обращалось в прямое действие. Целые области, губернии, города порывали административную связь с центром, обращая русское государство в ряд самодовлеющих и самоуправляющихся территорий, связанных с центром почти исключительно... неимоверно возросшей потребностью в государственных денежных знаках. В этих "новообразованиях" постепенно пропадал вызванный первым подъемом революции интерес к политическим вопросам, и разгоралась социальная борьба, принимая все более сумбурные, жестокие, негосударственные формы.

А на фоне этой разрухи надвигалось новое потрясение -- вновь и явно подготовлявшееся восстание большевиков. Оно было приурочено к концу августа. Если тогда могли возникать сомнения и колебания в оценке положения и грозящей опасности, в выборе "равнодействующей" и в томительных поисках жизнеспособной коалиции, то теперь, когда август 1917 года -- уже далекое прошлое, сделавшееся достоянием истории, не может быть никаких сомнений по крайней мере в одном: что только власть, одухотворенная решимостью беспощадной борьбы с большевизмом, могла спасти страну, почти обреченную.

В борьбе между Керенским и Корниловым, которая привела к таким роковым для России результатам, замечательно отсутствие прямых политических и социальных лозунгов, которые разъединяли бы борющиеся стороны. Никогда, ни до выступления, ни во время его -- ни официально, ни в порядке частной информации Корнилов не ставил определенной "политической программы". Он ее не имел. Тот документ, который известен под этим названием, как увидим ниже, является плодом позднейшего коллективного творчества быховских узников. Точно также в сфере практической деятельности Верховного главнокомандующего, облеченного не отмененными правами в области гражданского управления на территории войны, он избегал всякого вмешательства в правительственную политику.

Корнилов был солдат и полководец. Этим званием своим он гордился и ставил его всегда на первый план. Мы не можем читать в душах. Но делом и словом, подчас откровенным, не предназначавшимся для чужого слуха, он в достаточной степени определил свой взгляд на предстоящую ему роль не претендуя на политическую непогрешимость, он смотрел на себя, как на могучий таран, который должен был пробить брешь в заколдованном круге сил, облепивших власть, обезличивших и обескровивших ее. Он должен был очистить эту власть от элементов негосударственных и не национальных и во всеоружии силы, опирающейся на восстановленную армию, поддержать и провести эту власть до изъявления подлинной народной воли.

Но слишком, быть может, терпимый, доверчивый и плохо разбиравшийся в людях, он не заметил, как уже с самого зарождения его идеи ее также облепили со всех сторон элементы мало-государственные иногда просто беспринципные. В этом был глубокий трагизм в деятельности Корнилова.

Корнилова -- правителя история не знает. Но Корнилова -- Верховного главнокомандующего мы знаем. Этот Корнилов имел более чем другие военачальники смелости и мужества возвышать свой голос за растлеваемую армию и поруганное офицерство. Он мог поддерживать правительства и Львова и Керенского, независимо от сочувствия или не сочувствия направлению их политики, если бы она вольно и невольно не клонилась по его убеждению к явному разрушению страны. Он отнесся бы совершенно отрицательно в принципе, но вероятно не поднял бы оружия даже и против однородного социалистического правительства, если бы такое появилось у власти и, паче чаяния, проявило сознательное отношение к национальным интересам страны. Корнилов не желал идти "ни на какие авантюры с Романовыми", считая, что "они слишком дискредитировали себя в глазах русского народа"; но на заданный ему мною вопрос -- что, если Учредительное Собрание выскажется за монархию и восстановит павшую династию? -- он ответил без колебания:

-- Подчинюсь и уйду.

Официально борьба Корнилова с Керенским (точнее с триумвиратом) происходила на почве разногласия их по отношению к мероприятиям, предложенным в известной записке Корнилова.

3 августа Корнилов прибыл в Петроград для доклада Временному правительству своей записки и вручил ее Керенскому. Ознакомившись с запиской, Керенский выразил принципиальное согласие с указанными в ней мерами, но, совместно с Савинковым, уговорил Корнилова не представлять записки правительству, а выждать окончания аналогичной работы военного министерства для согласования с ней. Было условлено, что после этого Корнилов вновь приедет сделать доклад правительству. А 4 августа, то есть на другой день копия доклада находилась уже в редакционном портфеле советского официоза "Известия", и с 5-го началось печатание выдержек из него и одновременно широкая травля верховного командования.

На заседании 3 августа произошел инцидент, произведший глубокое впечатление на Корнилова. Детали и мотивы его все три участника (Корнилов, Керенский и Савинков) трактуют различно, но сущность его заключалась в следующем: Керенский остановил доклад Корнилова, когда последний коснулся вопроса о преднамеченной наступательной операции на Юго-западном фронте, а Савинков прислал записку, выражавшую неуверенность в том, что "сообщаемые Верховным главнокомандующим государственные и союзные тайны не станут известны противнику в товарищеском порядке". Корнилов "был страшно поражен и возмущен тем, что в Совете министров Российского государства Верховный главнокомандующий не может без опаски касаться таких вопросов, о которых он в интересах обороны страны считает необходимым поставить правительство в известность".

Корнилов уехал, унося с собою мало надежды на удовлетворение своих требований, тем более, что в ближайшие дни в советской и вообще в крайней левой печати раздалось настойчивое требование об удалении его с поста, -- требование, нашедшее живой отклик и в мыслях министра-председателя, который "почти ежедневно возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным главнокомандующим будет сам Керенский".

Политическая арена оказалась много сложнее и много грязнее, чем поле битвы. Славного боевого генерала запутывали в ней.

Члены Временного правительства узнали о приезде Верховного только 10-го из газет, и на вопрос Ф. Кокошкина, министр-председатель обещал, что доклад состоится вечером. Но день прошел и 11-го также из газет они узнали о предстоящем оставлении своего поста Савинковым, ввиду разногласий с военным министром и невозможности провести известные военные реформы, а также с большим изумлением прочли, что Корнилов ночью отбыл в Ставку.

Керенский на Московском совещании пытался лишить Верховного главнокомандующего слова. Когда офицер, посланный к министру почт и телеграфа Никитину, ведавшему распорядком Совещания, просил указать время для выступления Верховного главнокомандующего российских армий, Никитин позволил себе даже глумиться:

-- А от какой организации будет говорить генерал Корнилов?

Корнилов настоял, однако, на своем требовании. Ограниченный в свободе выбора тем для своей речи, он, как известно, сказал кратко, в широком обобщении и не касаясь тех вопросов, которые казались Керенскому слишком острыми.

17 августа по различным соображениям, и в том числе по настойчивому представлению Корнилова, министр-председатель отклоняет отставку Савинкова и соглашается на образование междуведомственной комиссии для разработки проекта о военно-революционных судах и смертной казни в тылу.

20 августа Керенский, по докладу Савинкова, соглашается на "объявление Петрограда и его окрестностей на военном положении и на прибытие в Петроград военного корпуса для реального осуществления этого положения, т. е. для борьбы с большевиками".

С какой бы стороны ни подходить к повороту, свершившемуся в мировоззрении Керенского 17 августа, он знаменовал собою полный разрыв с революционной демократией. Тем более, что 18-го после небывало бурного пленарного заседания Петроградского совета была вынесена подавляющим большинством голосов резолюция о полной отмене смертной казни; при этом резолюция эта была предложена... фракцией с.-

Таким образом, не находя или по крайней мере не высказывая возражений по существу по вопросу об изменении правительственного курса в сторону решительной борьбы с анархией, Керенский колебался, хитрил, то соглашался, то отказывался, старался выиграть время и все откладывал решение сакраментального вопроса, проведение которого, по его мнению, должно было оторвать массы влево и смести правительство, "сдерживающее зверя"... Образовался заколдованный круг, из которого не видно было выхода, ибо мерами правительственной кротости сдержать анархию, охватившую страну, было невозможно. Но если образ "зверя" рисовался еще только в воображении, то перед Керенским тут же рядом стояла реальная угроза в лице Совета, недвусмысленно говорившего уже об "измене революции".

Политическая и социальная борьба, раздиравшая русское государство, вступила в новый фазис, сохраняя однако прежнее соотношение и противоположение сил. Ибо если Керенский, демонстрируя независимость верховной власти, влачил за собою тяжелую цепь, приковывавшую его к советам, то за Корниловым, не взирая на отсутствие в нем интереса к чисто политическим вопросам и классовой борьбе -- стояли буржуазия, либеральная демократия и то безличное студенистое человеческое море русской обывательщины, по которой больно ударили и громы самодержавия и молнии революции и которая хотела только покоя. Стояли -- одни явно, другие тайно, третьи полусознательно.

После неудачи июньского наступления офицерский корпус перешел в прямую оппозицию к правительству. Но сколько-нибудь широких размеров действенное проявление оппозиции не приняло. Причины -- нравственная подавленность офицерства, укоренившаяся интуитивно в офицерской среде внутренняя дисциплина и отсутствие склонности и способности к конспиративной деятельности.

Наконец, совсем уж недвусмысленна была телеграмма, посланная Корнилову 9 августа за подписью Родзянко: "Совещание общественных деятелей приветствует Вас, Верховного вождя Русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв Вашего авторитета в армии и России считает преступными и присоединяет свой голос к голосу офицеров, георгиевских кавалеров и казаков. В грозный час тяжелого испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой. Да поможет Вам Бог в вашем великом подвиге на воссоздание могучей армии и спасение России".

В Москве, в день приезда на государственное совещание Корнилов был встречен овациями. Офицеры понесли его на руках к автомобилю. Родичев на вокзале в своем горячем обращении к Корнилову говорил:

-- Вы теперь символ нашего единства. На вере в вас мы сходимся все, вся Москва. И верим, что во главе обновленной русской армии вы поведете Русь к торжеству над врагом и что клич -- да здравствует генерал Корнилов! -- теперь клич надежды -- сделается возгласом народного торжества.

Корниловское "дело", "выступление", "заговор", "мятеж" -- вот в каких терминах определялись трагические события конца августа, связанные с именем Корнилова. Обстановка, однако, по природе своей была несравненно сложнее и, захватывая широкие круги русской общественности, не может быть втиснута в узкие рамки таких определений. Гораздо правильнее назвать эти события -- корниловским движением, оставляя за актом, имевшим место 27 -- 31 августа название корниловского выступления.

Итак, по личному твердому и искреннему убеждению и под влиянием общественного мнения Корнилов видел в диктатуре единственный выход из положения, созданного духовной и политической прострацией власти. Формы диктатуры определялись весьма разнообразно не в силу личного честолюбия или двуличия, в чем тщится обвинить Корнилова Керенский, а исключительно как мучительное искание наилучшего и наиболее безболезненного разрешения кризиса власти.

Но лично Корнилов в своем сознании не ставил диктатуру самоцелью, придавая огромное значение факту законной преемственности. В силу этого окончательное решение вопроса ставилось в полную зависимость от хода событий: будет достигнуто соглашение с Керенским и изменение курса государственной политики -- тогда возможно устроение власти в порядке сговора, возможны и коллективные формы ее; не будет достигнуто соглашение, и, следовательно, исчезнуть всякий надежды на спасение страны, -- предстояло насильственное устранение представителей верховной власти и в результате потрясения рисовалась одна перспектива -- личной диктатуры. При этом возможность крушения власти далеко не обусловливалась одним лишь корниловским движением: оно могло наступить стихийно и непредотвратимо в любой момент, как результат одного из непрекращавшихся внутренних кризисов правительства, большевистского ли восстания или нового наступления австро-германцев, грозившего смести фронт и в его бешенном потоке затопить и правительство.

У Корнилова действительно никого не было. Все те общественные и политические деятели, которые, если не вдохновляли то, во всяком случае, всецело стояли на его стороне, предпочитали оставаться в тени, в ожидании результатов борьбы. Что касается Савинкова, то Корнилов никогда в точности не знал, кому Савинков собирается "воткнуть нож в спину" -- ему или Керенскому.

Как же определялась политическая физиономия предполагавшейся новой власти? За отсутствием политической программы, мы можем судить только по косвенным данным" в составленном предположительно списке министров, кроме указанных выше лиц, упоминались Керенский, Савинков, Аргунов, Плеханов; с другой стороны -- генерал Алексеев, адмирал Колчак, Тахтамышев, Третьяков, Покровский, гр. Игнатьев, кн. Львов. По свидетельству кн. Г. Трубецкого, этот кабинет должен был, по словам Корнилова, "осуществлять строго демократическую программу, закрепляя народные свободы, и поставить во главу угла решение земельного вопроса". А включение в кабинет Керенского и Савинкова должно было служить для демократии гарантией, что меры правительственного принуждения не перейдут известных границ и что "демократия не лишается своих любимых вождей и наиболее ценных завоеваний". К 29 августа приглашены были в Ставку на совещание по вопросу о конструкции власти Родзянко, кн. Львов, Милюков, В. Маклаков, Рябушинский, Н Львов, Сироткин, Третьяков, Тесленко и др. Полагаю, что весь этот перечень, указывая на некоторое перемещение "равнодействующей" вправо, не представлял еще ничего угрожающего для завоеваний революции. Тем более, что, выйдя из узкой и душной атмосферы конспирации на широкую всероссийскую арену, Корнилов несомненно изменил бы характер своего окружения.

Обстоятельства, непосредственно вызвавшие корниловское выступление, изложены в книгах Керенского, Савинкова, В. Львова и во многих свидетельских показаниях, сделавшихся достоянием гласности. К сожалению, эти источники, за исключением непосредственного по своей наивной простоте рассказа В. Львова, носят отпечаток "следственного производства" и лишены поэтому надлежащей объективности. Неполнота в области фактов и аргументации присуща и показанию Корнилова. Зная хорошо его характер, я убежден, что это обстоятельство вызывалось соображениями чисто объективными: Корнилов мог сказать стране всю правду и не постеснялся бы сделать это с полной прямотой и искренностью, если бы... эта правда своими последствиями угрожала только ему лично, а не сотням людей, доверивших ему свою судьбу.

Документ № 4

А.Ю. Мартынова « РОССИЙСКОЕ СТУДЕНЧЕСТВО И ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»

Студенчество стало активным участником общественного движения в России 1917 г. «Студент с красным бантом» стал одним из символов Февральской революции.

С одной стороны, это объясняется социальным положением студенчества: оно напрямую было связано с интеллигенцией. По выражению А.Е. Иванова, оно являлось «прединтеллигенцией, профессиональной интеллигенцией в перспективе»[1] и, несомненно, переняло многие морально-нравственные нормы, свойственные русской интеллигенции: борьба за личную и политическую свободу, служение народу и т.п. Естественно, что идеи Февральской революции оказались чрезвычайно близки студенчеству. С другой стороны, студенты являются неотъемлемой частью молодежи с такими присущими ей характеристиками, как радикализм, идеализм, склонность к массовым акциям, раскрепощенность социального поведения: молодежь не ощущает себя прочно связанной своими материальными и статусными интересами с институтами государства и предпринимательством, а потому остается относительно свободной для восприятия новых идей и способной на радикальные действия.

В советской историографии, начиная с 1960-х гг., место и роль студенчества в революционных событиях 1917 г. изучались довольно активно, однако преимущественно с точки зрения влияния, которое оказывали большевики на студенческую молодежь.[2] В 1970-е гг. разработка этого направления продолжилась[3], вдобавок важным для исследователей стал вопрос о роли, которую отводил студенчеству в революции В.И. Ленин.[4] Все эти работы грешат претенциозностью и однобокостью освещения событий, однако там собраны и систематизированы ценные сведения о раскладе политических сил в высшей школе. В 1980-е гг. место и роль студенчества в революционных событиях 1917 г. начинают исследоваться в контексте изучения роли интеллигенции[5] и средних городских слоев[6] в событиях 1917 г.

В условиях перестройки началось более объективное изучение участия российского студенчества, однако оно носит или фрагментарный, или локальный характер.[7] В постсоветской историографии пока не появилось монографических исследований данной проблемы.

Для написания настоящей статьи использованы источники делопроизводственного характера, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации, а также материалы периодической печати и опубликованные воспоминания.

Январь и февраль 1917 г. практически во всех высших учебных заведениях были отмечены сходками и демонстрациями. В университетах с начала февраля чуть не каждый день проходили студенческие сходки. Хотя количество собравшихся могло быть разным, на них всегда обсуждалось общее политическое положение в стране, отношение студентов к правительству, активно распространялись прокламации социал-демократов и социалистов-революционеров.[8]

В Москве студенты Московского университета вышли на улицу 12 января. На Страстной площади их демонстрация была разогнана, но они вновь собрались на Моховой улице, около университетского здания.[9] А на общем собрании курсисток Высших женских курсов Харькова 26 ноября курсистки–естественницы были столь воинственны, что с криками буквально вытолкнули за дверь приехавшего на собрание директора курсов.[10] У студентов даже завелась особая традиция: после многолюдных и шумных сходок в актовых залах университетов они чаще всего выходили на улицу и с революционными песнями отправлялись сначала к зданию тюрьмы, а затем к зданию городского управления.[11]

На собраниях студенты резко критиковали Государственную думу, которая, по их мнению, абсолютно не понимала ситуации в стране.[12] Практически в каждом выступлении ораторов слышались слова о неизбежно надвигающейся революции, ожидаемой в самое ближайшее время. Зачастую высказывалось мнение о том, что студенты должны стать застрельщиками этой революции.

Что касается политических симпатий студенчества, то в ходе мировой войны наметилась устойчивая тенденции их полевения. К началу 1917 г. эта тенденция лишь усилилась. В сфере влияния на умы молодых интеллигентов в этот период социалисты были фактически монополистами. Эсеровские, меньшевистские и большевистские политические программы пользовались огромной популярностью в студенческом обществе в начале 1917 г. Этому способствовал ряд объективных факторов: бушующее народное недовольство, грандиозные политические стачки рабочих, наглядный рост политической силы пролетариата и столь же наглядное банкротство царизма.[13]

Накануне Февральской революции социал-демократы и социалисты-революционеры активно работали во всех университетских центрах. В некоторых городах (например, Казани и Харькове) социал-демократические организации в университетах работали самостоятельно.[14] А в Москве, Петрограде и Саратове социалисты объединились: в Саратове - в «Коллектив демократического студенчества высших учебных заведений г. Саратова»[15], в Петрограде - в Объединенный комитет студенческих социал-демократических организаций высших учебных заведений Петрограда[16], а в Москве работу по объединению революционно настроенных студентов взял на себя «Студенческий дом»[17].

Объединенный комитет социал-демократических фракций высших учебных заведений г. Петрограда в конце 1916 г. - начале 1917 г. по мере сил распространял антивоенные листовки в вузах города, а также листовки, призывавшие студентов немедленно присоединиться к РСДРП.[18] Московский «Студенческий дом», изначально призванный объединить все культурные, экономические и другие студенческие организации Москвы, находясь под влиянием большевиков, становился все более политизированным и направлял все свои усилия на подготовку почвы для надвигающейся революции. Своей целью его активисты ставили объединение студенческих масс под знаменем социалистической революции.[19]

Следует отметить, что в начале 1917 г. деятельность московских социал-демократов в студенческой среде достаточно эффективно контролировалась полицией. В середине февраля был произведен ряд обысков: в правлении Общества по устройству столовой студентов Московского коммерческого института[20] и в студенческой столовой Московского университета[21]. Социал-демократы в московских вузах, по всей видимости, были тогда крайне осторожны, и поэтому их деятельность на общественной жизни студенчества почти не отразилась. В качестве иллюстрации можно привести тот факт, что один из студентов для распространения воззваний РСДРП в январе 1917 г. из Москвы отправился в Смоленск.[22]

В Казанском университете, напротив, социал-демократические организации работали чрезвычайно активно, их члены любому выступлению старались придать политическую окраску. Для пропаганды использовались все легальные научные студенческие кружки: литературный, Менделеевский и другие, а также студенческие кооперативы. Активно распространялись антивоенные идеи, нашедшие отклик у большинства студентов.[23]

Студенты не только проводили время на митингах и критиковали правительство – они вели и реальную партийную работу. В Юрьеве (Тарту), например, активно работала группа РСДРП, печатавшая и распространявшая листовки и прокламации. В группу входили студенты медицинского факультета Юрьевского университета и слушатели Юрьевских частных университетских курсов.[24]

А студенты-эсеры Казанского университета активно устанавливали связи с рабочими с целью создания Рабочего коалиционного комитета, который должен был состоять из рабочих и интеллигенции и служить объединению их действий. Предполагалось, что каждый рабочий создаст вокруг себя ячейку из единомышленников-рабочих, в которую будет назначен инструктором представитель интеллигенции, в частности студент.[25] Эти же студенты в январе 1917 г. совместно с рабочими нелегально выпустили журнал «Клич», девизом которого было: «Долой войну! Долой правительство! Да здравствует революция!».[26] В начале февраля эти студенты были арестованы.[27] Но репрессии уже не могли остановить нараставшее революционное движение. Каждый арест сильнейшим резонансом отдавался в бурлящем студенческом обществе.

Арест 7 февраля троих студентов Казанского университета (двое из которых были эсерами, а один - членом партии большевиков) невероятно всколыхнул общественную и совершенно остановил академическую жизнь в университете. Многолюдная студенческая сходка 14 февраля вынесла резолюцию о 7-дневной забастовке в знак протеста против ареста товарищей, которая и была дружно проведена. 21 февраля на общеуниверситетской сходке студенты согласились приступить к занятиям, но лишь после того, как ректор предъявил им документы арестованных, как доказательство того, что они не отчислены из университета, и документы их не переданы в полицию.[28]

В Саратове 3 февраля «Коллектив демократического студенчества высших учебных заведений г. Саратова» организовал забастовку студентов Саратовского университета, Высших сельскохозяйственных и Высших женских медицинских курсов в знак протеста против ареста в Петрограде членов рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета.[29]

Антивоенные идеи, так активно распространявшиеся социалистами, нашли горячий отклик у подавляющего большинства студентов. Так, 15 февраля в Петроградском университете была сорвана лекция профессора Мигулина, читавшего курс о текущей войне.[30] А с 9 по 13 февраля студентами-медиками Харьковского университета была организована забастовка в знак протеста против войны и с призывом к учреждению временного революционного правительства.[31]

13 февраля в Харьковском технологическом институте состоялась многолюдная студенческая сходка (около 600 человек), на которой большая часть выступлений сопровождалась призывами к прекращению войны.[32]

Таким образом, к концу февраля 1917 г. студенчество находилось в состоянии как бы сжатой пружины, готовой в любой момент распрямиться и выпустить наружу молодые силы, стесняемые до сих пор университетскими стенами. А социалистические идеи, активно проповедуемые различными социал-демократическими организациями, стократ увеличивали стремление этой пружины распрямиться.

С криками «Ура!», «Да здравствует революция!», «Да здравствует свобода!» ворвалась Февральская революция в двери и окна университетов, распахнув их настежь, а порой и сорвав с петель. Взрывная волна революции буквально стерла границы между внутренней университетской жизнью и жизнью внешней.[33]

Вообще университетская жизнь как таковая перестала существовать: она фактически слилась с жизнью города и всей страны. Надев красные банты, студенты всей страны устремились на улицы городов для того, чтобы самым активным образом принять участие во всех общественных движениях, которые только встречались на их пути.

Повсеместно организовывались отряды студенческой милиции[34] и санитарные отряды студентов-медиков.[35]

И днем и ночью студенты бегали по городу, появляясь то здесь, то там, присоединяясь то к одному митингу, то к другому[36], то помогая освобождать политических заключенных[37], то доставая еду для солдат.[38]

Университетские помещения также без остатка были отданы на общественные нужды. Актовые залы университетов превратились в публичные залы для митингов[39], в университетах обосновались штабы народной милиции[40], перевязочные пункты[41], перевязывать в которых было некого, и поэтому там раздавали оружие[42]. Здания университетов, каждый день сотрясаемые митингами и собраниями, всей страны наполнились людьми с улицы.

В Киевском университете св. Владимира большая часть аудиторий была занята под склад оружия. При этом университет не закрывался никогда: и днем, и ночью, и в выходные дни там толпилось множество народу, туда же приводили арестованных милицией, а функцию охраны порядка взяли на себя сами студенты.[43] Актовый зал Томского университета стал одним из главных мест города, где проходили лекции, дискуссии и споры на политические и культурные темы.[44]

Некоторая паника чувствуется в письме ректора Московского университета в Государственную думу, где он пишет, что в лаборатории аналитической химии под предлогом помощи раненым разместилось «сборище студентов, рабочих, гимназистов и разных подростков, которое производит запись в милицию и раздает оружие».[45] Понимая всю опасность происходящего, так как это просто-напросто грозит скорым пожаром, поскольку в лаборатории хранится множество реактивов, ректор был бессилен что-либо предпринять. Студенческая милиция заняла все помещения юридического, физико-математического и историко-филологического факультетов Московского университета, устроив в проректорской штаб «комендатуры», которая представляла из себя не что иное, как группу вооруженных студентов, реквизировавших в свое пользование любое нужное им университетское имущество.[46]

Наибольший радикализм проявляли студенты-медики. Так, 27 марта студенты Киевского университета св. Владимира в знак солидарности с революцией постановили прекратить занятия до начала будущего учебного года.[47] И прекратили. И отчислены за это не были.

Студенты, судя по всему, находились в некой эйфории, в состоянии абсолютного восторга. Их восприятие революции было чрезвычайно эмоционально и весьма мало подвержено рефлексии разума. Чего стоят, например, такие трогательные и по-детски восторженные слова некоего студента Петроградского университета Хлебцевича, записанные им в своем дневнике в феврале 1917 г.: «После столь грандиозного кровопролития народов пусть голубь с пальмовой ветвью вечно реет над землей и всем человечеством и будет символом вечного мира, братства и любви всех народов. Радостное солнышко засветит всему миру. Я верю всеми фибрами своей души и потому знаю, что так будет… что кровопролитий больше не будет, ибо не будет монархов».[48] Через несколько дней он был убит шальной пулей в центре Петрограда.[49]

Студенты участвовали не только в погромах полицейских участков[50], но занимались вполне созидательной работой. В Москве, на Высших женских курсах, была создана комиссия, которая организовала снабжение продовольствием ряда воинских частей Хамовнического района, отпуская по 3 000 обедов в день.[51] И московские студенты в первые дни марта успевали и участвовать в аресте полицейских чинов, и активно работать в Городской думе.[52]

Подобная же ситуация сложилась и в Петрограде. Помещения всех петроградских высших учебных заведений были заняты войсковыми частями, студенты же занимались организацией питания солдат.[53] Столичные студенты активно сотрудничали с Государственной думой 28 февраля, доставляя туда сведения о полицейских засадах и об укрывшихся в Зимнем дворце сторонниках царского правительства.[54] Участвовали они и в захвате Петропавловской крепости.[55]

Саратовская студенческая милиция наладила образцовый порядок в городе. Студенты принимали активное участие в освобождении политических заключенных, а освобожденных первым делом приводили в студенческую столовую и кормили бесплатными обедами. Им же принадлежала инициатива обратиться с призывом ко всем саратовцам начать сбор денежных средств для отправки узников по домам.[56]

Ощущение праздника пронизывало всю общественную и политическую жизнь студенчества в марте 1917 г. Типичным примером того времени является столовая Московского коммерческого института, в которой не смолкала музыка, а политические дискуссии происходили в перерывах между танцами.[57] Лицо студенческого общества в первый месяц революции выражало абсолютный, подчас бездумный, но совершенно искренний восторг. Единственное, в чем они отдавали себе отчет, так это в том, что они переживают счастливейшие минуты в жизни своей страны, минуты, которых еще никогда не было и которые, скорее всего, уже никогда не повторятся. Подобное же настроение охватило почти все помолодевшее российское общество, но студенты как наиболее юные и пылкие граждане своей страны переживали его, без сомнения, наиболее остро. В их поведении прослеживается неудержимое желание целиком посвятить себя революции и народу.

В какой форме это сделать, этого они, похоже, точно не знали, и каждый решал для себя этот вопрос сам. Так, одна из питерских курсисток самоотверженно рассталась со своей красной блузкой (а ведь она была ультрамодной в марте 1917-го), чтобы подарить ее прислуге. А ввиду того, что красная материя и бумага окончательно исчезли с прилавков магазинов в первые же несколько дней марта, блузка эта тут же была превращена в несколько десятков «эмблем революции».[58] Возможно, подобные формы «посвящения» себя «делу революции» выглядят несколько наивными, однако отказать им в искренности нельзя.

Так же восторженно, как и революцию, большинство студентов встретило и Временное правительство. Министерство народного просвещения в мартовские дни получало письма от различных студентов с заверениями в преданности и готовности к сотрудничеству.[59]

Деятельность Советов также вызывала неподдельный интерес и доверие демократического студенчества. Немаловажным для столичных студентов был тот факт, что уже в первом номере «Известий» Петросовет в своем обращении «К революционному студенчеству Петрограда» польстил им, отметив их немаловажную роль в борьбе против самодержавия, и призвал студентов сплотиться вокруг Советов.[60] Призыв был услышан, и в Советы потянулись длинные вереницы студенческих делегаций. То же происходило и в Москве, где в Совет первоначально входили представители всех демократических студенческих организаций.[61]

Что касается политической борьбы в студенческой среде в первые недели революции, то она на какое-то непродолжительное время отодвинулась на второй план. Создается впечатление, что революционная волна приподняла и возвысила людей над мелочной политической кухней. И перед лицом столь грандиозного события, каким явилась революция, померкли все противоречия и распри. На какое-то (к сожалению, очень недолгое) время революция примирила всех. Обыватели разом превратились в граждан великой и свободной страны. И задача у всех граждан была одна: построить новое, абсолютно счастливое и свободное, государство.

Студенты - меньшевики, эсеры, большевики и кадеты – в едином, восторженном порыве приветствовали общую свободу. На сходке 3 марта в Московском университете студенты вынесли резолюцию: «…Считаем необходимой совместную работу демократии с другими элементами общества, поскольку они идут по пути свержения старого режима, вплоть до полного его уничтожения, и признаем внесение розни до достижения этих целей вредящим общественному делу демократии».[62]

Советы представителей политических кружков объединили политиков всех направлений. Кадетско-меньшевистско-эсеровское сотрудничество осуществлялось во многих университетских центрах: в Москве - в Московском совете студенческих депутатов, в Казани - в Совете студенческих представителей[63], в Одессе - в Коалиционном комитете студентов, в Петрограде - в Совете советов высших учебных заведений, объединявшем 21 учебное заведение столицы[64], в Томске - во Временном комитете безопасности.[65]

В стенах вузов начали активно создаваться и единые левые партийные организации. Так, в Саратове в марте 1917 г. была создана единая социал-демократическая студенческая организация.[66] В Петрограде на общегородском студенческом собрании меньшевики выдвинули предложение об объединении меньшевистских и большевистских студенческих партийных организаций.[67] Московский «Студенческий дом» в февральско-мартовские дни также объединил под своей крышей социалистические партии. Правда, им приходилось нелегко, так как там было чрезвычайно много большевиков, а они были людьми бескомпромиссными и легко вступали на путь непримиримой борьбы со всеми несогласными.[68]

Но чем дальше отодвигались непосредственные события революции, тем заметнее становились политические разногласия.

Все партии уделяли свое внимание студенчеству, рассматривали студенчество как «наиболее энергичную часть интеллигенции».[69] Кадеты, полагая студентов «цветом интеллигенции», считали, что те должны естественно тяготеть к ним как к партии «демократической интеллигенции». Поэтому не скупились на затраты сил и средств для привлечения студенческой молодежи в свои ряды.[70] Меньшевики, считая интеллигенцию движущей силой революции, именно в студентах видели ее основных застрельщиков.[71]Эсеры рассматривали студенчество «как надклассовую категорию», как часть интеллигенции, которая представляет собой выходцев из народа, «думающих думами и болящих болями своей страны».[72]

Большевики, считая рабочий класс движущей силой революции, конечно, не уделяли студентам много внимания. Но и они понимали, что, не втянутые еще в рутину обывательской жизни и не имея устоявшегося, закостенелого мировоззрения, студенты являлись частью интеллигенции, наиболее восприимчивой ко всему новому. Поэтому рассматривали студентов в качестве посредников «между революционной мыслью и революционным классом, между наукой и рабочими».[73] Понимая, что значительная часть студентов за ними не пойдет, большевики применяли к учащимся высшей школы политику нейтрализации, смысл которой заключался в том, чтобы отвратить студенчество от сотрудничества с буржуазными партиями.[74]

Политическая агитация в вузах была развернута чрезвычайно широко. Высшие учебные заведения были буквально переполнены политической рекламой: различного рода брошюры, листовки, воззвания, прокламации находили внимательного читателя в студенческой среде. В актовых залах и аудиториях беспрерывно проходили митинги, на которых выступали ораторы всех политических окрасок.[75]

С небывалым размахом была организована агитация кадетской партии, у которой была мощная финансовая поддержка и на которую работали органы высокопрофессиональной печати. «Убежденно рекламировали» партию кадетов с университетских кафедр хорошо известные молодежи профессора, популярные общественные деятели и ученые, такие как П.Н. Милюков, В.И. Вернадский, А.А. Мануйлов, Н.А. Кизеветтер, С.Ф. Ольденбург, А.А. Шахматов и другие. Публицистика, философия, художественная литература в лице уважаемых интеллигенцией авторов (таких как З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковский, Н.А. Бердяев, В.В. Розанов) убеждали молодежь остерегаться левых экстремистов и выражали опасения, что русская революция «зашла слишком далеко».[76]

В Харькове для агитационной работы кадетами были спешно организованы студенческие агитационные курсы по основным общественно-политическим вопросам.[77] А в Саратове ученическая фракция Партии народной свободы создала даже свой печатный орган - газету «Смелое слово».[78] Вообще в Саратовском университете кадеты пользовались симпатиями абсолютного большинства студентов. Возможно, это было обусловлено влиянием саратовской кадетской профессуры, уделявшей большое внимание установлению контактов со студентами.

Формой объединения кадетской молодежи стали особые студенческие, ученические фракции, непосредственно подчиненные кадетским партийным комитетам. Создаваться они начали почти сразу после победы революции. Так, в Петроградском политехническом институте студенческая фракция Партии народной свободы была создана в первых числах марта, а в университете - 10 марта.[79] Кадетов Москвы объединил Совет студенческих представителей, активно и успешно противостоявший большевистскому «Студенческому дому».[80]

Можно сказать, что партия кадетов была чрезвычайно популярной, даже модной, точно так же, как модными было Временное правительство и сама революция. Кадеты в мартовские дни ассоциировались у большинства с самой свободой. Студенты в этом отношении не были исключением. В 1917 г. студенческая молодежь составляла 2 % членов кадетской партии.[81]

Удивительно, как стремительно поменяло свои позиции студенческое большинство по коренным политическим вопросам. Антивоенные идеи в контексте нового времени стали совершенно не актуальными. Студенты уже не желали скорейшего прекращения войны. Напротив, в их глазах она приняла благородную окраску освободительной войны за новую Россию. На мартовских студенческих сходках лозунг «Долой войну!» поменялся на «Войну до победного конца!», будто бы служившей гарантией от покушений на свободу, добытую Россией, со стороны реакционной кайзеровской Германии.

А студенты-медики, еще недавно готовые организовать забастовку и не посещать занятия в знак протеста против войны, теперь с таким же энтузиазмом намеревались отказаться от государственных экзаменов ради того, чтобы немедленно приступить к клиническим занятиям на фронте.[82]

Однако, несмотря на моду и хорошо поставленную политическую рекламу, кадетская партия в первые месяцы после революции не пользовалась симпатиями большинства студенческой молодежи. По-прежнему серьезный отклик в студенческой массе находили меньшевики и эсеры. В Томске, например, абсолютное большинство студентов были эсерами.[83]

Для иллюстрации политической палитры студенчества в первые месяцы революции, хотелось бы привести данные выборов в студенческие органы самоуправления, проходившие в апреле 1917 г., подсчитанные А. Лейкиным по материалам ГАРФ и прессы 1917 г. Они дают некоторое представление о степени влияния различных политических партий в студенческой среде Москвы и Петрограда. Итак, в совете старост Петроградского университета после выборов в апреле 1917 г. было представлено 40 % кадетов и 7 % внепартийных членов, а остальные места поровну поделили между собой эсеры и социал-демократы. В Петроградском политехническом институте: 42 % кадетов, 50 % эсеров и 8 % социал-демократов. В Московском университете на Историко-филологическом факультете в совете старост Партия народной свободы получила 50 % всех мест, 17 % получил блок социалистических партий, в состав которого входили эсеры, меньшевики, народные социалисты, трудовики и бундовцы, а 33 % всех мест получили внепартийные представители. А на Медицинском факультете все 100 % мест получил блок социалистических партий. В Московском коммерческом институте кадеты получили 32 %, эсеры – 40 %, а социал-демократы - 16 %.[84]

По данным печати 1917 г., примерно такая же ситуация сложилась и в общегородских студенческих объединениях России: в Совете студенческих представителей Москвы, Совете советов вузов Петрограда, Совете представителей высших учебных заведений Казани, Коалиционном студенческом совете Киева, Центральном комитете студенчества Одессы.[85]

Как видно из этой статистики, после Февральской революции социалистические партии хоть и сдали часть своих позиций в вузах кадетам, однако влияние их оставалось достаточно сильным.

В итоге столь активного участия в общественно-политических событиях студенты совершенно забыли о своих прямых обязанностях. Учеба, то смыслообразующее действие, которое делает студентов студентами, отошла для них на задний план. Министерство народного просвещения получало в мартовские дни массу телеграмм из многих высших учебных заведений России о том, что проведение занятий абсолютно не представляется возможным.[86] В ответ на эти письма Министерство издало указ о возобновлении занятий с 13 марта[87], не возымевший, впрочем, никакого действия. На местах профессура также боролась, как могла, за возвращение студентов к учебе. Профессора Казанского, Саратовского и Томского университетов пытались заинтересовать студентов актуальностью тем своих лекций. В первые три недели марта были прочитаны, например, лекции: «Разрушительная и созидательная работа революции», «Что такое избирательное право», «О социализме».[88] Но все попытки оказались тщетными. Студентов уже невозможно было вернуть за учебники, и они продолжали самовольно занимать университетские помещения для общественных нужд, а сами отправлялись на поиски нуждающихся в помощи.

Да и Временное правительство «подлило масла в огонь», бросив в студенческую массу клич «В народ!».[89] Оно поставило перед просвещенными людьми России непростую задачу: помочь народу разобраться в изменениях, произошедших в обществе, донести до их сознания отблески научного знания. Эту идею безоговорочно поддержало российское общество. Как левые, так и правые политические партии развернули просветительскую агитацию. «Нет теперь личных дел, учебных занятий, экзаменов и т.д.! Все на заводы! В деревню!»[90] - писала большевистская студенческая газета «Борьба». Идея была поддержана и профессурой. «Наша задача, - вещал с кафедры Саратовского университета профессор Н. Какушкин, - борьба с невежеством народа. Мы должны теперь же начать изыскивать пути и средства к тому, чтобы в широких размерах разлить по стране могучую волну просвещения».[91]

Само собой, это не могло не найти горячего отклика в сознании студентов. Многие молодые люди покинули университеты для того, чтобы отправиться в деревню для обучения грамоте и политического просвещения крестьян. Студенты-медики Казанского университета, например, предъявили ультимативные требования Совету вуза о переносе переводных экзаменов на следующий год, чтобы немедленно прекратить занятия и начать просветительскую работу в деревне. После того как Совет отказал им в их требовании, они объявили бессрочную забастовку и все-таки добились своего.[92] Почти такая же ситуация сложилась и в Новороссийском университете.[93]

Таким образом, уже с начала марта 1917 г. студенты перестали учиться и студенчество как общественная прослойка начала постепенно разлагаться. В итоге к октябрю 1917 г. эта активная прослойка уже не существовала. Она представляла собой не более чем развалившуюся социальную структуру с нарушенными общественными связями. А вместе с победой большевиков российское студенчество как хранитель революционных традиций общества навсегда ушло в прошлое.

Примечания

[1] Иванов А.Е. Студенчество России конца XIX – начала XX века: Социально-историческая судьба. М., 1999. С. 6.

[2] Лейкин А.Я. Борьба большевиков с националистическими партиями за молодежь (февраль - июль 1917 г.) // Руководство партии большевиков народными массами в борьбе против самодержавия и капитализма (1895 - октябрь 1917 года). Л., 1963.

[3] Еникеев Э.А. Большевистское руководство движением революционного студенчества Среднего Поволжья в 1903 - 1917 гг. // История партийных организаций Поволжья. Вып. 8. Саратов, 1978; Студенчество в общественно-политической жизни. М., 1979; Купайгородская А.П. Петроградское студенчество и Октябрь // Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. М., 1980. С. 241 - 245.

[4] Пешников В.В. Ленин и студенческое движение в России. М., 1973; Щетинина Г.И. В.И. Ленин о студенческом движении в России // История и историки. 1970. М., 1972. С. 355 - 374; и др.

[5] Знаменский О.Н. Петроградская интеллигенция в дни Февральской революции // Вопросы истории. 1982. № 2; Петроградская интеллигенция в 1917 г. М.; Л., 1990; и др.

[6] Борьба за массы в трех революциях в России: Пролетариат и средние городские слои. М., 1981.; Востриков Н.И. «Третьего не дано!»: О роли городских средних слоев в Октябрьской революции. М., 1988; и др.

[7] Олесич Н.Я. Российское студенчество в Февральские дни в 1917 г. // Вестник Ленинградского государственного университета. Сер. 2. Вып. 4. 1991. С. 22 - 30; Соломонов В.А.Революционное студенческое движение в Саратове, 1910 - 1917. Саратов, 1991; Семенов В.Н. Ректоры Саратовского университета: Факты жизни и деятельности. Саратов, 1999;Соломонов В.А. Императорский Николаевский Саратовский университет (1909 - 1917). Саратов, 1999.

[8] ГА РФ. Ф. 102. OО. Д. 59. Ч. 88.

[9] Думный В.В. Работа Московской большевистской организации в период первой мировой войны и февральской буржуазно-демократической революции (июль 1914 г. - февраль 1917 г.) // Большевики в борьбе за победу пролетарской революции. М., 1974. С. 193.

[10] ГА РФ. Ф.102. ОО. Д. 59. Ч.28. Л. 6.

[11] Там же. Л. 1 - 2.

[12] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 59. Ч. 88. Л. 4.

[13] Олесич Н.Я. Указ. соч. С. 24.

[14] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 59. Ч. 28. Л. 1; Ч. 88. Л. 4.

[15] Шалагинова Л.М. Студенческое движение накануне и в дни Февральской революции // Вопросы истории КПСС. 1967. № 2. С. 105.

[16] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 64. Ч. 71-б. Л. 10.

[17] Шалагинова Л.М. Указ. соч. С. 105.

[18] Там же. С. 104 - 105.

[19] Думный В.В. Материалы о московском Студенческом доме (1915 – 1917 гг.) // Советские архивы. 1983. № 5. С. 52 - 53.

[20] ГА РФ. Ф. 63. Оп. 37. Д. 181. Л. 6.

[21] ГА РФ. Ф. 63. Оп. 37. Д. 184. Л. 7.

[22] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 64. Ч. 71-б. Л. 4.

[23] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 59. Ч. 28. Л. 1.

[24] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 153. Д. 358. Л. 1 - 2.

[25] Там же. Л. 2.

[26] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 59. Ч. 28. Л. 1 - 2.

[27] Там же. Л. 3.

[28] Корбут М.К. Казанский государственный университет им. В.И.Ленина за 125 лет, 1845 - 1930. Казань, 1930. С. 290 - 291.

[29] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 59. Ч. 69. Л. 1.

[30] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 46.

[31] ГА РФ. Ф. 102. ОО. Д. 59. Ч. 88. Л. 4.

[32] Там же.

[33] Думный В.В. Работа Московской большевистской организации в период первой мировой войны и Февральской буржуазно-демократической революции… С. 193.

[34] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 72 - 76.

[35] Там же. Л. 64, 70.

[36] Там же. Л. 77.

[37] Шалагинова Л.М. Указ. соч. С. 106.

[38] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 64.

[39] Там же. Л. 75 - 76.

[40] Там же. Л. 72 - 76.

[41] Там же. Л. 64.

[42] Там же. Л. 73 - 74.

[43] Там же. Л. 75 - 76.

[44] Зайченко П.А. Томский государственный университет им. В.В. Куйбышева. Томск, 1960. С. 97.

[45] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 73 - 74.

[46] Там же.

[47] Там же. Л. 96.

[48] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 287. Л. 7.

[49] Там же.

[50] Шалагинова Л.М. указ. соч. С. 106.

[51] Думный В.В. Работа Московской большевистской организации в период первой мировой войны и февральской буржуазно-демократической революции… С. 195.

[52] Шалагинова Л.М. Указ. соч. С. 106.

[53] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 64.

[54] Красный архив. 1930. № 41-42. С. 67, 78.

[55] История Ленинградского университета: Очерки. Л., 1969. С. 180.

[56] Соломонов В.А. Императорский Николаевский Саратовский университет (1909 - 1917). С.187.

[57] Октябрь. Революция. Молодежь. М., 1987. С. 83.

[58] Биржевые ведомости. 1917. 10 марта.

[59] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 90. Л. 12.

[60] Известия. 1917. 28 февр., 1 марта.

[61] Олесич Н.Я. Указ. соч. С. 28.

[62] Руские ведомости. 1917. 4 марта.

[63] Волков И. Ваня Волков // Пути революции. 1923. № 3. С. 31.

[64] Олесич Н.Я. Указ. соч. С. 28.

[65] Зайченко П.А. Указ. соч. С. 195.

[66] Соломонов В.А. Революционное студенческое движение в Саратове, 1910 - 1917. С. 47.

[67] Мансветов Н.В. Николай Толмачев, 1895 - 1919. Л., 1960. С. 48.

[68] Думный В.В. Материалы о московском Студенческом доме (1915 - 1917 гг.). С. 53.

[69] Щетинина Г.И. Указ. соч. С. 356.

[70] Вестник партии народной свободы. 1917. № 1. С. 32.

[71] Щетинина Г.И. Указ. соч. С. 356.

[72] Елпатьевский С. По поводу разговоров о русской интеллигенции // Русское богатство. 1905. № 3. С. 61.

[73] Щетинина Г.И. Указ. соч. С. 357.

[74] Лейкин А. Против ложных друзей молодежи. М., 1980. С. 34.

[75] Олесич Н.Я. Указ. соч. С. 27.

[76] Там же.

[77] Вестник партии народной свободы. 1917. № 1. С.32.

[78] Соломонов В.А. Революционное студенческое движение в Саратове 1910 - 1917. С. 59.

[79] Вестник партии народной свободы. 1917. № 1. С. 27 - 28.

[80] Лейкин А. Против ложных друзей молодежи. С. 40.

[81] Олесич Н.Я. Указ. соч. С. 27.

[82] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 90. Л. 12.

[83] Зайченко П.А. Указ. соч. С. 97.

[84] Лейкин А. Против ложных друзей молодежи. С. 36 - 37.

[85] Там же. С. 38.

[86] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 75 – 77, 83, 96.

[87] Лейкин А. Против ложных друзей молодежи. С. 46.

[88] Корбут М.К. Указ. соч. С. 296.; Соломонов В.А. Революционное студенческое движение в Саратове, 1910 - 1917. С. 42; Зайченко П.А. Указ. соч. С. 204.

[89] Успенский М.И. Современные задачи народного образования в России // Журнал Министерства народного просвещения. 1917. № 6. С. 126.

[90] Борьба. 1917. 12 апр.

[91] Саратовский вестник. 1917. 13 апр.

[92] ГА РФ. Ф. 2315. Оп. 1. Д. 26. Л. 103 - 104.

[93] Там же. Л. 125.

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 23

Мы поможем в написании ваших работ!