ХАРАКТЕР И РЕЗУЛЬТАТ ЭТИХ КРИЗИСОВ

ВЕЛИКАЯ ХАРТИЯ И ВОЙНА БАРОНОВ I ЦЕРКОВЬ И БАРОНЫ ПРОТИВ ИОАННА БЕЗЗЕМЕЛЬНОГО Политические столкновения, происходившие в царствования Иоанна Безземельного (1199-1216 гг.) и Генриха III (1216- 1272 гг.), представляют собой одну из самых важных, самых трудных и вызывающих больше всего споров глав английской истории. Мы не можем претендовать здесь на изложение ее во всех подробностях. Для нас достаточно будет показать, в их истинном свете, те выгоды, которых добилась оппозиция. Характер их был искажен английскими историками викторианской эпохи, но современные историки рас­чистили почву для объективного синтеза. Сначала мы вкратце изложим факты и разберем важнейшие тексты такие как Magna Carta (Великая хартия вольностей); пос­ледние страницы мы посвятим объяснениям, которые подсказыва­ются новейшими работами. Генрих II и Ричард Львиное Сердце оставили Иоанну Безземель­ному бесспорное могущество. Но достаточно было пятнадцати лет, чтобы Иоанн, после того как он допустил крушение анжуйской державы, был изгнан из своей столицы баронами, объединившимися вокруг иностранного претендента, и умер в положении изгнанника в своем собственном королевстве. Он нес на себе бремя слишком грандиозных честолюбивых замыслов своей династии, не имея му­жества и твердости, необходимых для того, чтобы снести это бремя.                         Никто не мог на него рассчитывать. То слишком экзальтированный, то подавленный, он даже сам не мог рассчитывать на себя. В первые годы его царствования ничто не предвещало, что оно кончится гражданской войной[1]. Чиновники охраняли и совершенст­вовали административную и фискальную машину[2]. Недовольство, вызванное их требованиями и неудачами во Франции, было не очень сильно. Потеря Нормандии и земель по Луаре не задели глубоко монархического престижа. Считали, что в конце концов это дело личное, которое касается короля; пусть он и заботится о нем. Управление было в руках человека опытного, архиепископа Губерта Вальтера; он импонировал новому королю, который его боялся. Все переменилось, как только он умер (13 июля 1205 г.). Старая королева, Алиенора Аквитанская, суждения которой были так тонки, угасла еще раньше, 31 марта 1204 г. Капризная воля и болезненная неустойчивость Иоанна не имели уже никакого про­тивовеса. И тотчас же по поводу преемника Губерта Вальтера в его пастырском сане началась трагедия этого царствования[3].                                                                       Архиепископ кентерберийский должен был быть канонически избран монахами Christ Church. Эти монахи были люди светские, которые хотели архиепископа не очень требовательного.              Иоанн же Безземельный со своей стороны хотел на этот раз иметь на кен­терберийской кафедре слугу испытанной покорности. Но Иннокен­тий III не хотел принимать ни одного из этих кандидатов, и монахи Christ Church должны были избрать им намеченного человека, английского кардинала, преподававшего богословие в Риме, Стефана Лангтона.        Столкновения между государями и церковью по поводу выборов происходили нередко на Западе, и обычно папа добивался, при помощи своей дипломатии, того, что его соображения брали верх. Но Иоанн был в это время окружен выходцами из Пуату и Турэни, которые, после потери областей по Луаре, нахлынули на Англию и овладели благосклонностью Иоанна; таковым был, например, Петр де Рош, с недавнего времени епископ винчестерский, тип придвор­ного епископа, готового на все, лишь бы сохранить милости своего господина[4]. Раздраженное тщеславие короля, подстрекаемое его иностранными фаворитами, а также гордый и надменный характер Стефана Лангтона сделали примирение между ними невозможным. В конце концов на Англию был наложен интердикт папой (24 марта 1208 г.), а в следующем году король был отлучен от церкви.                                            Интердикт продолжался шесть лет. Королевский авторитет был еще так силен в Англии, что Иоанн мог заставить слушаться себя чиновников-клириков, устрашенных казнью одного из них, и навязать свою волю всей англиканской церкви[5]; только епископы, за исклю­чением двух придворных прелатов, покинули королевство, чтобы не подчиняться. Все церковное имущество было конфисковано, и духовенство существовало только на назначенное ему содержание. В конце концов мог произойти раскол, если бы у Иоанна не закружилась голова. Он усвоил себе привычки деспота, позволял своим служащим злоупотреблять властью больше, чем когда бы то ни было, и лично оскорблял некоторых из своих баронов.                                         Филипп Август внимательно следил за событиями; он охотно откликался на все представлявшиеся ему возможности. В 1212 г. один из самых богатых сеньоров лондонского округа, Роберт Фиц Вальтер убежал во Францию[6].                                                                                     В 1213 г. Филипп-Август принял предложение папы, который низложил Иоанна Безземельного и пригласил короля Франции овладеть вакантным королевством. Иоанн рисковал лишиться трона; он был извещен, что Иннокентий III, несмотря на своп обязательства перед Филиппом, готов даровать ему прощение под условием полного смирения.                                                                                               И он в конце концов смирился, и 16 мая 1213 г. согласился выплачивать святому престолу ежегодную дань в тысячу марок в стерлингах в качестве вассала за Англию и Ирландию. Вот начало акта подчинения, обращенное ко всем верным чадам Христа:       «Этой хартией, снабженной нашей печатью, мы хотим осведомить всех вас, что так как мы причинили много обид Богу и матери нашей, святой церкви, то вследствие этого мы лишились Божьего милосердия, и так как мы не можем предложить Богу и церкви должного им удовлетворения, иначе как смирив себя и свои коро­левства..., то мы, по нашей доброй и не принуждаемой никем воле и по общему совету наших баронов, свободно даруем и уступаем Богу и Святым апостолам Петру и Павлу и святой римской церкви, нашей матери, и господину папе Иннокентию и его католическим преемникам все королевство Англии и королевство Ирландии со всеми их правами и тем, что им принадлежит, за отпущение всех наших грехов и грехов членов Нашего рода как живущих, так и умерших; и с этих пор, получив и держа эти королевства от бога и римской церкви, как вассал, мы, в присутствии прюдома Пан- дольфа, иподьякона и приближенного господина папы, обязались верностью и принесли в ней присягу господину папе Иннокентию и его католическим преемникам и римской церкви, и мы совершим оммаж господину папе в его присутствии, если нам удастся нахо­диться перед ним; и мы обязываем наших преемников и законных наследников на веки вечные в том, что и они подобным же образом должны будут беспрекословно принести присягу на верность и подтвердить оммаж суверену первосвященнику тогдашнему и рим­ской церкви»[7]. Таким образом, Иоанн совершил акт покаяния за свои проступки и проступки своего рода. Но, так же как и Генрих II когда-то, он благодаря этому выбрался из затруднительного положения. Боль­шинство его подданных проявили чувство удовлетворения, видя, что закончился продолжительный кризис, который беспокоил веру­ющих и произвел потрясение в англиканской церкви. Феодальные узы не имели в себе ничего унизительного, так что очень немногие понимали важность этого подчинения святому престолу[8]. Видел ли Иоанн Безземельный в этом способ обеспечить себе покровительство, которое ввиду все усиливающейся оппозиции баронов могло сде­латься полезным ему? Действовал ли он под давлением внезапного упадка духа или по лукавству? Мы этого не знаем. Но во всяком случае, ему чуть было не удалось добиться успеха и восстановить режим тирании. Но архиепископу Стефану Лангтону, благодаря своей стойкости и рассудительности, удалось поднять дух колеблющейся оппозиции и организовать ее. Утвердившись на кентерберийской кафедре, он хотел играть роль, по традиции присвоенную примасу Англии, и вновь поставить короля на правильный путь[9]. Не очень надеясь достигнуть своей цели, так как он презирал Иоанна Безземельного, Лангтон, имея поручение снять с него отлучение, потребовал от короля присяги в том, что он восстановит каждого в его правах.                                          Иоанн поклялся сделать все, что от него требовали; но он только и мечтал об отмщении. Ему не удалось уговорить своих баронов участвовать в походе, который он хотел предпринять для наказания Филиппа-Августа: они заявляли, что не обязаны выполнять военную повинность вне пределов королевства.                                             Его злоба обратилась на них, и он хотел силой заставить их подчиниться. При таких-то обстоя­тельствах Стефан Лангтон 25 августа 1213 г. собрал большое число баронов и прелатов в церкви Св. Павла в Лондоне и заставил их поклясться, что они будут бороться для получения вольностей, изложенных в хартии, текст которой при этом был зачитан и истолкован.                                                                                 Возможно, что этот текст и был тем, что ученые называли «неизвестной хартией английских вольностей», и что имен­но он по причинам, о которых можно только строить разные пред­положения, сохранился в нашей «Сокровищнице хартий».                                   Это не­обработанный, наскоро составленный проект, излагавший, без со­мнения, те уступки, которые незадолго перед этим удалось вырвать у Иоанна и которые он отказывался исполнить.                                Текст этот начи­нается воспроизведением хартии Генриха I; у Стефана Лангтона были основательные причины опереться на эту знаменитую хартию, в которой Генрих объявлял, что «прежде всего освободит святую церковь Божью». Затем идет дюжина параграфов о соблюдении прав и обычаев относительно суда, рельефа и опеки над ленами, вдовьей части и приданого вдов, выдачи замуж наследниц, долгов несовершеннолетних, выполнения военной повинности во Франции, щитового налога; правила, касающиеся лесов, будут смягчены. Про­ект этот представляет большой интерес, так как его постановления будут повторены и развиты позднее в петиции баронов 1215 г. и в Великой хартии; можно заметить, что дело здесь идет почти только об уступках, сделанных знати; и в Великой хартии это будет еще главным предметом[10]. Конфликт был отсрочен на два года. Папа прислал нового легата для «примирения короля и королевства»[11]. Духовенство было всецело поглощено следуемым ему возмещением убытков и восстановлением религиозной жизни. Бароны ожидали результатов коалиции, обра­зовавшейся между Иоанном Безземельным, императором Оттоном и графом фландрским для расчленения Франции.                            Поражение союзных войск при Ла-Рош-о-Мууане и при Бувине (2 и 27 июля 1214 г.), раздражение, вызванное распоряжением взыскать очень высокий щитовой налог с ленов тех баронов, которые не захотели последовать за Иоанном Безземельным во Францию[12], побудили, наконец, недовольных выступить против короля, который одновременно и утратил всякое доверие и оказался неисправимым. Сигнал к сопротивлению подали северные бароны («Norois»), отка­завшиеся участвовать в походе во Францию; но наиболее озлоб­ленными были молодые бароны из восточных графств, в особенности из Эссекса, которые почти все имели личные претензии к королю[13]. Иоанн уже 21 ноября 1214 г. даровал свободу канонических выбо­ров[14], но Стефан Лангтон очень хорошо понимал, что если он отделит дело церкви от дела баронов, то ему нельзя будет полагаться на слово короля. Наконец, и лондонцы были готовы открыть ворота баронам. Напрасно Иннокентий 111 вмешался. Напрасно король, чтобы воспользоваться предоставляемыми крестоносцам гарантиями, дал обет пойти в Святую Землю. Бароны, представившие свои требования, которые «разъяренный» Иоанн отклонил, отказались от своего оммажа. Иоанн увидел, что самые верные его люди удаляются от него, что чиновники прекратили свою службу. Ему, как и в 1213 г., ничего не оставалось более, как уступить[15]. Обе стороны встретились 15 июня 1215 г. близ Виндзора, в реннимидской долине. В тот же день король приложил свою печать к тексту, озаглавленному « Capitula que barones petunt », т. e. к петиции баронов, которая уже заключала в себе большинство самых существенных параграфов Великой хартии. После этого начались переговоры. С одной стороны, были оба архиепископа, кентербе­рийский и дублинский, игравшие роль посредников, «магистр» Пан- дольф, папский посланник, граф Сольсбери, побочный брат короля, Вильгельм Маршал, графы Варенн и Арундель и советники, светские и духовные; с другой — «вся английская знать»[16]. Закончена была Великая хартия, и печати были приложены к ней[17], несомненно, 19 июня, несмотря на официальную ее дату 15 июня, после пере­говоров, вызванных различием редакций Хартии и Петиции. II ВЕЛИКАЯ ХАРТИЯ Magna Carta[18] представляет собой «пожалование» короля, сде­ланное, «по Божьему внушению, для спасения души его и всех его предшественников и наследников, в честь Бога и для возвеличения святой церкви и для улучшения положения своего королевства», по совету двух архиепископов, кентерберийского и дублинского, «магистра» Пандольфа и некоторого количества советников, которых он перечисляет. Это прежде всего «пожалование», сделанное «для бога» в пользу англиканской церкви. Это «также... пожалование вольностей всем свободным людям королевства и их наследникам, на вечные времена». В параграфе 1-ти король дает свое согласие на то, «чтобы ан­глийская церковь была свободна, владела полными своими правами и своими вольностями нерушимо, в частности той, которая призна­ется важнейшей и наиболее необходимой для английской церкви — свободой выборов». Параграф 42 о свободе выезда из королевства включает столь важное для клириков право отправляться в Рим, не испрашивая на то разрешения короля. Графы и бароны и другие главные держатели (непосредственные вассалы) короля, требования которых занимают первое место после требований церкви,, получают[19] то, что будет уважаться старинное право в том, что касается военной службы, феодального наследо­вания, опеки, долгов, выдачи замуж, патроната и т. д. Король может требовать только такой военной службы, которую следует нести по правилам. В случае смерти знатного человека он может взимать лишь «старинный рельеф» в сто фунтов за баронию и не больше ста шиллингов (солидов) за рыцарский феод. Он не будет требовать себе опеки в тех случаях, когда не имеет на это права. Он воз­держится от нанесения ущерба имуществу несовершеннолетнего во время опеки над ним и от обид вдовам; он не будет вынуждать их к вторичному вступлению в брак; наследницам он может предлагать лишь мужей одного с ними звания. Он будет брать с имущества вассала, живого или умершего, оставившего завещание или нет, лишь то, что строго необходимо для погашения долга казначейству. Несовершеннолетние и вдовы будут иметь защиту от евреев и других ростовщиков. Бароны, основавшие аббатство, будут иметь над ним право опеки во время его вакантности. Земли изменников будут по прошествии года и дня возвращены сеньору данного феода. Средние классы сельского населения, я хочу сказать, рыцари, держащие свою землю от барона, и, с другой стороны, свободные держатели земли, не являющейся военным леном, также не забыты Великой хартией, так как могло случиться, что бароны будут нуж­даться в их помощи против Иоанна Безземельного. Так, дворяне из выморочных бароний или свободные держатели, которых пытались бы принудить к неследуемой с них военной повинности или взять под опеку, получали гарантии. Специально оговаривается, что король не будет давать своим фаворитам разрешения брать произвольную «помощь» (auxilium) со своих свободных людей. Наконец, в заклю­чении Хартии вольностей говорится, что все кутюмы и вольности, которые теперь король даровал своим людям, будут соблюдаться всеми, и клириками и светскими, в его королевстве, в том, что касается их собственных людей[20]. Главный параграф, касающийся привилегий горожан, формули­рован очень обще и имеет вполне консервативный характер: «Город Лондон должен иметь все древние вольности и свободные свои обычаи как на суше, так и на воде. Кроме того, мы хотим и соизволяем, чтобы все другие города и бурги, и местечки, и порты имели все вольности и свободные свои обычаи»[21]. Что касается статей, утверждающих единство веса и мер во всем королевстве и гарантирующих иностранным купцам свободное дви­жение без произвольных поборов, то они имеют в виду интересы не английских промышленников и купцов, а, очевидно, потре­бителей[22]. Другие постановления, те именно, которые обычно выдаются за самые важные, хотя они не помещены во главе хартии, не имеют в виду специально тот или другой класс народа, но являются общими правилами администрации и управления. Прежде всего, «король будет назначать судей, констеблей, ше­рифов и бейлифов только из таких людей, которые хорошо знают закон королевства и имеют желание хорошо его соблюдать»[23]. Только под этим условием он сохраняет право назначать уроженцев своих французских ленов. Специально оговорено, что известные чиновни­ки, названные поименно, которые служили в качестве шерифов, кастелянов или лесничих, и «весь их род» (« et tota sequella eorun - dem ») не будут больше иметь права занимать общественные долж­ности: это большей частью выходцы из Турэни[24]. Чиновники не должны тиранить население, производить рекви­зиции, не оплачивая их, препятствовать свободному плаванию по рекам, увеличивать число оберегаемых рыбных ловлей, заставлять рыцарей платить деньги за охрану замка, если они сами берут на себя эту обязанность[25]. Вновь учрежденные заповедные леса будут уничтожены, и чиновники не будут учреждать новых[26]. Подданные, живущие вне их, получают гарантию против злоупотреблений властью «лесных» судей[27]. Дурные лесные обычаи должны быть отменены[28]. Заповедный лес был настолько важным делом, что два года спустя он явится предметом особой хартии[29]. Наиболее характерной частью Великой хартии являются те ее статьи, которые касаются королевского суда. Не только король должен обещать вернуть суммы, которые он вымогал под видом штрафов, а также произвольно захваченное имущество[30], но были, кроме того, приняты гарантии того, что будут соблюдаться обычаи и часто обычаи, относящиеся ко времени, предшествовавшему юри­дическим реформам Генриха II. При этом во избежание произвола и насилий обращаются к очень древнему принципу суда пэров: «Ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен вне закона, или изгнан, или каким бы то ни было способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору его пэров и по закону страны»[31]. Из следующих дальше статьей[32] видно, что выражение judicium parium (приговор пэров) употреблено в самом широком смысле и что, например, обида, причиненная уэльсцам или шотландцам, — так как эта Хартия в видах восстановления мира занимается также ими, — должна быть заглажена согласно приговору валлийцев и шотландцев. Так же распространительно понимается и «закон страны»: вопросы, касающиеся держаний уэльсцев будут судимы по законам их страны. Возврат к обычному праву выражается также и в предосторож­ностях, принимаемых для недопущения фантастических и разори­тельных штрафов и беззаконных конфискаций'. Если специально оговаривается удержание каких-нибудь юридических нововведений, то это потому, что в них заключаются гарантии, которые пришлись по душе англичанам. Таково судопроизводство ассиз, устраиваемых в курии графства двумя королевскими судьями, при которых состоят четыре избранных рыцаря, для того, чтобы защищать подданных от насилий сеньоров или соседей[33] [34].                                                                                                 Значение судебных поединков, ко­торые когда-то принесли с собой в Англию нормандцы, уменьшилось благодаря развитию нового права, и они были явно непопулярны[35].                                            Но к судопроизводству на основании writs и brefs , положившему начало праву, которое зиждется на разуме, Великая хартия относится не всегда благосклонно: бароны требуют, чтобы тяжбы между , их держателями, касающиеся собственности, оставались в их ведении[36]. Что касается судебного управления, то авторы хартии проявляют недоверие к местным чиновникам, шерифам и другим[37], и, наоборот, доверие по отношению к юристам из королевской курии; объезды разъездных судей встречали, по-видимому, хороший прием; крупные дела, дела короны, будут иметь право разбирать в графстве только они. В то же время требовали, чтобы центральная курия не следовала за королем во время его переездов, когда дело идет о гражданских делах, о тяжбах обыкновенных; некоторые тяжущиеся разорялись, следуя за кочующим королем и его курией. Таков именно смысл статьи 17: «Общие тяжбы не должны следовать за нашей курией, но должны разбираться в каком-нибудь определенном месте». Среди статей хартии политического и финансового характера нет более знаменитых, чем те, которые устанавливают созыв magna concilia (Большого совета) и «согласие на налог». Пока мы огра­ничимся тем, что приведем соответствующие тексты: Статья 12. — «Никакой щитовый налог ( Scutagium ) или денеж­ная помощь ( auxilium ) не могут быть устанавливаемы в нашем королевстве иначе, как по общему совету нашего королевства, если это не для выкупа нашего из плена и не для возведения в рыцари нашего первородного сына и не для выдачи замуж один раз пер­вородной дочери нашей, и для этого денежная помощь (auxilium) должна быть умеренной; подобным же образом должно поступать и относительно денежной помощи города Лондона»[38]. Статья 14. — «И чтобы иметь общий совет королевства при установлении денежной помощи, кроме вышеуказанных трех слу­чаев, или при установлении щитового налога, мы повелим призывать архиепископов, епископов, аббатов, графов, старших баронов (mai- ores barones) нашими письмами за нашей печатью и кроме того повелим призывать коллективно (in generali) через наших шерифов и бальифов всех тех, которые держат от нас непосредственно (im capite), на определенный день за сорок дней по крайней мере, в определенное место; и во всех этих призывных письмах мы объясним причину призыва, и раз такой призыв сделан, в назна­ченный день будет приступлено к делу по совету тех, кто будет присутствовать, хотя бы и не все призванные явились». Наконец, король обещает прощение всех проступков, которые могли быть совершены-его подданными «со времени распри»[39]. Он видит себя лишенным всякой возможности навязать свой произвол, так как он должен будет вернуть заложников и закладные грамоты, которые он заставил дать, и немедленно изгнать из королевства своих наемников[40]. Кроме того, он соглашается на постоянный кон­троль со стороны своих баронов. Они выберут, — что представляло собой небывалую еще новость, — из своей среды двадцать пять человек, которым поручается наблюдение за миром и за тем, чтобы соблюдались дарованные вольности. Если они будут в чем-нибудь нарушены королем или одним из его чиновников, и в течение сорока дней не будет дано соответствующее удовлетворение, то XXV «вмес­те с общиной все земли ( cum соттипа totius terrae ) будут понуждать и теснить нас всеми способами, какими только могут, т. е. захватом (наших) замков, земель, владений и всеми другими способами, какими могут, пока (это нарушение) не будет исправлено согласно их решению; неприкосновенной остается (при этом) наша личность и личность королевы нашей и детей наших». Все жители страны должны по этому поводу поклясться XXV. Если между XXV не будет единодушия, то они будут принимать свое решение большин­ством голосов[41]. По-видимому, ни та, ни другая сторона не делали себе иллюзий относительно надежд на соблюдение этого «мира». Бароны продол­жали оставаться с оружием в руках в окрестностях Лондона. XXV проявили суровость и несговорчивость[42]. Стефан Лангтон, сторонник примирительной политики, потерял всякое влияние и впал в неми­лость[43]. Иоанн то падал духом, то принимался тайно готовиться к мести. Он поклялся ни у кого не просить чего бы то ни было с целью отказа от сделанных им «уступок»[44]. И почти сейчас же он отправил послов в Рим, и Иннокентий III своей буллой от 24 августа отменил Великую хартию, как «соглашение подлое, постыдное, без­законное и несправедливое»; она оскорбляла святой престол, так как папа в качестве сеньора ( ratione dominii ) должен был явиться судьей в этой распре; она нарушает права короля и несовместима с его честью; она покрывает позором английский народ, она создает большую опасность для «всего дела Христа»[45]. Через несколько недель должен был открыться латеранский собор. Неразумную рез­кость Иннокентия III можно объяснить лихораДкой теократической экзальтации. Он умер в следующем году (16 июля 1216 г.), не успев помешать Людовику Французскому отозваться на призыв восставших английских баронов[46]. Его преемник, старый Гонорий III, был миролюбив и благоразумен. После смерти Иоанна Безземельного именно он, при содействии другого старца, Вильгельма Маршала[47], спас династию Плантагенетов. 12 ноября 1216 г. Великая хартия была подтверждена, в большинстве своих статей, новым королем Англии, малолетним Генрихом III, «по совету Галона, кардинала- священника, числившегося по церкви Св. Мартина, легата апос­тольского престола», который, за неимением королевской печати, приложил свою рядом с печатью Вильгельма Маршала[48]. Благодаря оказанному им давлению на английское духовенство, на баронов, наконец, на Филиппа-Августа, который не поддержал своего сына, Гонорий III довершил дезорганизацию лиги, образованию которой содействовало тираническое упрямство Иоанна Безземельного и Иннокентия III, вызвавшее ее также на крайности. Мир в Ламбете (11 сентября 1217 г.) был скреплен печатью легата[49]. Генрих 111 мог впоследствии сказать в одном разговоре, переданном нам епископом Робертом Гросстетом: «В то время когда мы были сиротами и несовершеннолетними, когда наши подданные не только отвратились от нас, но даже обратились против нас, в этом время именно наша мать, римская церковь, передала это королевство в нашу власть, помазала нас на царство, короновала, посадила на престол»[50]. Ill РАЗВИТИЕ ОППОЗИЦИИ ПРИ ГЕНРИХЕ III Борьба за Великую хартию кончилась. Что бы ни думать об этом знаменитом акте — мы увидим, какие оговорки вызывает ее толкование, долгое время бывшее общепринятым, во всяком случае он ослабил монархическое самовластие, созданное Генрихом II и его сыновьями, и дал точку опоры для оппозиции. Но конфликты продолжались в течение всего царствования Генриха III. В период его несовершеннолетия происходили продолжительные смуты[51]. Гражданская война, создала привычки к своеволию и разбою. Все были раздражены и не проявлялось никакой солидарности в помощь королевским советникам; понадобилось много времени, чтобы вое становить порядок. Превышение доходов над расходами, долго помогавшее Иоанну поддерживать свое могущество, уступило место дефициту. И притом, как станет править Генрих III, когда достигнет совершеннолетия? Он мог, несмотря ни на что, рассчитывать на лояльность своих подданных. Ему достаточно было только хорошо выбирать своих друзей и слуг, чтобы царствовать спокойно и, пользуясь миром, удовлетворять своим вкусам утонченного люби теля[52], более способного судить о произведениях искусств, чем предводительствовать войском. Но он не сумел заставить себя любить ни английскую церковь, которая никогда не имела в нем надежного защитника, ни своих воинов, которых он водил только к жалким поражениям. Очень набожный и полный воспоминаний о своих молодых годах, он всю свою жизнь оставался под опекой святого престола. Его больше всего упрекали в том, что он доверял только самым близким из окружающих его людей и своим любимцам[53]. Три имеющих большое значение ряда фактов объясняют революцию, которой закончилось его царствование: злоупотребления, совершен­ные его иностранными советниками, попытки святого престола по­работить и эксплуатировать при его содействии английскую церковь и, наконец, повторявшиеся неудачи его внешней политики. Двор Генриха III несколько раз наводнялся иностранцами с очень большими аппетитами. В начале его самостоятельного царствования бароны довольно скоро отделались от прежнего фаворита Иоанна Безземельного, епископа Петра де Рош и его племянника Петра де Риво, большого любителя наживы и в то же время несговорчивого администратора, враждебно смотревшего на других таких же лю­бителей наживы[54]. Но в 1236 г. молодой король женился на своя­ченице Людовика Святого, Алиеноре Прованской, расточительной и властной, которая привела с собой целую свиту провансальцев и савойцев, вскоре приобревших большое влияние, иногда вполне заслуженное своими интеллектуальными достоинствами[55]. Гораздо хуже были Лузиньяны, четыре единоутробных брата короля, явив­шиеся из Пуату после разорения их отца Гуго де Лузиньяна, и матери, Изабеллы Ангулемской[56]. Эти главным образом набросились на общественные должности, на земли и феодальные сборы, нахо­дившиеся в распоряжении короля, на церковные бенефиции и при­страивали своих родственников и клиентов. Начиная с 1240 г. «Дворец» (Hotel), новый административный центр, во времена кризисов становившийся настоящим министер­ством, был всецело во власти иностранцев; гардеробный отдел «Дворца» был переполнен заморскими клерками[57]. Не менее ненавистны были также папские легаты и нунции. Святой престол привык во время несовершеннолетия Генриха III управлять Англией, что он сначала делал с благодетельной умерен­ностью и проницательностью[58]. Но от этого до эксплуатации страны, когда являлась нужда в деньгах и в бенефициях для раздачи, был всего один шаг, который и был сделан, как только возобновилась борьба между папами и Гогенштауфенами. Иностранные фавориты и святой престол навязывали Генриху III внешнюю политику, которая была и бесплодна, и разорительна. Выходцы из Пуату побуждали его вернуть утраченные французские лены и возобновить запоздалую империалистическую политику. Дело шло в особенности о возврате Пуату, которое Людовик VIII завоевал (в 1224 г.), воспользовавшись анархией, царившей тогда в Англии. Походы 1230 и 1242 гг. были, как мы это видели, несчастливы. Генриху III не удалось даже восстановить порядок в Гаскони. Но самой большой его ошибкой было то, что он уступил желанию папы и согласился в 1254 г. принять для своего сына Эдмунда корону Сицилии. Он имел даже безумие поручиться по этому поводу, за папские долги, доходившие до 135000 марок. Его брат, Ричард Корнуольский, окончательно скомпрометировал его, приняв императорскую корону (17 мая 1257 г.)[59]. Естественным последствием такой дурной политики явились фи­нансовые затруднения[60], тем более серьезные, что из английского духовенства все соки выжимал папа; требования монархии и святого престола, предъявлявшиеся то отдельно, то вместе показались скоро невыносимыми. Генриху III все более и более приходилось прибегать ко всяким ухищрениям. Экономические перемены в соединении с ограничениями, наложенными на королевский произвол Великой хартией, которые отчасти соблюдались, уменьшили доходы от домена и случайные поступления. Это уменьшение должно бы было быть уравновешенным системой ежегодных налогов, так же как огромное развитие, которое получили нужды римской курии, должны были привести папскую власть к тому, чтобы установить правильные сборы со всех церковных бенефициев во всем католическом мире. Но тогда все еще держались старых формул добровольной денежной «помощи» в случаях крайней нужды, и такие платежи, будучи необычными, всегда казались обременительными. Долгое время духовенство уступало. Оно вело переговоры с агентами Генриха III относительно «даров», а папа посылал нунциев выкачивать деньги и требовать бенефициев[61]. Иннокентий IV вывел духовенство из терпения. Он требовал огромных субсидий для целей чисто политических; а ведь ни в Англии, ни во Франции вовсе не разделяли его ненависти к Гогенштауфенам. Начиная с 1244 г., оппозиция английской церкви святому престолу начала принимать резкие формы: в следующем году одному папскому нунцию пришлось тайно отплыть из Англии обратно, из страха за свою жизнь. Что касается баронов, то они, даже до достижения Генрихом III совершеннолетия, фактически добились того, что на всякий налог испрашивалось предварительное согласие, не требуя, впрочем, по­мещения статей, касающихся этого согласия, в новых изданиях Великой хартии (1216, 1217, 1225 гг.). Мысль о совете, состоящем из баронов и прелатов, явилась рано (в 1237 г.). Знать в особенности хотела контролировать назначение высших должностных лиц, ко­торых король претендовал выбирать и увольнять по своей воле. Начиная с 1242 г., ввиду невозможности прийти к соглашению, бароны стали давать согласие лишь на денежную помощь (aide), предусмотренную кутюмом, и отказываться от всякой добровольной субсидии. По их мнению, Генрих III должен был или довольство­ваться своими собственными доходами, или допустить их контроль; *мысль о постоянном совете мало-помалу выкристаллизовывалась[62]. При таких-то обстоятельствах и разразился кризис. \ IV РЕВОЛЮЦИЯ. ПРАВЛЕНИЕ СОВЕТА ОКСФОРДСКИЕ И ВЕСТМИНСТЕРСКИЕ «ПРОВИЗИИ» Революция 1258-1265 гг., по своему развитию подобная рево­люции 1215-1217 гг., продолжалась дольше и потрясла Англию глубже. В то время, когда собрался в Лондоне (2 апреля 1258 г.), а потом в Оксфорде (11 июня) парламент, — в последние годы уже начинало входить в употребление это название вместо прежних Magnum Concilium или Colloquium , Generate Colloquium[63] , — в это время терпение англичан истощилось. Недовольные королем, осы­павшим своих любимцев деньгами и подчинявшего свою политику разорительным капризам папы, раздраженные алчностью и угрозами святого престола, они еще более выходили из себя вследствие неурожая и голода. Король внес в парламент «неслыханное» тре­бование папы: собрать налог, равный одной трети всего движимого и недвижимого имущества. Бароны образовали лигу и, вооружены явились в Вестминстер. Несмотря на резкое сопротивление Лузинянов, король уступил, и его единоутробные братья должны были покинуть Англию[64]. Одним из вождей оппозиции был Симон де Монфор, сын знаменитого победителя альбигойцев. Граф Лестерский по своей бабушке, граф Бигорский во Франции, он был могущественным сеньором и, кроме того, женился на сестре короля Генриха. Несмотря на то, что ему было уже пятьдесят лет, его страстный характер не стал спокойнее; как и его отец, он был и великим авантюристом и в то же время фанатичным христианином; его побуждали действию одновременно и особое настойчивое стремление к успеху и безграничное честолюбие, и упорная ненависть, и общие идеи. Он презирал своего шурина, который когда-то поручил ему тяжелую задачу управления Гасконью и водворения в ней порядка, и поддержал его (1248-1254 гг.)[65]. У него были яростные столкновения с королем и с одним из Лузиньянов, и англичане забыли, что также иностранец, чтобы видеть в нем только вождя своей партии. К нему примкнули главы самых знатных феодальных фамилий, к Биго, Богуны, Мортимеры и в особенности Клеры, графы Глостерские; Ричард де Клер, а после него его сын Гильберт, должны бы впоследствии играть, рядом с Симоном, первые роли, не оставаясь,  впрочем, неизменно верными политике графа Лестерского. Если бы бароны оставались объединенными, король, покинутый знатью, окруженный недостойными людьми, никогда не смог взять верх. _ Революция началась с энтузиазмом. Мы имеем трогательное свидетельство об этом в письме одного чиновника курии, кого) относится, по-видимому, к концу июля 1258 г., к тому времени, когда уже образовались комиссия по реформам и комиссия управлению. Бароны, пишет он, и даже сам король, пришли соглашению, чтобы общественные должности впредь занимались только англичанами и чтобы образумить эмиссаров Рима, а также заморских купцов и банкиров. Отчуждение домена, «Дворец» короля, управление замками, все будет обревизовано: «У баронов задача великая и трудная, которая не может быть выполнена скоро легко... Они действуют беспощадно, ferociter . О, если бы им удалось достигнуть хороших результатов!»[66] С первых же дней бароны потребовали образования комиссии XXIV, избранных наполовину ими, наполовину королем, для «1е refurmement е le amendement del estat del reaume» (для реформы и улучшения, положения королевства). Довольно нескладный текст, который современные историки называют «Оксфордскими провизи­ями», состоит из заметок, сделанных частью в начале, частью во время работ этой комиссии[67]. Работы ее продолжались два месяца (май — июнь 1258 г.). Было решено, что король — это было главным пунктом в глазах реформаторов, — будет управлять вместе с частным советом из пятнадцати человек. По способу, излюблен­ному средневековыми людьми, не доверявшими прямым выборам и искавшими средств создать таких выборщиков, которые были бы ответственны за то, что они делают, этот совет XV должен назна­чаться четырьмя выборщиками, которых XXIV наметят из своей среды. Парламент должен заседать три раза в год, но, чтобы умень­шить расходы, будет в обыкновенное время состоять всего из двенадцати человек, избранных общим собранием[68]. Архиепископ кентерберийский Бонифаций Савойский, епископ Вустерский, двенадцать баронов и один единственный советник, преданный сторонник королевской прерогативы, составили эту ко­миссию XV, которая стала главным творцом административных реформ и неоспоримо управляла Англией в течение пятнадцати месяцев (с июля 1258 г. по октябрь 1259 г.). Все важные офици­альные акты упоминают о вмешательстве XV. Они руководили иностранной политикой, обсуждали дела Гаскони, прекратили набеги уэльсцев, вели переговоры со святым престолом и с Шотландией, наконец, решили заключить мир с Францией: истинный автор, со стороны англичан, парижского договора 1259 г. был Симон де Монфор. Вся администрация была в их власти. Чистка персонала производилась с умеренностью, и бюрократическая система осталась почти без изменений. Высшие должности не предоставлялись вель­можам, которые могли бы злоупотреблять ими; было принято за правило, чтобы лица, занимающие эти должности, оставались на них недолго, не больше трех лет, и чтобы они отдавали отчет. Совет XV оставил за собой назначение некоторых чиновников, контроль над важными грамотами и большой печатью, разрешение на уплату долгов, надзор за Палатой шахматной доски и казначей­ством, разрешение возводить укрепления[69]. Местная администрация вызывала большие жалобы. Кастеляны были сменены, и вновь назначенному великому юстициарию, Гуго Биго, было поручено произвести общую ревизию, подобную той, которую несколько лет назад велел произвести Людовик Святой во Франции. Как и ревизии Людовика Святого, эти тоже имели своей целью прежде всего загладить вред, причиненный подданным, в прошлом и настоящем,  чиновниками, нарушавшими свой долг и тиранизировавшими население. Но в Англии они опирались на прочный местный механизм курии графства: четыре избранных ры­царя подготовляли работу в каждом графстве и принимали жалобы. Но жалобы можно было подавать и прямо самому юстициарию. В последнее время была изучена одна местная ревизия и дошедшие до нас свитки, относящиеся к объезду, предпринятому Гуго Биго в 1258-1259 гг. Обнаруженные ревизией факты подобны тем, на которые мы указывали по отношению к Франции; нарушения своего служебного долга шерифами и второстепенными агентами, — вы­могательство денег за пощаду виновными, за освобождение из тюрьмы, за ускорение или отсрочку судебного разбирательства, — беззаконные реквизиции и налоги, мошенничества, причинявшие убыток королевскому домену; иногда также важные проступки и акты жестокости[70]. Не ожидая окончания ревизии, которая, впрочем, так и осталась неоконченной, произвели реформу должности шерифа. В одной петиции, представленной баронами королю в начале кризиса, они указывали, что шерифы злоупотребляли штрафами и что система отдачи графств на откуп приводила к выжиманию соков из поддан­ных[71]. Было решено, что шерифы будут назначаться королем «со­гласно с мнением и по представлению магнатов», что они будут принимать на себя обязательство под присягой, что они будут хорошо оплачены и будут оставаться на своей должности только год. Размеры платы за откуп будут пересмотрены[72]. Но англичане хотели большего. Прокламации реформаторов и объезд, совершаемый Гуго Биго, привели в движение класс, желания и жалобы которого имели очень мало случаев проявиться: мелких свободных держателей, каких в Нормандии называли вавассорами, к которым присоединилась и средняя буржуазия. Они стремились к тому, чтобы самим, через своих избранников, наблюдать за ше­рифом. С другой стороны, в руках крупных баронов скоплялось много сеньорий («honores»), «вольности» которых были очень об­ширны. Совершавшие объезд судьи получили много жалоб на сень­ориальных чиновников и не знали, как согласовать уважение к «вольностям» с обещанием произвести справедливый суд над всеми угнетателями[73]. Требованиями среднего класса, особенно относительно злоупо­треблений, от которых они страдают в крупных барониях, начинается второй акт драмы. Симон де Монфор выступает тогда уж вполне на первый план. Он осуждает эгоизм некоторых вельмож, которые не желают пожертвовать своими привилегиями. Он добивается указа совета (28 марта 1259 г.), который обязывает баронов подчинить свои земли общим правилам производимых королевскими судьями ревизий и удовлетворения жалоб[74]. По все более и более настойчивым требованиям среднего класса сельского населения, усвоившего себе название «общины бакалавров (bacheliers) Англии»[75], в октябре в Вестминстере были изданы новые провизии, дополняющие серию конституционных и законодательных актов, которые можно назвать системой Оксфордских провизий. Эти Вестминстерские провизии увеличивают полномочия совета XV и комиссии XII, присоединяют к совершающим объезд судьям советников для принятия жалоб, предписывают, чтобы при короле всегда было два или три советника «из средних людей», которые не принадлежали бы к числу крупных баронов. В каждом графстве четыре рыцаря будут следить за по­ведением шерифов, даже больше, они его будут выбирать и обычно именно один из этих четырех рыцарей будет избираем в шерифы своими коллегами. Наконец, сеньориальные чиновники должны быть подсудны совершающим объезд судьям. Судопроизводство, принятое в сеньориальных куриях, пересматривается[76]. V ВОЙНА БАРОНОВ И ПРОТЕКТОРАТ СИМОНА ДЕ МОНфОР Это великое революционное усилие, столь благоприятное для среднего класса, раскололо партию баронов. Некоторые из них остались верны Симону де Монфор. Другие сблизились с королем. Генрих III как раз в это время вышел из своего оцепенения. Он долго пробыл во Франции (с 14 ноября 1259 г. по 23 апреля 1260 г.) по случаю заключения мирного договора. Можно ли сомневаться в том, что он много раз разговаривал о своих делах со своим свояком? А Людовик Святой враждебно относился к тем идеям, которыми был воодушевлен такой человек, как Симон де Монфор. Он верил в святость монархической прерогативы. Когда Генрих III вернулся в Англию, снабженный 12500 турских ливров, которые ему дал Людовик IX, он принялся за то, чтобы освободиться от своего совета и от навязанных ему чиновников. Его решимость все еще нередко колебалась, но он становился все более и более смелым в связи с тем, что его противников разъединяла зависть и что ими начало овладевать утомление[77]. Вскоре он нашел поддержку в своем сыне Эдуарде, будущем великом короле Эдуарде I. Молодой принц, склонный к принятию реформ, оказал королевской власти ту услугу, что она не связалась с какой-нибудь из старых партий царедворцев и образовала новую партию, составившуюся частью из людей, ко­торых оттолкнул от себя Симон де Монфор, частью из тех, которые искали немедленной выгоды, в особенности баронов из областей, пограничных с Уэльсом, спешивших заручиться поддержкой короля против Ллевелина[78]. Третейский суд Людовика Святого (Амьенская Миза, 23 января 1264 г.), благоприятный для Генриха III, подтвер­дил две последовательные отмены провизий, которых английский король добился от папы[79]. Но Амьенская Миза не была принята народной массой, которую так долго угнетали королевские чинов­ники. Ремесленники, особенно лондонские, моряки из Пяти Портов, средний класс сельского населения составляли теперь оппозицию. Началась гражданская война, вспыхнувшая благодаря смелой вы­ходке лондонцев. Этот мелкий люд ничего не мог бы поделать, если бы граф Лестерский, возмущенный «клятвопреступным непостоян­ством» баронов, не стал во главе их вместе со своими пятью сыновьями; он одержал большую победу на юге от Лондона при Льюисе (14 мая 1264 г.). Генрих III попал в плен вместе со своим братом, императором Ричардом Корнуольским[80]. Тогда началась дик­татура Симона де Монфор. Этим началась та серия революционных кризисов, которые так часто прерывали течение истории английской монархии; после плененного Генриха III явятся Эдуард III, Ричард II, Генрих IV и Эдуард V, низложенные и умерщвленные в своей тюрьме, Ричард III, убитый в тот самый момент, когда его свергли с престола, Джен Грей, обезглавленная после нескольких недель царствования, обезглавленный Карл I, низложенный Иаков II. Впол­не законно (поставить в этот ряд и событие 1264 г. Нельзя пред­ставить себе эти трагические годы, не вспомнив о силе страстей, которые так часто волновали англичан; уже с XIII в. этот народ был отмечен некоторыми из своих самых характерных националь­ных черт. Симон де Монфор был в течение пятнадцати месяцев протектором. Назначив на все важные посты администраторов по своему выбору, он созвал парламент, в котором рядом с вельможами и прелатами заседали «по четыре честных и благоразумных рыцаря от каждого графства, избранных для этого с одобрения всего графства». Это собрание, открывшееся в Лондоне 24 июня 1264 г., утвердило конституцию, «форму управления сеньора короля и королевства», какую хотел Симон. Генрих III до конца своей жизни должен был оставаться под опекой. Управление переходило к совету из девяти человек, намеченных тремя избирателями: Симоном де Монфор, новым графом глостерским, Гильбертом Клером, и епископом чи­честерским. На самом же деле Симон де Монфор, со скромным титулом сенешала Англии[81], был диктатором. Вынужденный рассчи­тывать только на то, что к нему примкнет средний класс, и желая, чтобы это присоединение, по крайней мере, проявилось торжест­венно, он созвал парламент 20 января 1265 г., первый, в котором можно было видеть одновременно сеньоров, рыцарей графств и горожан. Это был партийный парламент: Симон призвал в него только пять графов и восемнадцать баронов, в которых он был уверен. Зато духовенство, в большинстве своем сочувствовавшее ему, доставило двенадцать епископов, пятьдесят пять аббатов и двадцать шесть приоров. Шерифы должны были «прислать» по два рыцаря от каждого графства, избранных из «самых лояльных, чес­тных и благоразумных», а «город Иорк, Линкольн и другие местечки (boroughs) Англии» должны были прислать по два гражданина на каждый, также тщательно просеянных[82]. Ни этот парламент, ни следующий, который был созван с со­блюдением обычных форм, не принесли умиротворения. Роялисты не признавали протектората Симона де Монфор, и даже сам Гильберт Клер упрекал своего коллегу в высокомерии и алчности. Бароны пограничных с Уэльсом областей не оставляли оружия. Королева приготовляла во Франции отряды для вторжения в Англию. Папские посланцы запугивали духовенство. «Стражи мира» ( custodes pads ), учрежденные в каждом графстве, были не в силах поддержать порядок. Произведенные в последнее время исследования судебных документов показали, что Симон держался только при помощи террора и что _ему не удалось получать регулярные финансовые средства. Он посылал в графства эмиссаров, которые собирали контрибуции и содействовали образованию партизанских банд. Усадьбы родственников и чиновников Генриха III подвергались сис­тематическому разграблению то окрестным населением, то гарни­зонами замков. Моряки буйной конфедерации Пяти Портов сделались пиратами и наводнили Ла-Манш[83]. Бегство принца Эдуарда, которого держали, как заложника, явилось сигналом крушения. Молодой Гильберт Клер присоединился к нему, предварительно получив от него обещание, что монархия будет действовать в духе Оксфордских провизий. Эдуард энергично повел решительную войну. Симон де Монфор потерпел поражение и был убит при Ивземе (4 августа 1265 г.). Ничем не сдерживаемая уже ненависть к нему проявилась со всей яростью. Труп диктатора был изрублен в куски и выброшен на съедение зверям. Роялисты со своей стороны потребовали себе имущество побежденных, на бросились на маноры сторонников Симона и заставили присудить их себе в качестве королевского дара[84]. Недавно открытые документы подтверждают справедливость того, что писал самый умный и •• хронистов этого времени, Фома Уайкс (Wykes), а именно, что «после триумфа неожиданной победы при Ивземе король и его сторонники, далеко не сделавшиеся более благоразумными, наобо­рот, поглупели в своем ликовании забыли позаботиться о будущем», раздавая направо и налево имущество побежденных[85]. Такая политика продлила беспорядки. «Лишенные наследствен­ного имущества» продолжали войну, и в Англии начался хаос. Папа Климент IV, друг Людовика Святого, был того мнения, что Генрих III и его семья погубят себя, а вместе с собой и «благородный лен римской церкви»; его легат, кардинал Оттобони, добился, наконец, того, что было подписано «Кенильвортское соглашение» (Dictum de Kenilworth), и Гильберт Клер, которому было противно положение, занятое королем, потребовал с оружием в руках его исполнения; лишенным имущества разрешено было выкупить свои земли у новых владельцев за цену, которую должен определить суд по степени их виновности. В 1267 г. гражданская война, наконец, прекратилась, оставив Англию в состоянии полного истощения. Королевская власть, обедневшая, лишенная средств действовать, погрузилась в летаргический сон до того момента, когда Эдуард I ее пробудил. Единственным извлекшим из этой борьбы выгоду был Ллевелин, более могущественный и независимый в своем Уэльсе, чем когда бы то ни было[86]. • VI

ХАРАКТЕР И РЕЗУЛЬТАТ ЭТИХ КРИЗИСОВ

Каков был истинный смысл этих движений XIII в. и что из них получилось?

Столкновение между обоими королями и их противниками были жестокими, потому что Иоанн и Генрих III совсем не были подго­товлены к уступкам, а результаты этих столкновений были очень незначительны, так как англичане были еще очень далеки от того, чтобы усвоить себе идею конституционного строя.

Как мы уже говорили, потеря французских ленов не уменьшила королевского могущества в Англии: она ограничила поле деятель­ности людей короля, но зато сконцентрировала их энергию, до сих пор слишком разбрасывавшуюся. Они не перестали быть трудолю­бивыми и предприимчивыми. Большая часть царствований Иоанна и Генриха III является периодом нововведений финансовых и ад­министративных. Вестминстер решительно стал центром государст­ва. Там постоянно заседает Палата шахматной доски, имея свой собственный специальный персонал, свою печать, а вскоре и своего особого канцлера, а под рукой — главную королевскую казну. Эта Палата является великой административной силой, наблюдает за всеми служащими, за деятельность шерифов, назначает ревизии. Она находится в постоянных сношениях с судебной курией, которая также служит интересам короля, развивая новую судебную про­цедуру на основании writs и совершенствуя общее право, common law . Это судебное учреждение, которое во время Генриха III считало в своих рядах таких выдающихся людей, как Брактон, еще не получило своей окончательной формы. Брактон дает нам лучшее описание его, говоря^[87], что в нем находятся главные общие и пос­тоянные судьи, заседающие при короле, a latere regis , т. е. также кочующие, как и он, и «другие постоянные судьи», заседающие «в определенном месте», в Вестминстере; первые судят coram rege , как бы перед королем, и специализируются на крупных уголовных делах и делах, касающихся короля или крупных баронов, а также переданных из других судов; это — отборные юристы, которые разрешают трудные казусы, толкуют и создают право; вторые об­разуют курию общих тяжб. Наконец, рядом с этими официальными отделами есть еще один, который по-прежнему зависит от канце­лярии и который по своему домашнему и расплывчатому характеру дает королю возможность, в случае надобности, избежать контроля даже своих чиновников; это, как мы видели, «Дворец» (Hotel). Чтобы обеспечить связь с местной администрацией, существуют разъездные судьи, которые выделяются из королевской курии, чтобы председательствовать в куриях графств и, в случае надобности, контролировать шерифов. Король, таким образом, располагает очень основательной правительственной оснасткой, способной выдержать всякий шквал. Он почти всегда может иметь к своим услугам людей по своему выбору; к тому же его чиновники, даже имеющие неза­висимый характер, работают все время для его величия и на погибель соперничающих с ним властей^[88].

Из прежней Curia regis сохраняются Совет и Великий совет непосредственных держателей. Эти Consilium и Magnum Consilium . как это показывают и самые названия, являются двумя видами королевской курии, которая по обстоятельствам, или по воле короля, или по известному обычаю то сокращается, то расширяется. Не существует Совета в современном смысле этого слова: король со­ветуется, как и раньше, с людьми, которые находятся при нем и к которым он питает доверие; эти consiliarii во время несовершен­нолетия Генриха III играли большую роль, и бароны могли тогда увидеть, что королевство может управляться советом; но это из­менчивая и подвижная корпорация из знатных и чиновников, это не выделившийся путем дифференциации особый орган; у него нет канцелярии, нет собственных средств добиться исполнения своего решения; только «Оксфордская система» создает настоящий совет в 1258 г. на несколько лет^[89]. Само собой разумеется, нет также и парламента в современном смысле этого слова; это слово появляется в официальных документах в 1242 г., как синоним Magnum Con ­ cilium , так же как во Франции оно около этого же самого времени появляется для обозначения судебной сессии королевской курии; частое употребление этого выражения ничего не меняет по существу. Английский парламент XIII в. является прежде всего собранием магнатов, которые должны, на основании феодальных обязанностей, давать своему сеньору-королю совет своего опыта, так же как помощь своих рук и своего кошелька; они подают свое мнение по делам политическим и очень часто по делам судебным, так как король вовсе не предоставляет монополии профессиональным судьям: окруженный своими баронами, он остается источником правосудия.  Брактон советует отсылать им трудные дела; вот почему парламент в течение долгого времени будет иметь характер главным образом судебный. Парламент все еще курия прежних времен в своем расширенном виде. По обе стороны Ла-Манша древнее учреждение королевской курии продолжает существовать и в принципе остается одним и тем же и там, и здесь.

Наконец, король в Англии, как и во Франции, может призвать в свою курию, кого он хочет. В XII в. уже призывали рыцарей, например, по четыре от графства, чтобы осведомить курию о су­дебных делах. В XIII в. королю иногда кажется выгодным не дово­льствоваться советом своих баронов. И роялисты, и противники короля, и те и другие пытаются во время кризисов опереться на средние классы, и таким образом создаются прецеденты, причем никто и не замечает их важности. Одним из древнейших документов, относящихся к этому вопросу, является письменный приказ от 7 ноября 1213 г.: Иоанн подготовляет войну с Францией; он созывает собрание, в котором элемент мелкого дворянства должен уравно­весить элемент баронов, не внушающих доверия. И король пишет шерифам всех графств:

«Мы приказываем тебе прислать в Оксфорд к 15 ноября всех рыцарей из твоего бальяжа, которые уже призывались, вооружен­ными; а также баронов, лично каждого, невооруженных; и пришли туда к тому же времени четырех благоразумных рыцарей из твоего графства, чтобы поговорить с нами о делах нашего королевства»^[90].

При Генрихе III можно насчитать несколько случаев созыва рыцарей графств, именно в 1227 и в 1254 гг. Начиная с царствования Иоанна есть также примеры призыва горожан в ограниченном количестве. Мы видели, что Симон де Монфор призывает себе на помощь рыцарей и горожан. Генрих III, освободившись от Симона де Монфор, находит еще полезным призвать в 1267 г. «самых благоразумных людей из королевства, великих и малых». В 1268 г. он созывает в парламент уполномоченных от двадцати семи городов. В 1254 г. было особо указано, что два «честных и благоразумных рыцаря», являющихся из каждого графства, должны быть избраны курией графства^[91]. Но обычно этих, нельзя сказать «депутатов», но уполномоченных от среднего класса выбирает шериф. В этом хотели видеть зародыш палаты общин. Это зависит от точки зрения. Можно и в созыве Людовиком Святым горожан для обсуждения «дела о монете» видеть зародыш собраний третьего сословия. Но во всяком случае следует помнить, что обычай призывать в курию «благоразумных людей» из среднего класса уже древний и что парламент, собранный Симоном де Монфор, был крайним средством и что никто тогда и не думал, что создается новое учреж­дение. Казалось естественным, с давних пор, обращаться в некоторых случаях к людям, которые могли доставить ценные сведения и которых было бы полезно осведомить о «делах королевства». Это были очень старые традиции на Западе. Но никто и не мечтал о регулярном представительстве от графств и городов, ни о парламентском контроле^[92].

Единственное препятствие, затруднявшее короля и его чиновни­ков, заключалось, как и во Франции, в феодальном обычае и в частности в обычае, требующем согласия на денежную помощь.

Но существовала ли, хотя бы у юристов, которые окружают короля, идея о том, что права монарха должны иметь границу и что есть правила, которые выше его? Да, эта идея смутно существует, и мы находим ее выражение в половине XIII в. в трудах королевского судьи Брактона. Закон, пишет он, делает короля, и нет короля там, где царствует произвол, а не закон. Будучи орудием и наместником бога, король может делать в своих владениях только то, что спра­ведливо. Против изречения, «то, что угодно государю, имеет силу закона», нельзя возразить, так как «что угодно государю» вовсе не означает то, что дерзко захвачено волей короля, а то, что было сделано с целью утвердить право и было правильно установлено после обсуждения, причем король своим авторитетом подкрепил мнение своих «магистратов». В другом месте Брайтон говорит еще: хотя английские законы и неписаные, это тем не менее законы, так как все, что было справедливо решено и одобрено советом и согласием магнатов и скреплено властью короля, все это имеет силу закона.

Таким образом, король должен уважать закон, и он издает новые законы только по совету магнатов и людей опыта, с которыми он совещается. Но нет никого выше короля. «У него нет пэра, ни соседа, ни высшего над ним», кроме Бога. Никто не может заставить его загладить несправедливость, можно только просить его, и если он откажет, то только один бог может его покарать. Никто не может ни отменить, ни оспаривать, ни истолковывать хартии, ко­торые он дает; если является какое-нибудь сомнение, то только он один может дать объяснение. Только он один может творить право, точно так же как наказание некоторых преступлений и поддержание общественного мира являются его прерогативами и не могут быть переданы другим иначе, как по специальному полномочию^[93].

Я не знаю, правильно ли понимали эти тексты те историки права и политических учений, которые их истолковывали. Мне кажется, что их надо сопоставить с теми, в которых Брайтон заявляет, что только королевская курия может в судебных делах разрешать со­мнительные случаи, которые нельзя объяснить при помощи како­го-нибудь прецедента. Надо представить себе настроение высокомнящего о себе чиновника. Только тогда, пожалуй, можно будет проникнуть в глубину его мысли. Закон и даже король для него лишь отвлеченные понятия. Действительно же, живое, — это курия, частью которой он является, курия, украшенная присутствием ба­ронов или сведенная к совету из «благоразумных людей», знающих свое ремесло. Король, вельможи, которые обязаны оказывать ему помощь, чиновники, которые ему служат, составляют для него одно целое. Теория очень удобная, позволяющая людям из Палаты шах­матной доски и судьями a latere regis управлять, взывая то к богословскому аргументу о короле — служителе Бога, не имеющем себе равного, то к аргументу о согласии магнатов, и противопос­тавляя в том или другом отдельном случае, по мере надобности, то короля магнатам, то магнатов королю. Совершенно так же в настоящее время во Франции какой-нибудь директор департамента в министерстве будет говорить то о законе и о государственном совете, то о воле парламента, смотря по тому, что нужно для данного случая. Противоречия не смущают Брактона и ему подобных: они ими пользуются для того, чтобы делать, что угодно. К тому же этот маккиавелизм, быть может, еще и совсем бессознателен.

Естественно, что короли берут из этих теорий то, что им подходит, в зависимости от их темперамента или от внушений их близких и окружающих их льстецов. В некоторые периоды кризиса их под­держивает в их склонности к абсолютизму даже высшая моральная власть в христианском мире, святой престол, который плохо осве­домлен относительно английских учреждений и настроения умов англичан и подчиняет свою политику преследуемым им видам: крестовому походу или борьбе с Гогенштауфенами.

Иоанн Безземельный вел себя как настоящий тиран. Когда ему в 1215 г. представляют петицию баронов, основанную на обычаях, которые он постоянно нарушал, он восклицает: «Отчего уже вместе с этими несправедливыми требованиями бароны не просят у меня также и моего королевства?»^[94] Он уступит только тогда, когда ему приставят нож к горлу. Бароны своим желанием контролировать его при помощи комитета только возбудят в нем раздражение, и он предпочтет опасности войны. Этот король первый имел на своей большой печати титул короля Англии; предшественники его титу­ловались королями англичан^[95]. Даже во время своей борьбы с папой он искал богословских аргументов для оправдания своего деспотизма бесноватого. Некий Александр Мэсон снискал его благословение тем, что доставил ему эти аргументы:

«Этот лжебогослов, — рассказывает Роджер Уэндоверский, — подбивал его на жестокости своими нечестивыми прорицаниями. В самом деле, он ему говорил, что несчастья Англии происходят не по вине короля, а вследствие бесчинств его подданных. Он даже уверял его, что, как король, он является розгой — орудием Божьего гнева, что государь поставлен для того, чтобы править своими народами при помощи железной лозы, чтобы разбить своих под­данных вдребезги, как сосуд горшечника, наложить на свою знать железные оковы»^[96].

Генрих III имел характер сдержанный и допустил в 1258 г. на некоторое время олигархическое правление; но его близкие в конце концов взяли верх над его мягкостью и восстановили его против баронов. Тон «жалоб короля на свой совет», недавно найденных и относящихся приблизительно к 1261 г., очень любопытен. Это од­новременно и упреки короля и упреки уволенных чиновников. Король жалуется на то, что его взяли под опеку. Он не может стерпеть того, что люди из его совета говорят: «Мы хотим, чтобы это было так», даже не объясняя своих оснований для этого, а между тем эти люди принесли ему свою ленную присягу (оммаж) и клялись в верности. Прежде король опирался на Палату шахматной доски, управляемую людьми мудрыми и добрыми; но в нее посадили новых раболепных чиновников, которые оказываются учениками там, где им следовало бы быть учителями^[97].

Против этих королей, против этих королевских чиновников, же­лавших быть учителями, что могла сделать оппозиция, чего она хотела и чего добилась?

И прежде всего, можно ли допустить существование великого течения в общественном мнении, существование «английской нации», которую, как говорит Стеббс^[98], «события довели до сознания своего единства и своей индивидуальности?» Историки викториан­ской эпохи думали видеть, уже начиная с царствования Иоанна Безземельного, нацию, объединившуюся против короля. Ученые, даже наименее расположенные к парадоксам, держатся теперь того мнения, что от такого представления следует отказаться. Это не значит, что Англия уже в начале XIII в. не представляла собой совершенно иного зрелища, чем Франция того времени, еще неод­нородная и пестрая. Англия была маленькая и имела сильное пра­вительство, — условия благоприятные для единства. Местное обыч­ное право еще существовало, но рядом с ним возросло общее право, common law , которое королевские юристы беспрерывно обогащали^[99]. Прежние- завоеватели-нормандцы и прежние побежденные англосак­сы слились в один народ, которого двуязычие, по-видимому, не очень стесняло. Высшее общество говорит по-французски, но это испорченный французский язык, над которым наши предки уже начинали смеяться^[100]. Средние классы и народ говорили по-английски, и именно на английском языке Генрих III обнародывает в 1258 г.

свое решение присоединиться к Оксфордским Провизиям^[101]. Оба языка еще не проникли друг в друга, чтобы образовать современный английский язык; но культурные люди знают их оба, а кроме того учатся и по-латыни^[102]. Можно уже говорить об английской нации. Но крайнее разнообразие интересов, и в особенности отсутствие выведенного из рассуждения понятия о государстве и о политической свободе, с другой стороны, — представление, что монархическое управление есть личное дело монарха, представление, что только феодальная обязанность совета уменьшает его ответственность, на­конец, представление, что практически от его произвола можно защищаться только соблюдением известных обычаев, сохранением или приобретением вновь вольностей, специально принадлежащих той или другой социальной группе, — все это составляет препят­ствие, почти непреодолимое, для развития политической мысли^[103].

Английские бароны, далекие от того, чтобы вести английский народ к сопротивлению, сами подают пример разделения и полит­ической неспособности. Про них идет слава, что они никак не могут между собой столковаться. Регент Вильгельм Маршал на своем смертном одре в 1219 г. боится возбудить зависть, если назначит себе преемника, и в конце концов оставляет малолетнего короля Генриха под охраной Бога и легата, так как «нет страны, в которой люди были бы так разделены между собой сердцем, как в Англии»^[104]. Иоанн Безземельный добился того, что бароны составили против него коалицию, лишь после долгих лет тирании. Но их партия образовалась на основе лишь скопления личных обид. Хро­нист, лучше всех рассказавший об их восстании, указывает нам мотивы их раздражения, не имеющие ничего общего с политической оппозицией:

«Было в то время много знатных людей в Англии, жен и дочерей которых изнасиловал король, и других, которых он разорил своими незаконными требованиями, и таких, родственников которых он изгнал, конфисковав их имущество, так что у этого короля было столько врагов, сколько у него было баронов»^[105].

Другие современники говорят о предпочтении, которое он ока­зывал иностранцам, о милостях, оказываемых им бродягам, которые вели себя как варвары, о захвате наследства несовершеннолетних, о похищении детей в качестве заложников^[106]. Все эти указания верны, и можно привести имена баронов, которых Иоанн обесчестил и разорил и которые вели войну против него^[107]. И они вели ее без всякой другой программы, кроме уничтожения злоупотреблений, от которых сами страдали больше всего. Текст Великой хартии ясно показывает, что они думали вовсе не об установлении конституци­онного правления, основанного на национальном единстве, а о том, чтобы заставить соблюдать кутюмы, которые их обеспечивали. Как говорит коггсгольский хронист, они хотели покончить «с дурными кутюмами, установленными отцом и братом короля, и со злоупо­треблениями, которые к ним прибавил король Иоанн»^[108]. Их идеал был в прошлом. Их неспособность создать новое публичное право проявляется в тех мерах, которые они принимают для того, чтобы обеспечить выполнение этого «мира»: комиссия XXV, которой по­ручается в случае его нарушения организовать вооруженное вос­стание, — выдумка чисто феодальная. Великая хартия вся проник­нута тем же духом. Самая существенная ее черта — это стремление восстановить старинное феодальное право, под здание которого с давних времен подкапывались юристы курии и королевские чинов­ники и которое грубо сломал Иоанн Безземельный. Так ее и поняли современники. У одного близкого к Иоанну француза, Роберта де Бетюн, был менестрель, которому он заказал историю королей Англии; этот менестрель так излагает содержание Великой хартии: король должен был обещать, что не будет «унижать» (deparager) наследниц, что он уменьшит рельеф, откажется от жестоких законов, ограждающих его заповедники, вернет право высшего суда Сеньорам^[109]. Биограф Вильгельма Маршала также говорит, «что бароны явились к королю по поводу своих вольностей»^[110]. Статьи Великой хартии, даже не относящиеся к этим «вольностям», почти все содержат в себе выгоды или гарантии для знати. Например, статья, запрещающая чиновникам короля конфисковать под предлогом штрафа предметы, нужные серву для того, чтобы работать и жить^[111], приводилась как доказательство того, что права всего народа были защищены от короля баронами; но ведь Великая хартия имеет в виду только сервов, принадлежащих сеньорам, а не королю; она оберегает их имущество, которое является собственностью их сеньора; более точная редакция, принятая при подтверждениях хартии решительно доказывает это.

Статьи, касающиеся щитовых денег и денежной помощи, заслу­живают особого внимания. Никто не показывает лучше, что можно жестоко ошибиться, если изолировать какой-нибудь текст и не углубляться в смысл слов. Выше мы дали буквальный перевод этой статьи. Иоанн увеличил размеры щитовых денег, т. е. налога взамен личного выполнения военной повинности и при помощи штрафов («fines») из него сделали орудие безграничных вымогательств. С дру­гой стороны, под предлогом денежной помощи, которую человек обязан оказывать своему сеньору, он требовал настоящих налогов. Все помнили, что в 1207 г. вследствие отказа в его требовании дать тринадцатую часть доходов мирян и духовенства, он секвест­ровал имущество архиепископа Йоркского, продал имущество аббата Фернесского, наложил штраф на аббата Силебийского. При этих условиях .чего требуют бароны в своей петиции 1215 г.? Того, чтобы за исключением обычной денежной помощи в трех случаях (выкуп, посвящение в рыцари сына, замужество дочери), которая к тому же должна быть «благоразумной», король не устанавливал щитового налога или денежной помощи иначе, как «с общего совета коро­левства», т. е. по решению, с согласия подданных^[112]. Формула неоп­ределенная, в которой невозможно видеть ничего другого, кроме желания заставить уважать старинное правило феодального права, о котором мы так часто говорили: вассал обязан помогать своему сеньору в нужде, но эту «помощь» он дает в том случае, если с ним советуются. Вот и все, чего требовали бароны^[113].

Что касается статьи 14 хартии, относящейся к процедуре, которой нужно следовать при общих собраниях, дающих согласие, то ее нет в Петиции баронов. И что же в нее включали? Напомнили обычаи, применявшиеся при созыве, и прибавили, что, если явятся не все призванные лица, решение будет все-таки признано имеющим силу. Что можно поэтому сказать кроме того, что эта статья, прибавленная после переговоров уполномоченных от баронов с людь­ми короля, отражает желание этих последних? Дело идет о том, чтобы положить конец индивидуальным спорам прелатов и баронов, которые, не явившись в собрание и не дав своего личного согласия на денежную «помощь», отказывались ее платить. Таким образом, эта статья, из которой сделали заслугу баронов, была направлена против них. В подтверждении 1216 г. она исчезла так же, впрочем, как и статья 12, касающаяся согласия на взимание щитового налога и денежной помощи; в конце хартии 1216 г. говорится, что это была одна из тех «статей, содержащихся в прежней хартии, которые казались важными и вызывающими сомнение», и что «прелатам и магнатам» угодно было «их отложить» до тех пор, пока король не получит более обстоятельный совет^[114]. В подтверждении 1217 г., а также 1225 г., которое представляет собой окончательный текст, ограничились следующими словами: «щитовые деньги будут взи­маться впредь так, как они обычно взимались при короле Генрихе, нашем деде»^[115]. Значит, в крайнем случае щитовые деньги могут быть собраны и без предварительного согласия; впрочем, так как они все более и более теряют свое значение, то уступка относительно возврата к старому обычаю имеет фактически мало интереса. Если бы тогдашние англичане обладали политическим смыслом, который им приписывают, они создали бы точный механизм для разрешения чрезвычайных налогов, которые король брал пропорционально доходу или размерам земельного владения. Но ни с той, ни с другой стороны не видели ясно, как разрешить эту задачу. Статья 14 Великой хартии не была разрешением: она говорила о собрании, невозможном на практике, о собрании всех главных держателей; нечего было и думать о том, чтобы часто собирать такое сборище, в котором мелкие непосредственные вассалы короля находились бы бок о бок с баронами; люди короля имели, очевидно, намерение сохранять свои не очень добросовестные привычки: они продолжали бы созывать тех, кого им хочется, и, если приглашение и не доходило до всех, кто имеет на него право, все-таки согласие собрания было бы получено. Не было мысли о создании системы представительства. До нее дойдут лишь медленно и постепенно, под влиянием более разумной практики церкви^[116], и притом не за­трагивая привилегии лордов получать личное приглашение. Заметим, наконец, что решение Magnum Concilium , даже если бы статья 14 и была сохранена, налагало обязательство лишь на светских и церковных вассалов, державших от короля такие лены, на которых лежала военная повинность. Церковные люди, не обязанные военной службой, не участвовали в Magnum Concilium и давали лишь добровольные дары; точно так же подданные, жившие в королевском домене, не платили налогов, разрешенных собранием; они были обложены податью, размеры которой определялись королевскими советниками. Наша современная теория налога ни в какой мере не соответствует понятиям, которые внушала социальная структура XIII в., и не надо поддаваться обманчивости некоторых формул хартий, которые как будто содержат в себе согласие «всех жителей королевства»^[117].

В царствование Генриха III Magnum Concilium получает большее значение в истории финансов; а между тем принципы согласия на денежную помощь остаются те же. Генрих III менее сильный, чем его предшественник, и в то же время имевший большую нужду в деньгах, вынужден уважать обычай и никогда не обходиться без согласия Magnum Concilium , чтобы взыскать чрезвычайную денеж­ную помощь (auxilium). Бароны пользуются ослаблением и ошибками короля, чтобы спорить, вступать в переговоры, добиться удовлет­ворения жалоб, и не всегда соглашаются на то, что у них просят; прежде это бывало очень редко, и нельзя отрицать известного прогресса. Но привычка к частичным совещаниям, идея, что каждый барон дает согласие за свою сеньорию, все еще остаются^[118]. Например, в 1220 г. бароны Йоркшира, не призванные на общее собрание, не захотели платить поземельного налога (carucagium), на который оно дало свое согласие, но шериф пишет Губерту де Бург: «Неко­торые говорили мне, что если король, по своем прибытии в Йорк, созовет магнатов и обратится к ним со своей просьбой, то те согласятся и заставят заплатить «помощь»^[119]. Бароны не догадываются, что единственной серьезной гарантией от произвольного обложения является созыв всех, согласие, данное коллективом, возможно более широким и могущественным, и что именно этого и надо требовать. Люди же короля хорошо видят, что в их интересах дробить эти совещания. Во Франции режим провинциальных собраний явится одним из факторов абсолютной монархии. Он не пустил корней в Англии, но разве многого недоставало для этого?

Во время великого кризиса в царствование Генриха III бароны и не думают создавать парламентский режим, но они накладывают руку на администрацию и управление в качестве советников, ссы­лаясь на феодальный принцип, по которому вассал обязан давать совет своему сеньору. Мы видели, что под выражением «давать королю советы» они понимали: царствовать вместе с ним. На жалобы Генриха III они отвечают, что вовсе не желают умалять его досто­инство или его власть, что они охотно будут слушаться, «когда он скажет правильно», но им нужно обсуждать дела не в его присут­ствии, чтобы быть спокойнее; если они сделают ошибку и назначат плохих чиновников, пусть им это докажут, произведя следствие, и они тогда исправят свои ошибки^[120].

Теория о короле, получающем советы от своих баронов могла, правда, привести к тому, что Англия стала бы управляться сово­купностью главных держателей. Эта именно мысль и выражена в одной любопытной политической поэме того времени:

«Магнатам подобает блюсти за тем, что годится для управления королевством и служит для сохранения мира. Пусть король имеет при себе туземцев, а не иностранцев, и не специальных советников или важных персон, которые вытесняют остальных»^[121].

Этот автор мечтает об Англии, управляемой обширной палатой лордов. Но бароны, устроившие революцию 1258 г., думали, что собрание большого количества магнатов создало бы лишь беспорядок и анархию, и они не имели ни малейшего желания увеличивать прерогативы парламента; мы видели, что они его заменили комиссией из двенадцати членов, работающей вместе с советом XV; олигархия, которую они поставили во главе управления, сводилась к очень небольшому количеству лиц.

К тому же она не смогла долго устоять против эгоистических страстей, ни быть в стороне от раздоров и зависти; она испугалась за свои привилегии и мало-помалу утомилась и распалась. Только один из крупных баронов неизменно поддерживал мысль о том, что такой король, как Генрих III, неспособен править и что его нужно держать под опекой, только один до конца оставался революционером и умер за свои идеи, — это Симон де Монфор. Но Симон не был настоящим представителем английской аристократии того времени; доказательством является то, что один из самых отважных англий­ских баронов, Гильберт де Клер, изменил ему и содействовал его гибели^[122]. Симон являет собой образ великого авантюриста, волонтера, готового пойти на всякий риск. Но прежде всего его надо пред­ставлять себе по образу его отца — фанатичного христианина.

Разгадку его характера и его жизни надо искать в его отношениях с современной ему английской церковью: она и вела его и вместе с тем шла за ним.

Английская церковь, такая бесцветная в конце средних веков, в XIII в. была еще во всем блеске своих добродетелей и своего общественного влияния. Пройдя тяжелые испытания во времена преследований и интердикта, она окрепла и помолодела с приходом нищенствующих монахов, Friars . Первые доминиканцы высадились на берег Англии в 1221 г., первые францисканцы — в 1224 г. Через несколько лет в английских городах, скученных, грязных, зараженных эпидемиями, недостаточно снабженных духовенством, появились по одному — по два монастыря нищенствующих монахов, обеспечивавших горбду церковную службу, проповедь, преподавание, уход за больными. Все эти Friars , как бы ни назывался их орден, способствовали оживлению всего тогдашнего поколения англичан, они принесли ему свой труд, свою веселость, свое бескорыстие, любовь к ближнему святого Франциска, более благородные понятия о жизни, склонность к дружному действию и к жертве^[123]. Благодаря им, а также благодаря таким великим прелатам, как Стефан Лангтон, Эдмунд Рич, Роберт Гросстет, церковь при Генрихе III являлась центром национальной жизни, вдохновительницей сопротивления всякому гнету.

Мы видели, какую выдающуюся роль в конце царствования Иоан­на играл примас Лангтон. Это он направил баронов на то, что бы они. добивались дарования хартии; без него Англия впала бы в анархию. У него было сознание необходимости согласованных дей­ствий. Место, отведенное вольностям церкви в этом «мире» между королем и баронами, достаточно ясно выдает его влияние и его политическое настроение. Он был человек сдержанный и благора­зумный: он не одобрял резкости комиссии XXV и не хотел разрыва с папой. Но примирение было невозможно^[124]. После его отъезда двенадцать епископов из пятнадцати не испугались папского отлу­чения и стали на сторону Людовика Французского^[125]. Это явилось началом больших бедствий для английской церкви: как только удалились французы, она была жестоко наказана легатом, и святой престол усвоил себе таким образом деспотические привычки; одоб ряемый потворствующей слабостью Генриха III, он стал смотреть на Англию, как на страну, которую можно эксплуатировать.

В течение долгих лет английская церковь с трудом защищалась от требований короля и от требований пап. Король требовал денег и старался водворить в епископствах своих иностранных фаворитов, а также, — что являлось традицией династии, — тех чиновников, которые хорошо ему служили; папа под тем предлогом, что Англия была его леном, желал снабжать прибыльными бенефициями своих итальянских клиентов, притом не обязывая их ни пребывать при этих бенефициях, ни исполнять обязанности священнослужителя; в 1241 г. легат сразу потребовал триста бенефициев для итальянцев. Такой деспотизм наносил вред даже и интересам мирян, так как существовало много бенефициев, патронами которых состояли свет­ские сеньоры, наделенные правом назначать своих кандидатов. В 1231 г. один молодой рыцарь, права которого были таким образом нарушены, основал лигу, к которой примкнули знатные люди духовные и даже советники короля. Стали грабить имущество италь­янских бенефициариев; их амбары сжигали или раздавали находив­шийся в них хлеб бедным. Хотели изгнать из Англии всех иност­ранцев, владевших в ней бенефициями. Папа потребовал, чтобы это движение было подавлено, и главной жертвой явился не кто иной, как великий юстициарий Губерт де Бург, который был арес­тован и посажен в тюрьму. Но английская церковь в своей собст­венной среде нашла вождей для руководства сопротивлением. После смерти Стефана Лангтона (в 1228 г.) у нее были и еще мужест­венные примасы. Эдмунд Рич был аскетом, очень далеким от всякого светского честолюбия, а между тем именно он, при помощи угрозы отлучением, сразу очистил двор от фаворитов из Пуату. Архиепископ Бонифаций, хотя и «савоец», не допустил, чтобы судья Роберт Паслью получил епископство, ввиду его невежества в богословии. Многие епископы и аббаты приняли непосредственное участие в революции: вместе с архиепископом в комиссиях 1258 г. фигури­ровали епископы Лондонский, Вустерский, Сольсберийский. Мы видели, что в революционном парламенте 1265 г. было больше прелатов, чем баронов. После своей победы Генрих III подверг преследованию за обиды восемь епископов; аббаты больших монас­тырей, как Бэри Сент Эдмунд, должны были уплатить большие штрафы^{[126] [127]}.

Чтобы составить себе представление о настроении высшего ду­ховенства, не следует доверяться диатрибам некоторых монастыр­ских хронистов, вроде Марганского летописца, считающего притя­зания короля «дьявольскими»^[128], или Матвея Парижского, грубая брань которого по адресу римской курии превосходит антипапистские анафемы XVI в. Обратимся к писаниям Стефана Лангтона и лин­кольнского епископа Гросстета^[129], а также к самим фактам. Мы можем констатировать, что английские прелаты подчиняются реше­ниям папы, когда они находят их справедливыми и благоразумными, и не торгуются с ним о своей поддержке, когда думают, что ему что-нибудь угрожает; точно так же они считают, что должны помочь королю, когда «община» подвергается какой-нибудь опасности. Но они желают обсудить каждый данный случай, сохранить свободу дать или отказать, а также иметь гарантии; король должен иметь хороших советников и прислушиваться к их мнению, соблюдать Великую хартию, и те, кто дает ему свои деньги, требуют себе за это пользования вольностями, которые в ней написаны. Точно так же и папа не имеет права требовать у духовенства субсидий для того, чтобы воевать с Фридрихом II, который не был осужден за ересь приговором церкви. Наконец, канонические выборы и преро­гативы патронов церквей должны быть уважаемы. Роберт Гросстет по этому пункту показал пример непоколебимой твердости и перенес полемику в высшую плоскость, в плоскость интересов религии. Он отправился в Лион в 1250 г., и прочел там перед папой и карди­налами записку, которая стала знаменитой. Он описывает в ней бедствия, причиняемые ненасытной алчностью римской курии; он указывает на то, что духовная жизнь ставится в тяжелое положение благодаря пожалованию бенефициев людям, которые не выполняют своих обязанностей. Он смело говорит:

«Источником всего зла является римская церковь, потому что, пользуясь своим правом давать разрешения и назначать на духовные места, она, нисколько не стесняясь, назначает людей вроде тех, о которых я говорил, — губителей, а не пастырей людей. Она остав­ляет на съедение смерти тысячи душ, между тем как за жизнь каждой из них сын Божий пожелал быть приговоренным к самой позорной смерти. Пастырский труд состоит не только в том, чтобы совершать таинства, твердить церковный часослов, служить обед­ни, — впрочем, и эта работа редко выполняется наемниками, — но чтобы преподавать живую истину, осуждать и, в случае надобности, карать порок, а этого наемники часто не смеют делать. Он состоит также в том, чтобы накормить алчущих, напоить жаждущих, одеть нагих, приютить странствующих, посетить болящих и вверг­нутых в темницу, особенно тех, кто принадлежит к приходу и имеет право на пожертвования со стороны церкви. Эти обязанности не могут быть выполнены доверенными или нанятыми за жалованье, получающими от церкви ровно столько, чтобы не умереть с голода... И если какой-нибудь ревностный епископ отнимает заботу о душах у тех, кто на это не годится, ему приходится подвергаться невы­носимым притеснениям, особенно, если те, кого он отверг, на свое счастье, находятся в родстве с людьми, занимающими должности в государстве, и с сановниками»^[130].

Познакомиться с этими жалобами Роберта Гросстета тем более интересно, что они дают ключ к пониманию того, чем больше всего был озабочен Симон де Монфор. Епископ линкольнский был дей­ствительно вместе с Адамом Маршем и другими францисканцами того же круга, близким другом Симона в течение многих лет^[131]. Он умер еще до революции, но успел повлиять на склад ума Симона. Этот бесстрашный епископ, отказавшись дать пребенду племяннику Иннокентия IV и не боясь отлученйя, писал представителю папы: «В качестве послушного сына я не повинуюсь, возражаю и восстаю»^[132], так как не считал законным ни произвол короля, ни произвол папы. Он написал для графа Лестерского книгу об Основах, королевской власти и тирании. Симон черпал, без сомнения, из этого труда, в настоящее время утраченного, руководящие правила для своей политической мысли. Но Гросстет не имел отчетливого представ­ления о лучших способах гражданского управления: его идеал был за пределами земли. Что для него было важно, это чтобы церковь была свободна и могла печься о спасении душ. Епископ Линколь­нский и францисканцы, окружавшие Симона де Монфор, выставляли перед ним как цель, к которой он должен стремиться, «дело спасения, которое необходимо было совершить в Английском королевстве»^[133]. Симон не был великим государственным человеком, даже мысль о советах, учрежденных в 1258 г., по-видимому, не ему принадлежала; но он был апостолом. Он старался уничтожить монархический деспотизм, созданный Плантагенетами, и поставил себе задачей дело, которое отожествлялось с делом церковных реформаторов, так как вся политика Генриха III за последние двадцать лет была политикой рабского подчинения святому престолу. Современники Симона считали его мучеником и святым. «Мы верим, — говорит уэверлейский летописец, — что он претерпел славное мученичество за мир на земле и за восстановление королевства и нашей матери церкви»^[134].

Итак, нет никакого смысла заниматься исследованием вопроса, был ли граф Лестерский «основателем палаты общин» или не был. Ни на одно мгновение не представлял он себе, чем сделается английский парламент через несколько веков. Когда он созывал собрание 1265 г., он призвал тех, кто выказал сочувствие его усилиям, как клириков, так и мирян. Если бы бароны, в большинстве своем, не покинули „его дела, он не искал бы себе иной поддержки. То, что он созвал, руководясь некоторыми прецедентами, рыцарей графств, что у него явилась мысль призвать также и горожан, это является, конечно, чертой, дополняющей его образ, и окончательно выделяет его из среды баронов, эгоистических и непостоянных, так скоро испугавшихся того, что они зашли слишком далеко. Но это прежде всего событие общего значения, которое выходит за пределы чисто биографического интереса, так как оно показывает такое состояние английского общества, которое побуждало Симона сделать этот шаг, и свидетельствует о распространении революционного движения. Симон де Монфор лишь уловил и использовал это глу­бокое движение, искавшее себе вождя.

Мы плохо осведомлены относительно эволюции мелкого дворян­ства Англии, и история городов еще слишком мало подвинулась вперед, но имеется полное основание утверждать, что XIII век был для класса рыцарей и «бакалавров» эпохой важных преобразований. Феодальная связь между рыцарями и крупными баронами ослабела одновременно с усовершенствованием монархической администра­ции и расширением круга деятельности королевской юстиции. Эти успехи королевской власти нисколько не вредили общественной деятельности мелкого дворянства, напротив^[135]: никогда еще не было так много состоящих из рыцарей комиссий и присяжных, которые подготовляли работу суда, помогали администрации, производили расследования, собирали сведения для Curia Regis , излагали шерифу жалобы графства, раскладывали и собирали чрезвычайные налоги^[136].

Такое упрочение деятельности курий графства и сотни, а также местных комиссий является самой важной чертой, характерной для английского общества в средние века. Городская буржуазия играет и долго еще будет играть в общественной жизни меньшую роль, чем мелкое сельское дворянство. Один только лондонский Сити можно сравнить с крупными городами на материке. У него есть выборный мэр и эльдормены, он сам назначает своих шерифов, см собирает свои налоги. Он принимает в политических движениях шумное участие, не лишенное значения^[137]. Остальные города пред­ставляют собой местечки полуземледельческого характера. Впрочем, XIII век является для них эпохой экономического богатства и политического развития. Большая часть из них принадлежит к королевскому домену; ведь Иоанн даровал или продал более семи­десяти муниципальных хартий, а в царствование Генриха III многие королевские города получили подтверждение или пожалование права не подлежать финансовому контролю шерифа, а также избирать своего reeve (бальи) и своего мэра. При этом развитие городов сопровождалось, как и на материке, жестокой социальной борьбой^[138].

Коротко говоря, в первой половине XIII в. средний класс значи­тельно развился в политическом отношении. Но его более или менее сознательное стремление к независимости не имело никаких последствий общего характера. Так как его интересы противоречили интересам знати, то он не сделал мощного усилия для того, чтобы помочь ей защитить феодальный кутюм против монархии. Очевидно, сеньориальной тирании он боялся столько же, или даже большее, чем тирании королевской^[139]. Этот класс не предъявлял значительных требований в 1215 г., и не занимает очень выдающегося места в Magna Carta . Бароны, однако, нуждались в нем и должны были принимать во внимание и те вольности, которых он требовал. Но, опять-таки за исключением Лондона, он почти не выступал активно во время кризиса и его инертность способствовала тому, что Иоанн Безземельный не был сокрушен окончательно. Наконец, во время революции 1258-1267 гг. злоба этого класса против баронов была еще сильнее, чем против короля. Очень любопытна в этом отношении страница Бертонской летописи, где описывается манифестация 13 октября 1259 г., заставившая баронов обнародовать Вестминс­терские Провизии:

«Община бакалавров¹ Англии объявила сеньору Эдуарду, сыну короля, и другим присягавшим из совета, избранного в Оксфорде, что сеньор король полностью исполнил все, чего потребовали от него бароны, а сами бароны ничего не сделали на пользу государства из того, что они обещали, за исключением того, что было лично им выгодно и в ущерб королю»².

Но попытка Симона де Монфора войти в союз со средним классом не удалась. «Бакалавров» и богатых горожан не замедлили вытеснить более народные элементы, и революция, начавшаяся аристократи­ческой реформой, закончилась не выступлением на политическую арену среднего класса, сгруппировавшегося вокруг протектора, а восстаниями и бесчинством крестьян и мелких ремесленников, во главе которых иногда становились изголодавшиеся священники и бродячие проповедники³.

Различные социальные классы, очень разобщенные между собой, не сумели выступить единым фронтом против королевской власти. Сражение было дано без достаточной политической подготовки. Но оно окончилось, однако, лишь полупоражением. Великая хартия восстановила много кутюмов и гарантий, нарушенных Плантагенетами. В том виде, в каком она была переиздана в 1225 г., она осталась свидетельством победоносной реакции против деспотизма королевской власти. Она содержала в себе лишь практические мероприятия, проникнутые феодальным духом, и не сопровождалась никакой декларацией прав. Но принятие ее всеми партиями означало то, что согласно толкованию, любезному английским богословам, король не должен быть тираном. Наконец, она осталась, как источник публичного права, как арсенал, из которого оппозиция брала свое оружие, где позднее были открыты даже такие принципы, о которых современники Иоанна Безземельного совсем и не мечтали. Ложные толкования некоторых из ее статей не остались без влияния на развитие английских свобод. Великая хартия сохранила силу вли­яния на чувства, которая и до сих пор еще не совсем ею утрачена⁴. Оксфордские и Вестминстерские Провизии восстановили и допол­нили некоторые из положений Великой хартии; эти постановления, утверждающие церковные вольности, феодальные привилегии, га­рантии против некоторых административных злоупотреблений, улуч шающие судопроизводство, введены были в статут, дарованный королем в 1267 г., статут, который был утвержден парламентов в Мальборо'.

Но не было создано никакого прочного аппарата для того, чтобы контролировать монархию и не допускать злоупотреблений. Парла­мент все еще оставался старинным феодальным собранием, которое король созывал и даже определял его состав, когда и как ему вздумается. Попытка с аристократическим советом оказалась совер­шенно несостоятельной. Великая борьба между королевской властью и знатью в XIV в. будет происходить еще на этой же почве, так неудачно выбранной. Наконец, притязания святого престола, которые так близко затрагивали политическую и духовную жизнь страны, еще не были сокрушены: религиозные конфликты будут еще более обостряться до самого того дня, когда король сам сделается папой в Англии и закончит таким образом упрочение своего деспотизма.

 

 

^[1] 627, I, стр. 620.

^[2] 474, глава II и III, 374, стр. 244 и сл. N.-S.-B. Gras, 318. стр. 221-222, издал общий счет «пятнадцатой», взимаемой со всех ввозимых и вывозимых товаров; установление этого налога было одним из главных финансовых нововведений этого времени. В два года он дал 5000 фунтов стерлингов. О вымогательствах разъездных судей в XIII и XIV вв. см. 185, стр. 64 и passim .

^[3] Об этом конфликте и об интердикте: 545, гл. I—IV; 489. стр. 118 и сл. О предшествовавших конфликтах между Иннокентием III и английской королевской властью: 335, глава III и IV.

^[4] 565, стр. 392, 423, прим.; 58, III, стр. 188-189, прим. Р. Моуег'а.

^[5] Само собой разумеется, что выражение «англиканская церковь», как и «галлианская», в то время значило «церковь данного королевства».

^[6] 119, II, стр. 534-535, 540; 6, стр. 33-34; 8, стр. 396 и сл.; 587, стр. 707- 711.

^[7] 122, I, ч. 1-я, стр. 1 ь11.

^[8] 119, II. стр. 550, 7, стр. 275-276; 8. стр. 210-211.

'545, стр. 78, 106 и сл.; 489, стр. 188 и сл.

’72, I, № 34 b 1153. Библиография «Неизвестной хартии» в моей статье: 627, I, стр. 869 и сл. Кроме того: 570, стр. 449-458 и в особенности 545, стр. 113-120.

^[11] 109, стр. 274-289.

^[12] 474, стр. 112-113.

^[13] 587, стр. 710; 545, прил.

^[14] 133, стр. 283-284.

^[15] Для истории всех этих событий главным источником является 119, II, стр. 582-588. См. 489, стр. 206 и сл.; 381, стр. 31 и сл.

^[16] 119, стр. 588-589.

^[17] О датах: 381, стр. 37-41. Об обнародовании: 536, стр. 449 и сл.

^[18] Я следую тексту, изданному Bemont’oM, 17, стр. 26-39;, ср. представляю­щий большой интерес комментарий Mackechnie, 381. О происхождении названия «Великая хартия» (в отличие от Лесной хартии); 676, стр. 472— 475.

^[19]§ 2-11, 16, 26, 27, 32, 46.

^[20] Статьи 15, 16, 27, 43, 60 и т. д.

^[21] Статья 13.

^[22] Статьи 35 и 41.

¹ Статья 45.

^[24] Статья 50.

^[25] Статьи 28-31, 33, 47.

^[26] Статьи 47-48.

^[27] Статья 48.

^J Статья 48. По поводу статьи 23 ср. 381.

^[29] 6 ноября 1217 г.: 133, стр. 344-348. См. мою статью о «Лесе»: 627, II, стр. 790 и сл.

^[30] Статьи 52 и 55.

^[31] Статья 39; 660, стр. 78-95; 543, стр 96 и сл.; 661, стр. 201 и сл.

^[32] Статьи 56 и 59.

^[33] Статьи 20-22.

^[34] Статьи 18-19.

’ Против них именно направлены статьи 36 и 54.

^[36] Статья 34 о письменном приказе (breve), называемом Precipe . Статья 40 запрещает продажу «brefs» и, по-видимому, введена для того, чтобы вос­препятствовать их распространению.

^J Статьи 24-25, 38

^[38] Лондон, таким образом, считается здесь как бы феодальным лицом. См. 143, стр. 705-706; ср. 381, стр. 234-238.

^[39] Статья 62.

^[40] Статьи 49, 51, 58, 69.

^[41] Статья 61.

^[42] См. в особенности 13, стр. 222 и сл.; 59, стр. 151.

⁵ 6, 45; 81, стр. 326-327; булла об отрешении от звания примаса в 122, I, ч. 1-я, стр. 139.

^[44] Великая хартия, ст. 61.

17, стр. 41-44; ср. 142, стр. 26-45 (мало убедительно).

^[46] См. выше.

^[47] 373, стр. 53 и сл.

^[48] 133, стр. 336-339. Отличия от текста 1215 г.: 381, стр. 139 и сл.

^[49] Н. F., т. 17, стр. 1ь11-112.

^[50] 114, № 117.

^[51] См. 644; 490, гл. II—V. Хорошее краткое изложение в 642, стр. 14 и сл . 236, гл. 16.

’370. стр. 33-41.

^[53] 440, I. стр. 286, 294.

^[54] 640, I, стр. 216 и сл.; 473, стр. 111 и сл.

^[55] 485, гл. I-VIII; 640, I, стр. 261 и сл.

^[56] По первому браку жена Иоанна Безземельного. См. выше, стр. 258.

^[57] 640, I, стр. 20, 240-242, 260, 263-264.

^[58] См. 129, I, passim , и предисловие издателя, стр. 20 и сл.

^[59] 167, стр. 129 и сл.; 562, стр. 20-27.

^[60] 680, стр. 710-711; 474, стр. 282, 345, 369-370; 640, I, стр. 268-278; 679, стр. 179 и сл.

^[61] 6, стр. 182, 197, 214 и т. д., и предисл., стр. 20; в особенности 451.

'474, гл. V-VIII:, 152, стр. 26-30;, 167. гл. V, 618, гл. 12-13.

^[63] 133, стр. 319 и сл.; 566, стр. 137-149 Впервые слово «парламент» офи­циально упоминается в Close Roll 1242 г. и в Memoranda Rolls Палаты шахматной доски 1248 г.

ЧОП

^[64] 167, гл. V; 642, стр. 98 и сл.; 627, II, стр. 86 и сл.

^[65] 167, гл. I-IV; 461, гл. VIII; 424, стр. 30-44.

¹ 5, стр. 443-445

^[67] 133, стр. 378-384; 372, стр. 188-200.

О составе комиссий см. удобную таблицу Стаббса, 627, II, стр. 97 и

"Кроме уже цитированных работ, см. в особенности 544, стр. 119 и сл.; 640, I, стр. 295 и сл.; 371, стр. 5 ;и сл.

^[70] 371, стр. 15 и сл.

133, стр. 375, статья 16.

^[72]371, стр. 20-21, 51; 484, стр. 169 и сл.

'371, стр. 20, 56, 60-61, 106-121, 147-149.

^[74] 371, стр. 83-86, 137—142; 167, стр. 169 и сл.; 544. стр. 126-127.

¹ См. ниже, стр. 328. Смысл этого выражения неясен. Здесь дело идет, без

сомнения, о свободных держателях, имеющих достаточный доход, чтобы числиться в классе рыцарей, а также о молодых рыцарях, еще не пол­учивших лена. Это слово (bachelier) применяется иногда также и к рыцарям, состоящим при дворе короля или какого-нибудь крупного барона; см. 641, стр. 89 и сл.; 371, стр. 126-137; мое примечание в 627, II, стр. 95; 544, стр. 129; 539, стр. 42, примечание.

^[76] 133, стр. 389-394;, 371, стр. 50-86-100, 123 и сл.; 139 и сл.; 544, стр. 119 И сл.

^[77] 167, гл. VI и VIII; 544, стр. 132-134; 152, стр. 32; 640, I, стр. 299.

^[78] 643, стр. 77 и сл.

^[79] 133, стр. 395-397; 167, стр. 206-207.

^[80] 167, стр. 209-214; 371, стр. 276, 281-286.

^[81] 346, стр. 121, 124-125.

^[82] Документы об управлении Симона в 133, стр. 397-407. См. 157, стр, 214 и сл.; 152, стр. 32-34; 640, 1, стр. 309-312; 509, стр. 56 и сл.

^[83] 371, стр. 223-239, 286-293; 167, стр. 232 и сл.; 642, стр. 123 и сл.

^[84] 167, стр. 238 и сл.; 371, стр. 149-167, 172-173.

^[85] 137, стр 183-184.

^[86] 371, стр. 167-221, 249, 258-262; 472, стр. 489 и сл.; 640, 1. стр. 313-317; 643, стр. 119-136.

^[87] 20, т. II, стр. 307 и сл.

^[88] См. особенно 640, I, стр. 12 и сл., 23 и сл., 97, 151 и сл., 201-205, 240-241, 256 и сл., 235 и сл.; 473, стр. 111 и сл.; 167, стр. 137-143; 207, стр 19 н сл.; 434, гл VI—IX.

^[89] 152, стр. 16-68; 640, I, стр. 10-12.

^[90] 133, стр. 282; 417, стр. 85 и сл.

^[91] 133, стр. 366.

^[92] 509, стр. 1-83, 259-260; 510, стр. 1-70, 223-224; 530, passim ; 368; Введение; 144, passim ; 677, стр. 735 и сл.; 566, 593, стр. 580-585. Краткое изложение и библиография в 627, III, стр. 725 и сл., или 520, стр. 348 и сл.

^[93] 20, II, стр. 19, 33, 305 и сл. и т. д.; отрывки из Брактона в 133, стр. 412-413; 453, стр. 30-33, ср. 368, стр. 101-103 (заметка The fun ­ damental law in Bracton )', 362, стр. 252-254; 209, стр. 34-40, 66-73.

^[94] 119, II, стр. 586.

^[95] 627, I, стр. 663.

¹ 119, II, стр. 527; ср 538, стр. 246-260.

'J'JQ

^[97] 63, стр. 564 и сл.; ср. 152, стр. 24.

^[98] 627, I, стр. 761. Такие же идеи и в 192, стр. 55-60.

^[99] Брайтон в 133, стр. 412.

^[100] 99, стр. 279 и сл.

‘.133, стр. 387-388; 363, II, стр. 117-119.

^[102] Англичане хвалились тем, что знают три языка: Gens nostra tibus pole ! idiomatibus erudita , scilicet latino , gallico et anglico (80, II, стр. 560-561).

^[103] He следует преувеличивать значение общественного мнения, commune con ­ silium regni , в XIII в. См. ниже.

^[104] 58, стихи 18041-18043; ср. т. Ill, стр. 254-255.

'119, II, стр. 535.

^[106] 13, стр. 232. Поэма, помещенная в 22, стр. 118.

^[107] 545, прил. V; Powicke, lohn, в С. М. Н., IV, стр. 243-244.

^[108] 97, стр. 170.

^[109] 59, стр. 145-146, 149-150.

^[110] 58, стихи 15038-15039.

^[111] Статья 10; ср. 630, стр. 720 и сл.

^[112] О Смысле выражения « commune consilium regni »'. 678, стр. 5 и сл. Capitula que barones petunt , статья 32: 17, стр. 19; ср. статью 12 Великой

хартии. См. выше перевод стцтей 12 и 14.

^[114] 133, стр. 339, статья 42. О подтверждении см. 636, стр. 4 и сл.

^[115] Хартия 1217 г., статья 44 (133, стр. 343); 1225 г., статья 37 (17, стр. 57).

^[116] Относительно идеи представительства в церкви и ее развитие в Англии. 157, стр. 7 и сл., 13 и сл., 30 и сл.; 545, стр. 157-159.

^[117] Ср. 381, стр. 232 и сл.; 474, стр. 9-10, 86-^9, 340-343, 357-369, 388-389.

^[118] 474, стр. 367, 371, 385-392.

^[119] 129. 1, N. 130, стр 151; 474, стр. 129 и сл.

'58, стр. 564-571.

^[121] The battle oj Lewes в 139, стихи 952-958, стр. 120.

^[122] О корыстных мотивах Гильберта де Клер см. 370, стр. 25 и сл. Сам Симон де Монфор также не был чужд личных расчетов.

^[123] 624, гл. III. Критическая библиография в; A. G. Little, A guide Io Fran­ciscan studies, Лондон 1920 г.

^[124] 545, гл. V.

^[125] 517, стр. 121-123.

^[126] 452, стр. 183 и сл.

^[127] 305; 618, гл. 12; 371, стр. 293-297, 303-306.

^[128] Летопись Маргана в Annales Monastici, изд. Luard'a I, стр. 8.

^[129] См. 545, гл. IV—VI; 624, passim.

' 624, стр. 285-288.

^[131] Для всего нижеследующего: 167, стр. 39-48; 624. стр. 269-275 и passim

^[132] Письмо 128 в 114, стр. 436-437.

^[133] Письмо Адама де Марш, № 143 в 3, стр. 274.

ЯЯП

^[134] 7, стр. 365; 590, стр. 283-284.

^[135] 400, стр. 177 и сл.

' См. распоряжение о расследованиях, приказы (brefs), о сборе субсидий, созывы собраний рыцарей и т. д., изд. в 133, стр. 303, 348, 351-366.

^[137] 675, гл. V-X.

^[138] 12, Введ., стр. 54 и сл. См. также выше, стр. 134-137.

^[139] О притязаниях некоторых баронов на верховную юрисдикцию см. 370, стр. 23 и сл.

---

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!