Аниций Манлий Торкват Северин Боэций 4 страница
Но все же сам Аристотель весьма явно показывает, что индивидуальные и частные субстанции являются субстанциями в большей степени. Так как любая вещь — это или субстанция, или акциденция, из субстанций же одни — первые, а другие — вторые, то получается тройное деление, так что всякая вещь или акциденция, или первая субстанция, или вторая. А для того, чтобы их деление произошло согласно описанию, мы говорим таким образом: всякая вещь или находится в субъекте, или в субъекте не находится; из тех, которые находятся в субъекте, одни сказываются о субъекте, другие нет; из тех, которые не находятся в субъекте, одни не сказываются о субъекте, другие же сказываются. Итак, всякая вещь либо находится в субъекте, либо в субъекте не находится. Она или находится в субъекте и сказывается о субъекте, или находится в субъекте и не сказывается ни о каком субъекте, или не находится в субъекте и сказывается о субъекте, или не находится в субъекте и не сказывается ни о каком субъекте. Следовательно, если мы, приняв это, отделим первые субстанции, останутся вторые субстанции и акциденции. Но вторые субстанции — те, которые не находятся в субъекте и сказываются о субъекте. Поэтому они удерживают свое бытие, только лишь сказываясь о других. Сказываются же вторые субстанции о первых, следовательно, предикация относительно первых субстанций является причиной существования вторых субстанций. Ведь вторые субстанции не существовали бы иначе как сказываясь о первых; то же, что находится в субъекте, совершенно не имело бы возможности для существования, если бы каким-либо образом не опиралось на первые субстанции как на основание.
|
|
|
Итак, все существующее, кроме первых субстанций, будет или вторыми субстанциями, или акциденциями. Но вторые субстанции сказываются о первых субстанциях, а акциденции находятся в первых субстанциях. Поэтому все или сказывается о первых субстанциях, как вторые субстанции, или находится в первых субстанциях, как акциденции, что Аристотель изложил следующим образом: «а все прочее или говорится о субъектах — первых субстанциях, или находится в них, как в субъектах», что подкрепил также наидостовернейшими примерами. Действительно, он утверждает, что если акциденция не находится ни в каком субъекте — теле, то и не в каком теле вообще. Ибо если говорится, что [акциденция не находится] ни в чем из единичного, то и ни в чем вообще. Равным образом если «животное» не сказывается о единичных и индивидуальных людях, то не сказывается ни о каком человеке вообще. Поэтому вторые субстанции сказываются в силу того, что существуют первые, а некие акциденции существуют потому, что первые субстанции являются для них субъектами. Если бы первые субстанции не существовали, не могло бы существовать ни то, что о них сказывается, ни то, что находится в них как в субъектах.
|
|
|
«Из вторых субстанций вид в большей степени субстанция, чем род, ведь он ближе к первой субстанции. Ибо если кто-нибудь стал бы указывать, что есть первая субстанция, то он укажет более наглядно и подобающе, назвав вид, нежели род. Так, указывая некоего человека, он явственнее укажет, указав [вид] „человек", чем [род] „животное". Первое в большей степени свойственно некоему человеку, второе — общему. И когда указываешь некое дерево, то явственнее укажешь, указывая [вид] „дерево", нежели [род] „растение"»140.
Известно, что индивидуальные субстанции суть субстанции первые, наивысшим образом и в собственном смысле слова. Вторые же субстанции, то есть роды и виды, как не одинаково удалены от первой субстанции, так и не являются субстанциями в равной степени. Ведь так как вид ближе к первой субстанции, нежели род, он в большей степени субстанция, нежели его собственный род. Так, «человек» ближе к Сократу, нежели «животное», и по этой же причине «человек» в большей степени субстанция. Хотя «животное» и само является субстанцией, но в меньшей степени, нежели «человек». Это происходит потому, что в любом определении вид более подходяще сказывается о первой субстанции, нежели род. Ибо если кто-нибудь желает указать, что есть Сократ, то покажет более близкую и свойственную Сократу субстанцию, если скажет, что он — человек, нежели животное. То, что Сократ — животное, обще с другими, которые не суть люди, как, например, лошадь или бык. А то, что он человек, не является общим ни с чем другим, кроме как с теми, кто содержится под видом «человек». Поэтому обозначение будет ближе к значению, когда индивид указывается посредством вида, нежели когда сказывается имя рода. И точно так же, если кто-нибудь, желая обозначить какое-либо индивидуальное дерево, назовет его деревом: он более близко обозначит, что есть то, что он определяет, чем когда назовет [дерево] растением. Растение же есть род дерева, и оно сказывается также о том, что не является деревьями, например о капусте или о латуке. А потому не подлежит сомнению, что виды в большей степени субстанции, так как ближе к первым и в высшей степени субстанциям, поэтому означенный вид указывает на то, что есть это, более подходяще и наглядно, род же — более отдаленно и обще.
|
|
|
«Далее, первичные субстанции называются субстанциями в высшей степени потому, что они субъектны всему прочему, и все прочее либо сказывается о них, либо находится в них. И как первоначальные субстанции относятся ко всему прочему, так и вид относится к роду: вид субъектен роду, ведь роды сказываются о видах, но не наоборот, вид о родах. А потому и из этого ясно, что вид в большей степени субстанция, чем род»141.
|
|
|
[Аристотель] вновь подтверждает посредством более веского доказательства то, что виды суть субстанции в большей степени; он разъясняет, что это обстоит так, через подобие. Ибо поскольку все субстанции — либо первые, либо вторые, вторые же — либо роды, либо виды, то тот из видов или родов, который найден более подобным первым субстанциям, будет обоснованно считаться субстанцией в большей степени. Но первые субстанции потому называются субстанциями в высшей степени, что они субъектны всему, так что прочее или находится в них, как акциденции, или сказывается о них, как вторые субстанции. Таким образом, то, что привходит в первые субстанции, то же и в виды, ведь виды субъектны всем акциденциям и о видах сказываются роды, но виды не сказываются о родах. Поэтому роды субъектны не в той же степени, что и виды. Ибо виды не сказываются о родах. Следовательно, как первые субстанции субъектны вторым субстанциям и акциденциям, так и виды субъектны акциденциям и родам. А роды, хотя они и субъектны акциденциям, видам все же не субъектны. Поэтому у вида имеется большее подобие по отношению к первым субстанциям, нежели у рода. А если у видов имеется большее подобие по отношению к субстанциям в высшей степени, то они и сами будут субстанциями в большей степени.
Но пусть кто-нибудь не подумает, что мы говорим: те, что суть роды, видами быть не могут, [ведь мы имеем в виду только то], что они не могут быть видами в том, что они суть роды. Ведь [вид], в том, что он есть вид, не сказывается о более высоких [родах], в том же, что он есть род, он сказывается о том, чьим родом он является. Поэтому сами роды не могут быть субъектными тому, родами чего они являются, а виды не могут сказываться о том, виды чего они суть.
«Из самих же видов, не являющихся родами, ни один не является субстанцией в большей степени, чем другой. Не более близко укажешь некоего человека, указывая [вид] „человек", чем когда укажешь некую лошадь, указывая [вид] „лошадь". Также и одна первичная субстанция не в большей степени субстанция, чем другая, ведь некий человек не в большей степени субстанция, чем некий бык»142.
Сказано также (как учил Порфирий в книге о родах, видах, отличительных, собственных и привходящих признаках), что одни [вещи] суть только роды, род которых найти невозможно, другие — только виды, которые не могут быть разделены на другие виды. Это те, которые сказываются в отношении того, что есть это (in eo quod quid sit), о многих различных по числу [индивидах], расположенных под своим видом и не различающихся между собой характером (figura) своей природы: например, «человек» сказывается о единичных людях, «лошадь» — о единичных лошадях, «бык» — о единичных быках. Итак, подобные виды, которые главенствуют над одними только индивидами, такие как «человек» или «лошадь», поскольку не могут быть родами, всегда являются равными субстанциями. Ведь имя «лошадь» столь же близко соотносится с некоей индивидуальной лошадью, сколь и имя «человек» — с неким индивидуальным человеком. Поэтому если виды, которые не являются родами, одинаково отстоят от первых субстанций, то справедливо считается, что они суть равные субстанции: (Аристотель] говорит, что не все виды суть равные субстанции, но только те, которые равно удалены от первых субстанций.
Может случиться и так, что какой-нибудь один вид некоего более высокого рода, будучи сравниваемым с определенным видом [того же рода], окажется в меньшей степени субстанцией, чем этот другой. Так, если кто-нибудь назовет видом животного птицу и человека, то «птица» и «человек» не будут равными субстанциями, так как «птица» выше «человека». Ведь «человек» не делится на другие виды, и есть в большей степени вид. «Птица» же может делиться на другие виды, например, на «ястреба» и «коршуна», которые хотя и являются по виду птицами, однако друг с другом не одинаковы. «Ястреб» или «коршун» суть виды в собственном смысле слова, и они главенствуют над одними только индивидами. А потому «человек» и «ястреб» одинаково отстоят от первых субстанций и суть равные субстанции. «Человек» же и «птица», поскольку «птица» выше «человека», не равные субстанции, ведь «человек» — в большей степени субстанция. Следовательно, те виды, которые одинаково отстоят от своих индивидов являются равными субстанциями. Поэтому виды, которые не являются родами, равноудалены от первых субстанций и называются равными субстанциями.
Очевидно, как не требующее пояснения, что первые субстанции также суть равные субстанции. Ведь некий человек и некая лошадь, поскольку они суть индивиды, суть субстанции в первую очередь, в собственном смысле слова и в высшей степени. Поэтому среди субстанций в высшей степени ни меньшую, ни большую найти невозможно. Индивиды, следовательно, суть равные субстанции.
«Справедливо, что после первых субстанций из всего прочего одни только виды и роды называются вторыми субстанциями: из всего, что сказывается, только они указывают на первичную субстанцию. Действительно, если кто-нибудь будет указывать, что есть некий человек, указывая вид или род, „человек" или „животное", он укажет [его] более близко и ясно. А указав что-нибудь из иного, например, „белый", или „бежит", или что-либо подобное, он будет указывать чуждое. Поэтому справедливо, что из всего прочего только [виды и роды] называются вторыми субстанциями»143.
Аристотель показывает, что по порядку и подобающе после первых, то есть индивидуальных субстанций, расположены виды и роды, являющиеся вторыми субстанциями, [чему] имеется прочное и надежное доказательство, ибо он говорит, что после первых субстанций роды и виды правильно называются вторыми субстанциями. Ведь в определениях, где выявляется субстанция чего-либо, ничто не указывает на первую субстанцию, кроме рода и вида. Ибо о Сократе, если кто-нибудь спросит, чту он такое, скажут: человек или животное; и спрашиваемый о том, что такое Сократ, правильно ответит: человек или животное. Следовательно, вторые субстанции показывают, что такое первые; поэтому, если кто-нибудь, [отвечая] на вопрос, «что есть первая субстанция», назовет [нечто] помимо вторых субстанций, он выскажется в высшей степени неуместно, как если бы спрашивающему, что есть Сократ, некто ответил: «белое», или «бежит», или что-нибудь подобное, не являющееся второй субстанцией; он никогда не назовет ничего подходящего, если выскажет о первой субстанции что-либо, кроме второй. А потому ничего из того, что не является вторыми субстанциями, не разъясняет, что есть первая субстанция; вторые же субстанции суть роды и виды, поэтому правильно, что после первых субстанций виды и роды называются вторыми субстанциями.
«Далее, первичные субстанции благодаря тому, что они субъектны всему остальному и все остальное либо сказывается о них, либо в них находится, называются субстанциями в собственном смысле слова. И как первые субстанции относятся ко всему прочему, так же ко всему остальному относятся виды и роды первичных субстанций. О них ведь сказывается все остальное: действительно, некоего человека назовешь грамотным, следовательно, назовешь грамотным и человека и животное; так же и во всем прочем»144.
Это доказательство той же вещи, посредством которого [Аристотель] достовернейшим образом подтверждает, что роды и виды правильно расположены после первых субстанций. Ведь об индивидах говорится, что они суть первые субстанции и что они подлежат всему остальному потому, что они подлежат предикации вторых субстанций и вторые субстанции сказываются о них, и потому, что они подстоят (subdare) акциденциям так, что те могут существовать. Поэтому [индивиды] являются первыми субстанциями.
И как первые субстанции субъектны акциденциям, так же и вторые. Ведь поскольку некий человек субъектен акциденциям, акциденции подложены (supponitur) и [вид] «человек» и [род] «животное», и поскольку некий человек, то есть Аристарх, является грамотным, то является грамотным [вид] «человек», а также [род] «животное». Поэтому первые субстанции субъектны акциденциям в первую очередь, вторые же — во вторую очередь, и как первые субстанции субъектны и акциденциям, и вторым субстанциям, так и вторые субстанции подложены акциденциям. А вторые субстанции суть виды и роды. Следовательно, правильно установил [Аристотель], что после первых субстанций роды и виды являются вторыми субстанциями.
«Для всех субстанций является общим не находиться в субъекте. Действительно, первая субстанция не сказывается ни о каком субъекте и не находится в субъекте. Относительно вторых субстанций это также несомненно, поскольку ни одна из них не находится в субъекте. Ведь [вид] „человек" сказывается о субъекте — некоем человеке, но он не находится в субъекте, ибо „человек" не находится в некоем человеке. Точно так же о субъекте — некоем человеке — говорится как о животном, но животное не находится в некоем человеке»145.
После перечисления субстанций и деления, в котором [Аристотель] объявляет, что одни [из субстанций] первые, а другие вторые, он, поскольку не дано никакого определения субстанции (ибо наивысший род не имеет определения), стремится отыскать некое особое свойство (proprietas), как бы некий знак (signum), посредством которого мы можем познать субстанцию, и прежде указывает, что может быть характерным для самих субстанций вообще, а затем исследует то, что является для них собственным признаком. Он начал с этого для того, чтобы без какой бы то ни было ошибки перейти к этому истинному собственному признаку и показать, что подлинным собственным признаком субстанций является последний [из трех перечисленных ниже].
[Термин] «собственный признак» употребляется в трех значениях. В первом случае он есть то, что свойственно всему определенному виду, и не только ему одному, например, для человека — быть двуногим. Ведь всякий человек имеет две ноги, но не только он — птицы также двуноги. Или же, [собственный признак] есть то, что свойственно только одному виду, и не всему, как, например, тому же человеку свойственно знать грамоту, но не всякому человеку, и, действительно, не всякий человек грамотен. Третье же значение собственного признака таково: он свойствен всему виду, и только ему одному, и всегда, как, например, [человеку] — способность смеяться. Ведь всякий человек способен смеяться, и человек — единственное животное, которое смеется.
Итак, два первых из указанных [значений] (всему [виду] и не только одному ему и только одному [виду], но не всему) мы назовем некими собственными признаками, которые, как представляется, далеки от истины собственных признаков. Тот же третий (присуще всему виду и только ему одному) действительно есть собственный признак. Те [собственные признаки], которые были упомянуты ранее, не являются подлинными и называются «сопутствующими», этот же последний есть истинно собственный признак. Следовательно, Аристотель, какие бы он ни нашел собственные признаки такого рода, то есть те, которые [свойственны] одним только субстанциям, но не всем или всем, но не им одним, отклоняет их как неистинные по отношению к определенной природе чего-либо. Истинным же он полагает тот последний, который подходит всякой субстанции и только ей одной. В самом деле, собственные признаки суть то, что обращается, как, например, то, что является человеком, способно смеяться, а то, что способно смеяться — человек. А способно обращаться только то, что свойственно всему [виду] и только ему одному, ибо не подходит чему-то иному в большей или меньшей степени. Предварительно отметив это, мы переходим к речи [Аристотеля] и изложению самого [соответствующего] места [из его книги].
Итак, Аристотель говорит следующее: «для всех субстанций является общим не находиться в субъекте». В самом деле, первые субстанции, то есть индивиды, не находятся в субъекте, что совершенно ясно демонстрируется следующим: частная субстанция никоим образом не может быть акциденцией чему-либо. Однако вторые субстанции имеют видимость нахождения в субъекте, поскольку создается впечатление, что вторые субстанции находятся в субъектах, то есть в первых субстанциях, но это ложно: вторые субстанции только сказываются о первых субстанциях, но не находятся в них. Ибо животное только сказывается о некоем человеке, но не находится в нем как в субъекте. Это доказывает то обстоятельство, что индивиды всего того, что находится в субъекте, также находятся в субъекте. Например, поскольку цвет находится в субъекте — теле, и некий [определенный] цвет опирается на субъект — тело. Здесь же, поскольку первые субстанции, то есть индивиды, не находятся в субъекте, то и их универсалии, то есть вторые субстанции, которые суть роды и виды, не могут опираться ни на какой субъект. А потому вторые субстанции соотносятся с первыми лишь как с субъектами предикации, но не находятся в них как акциденции. Вот еще один важнейший аргумент, подтверждающий, что вторые субстанции не находятся в субъекте: все, что находится в субъекте, может изменяться, субъектная же [субстанция] не меняется. Так, цвет, находящийся в теле, остающемся тем же самым, может изменяться, например, становиться из черного белым. Вторые же субстанции не изменяются, если не изменяются первые субстанции.
Доказательство же того, что вторые субстанции не находятся в субъекте, которое предлагает сам Аристотель, таково: сперва он учит, что у того, что находится в субъекте, только имя может сказываться о субъектах, смысл (ratio) же — никогда. Ведь если белое находится в теле, то говорится, что тело белое, и белизна сказывается о теле, однако, тело имеет одно определение, а белизна — другое. Вторые же субстанции и сказываются о первых посредством имени и связаны определением. В самом деле, некий человек — это и человек, и живое существо, но некий человек определяется смыслом (ratio) как человека, так и животного. И, согласно справедливейшему замечанию, все, что находится в субъекте, сказывается о субъекте эквивокально. Вторые же субстанции сказываются о первых не эквивокально, но унивокально, потому что, как уже было сказано, согласуются и именем и определением. Поэтому как первые субстанции не находятся в субъекте, так же лишены субъекта и вторые. Следовательно, не находиться в субъекте — общее для всех субстанций, и для вторых, и для первых, и, какая бы ни была субстанция, [из вышесказанного] следует, что она не находится ни в каком субъекте.
Но, спрашивается, присуще ли данное [свойство] одной только субстанции или чему-либо еще? Ведь если это присуще одной только субстанции, то [данное свойство] — не находиться в субъекте, поскольку оно, как мы показали, присуще всем субстанциям, — будет именоваться подлинным собственным признаком субстанции. Ведь истинным собственным признаком является тот, который присущ всему [виду] и только ему одному; однако это [свойство — не находиться в субъекте], не является собственным признаком субстанции, что Аристотель и подтверждает правдоподобнейшим доказательством, говоря:
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 239; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!