ЛЕТОПИСАНИЯ О БОГАХ И ПРАВИТЕЛЯХ 1 страница

Тысяча журавлей. Антология японской классической литературы VIII–XIX вв.

ПОСВЯЩАЕТСЯ УЧИТЕЛЯМ

Составитель Т. П. Редько

Перевод с японского

А. Е. Глускиной, В. Н. Горегляда, А. А. Долина, Г. Б. Дуткиной, Е. М. Дьяконовой, Л. М. Ермаковой, Н.Г.Иваненко, Н.И.Конрада, В.В.Логуновой, И. Л. Львовой, В. П. Мазурика, В. Н. Марковой, И. В. Мельниковой, А. Н. Мещерякова, Е. М. Пинус, З. Рахима, Т. И. Редько‑Добровольской, В. С. Сановича, Т. Л. Соколовой‑Делюсиной, А. Н. Стругацкого, К. Е. Черевко

А.Е. Глускина (наследник), 1972;

В.Н. Горегляд (наследники), 1988;

З.Рахим (наследник), 1961;

Н.Г.Иваненко, 1974;

В.В.Логунова (наследник), 1976;

И.Л.Львова (наследник), 1974, 1982, 1986;

Е.М. Пинус, 1974;

А.Н. Стругацкий (наследник), 1961;

К.Е. Черевко, 1974

А.А. Долин, 1982, 1986, 1997, 2001, 2004;

Г.Б.Дуткина, 1990,2004;

Е.М. Дьяконова, 2000, 2004;

Л.М.Ермакова, 1979, 1982, 1997, 2004;

Н.И.Конрад (наследник), 1974, 1979;

В.П. Мазурик, 1991, 2004;

В.Н. Маркова (наследник), 1968, 1972, 1975, 1979, 1993, 2004;

И.В.Мельникова, 1991, 1994, 2001, 2004;

А.Н.Мещеряков, 1984, 2000, 2004;

Т.И. Редько‑Добровольская, 1975, 1984, 1989, 1991, 2004;

В.С.Санович, 1973, 1975, 1990, 2004;

Т.Л.Соколова‑Делюсина, 1979, 1991, 2004

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

В предлагаемой вниманию читателей Антологии представлены все виды классической японской литературы (поэзия, проза, драма) в ее поступательном историческом развитии на протяжении двенадцати веков (VIII–XIX).

Составить такую книгу оказалось возможным только потому, что все или почти все главные произведения, появившиеся в Японии за этот период, были воссозданы на русском языке усилиями трех поколений ученых‑востоковедов.

В Антологии пять разделов, соответствующих принятой в Японии периодизации по эпохам: Нара (VIII в.), Хэйан (IX‑XII вв.), Камакура (XIII‑XIV вв.), Муромати (XIV‑XVI вв.) и Эдо (XVII– первая половина XIX в.).

Внутри разделов произведения сгруппированы по жанрам, сохраняя при этом свою автономность. Каждый материал оснащен предисловием и комментариями и поэтому может восприниматься как отдельная, самостоятельная публикация. Вместе с тем короткие, но емкие по содержанию статьи, написанные переводчиками специально для этого издания, в совокупности образуют солидный очерк, позволяющий проследить магистральный путь развития японской литературы за двенадцать столетий. Таким образом, на взгляд составителя, Антология может служить не только путеводителем по японской классической литературе для многочисленных ее любителей в нашей стране, но и серьезным подспорьем для студентов, изучающих Японию.

Символично, что идея издания этой книги принадлежит издательству «Азбука» в Санкт‑Петербурге – городе, где в начале прошлого века сформировалась школа отечественного японоведения, основанная Николаем Иосифовичем Конрадом (1891‑1970).

Истинный русский интеллигент, ученый‑энциклопедист, просветитель и педагог, Н. И. Конрад сплотил вокруг себя коллег и единомышленников, которым суждено было стать первопроходцами в деле освоения художественной культуры Японии. Благодаря Н. И. Конраду и его ученикам – Н. И. Фельдман, А. Е. Глускиной, В. Н. Марковой, Н. Г. Иваненко, И. Л. Львовой, Е. М. Пинус и др. – многие из самых значительных произведений японской классики обрели новую жизнь на русском языке и стали достоянием отечественной науки и культуры.

Перечитывая сегодня шедевры японской средневековой лирики, прозы и драматургии в переводах, выполненных представителями этой когорты, хочется повторить вслед за Беллой Ахмадулиной: «...Непостижимая даль иного языка, иного времени, иной пленительной души, накрепко зашифрованной в таинственные знаки, оберегающие замкнутость национального духа от глубокого любопытства чужестранцев, – все это преодолено, но вовсе не обижено, не повреждено, а в целости и сохранности преподнесено нам для нашей радости. Предаваясь блаженству этого чтения, мы не замечаем, что предаемся важному поучению, просвещению, улучшению ума и сердца, которые даются нам удобно и легко, – тяжким усилием чьей‑то любви, кропотливости, сосредоточенности, многознания и прочих знаний, для краткости и справедливости именуемы талантом переводчика...»[1]

Настоящая Антология – дань памяти ушедших от нас Учителей и вместе с тем – отрадное свидетельство того, что заложенные ими традиции находят продолжение и в наши дни в работах их учеников и последователей.

Большинство помещенных в этой книге произведений было впервые опубликовано издательством «Художественная литература», где автору этих строк выпала честь участвовать в издании японской классической литературы на протяжении тридцати лет, сначала в качестве редактора, а впоследствии – заведующей Редакцией литератур зарубежного Востока и Африки.

В заключение хотела бы выразить признательность всем участникам этого коллективного издания, предоставившим для него свои переводы и сопроводительные статьи. Особая благодарность – А. А. Долину и В. С. Сановичу, с готовностью взявшим на себя труд написать соответствующие статьи к переводам покойных авторов. Приношу свою благодарность издательству «Азбука» в лице его директора М. И. Крютченко, главного редактора Н. А. Жижиной, редактора И. Н. Тарасенко, художественного редактора, корректоров, наборщиков – словом, всех, кто внес свою лепту в создание этой книги.

Т. П. Редько

Период Нара VIII в.

ЛЕТОПИСАНИЯ О БОГАХ И ПРАВИТЕЛЯХ

История древней японской литературы во всех исследованиях, учебниках и хрестоматиях обычно начинается с двух произведений – «Записей древних деяний» («Кодзики») и «Анналов Японии» («Нихон сёки»). Нередко японские авторы, говоря об этих двух произведениях, пользуются искусственно сконструированным общим названием «КиКи» – оно состоит из последних иероглифов этих двух слов.

Соблазн объединить эти два произведения действительно велик. Судя по датировкам, данным в самих памятниках, время их завершения чуть ли не одно и то же: «Кодзики» – 712 г., «Нихон сёки» – 720 г.

Содержание этих летописно‑мифологических сводов, во всяком случае их тематика и общее назначение, тоже представляются весьма похожими. Это – характерное для всех времен и широт стремление находящихся у власти элитарных групп обосновать незыблемость и законность своего правления, а также нового государственного образования, установить для этих понятий центральное место в пространстве культуры, сформировать историческую ось, которая обеспечила бы стабильность и преемственность укоренившихся порядков.

Этого требовала эпоха – время грандиозного культурного проектирования и строительства, когда японская культура еще только начинала складываться и обретать индивидуальную конфигурацию. Введение и оправдание новаций сопровождалось и первой письменной фиксацией культурной памяти, то есть организацией прошлого. Разумеется, эта фиксация была целенаправленной и умышленной – другой она быть просто не могла, поскольку это была творческая деятельность по собиранию, осмыслению и переинтерпретации предшествующих культурных смыслов.

Итак, сходство целей этих двух памятников очевидно, но в таком случае почему же нельзя было обойтись одним? Эта проблема, а также множественные и существенные различия между двумя книгами по‑прежнему остаются загадкой для историков и культурологов, порождая бесчисленные концепции и гипотезы.

Например, конечное «ки» в названиях сейчас звучат по‑японски одинаково. Однако в Китае, откуда в начале японской истории была заимствована вся ученость – от иероглифики и магической практики Инь‑Ян до буддизма, не говоря уже о костюмах, утвари и т. п., – эти два понятия принципиально различались, да и записываются они разными иероглифами, соответствующими разным жанрам словесности, которые условно переводятся как «записи» и «анналы».

«Кодзики», согласно традиции, опирающейся на Предисловие к тексту, были записаны придворным Оно‑Ясумаро со слов «хранителя (хранительницы?) памяти» по имени Хиэда‑но Арэ (мы не знаем, женщина это была или мужчина). Необходимость записать предания разных родов объяснялась в Предисловии Ясумаро тем, что в устной традиции накопилось много ошибок относительно прошлой истории.

«Нихон секи» никакого Предисловия не содержит, но из других источников мы знаем, что авторство этой книги приписывается принцу Тонэри. Современные исследования свидетельствуют, однако, что этот летописно‑мифологический свод, вероятно, был составлен не одним человеком, а целым комитетом, за деятельность которого отвечал перед двором принц Тонэри. Очевидно, что разные свитки «Нихон сёки» написаны разными людьми – у них разная стилистика, излюбленные слова и иероглифы, разные темы, идеологические цели и т. п.

Еще отличия – «Кодзики» состоят из трех свитков, «Нихон сёки» – из тридцати, обе книги написаны по‑китайски, но китайский язык «Нихон сёки» несравненно выше и сложнее, чем язык «Кодзики». Последний, кстати, хоть и несовершеннее, но легче конвертируется из китайского в японский – может быть, таково и было намерение составителей, думают некоторые историки. Весьма вероятно также, что к составлению памятника были привлечены и так называемые торайдзин – «люди, пришедшие из‑за моря», то есть китайские и корейские ученые, знатоки основных книг китайского классического наследия, а также официальных летописей разных царств Китая и Кореи. Благодаря им «Нихон секи» оказались насыщены прямыми и скрытыми цитатами из этих китайских памятников.

«Кодзики», в противоположность этому, производят впечатление памятника более цельного и безыскусного. Цельность «Кодзики» оттеняется еще более тем обстоятельством, что в «Нихон сёки» содержится по нескольку вариантов одного и того же мифологического сюжета или предания, словно записи делал какой‑нибудь современный этнограф, выехавший на полевые исследования. В «Кодзики» же мифические повествования выдержаны почти в едином «ладу».

Итак, обе книги содержат травильную», по замыслу их составителей, историю страны и ее правителей, ее культов и религиозно‑культурных центров. Однако при всем внешнем и структурном сходстве этих двух памятников, задачи их все же были, видимо, различны, хотя, как уже говорилось, относительно характера этих задач существует несколько разных, никак не сводимых воедино точек зрения.

Одна из наиболее распространенных гласит, что «Кодзики» были созданы, так сказать, для внутреннего употребления, обращены к аудитории внутри страны и имели целью прежде всего составление генеалогии рода, пришедшего к власти, а также возведение этой генеалогии к «эпохе богов» и тем самым ратификацию сложившегося положения вещей.

«Нихон сёки», как предполагается, в свою очередь, были обращены к «зарубежным читателям», адресованы дворам Китая и Кореи, и имели целью удостоверить не только древность и могущество рода, объединившего (покорившего) другие племена на большой части японской территории, но и утвердить статус возникшего государства как сильного и авторитетного образования, имеющего божественное происхождение, мифологические корни и давнюю историю, – то есть главная цель «Нихон секи» – поднять историю от уровня отдельного рода до уровня всей страны. Кроме того, этим памятником составители, возможно, стремились засвидетельствовать высокий культурный уровень японского двора, владение летописно‑исторической традицией в китайском ее понимании и языком классических памятников китайской древности.

Одну из любопытных гипотез, касающихся роли этих двух памятников, предложил японский исследователь Уэно Макото, суммировавший данные относительно так называемого могари (предварительного или временного захоронения), то есть совокупности обрядов, которые проводились в связи со смертью правителя и продолжались, бывало, по нескольку лет, вплоть до погребения тела в кургане. Как правило, среди исполнителей обрядов были ближайшие члены семьи скончавшегося правителя и претенденты на престол (часто читали эпитафию не они сами, а придворные от их имени). То есть в конечном счете выбор читающего эпитафию – состоящую, собственно, главным образом из преданий о предках и первопредках – был напрямую связан с вопросом о престолонаследнике. Создать раз и навсегда действующий текст такой эпитафии‑предания о предках означало бы избавиться от ненадежного «личного фактора» в этой фундаментальной юридической процедуре и обеспечить одному роду преимущество над всеми остальными.

Некоторое время считалось, что «Кодзики» – это собрание мифов в чистом виде, а «Нихон сёки» – документ по преимуществу политический или идеологический. Так думал, в частности, Мотоори Норинага, ученый так называемой Школы Национальной Науки, враг «всего китайского», искавший национальной идентичности, который в XVIII в. провозгласил «Кодзики» истоком всей японской культуры, – правда, при этом ему пришлось пренебречь тем обстоятельством, что именно «Нихон сёки» на протяжении всей истории оказывали заметное влияние на культуру, в то время как «Кодзики», в сущности, почти нигде и не упоминались.

В отличие от «Кодзики», почти сразу после завершения «Нихон сёки» при дворе установился обычай обрядового чтения определенных фрагментов памятника в определенные дни года – наподобие чтения буддийских сутр.

Интересную мифологическую интерпретацию этих двух памятников предлагает японский ученый Кооноси Такамицу. С его точки зрения, общепринятое выражение «КиКи» («мифы „Кодзики"‑ „Нихон сёки"») – абсурд. Речь должна идти не об одной единой мифологии, а о двух разных мифологиях. По его мнению, для «Нихон секи» отправной точкой послужила космология Инь‑Ян, для «Кодзики» – космология типа мусухи («жизненная сила», «энергия жизни»).

Упомянем также авторитетную теорию Окада Сэйси и Мацумаэ Такэси. В соответствии с этой теорией мифы «Кодзики» и «Нихон сёки» представляют собой символическое истолкование принятых при дворе обрядов, объяснение их религиозного смысла, а также запись исполняемых при этом песен, описание танцев и т.п. Примечательно, что в этой теории подыскивается объяснение и большому количеству приводимых в «Нихон секи» разноречивых версий – как раз тогда, в период создания «Нихон секи», в Японии под китайским влиянием внедрялся свод законов «Тайхо рицурё». Так вот, обряды разных родов, не вошедшие в новый кодекс, но исполнявшиеся при дворе до этого, то есть до установления новых порядков, и составили, по предположению исследователей, разные версии одних и тех же мифов, приводимых в «Нихон сёки».

К настоящему времени практически все основные памятники, связанные с японской мифологией, переведены на русский язык, так что читатели могут сами судить о справедливости изложенных выше теорий. В данной антологии японские мифы представлены фрагментами из «Нихон сёки». Выбор этот, пожалуй, оправдан, ведь эта книга на протяжении веков была в Японии наиболее авторитетной в круге древних письменных памятников. Кроме того, самая полная и разнообразная среди всех, она послужила, как нам кажется, чем‑то вроде испытательного стенда, стала своего рода лабораторией японской культуры, где впервые были испробованы самые разные жанры – не только легенды, сказки, исторические хроники и предания, но – еще в свернутом виде – здесь нашлось место и лирической миниатюре, и повести ‑моногатари, и начаткам поэтики и лингвистики, и даже анекдотам с каламбурами и игрой слов. И прежде всего, разумеется, мифическим повествованиям об «эпохе богов» и первопредках Идзанаги и Идзанами, породивших «Восемь Великих островов» и населивших их людьми...

Л. М. Ермакова

ЗАПИСИ ДРЕВНИХ ДЕЯНИЙ[2]

Свиток I

Глава 1

Пять несравненных божеств являются в мир

Когда были положены начала Неба и Земли, явилось в мир на Такама‑га‑хара, Равнине Вышнего Неба, верховное божество по имени Амэ‑но‑ми‑накануси, Верховный владыка середины Неба.

А за ним явилось в мир божество – родоначальник небесных богов по имени Таками‑мусухи, глубокочтимый мировой дух творения на высоком Небе.

А за ним явилось в мир божество – родоначальник земных богов по имени Каму‑мусухи, Божество – мировой дух творения. Вся эта троица божеств явила и сокрыла свои лики порознь.

А затем, когда Земля была еще совсем юной и плавала, словно масляное пятно, колыхаясь, как студенистая медуза, явился в мир, вырвавшись из ее недр, словно молодой побег бамбука, бог роста и проявления скрытых сил природы по имени Умаси‑асикаби‑хикодзи, Божество – священный сын, дух природы, явленный в могучем побеге бамбука.

А за ним явилось в мир божество – страж вечности и незыблемости Неба по имени Амэ‑но‑токотати, Вековечная опора Неба.

Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь. Отмечены свыше пять поименованных божеств как несравненные божества неба.

А затем явилось в мир божество – страж вечности и незыблемости Земли по имени Куни‑но‑токотати, Вековечная опора Земли.

А за ним явилось в мир божество обильных нив по имени Тоёкумоно, Поле щедрых даров.

Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь.

А за ними явился в мир бог зыбкой почвы по имени Ухидзини, Земная хлябь.

А за ним явилась в мир богиня твердой почвы по имени Сухидзини, Земная твердь, сестра его младшая.

А за ним явился в мир бог жизни по имени Цунокуи, Стремительно пробивающийся побег.

А за ним явилась в мир богиня жизни по имени Икукуи, Буйная поросль, сестра его младшая.

А за ним явился в мир бог пространства по имени Оото‑но‑дзи, Великое вместилище сущего.

А за ним явилась в мир богиня пространства по имени Оото‑но‑бэ, Великое вместилище, сестра его младшая.

А за ним явился в мир бог современного воплощения сущего, Омодару, Совершенство облика.

А за ним явилась в мир богиня разума, Аякасиконэ, Разумница, сестра его младшая.

А за ним – бог мужского начала, Идзанаки, Чарующий.

А за ним – богиня женского начала, Идзанами, Чарующая.

Все эти божества, начиная с Куни‑но‑токотати, Вековечной опоры Земли, и кончая богиней Идзанами, Чарующей, именуются семью поколениями века богов.

Идет молва, что первые два божества воплощают собой по одному поколению богов порознь, а следующие десять божеств – по одному поколению богов попарно.

Глава 2

Деяния Идзанаки, Чарующего, и Идзанами, Чарующей

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 230; Мы поможем в написании вашей работы!
Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!