Я мыслю, но это еще ничего не значит 16 страница
Дело в том, что искусство представляет собой абсолютно замкнутую сферу, выход за пределы которой совершенно невозможен. То же самое, кстати, можно сказать о политике и науке. Мне даже кажется, что все эти сферы представляют из себя нечто вроде огромных прозрачных стеклянных шаров, отчего их границы вроде бы и не видны, но какие‑либо пересечения между ними абсолютно исключены. А если вдруг подобное пересечение случится, то только ценой уничтожения одного из них, который тут же разлетится на мелкие осколки. Церковь, обозначившая некое триединство добра, красоты и истины, всего лишь продемонстрировала таким образом свою склонность к бесконечной мимикрии, а также способность приспосабливаться и присасываться попеременно к той или иной основополагающей сфере человеческой деятельности – политике, науке или же искусству – в зависимости от сложившихся в данный момент в обществе расклада сил и конъюнктуры.
Лично я никогда не встречала даже просто умного или же доброго человека, который был бы одновременно еще и красивым. И наоборот, красота человека исключает наличие у него какого‑нибудь ума или же добрых побуждений и сочувствия к окружающим. И упоминавшаяся мной выше голливудская звезда, несмотря на всю свою смазливость, в момент передачи бабок на благотворительные цели вдруг утратила все свое очарование, по крайней мере, на несколько мгновений, пока длилась вся эта процедура. Просто удивительный феномен, над которым многим следовало бы задуматься. В каком‑то смысле эти качества напоминают мне еще и что‑то вроде несовместимых при приготовлении различных блюд продуктов или же приправ, как кофе и огурцы, например.
|
|
|
И, наконец, я заметила: политики и вовсе постоянно называют практически любые проблески прекрасного в искусстве и жизни «злом», а ученые – «глупостью». Но я не думаю, что они делают это с умыслом. Просто людям вообще свойственно переносить представления из своей сферы деятельности на весь мир. Психиатр в любом человеке видит потенциального пациента, точно так же, как милиционер подозревает в каждом встречном преступника, а сотрудник ФСБ – шпиона. Ну, а писатель, соответственно, склонен полагать, что весь мир населен исключительно его читателями, тогда как актер постоянно чувствует себя как бы на сцене и думает, что его окружают сплошные зрители. Помню, когда один известный романист отправился в Сербию, где тогда шла война, мой знакомый кандидат наук, специалист по славянской филологии, вдруг стал возмущаться, что тот «не знает сербского, путает слова» и т. п. Не представляю, где он натолкнулся на проколы и пробелы в образовании этого писателя, но, кажется, с того самого момента он полностью утвердился в собственном превосходстве и неизменно высказывался о нем крайне пренебрежительно: «Ах, он ведь даже не знает сербского, боже мой! Так стоит ли его после этого читать!» Короче, у каждой профессии есть свои издержки, влекущие за собой необратимые сдвиги в сознании, – даже у такой вроде бы безобидной и мирной, как занятие филологией.
|
|
|
Между тем, по моим наблюдениям, по‑настоящему ненормальными, как правило, являются сами психиатры, а не их пациенты. Если же верить телевизионным новостям, постоянно сообщающим о разоблачениях так называемых «оборотней в погонах», то преступниками тоже чаще всего становятся именно милиционеры, а агентами иностранных разведок, соответственно, обычно оказываются «сотрудники спецслужб». Не сомневаюсь, что книги читают исключительно те, кто сам потенциально считает себя писателем и страдает графоманией, ну а сербский язык, соответственно, изучают исключительно узкие специалисты в этой области.
Скорее всего, подобная подмена реальности происходит еще и оттого, что человек или какое‑либо явление, погруженные в одну из этих вроде бы прозрачных сфер, становятся невидимыми для окружающих, или же те видят их искаженный образ. То есть тут присутствует какой‑то оптический обман зрения, наподобие того, какой можно было наблюдать, когда в былые времена люди, гуляя по парку культуры, заходили в «комнату смеха» и глазели на отражения в кривых зеркалах. Вряд ли политики и ученые когда– либо сами всерьез задумывались о причинах своего столь неадекватного речевого поведения, однако со стороны этого просто невозможно не заметить. Все это и вынуждает меня изъясняться на понятном представителям этих сфер языке: исключительно ради того, чтобы хоть немного подкорректировать очевидные искажения в окружающем меня пространстве. Добро я всегда называла и буду называть злом, а ум – глупостью.
|
|
|
Глава двадцать четвертая
Жизнь после смерти
Ничто так не развращает человека, как деятельность, не имеющая практических результатов. Священники заключают браки, отпускают грехи, крестят младенцев, отпевают покойников – последствия любого из этих действий невозможно отследить. Это и рождает абсолютно безответственный тип личности, паразитирующей на полной пустоте. Даже если священником становится человек, не лишенный природных способностей, то, занимаясь подобного рода манипуляциями, он неизбежно должен будет деградировать. Поэтому суждения представителей духовенства о многих вещах столь часто по– настоящему удивляют и даже пугают. Конечно, и среди них встречаются более‑менее вменяемые субъекты, не лишенные элементарной смекалки. Но источник этой житейской мудрости следует искать вовсе не в их основной профессии. Если, например, кто‑нибудь из них занимается выращиванием овощей на даче или же на досуге выпиливает лобзиком, то с годами он тоже вполне способен кое‑что постичь в этой жизни. Однако этим практическим опытом, собственно, вся его мудрость и будет исчерпываться. А теперь представим, что такой человек начинает рассуждать о судьбах нации или вселенной…
|
|
|
В этом отношении священники очень мало отличаются от писателей, философов и прочих личностей, чья профессиональная деятельность так или иначе связана с репродуцированием пустоты, или же, как ее еще теперь принято называть, «духовности». Правда, у поэтов все‑таки имеются хоть какие‑то тексты, запечатленные на листочке бумаги, которые могут быть подвергнуты публичному обсуждению, тогда как священники не производят совершенно ничего: ничего такого, что можно было бы потрогать руками, увидеть, оценить или хотя бы всерьез обсудить! Ведь невозможно же проверить, насколько качественно были отпущены грехи умершему, и попал ли он после смерти в так называемый рай. Вряд ли кто‑нибудь когда‑либо возвращался с того света, чтобы предъявить претензии на этот счет. Поэтому каждому, кому приходится иметь дело с представителями духовенства, следует помнить, что они видят перед собой людей, которым практически никогда не доводилось нести ответственность за свои слова и поступки.
Тем не менее все это вовсе не мешает служителям культа раздавать направо и налево советы и рекомендации. Но что дает им право так поступать? И самое главное, откуда они сами берут уверенность в своих силах и способности обо всем рассуждать, причем не просто рассуждать, а поучать? Некоторые считают, что сознание собственной исключительной значимости им помогают обрести черные балахоны, в которые они наряжаются во время церковной службы и телевизионных ток‑шоу, ибо те своим необычным видом сегодня даже чем‑то отдаленно напоминают украшенные перьями наряды индейских и чукотских шаманов. Однако я так не думаю. Все гораздо проще. Не стоит забывать, что современный священнослужитель прежде всего является выпускником академии или же, на худой конец, семинарии, то есть, по сути, дипломированным специалистом по пустоте. И именно в дипломе он и черпает сегодня свою уверенность в праве судить обо всем на свете: точно так же, как инженер чувствует себя способным рассуждать о машинах, а программист – о компьютерах.
У религии, как я уже сказала, довольно много общего с искусством. Другое дело, что искусство, в отличие от религии, как раз и является своеобразной формой представления жизненного опыта человека, не имеющего прямого отношения к его деятельности в качестве художника, писателя или музыканта. С этой точки зрения литературу, вероятно, даже можно было бы назвать «жизнью после смерти». Поскольку писатель, работая над книгой, в этот момент как бы уже не живет, а только рассказывает читателям о своем предыдущем существовании, где он вполне мог бы быть одним из них: учителем, врачом, инженером, математиком, бизнесменом, преступником или же выращивать овощи и выпиливать лобзиком. И пусть формально его книги повествуют о чем‑то совсем ином, они все равно будут неизбежно свидетельствовать о «долитературной» жизни автора на символическом или же, точнее, стилистическом уровне. Причем мерой стилистической чистоты того или иного произведения будет именно отсутствие в нем каких‑либо примесей чисто писательского опыта его создателя, включая и так называемое «мастерство». Иными словами, искусство должно быть сверхчеловеческим и пустым. Поэтому идеальным художником можно будет назвать того, кто, утратив интерес к жизни, решит посвятить остаток своих дней литературе или там живописи: в буквальном смысле, от нечего делать. Однако это такой идеал, к которому вряд ли кто станет сознательно стремиться.
Выпускники Литературного института или же Академии художеств, наоборот, склонны оценивать значимость того или иного произведения, исходя исключительно из профессиональных навыков, полученных ими в соответствующих учебных заведениях, то есть опять‑таки из пустоты, дипломированными специалистами по которой они себя всерьез считают. Поэтому их суждения и оценки обычно бывают столь же безответственны и наивны, как у духовенства. Кажется, они даже не представляют, что, только отказавшись от профессии писателей и художников и перейдя, образно выражаясь, в «иное измерение», они обрели бы наконец хоть какое‑то право называть себя людьми искусства. Правда, тогда им, видимо, опять пришлось бы постоянно рассказывать окружающим о том, как они когда‑то были писателями… Так что это практически безнадежный случай, и все эти личности навсегда потеряны для человечества.
Что касается философов и искусствоведов, то у них в наши дни и вовсе нет выбора, ибо людей без дипломов, которые занимались бы сейчас такого рода деятельностью, просто не бывает, во всяком случае, я таких не встречала. Поэтому и те и другие тоже вещают из пустоты и о пустоте.
Глава двадцать пятая
Хэппи‑энда не будет. Искупление, блин!
Не передать, сколько раз мне приходилось слышать: «Все жанры хороши, кроме скучного», – конечно, эта фраза не лишена остроумия, но не стоит слишком увлекаться. Порой случается, что слова, пусть даже и не лишенные смысла, в результате многократных повторов начинают потихоньку вытеснять и подменять собой реальность, превращаясь в какую– то непроницаемую ширму. И за ней уже совершенно невозможно разглядеть объект, к которому они первоначально относились. Нечто подобное произошло и с процитированным выше замечанием по поводу искусства. Люди вообще слишком часто несправедливы к столь утонченному и сложному явлению, каковым является скука. Вынести скуку бывает нелегко, но это еще ничего не значит. И если вы вдруг случайно встретите на вернисаже человека, чье лицо не искажено гримасой легкого отвращения, или же заметите в зале филармонии кого‑то, кто бы не прикрывал свое лицо рукой, дабы скрыть от окружающих охвативший его приступ зевоты, – можете не сомневаться: вы видите перед собой индивидуума, который впервые посетил эти замечательные культурные мероприятия. И это в лучшем случае, в худшем – перед вами человек, не отличающийся особым умом, скажем так. Иными словами, в способности глубоко и полностью отдаваться этому чувству есть нечто в высшей степени аристократическое или же, по крайней мере, то, что позволяет отличить профана от человека более‑менее искушенного. А уж об искусстве и его «жанрах» и говорить нечего! По– настоящему великое произведение просто обязано быть отмечено печатью глубочайшей скуки. Образно выражаясь, без такой приправы это блюдо не будет обладать всей полнотой вкуса и лишится каких‑то чрезвычайно важных для истинного ценителя оттенков. Что, кстати, обусловлено и особенностями устройства человеческой психики: только то произведение способно по‑настоящему глубоко и надолго запечатлеться в памяти, для восприятия которого требуется определенное усилие. Этим же обстоятельством, видимо, можно объяснить и тот факт, что чуть ли не все наиболее ценимые человечеством книги так и остаются непрочитанными большинством из живущих ныне людей. Не буду перечислять названия и имена – думаю, они и так у всех на слуху. Вместе с тем, нет никакого смысла призывать читателей отбросить всю эту скучную сложность и прочие «интеллигентские комплексы» и приступить к потреблению чего‑то исключительно легкого и интересного, ибо эти качества, ко всему прочему, с некоторых пор стали в литературе еще и признаками дурного тона. Можно допустить, что очень многие люди предпочитают есть, громко чавкая, однако чересчур откровенных призывов к такому способу потребления пищи не поймут, боюсь, даже они. Поэтому современное искусство, в том числе массовое, уже давно строится по несколько иным законам.
Показательным с этой точки зрения является путь Умберто Эко. Он начинал в эпоху зарождения так называемого «нового романа», создатели которого объявили настоящую войну всем формам занимательности, постаравшись тщательнейшим образом вытравить ее из своих произведений. И надо сказать, им это в полной мере удалось. Сам же Эко, как известно, не погнушался опуститься и до такого «презренного жанра», как детектив, и тем самым невольно уподобился монаху‑расстриге, не устоявшему перед мирскими соблазнами и изменившему аскетическим идеалам своей юности. Будучи не в состоянии вернуться назад в монастырь, но мучимый тайными угрызениями совести, он, все же, постарался соблюсти хотя бы видимость приличий, для чего снабдил свои детективы многочисленными наукообразными комментариями. Именно таким образом, возможно сам того не желая, он сумел найти воистину золотой ключик к душе современного человека и стать одним из самых успешных писателей наших дней. И Умберто Эко в этом отношении далеко не одинок. Всякий раз, открывая сегодня книгу, ты рискуешь быть втянутой в игру роковых страстей, когда автор, вроде бы уже нащупавший путь к обретению земных радостей и славы, вдруг, как бы терзаемый муками совести, неожиданно вспоминает еще и о необходимости сохранить свою небесную чистоту и невинность. Я смогла убедиться в этом еще раз совсем недавно, побывав на премьере англофранцузского фильма «Искупление», поставленного, если не ошибаюсь, по бестселлеру букеровского лауреата.
Маленькая девочка, имеющая склонность к различного рода фантазиям и литературе, становится невольной свидетельницей сцены насилия и совершает ложный донос на возлюбленного своей старшей сестры. Подталкивает же ее к столь нехорошему поступку, как нетрудно догадаться, чувство ревности. Таким образом, первые неясные чувства, возникшие в неокрепшей душе юной писательницы, становятся причиной трагедии: возлюбленный сестры отправляется в тюрьму, а затем на фронт Первой мировой, с ужасами которой приходится столкнуться и обеим повзрослевшим сестрам, правда, в качестве санитарок. Старшая постоянно ищет встречи с возлюбленным, а младшая (Ромола Гараи) не находит себе места от запоздалого раскаяния. Красавица Кира Найтли в роли старшей сестры, убедительная игра актеров, особенно исполнителей детских ролей, точность деталей, впечатляющие виды викторианской усадьбы и ее окрестностей… Разве что по ходу просмотра возникает эффект некоторого дежавю, так как большинство зрителей, вероятно, еще не успели забыть вышедший на экраны чуть ранее фильм Франсуа Озона «Ангел», действие которого тоже разворачивается в Англии и примерно в те же годы, кроме того, там тоже речь идет о жизни писательницы, наделенной не менее сложным характером и уж точно ничуть не меньшим воображением, чем героиня «Искупления», роль которой, ко всему прочему, исполняет еще и та же самая актриса – Ромола Гараи. Хотя, конечно же, фильм Озона является куда более камерным и малобюджетным. Но дело даже не в этом. Главное отличие заключается в том, что Озон взял за основу некогда популярный роман полузабытой английской писательницы, от себя добавив разве что чуть больше занимательности сюжету и привлекательности главной героине, справедливо посчитав, что зрители, знакомые с его предыдущим творчеством, простят ему эту маленькую слабость. А поскольку Озон еще достаточно молод, то и круг его почитателей пока не слишком велик. Короче говоря, он опять невольно создал фильм для посвященных, и размер бюджетных вложений тут не так уж важен.
А вот автор, а точнее, авторы «Искупления» – писатель и режиссер – посчитали необходимым ввести в свое романтичное повествование финальную сцену, где престарелая писательница в предсмертном теле‑интервью рассказывает читателям, а заодно и зрителям, что все написанное в ее книге неправда, ибо на самом деле оба героя‑любовника погибли. Она же оставила их в живых исключительно потому, что они расстались и умерли по ее вине, так пусть теперь хотя бы в романе порадуются и, может быть, таким образом ей удастся искупить свою вину перед ними, – во всяком случае, она на это очень надеется, поскольку в реальной жизни ей не удалось даже попросить у них прощения. Эти печальные откровения, да еще высказанные от лица внезапно появившейся на экране «авторши», как бы на метауровне, по всей видимости, как раз и призваны развеять сомнения не слишком уверенных в себе зрителей, убедив их в том, что они только что просмотрели вовсе не экранизацию классического «женского романа», а глубокомысленую философскую притчу о превратностях писательской судьбы, настоящими создателями которой являются букеровский лауреат‑мужчина и полностью солидарный с ним режиссер, тоже мужского пола. Так что ответственность за все эти любовные интрижки и переживания целиком ложится на пустившуюся в откровения идиотку‑писательницу. Ее неожиданное появление на экране, безусловно, позволит многим колеблющимся личностям присоединиться к их более простодушным соседям по зрительному залу и начать активно рекомендовать фильм к просмотру своим родственникам и знакомым. А это, в свою очередь, повысит кассовые сборы, позволит окупить затраты на съемки, выплатить дополнительные премиальные актерам и купить подарки трогательным симпатичным детишкам, сыгравшим в фильме героев в юном возрасте. Все это, разумеется, очень хорошо и в чем‑то по‑своему благородно, особенно по отношению к детям.
Но мне почему‑то кажется, что эта старая ведьма, позволив встретиться и вновь обрести свое счастье литературным персонажам, ублажала вовсе не их реальных прототипов – те к этому моменту уже благополучно отправились в мир иной, где им явно уже не до книг, – а себя саму. Естественно, ее должна утешать мысль о том, что обе ее невольные жертвы смогли почувствовать себя счастливыми в ее романе. Зато на таких, как я, ей глубоко плевать! Хотя я ведь тоже стала невольной свидетельницей ее не слишком благородного поступка в детстве и затем на протяжении двух часов напряженно следила за трагическими метаниями по экрану несчастных персонажей. И в тот самый момент, когда война заканчивается, герои фильма снова находят друг друга и все вроде бы налаживается, вдруг появляется эта карга и сообщает мне всю эту фигню про то, что хэппи‑энд отменяется! После чего у меня, ясное дело, сильно испортилось настроение. Она же не без ехидства, но с вполне довольной физиономией, еще успевает сообщить, что доктор обнаружил у нее неизлечимую болезнь мозга и поэтому ей уже совсем недолго осталось. В общем, «пока‑пока, дорогие читатели, приятно было с вами побеседовать в последний раз, писем больше можете даже не писать».
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!