Я мыслю, но это еще ничего не значит 5 страница
Ну а самым ключевым словом, которое придает драматизм и динамику не только описанной выше ситуации, но и множеству других не менее неожиданных и драматичных жизненных сюжетов, ставших объектами публичных теледискуссий, естественно, является все то же емкое слово «любовь». Если верить этим телепередачам, то ради своих любимых люди готовы подрабатывать в ночных клубах, занимаясь стриптизом, идти на панель, трахаться со стариками и извращенцами, пить человеческую кровь литрами, переодеваться в одежду противоположного пола или делать себе транссексуальные операции – да всего и не перечислишь.
Вот буквально позавчера один мой старинный приятель, который на неделю приехал в Петербург из Берлина, пригласил меня в гости и рассказал просто жуткую историю про свою несчастную любовь. Его мамаша, кстати, сделала очень вкусный винегретик с соленой семгой и испекла румяные пирожки с капустой и с мясом. Мы сидели за столом в уютной кухне, ели и пили чай. Потом Саша включил телевизор, а там как раз шли «Окна» с сюжетом вроде того, что я описала выше. Правда, на сей раз у бабы мужа похитили инопланетяне, которые подменили ему глаза. После этого он никак не мог узнать свою жену, которая, само собой, его очень любила и постоянно об этом долдонила… Мой старинный знакомый очень внимательно просмотрел этот сюжет, а в конце, видимо под впечатлением, задумчиво спросил меня: «Скажи, а как ты думаешь, любовь существует, или же это все выдумки? Мне один знакомый немец рассказывал, что это все равно, что бог: если веришь в существование бога, значит, веришь и в любовь».
|
|
|
Сам Саша тоже недавно влюбился в одного человека, то есть сперва не совсем влюбился, а тот просто ему очень понравился – вот и все: такой веселый, остроумный, с красивыми голубыми глазами. И он так Сашу обхаживал, короче, нашел к его сердцу какой‑то ключик, что Саша в результате в него влюбился. Правда, это была еще не любовь, а только влюбленность. Саша понимал это чувство именно так. Как– то Ганс пригласил Сашу к себе в гости поздно вечером, и Саша полетел туда, прямо как на крыльях, даже купил огромный букет роз, а цветы в Берлине вообще стоят бешеные бабки, тем более розы. Но дома Ганс оказался не один. У него там собралась целая компания тучных краснорожих немцев, которые поначалу вели себя прилично, а потом напились и стали совсем развязными: с громким хохотом начали рассказывать друг другу сальные истории на своем грубом, как воронье карканье, языке. А Ганс тем временем все подливал да подливал Саше шнапс, а потом еще и колес каких– то накидал, отчего Саша совершенно потерял ориентацию во внешнем мире, короче, отключился. Проснулся он совершенно голый, со связанными руками, рядом с одним из тех жирных мужиков, что недавно так весело и заливисто хохотали. Причем он еще и почувствовал, что у него все жутко болит, и обнаружил на своем теле множество ссадин и синяков, то есть похоже, его сделали участником какого‑то садомазохистского акта. Потом выяснилось, что Ганс специально так все подстроил, чтобы подложить Сашу под своего начальника и таким образом получить продвижение по службе. «Да, недаром говорят, что любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки под луной, лучше и не скажешь», – с тяжелым вздохом завершил Саша свою историю.
|
|
|
Никогда не забуду нашумевшее несколько лет назад дело, когда баба‑следователь передала пистолет в камеру смертников, повинуясь опять‑таки все тому же возвышенному чувству любви. Хотя лично мне кажется, что на самом деле она вложила в этот жест всю накопившуюся в ее душе злобу к окружающим за свою не слишком удавшуюся жизнь. В результате несколько тюремных служащих получили тяжелейшие ранения, а баба наверняка поймала кайф. Тем не менее на экранах кинотеатров и ТВ появились два или даже три слащавых фильма, всячески обсасывающих и обмусоливающих эту «романтическую историю любви».
|
|
|
Забавно, что несколько лет спустя в одной из газет мне попалась история со схожим сюжетом. На сей раз из тюрьмы тоже бежал опасный преступник‑рецидивист, а ключи от камеры ему передала баба‑охранница, тоже якобы в него по уши влюбленная. Правда, на сей раз сама эта баба всячески отнекивалась и отказывалась от приписываемых ей чувств. И я думаю, она не врала. Скорее всего, так оно и есть: она была тут ни при чем. Просто мафиозная группировка заплатила кому‑нибудь из тюремного начальства, чтобы вытащить из тюряги своего подельника, ну тот и поспособствовал его побегу. А потом, чтобы замести следы, все взяли и свалили на эту несчастную охранницу. Подобный сценарий мне представляется вполне возможным с учетом общественного резонанса, который имело предыдущее дело с передачей пистолета. И действительно, каким образом эта баба сможет теперь доказать, что она никого и не думала любить, кроме собственного мужа? Кто ей теперь поверит при таком настроении умов? А по большому счету это и не важно: поверят или нет. Главное, что со стороны все выглядит вполне правдоподобно, и бабки нужным людям уже заплачены. Так что и вникать во всякие там тонкости никто не станет. Любовь есть любовь! В общем, не хотела бы я оказаться на месте этой бабы.
|
|
|
Последний случай наглядно показывает, насколько опасным может быть слово «любовь» в современном мире. Наверное, его стоило бы запретить. Однако вряд ли это возможно: во всяком случае, я себе не представляю, как можно было бы провести подобный запрет в жизнь. А скорее всего, он и не нужен. Потому что это слово для того, видимо, сегодня только и существует, чтобы отличать нормальных полноценных людей от ущербных личностей, которым можно безнаказанно приписывать различные возвышенные чувства даже помимо их воли. С большинством писателей, кстати, критики так и поступают, по крайней мере после их смерти. Однако где‑то именно по этому слову проходит сегодня водораздел, отделяющий все настоящее в искусстве от всякого мусора. Как только натыкаешься на «любовь» в каком– нибудь произведении, значит, это либо детектив, либо «женский роман», либо еще какая‑нибудь дребедень в том же роде. Ошибиться невозможно – действует безотказно, можно даже доверить проверку компьютеру.
Поэтому начинать каждому необходимо с себя самого. Любовь должна быть устранена не из общества, а прежде всего из умов и сердец людей!
Глава восьмая
Как важно быть серьезным
«Как важно быть серьезным» – от этой фразы веет потрепанными на ветру и забрызганными грязью афишами, которые во времена моего детства еще наклеивали на огромные чугунные тумбы. А забрызгивали их запряженные в телеги огромные ломовые лошади, ступая в лужи своими тяжелыми круглыми копытами. Хотя, возможно, подобные ассоциации у меня вовсе не из детства, а из кино, поскольку вряд ли на сценах советских театров шли пьесы Уайльда. Все, конечно, могло быть, потому что Уайльда переводил замечательный детский поэт Чуковский. В любом случае, у меня такое чувство, будто я помню эту фразу с самого раннего детства. Даже странно, но было время, когда мне и в голову не приходило, что это и вправду так уж важно: быть серьезной. Родители, естественно, мне это часто повторяли, так что Уайльд со своей комедией здесь, скорее всего, ни при чем. В конце концов, название его пьесы – это просто не слишком точно переведенный на русский язык каламбур. Хотя мне всегда казалось, что у большинства окружающих меня людей есть проблемы с чувством юмора, а что касается серьезности… Какие тут могут быть сложности?
И в русской классической литературе девятнадцатого века такой проблемы не существовало. Никому и в голову не приходило наставлять читателей или писателей быть серьезными: это и у тех, и у других получалось как‑то само собой. Не случайно ведь писателей девятнадцатого века принято делить на славянофилов и западников, реалистов и романтиков, прогрессивно настроенных и реакционеров, но уж никак не на серьезных и несерьезных. Тем не менее подобное деление со временем не просто возникло в отечественном искусстве, а постепенно подменило собой все остальные. Трудно сказать, в какой именно момент это произошло, однако сегодня в литературе больше не осталось ни романтиков, ни классицистов, ни лириков, ни эпиков, ни архаистов, ни новаторов, а есть только писатели серьезные и несерьезные. И самое забавное, что эта новая «классификация» проникла в литературу не из очередного глубокомысленного труда какого‑нибудь досужего теоретика литературы, а из самой жизни. В этом отношении она чем‑то напоминает болезнь, которая сначала поразила одного писателя, затем другого, а потом вдруг выяснилось, что эта эпидемия охватила всех – буквально все современное искусство – и спастись от нее не удалось никому. Более того, и «серьезность» авторитетов девятнадцатого столетия, еще сравнительно недавно казавшихся незыблемыми, сегодня уже ни у кого не вызывает прежнего доверия. Причины же этой стремительно развивающейся эпидемии, поставившей под сомнение не только будущее, но и прошлое литературы, следует искать вовсе не в каких‑то там загадочных внешних силах и злонамеренных вредителях, а внутри самого искусства в целом и литературы в частности. Причем начать лучше всего именно с литературы, ибо рыба, как известно, гниет с головы. А литература, несмотря на активное наступление кинематографа, о котором уже так много всего сказано, по– прежнему занимает центральное место в жизни современного человека.
Тут, я чувствую, все ждут от меня каких‑то неслыханных откровений. Раз уж я так точно поставила диагноз, то сейчас же выдам рецепт какого‑нибудь чудодейственного снадобья или метода, позволяющего всем писателям, чья серьезность вдруг оказалась под сомнением, сразу же полностью и окончательно ее себе вернуть. Причем желательно, чтобы это было чем‑то вроде «двадцать пятого кадра», разработанного в секретных лабораториях КГБ: сидишь себе, смотришь какую‑нибудь «порнушку», потягиваешь пивко, а в твой мозг тем временем закачиваются слова иностранного языка, или же, как в данном случае, «серьезность». И никаких лишних усилий с твоей стороны!
Помню, на самой заре «перестройки» муж моей приятельницы, бывший хоккеист, ужасно вдруг захотел раздобыть эту «секретную» методику, даже мне звонил, узнавал, не знаю ли я, где и за какие бабки можно ее купить. Дело в том, что он уже давно занимался «фарцовкой», а тут, в свете грядущих перемен, ему срочно понадобился английский: одного разговорного финского, как он чувствовал, для его бизнеса было уже недостаточно. Так что этот образ с «порнушкой» вовсе мной не выдуман, а взят прямо из жизни. Мне тогда, кстати, после разговора с этим дебилом стало ужасно обидно. Ведь я зачем‑то потратила на изучение иностранных языков лучшие годы своей жизни, сидела не разгибаясь, зубрила слова, в то время как он потягивал свое пивко и выклянчивал тряпки на ломаном финском у туристов. Но, к счастью, примерно через год я узнала, что «новая методика» ему так и не пригодилась, потому что он внезапно умер от сердечного приступа. И неудивительно, так как он всегда много квасил. В общем, это известие меня немного утешило.
Так и с серьезностью. Если бы я и знала какой‑нибудь новейший уникальный способ, как вернуть себе серьезность, важность которой теперь вдруг все писатели стали особенно остро осознавать, то все равно никому не сказала бы. Мне для того, чтобы остаться серьезной, да еще в условиях сегодняшней тотальной эпидемии, пришлось не только долго и упорно работать, но и пройти через много такого, о чем теперь говорить бесполезно – все равно не поверят. Единственное, на что хочется указать (может, это кому и пригодится), так это на то, что серьезным быть не только важно, но еще и довольно трудно. Тут, мне кажется, и стоит искать ответ на столь волнующий всех сейчас вопрос. Казалось бы, уж чего понятнее, однако мне крайне редко приходилось встречать людей, которые бы не просто заявляли о своей озабоченности мировыми проблемами и корчили важные и значительные мины, а имели хотя бы самое смутное представление о том, насколько в наши дни это сложно: быть серьезным.
Глава девятая
Улыбка смерти
Чем дольше человек учится на врача, адвоката или там физика, тем большее доверие он вызывает у окружающих. Врачу, учителю, инженеру обязательно надо иметь диплом о высшем образовании, а желательно еще и ученую степень, иначе ему очень непросто будет рассчитывать на успех в жизни. И это как раз понятно! Тут и говорить‑то особо не о чем. Удивительно, что в искусстве все происходит как‑то не так, все как будто перевернуто, хотя замечают это далеко не все. Помню, в юности, когда я еще ни о чем подобном не задумывалась, но все равно, уже тогда стоило мне услышать про художника, что он закончил Академию, как мне в душу закрадывалась скука и я практически сразу утрачивала к нему всякий интерес. Другое дело Ван Гог, который забросил свои нравоучительные проповеди, теологию и прочую туфту и занялся живописью, или же Гоген, под сорок завязавший с бизнесом и отправившийся на Таити, или еще какой‑нибудь маньяк вроде Сада. Вот они, наоборот, приковывали к себе мое внимание, и, насколько я могу теперь судить, не только мое. И самое главное, для этого им вовсе не нужно было никому предъявлять никаких дипломов и удостоверений – достаточно было просто отрезать себе ухо или еще как‑нибудь извратиться. О дипломированных писателях и говорить нечего: фактически только пьянство и исключение из Литературного института давало советскому поэту шанс на всенародную любовь, как это и произошло, к примеру, в случае с Рубцовым, которого еще, в довершение всего, какая‑то баба взяла и придушила в постели. Этот факт тоже когда‑то ужасно будоражил мое неокрепшее сознание, хотя теперь я и понимаю, что это, конечно же, очень темная история, и, возможно, все произошло не из‑за любви, а с большого перепоя. Тем не менее никаких других путей к подлинному, а не дутому признанию у вступивших на творческую стезю в былые времена не было. Как нет их у людей искусства и в наши дни!
Короче говоря, в искусстве, в отличие от других сфер человеческой деятельности, видимые свидетельства накопленных знаний и профессиональных навыков вовсе не способствуют укреплению доверия со стороны окружающих, скорее, наоборот. Между первым и вторым существует обратно пропорциональная зависимость, а это значит, что чем больше у художника всяческих званий и дипломов, тем меньшее доверие он у всех вызывает. Парадоксально, но факт!
Конечно, какой‑нибудь практичный владелец кафе сегодня предпочтет, чтобы его заведение оформлял выпускник Академии художеств, а не сумасшедший маньяк и алкаш, который в припадке белой горячки перебьет ему всю посуду, а ножи и вилки повтыкает в столы и стены. Тем не менее этот пример является всего лишь еще одной иллюстрацией многочисленных человеческих заблуждений на счет искусства, когда оно смешивается с производством, наукой или еще с чем‑нибудь в этом роде. А все эти заблуждения, в сущности, и сводятся к одной общей ошибке: смешению абсолютно противоположных сфер человеческой деятельности! Обычно это происходит по элементарному недомыслию, а точнее, по инерции. «Раз я доверяю свое здоровье только дипломированному врачу, то расписывать мое кафе, в которое я вложил кучу бабок, должен профессионал!» Но стоит только познакомиться с подобным «профессионалом» от искусства чуточку поближе, как от былой уверенности и у самого упертого обывателя не останется и следа. Вряд ли, конечно, он признается себе в этом до конца, но привычные основы мира в его сознании все равно будут поколеблены.
А все дело в том, что от искусства люди все‑таки в душе ждут чего‑то не просто другого, но полностью противоположного тому, что способны им предложить тщательно вышколенные адвокаты, врачи и инженеры. Можно было бы, наверное, сказать, что противоположным всем этим знаниям и умениям является незнание и неумение. И по‑своему это было бы верно, так как искусство, как я уже многократно говорила, имеет дело не с жизнью или там реальностью, а с пустотой, которую, естественно, вряд ли кто‑либо способен до конца познать или же подчинить своему мастерству, даже самые ушлые и хваткие «инженеры человеческих душ». Уж больно зыбкий материал! Однако простой констатации этого факта в данном случае все‑таки недостаточно. Пустота пустотой, но хотелось бы чуточку больше ясности! Тем более что в данном случае разобраться во всей этой путанице не так уж и сложно.
Во‑первых, людям свойственно разочаровываться. Причем разочарование, как правило, постигает их в тот момент, когда они вдруг начинают осознавать скрытый механизм того или иного явления, вследствие чего оно и утрачивает для них всякую загадочность. Более того, по моим наблюдениям, люди обожают разочаровываться. Просто хлебом не корми, а дай в чем‑нибудь разочароваться – настолько их привлекает этот процесс! На протяжении своей жизни я стала свидетельницей множества человеческих разочарований: в коммунизме, демократии, религии, политике, средствах массовой информации и пр., пр., пр., не говоря уже о мужьях, тещах и детях. Порой мне даже начинает казаться, что именно в разочаровании и заключается главный смысл человеческого бытия. И это тоже вполне объяснимо. Разочаровавшись во всем вокруг, человек со спокойной совестью может покинуть этот мир, с которым его больше ничего не связывает, с легкой душой, так сказать. Поэтому люди так и спешат все вокруг поскорее разлюбить и во всем разувериться. Такое стремление вполне понятно, однако проблема заключается в том, что сегодня человеку уже практически не в чем разочаровываться, то есть получается, что в данный момент подавляющее большинство людей на планете запросто можно было бы отправить на тот свет, причем помимо их воли, и они практически ничего бы не потеряли: настолько все вокруг понятно, просто, банально, прозрачно и шито белыми нитками.
Впрочем, возможно, это только кажущаяся простота, и границы человеческого разочарования простираются несколько шире, чем это представляется большинству современных людей. Помню, один мой знакомый француз как‑то признался мне, что не так давно его постигло глубокое разочарование в… цветах. Дело в том, что он лишился работы, от него ушла жена, а незадолго до того еще и умерла его любимая мамочка. А тут как раз одна из его многочисленных баб зачем‑то решила ему подарить герань, вероятно, для того чтобы как‑то его утешить, и он не чувствовал себя таким одиноким, предаваясь созерцанию этого комнатного цветка. Но не успел этот несчастный принести к себе домой горшочек с геранью, как на следующий же день она у него завяла. Возможно, он просто забыл ее полить, точно не знаю, однако баба, которая ему подарила это растение, возьми да и ляпни ему, что цветы у плохих людей долго не живут, так как очень чувствительны к злу, и этот факт, якобы, экспериментально проверен и доказан современной наукой. После этого он в ярости расфигачил свой злосчастный горшочек с геранью и навсегда преисполнился глубоким недоверием к цветам. По крайней мере, меня он вполне серьезно уверял, что и цветы, по его мнению, находятся чуть ли не в сговоре с окружающими его людьми и прониклись их лицемерием и ханжеством. А убедила его в этом история с геранью. Вот какие причудливые формы иногда способно принимать человеческое разочарование!
Между тем единственным, в чем ни один человек не способен до конца разочароваться, неизменно остается сама смерть! И прежде всего потому, что вряд ли кому‑нибудь когда‑либо удастся до конца разгадать ее загадку и постичь, как там все устроено. Что вовсе не означает, будто никто не пытается это сделать. Именно поэтому, обращая свой взор в сторону поэтов и художников, многие в первую очередь и стремятся отыскать среди них персонажей, поведение которых отклоняется от общепринятых норм, а вовсе не так называемых «профессионалов». Просто любые знания, которые можно получить в различных академиях и институтах, обычно нужны людям, чтобы как‑то устроиться в жизни, тогда как в данном случае важнее оказывается опыт, соприкосновение с которым позволяет человеку переступить привычные границы собственного «я» и, если так можно выразиться, «отрепетировать» свою смерть. Ибо искусство по своей природе гораздо в большей степени является искусством умирать , чем жить.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!