Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 6 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 81Следующая ⇒

Однако опытные советские дипломаты хорошо понимали, что податливость союзников долго не продлится и предлагали форсировать переговоры по мирному урегулированию. Союзники, докладывал Сталину и Молотову М. Литвинов, «заинтересованы в том, чтобы мы вступили в войну с Японией... Именно поэтому они будут более расположены к уступчивости, чем после победоносного завершения ими войны на востоке...»⁸⁶

В этом смысле Потсдамская конференция «большой тройки» представляла оптимальную возможность для закрепления и дальнейшего продвижения советских интересов. Накануне и в ходе конференции их растущий размах обозначился весьма выразительно. В дополнение к Восточной Европе и Дальнему Востоку речь шла о новых требованиях к Турции (совместный контроль над Проливами, включая советские военные базы в их районе плюс территориальные претензии на Карc и Адаган), индивидуальной опеке над одной из бывших колоний Италии в Средиземноморье, создании советских военных баз на территории Норвегии (на Шпицбергене и о-ве Медвежий) и Дании (о-в Борнхольм). Обозначилось также усиление активности СССР на севере Ирана, направленной на его превращение в зону советского влияния. Хотя некоторые из этих запросов имели характер зондажа, в целом этот список, имевший под собой весомое стратегическое обоснование, представлялся советскому руководству вполне законной «долей», причитавшейся союзнику, внесшему наибольший вклад в победу над общим врагом⁸⁷.

Однако в то время, как советские геополитические аппетиты росли, терпимость к ним западных партнеров быстро сокращалась. Процесс межведомственного согласования позиций США к Потсдаму еще сопровождался внутренними разногласиями, но на сей раз «ялтинцы» оказались уже в явном меньшинстве. В военном командовании, по сути, лишь генерал С. Эмбик из Объединенного комитета стратегического анализа продолжал отстаивать прежнюю линию в отношении СССР. Советские запросы по Проливам и Кильскому каналу, доказывал он, отражают легитимные интересы безопасности русских, отказывать в которых у США нет ни военных сил в этих районах, ни «морального основания», поскольку сами они требуют баз в Атлантике и на Тихом океане и сохраняют контроль над жизненно важными для себя морскими путями. Подобный отказ, заключал он, лишь создаст угрозу для союза трех держав и всего мирового порядка⁸⁸.

Для критиков Эмбика опасность дальнейших уступок виделась в поощрении «экспансионистских тенденций» СССР, создании опасных прецедентов интернационализации для зон влияния США и Англии (Суэц, Панамский канал). Доводы об отсутствии в советских запросах непосредственной угрозы американским интересам парировались констатацией общности стратегических интересов США и Британской империи, а тезис о невозможности США помешать силовому решению этих проблем Советским Союзом отводился сомнениями в том, что СССР решится встать на путь открытого разрыва с Западом и нового напряжения своих военно-экономических ресурсов. Наконец, довод о «моральной непоследовательности» «снимался» характерной посылкой о качественных различиях между США и СССР как в методах достижения стратегических целей, так и, самое главное, — в мотивах и репутации обеих сторон: «История показывает, что мы не являемся агрессивными экспансионистами, тогда как Россия пока находится под подозрением...»⁸⁹

Но даже те, кто еще не убирал знак вопроса над советскими намерениями, считали, что безопаснее подстраховаться на случай возможного «развала отношений между великими державами» и не усиливать позиции потенциального конкурента⁹⁰. Непримиримее всего были настроены армейские разведка и планировщики, по долгу службы ориентированные на поиск новых угроз и врагов. Для них уже не было сомнений в том, что советской политикой движут не законные интересы безопасности, а стремление к неограниченной экспансии и что, следовательно, разрозненные геополитические «заходы» СССР в различных регионах мира есть составляющие единого плана борьбы «за мировое господство», которому пора поставить заслон. «Мы достигли предела в санкционировании советской экспансии», — гласил вывод «Джи-2» о советских намерениях⁹¹.

Подробный анализ этих пределов содержался в подготовленном к Потсдаму докладе оперативного управления штаба сухопутных сил о «Позиции США в отношении советских намерений экспансии». Эта экспансия характеризовалась в нем как глобально-неограниченная по своим целям и «оппортунистическая» по своим методам, график которой во многом зависит от «географической близости того или иного района к границам СССР и степени зрелости плода». Районом «наибольшей стратегической угрозы» считалась Турция, поскольку выход СССР на Карское плато и Проливы будет означать начало «двойного охвата Малой Азии» с перспективой распространения советского контроля на Эгейское море и восточное Средиземноморье.

Следующим этапом советской экспансии в Европе считалась дестабилизация ситуации на западе континента с целью укрепления там просоветских сил. Не исключалась и возможность применения военной силы, особенно по мере сокращения военного присутствия США на континенте: если в настоящее время, считали планировщики, США в случае конфликта могут удержать свои позиции по нынешней линии раздела, то через несколько месяцев им придется отойти к Центральной Франции и странам Бенилюкса, а через год с небольшим (когда по планам демобилизации у США в Европе останется всего 8 дивизий) вообще убраться с континента. В свете подобного расклада сил ключевое значение приобретала Великобритания, которая, как говорилось в докладе, является «европейской душой» «кучки сравнительно маломощных стран (Западной Европы. — В. П.), возможно, еще готовых сражаться с нами против России». «Безусловно, что без ее участия, как, видимо, и без нашего, нельзя ожидать сопротивления России со стороны этих стран». Отсюда делался вывод о необходимости всемерной поддержки интересов Британской империи в Турции, Средиземноморье и других районах.

Не более утешительно выглядели возможности военного отпора «советской экспансии» в Иране и Континентальной Азии, где СССР, как считалось, может легко захватить Монголию, Маньчжурию и Корею, а также победить в борьбе за влияние в Китае. После этого, прогнозировали авторы доклада, СССР посягнет и на стратегическую вотчину США — Западное полушарие. Для пресечения этих глобальных планов рекомендовалось оказывать решительное политическое противодействие советским притязаниям в Турции и Иране, распространению советского военного присутствия на Тайвань, Японские острова и к югу от реки Янцзы в Китае. Наконец, США должны были «противодействовать, если необходимо — с использованием военной силы, любой дальнейшей экспансии России на западноевропейском направлении»⁹². Хотя авторы доклада пока воздерживались от более далеко идущих выводов, из подобного анализа они напрашивались сами собой — необходимо сохранение и наращивание американских и союзных с ними сил по всем ключевым направлениям «советской экспансии». В этом смысле данный сугубо рабочий документ интересен как, пожалуй, самый ранний набросок будущей стратегии сдерживания.

Через ту же призму «советской угрозы» начинали рассматриваться и другие проблемы, включая японскую и германскую. Так, в докладе УСС о стратегических целях США на Дальнем Востоке намечалось решение проблемы создания там нового противовеса СССР на замену Японии: «Если мы будем поддерживать наше превосходство в воздухе и на море примерно на нынешнем уровне и сохраним оккупацию японских островов, мы можем стать таким же, если не более эффективным, заслоном русской экспансии на севере Китая, каким на протяжении полувека были японцы»⁹³. Рекомендации планировщиков КНШ к Потсдаму предусматривали продолжение «торга» по вопросу западной границы Польши (ввиду вероятности ее просоветской ориентации) и отклонение советского предложения по интернационализации Рура, которая, как подчеркивали авторы, «неизбежно и в нежелательной степени допустит Россию к участию в западноевропейских делах»⁹⁴. Явное охлаждение к идее совместного контроля над Руром — «арсеналом будущих войн» со стороны верхушки госдепартамента отмечал в своих потсдамских дневниках и Дж. Дэвис. Общий настрой американской делегации, по его словам, «определялся не желанием найти справедливое общее урегулирование, а стремлением «объегорить» партнера или послать его к черту...»⁹⁵

Неудивительно, что при таком настрое и заготовленных позициях англосаксы в Потсдаме сумели отбить ключевые советские требования по Руру и уровню репараций с Германии, заявки на стратегические форпосты в Проливах, Средиземноморье и др. районах. В то же время советской дипломатии удалось отстоять свои основные предложения по оккупационному режиму для Германии, новым границам Польши, а также ведущей роли СССР в подготовке мирных договоров с европейскими сателлитами Германии (кроме Италии). Одновременно были отвергнуты попытки союзников установить международный контроль за выборами в Румынии, Болгарии и Венгрии. Это решение, сообщал Молотов в циркуляре для наркомата, «развязывает нам руки в дипломатическом признании Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии» (в разговоре с Г. Димитровым нарком был еще откровенней, назвав потсдамские решения «признанием Балкан как советской сферы влияния»)⁹⁶. Устраивало Москву и решение о сохранении за «большой тройкой» главной роли в согласовании мирных договоров. Таким образом, общий баланс уступок представлялся в Москве «вполне удовлетворительным», тем более что торг по остальным советским требованиям должен был быть продолжен в рамках СМИД.

Любопытно, что историческое сообщение из Аламагордо об успешном испытании первой американской атомной бомбы 16 июля, немало воодушевившее, по свидетельству очевидцев, Трумэна и Бирнса⁹⁷, не сразу прибавило им жесткой напористости в переговорах. Напротив, основные договоренности на конференции (как отмечал в том же циркуляре и Молотов) были достигнуты на ее заключительной стадии. Однако уже через несколько дней ситуация круто изменилась.

Хиросима нанесла серьезный удар сразу по нескольким опорам советской стратегии. Прежде всего, было подорвано привычное представление о США как далекой стране, неспособной представлять прямую военную угрозу Советскому Союзу. Во-вторых, обретение американцами монополии на новое сверхоружие нарушало сложившееся «соотношение сил» (о чем Сталин говорил на встрече с ученым и-атомщиками в Кремле вскоре после Хиросимы). В-третьих, рушились расчеты на получение равной (или хотя бы сопоставимой) с американской доли в оккупации Японии, о которой Сталин рассуждал еще два месяца назад в беседе с Гопкинсом. Хотя страхи Сталина и надежды Трумэна на то, что Япония сдастся еще до наступления советских войск (и что американцы могут сказать — «мы вам ничего не должны»)⁹⁸, оправдались не полностью, стремительная капитуляция Японии после Хиросимы и Нагасаки сводила советский вклад в победу и основанные на нем притязания к минимуму. Под угрозой могли оказаться даже ялтинские приобретения в регионе.

Границы этого минимума быстро обретали весьма жесткие очертания. Американские планы зональной оккупации Японии были пересмотрены, а полномочия генерала Маккартура — усилены. Уже 11 августа на встрече с Молотовым Гарриман резко отвел попытку наркома получить право голоса в вопросе назначения союзного главнокомандующего в Японии (даже в скупой советской записи беседы говорится о «раздраженном тоне», с которым посол заявил, что «Советский Союз не может предъявлять, таких претензий после всего лишь двух дней войны с Японией»)⁹⁹. В тот же день Трумэн отдал распоряжение сразу же после капитуляции Японии оккупировать порт Дальний, «если к тому времени он еще не будет захвачен силами советского правительства»¹⁰⁰ (по Ялтинским соглашениям СССР, как известно, имел преимущественные права в Дальнем и его захват американцами был бы нарушением этих договоренностей). Однако когда передовой отряд морской пехоты США подошел к Дальнему, там уже были советские войска, что вынудило американцев ретироваться ¹⁰¹.

Еще через неделю Трумэн в своем послании не только наотрез отказал Сталину в предполагавшемся участии в оккупации Хоккайдо, но и в весьма категоричной форме запросил права базирования американских ВВС на Курилах. Трумэновский заход по Курилам вряд ли был просто неожиданной импровизацией. В Пентагоне, как уже отмечалось, давно нацеливались на них как кратчайший воздушный коридор от Алеутских островов в Восточную Азию и подбивали политиков на подобную попытку¹⁰². Для Сталина же, с учетом его подозрительности, двойной демарш Трумэна не мог не иметь серьезнейшей подоплеки: мало того, что наглые янки хотят закрыть для СССР Дверь в Японию, они решили еще и влезть в зону советского контроля, завоеванную в Ялте, или, по крайней мере, испытать этот контроль на прочность. Поэтому, проглотив горькую пилюлю по Хоккайдо, Сталин отплатил Трумэну той же монетой по Курилам. Непреклонно ледяной тон сталинского ответа заставил Белый дом отступить, поскольку в последовавшем внутреннем разбирательстве даже пента-гоновцы скрепя сердце признали правомочность советского отказа¹⁰³. Плоды Ялты на Дальнем Востоке удалось отстоять (в том числе — и закрепив их в советско-китайском договоре от 14 августа 1945 г), но дверь в Японию для СССР продолжала закрываться. Bдни обмена по Курилам Кремль получил еще один очень тревожный сигнал — отказ западных союзников признать просоветские правительства в Румынии и Болгарии до тех пор, пока в них не войдут представители прозападных оппозиционных партий. Одновременно англо-американцы активизировали скрытую поддержку оппозиционных сил в этих странах, и так уже всерьез препятствовавших советскому доминированию. Особенно напористо действовали американские спецслужбы в Румынии¹⁰⁴. Представители СССР в этих странах начали сигнализировать об «англо-американском наступлении», а в Болгарии даже члены правительства стали поговаривать об отсрочке выборов до введения межсоюзного контроля за их проведением¹⁰⁵.

Попытка западных союзников оспорить советский контроль в решающей и казавшейся уже обеспеченной зоне влияния СССР вкупе с происходившим на Дальнем Востоке в глазах советского руководства могла означать только одно — ободренные новым (атомным) козырем в своих руках, англосаксы перешли в наступление, пытаясь ревизовать ялтинско-потсдамские договоренности в своих целях. Разговоры союзников о «защите демократии» в Восточной Европе и на Балканах, безусловно, воспринимались в Москве как лицемерное прикрытие попыток возродить антисоветский «санитарный кордон» (коль скоро даже сами американцы между собой не воспринимали всерьез демократические потенции восточноевропейских стран)¹⁰⁶.

Сталинский ответ на «атомную дипломатию» союзников был по-своему вполне логичен: стремительное наращивание советской атомной программы (Постановление ГКО от 20 августа о создании Специального комитета во главе с Берия) и встречная жесткость на переговорах с целью девальвировать атомное преимущество США. Сталин, вспоминал А. Громыко слова вождя, был уверен, что американцы используют свою атомную монополию, чтобы «заставить нас принять свои планы по проблемам Европы и остального мира. Но этому не бывать». В этом наступательном ключе и подготавливались советские позиции на предстоящей первой сессии СМИД в Лондоне. Американцы, в свою очередь, также готовились к наступлению: «с бомбой и долларом в кармане, — записал в своем дневнике Г. Стимсон, — Бирнс не предвидел больших трудностей в достижении согласия остальных министров по мирным договорам на условиях Соединенных Штатов»¹⁰⁷.

Главными задачами Сталина на сессии было закрепить советский контроль на Балканах и попытаться навязать американцам контрольный механизм в Японии по типу германского. «...По всем данным, махинации союзников (в Румынии) будут разбиты», — сообщал он Молотову в Лондон после встречи с делегацией П. Гроза, наказывая своему заму «держаться крепко» и не делать «никаких уступок союзникам насчет Румынии». Главным аргументом было обвинение союзников в поддержке «антисоветских элементов» в Румынии, «что несовместимо с нашими союзническими отношениями»¹⁰⁸. Молотов дополнил этот довод параллелями с американской зоной влияния в Мексике, но Бирнс продолжал упорно настаивать на «независимости балканских стран» от Москвы. И доводы Сталина, и реакция Молотова («при Рузвельте было иначе», а «теперь мы, что же, стали не нужны»)¹⁰⁹ говорят об искреннем возмущении обоих нарушением неписаного правила поведения союзников времен Рузвельта — невмешательства в сферы влияния друг друга.

Еще большим было возмущение Сталина безапелляционным отводом англосаксами советского предложения по контрольному механизму для Японии: «Я считаю верхом наглости англичан и американцев, считающих себя нашими союзниками, то, что они не захотели заслушать нас, как следует, по вопросу о Контрольном совете в Японии, — телеграфировал он Молотову. — Один из союзников— СССР заявляет, что он недоволен положением в Японии, а люди, называющие себя нашими союзниками, отказываются обсудить наше заявление. Это говорит о том, что у них отсутствует элементарное чувство уважения к своему союзнику»¹¹⁰. Чувствуется, что Сталин был действительно оскорблен не только сутью, но и формой ответа американцев, отбросивших былую вежливость и видимость союзного равноправия.

Столь же жесткое сопротивление встретил и советский заход по Триполитании, получение которой в опеку предусматривалось инструкциями Политбюро. Не помогли и неоднократные напоминания об обещании поддержки в этом вопросе, что создавало общее впечатление «отката» американцев от ялтинско-потсдамских договоренностей сразу по нескольким направлениям. Это впечатление еще больше укрепилось, когда западные союзники «при попустительстве» Молотова (как потом скажет Сталин) в обход потсдамского решения добились участия представителей Франции и Китая в обсуждении всех мирных договоров. Сталинский выговор Молотову с требованием вернуться к потсдамской формуле участия «только вовлеченных стран» поставили конференцию на грань срыва.

Не менее тревожным сигналом для Сталина стало и неожиданное предложение Бирнса заключить договор о разоружении и демилитаризации Германии, которое по замыслу госсекретаря должно было стать испытанием для советских опасений возрождения германской угрозы. Молотов в отчете о беседе высказался в поддержку этой инициативы. Сталин же со свойственной ему проницательной подозрительностью сразу же разглядел в этой преимущественно пропагандистской затее четырехзвенный стратегический замысел. «Первое, отвлечь наше внимание от Дальнего Востока, где Америка видит себя как завтрашний друг Японии... — разъяснял он Молото-вy в очередной депеше, — второе — получить от СССР формальное согласие на то, чтобы США играли в делах Европы такую же роль, как СССР, с тем, чтобы потом в блоке с Англией взять в свои руки судьбу Европы; третье — обесценить пакты о союзе, которые уже заключены СССР с европейскими государствами; четвертое — сделать беспредметными всякие будущие пакты СССР о союзе с Румынией, Финляндией и т. д.»¹¹¹ Вместе с тем, учитывая, что «нам трудно отказаться от антигерманского пакта с Америкой», Сталин предложил увязать его с подписанием аналогичного пакта в отношении Японии.

В реакции вождя на зондаж американцев прослеживалось сразу несколько расчетов и опасений. Прежде всего — ослабление надежды на уход США из Европы и явное нежелание делить с дядей Сэмом роль гаранта европейской безопасности. Во-вторых, подспудная боязнь связать себе руки в Германии договорным обязательством вывести оттуда советские войска по завершению демилитаризации и тем самым лишиться главного геополитического козыря СССР на континенте — военного присутствия в сердце Европы. В третьих — стремление сохранить Германию в качестве жупела для пристегивания восточноевропейских стран к советской «орбите» безопасности. Наконец, — попытка использовать увязку двух пактов для того, чтобы влезть в японские дела вместе с американцами.

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 266; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!