Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 10 страница

¹²⁴ Memorandum requested by the President, September 25, 1945. — HSTL, President's Secretary File, Subject File, Atomic Bomb — Cabinet.

¹²⁵ Huston С Suggested Extension of American Policy in Eastern Europe, October 24, 1945. - NA, RG 59, DF 711. 61/10 - 2445. Подробнее см.: Messer R. Paths Not Taken: The US Department of State and Alternatives to Containment, 1945— 1946// Diplomatic History. 1977, Fall. P. 301-303.

¹²⁶ Ch. Bohlen. Memorandum for Mr. Secretary, October 12, 1945. — NA, RG 59, Ch. Bohlen Records, General Correspondence, Box 3.

¹²⁷ Memorandum for the Secretary, October 18, 1945. — Op. eit., Box 4.            

¹²⁸ Подробнее см.: Mark E. Charles E. Bohlen and the Acceptable Limits of Soviet Hegemony in Eastern Europe: A Memorandum of 18 October 1945 // Diplomatic History. Spring. 1977.

¹²⁹ См.: Messer R. Op. cit. P. 304—319; Мальков В. Л. «Манхэттенский про­ект»: разведка и дипломатия. М., 1995. С. 166—168.

¹³⁰ The Capabilities and Intentions of the Soviet Union as Affected by American Policy _ NA, RG 59, DF 711. 61/12 - 1045. P. 1, 2, 14-17, 18.

¹³¹ Последние соображения авторов документа циркулировали в госдепарта­менте до начала февраля 1946 г. (см.: М. Hamilton to Mr. Mathews, February 14, 1946.- NA, RG 59, DF, 711. 61/2 - 1446).

¹³² См.: Переписка Сталина с Молотовым... С. 79—84; A. Harriman to SecState, November 15, 1945 (Discontent in the Soviet Union). — FRUS. 1945. V. p . 915—917 (и неопубликованное приложение к этой депеше — NA, RG 59, DF, 861. 00 /11 — 1545). Большой фактический материал о беспорядках в армии и преступности в стране содержится в «Особых папках» Сталина (ГАРФ, ф. 9401, оп. 2).

¹³³ Стенограмма совещания у т. Лозовского от 22 мая 1945 г. // ГАРФ, ф. 8581, д. 149, л. 31.

¹³⁴ G. Kennan to SecState, September 15, 1945. — NA, RG 59, DF, 761. 61/9 — 1545.

¹³⁵ Подробнее см.: Chubariyan A., Pechatnov V. Molotov the Liberal: Stalin's 1945 Criticism of his Deputy // Cold War History. 2000. August. P. 129-140.

¹³⁶ РГАСПИ, ф. 558, on. 11, д. 98, л. 81; АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 98, л. 144.

¹³⁷ АВП РФ, ф. 7, оп. 10в, п. 46, д. 1, л. 23.

¹³⁸ Разговор с Гарриманом 12 декабря 1945 г. (из дневника Майского) // АВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 5, д. 51, л. 69—70.

¹³⁹ Там же; АП РФ, ф. 3, оп. 63, д. 234, л. 45.

¹⁴⁰ Подробнее см. : Переписка Сталина с Молотовым... С. 84—85.

¹⁴¹ FRUS, 1946, II, р. 559; G. Kennan to Berlin and Vienna, October 6, 1945. -LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 183.

¹⁴² АП РФ, ф. 3, on. 63, д. 233, л. 224-229.

¹⁴³ Восточная Европа в документах российских архивов 1944—1953. Т. 1 М., 1997. С. 359.

¹⁴⁴ АП РФ, ф. 3, оп. 63, д. 233, л. 229.

¹⁴⁵ Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной вой­ны 1941-1945 гг. М., 1986. Т. 2. С. 300-301.

¹⁴⁶ США и политика вмешательства (Литвинов — Молотову, 7 декабря 1945) // АВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 17, д. 175, л. 160; Memorandum of conversation between Molotov, Vyshinsky, Bevin and Kerr, December 18, 1945. — LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 185.

¹⁴⁷Certain Factors Underlying Our Relations with the Soviet Union. December 20, 1945. - LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 185.
¹⁴⁸FRUS. 1945. II. P. 775-776.

¹⁴⁹ Memorandum of conversation between Bevin, Byrnes and Cadogan, December 17, 1945. - LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 185.
¹⁵⁰ АП РФ, ф. 45, on. 1, д. 378, л. 89-97.

¹⁵¹H. Truman to J. Byrnes, January 5, 1946. - HSTL, PSF, SF, Longhand personal Memos, 1946; W. Leahy Diary, 26-28 December, 1945. - LC, W. Leahy Papers. Тонкий анализ этого эпизода см. в: Messer R. The End of an Alliance. P. 161-165.

¹⁵²См.: DeSantis H. The Diplomacy of Silence. The American Foreign Service, The Soviet Union, and the Cold War, 1933-1947. Chicago; L., 1980. P. 172-173.
¹⁵³ R. Murphy to H. Matthews, April 3, 1946. - NA, RG 59, DF, 861. 00/4-346.

¹⁵⁴«Отныне, — сообщал своим коллегам по госдепартаменту Ч. Болен в се-pедине марта, — нет больше необходимости в дальнейшем анализе мотивов или причин нынешней советской политики». (Н. DeSantis. Op. cit. P. 178).

¹⁵⁵ Подробнее см.: Фултонская речь Черчилля // Источник. 1998. № 1.

¹⁵⁶Запись беседы с ген. С. А. Кондрашовым от 25 апреля 1999 г.

¹⁵⁷ Стенограмма совещания в ЦК ВКП(б) по пропаганде под председатель­ством т. Жданова 18 апреля 1946 г. // РГАСПИ, ф. 77, оп. 1, д. 976, л. 88—89.

¹⁵⁸ АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 382, л. 45.

¹⁵⁹ W. Leahy to J. Byrnes, 13 March 1946. - NA, RG 218, W. Leahy Records, Box 18. Контрпродуктивность грубо-силовой тактики Сталина в отношении Ирана и Турции сознавалась и в самом НКИД. Так, М. Литвинов, препровож­дая руководству запись своей беседы с новым послом США в Москве У. Сми­том, с явным намеком выделил в ней следующий пассаж: «Посол, как военный, вполне понимает, что нам нужны дружественные правительства в соседних стра­нах, что нам нужна нефть и что мы имеем не меньшее право на иранскую нефть, чем Англия и США. Можно, однако, одобрять наши цели, но осуждать наши методы. Мы могли бы получить иранскую нефть, не прибегая к таким сильным средствам, как нарушение договора, вмешательство во внутренние дела и т. п.». (АВП РФ, ф. 06, оп. 8, д. 31, л. 13.) Даже Молотов, судя по его воспо­минаниям, пытался возражать Сталину по Турции (Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 147-148).

¹⁶⁰ Memorandum for the Record, General Lincoln, 16 April 1946. — NA, RG 165, ABC 334. 8 Iran (30 Oct 43); Memorandum for General Hull, 19 April 1946. — Ibid.

¹⁶¹ Central Intelligence Group Directive N 9, 9 May 1946. — NA, RG 218, W. Leahy Records, Box 21.

¹⁶² B. Smith to SecState, May 31, 1946. - NA, RG 59, DF 761. 00/ 5-3146.

¹⁶³ Батюк В., Евстафьев Д. Указ. соч. С. 101—103.

¹⁶⁴ «На этом мы сломаем их антисоветское упорство...» (Из переписки Ста­лина с Молотовым по внешнеполитическим делам в 1946 г.) // Источник. 1999. № 3. С. 98.

¹⁶⁵ Подробнее см.: Сталинское десятилетие холодной войны / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 110-111, 118-119.

¹⁶⁶ Жданов — тов. Сталину, 4 ноября 1946 г. // АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 732, л. 74-84.

¹⁶⁷ «На этом мы сломаем их антисоветское упорство...» С. 98.

¹⁶⁸ Bevin to Byrnes (Personal and Private Top Secret), 23 August 1946. — NA, RG 59, DF 761. 00/8 - 2346.

¹⁶⁹ FRUS, 1946, VI (Washington, 1969), pp. 763 — 765; Memo for the Secretary of State, 24 June 1946. - NA, RG 59, DF 761. 61/6 - 2146.

 

Д. Г. НАДЖАФОВ

К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

 

 

Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой войны между союзниками по победоносной антигитлеровской коали­ции (державами Запада и Советским Союзом) начался драматический конфликт, вошедший в историю XX века как холодная война, конф­ликт, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну «горячую»? Как могло случиться, что, развязав один узел мировых противоречий — в результате победы над агрессивным блоком держав оси, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий на том же мировом уровне? И как все это соотносится с возобладав­шими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления эры гуманизма в жизни общества и в мировой политике?

Непростые вопросы, судя по тому факту, что сколько пишущих на тему холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее рас­пространенное определение как феномена XX в. — научно-истори­ческой загадки, ждущей своего разрешения. Хотя, казалось бы, обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету ли­тература темы дает такой благодатный материал, опираясь на кото­рый можно было высказать веское слово.

Попытки, конечно, предпринимались. Достаточно давно американ­ский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной войны» (объединившей его статьи 1960—70-х гг.)¹, оптимистически высказывался о наступлении академической стадии в изучении холод­ной войны и преодоления тем самым побочных идейно-пропаганди­стских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим стремле­нием исследователей понять мотивы и определить структурные про­тиворечия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно было покончить с положением, когда большая холодная война меж-дy коммунизмом и демократией породила малую холодную войну между историками по разные стороны от Берлинской стены — этого зримого символа разделенного послевоенного мира.

Но если на Западе были достойные подражания примеры (рабо-ты Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее крупного американского иссле­дователя холодной войны), то на Востоке, до падения советской «империи», историки были скованы официальной установкой, воз-лагавшей ответственность за холодную войну на противоположную

cтoронy со всеми вытекающими отсюда оценками ее происхождения,

сущности и эволюции.

Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства. Такие, как незавершенность до недавнего времени холодной войны как целостного явления (ограничивавшая действие «закона рассто­яния», позволяющего взглянуть на события с исторической дистан­ции), а также отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ к секретным архивным материалам, особенно к документам бывших советских архивов. Трудно дается и преодоление идейно-пропаган­дистского наследия прошлого, все еще оправдываемого рассуждени­ями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за холодную войну.

Круг рассматриваемых в данной связи вопросов включает такие, как хронологические рамки холодной войны, восприятие советс­ким руководством Второй мировой войны и ее итогов, отноше­ние И. В. Сталина и его окружения к Западу вообще и к США в особенности, русская имперская традиция и международная прак­тика большевизма, характер сталинского режима, советская вне­шняя политика и идея мировой революции, конфликт демократии с тоталитаризмом, взаимосвязь внутренней и внешней политики Со­ветского Союза. И поскольку окончание холодной войны подвело итог противоборства советского социализма с капитализмом, изуче­ние ее проблематики не может быть оторвано от исторических при­чин падения коммунистической власти в СССР.

 

1

 

Одна из особенностей современной стадии изучения холодной войны состоит в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее начальных хронологических рамок. Если о времени окончания хо­лодной войны можно судить достаточно определенно — это про­изошло в 1989—1991 гг. в результате падения Берлинской стены и распада советской «империи», — то нельзя столь же уверенно син­тезировать существующие точки зрения на проблемы ее генезиса: глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира. Между тем через анализ генезиса холодной войны пролегает путь к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем осложненным тем, что холодная война достаточно скоро приобрела собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные си­туации. В восприятии как политиков, так и общественности причи­ны и следствия череды международных кризисов часто оказывались деформированными или даже подмененными. У противников в по­стоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу це­лым набором.аргументов и фактов. В трактовке происхождения хо­лодной войны был открыт простор для появления различных исто­риографических концепций².

Но откуда такая размытость, неопределенность в вопросе точки отсчета холодной войны? В чем причина различия суждений, когда историки касаются времени перехода от союзнических отношений стран антигитлеровской коалиции к послевоенной конфронтации междy ними? И насколько оправдан в исследованиях последнего времени повышенный интерес к роли Советского Союза в возник­новении холодной войны?

 В этой связи обращает на себя внимание ясно обозначившаяся тенденция в трудах по истории холодной войны: отодвинуть ее на­чало как можно дальше, в глубь Второй мировой войны и даже в довоенные годы. На самом деле это — констатация того, что госу­дарства антигитлеровской коалиции, кроме общей военной, пресле­довали и другие цели, политические и стратегические, столь различ­ные, что они давали себя знать, когда война еще продолжалась. Следовательно, происхождение холодной войны так или иначе свя­зано с политикой держав-союзников, которой они следовали и до, и в ходе мировой войны.

В этих трудах конфронтация напрямую увязывается с противоре­чиями, как источником холодной войны, между Советским Союзом, с одной стороны, и западными странами, прежде всего США, — с другой. Так логика уже многократно апробированного подхода к проблеме происхождения холодной войны, которая вошла в историю как проявление резкого обострения борьбы двух мировых систем — социализма и капитализма, указывает на первопричину ее зарожде­ния. А именно, на структурные противоречия между двумя система­ми, противоречия, восходящие к «расколу мира» в далеком 1917 г. К вызову, брошенному капитализму Октябрьской революцией, — наиболее радикальной революцией в истории, провозгласившей сво­ей целью создание альтернативной цивилизации. Так началось про­тивостояние, развивавшееся преимущественно по линии классового, социально-политического размежевания. Борьба с мировым капита­лизмом стала целью и смыслом существования нового, стремящегося к классовой однородности социалистического государства. Отныне два мира разделял глубокий антагонизм: они по-разному относились к демократии и свободе личности, совершенно различным стало видение ими перспектив цивилизации. И поскольку обе стороны считали конфликт идей и ценностей неустранимым, каждая рассмат­ривала противника как постоянную угрозу собственному существо­ванию. Это противостояние несколько притупилось с образованием антигитлеровской коалиции, но, конечно, не могло исчезнуть.

Отметим, что и до Второй мировой войны противостояние двух систем имело тенденцию к перерастанию в конфликт глобального масштаба. Что касается Советского Союза, то и в прошлом, задол­го до Второй мировой войны, официальная концепция «враждебного капиталистического окружения» предопределяла масштабный харак­тер любого мало-мальски острого столкновения с капиталистиче­скими странами. И всякий раз официальная пропаганда била тре-вoгу по поводу подготовки объединенной иностранной интервенции против СССР. В 1928 г., например, в условиях разрыва англо-совет­ских отношений, VI конгресс подконтрольного сталинскому руко-водству Коминтерна заявил в своей новой программе, что «поход против СССР ставится империализмом в порядок дня»³. В ходе об­суждения программы много говорилось о войне как одном из цент­ральных вопросов «на ближайшую полосу», после победы в которой «мы будем иметь новые советские республики»⁴. Но только в холод­ной войне конфликт СССР с Западом действительно разросся на­столько, что в него оказались вовлеченными в той или иной степе­ни большинство государств мира. Неудивительно, что по масштаб­ности и роли в тотальной поляризации сил холодная война стоит в одном ряду с мировыми войнами. Линия последних была продол­жена и в плане того преимущественного внимания, которое сторо­ны конфликта уделяли его военно-стратегическим аспектам.

Точка зрения на холодную войну как на острое проявление про­тивостояния двух антагонистических миров получила убедительное подтверждение в свете разительных перемен, с которыми человече­ство подошло к концу XX в. Перемен, стимулирующих попытки оценить в концептуальном плане такие два явления вселенского порядка, какими являются крушение коммуно-социалистической идеи, приведшее к распаду советской «империи», и окончание хо­лодной войны. Столь исторически значимый финал конфронтации двух мировых систем, продолжавшейся почти три четверти столетия, не мог не наложить отпечаток на естественное стремление переос­мыслить комплекс проблем, связанных с ролью Советского Союза в мировом развитии. Приоритетное значение приобретают подходы, отдающие должное либеральным ценностям, нравственным критери­ям, защите прав и свобод отдельной личности. Иначе говоря, по­нять, почему современная цивилизация отторгла советскую модель социализма, можно только, если уроки истории выводить из кате­горий добра и зла, из позитивного «да» и негативного «нет».

Как предвидение Ленина о «немыслимости» длительного сосуще­ствования двух систем, так и подчеркивание его преемниками все­мирно-исторического значения Октябрьской революции отражали советскую ставку на перманентное углубление противостояния со­циализма с капитализмом, придавшего идеологическое измерение извечному геополитическому соперничеству Восток — Запад. По­скольку больше половины периода этого противостояния падает на годы холодной войны, очевидна необходимость учета долговремен­ных, стратегических целей сторон в конфликте, ибо мотивы такти­ческого порядка не могли столь долго определять состояние между­народных отношений на грани между «холодным» миром и «горя­чей» войной. Отсюда также следует, что надо принимать во внимание в первую очередь те мировоззренческие основы, на кото­рых строилась политика основных субъектов холодной войны.

 

2

 

Есть все основания особо выделить фактор Второй мировой вой­ны, ставшей тем рубежом, после которого и наступили долгие де­сятилетия холодной войны. Точнее, наступила пора ее второй фазы (в отличие от первой, довоенной) — намного более активной. На­столько активной, что она стала доминантой послевоенных между­народных отношений. Но можно ли проследить взаимосвязь между этими двумя фазами в годы мировой войны? Думается, что можно.

В процессе войны сталинский Советский Союз и страны демок­ратического Запада оказались в одной коалиции, противостоявшей Германии и ее партнерам по оси. С началом же войны — что сле­дует отметить особо, ибо это имеет непосредственное отношение к рассматриваемому сюжету, — СССР фактически принял сторону аг­рессивной нацистской Германии, а не ее врагов и своих потенциаль­ных (как подсказывал опыт Первой мировой войны с ее четкой рас­становкой противоборствующих сил) союзников — Франции и Ан­глии. Советский Союз был единственным из великой пятерки держав (будущих постоянных членов Совета Безопасности ООН), кто успел побывать — причем на договорных началах — на стороне обе­их враждующих коалиций.

В период советско-германского сближения В. М. Молотов вы­смеивал лозунг «уничтожения гитлеризма», под которым Англия и Франция вступили в мировую войну, как не имеющий «никакого оправдания» и даже как прикрывающий «преступную» войну против Германии⁵. Но впоследствии Советский Союз, наряду с другими победителями, участвовал в Нюрнбергском судебном процессе над нацизмом, осудившем его идеологию и практику. Напомним также, что Советский Союз, окончательно отбросивший с заключением с Германией договора о ненападении лозунг антифашизма, позднее, после гитлеровского нападения на него, выразил (с оговорками) со­гласие «с основными принципами» подписанной Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем Атлантической хартии (август 1941 г.), требовавшей «окончательного уничтожения нацистской тирании»⁶. Однако не менее известные «Четыре свободы» Рузвельта (январь 1941 г.), при­званные «защитить и сохранить свободный мир» — свобода слова, вероисповедания, от нужды и страха, — так и не нашли отклика у официальных советских кругов⁷.

---

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 285; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!