ТРИ ДЕЙСТВИЯ ПО ЧЕТЫРЕМ КАРТИНАМ 10 страница
Я стою весь в этой чёрной крови. И хочется сдохнуть. То есть ну, полное ощущение, что ты перерезал человеку глотку – и он умер. Я не знаю, чего бы было со мной, если бы не анестезиолог, очень хороший человек. Опытный. И душевный мужик. Вот. И он налил мне стакан спирта. Я его хряпнул.
МУЖЧИНА-АНЕСТЕЗИОЛОГ. Андрей, ты пойми, мотивация у тебя основная была – спасти человека. Во-вторых, ты избавил его от страшной смерти от удушья. Тут мгновенно просто – кровь ушла из мозга – и мгновенная смерть. Вот. Успокойся.
ХИРУРГ. А близкие его...
МУЖЧИНА-АНЕСТЕЗИОЛОГ. Ну, что ж, близкие. Они привезли его умирающим. Они ж понимали, что это только попытка облегчить его страдания. Не продлить агонию, а просто дать доступ воздуху.
ХИРУРГ (в зал) И через день, когда я приехал домой после дежурства, немножко так уже успокоившись... Я вошёл, снимаю с себя одежду, у меня грудь вся в этой чёрной крови. Я пошёл в душ, всё это оттирал...
Но у нас работа такая, что у каждого врача, кроме своего кладбища, бывают всегда какие-то штуки, что не по злому умыслу, но происходят вот трагические ситуации. Ну, у каждого врача есть своё кладбище. Бывшие пациенты, скажем так. Бывшие пациенты. Единственное, что я могу сказать, возникает экранирование с опытом. То есть ты не умираешь с каждым своим больным и не воспринимаешь боль как свою собственную, потому что это мешает делу. Когда я делаю операцию, я абсолютно абстрагируюсь от человека, потому что если я всё время буду смотреть ему на лицо там за ширму к анестезиологу, ничего хорошего не будет. Я вижу только рану – субстрат, с которым работаю.
|
|
|
Это в памяти надолго остаётся. До сих пор переживаю.
СЧАСТЬЕ
ХИРУРГ. По поводу рассасывающегося шовного материала. Я, кроме того, что работаю в районной городской больнице, совмещаю ещё консультантом-хирургом в роддоме. И, в общем, в прошлом году вызывают они... Ну, ситуация... Бывает такое в жизни. Аборт, перфорация матки, и повредили кишечник. Вот. Причём достаточно прилично. Это ятрогения, это повреждение – патология, которая делается в результате там манипуляций или лечения. Такое понятие есть.
В общем, вызывают меня. А ещё до этого там не оперировал. Просто консультации были по хирургической патологии, но с операционной я контакта не имел. И смотрю – ну, так кишечник пропорот – сантиметров двадцать, надо резецировать – убирать. Вот. Ну, я моюсь, готовлю всё и... шить. Чем, говорю, шьёте?
ЖЕНЩИНА. Кетгут.
ХИРУРГ. Кетгут – рассасывающийся материал, а мне надо прошивать сосуды, то есть сосуды не рекомендуется шить кетгутом, нужен такой прочный материал. Я говорю: дайте чего-нибудь нерассасывающееся.
|
|
|
ЖЕНЩИНА. А у нас нет ничего.
ХИРУРГ. Как?!
ЖЕНЩИНА. А мы всё кетгутом шьём... Но... Вообще, шёлк есть.
ХИРУРГ. Шёлк дают. Там вот такой вот канат, который – тык – и рассыпается в руках.. Сколько этому шёлку?
ЖЕНЩИНА (пожимая плечами) Кто его знает.
ХИРУРГ. Я: Вашу машу! Чё делать? – Ничего больше! Ничего нет в операционной! Ну, у меня дома свой запас есть хорошего шовного материала. Ну, вот. Я говорю – давайте, рулите быстро ко мне домой за шовным материалом. Папе позвонили – объяснил – где чего лежит. Но мне повезло, водила только отъезжал, появился приятель мой – хирург, чего-то просто по своим делам. А у него всегда с собой, потому что он до этого тоже консультировал. Он – доктор наук. Он в курсе, что там нет ничего. Он поднялся –
МУЖЧИНА. Ага, говорит, влетел. На тебе.
ХИРУРГ. Это счастье! И вот так вот.
КАТАСТРОФА
ХИРУРГ. То есть ситуация сейчас в городе катастрофическая. Вот я работаю в больнице, которая работает как больница скорой помощи, то есть по экстренной патологии она оказывает помощь пять дней в неделю. Вот. Нагрузка, поток колоссальный. Причём, у нас как бы элитный контингент бывает редко. В основном, работаем с бомжами, с асоциальным элементом. И здесь ужасно. И здесь наличие полиса как бы символично абсолютно. Оно играет роль при госпитализации, потому что если нет страхового полиса, то три дня мы можем держать человека, а с четвёртого дня – либо он платит в больничную кассу, либо мы его должны выписать. Не финансируется. Один койкодень стоит очень дорого, и, в общем, люди просто не в состоянии это оплачивать.
|
|
|
Что касается.... Ну, допустим, поступает человек более-менее приличный, с семьёй, вот, хотя бы с родственниками... есть полис, нет полиса – все покупают медикаменты сами. Нет ничего. Есть больничная аптека, но в ней, в основном, закупают медикаменты дорогостоящие. Рутинные препараты, которыми мы работаем, они дешёвые, вроде как, люди могут купить сами. Ну, потому что источник финансирования жутко скудный. В основном, страховая медицина... Мы кормимся со страховых кампаний. Должны, верней, кормиться. А получается что? Вот, например, сейчас есть монополист – страховая компания у нас в городе. И они вот... областная больница. Там народ поэлитней. И они официально подтверждают на каком-то заседании, что они должны нашей больнице городской определённую сумму, причём немалую. Они меняют тарифы на оказание медицинской помощи. То есть, таким образом тарифы на услуги они повышают в областной больнице и понижают в нашей. И в результате, по новым тарифам они нашей больнице как бы уже ничего и не должны. И всё. И тема закрывается. И поэтому, грубо говоря, просто покупать не на что. Значит, а вот у меня бомж. У него нету родственника, который бы мог ему чего-то купить. Я могу ему назначить препарат, допустим, дорогостоящий антибиотик, но чтобы его назначить, мне нужно дать обоснование в истории болезни. То есть, я должен теоретически довести его до состояния, когда ему этот препарат понадобится, и уже тогда начать его лечить. Это ужасно. То есть, волосы на башке шевелятся.
|
|
|
Или, например. В какой-то момент у нас нечем кормить больных. Переводят на хлеб и воду. Больные пишут там жалобы какие-то, бьются за свои права, типа там, полисы есть, лекарства покупаем, вашу мать, ещё и не кормите. Значит, изыскивают внутренние резервы. Покупают курочку. Но в этот день отрубают все телефоны за неуплату. И больница, которая несёт основную экстренную помощь, оказывается без внешней связи – только внутренние телефоны. Представляете?..
То есть ситуация ужасная. С каждым днём это становится всё круче и круче. То есть если курей покупаем, то на телефоны уже денег нет. Либо то, либо то: либо по телефону поговорить, либо курицу съесть.
Ну, вот. У меня отец – старый хирург. Он проработал всю жизнь и продолжает работать. В этой же больнице, в одном отделении. Нас называют Дюма-отец, Дюма-сын. И вот он говорит
МУЖЧИНА. Если раньше я ходил с удовольствием на работу, то теперь уже всё, теперь уже просто страшно. Апатия, и не только моя, потому что всё время хуже, хуже, хуже.
ХИРУРГ. Сейчас вот этот возможный вариант лишения льгот вот этих всех. То есть компенсация будет вот такая, а льготы мы теряем – выслугу, стаж, вредность, кровяные. До фига. И ведь никто не хочет сейчас уже работать хирургом. Из молодёжи никто в хирурги не идёт. Идиотов нет. Потому что контакт с кровью. Порезался – и всё. А я работаю в обычных перчатках. И никаких кольчужных перчаток я за всю жизнь в глаза не видел. У нас есть аптечка «АнтиСПИД». Там стоит флакончик с йодом, какая-то ватка. Причём йод всегда разбавленный. Ну, ладно.
Я хотел поступать в художественное училище, но моя бабушка – психиатр – сказала, что все художники волосатые и много пьют. Она была хороший психиатр. Но мама в тайне от всех пошла со мной в училище. Мы взяли какие-то мои работы, пришли туда, а там был санитарный день. Я понял – такая карма.
Я сейчас работаю на трёх работах. В больнице оперирую, в медучилище преподаю хирургию, и консультантом в роддоме. Я зарабатываю меньше пяти тысяч рублей. На трёх работах... Жена – филолог.
ПЬЯН КАК ХИРУРГ
ХИРУРГ. Это трагическая история. Я исполнял обязанности зав.отделения, пока тот в отпуске был. И совсем солопед – молодой хирург вызывает меня.
МУЖЧИНА. Желудочное кровотечение – рвота, чёрный стул. Язва. До этого недиагнозцированная. Мужчина молодой. 30 лет.
ХИРУРГ. Вариантов никаких. Опять-таки такой уровень больницы – эндоскописта нет, чтобы эндоскопически попытаться остановить или хотя бы посмотреть – чего там такое. Приходится брать на стол на высоте кровотечения. Оперирую, вскрываю желудок. Там в выходном отделе желудка огромная язва, причём старая с подрытыми краями, в центре сосуд. Я стою, думаю – чего делать. Варианта два: либо минимальный объём – просто прошить этот кровоточащий сосуд и дальше лечить консервами. Но с другой стороны – язва хроническая, перспектива заживания низкая, парень молодой. Вот. Я решаюсь на резекцию желудка. Убрать, то есть часть желудка, несущую язву. Ну, начинаю, мобилизацию, выделять всё. Операционная сестра – хорошая, а мальчик... начинающий – помощи особой нет. И когда у меня в процессе мобилизации, когда я уже двигаюсь к наложению растамоза – это когда убираешь – соединить надо... А у меня ещё зажим на крупном сосуде. Вот. Гаснет свет.
ЖЕНЩИНА. Запасных аккумуляторов нет. Теоретически есть какие-то батареи, но они уже давным-давно не подзаряжены. Потому что нет денег.
ХИРУРГ. Свет гаснет. А там наркозный аппарат. Он ведь от электричества работает, дышит. Девчонка - анестезиолог молодой, но достаточно опытный.
ЖЕНЩИНА. Чего делать?
ХИРУРГ. Она начинает в трубу дышать. Сама.
ЖЕНЩИНА (дышит) Ху, ху,ху.
ХИРУРГ. Ну, а что? Вариантов-то нет. Потом, значит, подсоединили мешок амбу. А он – рваный. Она дальше начинает дышать. А у меня – зажим на сосуде. Я и говорю... А этим зажимам уже лет тридцать, наверное. Если он сейчас слетит – и кердык. Я и говорю – давайте мне хоть чем-то светите. Значит, анестезистка берёт ливингоскоп – инструмент, с помощью которого трубу суют. На нём маленькая такая лампочка. Они мне, значит, туда в живот светят. Я при свете этой лампочки подшиваю этот сосуд. Ладно, слава богу, зашил. Кричу – кто-нибудь, люди добрые, сбегайте, узнайте, когда свет дадут! Люди побежали. А время идёт. Она дышит в эту трубу. Мне надо что-то делать. И вот я при свете левингоскопа начинаю накладывать растамоз. Двадцать минут она дышала в трубу. Когда дали свет, она подключила эту трубу и упала. Гипервентиляция мозга у самой. Её там отхаживали. А неэффективное всё равно дыхание, потому что она ж не может всё равно постоянно двадцать минут в одном режиме дышать – раз. Во-вторых, выдыхаемый воздух – углекислоты много, кислорода мало. То есть там потом – гипоксия мозга и, значит, крыша у него уплыла. Я, значит, докладываю растамоз такой вот. Кончаю операцию. Спускаем в реанимацию. На аппарате головы нет. Ну, думаю – всё – декортикация. То есть смерть коры головного мозга. То есть подкорковые образования живут – там дыхательный центр, сосудо-двигательный. Все они функционируют, но это растение. Вот...
И после этого мы с этим анестезиологом – Михалычем, нажрались. Мы ещё оперировали в ночь. И часов в пять мы с ним выпили. А с утра в восемь сдавать смену заместителю главного врача. Женщина всю жизнь в администрации проработала. Педантичный исполнитель, но абсолютно глупый человек. Ну там – то, сё.
ЖЕНЩИНА. Чего делали? Ага! Пили! Ну, всё.
ХИРУРГ. Пишет на нас рапорт и – главному врачу. А главный врач баба умная была. Она нас берегла. Она представляла – кто что из себя значит. Мы заходим. Она...
ЖЕНЩИНА. Ну?
ХИРУРГ. Мы – так и так.
ЖЕНЩИНА. Мне надо как администратору отреагировать. Тут же официально всё – рапорт. Давайте – пишите объяснительную.
ХИРУРГ. А наших объяснительных у неё в столе уже вот такая стопка. Мы с Михалычем пишем:
МУЖЧИНА. «Признаёмся, что в районе пяти часов утра выпили по 250 миллилитров хорошего коньяку. О чём сильно сожалеем.
ОБА ХОРОМ. С уважением».
ЖЕНЩИНА (смеётся) Хамы!
ХИРУРГ. В общем, в эту стопку. В общем, только личностный фактор очень важен.
Я когда-то ввёл понятие такое «пьян как хирург», потому что приходится, проходя через всё это, водку горькую пить для того, чтобы хоть как-то защищать башку. Вот я три года, как избавился... У меня была проблема. Я избавился от этой проблемы. Я завязал. Как? Я пустил «мулю», что я заторпедировался, чтобы отключить социум, чтоб не предлагали. Надо было народ приучить. Так как я не умею пить чуть-чуть... Я когда пьяный, меня забирает милиция. Ну, после работы идёшь под-шафе. А меня менты когда вяжут, я им говорю: «Я хирург. Я вас оперирую». Они ж часто к нам попадают. Они меня всегда до дому довозили. То есть, я как бы в авторитете.
А парень этот с язвой. Лежит он в коме, значит, на аппарате трое суток. На третьи сутки опять дежурит тот молодой хлопец.
МУЖЧИНА. Андрей Георгич, там чего-то по дренажу потекло.
ХИРУРГ. Я приезжаю – смотрю – желудочное содержимое. Всё думаю – ништяк - эпопея со светом – несостоятельность растамоза. Беру на повторную операцию. Там, действительно, несколько швов... Но такого разлитого перитонита ещё нет. Ну, я ограничиваю, ставлю дренаж, зашиваю. Заведомо иду на свищ – ставлю дренаж для оттока. Ну и в общем, где-то через неделю он приходит в себя. Восстанавливается голова практически без последствий.
ЖЕНЩИНА. Разве такое бывает?
ХИРУРГ. Как говорил врач в «Формуле любви»:
МУЖЧИНА. «Мозги – вещь тёмная, исследованию не подлежит».
ХИРУРГ. Бывает так, что полная безнадёга, и человек восстанавливается без проблем, а бывает мнимое благополучие, а... Загадка, конечно. Мы очень многого не знаем в этом деле. Светилу вызываю из областной больницы.
МУЖЧИНА. Ну, всё нормально, веди, может, сам свищ закроется.
ХИРУРГ. Ну, там и пролежни, и пневмония, как бывает в застойных таких делах. Пролежни потихоньку проходят, он начинает кушать, вставать, ходить. И вот моё дежурство, мы с ним сидим курим – я к нему зашёл. И я ему говорю (мужчине) : вот теперь я могу тебе сказать, что ты вернулся с того света. (в зал) Я себе дал теперь зарок – никогда больше такого не говорить. Врачи – хирурги вообще, очень суеверные люди. На следующее дежурство через три дня я приходу с утра, а заведующий мне говорит
МУЖЧИНА. А парень-то твой вчера помер.
ХИРУРГ. Что такое?
МУЧЖИНА. Тромб в лёгочной артерии.
ЖЕНЩИНА (успокаивающе) Какой-то тромбик вылетел непонятно откуда, влетел в лёгочную артерию – мгновенная смерть.
МУЖЧИНА. Такое усложнение, за которым невозможно уследить.... Всё оттуда – от Бога.
ХИРУРГ. Я отдал столько сил, столько нервов. Я для этой семьи стал как родной человек.
И дальше идёт продолжение жуткое совершенно этой же ситуации.. Это же дежурство. Я сижу накрытый. Вдруг заходит его какая-то родственница.
ЖЕНЩИНА. Андрей Георгич, помогите.
ХИРУРГ. И называет его фамилию. И вдруг заходит он в дверь. Я думаю – всё, приехали. Атас.
ЖЕНЩИНА. Его брат-близнец, в другом городе живёт. На похороны прилетел. И там был ветер, слетела черепица, рассекла ему голову.
ХИРУРГ. Ну, я зашил эту голову, конечно, но это был атас. И мы с Михалычем опять под утро – в конце дежурства – выпили... И я домой пошёл...
И... менты... И я, как всегда – я хирург, я вас оперирую... Но это я про себя подумал, а вслух... перепутал, был слишком выпимши, я сказал: «Я же вас, сук, режу».
Мужчины начинают планомерно и безжалостно избивать хирурга. Он падает. Его бьют ногами.
ЗАНАВЕС
Иван Вырыпаев
ИЮЛЬ
… «Июль» Ивана Вырыпаева... Это полный крови монолог шестидесятилетнего мужчины – безумца, убийцы и каннибала, – ушедшего из своей деревни после первого убийства в поисках «дурки» в городе Смоленске. «Июль» впитал многое от исступленных исповедей антигероев Достоевского до потоков сознания Джойса, Фолкнера, Ерофеева, даже Буковски. Есть в нем отголоски страшных сказок Афанасьева, чернушных анекдотов.
Ужас, смех, богоборчество и богоискательство, точно вывернутые наизнанку. Матерок, претенциозность, искренность и снова ужас. Литературные ассоциации, вязь бездонного словесного болота. Все связалось в этом «Июле» в единый узел. Текст будто выплевывается кровавыми ошметками...
Пресса – об «Июле» Ивана Вырыпаева:
«Первое чувство: омерзение. Второе: автор сошел с ума от свалившейся на него известности и стал легкой добычей беса переоценки. Третье: перед нами плод тяжелого заблуждения человека, жаждущего самоутвердиться любой ценой. И только потом, вне эмоций... возникает потребность разобраться в том, что произошло в "Июле"».
«"Июль" заставляет о многом задуматься в экзистенциальном смысле»
В.Сорокин, писатель
---------------------------------------------
Иван Вырыпаев
Июль
Текст, для одного исполнителя
Исполнитель текста – женщина
***
Сгорел дом, а в доме две собаки.
Одна – черная, сука, дворняжка, а вторая – овчарка, полугодовалый кобель. Держал обеих в сарае, взаперти, чтобы они, не убежали, пока не доделаю забор вокруг дома, осталось то метров пять протянуть проволоки, и все готово, но тут, пожар, дом как картонка сгорел минут за двадцать, и сарай, и собаки, и все нажитое за долгие годы имущество, и документы, и деньги, и все мои планы на будущее, все обратилось в серый пепел, ничего не осталось, только я и июль месяц, посреди которого, и сотворилась со мною вся эта, беспощадная дребедень.
Будь ты проклят, паршивый июль, будь ты навеки проклят, месяц июль!
Я попросил Николая, моего соседа: – Дай, Коля, я у тебя поживу всего два месяца, пока что не соберу все документы на оформление в Смоленский дурдом. Всего два месяца, а там уже, как все справки и карточки мои восстановят, так сразу и переберусь на -постоянное– в смоленскую дурку, за это я ручаюсь, и клянусь богом, что больше чем на два месяца, я у тебя не приживусь. Но Коля, мой сосед, пенсионер-говноед со стажем, покрыл меня три раза матом, через свой, частокольный забор, и даже во двор не пустил, так что я стоял посреди улицы, обгаженный им с головы до ног, хотя, я, для него, еще буквально полгода назад, выпросил у нашего главы поселка, стальной трос, для Колиной шавки, чтобы она могла на цепи пристегнутой к тросу, который натянули через весь двор, бегать, и охранять, никому не нужные, пожитки, этого говнюка. И вот я пошел и все это устроил, и трос мне дали, в чем я и не сомневался, а говнососу этому, Кольке, никто и никогда, гвоздя бы не выдал, тем более уж наш глава поселка, у которого сиреневый понос течет из жопы, при одном только Колином появлении на горизонте в районе досягаемости, главы нашего поселка, глаз. И тогда от накатившей на меня обиды, за несправедливость, и за матершину в мой адрес от этого пиздака, тогда, я перевалился через его не догнившую калитку, зашел, не стучась, в дом, застал этого говнослива посреди его кухни с пустой тарелкой в руках, видно, он собирался идти к кастрюле на плите, за супом, и схватив со стола, что первое подвернулось мне под руку, воткнул этот нож, говнососу этому прямо между губ, пробив его рот аж до самой шеи, чтобы он, сука, больше матерщиной из него не сыпал, когда не попадя, и потом еще, добил его ножкой от табурета, чтобы он уже, навсегда забыл, как обижать того, кто ему помогал, и выручал его, и выпрашивал, для его шавки, у главы нашего поселка, этот, уже поперек горла мне вставший, и проевший мне все последние нервы, никому, кроме, не дожившего до своего юбилея, покойника Николая, никому, кроме него, а теперь то уже и ему самому, не нужный, металлический трос.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 277; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!