Ken Bruen. The Guards, 2001. 4 страница
Элвиса
«Иглз»
Джеймса Ласта
и
братьев Фари.
Потом подумал: «Зачем ждать до завтра?»
Посмотрел на бутылку. О Господи! Почти пустая. Неужели пролил? Наверняка. Это все объясняет. Потребовались усилия, чтобы собраться, поскольку я постоянно наталкивался на мебель. Наконец я был готов и крикнул:
— Сайонара [ До свидания (япон.). ], ублюдки!
Пустая комната не ответила.
— Доктор, я попала в беду.
— О Господи, милостивый Боже!
Софи Лорен и Питер Селлерз.
«Миллионерша»
Пришел в себя и обнаружил, что руки связаны. Дикое похмелье. Кажется, меня привязали к каталке. Голова разламывалась. Ноги сводила судорога. После «сайонара, ублюдки» я не помнил ничего.
Появилась медсестра, сказала:
— А, мистер Тейлор. Я позову врача.
Что и сделала.
Человек лет пятидесяти. Хвостик на затылке, легкая улыбка на губах. Наклонился надо мной:
— Мистер Тейлор, я доктор Ли. Вы помните, как оказались здесь?
Я попытался покачать головой, но боль была слишком сильной.
Он сообщил:
— Вы в «Баллинсло»... в психиатрической больнице. Думается, вы действовали бессознательно. Вы потеряли сознание у гостиницы «Хайден».
Каждую клеточку моего тела пронзил ужас. Пот ручьями тек по спине.
Врач сказал:
— Нам пришлось наложить гипс на ваши пальцы — похоже, вы кого-то ударили этой рукой. Это была неудачная мысль, учитывая, что у вас сломанные пальцы.
Я умудрился набрать в рот немного слюны и спросил:
|
|
— А нос?
Он громко расхохотался и сказал:
— Должен признать, мы потерпели поражение на этом фронте. Но я рад, что вы сохранили чувство юмора. Вам оно еще пригодится.
Медсестра сделала мне укол, и я снова отключился. Если мне что и снилось, то, слава богу, вспомнить я ничего не смог. Когда я в следующий раз пришел в себя, то чувствовал себя не так ужасно. Меня развязали — значит, дело пошло на поправку. Снова появился доктор Ли:
— Вы помните наш прежний разговор?
— Помню.
— Это было двое суток назад.
Я постарался достойно изобразить изумление, хотя чему изумляться в дурдоме? Доктор продолжил:
— Вы быстро поправляетесь. Наше тело — удивительное творение. Несмотря на безобразное к нему отношение, оно борется, пытается выкарабкаться. Но зачем, мистер Тейлор?
Я уже мог говорить — во рту не было той жуткой сухости.
— Не понимаю вас.
— Ну, думаю, понимаете, мистер Тейлор. Почему мы должны вас лечить, если вы, выйдя отсюда, тотчас сделаете то же самое?
Я не имел понятия.
— Не имею понятия.
— С вами ведь такое и раньше случалось.
— Верно. Не могли бы вы звать меня Джеком?
— Джек! Я могу попытаться напугать вас страшными историями. Каждый раз, когда вы теряете сознание, это репетиция мозговой травмы. Ваша печень в плохом состоянии, и не знаю, сколько еще продержатся ваши почки. Есть вопросы?
|
|
Мне хотелось спросить, какого черта я попал в этот дурдом, но решил, что доктор вряд ли сможет ответить на этот вопрос.
— Спасибо... за... то, что не зачитали мне смертный приговор.
— Мне кажется, я именно это и сделал.
Через несколько дней, когда я немного подсох, мне вернули мою одежду. Она была выстирана и выглажена. Я жутко обрадовался. Встал посреди комнаты, даже джигу станцевал. Неуверенно, правда, и недолго, но все же несколько па любимого ирландского танца умудрился сделать.
Печально, что взрослый человек испытывает такую благодарность за то, что ему дали возможность одеться.
Меня отправили к остальным больным. Я спросил сестру:
— Может, я останусь у себя в палате?
Жизнерадостный смех.
— Вы что, решили, что тут... гостиница? Выметайтесь, идите общайтесь с людьми.
Я не знал, чего ждать. Все-таки дурдом... Разве кругом не шатаются психи? Тут ведь бедлам во всех смыслах этого слова. Слюнявые пациенты, люди в смирительных рубашках — психи в моем понимании.
Но кругом было тихо. Не то чтобы полная тишина, так, легкий шумок. Как будто приглушили звук. Чудеса, которые творят лекарства. Напичкай их таблетками, и они будут смирными.
|
|
Обед подали в столовой. Светлая большая комната, совсем не похожая на ту, в которой нас кормили, когда я учился на полицейского.
Я взял поднос и встал в очередь. Все стояли спокойно и... тихо. Кто-то за моей спиной спросил:
— Новичок?
Я повернулся и увидел человека лет шестидесяти. Он совсем не был похож на... безумного! Хорошо одет, лицо портье. Нос весь в красных прожилках. Когда-то у него была неплохая фигура, но сейчас он казался обрюзгшим.
Я спросил:
— Заметно?
— Вы нервничаете.
— Правда?
Он вытянул руку. Руки у него были как у Лэрри Каннингхема. Большие и крючковатые. Мы пожали друг другу руки. Его пожатие было на удивление мягким.
— Меня зовут Билл Арден, — сказал он.
— Джек Тейлор.
— Привет, Джек Тейлор.
Я добрался уже до места, где выдавали горячие блюда. Раздатчица, толстая крестьянка, спросила:
— Чего тебе положить, лапочка?
Эта «лапочка» согрела мне сердце. Мне захотелось ее обнять.
Билл сказал:
— Здесь вкусные сосиски с капустой.
Я заказал сосиски.
Она спросила:
— Соусом полить, лапочка?
— Пожалуйста.
На десерт давали печеные яблоки и мусс. Причем в огромных количествах. Я взял себе и десерт. Какого черта?! Все равно я не собирался ничего есть.
|
|
Билл посоветовал:
— Займи место у окна. Я принесу чай.
Я послушался.
Люди, сидящие за столом, старательно жевали. Ели так, будто их жизнь от этого зависела. Может, так оно и было.
Билл сел и сразу же набросился на еду. Ел как лошадь. Спросил с полным ртом:
— Ты не ешь?
— Нет.
— Тебя возьмут на заметку. Лучше сделай вид.
Куски капусты застряли у него в передних зубах. Я не мог оторвать от них взгляда. Начал машинально ковырять вилкой в своей тарелке.
Билл посоветовал:
— Отодвинь тарелку подальше от себя. Мартышки тебе помогут.
Я так и сделал. Содержимое тарелки исчезло в мгновение ока. Пустую тарелку подвинули назад, ко мне.
Билл сказал:
— Я съем твой десерт. Обожаю сладкое.
Наконец он все доел, откинулся на стуле, расстегнул верхнюю пуговицу на поясе и рыгнул. Вытащил пачку сигарет. Спросил:
— Курить будешь?
— Нет.
Он закурил сам, выпустил облако дыма и заявил:
— Побудешь здесь подольше, тоже закуришь.
— Сомневаюсь.
Тут я заметил, что все, буквально все курят. Даже тетка-раздатчица. Он заметил мой взгляд.
— Тот, у кого есть акции табачной компании, может не волноваться о своем благополучии.
Я не знал, что на это сказать, потому ограничился фразой:
— Это мысль. — Даже сам чувствовал, что мысль эта дерьмовая.
Билл спросил:
— Ты алкаш?
— Не понял?
— Алкоголик? Ты из-за этого здесь, я угадал?
— Наверное.
— Так и знал. Издалека отличаю алкашей. У нас свои собственные антенны. Значит, ты проходишь курс?
— Чего?
— Алкогольный курс. Здесь — лучший в стране. Я тут несколько раз бывал.
— Не обижайся, Билл, но если здесь так хорошо лечат, как вышло, что ты попал сюда... снова?
— Скажу тебе честно, Джек, люблю я выпить. Когда ухожу в запой, то звоню сюда и прошу забронировать мне место. Попадаю сюда два-три раза в год.
— Господи!
— Не кривись, ты сначала попробуй. Там, в мире, как в аду, и приятно знать, что существует этот рай.
Я невольно содрогнулся. Он взглянул на меня. Я сказал:
— И удалиться от мира.
— Здесь тебе вкатят либриум, приведут в норму.
Мимо прошел человек, наткнулся на меня, выпрямился и, шатаясь, пошел к двери. Билл ухмыльнулся:
— Это местная достопримечательность.
— В смысле?
— Этот парень. Посмотри, видишь, он шатается, как будто набрался. Раскачивается под свою внутреннюю музыку, весь день так. Господи, до чего же мне здесь нравится!
Я уже немного устал от Билла. Эти его восторги утомляли. Он спросил:
— Вопросы есть?
— Гмм...
— Я в твоем распоряжении. Здесь нет ничего такого, о чем бы я не знал... И где тут что, могу показать. — И, к моему ужасу, он подмигнул, черт бы его побрал.
Если и доживу до ста лет, что очень сомнительно, то все равно не забуду этого подмигивания. Это что-то ужасное. Стараясь не показать, что я чувствую, сказал:
— Есть у меня один вопрос.
— Что угодно, готов служить.
— Где тут библиотека?
Вопрос его явно поразил. Он минуту размышлял, потом ответил:
— Ты шутишь...
— Послушай, Берт...
— Билл!
— Не важно. Я понимаю, что ты знаешь меня целых десять минут, но спроси себя, серьезно спроси: я похож на шутника?
— Нет.
— Итак... где библиотека?
Он смешался — хотел дать достойный ответ.
— На читателя ты не похож.
Пришла моя очередь рассмеяться. Если вы в дурдоме не рассмеетесь хотя бы один раз, значит, надо усилить дозу лекарств.
— Как, по-твоему, должен выглядеть читатель? — спросил я.
— Черт, откуда мне знать, такой серьезный козел...
— Билл, слушай, Билл, поверь мне на слово, я очень серьезный парень.
Он все еще никак не сдавался. Неудивительно, что из жителей центральной полосы получаются хорошие фермеры. Он затарахтел:
— Но ты же алкаш, сам признался. Откуда у тебя время читать?
— Между запоями. Когда назюзюкаюсь, я читаю.
— Никогда о таком не слышал. Между попойками я лежу в постели и... умираю.
— Я всегда любил читать. Я многое уже потерял, но за чтение еще держусь.
Он снова закурил и пробормотал:
— Тут не любят, когда читают.
— Господи, да мне на это плевать. Билл, так где библиотека?
— На втором этаже. Ты не сможешь пойти сейчас — после обеда ТТ.
— Что такое ТТ?
— Трудовая терапия. Корзинки делаем.
Только этого мне не хватало. Корзинки делать.
Появились медсестры с подносами лекарств. Я получил свой либриум и сказал Биллу:
— Увидимся позже.
— Но сейчас трудовая терапия!
В моем голосе зазвучал металл:
— Моя терапия — книги.
Я слышал, как Билл пробормотал:
— Первый раз вижу такого странного алкаша.
Книги и все,
что западнее
Книги в моей жизни были всегда. В моей переменчивой судьбе это единственное, что неизменно. Даже Саттон, ближайший друг, однажды воскликнул: «Что это ты все читаешь, парень, еж твою мышь? Ты же был полицейским, черт побери!»
Вот вам ирландская логика в ее лучшем проявлении.
Я тогда сказал ему то, что потом много раз повторял:
— Чтение приводит меня в восторг.
Он ответил со свойственной ему наглой самоуверенностью:
— Чепуха на постном масле.
Как я уже упоминал, мой отец работал на железной дороге. Он обожал книги про ковбоев. В его кармане всегда лежала потрепанная книжка Зейна Грея. Он начал давать их мне.
Мать говорила: «Ты сделаешь из него хлюпика».
Когда она не слышала, он шептал: «Не обращай внимания на мать. Она хочет, как лучше. Но ты продолжай читать». — «Почему, пап?» Не то чтобы я собирался бросить читать, я уже крепко увяз. «Книги дадут тебе возможность выбирать». — «Что выбирать?»
В его глазах появлялась мечтательность: «Свободу, сынок!»
Когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне библиотечный абонемент. Мать — клюшку. Потом она часто пользовалась ею, чтобы выбить из меня дурь. Вообще-то я играл в ирландский хоккей с мячом. Иначе взяли бы меня в полицию? Нигде так не ценят хороших хоккеистов.
Абонемент дал мне путевку в жизнь. В те далекие дни библиотека находилась в здании суда. Суд внизу, книги наверху. Каждый раз, когда я ходил в библиотеку, я с открытым ртом в восторге таращился на полицейских. Две нити в моей судьбе переплелись.
Одно буквально привело к другому. И я так и не смог избавиться от этого влияния, как бы ни складывалась моя жизнь.
Начал я с Роберта Луиса Стивенсона и Ричмала Кромптона. Уверен, что так и читал бы все без разбору хаотично и постепенно это мне надоело бы, если бы не старший библиотекарь Томми Кеннеди. Высокий, худой, не от мира сего. В мои первые визиты в библиотеку он смотрел на выбранные мною книги, хмыкал и записывал их в формуляр.
В один из самых мокрых и темных вторников он подошел ко мне:
— Думается, нам стоит организовать твое чтение.
— Зачем?
— Хочешь, чтобы книги тебе надоели?
— Нет.
Он посоветовал мне почитать Диккенса. Без особых эмоций, осторожно начал знакомить меня с классикой. Каждый раз делал это тактично, так, что мне казалось, будто я сам выбирал эти книги.
Позже, в подростковом возрасте, когда все менялось, он познакомил меня с детективами. И я продолжал читать.
Еще он откладывал книги и потом давал мне целую стопку, где были:
поэзия
философия
и главная приманка —
американские детективы.
Я превратился в библиофила в истинном смысле этого слова. Я не просто любил читать — я обожал книги. Я наслаждался их запахом, переплетом, печатью и ощущением тяжести тома в руке.
Отец сделал мне большую книжную полку, и я стал расставлять книги по алфавиту и жанру.
Еще я совсем отбился от рук. Играл в хоккей, пил сидр, почти не ходил в школу. Но, вернувшись домой, смотрел на свою библиотеку, и на сердце теплело.
Поскольку мне нравились вид и ощущение веса тома, я начал читать толстые книги. Так постепенно я пристрастился к поэзии. В моей жизни не было поэзии, но я мог взять книгу и почитать.
Я никогда никому не сказал ни слова обо всем этом. Упомяни о поэзии на нашей улице — останешься без яиц.
Отец часто останавливался перед полкой с моими книгами, которых становилось все больше, и говорил: «Такой библиотекой можно гордиться».
Мать злилась: «Забил ему голову этой ерундой. Так и хочется за аренду предложить вместо денег эти книжки».
Отец смотрел на меня, и я одними губами произносил: «Она хочет, как лучше».
Потом, уже лежа в постели, слышал, как она разоряется: «Еще скажи, что можно есть эти книги! Хотела бы я посмотреть, как ты на них купишь кусок хлеба».
Надо сказать, ее мечта исполнилась. В первый же день, после того как я уехал в Темплемор учиться на полицейского, она их продала, а полку сожгла.
Томми Кеннеди мечтал, что я добьюсь многого. Надеялся, что я поступлю в колледж. Моих результатов на экзаменах еле хватило, чтобы меня взяли в школу полиции. Когда я рассказал Томми, какую карьеру выбрал, он схватился за голову и сказал: «Какой позор!»
В вечер перед отъездом мы встретились с ним в баре. Я уже был крупным и мускулистым парнем, не даром я играл в хоккей и ел одну картошку. Я ждал его в баре. Томми вошел и прищурился, пытаясь разглядеть меня в полутьме.
Я крикнул:
— Мистер Кеннеди!
Жизнь потрепала его. Он был похож на старую гончую. Причем грустную и унылую.
Я спросил:
— Что будете пить, мистер Кеннеди?
— Портер.
Я гордо прошествовал к бару и принес напитки. Себе — пива.
Томми заметил:
— Рано начинаешь.
Я взглянул на свои новые часы, сверкающие на пластиковом ремешке. Он печально улыбнулся:
— Я не об этом.
— Счастливо, — сказал я.
— Всего хорошего, Джек.
Мы замолчали. Потом он достал тоненькую книгу:
— Подарок на прощание.
Великолепный кожаный переплет, золоченый корешок.
— Это Фрэнсис Томпсон «Гончая небес». Надеюсь, тебя минует такая участь.
Я не приготовил ему никакого подарка.
Он сказал:
— Я все еще смогу посылать тебе книги.
— Ну... лучше не надо... там деревенские парни... подумают, что я с приветом.
Он встал и пожал мне руку.
— Я напишу, — пообещал.
— Обязательно. Да благословит тебя Господь.
Разумеется, я никогда этого не сделал... в смысле, не написал. К моему вечному стыду, я узнал о том, что он умер, только через два года после его смерти.
Саттон
Пока я был в психушке, я думал о всяких разных вещах. По большей части грустных. О путях, которыми не прошел, а на которых слепо тыкался в стороны. О людях, которые хорошо ко мне относились и которым я отплатил черной неблагодарностью.
Беспечно не обращал внимание на чувства других людей. Ну да. На моих плечах лежал огромный груз вины. Добавьте к этому немного сожаления и очень много жалости к самому себе, любимому, и вы получите классический портрет алкоголика во всем его запятнанном великолепии.
Вне больницы я справлялся со всем этим с помощью алкоголя. Просто заглушить все эти чувства. Притупить боль. Парадокс заключался в том, что каждое отупение наносило новые раны.
Берегись бледного всадника, залившего зенки.
В первые дни, в период детоксикации, советуют пить побольше воды. Чтобы токсины вышли вместе с водой. Я так и делал. Пришлось сдать анализы, чтобы проверить печень и почки. Моим здорово досталось. Затем ежедневные уколы мультивитаминов, чтобы привести сопротивляющийся организм в здоровое состояние. Разумеется, либриум. Затем мои любимые таблетки — снотворное. Ночь для алкоголика — самое страшное время.
Снились ли мне сны? Еще как. Но я не видел в снах ничего такого, чего можно было ожидать:
ни умершего отца
ни умерших друзей
ни загубленную жизнь.
Нет.
Мне снился Саттон.
Мы подружились сразу. Тяга друг к другу, которую невозможно объяснить. Я был тогда молодым полицейским, совсем еще зеленым. Он же был поседевшим барменом, ветераном многих драк — действительных и воображаемых. Даже сейчас я не уверен, кем он был по национальности, сколько ему лет и откуда он родом.
Появлялись все новые и новые версии, пока мы с ним шлялись по барам. В разное время он мне говорил, что был
солдатом
антрепренером
художником
преступником.
В каждом его откровении была доля правды, но детали постоянно менялись, так что я никогда не был уверен, где правда, а где — нет.
Он был настоящим хамелеоном. Где бы ни оказался, сливался с окружающей средой. Когда я с ним познакомился, у него был явный северный акцент. Он мог одинаково легко говорить как Ян Пейсли и Имонн Макканн.
Надо сказать, это производило впечатление, даже пугало.
Мне довелось однажды слышать, как он подражал Бернадетт Девлин. Это было потрясающе.
Переехав в Голуэй, он сменил акцент за неделю. Никому бы и в голову не пришло, что он когда-нибудь бывал дальше Туама.
Но все это не вызывало у меня никаких подозрений. Мне он казался загадочным и интересным. Потому что я был глух к важным вещам. Потому что я был молод...
потому что
потому что
потому что...
Потому что, скорее всего, раз уж мне не хотелось видеть его темную сторону, я позволил себе не обращать внимания на множество указателей.
С самого начала я понял, что он склонен к насилию. Рассказывая о драках в барах, где он избивал своих противников до полусмерти, он обычно добавлял:
— Знаешь что, Джек?
— Что?
— Я сейчас об этом жалею.
— Ну, бывает, что нельзя сдержаться.
— Твою мать, я не про то. Я жалею, что не прикончил этих ублюдков.
Я отделывался смешком.
Увольнительные мне давали как попало. Когда случались «беспорядки», приходилось работать по двое суток без отдыха. Но когда бы меня ни отпускали в увольнительную, Саттон уходил с работы и мы отправлялись в загул.
Помню, как однажды, в вечер субботы и утро воскресенья, мы пили долго и много в забегаловке на Лоуер Фоллз. Тяжелая атмосфера опасности только подгоняла нас.
Клянусь, можно было ощутить вкус пороха в пиве.
Саттон сиял:
— Парень, вот это то, что надо, лучшее, чего можно достичь.
На память о том запое у меня до сих пор сохранилась арфа высотой в два фута, сделанная вручную заключенными тюрьмы Лонг-Кеш. Наверное, я слушал «Люди за колючей проволокой» раз сто.
Запивая пиво золотистым виски, Саттон приблизил свое лицо, по которому градом катился пот, ко мне и сказал:
— Это ведь то, что надо, правда, Джек?
— Да, все очень здорово.
— Знаешь, чем надо бы закончить?
— Ну скажи.
— Убить какого-нибудь ублюдка.
— Что?!
— Ну да... или шлюху.
— Что?
Он отодвинулся, ущипнул меня за плечо и сказал:
— Шучу... выкинь из головы, Джек.
Такое случалось несколько раз в год. И каждый раз я выбрасывал все из головы вместе с пустыми бутылками и монументальным похмельем.
Иногда у меня появлялось тревожное ощущение, что он меня ненавидит. Никогда не мог точно понять почему и старался избавиться от этого ощущения как от пьяного бреда.
Однажды вечером я ждал его в пивной «Ньюри». Обычно у меня в кармане лежала книга — я ее читал, как только подворачивался удобный момент. Я так погрузился в чтение, что вздрогнул, услышав:
— Бог мой, Тейлор, ты опять с книгой.
Я хотел было спрятать книжку, но он выхватил ее у меня из рук и прочитал:
— «Гончая небес». Фрэнсис Томпсон, да?
— Ты ее читал?
Он откинул голову и процитировал:
— «Я бежал от него ночами, я бежал от него днем...»
Я кивнул, и он сказал:
— Он умер от перепоя.
— Что?
— Как умирают все алкоголики — от перепоя.
— Господи!
Когда у меня появлялись сомнения, я их отбрасывал. Твердил себе: «Он мой друг. И не бывает идеальных людей».
Библиотека в «Баллинсло» была закрыта. На реконструкцию. Пришлось заняться трудовой терапией.
В остальное время я глотал либриум, старался не встречаться с Биллом и каждый вечер тосковал о снотворном.
Последний мой сон в психушке был таким реальным, что иногда мне кажется, будто все произошло наяву. Саттон говорил:
— Ты читатель... по сути дела эксперт-криминалист.
— Да.
— Читал «Убийца внутри тебя» Джима Томпсона?
— Пропустил.
— Ты пропустил его лучшую книгу.
Но есть Бог. И не только в песне Тома Джонса. В день выписки мне вернули одежду, постиранную и выглаженную. И пухлый бумажник. Ни у одного алкаша к концу запоя не остается денег в кармане. Это против закона природы. Когда я уходил из своей квартиры, у меня не могло быть с собой больше тридцати фунтов. Я уставился на бумажник.
Медсестра, неправильно поняв мой взгляд, сказала:
— Все на месте, мистер Тейлор. Мы не воруем у наших пациентов. Четыреста пятьдесят фунтов. Пересчитайте, если хотите. — И рассерженно хлопнула дверью.
Я попрощался с доктором Ли и спросил его:
— Я могу сделать взнос?
— Не пейте.
— Я имею в виду...
— Я тоже. — Он протянул руку и напомнил: — Существует Общество анонимных алкоголиков.
— Знаю.
— И торпеды.
— Тоже знаю.
Он не покачал головой, но по выражению его лица было легко понять, что он думает. Потом он спросил:
— Джек, у вас есть семья... друзья?
— Хороший вопрос.
— Ну, лучше вам это выяснить.
На улице вовсю сияло солнце. Проехал автобус, и все пассажиры уставились на меня. На фоне печально известной в Ирландии психушки, учитывая все мои ссадины и забинтованную руку, меня определенно нельзя было принять за работника этого заведения.
Я показал им палец.
Многие зааплодировали.
Естественно, до бара от больницы было рукой подать. На какое-то мгновение я повернул в ту сторону. Никогда еще моя внутренняя сирена не орала так громко. Нельзя... нельзя. Я оглянулся и почувствовал, как одобрительно кивнул доктор Ли, как будто он мог меня видеть. Я прошел мимо.
На вокзале мне пришлось ждать поезда всего полчаса. Посидел в буфете, ничего не заказывал. На стуле лежала газета. Снова трибуналы. Появилось чувство, что я тоже получил коричневый конверт. Посмотрел на дату в газете, и мой желудок сделал сальто: я был в психушке двенадцать дней. По одному на каждого апостола. Посчитав в уме, я догадался, что прогулял три рабочих дня и... зарабатывал деньги.
Подошел поезд, я сел у окна. В больнице я не брился и сейчас мог похвастать почти приличной бородкой. Я стал похож на папу Криса Кристофферсона. Из-за свернутого набок носа у меня был вид человека, с которым опасно связываться. Уходя из психушки, я внимательно посмотрел в зеркало. Решил интригующую меня проблему. Насчет собственных глаз. Они были чистыми и почти живыми. Не ясными, но где-то близко. После того как я годы видел в зеркале больные глаза, это было приятным открытием.
Когда мы подъезжали к Атенри, в коридоре показалась тележка с напитками. Парнишка лет восемнадцати спросил:
— Чай, кофе, минеральная вода?
— Чай, пожалуйста.
Я видел, что он изучает мои ссадины, и объяснил:
— Упал с мотоцикла.
— Ух ты!
— Да, гнал за девяносто.
— «Харлей»?
— А другие бывают?
Ему понравился мой ответ. Он спросил:
— Выпить не хотите?
— Что?
— Понимаете, у нас есть такие маленькие бутылочки, но, с другой стороны, кому захочется платить за них бешеные деньги?
— Нет... спасибо.
— Я дам вам две по цене одной. Ну как?
— Я не могу... в смысле... пью таблетки... болеутоляющие.
— А... таблетки... — Казалось, он и про таблетки все знает. — Мне пора, — сказал он. — Всего хорошего.
Сойдя с поезда, я встретил таксиста, которого знал всю жизнь. Он спросил:
— Налегке путешествуешь?
— Багаж прибудет машиной.
— Мудро.
Если вы умеете врать, не меняясь в лице, вы человек особенный. Таксисты, ясное дело, давно научились разбираться в людях.
Я смотрел на Эйр-сквер, и с каждого угла меня манили к себе пивнушки. Туристы с рюкзаками сновали взад-вперед в поисках «Нирваны», дешевого мотеля. В южном конце собрались молодые пьянчуги в полном составе. Поскольку некому было мне это сказать, я сказал сам:
— Добро пожаловать домой.
Мертвые
Входя в пивную «У Грогана», я одновременно ощущал страх и адреналин в крови. Стоящий за стойкой Шон меня не узнал. Я сказал:
— Шон.
— Бог мой, Пресвятая Богородица, явление Христа народу!
Он вышел из-за стойки и спросил:
— Господи, да где ты пропадал? Вся страна тебя разыскивает. Садись, садись, принесу тебе что всегда.
— Шон, выпивки не надо... только кофе.
— Ты серьезно?
— Увы.
— Молодец.
Понимаете, сразу становится ясно, что твои дела плохи, если трактирщик радуется, что ты не пьешь. Я уселся, чувствуя легкость в голове.
Шон вернулся с кофе:
— Я налил тебе туда молока, чтобы у него был не такой сиротский вид.
Я попробовал кофе:
— Господи, как вкусно!
Он хлопнул в ладоши, как развеселившийся ребенок, и сказал:
— Это настоящий кофе. Обычно я наливаю тебе, что осталось, но сейчас...
— Замечательный кофе, лучше не бывает.
— Давай рассказывай.
Ничто не останавливает беседу так успешно, как подобная просьба. Пропадает всякое желание говорить. Но он продолжил:
— Эта женщина, Энн. Каждый день заходила, все время звонила... а Саттон меня едва с ума не свел. Почему ты не позвонил?
— Не мог.
— А, понятно.
Шон вернулся с кофе:
— Я налил тебе туда молока, чтобы он не выглядел таким голым. — Но ему ничего не было понятно. Он встал. — Всему свое время. Я рад, что ты в порядке.
Через некоторое время я решил попытаться найти Саттона. Что оказалось совсем просто. Он торчал в баре в «Скеффе». Он и глазом не моргнул, только спросил:
— Где пропадал?
— Вильнул в сторону.
— Тебе идет борода — делает тебя еще страшнее. Пива или виски?
— Колу.
— Пусть будет кола. Бармен!
Саттон взял новую кружку пива и кока-колу и отнес все на столику окна. Мы сели, и он чокнулся кружкой с бутылкой воды:
— Будем здоровы.
— Будем здоровы.
— Значит, «Баллинсло»?
— Ага.
— Доктор Ли все еще там работает?
— Обязательно.
— Приличный мужик.
— Да, мне он тоже нравится.
Саттон поднял кружку, всмотрелся в нее на просвет, сказал:
— Сам туда дважды попадал. Когда первый раз вышел, сразу надрался.
— В первой же забегаловке?
Он засмеялся, но как-то грустно.
— Ну да, обслуга в том баре уже приспособилась, скажу я тебе. Ветераны, которые обслуживают постоянных возвращенцев. Там не пошалишь. Больница посылает туда своих ребят перед закрытием. Если ты там, считай, тебя поймали на месте преступления. — Он выпил полкружки. — Во второй раз я продержался два дня. Мучился ужасно. И можешь представить, как я оторвался, попав в бар.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 7; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!