СОДЕРЖАНИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ СВЯЗЕЙ

 

 

Определив в общих чертах предмет сравнительного литературоведения, перейдем к более углубленному рассмотрению основных его областей;

1. Содержание международных связей литератур.

2. Форма, или различные аспекты этих связей.

Что касается содержания международных литературных связей, то оно включает в себя темы, идеи, чувства, образы, стили и определяется структурой литературного явления.

Обратимся прежде всего к тематологическим исследованиям в сравнительном литературоведении, к тому, что определяют обретшим техническую окраску термином «Stoffgeschichte» («история темы») или менее распространенным французским синонимом «tematologie».

Хорошо известно, что тематика составляла наиболее разрабатываемую главу сравнительного литературоведения сперва у немцев, в частности в школе Макса Коха (журнал «Zeitschrift für vergleichende Literaturgeschichte» и серия работ «Studien zur vergleichende Literaturgeschichte»), затем у французов и итальянцев. Число подобного рода исследований непрестанно росло, однако порой их качество оставляло желать лучшего, что и вызвало в конце концов ощущение некоторой пресыщенности и в определенной мере дискредитировало тематологические исследования.

 

98

По мнению некоторых ученых, такого рода изыскания подходят разве что для кандидатских и докторских диссертаций, имеющих дидактический характер. Поэтому представляется необходимым рассмотреть здесь вопрос о пользе тематических исследований, тем более что такие авторитетные ученые, как Поль Азар, отказываются включать их в предмет исследования нашей дисциплины, приводя следующие аргументы:

1. Темы представляют всего лишь «литературное сырье», между тем как нашу науку интересуют интерпретации, то есть оригинальные разработки тем. Такое возражение выдвигают Кроче, Бальдансперже и Азар.

2. Темы не имеют особого значения, ибо одной и той же цели могут служить различные темы: например, темы «Фауста», «Манфреда», «Каина» или «Иисуса на горе Елеонской» использованы для ответа на один и тот же вопрос — о человеческой судьбе.

3. Тематические исследования охватывают произведения во временной последовательности их появления, вне связи между собой.

4. Отсюда вытекает, что тематология игнорирует последовательные связи и значение традиций.

5. Тем самым, продолжают противники тематологии, в тени остается проблема источников и влияний, эта столь важная область компаративизма.

6. Изучение тем не способствует выявлению специфики и оригинальности произведений, оно интересуется лишь их общими, одинаковыми чертами.

7. В тематологических исследованиях темы рассматриваются вне исторического контекста и, как правило, привязываются только к одной эпохе. Приводились аргументы и в пользу тематологических исследований. Сошлемся на Этиембля, по мнению которого анализ темы может содействовать пониманию самого произведения, или на большую статью Р. Труссона.

Мы склонны полагать, что возражения против тематологии чаще всего основываются на результатах неудачных исследований, авторы которых так и не постигли подлинного смысла компаративистских изысканий. Тот факт, что в некоторых трудах не решена проблема преемственности, не рассматриваются воп-

 

99

росы влияний и заимствований, не подчеркивается оригинальность произведений, объединенных общей тематикой, то, что тема порой рассматривается вне исторического контекста, свидетельствует о неудаче самого исследования, а не о бесполезности постановки такой проблематики.

Подлинно научное исследование такого типа не может обойтись без внимательного изучения традиционных линий темы, того, что связывает между собой произведения на протяжении веков, а также без выявления специфического, неповторимого характера каждого произведения с учетом исторических условий, в которых оно возникло. Вот почему аргументы четвертый, пятый, шестой и седьмой мы считаем неубедительными.

Что же касается других аргументов, то наши возражения сводятся к следующему: темы — это не «литературное сырье», они, как замечал Р. Труссон, говоря о мифах, уже в момент обращения к ним выступают как «относительно оформившиеся в литературном отношении мифологические рассказы». Да и само обращение к той или иной теме свидетельствует об определенной идеологической позиции автора, следовательно, элементы «переработки» присутствуют в самом начале. Это значит, что темы являются необходимыми отправными точками, отнюдь не безразличными для исследователей.

Трудно согласиться и со вторым аргументом, согласно которому несколько тем могут служить одной и той же цели. Да и верно ли, что тематика «Фауста», «Манфреда» или «Иисуса на Елеонской горе» совершенно одинакова? То общее, что им присуще, носит слишком поверхностный характер, как и сама формула «человеческая судьба». А то, что тематологические исследования сводятся, в сущности, к простым перечням произведений, — утверждение, также основывающееся на неудачах отдельных исследований.

Итак, мы можем сделать вывод вместе с Р. Труссоном, контраргументы которого мы немного дополнили, что нет никаких серьезных оснований для того, чтобы исключить тематологию из пределов сравнительного литературоведения, как, впрочем, и всей науки о литературе в целом.

 

100

И наконец, добавим ко всему сказанному, что и последний аргумент, согласно которому подобные исследования представлены в большом обилии, тоже не выдерживает критики: во многих национальных литературах, включая и румынскую, разработка тематологии находится еще в начальной стадии.

Для П. ван Тигема темы — это «безличные ситуации, традиционные мотивы, сюжеты, места действия, фон, обычаи» и т. д. К ним он присоединяет типы и легенды, намечая тем самым три четко разграниченные категории тем.

Прежде чем перейти к характеристике этой пестрой смеси, попытаемся навести в ней некоторый порядок. Темы, например, невозможно смешивать с мотивами и тем более сюжетами. Первые, в сущности, гораздо шире остальных: мотивы — это импульсы, которые частично обусловливают действия в рамках тем, характеризующихся большей широтой, а сюжеты выступают как формы, обусловленные своей внутренней мотивировкой. Темы обычно охватывают более широкое, обобщенное содержание, но без конкретизации. Следовательно, надо разграничивать эти термины: говорить о темах и мотивах, с одной стороны, о сюжетах — с другой, или о темах и сюжетах, различая соответственно их сущности. По той же причине нет никакой необходимости прибегать к трехчленной классификации, ибо типы и легенды, по существу, те же темы: тип Антигоны или Прометея в действительности темы, конкретизированные в героях, а легенды — не что иное, как категория специальных тем, охватывающих мифических героев и сверхчеловеческие действия.

Назовем несколько наиболее важных тем, привлекших внимание или способных привлечь внимание комраративистов.

Прежде всего это темы, охватывающие самые общие типические ситуации — например, жертва во имя долга, неверность, месть, ревность и т. д. Мы знаем весьма давние попытки свести все темы, особенно в области романа и драматургии, к небольшому числу фундаментальных тем. Приведем одну такую тему, которая находит яркое воплощение в типическом образе, то есть наблюдается тождество темы и типа. Мы

 

101

имеем в виду типическую ситуацию мести, конкретизированную, например, в образе Медеи. Истоки темы связаны с древним мифом аргонавтов, воспетых эпическими и лирическими поэтами античной Греции. Первым трагедийным воплощением мы обязаны, как известно, Еврипиду, который создал характеры потрясающей силы и тем самым положил начало подлинной традиции, объединившей ряд латинских авторов, оставшихся неизвестными, затем Овидию, чья трагедия утеряна, и, наконец, Сенеке. И в последующие века обращались к этой теме: в XVI в. Хуан де ла Пейруз — подражатель Сенеки, а затем, в эпоху классицизма, — Корнель. В XVIII в. во Франции, Германии, Италии появляются произведения на ту же тему, а в XIX в. Франц Грильпарцер сочиняет трагедию с тем же названием. Можно было бы, конечно, вспомнить и о многочисленных вариантах, принадлежащих перу более мелких писателей, а также о музыкальных произведениях XVII — XIX вв., лучшим среди которых остается творение Луиджи Марио Керубини (конец XVIII в.). Следует напомнить и о картинах, написанных Э. Делакруа и Г. Моро.

Само собой разумеется, что при исследовании подобной темы должны соблюдаться все вышеизложенные требования, а именно: выявлены традиции, прослежены — непрерывность темы, различные обращения к ней на протяжении веков, оригинальность интерпретаций, влияния одних произведений на другие и т. д.

Другая категория тем связана с географическими местами, наиболее часто встречающимися в мировой литературе, — Рим, Венеция, Италия, Париж и др. Обратимся в качестве примера к Венеции. Специалист по сравнительному литературоведению мог бы назвать целый ряд произведений на эту тему начиная с трагедии конца XVII в. англичанина Томаса Отуэя «Спасенная Венеция, или Раскрытый заговор» (1682), пользовавшейся шумным успехом в свое время и даже в последующее столетие и написанной в свою очередь на основе работы француза Сен Реала «Заговор испанцев против Венецианской Республики в 1618 г.». Драма английского писателя была переведена на немецкий язык и переработана в 1905 г. Гуго

 

102

фон Гофмансталем («Спасенная Венеция»). Против нее резко выступил Стефан Георг. Позднее Томас Манн написал большой рассказ «Смерть в Венеции» (1912), затем Морис Баррес также описал «мертвый город» в произведении «Amori et dolori sacrum» («Что свято в любви и страдании»), в котором рассказал о пребывании здесь Гёте, Шатобриана, Байрона, Мюссе, Жорж Санд, Рихарда Вагнера. Вспомним и о румынских произведениях на эту тему, в первую очередь о сонете Эминеску.

Мы далеки от мысли, что тождество места дает основание для утверждения о тождестве темы. В первых трех произведениях ощутима политическая направленность, в остальных — превалирует художественный аспект. Общим остается лишь мотив воздействия духовного климата итальянского города на соответствующих героев или авторов.

Другую тематическую группу составляют «предметы» в самом общем смысле слова, то есть растения, животные, неодушевленные предметы и т. д. Приведем пример на этот раз из области румынской компаративистики, а именно поэтическую тему „розы”, исследованную в итальянской и французской литературе Возрождения Анитой Белчугэцяну «Carре rosam» (1931). Использовав в качестве отправной точки частичные изыскания Рамиро Ортица, Поля Ломонье, А. Саинати, Г. Могена, Л. П. Томаса, автор предлагает широкий обзор истории темы. В исследовании анализируются произведения античной — греческой и латинской поэзии, затем латинской, французской и итальянской поэзии средневековья и, наконец, поэзии французского и итальянского Возрождения. Автор обнаруживает корни темы в Библии и прослеживает ее дальнейшее развитие, причем показывает и непрерывность традиции, и своеобразие каждого произведения, и влияние одних произведений на другие.

Другая группа тем объединяет наиболее распространенные в мировой литературе национальные типы: турок, еврей, венгр, немец, англичанин и т. д.; профессиональные — солдат, офицер, слуга, субретка, куртизанка и т. д., и социальные — крестьянин, аристократ, пролетарий и т. д. Возьмем в качестве примера тип крестьянина в мировой литературе. Только в эпоху

 

103

Возрождения можно назвать комедию Лопе де Вега «Крестьянин в своей яме» (1617), Тирсо де Молина «Крестьянка из Валлекоса» (1620), позднее роман Мариво «Крестьянин, вышедший в люди» (1735), известный роман Бальзака «Крестьяне» (1846) и «Мужиков» Реймонта (1909). Этот перечень можно дополнить творениями румынских прозаиков — Александри, Ребряну, Марина Преды, Иона Лэнкрэнжана и многими другими произведениями. Конечно же, и внутри этой темы можно выделить различные мотивы и разные аспекты воплощения образа крестьянина: эксплуатируемого, разбогатевшего, бунтаря и т. д.

Особые группы составляют легендарные типы — библейские — Сатана, Каин или Иуда; греческого происхождения — Прометей, Эдип, Медея, Сапфо, Меандр, или возникшие на основе народных преданий — Фауст, Дон Жуан. Рассмотрим тему «Прометея», которой посвятил большое исследование Р. Труссон. Список привлеченных произведений исключительно разнообразен: от античных мифов к Гесиоду и до первого художественного воплощения в трагедии Эсхила «Прикованный Прометей». Затем этот образ вновь появляется в средние века в христианском обличье, но особой выразительности он достигает в эпоху Возрождения и в сочинениях эрудитов по мифологии, подобных работе Боккаччо (1360), и в творениях мыслителей эпохи — Фичин-о, Эразма, Бэкона, Бруно, и в произведениях поэтов Возрождения, и, наконец, у петраркистов; затем в XVII — XVIII вв. у энциклопедистов, после чего появляются фрагменты Гёте и Гердера, Прометей романтиков (начиная с Шелли). К этой же теме обращались и во второй половине XIX в., и в нашем столетии. В исследовании Труссона тщательно рассмотрены как аспекты преемственности, так и самобытность различных вариантов, при этом не упускаются из виду ни общеисторические экскурсы, ни частнолитературные ссылки, ни соответствующие эстетические выводы. Особенно хочется отметить, что в работе Труссона¹ имеются материалы, связанные с литературами народов Восточной Европы, и в част-

 

¹ R. Trousson, Le thème de Prométhée dans la littérature européenne, Geneva, Droz, 1964.

 

104

ности нашей. Здесь уместно также напомнить, что Тудор Виану является автором исследования «Миф о Прометее в румынской литературе», к которому предпослано введение о разработке темы в мировой литературе¹. Хочется сказать несколько слов о другом легендарном типе, созданном в более близкую нам эпоху, — образе Дон Жуана. Образ этот вызвал одну из наиболее оживленных тематологических традиций. Первоисточник его появления до сих пор твердо не установлен, специалисты колеблются между легендами Италии, Португалии и Германии, в которых герой выглядит порой фантастическим существом, порою реальным лицом.

Первым литературным произведением на эту тему была драма Тирсо де Молина «Севильский озорник, или Каменный гость» (1630), за которой последовали многочисленные комедии «dell’arte» с тем же сюжетом, как, например, Джилиберто и Чиконьини в том же XVII в. Затем к теме Дон Жуана обращались Мольер (1665), Тома Корнель (стихотворное подражание с тем же названием, 1673), испанец Антонио де Заморра (1714), Гольдони (1730), после чего следуют блистательные романтические воплощения — музыкальная новелла Гофмана, эпическая сатира Байрона (1819 — 1824), трагедия Пушкина «Каменный гость» (1830), фантастическая драма Дюма-отца «Дон Жуан де Марана, или Падение ангела» (1837), драматическая поэма Н. Ленау «Дон-Жуан» (1851). К этим наиболее известным интерпретациям надо прибавить и работы иного характера: Альфреда де Мюссе, Теофиля Готье, К. Толстого, Жюля Барбе Д’Оревильи, Эдмона Арокура (1848), Бернарда Шоу с его «Человеком и сверхчеловеком» и многих других. Вспомним и значительную музыкальную традицию, которая ведет начало от Моцарта (1787) до Рихарда Штрауса (1887). Этот богатейший материал был умело использован в комплексном исследовании Жандарма де Бевотта «Легенда о Дон-Жуане от истоков до романтизма» (1929).

Другим важным аспектом структуры литературного явления признаны идеи, и потому они, естествен-

 

¹ Т. Vianu, Studii de literatură universală şi comparată, ed. II, Bucureşti, Editura Academiei R. P. România, 1963.

 

105

но, тоже находятся в поле зрения исследователей-компаративистов. Паул ван Тигем после 1931 г. ввел в сравнительное литературоведение в качестве важного направления исследование «истории идей». Десятилетие спустя это начинание горячо поддержали англичане. Под «идеей» мы здесь понимаем не абстрактное суждение вообще, анализом которого по праву занимается философия, а лишь те интеллектуальные выводы, которые обусловлены внутренним миром писателя или обусловливают его. Это зона пересечения философии и литературного искусства, где упор делается, разумеется, на эмоцию, порожденную идеей.

В общих чертах идеи выступают в литературе в двух видах: одни вытекают из содержания литературного произведения, например «Лучафэрул», «Бедный Дионис», поэмы Леопарди, Виньи, истоки которых выявляются путем сравнительных исследований; другие отражают сущность всего творчества писателя, его мировоззрение («Weltanschauung»), на которое могли оказать влияние и философы, и великие художники слова, например Руссо, Шопенгауэр, Ницше, Толстой, немецкие экзистенциалисты и т. д. Истории литературы известны имена писателей-философов или философов-писателей Платона, Монтеня, Паскаля, Руссо, Сартра. В нашей литературе следует назвать по крайней мере Лучиана Благу.

Сравнительные исследования такого рода должны в равной мере касаться как философского, так и литературного планов. Впрочем, разделить их просто невозможно.

Типичными образцами исследования истории идей являются, несомненно, труды Поля Азара (1874 — 1944), о которых мы уже упоминали. В своем первом труде, «Кризис европейского сознания» (1935), великий французский компаративист изучает небольшой отрезок времени протяженностью 35 лет, 1680 — 1715 гг., который представляет как раз переходный момент к эпохе нового расцвета литературы — от Расина к Фонтенелю и от него к Вольтеру. Азар утверждает, что это время перехода от старого к новому, перенесения центра тяжести культуры с юга на север. Распространение литературных и философских идей

 

106

принимает все более широкий размах, охватывая Англию, Германию, Францию и Голландию. Это время, когда начинается штурм во имя разума против традиционных концепций. На горизонте уже виден новый идеал, который найдет выражение в XVIII в. в эмпиризме Локка, итальянском деизме, франкмасонстве, разработке естественного права, новой общественной морали.

Во второй работе Азара, «Европейская мысль 18 века» (1946), дан блестящий анализ эволюции к просветительству. Исследователь рассматривает давно известные, казалось бы, факты, но открывает в них, в духе своего времени, основополагающий смысл. Так, например, он рассматривает суд над христианством, в котором участвовали Вольтер, Лессинг и Геновези, и выясняет контуры той «твердыни человека», которая будет противопоставлена «твердыне бога».

Оба исследования, ставшие классическими, отличаются широкими обобщениями, в них намечены связи между философскими и литературными идеями, появившимися в нескольких западноевропейских странах. Таким образом, в работах создается целостная картина перехода от классицизма к романтизму. Исследования Поля Азара можно считать подлинными образцами работ по «всеобщей литературе», в определенных рамках они могут служить примером для новых трудов по истории европейских литератур, которые намечаются Международной ассоциацией компаративистов.

Рассмотрим некоторые наиболее важные группы идей, которые составили или могут составить предмет сравнительных исследований.

Это прежде всего философские идеи, подобные тем, что стали предметом изучения в трудах Поля Азара. В этом смысле XVIII в. представляет наиболее благоприятную почву. Компаративисты исследуют философские идеи тех или иных литературных произведений либо литературных течений от народа к народу, выявляя, как уже упоминалось выше, совпадения между философией и литературой. Сюда же можно отнести и религиозные идеи как некий раздел философских. Они присутствуют в произведениях таких писателей, как Паскаль, Клопшток, Лессинг, Но-

 

107

балис, Мильтон, Ламартин, Достоевский и Др. Те или иные религиозные либо антирелигиозные идеи и тенденции встречаются почти во все литературные эпохи, и обязанность сравнительного литературоведения — выявить их источники, которые можно обнаружить и в Библии, и в творениях писателей, и в идеях различных наций или литературных течений. При изучении истории религиозных идей такие источники обнаруживаются в произведениях Паскаля, Боссюэ, Фенелона, Вольтера, Руссо, Шатобриана, Ламенне и др. Труд Ламенне «Слова верующего» (1833) получил широкую известность, был переведен в нашей стране в 1843 г. неким И. Ману из города Блаж, а в 1848 г. — Дионисием Романо и оказал несомненное влияние на Элиаде Рэдулеску и Чезара Боллиака. Нет сомнения, что работа Ламенне оказала воздействие на «Песнь о Румынии» Алеку Руссо, о чем свидетельствуют сходная композиционная структура, мессианский риторический стиль, созвучный эпохе революции 1848 г.

Особую категорию в истории идей составляют нравственные идеи. Такого рода идеи, естественно, встречаются в очень многих литературных произведениях, ибо они затрагивают самые различные аспекты человеческой жизни, самой ее сущности. Примат нравственного сознания — явление столь частое, что в литературе крайне затруднительно отобрать лучшие произведения на протяжении любого периода, скажем от античности до Ибсена. Наиболее показательной в этом плане является трагедия Корнеля «Полиевкт», написанная в 1643 г. Согласно утверждениям самого автора, источником послужило творение Симеона Метафраста «Святой Полиевкт», в котором он поведал трагическую историю героя, защитника христиан от преследований римских властей, осужденного на смерть и казненного собственным тестем. Автором затронут целый комплекс нравственных проблем, и работу Корнеля наряду с ее источником следует поставить в один ряд со многими музыкальными творениями на ту же тему — Доницетти (1840), Гуно (1878), Дюка (1891).

Весьма важным для развития литературы было нравственное воздействие творчества Петрарки, воспринимавшееся как некий свод этических правил XV

 

108

и XVI вв., затем Монтеня, чьи «Опыты» нашли большое количество последователей в Англии, а также среди французских моралистов XVII в., оказавших позднее влияние на Шопенгауэра, Ницше, Руссо и Л. Толстого, творчеству которого Маркович посвятил свое исследование, вышедшее в 1928 г.

Весьма любопытна категория научных идей, постоянно оказывавшая заметное воздействие на литературу. Так, например, научные теории биологов и социологов конца минувшего столетия сказались в творчестве Эмиля Золя, а декаденты подверглись воздействию идей психиатрии и психоанализа. «Ученая поэзия» существовала еще в пору «Плеяды», а новые открытия науки нашего времени неоднократно привлекали внимание литературы.

Особое значение представляли, конечно же, эстетические идеи, которые получили широкое хождение еще в эпоху Возрождения и быстро распространились из Италии во многие уголки Европы в рамках классицистических воззрений на искусство. Влияние Аристотеля на Горация и обоих на деятелей Возрождения, а также Буало или Дидро на Лессинга, распространение различных романтических идей в странах Запада, иноземные влияния на нашего Элиаде, с такой убедительностью показанные Д. Поповичем, — вот лишь некоторые аспекты этой столь плодотворной области исследования.

И еще следует назвать политические идеи, которые мы находим в творениях многих философов — от Платона до Бэкона, Гоббса, Макиавелли, Локка, Вико, Гегеля, К. Маркса. Литература — во все периоды своего развития — постоянно обращалась к описанию больших и малых политических и общественных событий. При этом национальные элементы переплетались с интернациональными, одни политические концепции влияли на другие; и у сравнительного литературоведения нет никаких причин игнорировать столь богатое идейное наследие.

Теперь мы перейдем от рассмотрения идей, которые, как мы уже заметили, важны для литературы, скорее, тем отзвуком, который они вызывают в духовном мире художника, к самому духовному миру творца, того внутреннего «я», которое, казалось бы, не-

 

109

возможно передать другому, так как чисто личный характер чувства несовместим с широкой коммуникацией. Однако существуют, как замечал еще Паул ван Тигем, многочисленные коллективные чувства, как, например, чувство патриотизма, чести, семейной чести, гостеприимства, мести, которые можно исследовать в плане влияний и преемственности. О воплощении в литературе чувства самой жестокой мести мы уже говорили в связи с проблемой тематологических исследований. Представляется необходимым обратить особое внимание на литературу сентиментализма, в которой мир чувств занимает основное место как некая решительная, почти вызывающая реакция против рассудочности и ее крайних проявлений. Мы знаем, что во второй половине XVIII в. произошло что-то вроде «революции чувства в литературе» и произведения той поры — типичный образец такой литературы. Но до этого времени особый взлет чувства можно было наблюдать в XII и ХIII вв. в поэзии трубадуров. Возникнув в Провансе, поэзия эта вскоре проникла в Северную Францию, Германию и Италию. Энгельс подчеркивал, что «провансальское поэтическое искусство было в то время для всех романских народов и даже для немцев и англичан непревзойденным образцом». Лирика трубадуров была, как известно, придворной поэзией, облекавшей в учтивые рыцарские выражения любовные темы. О ее распространении свидетельствует тот факт, что уже известны имена 400 певцов, а другие 70 остались неопознанными. Наиболее известны среди них: Гильом IX, герцог Аквитанский, граф де Пуатье, а также Джауфре Рюдель, Блэйский принц и др.

Культ чувствительности принимает в XVIII в. форму подлинной моды. К этому времени и относится возникновение нового направления — сентиментализма, представленного в Западной Европе творениями Прево, Ричардсона, Руссо и Гёте, автора «Вертера». Эти романы, большей частью в письмах — а форма письма была уже сама по себе проявлением особой чувствительности, — пользовались в свое время огромным успехом. При этом английская литература оказала мощное воздействие на литературу Франции и Германии, а они в свою очередь влияли друг на

 

110

друга. Письма из «Памелы», «Амалии», «Новой Элоизы», «Вертера» буквально наводнили эпоху, они воспевали чувство и поощряли его. Тогда-то и появились те самые «назидательные и моральные чувства», в которых мир эмоций и идей сливался воедино. Самуэль Ричардсон даже извлек из собственного творения «антологию назидательных изречений и чувств». Предромантизм и романтизм благоприятствовали развитию сентиментальной поэзии, так как они постоянно обращались к теме смерти, гибели всего живого. Отсюда описание и воспевание руин, столь распространенное во всей европейской литературе, в том числе и в нашей (творчество Кырлова, Александреску и Элиаде). То же самое произошло и с другими категориями чувств, в том числе с любовью к природе, достигшей особой эмоциональной силы у романтиков, хотя и до этого оно неоднократно встречалось в самых различных произведениях.

К области сравнительного литературоведения относится, далее, изучение литературных жанров и видов, рассматриваемых в международном контексте. И в самом деле, развитие жанров и видов никогда не ограничивалось тесными рамками отдельной литературы, оно охватывало не одну, а несколько эпох. Следовательно, разработка истории литературных жанров возможна лишь при условии их сравнительного изучения.

Категории и теория жанров и видов претерпели значительные изменения на протяжении веков — от классического периода к неоклассическому, от Аристотеля и Горация к Буало, от них к XVIII в., затем в эпоху романтизма и далее, вплоть до нашего времени. После мощного удара, полученного ими в пору романтизма, когда они отнюдь не исчезли, как полагают некоторые исследователи, а просто перемешались, усилив при этом отдельные свои характерные особенности, жанры и виды снова утверждаются под влиянием классификации естественных наук. Решительная позиция Брюнетьера и вызванные ею преувеличения и извращения обусловили общую тенденцию недооценки жанров и видов. Удивительно ли, что в подобной атмосфере Кроче приходит в начале нашего века к полному их отрицанию. Исходя из сво-

 

111

ей концепции, согласно которой явления искусства неповторимы, а следовательно, не поддаются классификации, итальянский эстетик считал жанры и виды просто ярлыками, названиями, лишенными реального содержания, точнее, простым проявлением номинализма. Более поздние теории, однако, не только не подтвердили эти негативистские концепции, но отвергли их по той простой причине, что они игнорируют реальные исторические факты. А факты эти свидетельствуют о постоянном существовании специфических типов композиционной организации и интеграции литературных структур, несмотря на то что со временем они подвергаются значительным изменениям. Уэллек и Уоррен считают жанры и виды некими «учреждениями», а их теорию — «принципом установления порядка», ибо с их помощью «литературные и историко-литературные явления классифицируются не с точки зрения времени или места, а в зависимости от определенных специфических типов композиционной организации литературных произведений» ¹.

Ошибочное отношение романтиков и Кроче к жанрам и видам ныне преодолено. При этом нам видится и необходимость уточнения терминологии: нельзя согласиться с наблюдаемым порой смешением жанров и видов. В конце концов, почему бы не остановиться на терминах «жанр» для обозначения трех основных литературных родов — лирики, эпоса и драмы — и «вид» для многочисленных членений внутри рода — эссе, рассказ, роман, размышление, ода, сатира, комедия, трагедия и т.д.?

Исследование жанров и видов, то есть то, что Паул ван Тигем предлагает назвать несколько странно «жанрологией», возможно, как мы уже указывали выше, лишь в международном контексте, следовательно, оно специфическая область нашей дисциплины. Предметом историко-сопоставительных исследований может стать любой жанр и любой вид. Так, эволюцию дорожного или фантастического рассказа можно проследить, изучая произведения от Сирано де Бержерака до Свифта, Гольберга и Вольтера. В пос-

 

¹ R. Weliek, A. Warren, Theory of literature, 1948, 3-ed., 1963.

 

112

леднем случае выясняется, что еще до Боккаччо, до того, как итальянцы треченто стали применять термин «новелла», существовало множество героических и сентиментальных, реалистических, сатирических и фривольных рассказов, даже фабльо. Но вид как таковой появляется лишь после того, как, освободившись от элементов аллегоричности и дидактизма, а также от простонародной грубоватости, он окончательно оформился в «Декамероне» Боккаччо (1350 — 1355), за которым последовала целая серия сборников итальянских новелл XIV — XVI вв. Это подлинный золотой век новеллы, ставшей к тому времени реалистически-сатирической и весьма игривой. Начиная с XIV в. новелла встречается в различных уголках Европы: в Англии выходят «Кентерберийские рассказы» Чосера (1387), в Испании — «Граф Луканор» X. Мануэля, Кастильского инфанта. XV и XVI в. — пора расцвета буржуазной галантной новеллы, пронизанной нравственным скептицизмом и даже цинизмом. Образцом могут служить произведения сборника «Сто новых новелл». Следующий век отмечен кульминационным моментом в истории вида. Это «Назидательные новеллы» Сервантеса (1613), в которых разрабатываются не только пасторальные и рыцарские галантные сюжеты — причем многие под итальянским влиянием, — но и оригинальные темы. Великий испанский писатель взрывает существующие рамки итальянской новеллы и создает образцы эстетически-стройного литературного вида, воплощая при этом специфические черты жизни своих соотечественников в современную ему эпоху и создавая значительные — как в психологическом, так и в стилистическом плане — художественные ценности. В XVII столетии, при всем предпочтении, которое отдается жеманному роману, бурлеску, продолжается увлечение новеллами Скаррона и Буаробера и особенно стихотворными рассказами и новеллами Лафонтена, воскресившего традиции Боккаччо и фабльо. Следует заметить, что к этому времени претерпевает изменение само понятие «новелла»: оно обозначает теперь и сентиментальный рассказ. Подобного рода новеллой является «Принцесса Клевская» графини де Лафайет. В XVIII в. продолжается развитие новеллы в

 

113

творчестве Лесажа, Прево, Дидро, правда теперь, в соответствии с духом эпохи Просвещения, предпочтение отдается философскому рассказу. Романтизм также помог — своими специфическими изобразительно-выразительными средствами — развитию новеллы, которая, отличаясь особой сжатостью, значительно усиливает эмоциональное воздействие произведения, к чему и стремились представители этого течения. В новеллистике Мериме, Нодье, Бальзака, Нерваля и др. отражены наиболее характерные особенности романтического искусства. Произведения Доде и Мопассана — свидетельства дальнейшего развития новеллы в натуралистической литературе. В Германии романтизм содействует развитию фантастической новеллы Арнима, Гофмана и Тика, причем последний даже разработал теорию, согласно которой новелла якобы «разрешает противоречия жизни, она примиряет идеализм с реализмом».

Реалистические тенденции обнаруживаются позднее в произведениях Шторма, Келлера и Мейера. В Англии новелла получает развитие в творчестве Диккенса, Стивенсона, Киплинга, Лоуренса, Менсфилд, Моэма. Америка представлена фантастической новеллой Э. По, а в XX в. творениями Ш. Андерсона. Особую главу составляет русский рассказ: Пушкина, Гоголя, Л. Толстого, Чехова. В Италии называют прежде всего имена Дж. Верги и Л. Пиранделло. В последние десятилетия прошлого века казалось, что новелла отошла на задний план, уступив свои позиции роману. Начались дискуссии, заговорили даже о «кризисе новеллы», однако благодаря усилиям Аполлинера, Мориака, Сартра престиж новеллы был снова восстановлен.

Мы представили здесь, разумеется, лишь краткий исторический набросок развития новеллы, но даже в этом небольшом обзоре можно проследить не только этапы ее развития, но и те заимствования и влияния, которые в каждую эпоху, в творчестве каждого писателя содействовали ее становлению.

Не меньший интерес представляет и развитие романа — литературного вида, наиболее характерного для нашей эпохи. Роману посвящено большое число широко распространенных исследований, рассматри-

 

114

вающих преимущественно современное его состояние. Им предшествовали, конечно, более давние работы, как, например, исследование Луи Мэгрона об историческом романе в романтическую эпоху¹. Развитие исторического романа прослеживается в работе Мэгрона от произведений его основоположника В. Скотта до романов Виньи, Бальзака, Мериме и Гюго. В центре внимания автора не творец, а структура самого произведения, техника его создания, — ив этом плане, как показано в работе, французы так и не смогли подняться до уровня произведений Скотта.

Предметом сравнительных исследований могут стать, естественно, и виды лирического жанра — сатира, басня, элегия, размышление, — развитие которых наблюдается как в вертикальном, так и в горизонтальном срезах во многих литературах. Одной из наиболее предпочитаемых тем в этом отношении является влияние некоторых литературных школ, например петраркизма. Его воздействие прослеживается в работе Ж. Вианея (1909) с XVI и до XVIII в., в румынской работе Ж. Ливеску о петраркизме в Германии².

Само собой разумеется, что и проблемы драматургии привлекали внимание компаративистов. Судьба классической трагедии, властвовавшей в продолжение трех столетий на театральных подмостках Европы, влияние Корнеля и Расина на драматургию Англии, Голландии (работа Бауэнса, 1921) и Румынии (работа Н. Шербана, 1940)³ не могли не заинтересовать исследователей. То же самое происходит и с комедией: в исследовании Мартинанша, например, рассматриваются проблемы испанской комедии и ее отзвуки в литературе Франции, Англии, Голландии, Германии. Естественно, что с не меньшим интересом прослеживалось воздействие творений Мольера вплоть до XIX в.; весьма значитачьной является тема влияния шекспировской драмы. Гундольф, например, рассматривал эти влияния на «немецкий дух» в трех аспек-

 

¹ L. Мaigron, Le roman historique a l’époque romantique, Paris, 1898 — 1912.

² J. Livescu, Deutscher Petrarchismus im 18. Jahrhundert, 1943.

³ N. Şerban, Racine en Roumanie, 1940

 

115

тах: с точки зрения «предмета, формы и содержания». Напомним в этой связи и работу Тудора Виану о воздействии шекспировских творений на литературу Европы¹.

Нетрудно догадаться, что о литературных жанрах и видах можно написать самые разнообразные сравнительно-исторические работы, и потому приведенные нами в этом разделе исследования — как, впрочем, и во всех других разделах — служат всего лишь иллюстрацией к сказанному.

Характерным аспектом структуры литературного произведения является композиция, или, как ее еще называют, «общая архитектура произведения». Особый интерес проблемы композиции вызывали еще в прошлом веке. Правда, не обошлось и без некоторых догматических трактовок: Поль Бурже, например, выступал за четко геометрически построенный роман. На самом деле иные литературные виды могут прекрасно обойтись и без четкой композиции. Еще «Годы учения Вильгельма Майстера» Гёте и «Дэвдд Копперфилд» Диккенса свидетельствовали о явном отсутствии интереса авторов к проблемам композиции. А. Тибоде отрицал наличие композиции в лирической поэзии, спонтанный характер которой несовместим с любой заранее разработанной формой организации. Если вспомнить, однако, что отсутствие композиции, столь характерное для современного «нового» романа, есть, по сути дела, форма утверждения некой композиции, а именно нарочитого беспорядка как средства отражения определенных жизненных концепций, то станет ясно, что нельзя так легко отказываться от очень важного аспекта литературного произведения. Некоторые произведения, особенно эпические, построены в виде цепи — события концентрируются вокруг главных персонажей и следуют в логической последовательности одно за другим. Есть произведения, построенные в виде «ткани», в том смысле, что автор прослеживает нити отдельных действий, потом, оставивших на время, снова возвращается к ним. Часто нити событий связываются между собой, как в «Анне Карениной» Толстого.

 

¹ Т. Vianu, Studii de literature universală şi comparată, ed. a II-a, Bucureşti, Editura Academiei R. P. Române, 1963.

 

116

Можно назвать другие типы композиции — в виде «открытой перспективы», «лабиринта» и др. Задача сравнительного литературоведения в том и состоит, чтобы определить различные типы композиции, привести в качестве примера наиболее характерные произведения, а затем проследить повторение этих типов в ходе развития той или иной темы или жанра в различных странах. Разумеется, речь пойдет о приемах, заимствованных у иностранных писателей, а также об изменении этих приемов в национальном творчестве, а в ряде случаев и о простых параллелизмах композиционного характера, выражающих сходное содержание.

Так как литературные структуры основываются на языковом материале, сравнительное литературоведение должно изучать и эту сторону произведения, в связи с чем встает целый ряд проблем литературной стилистики. Сделаем несколько общих замечаний по этому поводу.

Знаменитое изречение Бюффона, что «стиль — это человек», настойчиво напоминает о том, что у стиля личный, сугубо частный характер. Тот факт, что он тесно связан со структурой национального языка, еще больше подчеркивает его специфический характер в рамках четко разграниченной человеческой общности. Могло казаться, что сравнительный метод неприменим к литературной стилистике, объединяющей слишком индивидуализированные явления. Некоторые стилисты определяют стиль как «индивидуальную интерпретацию» языка. На самом деле подобного рода определения страдают однобокостью, они приписывают стилю лишь функцию отражения, совершенно упуская из виду то важнейшее обстоятельство, что в конечном счете стиль носит не сугубо интроспективный характер, что он средство коммуникации и, как таковой, отличается несомненной социальной направленностью. Поэтому совершенно правы те, кто говорит об органическом напластовании в стиле двух начал — относительно индивидуального и обобщенно-социального, и о том, что в стиле соединены элементы национальной структуры и необходимые иностранные влияния. Итак, роль сравнительных исследований очевидна и при изучении стиля; более того, по мнению Этиембля,

 

117

здесь они имеют основополагающее значение, так как, в сущности, «литература состоит из слов». И все же сравнительные стилистические исследования в этой области крайне редки. Правда, в последние годы и в этом направлении прилагались определенные усилия, о чем напоминает французский ученый. В частности, он называет серию работ, которая начала выходить у Дидье, и две работы по сравнительной стилистике французского и немецкого языков (авторы Дж. П. Винэй и Дж. Дэрбильнет, 1958, и Альфред Мальбланк, 1961). Далее, он ведет речь о сравнительном исследовании французского и польского языков Болеслава Кирского, об усилении внимания к такого рода изысканиям в социалистическом мире, особенно в трудах Алексеева и Жирмунского. Мы со своей стороны хотим отметить плодотворные усилия Тудора Виану, давшие толчок развитию литературной стилистики у нас в Румынии. Правда, в его трудах вопросы сравнительной стилистики затрагиваются лишь косвенно.

Первый раздел сравнительной стилистики должен рассматривать проблемы языка, то есть слов и лексических структур, заимствованных из других языков. Вряд ли нужно доказывать, что языки влияют друг на друга и что в определенные эпохи такое влияние бывает весьма эффективным. Во Франции XVI в. писатели боролись против засилья грецизмов и итальянизмов, в Испании XVIII в. — против офранцуживания языка, у нас в XVI и XVIII вв. велась упорная борьба с славянизмами и грецизмами, а в XIX в. против искусственной латинизации и итальянизации. В наше время ведутся горячие споры относительно американского влияния на французский и немецкий языки и т. д. Такого рода влияния были названы самим Этиемблем «актами колонизации» и всегда вызывали бурную реакцию.

Необходимо, однако, заметить, что не следует смешивать чисто лингвистическое исследование со сравнительно-литературоведческим. Контаминация языков изучается нашей наукой лишь постольку, поскольку она становится фактом литературной стилистики, то есть затрагивает проблемы литературной изобразительности и выразительности. Иными словами, влия-

 

118

ние чужого языка интересует сравнительное литературоведение лишь в том случае, если оно содействует — в положительной или отрицательной форме — решению определенных художественных задач. Например, когда чужие заимствования помогают усилению комического путем искажения лексического состава, или выявлению отрицательных черт характера — педантизм, снобизм и др., или, наконец, когда иноязычные элементы затрудняют понимание содержания литературного произведения.

Наряду с разделом лексической стилистики существует раздел фонетической стилистики, изучающей выразительные возможности звуков: зияния, какофонии, аллитерации и ассонансы, но не игнорирующей при этом и фонетический символизм в его конкретном соотношении с содержанием всего контекста. Напомним еще о существовании морфологической и синтаксической стилистик, а также о стилистических оборотах. По всем этим вопросам — по каждому в отдельности и во всей их совокупности — сравнительное литературоведение может сказать свое веское слово. К сожалению, до сих пор оно делает это весьма нерешительно.

Назовем из работ по стилистике исследование поэзии (преимущественно словаря тропов), связанной с петраркизмом, влияние которого к XVIII в. успело распространиться из Италии в Испанию, Англию, Германию, а также труды, в которых рассматриваются проблемы барочных стилей — маринизма, гонгоризма, эвфуизма, маньеризма и т. д. Стихотворный сборник Джамбаттисты Марино 1602 г., озаглавленный «Рифмы», заметно повлиял на литературные вкусы эпохи, вызвав особый интерес к изощренному словоупотреблению. Рядом с ним в начале того же века оказывается и Гонгора, основоположник «культуризма» — смеси экстравагантных метафор, латинизмов и неологизмов и чрезмерно усложненной топики, создатель герметического стиля, который заметно повлиял на поэтическое искусство своего времени. Несколько десятилетий до этого в Англии в конце XVI г. Джон Лили опубликовал романы «Эвфуес», стиль которых отличается обилием антитез, аллитераций, вопросов,

 

119

симметрии, также оказавшие воздействие на литературы эпохи.

Особый раздел сравнительной стилистики занимается тропами, их влиянием на различные литературы. Например, тропы литературного барокко XVII в. не прошли незамеченными, их литературный тип сохранился вплоть до нашего времени. Сравнительные исследования стилевых конструкций могли бы выявить, с одной стороны, общие для нескольких литератур тропы, а с другой, связанные с определенными национальными литературами, и, наконец, тропы, принадлежащие тому или иному конкретному писателю. Отличие между ними в различных литературах порой столь велико, что один и тот же троп может вызывать неодинаковые и даже противоположные чувства. Этиембль приводит пример с белым цветом, который у нас ассоциируется с чистотой и вызывает соответствующие эмоции, а у китайцев, скажем, олицетворяет траур, одиночество и страдание.

Предметом сравнительного изучения могут оказаться различные формы поэзии, проблемы строфики, метрики, ритма и рифмы. Исследование сонета, газели, ронделя или глоссы осуществлено лишь частично, сопоставлению подверглись лишь отдельные характерные образцы, а также типы строфы (терцина, катрен, октава и т. д.),

Мало пока сравнительных исследований метрики, о необходимости которых напоминал Этиембль. Среди них первое место принадлежит труду известного языковеда Антуана Мейе, изучившего южно-европейские истоки греческой метрики в целях воссоздания общеевропейской системы метрики. Следует вспомнить и работу Ласло Галди о поэтическом стиле Эминеску и его метрике (1964), в которой прослеживаются также иностранные влияния на творчество поэта, и, наконец, некоторые его более ранние труды, например о влиянии метрики Ж. Кохановского на Дософтея.

 Формы и типы международных литературных отношении

 

 

Прямые отношения

 

В главе «О названии науки и ее предмете» мы останавливали наше внимание на основных типах международных литературных отношений и перечислили их:

1. Прямые отношения, или контакты, между литературами.

2. Параллелизмы, то есть типологические схождения, не предполагающие генетического родства.

3. Отношения зависимости, которые устанавливаются при сопоставлении литератур с целью выявления оригинальных структур каждой из них.

Рассмотрим прежде всего прямые отношения между местными, или национальными, литературами.

Прямым отношениям различных литератур содействует ряд условий общего порядка, например обмен товарами, происходивший зачастую одновременно с книжным обменом, не говоря уже о тех случаях, когда сами книги становятся предметом торговых сделок. Даже некоторые войны и те сыграли определенную роль в распространении культуры, например войны античности, Возрождения, наполеоновские, отдельные войны нашего времени, в той мере, в какой они, не ограничиваясь разрушениями, содействовали установлению литературных контактов.

В самые различные периоды развития общества, от античности и до наших дней, создавались — в силу особых обстоятельств — благоприятные условия для налаживания международных культурных и литера-

 

121

турных отношений. Сущность подобных отношений в эпоху Просвещения была детально исследована Полем Азаром. С начала XIX в. эти контакты обрели такой размах, что Гёте имел все основания утверждать еще в 1827 г., что поэзия стала «принадлежностью всего человечества» и что настало время для становления «всемирной литературы». Гётевские слова нашли подтверждение и научное обоснование в известном положении «Манифеста Коммунистической партии», где речь идет об экономических и культурных преобразованиях первой половины минувшего столетия и говорится о том, что буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим, в результате чего на смену старой местной и национальной замкнутости приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. «Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием, а из множества национальных или местных литератур образуется одна всемирная литература». Переход на пороге XIX в. от рационалистической к исторической концепции культуры обусловил новые возможности для сближения литератур, дальнейшего выявления как сходных черт, так и различий между ними. Процесс усиления экономической и культурной взаимозависимости наций продолжается и в наши дни одновременно с процессом утверждения самобытности различных культур.

Настала, однако, пора назвать факторы, способствующие передаче «литературного материала», то есть тем, мотивов, типов, идей, чувств, жанров, жанровых форм, композиционных построений, различных вариантов стиля, строфики и метрики от литературы передающей к литературе воспринимающей. Эти факторы порой называли «посыльными» компаративизма или «посредниками» между сопоставляемыми элементами. Паул ван Тигем попытался даже обозначить раздел науки, занимающейся этими факторами, греческим словом «мессология» (от «мессос» — середина), но термин этот не привился.

Контакты между литературами особенно эффективны тогда, разумеется, когда они основываются на знании соответствующих языков. Это обеспечивает

 

122

оптимальные условия для усвоения оригинального текста. Следовательно, одна из важнейших задач сравнительного литературоведения и состоит в том, чтобы изучить процессы проникновения иностранных языков в различные страны, выявить традиции их освоения, уточнить сферы их распространения. Подобных исследований, однако, крайне мало, наиболее показательной представляется работа Ж. Асколи «Великобритания в оценках французского общественного мнения XVII в.» (1930), в которой рассматривается и вопрос о распространении английского языка во Франции в эти годы. В других исследованиях было показано, что при всей симпатии ко всему немецкому, французские романтики — Гюго, Ламартин, Виньи, Мюссе — отнюдь не блистали знанием немецкого языка. Как правило, вопросы, связанные с распространением иностранных языков, освещались только лингвистами — и то косвенно, — и М. Гюйяр приводит в качестве примера труд Фрезера Маккензи «Отражение в словаре отношений между Англией и Францией» (1939).

Что касается нашей страны, то в более давние времена иностранные языки — точнее, церковнославянский и греческий, бывшие тогда в обиходе, знали лишь церковники и бояре, и это содействовало их ознакомлению с литературой соседних народов. В XIX в. распространяются западноевропейские языки, прежде всего французский, а затем немецкий, итальянский, английский.

Среди других факторов, содействующих установлению контактов между литературами, назовем ряд индивидуальных и коллективных посредников. Что касается первых, сошлемся на некоторые хорошо известные имена: из французских писателей XVIII в. аббат Лебланк, аббат Прево или Лаплас стали посланцами английской литературы во Франции, Бонвиль и Лиебо — французской в Германии, Лэнгет — в Испании. Немецкая поэзия нашла в лице Бертолы своего глашатая в Италии, а французская литература — ив первую очередь Руссо — Карамзина в России. Наиболее представительными фигурами французской культуры остаются для Англии Вольтер, для Германии г-жа де Сталь. Вольтер, высланный в

 

123

Англию в 1726 г. после своего тягостного столкновения с дворянином Роганом, жил здесь три года, окруженный вниманием местной аристократии, литераторов, ученых, философов. Глубокое впечатление произвели на Вольтера достижения англичан в области философии и особенно политики, царившая здесь свобода мнений, религиозная терпимость — и нетерпимость к любой форме абсолютизма. Вернувшись на родину, он описывает в «Философских письмах», вышедших в Англии в 1733 г. и через год во Франции, где были немедленно преданы сожжению, политические, литературные и философские взгляды, усвоенные им в годы ссылки. Позднее, в 1810 г., г-жа де Сталь в знаменитой работе «О Германии» ставит перед собой подобные же цели, а именно распространить во Франции литературные взгляды периода духовного расцвета Германии, утверждения немецкого романтизма — эпохи «Бури и натиска». Содержащая богатый философский, социологический и литературный материал, работа писательницы представляет особую ценность не только потому, что содействовала распространению во Франции немецких романтических идей, но и потому, что оживила французский либерализм, подавленный императором Наполеоном.

Интерес представляют также случаи, когда контакты между культурами или литературами устанавливаются через посредство людей, которые не принадлежат ни к «передающей», ни к «воспринимающей» стороне. Такой фигурой был голландец Эразм Роттердамский, много сделавший для укрепления позиций западного гуманизма и наладивший связи с гуманистами восточноевропейских стран, например с Николаусом Олахусом. Живя в Цюрихе, Бодмер и Брайтингер всячески содействуют распространению идей английской литературы в Германии. Многие деятели культуры греческой национальности становятся в конце XVIII в. посредниками не только между греческой и румынской культурой, но и между французской литературой Просвещения и румынской литературой этого периода. Известная работа Д. Поповича «Румынская литература в эпоху Просвещения» содержит в этом отношении очень богатые данные. Значительным фактором стала позднее деятельность

 

124

Элиаде, пропагандиста и переводчика произведений многих писателей, автора проекта Всемирной библиотеки, составленного им по образцу Эме Мартэна.

Среди индивидуальных «агентов» иностранных литератур часто называют — и с полным на то основанием — путешественников, причем не обязательно профессиональных писателей. Они изъездили не только страны классических культур — Грецию, Италию, Францию, но и всю Европу, широко оповещая затем своих читателей обо всем, что увидели. В нашу эпоху в результате новых технических завоеваний пространство как бы «ужалось» и связи между различными странами стали гораздо более тесными. О путешествиях создана целая литература, и даже такие крупные писатели, как Вальтер Скотт, Гёте и Лев Толстой, многое узнали о жизни других народов из литературы подобного рода. Помимо многочисленных книг литераторов, можно назвать исследование компаративиста Жан-Мари Карре о «Французских путешественниках и писателях в Египте» (1933). Чужеземные путешественники, о которых рассказано в наших исторических трудах, и прежде всего в работах Н. Йорги, также знакомили зарубежный мир с нашей страной и жизнью нашего народа.

Что касается коллективных факторов, то напомним об особой роли некоторых стран и городов в налаживании литературных связей. Первой среди таких стран обычно называют Швейцарию, еще и потому, что здесь сосуществуют несколько языков, затем Голландию, расположенную по соседству с крупными культурными центрами на Европейском материке и одновременно в непосредственной близости от Англии. Городскими центрами, сыгравшими подобную же роль, являются Париж, Лион, Руан во Франции, Франкфурт-на-Майне в Германии, Венеция в Италии и т. д. Затем следует назвать и научные учреждения, в первую очередь академии и университеты, внесшие значительный вклад в установление связей между культурами и литературами. Крупные университетские центры Италии (Болонский в средние века), Франции (Парижский), а позднее и Германии (Берлинский) широко поддерживали международные культурные связи, содействуя распространению лите-

 

125

ратурных ценностей многих стран. То же можно сказать и об академиях, например об итальянских в период Возрождения, активно осваивавших античное наследие. Следует вспомнить и о публичных и личных библиотеках, на полках которых хранились книги разных народов. Нельзя обойти вниманием и роль типографий, книжных магазинов, издательств в пропаганде иностранных литератур. В этой связи достаточно вспомнить о значении такого издательского центра, как Венеция эпохи Возрождения, сыгравшего значительную роль в распространении идей гуманизма не только в Западной, но и в Восточной Европе, включая и наши княжества.

Среди коллективных факторов сближения литератур в древнюю пору, и особенно в эпоху Возрождения, мы должны назвать также дворы властителей самых различных рангов, где часто находили прибежище зарубежные поэты, философы, ученые, как было, например, при дворе Фридриха II или Екатерины II, русской царицы. Более специфическими по своему характеру являются группы друзей литературы, кружки, литературные салоны, немало сделавшие для пропаганды ценностей чужих литератур. Такой группой в XVI в. была Лионская школа — в период перехода от Маро к «Плеяде». Члены этой школы: Морис Сэв, Луиза Лабе и др., возникшей вдали от сорбоннских теологов и бдительного ока инквизиции, придерживались более либеральных взглядов и проявляли живой интерес к немецкой и итальянской культурам. Нельзя также не вспомнить французскую группу поклонников английской литературы — Шекспира и Оссиана, — объединявшую Стендаля, Ампера, Мериме. У каждой литературы были свои сторонники, и группировались они обычно вокруг редакции литературного издания, но об этом речь пойдет немного ниже.

Литературные общества сыграли большую роль в распространении культурных ценностей других стран. Назовем некоторые из них. Это прежде всего «Плеяда», сплотившаяся вокруг Пьера Ронсара, который вместе со своими друзьями Жаном Антуаном де Баифом и Жоашеном дю Белле основал сначала поэтическую школу, именуемую «Бригадой», в состав

 

126

которой затем вошли и другие литераторы. «Плеяду» можно в равной мере считать и обществом и школой, но нас здесь интересует лишь ее роль в распространении культурных ценностей других стран. А роль эта была велика, если учесть пристальное внимание «Плеяды» к античному наследию, прежде всего греческому, а также к итальянской литературе, которая в то время считалась третьей классической литературой. Обществом, а затем и школой, заложившей основы немецкого и европейского романтизма, было объединение поэтов и прозаиков «Буря и натиск» в восьмом десятилетии XVIII в. В него входили Гёте, Гердер, несмотря на свою просветительскую позицию, затем Максимилиан Клингер, автор пьесы, давшей название обществу, и другие менее известные писатели эпохи. Движение было антипросветительским, и его сторонники выступали даже против немецкого «Aufklärung» (Просветительства), следовательно, рационализма. Его либеральная идеология, носящая явно немецкий характер, пронизана и индивидуализмом. Что касается иностранных влияний, то «Буря и натиск» порывает связи с французским классицизмом, но одновременно подвергается значительному воздействию Руссо, а также английской литературы — Шекспира и Оссиана, творения которых отчасти и обусловили лирические бури века. У нас в стране существовали литературные общества «Жунимя», «Лите-раторул», «Збурэторул» и др. Наиболее характерным по своей структуре остается общество «Литераторул», основанное еще до 1900 г. поэтом Ал. Мачедонски, сумевшим объединить вокруг себя писателей различных поколений. Общество неоднократно перестраивало свои ряды на протяжении жизни вождя и часто меняло местопребывание, собираясь то в редакции журнала с тем же названием, то на различных квартирах поэта. Что же касается роли общества в распространении ценностей других литератур, то, как известно, оно, как и «Збурэторул», ориентировалось почти исключительно на французскую литературу конца прошлого века с ее экспериментами, от парнасизма до символизма, инструментализма и т. д., а порой соприкасалось с авангардистскими школами, например с итальянским футуризмом.

 

127

Естественно, что литературные общества, возникшие при редакциях влиятельных журналов, пользовались большим авторитетом и играли действенную роль в ознакомлении с ценностями зарубежных культур, как, например, кружок при знаменитом журнале братьев Шлегель «Атенеум», выходившем в Берлине с 1798 г. по 1800 г. В кружок входили Новалис, Шлеермахер и позднее Шеллинг. Как и все прочие романтические группировки, он отвергает традиционные ценности, стремясь утвердить новые имена. Здесь царит культ писателей Возрождения — Данте, Петрарки, Боккаччо, Камоэнса, Сервантеса. По предложению Фридриха Шлегеля, они принимают в качестве образца для подражания триаду: Данте, Шекспир, Гёте. Тем самым кружок при журнале «Атенеум» утверждал в духе своих романтических исканий литературные ценности эпохи, выдвинувшей новых кумиров. Возникшее немного позднее романтическое движение во Франции также опирается в своем развитии на литературные общества, созданные Ш. Нодье и объединившие в своих рядах Гюго, Виньи, Сент-Бёва, Дюма, Буланже, Мюссе, и на журналы «La muse française» (1823) и «Le Glôbe» (1824), ставшие подлинными кузницами талантов.

В пору становления французского романтизма внимание его представителей отдано целиком концепции Гюго, изложенной в предисловии к «Кромвелю», Ариосто, Сервантесу и Рабле — «трем веселым гомерам» — и особенно Шекспиру, в свете весьма широкого взгляда на мир, согласно которому «все, что существует в природе, имеется и в искусстве». В этом смысле весьма показателен полный воодушевления возглас журналиста эпохи, тем более что он относится и к иностранным влияниям: «Да здравствуют англичане и немцы! Пусть здравствует неприкрашенная, дикая природа, столь подобающим образом воплощенная в стихах господ де Виньи, Жюля Лефевра, В. Гюго!»¹. Подобную же роль в Италии выполняет итальянский журнал «Conciliatore» (1811 — 1819), в котором сотрудничают и Джованни Беркет, самый

 

¹ L. Тhiessé, Mercure de France. 1826, № 1.

 

128

видный представитель итальянского романтизма после Манцони, переводчик Грея, Гольдсмита, Шиллера и старинных испанских романсов.

Другим фактором, заметно стимулировавшим межлитературные связи в разные эпохи, были знаменитые салоны, появившиеся прежде всего во Франции XVII в. в связи с бурным оживлением светской жизни. Первым наиболее известным центром встреч был салон госпожи де Вивон — маркизы де Рамбуйе — сумевшей привлечь в него искателей духовных радостей — писателей, артистов, ученых, — которые затевали здесь самые разнообразные и горячие дискуссии. Как и в других возникших позднее салонах, дискуссии эти проходили без излишней церемонности или фривольностей, в духе подлинной благопристойности и высокой учтивости. Гости салонов считали, что устный обмен мнениями более познавателен, нежели чтение. В салоне госпожи де Рамбуйе, естественно, много говорили об иностранных литературах, прежде всего об итальянской. Подобные салоны стали во Франции традиционным явлением и возникали беспрестанно вплоть до революции 1789 года. Затем после бурных событий конца века появились снова. В салоне госпожи де Сталь можно было встретить госпожу Рекамье, де Бомон, Бенжамена Констана, Форьеля и др. В салоне госпожи Рекамье бывал и Шатобриан. К этому времени салоны появляются во многих странах — Германии, Италии, Австрии, России. Вошли они в моду и в наших княжествах, а именно в Бухаресте и Яссах, где устраивались боярские «вечера» по французскому образцу, на которых обсуждались произведения французской литературы, получившей у нас большое распространение. На страницах периодических изданий тех лет, «Curierul românesc». «Albina românească» и других, выходивших на французском или одновременно на двух языках, «Le glaneur moldoroumain», можно обнаружить частые упоминания о подобного рода вечерах.

Важным посредником между литературами являются, конечно, периодические издания. Перечислим некоторые из них. В XVIII в. это «Journal étranger en France», «Gazette littéraire de l’Europe», в следующем веке — «Archives littéraires de l’Europe», «Révue

 

129

britanique», «Révue germanique», а также издания, специально занимающиеся проблемами литературных отношений и связей «Révue de deux mondes», «Révue de Paris», «Mercure de France», «L’année littéraire», «Deutscher Mercur», «Conciliatore» и др. На страницах этих журналов печатались обширные материалы, освещающие проблематику зарубежных литератур. Некоторым периодическим изданиям, например «Journal étranger», «Archives littéraires de l’Europe», «L’année littéraire» (1749), посвящены целые монографии или отдельные исследования. В Дунайских княжествах зарубежные периодические издания, содержащие сведения по различным литературам, получают распространение еще в XVIII в., когда у нас читали, например: «Le Journal encyclopédique», «Le Journal littéraire», «Mercure de France», а также итальянские газеты и журналы: «Notizie del mondo», «Il redattore italiano», немецкие: «Die fliegende Post» или «Offene Zeitung». Многие из них пропагандируют идеи Французской революции, взгляды прогрессивных деятелей культуры Европы. В XIX в. и позднее количество таких изданий в нашей стране значительно увеличилось.

Свой вклад в установление контактов между странами внесли словари, энциклопедии, грамматики, педагогические труды, в которых обильно представлена более или менее точная информация о зарубежных литературах.

Но не приходится сомневаться, что контактные межлитературные связи в большой мере зависят от распространения самих книг на соответствующих языках, от того, насколько они доступны и знакомы читателю. Широкое хождение печатных изданий — рукописные тома, как известно, распространялись куда медленнее — начинается лишь в XVIII и XIX вв., благодаря интересу к французским, английским и другим книгам. В этой связи небезынтересно проследить процесс проникновения иностранной книги в наши княжества в XVIII в. и начале XIX в. Мы имеем в виду книги на западноевропейских языках, которые к этому времени все больше вытесняют греческие издания. В библиотеке ученого епископа Цезаря Рымникского были обнаружены не только названные выше

 

130

французские и немецкие периодические издания, но и труды просветителей, прежде всего «Энциклопедия». Удалось также уточнить, что в библиотеке Г. Лазэра были многочисленные книги на немецком и французском языках, посвященные проблемам йозефинизма, а в библиотеке Бухарестской митрополии количество французских книг по богословию, истории и другим наукам значительно превышает число изданий на греческом языке. Были здесь и книги светского содержания. В книжных магазинах Бухареста и Ясс к середине века можно было найти множество книг на иностранных языках. Известно, например, что в магазине Ф. Белла в Яссах был момент, когда на полках магазина находилось 3357 книг на французском языке. Это ли не свидетельство широкого хождения иностранной книги в наших княжествах! К сожалению, мы не располагаем исчерпывающими статистическими данными в этой области, однако роль иностранной книги в усилении контактов между литературами вряд ли нуждается в доказательствах.

Но так как знание иностранных языков было в те времена привилегией небольших социальных групп, представлявших господствующий класс, зарубежные литературы могли стать достоянием широкого круга читателей лишь посредством переводов, переложений, переработок, различных сокращенных пересказов, адаптации. Отсюда значение переводов и связанных с ними проблем.

Прежде всего следует уточнить различия между переводом, адаптацией и переработкой. Так как общая задача переводов сводится к относительно точной передаче содержания произведения на другом языке, то естественно, что адаптации и переработки, искажающие сущность оригиналов, считаются второсортным материалом. И все же переводчики всегда испытывали искушение внести свою творческую лепту в содержание произведения, прибегая к различного рода адаптациям. Так, например, делались попытки «офранцузить» Гомера и его героев, одеть их по классической моде XVIII в., превратить в придворных аристократов. Такого рода эксперименты проводились и в нашей стране: достаточно вспомнить, например, пе-

 

131

реводческую деятельность Дж. Мурну, который стремился приблизить мир гомеровских героев к нашей среде, и поэтому всячески подчеркивал сходство обычаев и использовал румынские архаизмы и областные выражения. Еще более решительно поступил Ромул Вулпеску, который обильно снабдил язык перевода стихов Вийона формами, свойственными румынскому языку эпохи средневековья, при этом отчасти заменил атмосферу французского Возрождения культурной средой наших княжеств.

Еще больше искажают суть произведений переработки, которые появляются в изобилии, начиная с эпохи Возрождения и вплоть до наших дней. Известны многочисленные варианты «Декамерона», «Дон-Кихота», пикарескных романов, сказок братьев Гримм и Андерсена, народных книг, в большинстве случаев весьма далекие от оригиналов. Убедительным примером в нашей литературе являются переложения Т. Аргези басен Крылова и Лафонтена, настолько далекие от оригинала, что они были восприняты повсеместно как самостоятельные творения поэта. Итак, не представляет сомнения, что как адаптации, так и переработки искажают оригинал и выражают — в большей мере, чем это обычно предполагают, — позицию воспринимающей, а не передающей стороны. Нас же в данном случае интересует последняя.

Несмотря на всевозможные перегибы любителей адаптации и переработок, переводы, несомненно, играли значительную роль уже в XVIII в. Количество их значительно возрастает в эпоху романтизма, процесс этот продолжается и поныне. Содействие, оказанное переводами налаживанию прямых контактов между национальными литературами, было весьма велико. Особенно оживляется переводческая деятельность в XIX в., и статистические данные, приведенные румынским ученым П. Корней относительно количества переводов в нашей стране в период с 1780 по 1860 г., особенно красноречивы. В исследовании П. Корни указано, что в тот период сделано не менее 679 переводов в 935 томах, а число известных переводчиков достигает 300. С французского переведено самое большое число произведений — 385, с немецкого — 83, с английского — 56, с греческого — 44 и т. д. Первым

 

132

по количеству работ был Элиаде, автор 21 перевода, Напомним, что он же автор проекта библиотеки Всемирной литературы, которая должна была восполнить существенный пробел в истории нашей культуры. Заметим, кстати, что выступление Когэлничану против переводов ничуть не повредило им, да и сам он не преминул заняться переводами, столь очевидной была их необходимость. И действительно, в период с 1850 по 1860 г. будет выпущено столько переводов, сколько за предыдущие 70 лет, между 1780 — 1850 гг.

Особенно увеличивается число переводов в наши дни, о чем свидетельствует «Index translatorium», международный бюллетень переводов, издаваемый ЮНЕСКО.

В каталоге № 18 за 1965 г. перечислены 31 196 переводов, осуществленных в 70 странах. В литературном отделе названы 2059 переводов в СССР, 1228 — в Голландии, 967 — в Швеции, 880 — во Франции, 578 — в США, 410 — в Японии. В Румынии издано 359 книг зарубежных авторов. К этому надо добавить, что уже давно основана Международная федерация переводчиков, издающая с сентября 1955 г. двуязычный журнал (на французском и английском языках), посвященный переводам и носящий многозначительное название «Babel» — «Вавилон». В центре внимания журнала не только технические и научные проблемы перевода, но и условия жизни переводчиков в разных странах, профессиональные вопросы их труда.

Переводы бывают различными по типу: они делаются прямо с языка оригинала, в других случаях прибегают к языкам-посредникам, чаще всего французскому, немецкому и в последнее время английскому. Итальянские и испанские работы, как правило, переводились с французского, английские — с немецкого в Венгрии и Сербии, и с французского в нашей стране, что и отмечено в статистическом бюллетене ЮНЕСКО. Впрочем, французский язык до недавнего времени был самым активным посредником между Северной и Южной Европой.

С точки зрения международных связей литератур имеет значение и деление переводов на прозаические и поэтические. Как известно, функции слова относи-

 

133

тельно разные в поэзии и прозе. В последней упор делается на содержание, порой на ритм фразы, в то время как в поэзии переводчик решает проблемы комплексной структуры стиля, функций слова в семантическом и музыкальном контексте, мелодике фразы. Отсюда, конечно, и большие трудности, с которыми сталкиваются переводчики поэзии. Во всяком случае, и прозаический и поэтический переводы должны быть органическими и всеохватными, ибо концепция, согласно которой достаточно набросить «языковой наряд» на содержание произведения — все равно проза ли это или поэзия, — чтобы получить перевод, не выдерживает критики.

Мы уже подчеркивали, что с точки зрения контактов между литературами нас в самой высокой степени интересует максимальная верность перевода оригинальному тексту. История перевода знает немало случаев, когда искажения наносили чувствительный урон точному знанию зарубежных литератур. Следовательно, мы должны рассмотреть и этот случай.

Отметим в первую очередь искажения, вызванные нарушением цельности произведения. Чем дальше мы обращаем взор в прошлое, приближаясь к XVIII в., тем больше случаев неполного перевода произведений. В конце этого века и даже позднее «Вертер» в переводе на французский язык выходил неоднократно без тех 12 страниц, которые содержали фрагменты из Оссиана, а «Кларисса» Ричардсона издавалась во Франции с большими сокращениями. Позднее «Триумф смерти» Д’Аннунцио печатался без страниц, посвященных влиянию Ницше на автора. У нас в стране такого рода вмешательства в текст оригинала имели место, по признанию самого переводчика, в практике Элиаде, когда он трудился над переложением произведений Э. Сю. Напомню еще об искажениях, которым подвергались в межвоенный период русские и английские романы. Нужно ли доказывать, что уважение неприкосновенности текста — элементарное условие при переводе любого произведения с одного языка на другой.

Но куда более серьезным нарушением является — даже при условии сохранения неприкосновенности текста — неверная передача его содержания и формы.

 

134

Некоторые литераторы, например русский писатель Ф. М.Достоевский¹, полагают, что языки бывают более или менее подходящими для перевода. По их мнению, французские и некоторые другие языки так и не смогли передать все богатство творений русских писателей, между тем как русский язык более приспособлен к этому и содействует всеобъемлющему переводу произведений зарубежных авторов, в том числе и с английского языка. Участники состоявшейся недавно дискуссии на страницах журнала «Revue d'esthétique» говорили о «метафизических сложностях»¹ перевода на французский язык Шекспира, при этом отмечали «глубокие различия онтологического плана между французскими и английскими языками». В то время как английский, мол, подчеркивает конкретные единичные, индивидуальные аспекты, излучая при этом своеобразное «поэтическое сияние», французский передает более сущностные, общие, рациональные аспекты, менее поэтические, что и делает столь сложным перевод Шекспира на французский язык.

Мы не думаем, что подобного рода утверждения полностью оправданны. Близость языков, разумеется, облегчает труд переводчика, а принадлежность к отдаленным лингвистическим семьям затрудняет. И все же есть основания утверждать, что в принципе любой язык обладает необходимыми возможностями для передачи существа литературных произведений, ибо каждый из них отражает единую структуру человеческого духовного мира.

Большая часть искажений, как известно, объясняется неглубоким знанием соответствующих языков, или одного из них, недопониманием их грамматических особенностей, а чаще всего и внутренней сущности. Некоторые искажения обусловлены философской позицией автора перевода. Так, например, христианский писатель Янг оказался во французском переводе деистом, Оссиан — трубадуром, а Гёте, Шекспир и тот же Оссиан были представлены в переводах романтиков поэтами чрезвычайно экзальтированной эмоциональности.

 

¹ В сборнике «Русские писатели о переводах XVIII — XX вв.», Л., 1960.

 

135

Часто упоминаемый, типичный случай искажения, ставший достоянием анекдотов, связан с переводом «Отелло». Речь идет о шелковом платочке Дездемоны, который до переводов романтиков фигурировал то как браслет, то как шарф, диадема, брошка, из боязни оскорбить чувствительность аристократов.

Верность перевода оригиналу зависит и от типа произведения. Общепризнано, что классицистические творения легче переводить на другой язык, так как главное в них — идейное содержание. Творения романтиков и символистов требуют куда больших усилий и обречены на серьезные потери.

Однако, несмотря на всевозможные трудности и вопреки всякого рода искажениям, искусство перевода достигло — особенно в последнее время — высокого мастерства, и уровень этого мастерства тем выше, чем бережнее относится переводчик к оригиналу, чем менее ощутима его собственная индивидуальность. Считаю уместным назвать хотя бы несколько переводов, известных тем, что они довольно близки оригиналам. Это замечательный перевод «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, осуществленный Жаком Амиотом, подлинный шедевр, «памятник французскому языку», как выражаются историки литературы. Это перевод семнадцати драм Шекспира, осуществленный А. В. Шлегелем и завершенный под руководством Тика, и, наконец, удачные переводы с греческого языка Леконта де Лиля. Что же касается наших мастеров художественного перевода, то следует назвать Ал. Филиппиде, переводчика Шиллера и Гёте, Т. Виану, сделавшего перевод многих произведений Гёте, Ч. Петреску, стилизатора творений Шолохова, Дж. Лесню, осуществившего переводы стихов Пушкина, Лермонтова, и др.

Конечно, при всей адекватности и выразительности передачи оригинала в этих переводческих работах немало и серьезных и неизбежных искажений с точки зрения верности оригиналу. Однако всякий перевод есть популяризация зарубежных литературных достижений, а нас это прежде всего и интересует. Что касается использования для перевода электронных устройств, то, несмотря на результаты, достигнутые в

 

136

этом направлении, вопрос — смогут ли эти устройства передать и художественное богатство оригиналов — остается открытым.

Нет сомнения, что переводы, при всех свойственных им недостатках, останутся и в дальнейшем важным средством распространения литературных ценностей. Вместе с ними предисловия или введения, содержащие критическую оценку переводимых произведений и сведения об авторах, составляют еще один фактор, содействующий установлению межлитературных связей, еще один источник сравнительно-исторических исследований.

 

 

Влияния и заимствования

 

Межлитературные отношения становятся особенно глубокими и органичными в результате влияний, которые одна литература оказывает на другую или которым одна литература подвергается со стороны другой. Подобные процессы позволяют проникнуть в самую сердцевину творческих исканий, и потому мы считаем нужным рассмотреть их подробнее. Речь, следовательно, пойдет о влияниях и заимствованиях, понятиях, непосредственно связанных между собой, только первые отражают позицию передающей стороны, а вторые — воспринимающей. Вместе с тем эти понятия четко разграничиваются, и, хотя они относятся к одним и тем же явлениям, смешивать их нельзя. Заметим, кстати, что исследование заимствований — процесс гораздо более сложный, чем изучение влияний, и библиографический аппарат вторых отнюдь не достаточен для уяснения сущности первых.

Итак, обратимся прежде всего к влияниям. Этот раздел сравнительного литературоведения разрабатывается уже давно и основательно, чем и следует объяснить, как и в случае с тематологией, возникновение ощущения определенной пресыщенности. На самом же деле возможности исследования влияний далеко не исчерпаны во многих странах, а если к этому прибавить, что значение таких исследований для выяснения проблем самобытности каждой отдельно взятой литературы исключительно велико, то станет ясно,

 

137

что наша наука не может обойтись без этого раздела.

Учитывая сложность этой области межлитературных связей, мы считаем необходимым наметить — пусть в самых общих чертах — классификацию влияний, назвав для иллюстрации несколько наиболее важных типов.

Первым критерием, который следует принимать в учет при классификации влияний, — это их объем. С этой точки зрения влияния бывают коллективные и индивидуальные. К первым относятся случаи воздействия одного писателя на другого (например, Мольера на Гольберга, о чем писал еще в 1865 г. А. Лагрель) или на писательское сообщество, о чем свидетельствуют работы Ф. Бальдансперже «Гёте во Франции» (1904) или Жан-Мари Карре «Гёте в Англии» (1920). Более сложный тип представляют влияния, носящие исключительно коллективную форму, например воздействие идей Французской революции на итальянскую литературу (исследованное Полем Азаром в 1910 г.) или французское влияние на формирование общественного мнения в Румынии (работа Помпилиу Элиаде, 1898).

Другим критерием классификации влияний является учет самого содержания, передаваемого от литературы к литературе, куда входят: тематика, идеи, чувства, литературные роды и виды, композиция произведений, лингвистические и стилистические структуры. По каждому из этих аспектов проведены или можно провести исследования сравнительно-исторического характера, прослеживающие процессы взаимовлияний. О некоторых случаях таких влияний мы уже упоминали. Остается констатировать, что существуют различные типы таких исследований и их не следует смешивать с палингенезисом, когда прослеживается, например, эволюция какой-нибудь темы на протяжении веков, при этом прямые связи между содержанием двух произведений зачастую не обнаруживаются. В данном случае литературные структуры исследуются под особым углом зрения.

Приведем несколько примеров прямых влияний. Древний мотив «Амфитриона», истоки которого восходят к Плавту, встречается в мировой литературе во

 

138

множестве вариантов. Если поставить рядом произведения Плавта и Камоэнса, написанные в XVI в., то сразу обнаруживается поразительное влияние первого на второе. То же самое происходит и в области идей: воздействие идеалистической немецкой философии Гегеля или Шопенгауэра на творчество Эминеску было убедительно раскрыто во многих исследованиях — от Майореску до Т. Виану и Ливиу Русу. Не менее очевидно влияние сентиментализма и «апостольских» тенденций учения Руссо на Льва Толстого, например. Что касается французской романтической драмы, то она, как известно, наложила свой отпечаток на развитие европейского театра в целом, включая и драматургию наших писателей Александри и Давиды. А разве композиция монументального романа Л. Толстого не продолжает влиять на прозу всей Европы и поныне? Такого же рода примеры можно обнаружить и в области сравнительной лексикологии, и в области стилистики и стихосложения (например, воздействие античного или французского александрийского стиха на поэзию разных народов) или в пределах техники письма (влияние, например, внутреннего монолога античной драмы на современный роман).

Особая категория влияний — это воздействие крупных литературных фигур на то или иное течение или период развития другой литературы (Вольтер, Руссо, Гёте, Шиллер, Байрон, Гюго и др.). Причем речь идет о влиянии не только литературного творчества, но и всей духовной жизни писателя, идеологических и политических его воззрений, философских концепций, форм гуманизма. Вспомним слова Гёте о Вольтере, о той верховной власти над умами всего культурного мира, которой он обладал, о той яростной борьбе, которую пришлось вести молодому Гёте, чтобы освободиться от этого влияния. Гюго в свою очередь подчеркивал, что мерилом достижений XVIII в., как в историческом, так и в литературном плане, остается все тот же Вольтер.

Но обратимся к внутренней сущности процессов влияния. Как известно, у этого понятия древнее астрологическое происхождение. Оно обозначало воздействие одного явления на другое, происходящее непрерывно, в течение долгого времени, и порой неза-

 

139

метно, в таинственной форме. Позднее понятие это было расширено, особенно что касается длительности и непрерывности воздействия, так как оно в различных случаях проявляется по-разному: порой молниеносно, спонтанно, и столь же быстро угасает. Некоторый же аспект таинственности сохраняется постоянно, поэтому не всегда удается выявить все причины воздействия.

Изучение влияний весьма деликатная область исследований, и чрезмерная осторожность никогда не оказывается излишней. Ученому приходится сталкиваться с самыми различными оттенками — от полной и сознательной имитации, ничем не отличающейся от плагиата, до едва уловимых побудительных импульсов разной степени эффективности. Некоторые ученые, например Уэллек, полагают, что «изучение влияний есть бесцельная охота, не заслуживающая особых усилий». Однако никто, в сущности, не отрицает важности такого рода исследований, не выступает за их отмену.

Более того, в концепции некоторых исследователей, особенно представителей молодых литератур, признающих значение заимствований, влияния рассматриваются как решающий фактор творчества, более того, единственный решающий фактор. Бывает и так, что подобная позиция становится своего рода проявлением рабства или колониальной зависимости. Такого рода тенденции обнаруживаются и в обобщающих трудах Помпилиу Элиаде, и в конкретных исследованиях Н. И. Апостолеску и Э. Ловинеску, доказывающих, что «появление первых напечатанных на румынском языке изданий в наших княжествах, становление литературного языка, даже создание национальной историографии и подлинной румынской литературы — следствие западных влияний» ¹. Н. И. Апостолеску усердно отыскивает образцы почти для всех произведений румынской литературы. Так, по его мнению, «Песнь о Румынии» — поэма, рожденная под воздействием Шатобриана, Байрона, Ламенне Мишле и Библии и прозвучавшая на румынском

 

¹ Е. Lоvinesсu, Istoria civilizaţiei române moderne, I, p. 16

 

140

языке благодаря гению Н. Бэлческу»¹. Самобытность поэмы сводится автором исследования только к национальному языку, служащему ей одеждой. С подобной точкой зрения, разумеется, согласиться невозможно.

Противоположного взгляда придерживаются те, кто утверждает, что влияния не играют никакой или почти никакой роли. Мы уже упоминали в этой связи имя Уэллека. В его представлении литературное произведение — это структура, состоящая из напластований знаков и смыслов, коренным образом отличающихся от обычных мыслительных элементов, и поэтому влияния, которые, возможно, и содействовали формированию мироощущения писателя, не имеют особого значения, и на их изучение не стоит тратить столько усилий. Именно в этом вопросе и обнаруживается противоположность между американской структуралистской и французской исторической школами. Говоря об этом в связи с некоторыми выступлениями в Чепел-Хилле, Марсель Батайон вполне обоснованно заметил, что в соответствии с традицией классической филологии, возникшей еще в эпоху Возрождения, надо добиваться содружества различных направлений — исторического, структуралистского и эстетического. Значит, нельзя игнорировать и роль влияний, традиционно находившихся в поле зрения сторонников исторической школы.

Историк английской литературы Л. Казамян тоже не придавал особого значения влияниям. Согласно его концепции, сходство цивилизаций, литератур и культур надо объяснять действием «внутреннего закона» их стихийного развития, растущих аналогий, обусловленных историческим развитием. Что же касается собственно влияний одних явлений на другие, то они составляют якобы лишь «мизерную и поверхностную часть» этих процессов.

И все же психологические наблюдения, нашедшие выражение в выводах Бальдансперже и основанные на признаниях самих писателей, подтверждают, что

 

¹ N. I. Ароstоlеsсu, L’influence des romantiques francais sur la poésie roumaine, p. 5.

 

141

влияния выступают в качестве импульсов, благодаря которым пробуждаются дарования и заложенные в них возможности становятся реальностью. Следовательно, подлинное назначение влияний — быть стимулом творчества.

Здесь уместно напомнить о теории Лучиана Благи относительно «моделирующих и катализирующих влияний», изложенную им в работе «Миоритическое пространство» (1936). Изучив различные влияния зарубежных культур на румынскую литературу, Л. Блага приходит к выводу о том, что направленность французской и немецкой культур совершенно различна. Первая выступает как непререкаемый образец, как «закон и архетип», которым надо неукоснительно следовать. «Будь таким, как я!» — восклицает, казалось бы, она; немецкая же призывает: «Будь самим собой!» Итак, с одной стороны, моделирующая, классицизирующая направленность, с другой — романтическая, индивидуализирующая, обозначенная химическим термином «катализатор». Отсюда два типа влияний в нашей литературе: французское — в творчестве Александри, Болинтиняну, Мачедонски, немецкое — в произведениях Майореску, Эминеску, Кошбука. Существуют, конечно, и смешанные типы.

В самых общих чертах теория Благи вполне обоснованна. Предложенное им деление влияний на подражательные и катализирующие можно считать убедительным, ибо оно соответствует действительности. Впрочем, Пишуа и Руссо придерживаются такой же точки зрения, более того, они даже использовали термин «катализатор»¹. Сомнительным представляется нам конкретное применение этой теории к французскому и немецкому влияниям, например, на нашу литературу. Ошибка автора состоит в чрезмерном обобщении: ведь французский стиль навязывает свою модель не целиком и не весь дух немецкой культуры побуждает к творчеству. Неужели все писатели, подвергшиеся французскому влиянию — Александреску, Болинтиняну, Александри, Мачедонски, — лишены

 

¹ Pichois et Rousseau, La litterature comparee, 1967, р. 81,

 

142

всякой оригинальности и их творчество сводится к копированию определенных французских образцов? С другой стороны, нельзя не заметить в творчестве писателей, подвергшихся немецкому воздействию, и элементы подражательные, что отмечалось исследователями в отношении творчества Майореску и Кошбука. Практика всех литератур свидетельствует скорее в пользу того, что Блага назвал «смешанными типами влияний».

Существуют, конечно, и «крайние» случаи, которые лишний раз подтверждают, что мы имеем дело с исключительно сложной проблемой. Один из них — случай с Бодлером, которого обвиняли в том, что он подражал Э. По, писателю, переведенному им. Бодлер объясняет это таким образом: «Прочитав впервые в жизни одну из книг американского писателя, я со страхом и удовлетворением открыл в ней не только сюжеты, о которых давно думал, но даже фразы, написанные и опубликованные им еще двадцать лет назад». Духовное родство, та самая «духовная семья», о которой говорил Сент-Бёв, сходство исторических моментов и многие невидимые глазу факторы играют в подобных случаях не последнюю роль.

Теперь остается изложить методологию исследования влияний и доказать непригодность некоторых методов, которые никогда не давали положительных результатов.

Так, не следует сводить к минимуму значение влияний и чрезмерно преувеличивать самобытное в литературе. Сегодня уже невозможно защищать концепции, подобные теории «закупоренного сосуда». Нет литературы, которая могла бы отгородиться от всех остальных. Связи с другими культурами объективно необходимы, и поэтому изучать процессы взаимовлияний следует, рассматривая их во всей широте и в соотнесенности с национальными явлениями.

Важно другое: четкое разграничение влияний и типологических схождений. Здесь нужна значительная доля осторожности, которую, естественно, невозможно точно определить в теоретическом плане. Приведем несколько примеров. Долгое время считалось, что возникновение различных форм литературного барокко в XVII в., таких, как гонгоризм, маринизм,

 

143

эвфуизм, французская прециозная литература, «напыщенный немецкий стиль» — следствие определенных влияний. Более поздние исследования опровергли эти выводы, доказав, что мы имеем дело с явными типологическими схождениями. Что касается великих литературных течений, начиная с Возрождения и кончая различными формами реализма XIX и XX вв., то очевидно, что все они не могли возникнуть только в результате влияний. Так, например, итальянское Возрождение не могло само по себе обусловить появление французского, испанского или английского Возрождения. Безусловно, решающую роль в этих процессах сыграли прежде всего внутренние условия развития соответствующих обществ.

В этой связи считаю необходимым остановить наше внимание на неприемлемости некоторых методов и на имевшем место преувеличении роли передающей стороны и ее способности оказывать воздействие на другие литературы в ущерб воспринимающей. На самом деле такое воздействие возможно лишь при наличии у воспринимающей стороны соответствующих условий. Подобную ситуацию воспринимающей стороны наш Т. Виану удачно определил как «Коперникову революцию» в литературоведении.

Отсюда следует, что простое филологическое сопоставление текстов еще не дает возможности выявить влияния. Для этого необходимо тщательное их изучение в тесной связи с общественной жизнью.

В ходе этого изучения определяются специфические аспекты внедрения иностранных влияний на новую почву, а также значение национальных градиций при освоении иноземных элементов.

Попытки опровергнуть подобную позицию и предложить новый подход к проблеме влияний оказались несостоятельными. На Международном бухарестском коллоквиуме по проблемам романской цивилизации, ее языков и литератур (1959) итальянским профессором Джузеппе Петронио была предложена другая концепция — распространение идей в разных странах — результат простого подражания, которое имеет место до того, как в недрах воспринимающей стороны созрели необходимые внутренние условия. В качестве примера он ссылается на воздействие

 

144

немецкого романтизма на итальянский, происшедшее якобы до возникновения в Италии соответствующих условий. Между тем совершенно очевидно, что здесь мы имеем дело с поверхностными, мимолетными контактами, которые могли бы оказаться эффективными только в том случае, если это объективно необходимо воспринимающей стороне. Так, романтические воздействия на нашу литературу в начале XIX в. носили поверхностный характер, и только в условиях мощного политического, культурного и литературного подъема вызванного событиями 1848 г., они обрели особую, действенную силу.

Мы считаем важным обратить также внимание и на значение хронологического фактора, недоучет которого ведет порою к неприятным сюрпризам, как это и случилось у нас в Румынии. На страницах наших старых школьных учебников неоднократно высказывалась гипотеза о непосредственном воздействии стихотворения «Gefunden» Гёте на произведение Енэкицэ Вэкэреску «В саду». Между тем творение Гёте появилось позднее стихотворения нашего поэта, в основу которого лег весьма распространенный фольклорный мотив.

Наконец, следует подчеркнуть, что изучение влияний не может ограничиваться лишь сферой их воздействия и распространения. Конечная цель состоит в том, чтобы, выявив подлинную роль влияний и степень их эффективности, определить оригинальность, неповторимую сущность литературного явления.

Что же касается собственно исследовательского процесса, то его сведение к параллельному, формальному изучению текстов с учетом их хронологической последовательности и внешних схождений уже никого не может удовлетворить. Несомненное, хотя и не столь глубокое воздействие творения Ламенне на «Песнь о Румынии» отнюдь не обусловлено одним лишь знакомством с текстом французского писателя, оно вызвано общим климатом эпохи, идеологической атмосферой 1848 года. Очевидно, что основное внимание надо уделять воспринимающей, а не передающей стороне. Такой позиции придерживаются в настоящее время и представители французской компаративистской школы и исследователи-марксисты.

 

145

Переходя к проблеме заимствования, напомним, что здесь угол зрения иной — предпочтение отдается передающей стороне. Нас интересуют прежде всего источники различных аспектов литературных явлений — тематики, идей, чувств, композиции, стиля, тропов.

Паул ван Тигем предложил назвать эту область сравнительного литературоведения «кренологией» (от греческого «крене» — источник). Однако и данный термин не привился. Тем не менее значение этой важнейшей области нашей дисциплины велико, и она сложнее раздела, изучающего влияния. Исследования источников также проводились неоднократно, и здесь не обошлось без преувеличений и искажений, что и обусловило возникновение в нашем литературоведении иронического термина «источникомания». Следовательно, и при изучении источников надо проявлять максимальную осторожность.

Исследование источников не может ограничиваться одним прочтением письменных текстов. Самое непосредственное отношение к созданию многих произведений имеет биография писателя, обстоятельства его жизни, природа, на лоне которой он вырос. Чувство любви к природе было особенно воспето романтиками, однако в истории мировой литературы значительное место оно занимало и раньше — от Феокрита до конца XVIII в. Всемирный расцвет пейзажной лирики был обусловлен не книжными источниками, а прежде всего прямым воздействием природы, о чем свидетельствуют и сами писатели, и посвященные им биографические очерки. Особое место в истории литературы принадлежит путевым заметкам писателей — этим важным источникам произведений. Общеизвестно, каким творческим стимулом был для романтиков уход в глубины истории или на просторы других, порой неведомых стран. Италия, Греция, Германия, Ближний или Дальний Восток постоянно присутствуют в их творениях. Путевые заметки Гёте об Италии, г-жи де Сталь о Германии, Теофиля Готье об Испании, Италии и России получили всемирную известность. При этом имеются в виду не только источники отдельных произведений, но и общее воздействие на все творчество того или иного писателя. Написанное Гёте в период 1816 — 1829 гг. «Итальянское путешествие» — это не только

 

146

свод впечатлений и воспоминаний, сохранивших пленительную живость и поныне, это рассказ-откровение о постижении классического искусства, о приобщении к духовной жизни Италии и Рима, ставшем источником идей, которые позднее обогатят творчество писателя и принесут ему желанное душевное равновесие. Проделанное Шатобрианом в 1791 г. путешествие в Америку, рассказ о котором был опубликован почти одновременно с воспоминаниями Гёте, также объясняет многие страницы его «Мучеников», «Замогильных записок», «Атала», «Рене». В путевых заметках Динику Голеску, И. Кодру-Дрэгушану или Григоре Александреску содержится множество высказываний, позволяющих выявить факторы, оказавшие решающее воздействие на формирование их мировоззрения и их культурную позицию.

Путешествия — не единственный род творческих импульсов. Бывают, казалось бы, совсем незначительные толчки, случайные встречи, как та, например, о которой рассказал столь возвышенно Александри в «Флорентийской цветочнице», незатейливая беседа, столь часто служившая для М. Садовяну источником вдохновения.

Письменные источники, зачастую ведущие свое начало от устного творчества, разумеется, представляют большой интерес. Но их исследование, как мы уже указывали, предполагает, помимо подробного сопоставительного анализа, учет биографии сравниваемых художников, а также всего комплекса условий, в которых они жили и творили. При этом исследование может охватывать источники произведения в целом — всей его структуры или определенных аспектов, как это имело место в работе Ш. Друэ, посвященной произведениям Александри, или еще раньше в трудах Н. И. Апостолеску. Порой в поле зрения исследователя-компаративиста оказывается не все произведение, а отдельная стихотворная строка, отдельный образ. Однако в любом случае исследователь должен соблюдать методологическую осторожность и при анализе текста обязательно учитывать биографические данные создателя, общее состояние развития культуры и литературы, время написания произведения.

 

147

Изучение источников любого аспекта содержания произведения представляет большой интерес. Исследователи неоднократно обращались, например, к сюжетам произведений Шекспира или Мольера. Мы уже подчеркивали, что этих сюжетов не так уж много, однако их число значительно возрастает в результате различных комбинаций и появления новых вариантов. В сюжете такого сложного произведения, как «Сон в летнюю ночь», можно обнаружить множество источников: Плутарх, Апулей, Чосер, колдовские книги, фольклор, мифология и т. д., — и поэтому отделить один мотив от другого просто невозможно. Не менее разнообразны источники сюжета «Гамлета» — это и Saxo Grammaticus (через посредство «Необычайных рассказов» Ф. де Бельфоре), и Томас Кид, и сюжет драмы, затерянной в конце XVI в. В этом смысле показательно и многоплановое эссе Ал. Одобеску «Псевдокинегетикос», черпающее разнообразный материал в самой природе и жизни общества, а также в художественных произведениях и трудах по истории искусств.

Источником, достойным внимания исследователей, является также общая атмосфера, содействовавшая формированию творческого багажа писателя. Речь идет об иностранных книгах, прочитанных художником, о его переписке с другими писателями, его библиотеке. Подобные библиотеки удалось выявить и изучить. Так, например, в труде А. Троншона, посвященном творчеству Ренана («Renan et l’etranger»), выявлены источники, связанные с изучением автором греко-латинской, французской, немецкой, английской и итальянской литератур. Все они увязаны с определенными периодами и важными моментами биографии писателя. Исследование Дж. Кэлинеску и других ученых на тему «Культура Эминеску» охватывает не только отдельные источники, но и всю культурную атмосферу эпохи.

 

 

Образ иностранца в различных национальных литературах

 

Изучение межлитературных контактных связей, о чем говорилось выше, и факторов, выступающих в роли посредников — знание иностранных языков,

 

148

книгообмен, знакомство с журналами и газетами, деятельность кружков и салонов, переводы, адаптации и переработки, влияние и источники — приводит к накоплению огромного материала, с помощью которого можно воссоздать — целиком или частично — синтетический образ различных народов в той или иной литературе мира. Итак, в нашей науке обнаруживается новый круг проблем, в исследовании которых многие ученые были склонны усмотреть возможность обновления компаративизма. В последние два десятилетия стали особенно практиковаться — прежде всего во Франции — подобные исследования, посвященные «национальным типам» и их отражению в разнообразных формах культуры, в политике, истории, социологии, литературе и искусстве и др. Конечно, отражение национального типа в литературе — в силу ее специфики — не может быть исчерпывающим, однако оно отличается особой выразительностью и убеждающей силой.

Французская литература, оказавшая столь мощное воздействие на различные национальные литературы проявляла в то же время постоянный интерес к облику других народов. С начала XVIII в. французская творческая мысль уделяла особое внимание сначала Англии, затем Германии.

«Английский тип» постоянно занимал внимание французских писателей — от Вольтера до Тэна и вплоть до наших дней. Восторженную оценку получили в их работах английские учреждения, конституционные принципы, эмпирические философские воззрения, литература, начиная с Шекспира. В недавней работе Пьера Ребуля, названной «Английский миф во французской литературе эпохи Реставрации» (1962)¹, доказывается, что облик Англии в общественном мнении Франции окончательно оформился в период 1815 — 1830 гг. Его отличительные особенности — реалистический образ мысли, некоторая двойственность, свободолюбие, стремление к господству над другими. М. Ф. Гюйяр, исследовавший творчество Поля Бурже, Абеля Эрмана, Андре Моруа, Валери Ларбо, Поля

 

¹ Pierre Reboul Le mythe anglais dans la litterature française sous la Restauration, Lille 1962.

 

149

Морана, Л.Ф. Седина периода 1914 — 1940гг., добавил новые штрихи к этому портрету. Затем в исследовании Жоржа Асколи было изучено французское общественное мнение о Великобритании до XVII в. Правда, работа эта, как и прочие, посвященные «общественному мнению», относится, скорее, к области истории.

«Немецкий национальный тип» начинает занимать воображение французов со второй половины XVIII в., особенно после появления «Вертера». С выходом книги г-жи де Сталь в 1813 г. взоры Франции активно обращаются к Германии. До второй половины XIX в. представление о Германии ограничивалось здесь рамками «республики культуры» с центром в Веймаре. Позднее начинает оформляться новое понимание страны, которое окончательно созреет в результате военных действий 1870 г. Таким образом, утверждаются два облика Германии: страны культуры и цивилизации, с одной стороны, Бисмарка и фельдфебелыцины — с другой. Наряду с этим у каждого писателя (у Ренана, Ромена Роллана, Жюля Ромена и др.) имеется свое представление о Германии.

После Англии и Германии французская творческая мысль обращается к Италии, Испании и другим странам. О них публикуются работы еще на заре нашего века, как, например, книга Ю. Менжэна «Италия романтиков» (1902).

О «русском типе», «американском типе» появляются различные диссертации и исследования после 1940 г. Не забытым во французской литературе оказался и образ нашего соотечественника. Остановимся на этом несколько подробнее, тем более что на эту тему имеется весьма убедительная работа Шарля Друэ, напечатанная в журнале «Mercure de France» (1924, № 1). По словам автора, он предпринял нечто вроде «экскурсии» по страницам французской литературы XIX и XX вв., просмотрев множество романов, рассказов, пьес в поиске «упоминаний о Румынии». Начал он с изучения некоторых мелодрам четвертого десятилетия прошлого века, например «Доспехи, или Молдавский солдат» Кювелье и Леопольди (1831), затем физиологических очерков в духе Бальзака, сочиненных Станиславом Беланже (1840), и, наконец героев эротического романа, популярного в 1848 г.

 

150

Но, как и следовало ожидать, особое место в работе Друэ уделено Мишле, который с большим энтузиазмом поддержал румынских борцов за независимость Родины. Сведения, приводимые Мишле — известным французским историком, — опирались на многочисленные источники; некоторые вещи он узнал из уст изгнанников, с которыми поддерживал тесные отношения, другие — от французских друзей, побывавших в Дунайских княжествах, кое-что из книг Элиаде и Бэлческу, переводов Войнеску, народных произведений и т. д. Используя эти источники, Мишле набросал национальный портрет румына, отметив мягкость и нежность его характера, созвучные печальной прелести дойн, любовь румына к природе, его терпеливость и стойкость в страдании, гостеприимство, красоту языка и т. д. И хотя во всем этом и есть некоторая доля идеализации, нельзя не отметить, что в основном черты национального характера схвачены верно, в них — сущность нашего исторического развития. Правда, в последнее десятилетие века и позднее портрет румына во французской литературе получает все более полное, но и более противоречивое отражение. Наряду с такими признанными положительными качествами румынского характера, как гостеприимство, культ прошлого, дружелюбие, французские писатели отмечают и склонность к роскоши, «сладкой жизни», приключениям, снобизму. Эти отрицательные черты особенно подчеркиваются такими писателями XX в., как М. Прево, Вийи, А. Батай, Бине-Вальмер, правда, не всегда понятно, какое отношение имеют герои книг к румынскому характеру.

Исследование Друэ завершается «галереей портретов румын в современной французской литературе», причем отмечается, что многие портреты соответствуют действительности, а другие нарочито искажены авторами. Галерея эта, разумеется, далеко не полна, работа напечатана в 1924 г. Автор, продолживший такое исследование, мог бы представить более полную картину.

Среди работ, посвященных образу румын во французской литературе, следует назвать исследование В. В. Ханеша «Формирование французского мнения о Румынии в XIX в.» (1929). Труд Ханеша носит пре

 

151

имущественно исторический характер и прослеживает различные отклики на румынский вопрос во Франции во втором и третьем десятилетиях минувшего века. Здесь же подчеркивается, что после 1840 г. интерес к Румынии все возрастает, объем информации о ней становится более обширным благодаря содействию таких путешественников, литераторов, ученых и дипломатов, как Вайян, Реньол, Депре и др. 1848 год — период наивысшего интереса французов к нашей стране; этому в немалой степени содействовала активная деятельность румынских эмигрантов в Париже и в других частях Франции, таких ярких представителей пашей культуры, как И. Гика, В. Александра М. Когэлничану.

Конечно, при рассмотрении этой общей большой проблемы надо помнить и о другом, противоположном аспекте процесса, а именно об оценке Франции творческой мыслью других стран. Известно, например, что в журнале «Revue de psychologie des peuples» были названы черты того портрета Франции, который сложился в Германии, Испании, Англии и Италии. Правда, этот анализ дан скорее в научном, нежели литературном плане Следует также упомянуть любопытные заметки профессора Мюнхенского университета Роже Бауэра об «Образе немца во французской литературе и француза в немецкой литературе», опубликованные в «Fraternité mondiale». В этом небольшом исследовании убедительно прослежен процесс взаимной оценки двух стран, создание «немецкого типа» у французов и «французского типа» у немцев с начала XIX в. При этом рассмотрены политические, социальные и культурные факторы, сыгравшие важную роль в этих процессах.

Разумеется, предстоит еще многое сделать для того, чтобы выяснить портреты различных стран в литературах разных народов. В этом отношении анализ образа румына в других литературах и образа иностранца в румынской литературе мог бы представить, наверное, немалый интерес.

Считаю необходимым сделать несколько замечаний, которые могут оказаться полезными при проведении в будущем такого рода исследований.

 

152

Прежде всего заметим, что представления о той или иной стране не могут быть, и это естественно, одинаковыми, раз и навсегда данными. Германия начала XIX в. — это родина не только Гёте, но и других художников слова. И ограничивать ее только Пруссией или Баварией тоже невозможно. Затем, в различные эпохи образ страны неодинаков, что обусловлено самыми разнообразными факторами. Разумеется, социальный подход играет здесь первостепенную роль, чем и объясняется наличие образов «двух Германий», о которых говорилось выше, или «двух Франции», о чем писал у нас М. Раля. И наконец, следует постоянно помнить о субъективном характере оценок тех или иных писателей, об их личном опыте пребывания в описываемой стране, о неизбежном воздействии политических факторов, о литературных традициях и т. д. Все это обязывает нас с крайней тщательностью и осторожностью подходить к портрету той или иной страны в литературе.

 

 

Типологические схождения

 

Рассмотрев первую категорию межнациональных связей — непосредственные межлитературные контакты, — обратимся теперь к другой категории, охватывающей типологические схождения явлений, относящихся к разным историческим и лингвистическим эпохам. Заметим с самого начала, что эта область сравнительного литературоведения куда менее разработана, чем область контактных связей, источников и влияний. Лишь в последнее время исследователи стали проявлять растущий интерес к изучению сходства на основе типологических общностей, что выявилось на 5-м Конгрессе Международной ассоциации по компаративистике в Белграде в 1967 г. Здесь прозвучало немало сообщений на тему типологической общности некоторых литературных течений: Возрождения, романтизма, реализма и авангардистских школ.

Исследователями давно отмечалось, что между литературами существуют схождения, аналогии, совпадения, соответствия, которые невозможно объяснить только влияниями. Типологические схождения зачастую переплетаются с явлениями, относящимися к об-

 

153

ласти влияний и источников. Так, появление разнообразных литературных течений и школ, которые относятся к области типологических схождений, обусловлено также и влияниями, выступающими в качестве дополнительного стимула. Вот почему в любом сравнительно-историческом исследовании необходимо четкое разграничение межлитературных контактов и типологических схождений.

Как известно, поиск общности по типологическому сходству практиковался еще в древнюю пору и стал весьма распространенным риторическим упражнением в различных поэтических и философских школах. Плутарху принадлежит заслуга возведения этого метода в ранг литературного жанра в его знаменитых «Сравнительных жизнеописаниях». Античный писатель выстраивает последовательную цепь из 23 пар исторических лиц: греков — римлян — Демосфена и Цицерона, Перикла и Фабия Кунктатора, Александра Великого и Цезаря, Алкивиада и Кориолана и т. д. Эти параллельные жизнеописания строятся по одной и той же историко-повествовательной схеме, позволяющей выявить схождения и различия между историческими деятелями, и сделать общее заключение об их нравственном облике.

Затем этот жанр встречается во французской литературе, подарившей миру знаменитые произведения Боссюэ («Надгробные речи»), Лабрюйера («Характеры или нравы нашего века»), Шатобриана («Замогильные записки»). В нашей литературе такие параллели наблюдаются в произведениях Б. Делавранчи.

Все эти сведения, однако, скорее подходят для составителей истории этого литературного жанра, имеющего свои истоки в античной литературе и сохранившего до наших дней риторическую окраску, чем для сравнительного литературоведения. Здесь мы их приводим только потому, что они представляют определенный исторический интерес, являя пример творческого использования метода типологического сопоставления.

Более близка к предмету нашей дисциплины знаменитая полемика между сторонниками «древних и новых», протекавшая в 1683 — 1719 гг. Ее участники — такие известные деятели культуры, как Фонтенель,

 

154

Перро, Буало, аббат Дюбо, противопоставляли литературные, художественные и научные достижения двух великих эпох в истории человечества — античности и современного мира, — из которых первая к тому времени стала оказывать губительное воздействие на прогрессивные тенденции современного творчества. Фонтенель в знаменитом своем творении «Свободное рассуждение о древних и о современниках» (1688) доказывал, что античность — всего лишь детская пора человечества, а современная эпоха — период его зрелости. Он предсказывал, что настанет время, когда творения эпохи Людовика XIV будут оцениваться не ниже античных. В том же году в спор включится и Ш. Перро, который в диалогах «Параллели между древними и новыми в вопросах искусства и наук» будет доказывать на основе последних данных превосходство вторых над первыми. Противоположную позицию еще с 1674 г. занимал Буало, защитник древних, но и он к 1700 г. будет искать путей относительного примирения с Перро. Вторая фаза дискуссии начнется в 1711-м и закончится в 1719 г., однако ее отзвуки будут ощущаться и в конце XVIII в., когда в спор вступит Кондорсе. На этот раз речь шла уже не о собственно литературном жанре, а о подлинном сопоставлении идей и концепций, о сравнении, основанном на серьезных аргументах, несмотря на высокий накал дискуссии. Спор «древних и новых», хотя и не представляет типической фазы развития научного компаративизма, тем не менее является убедительным примером использования сравнительно-типологического метода исследований, благодаря которому были выявлены некоторые общие моменты, свойственные двум эпохам.

В прошлом веке этот метод был предан забвению, и — что особенно характерно и удивительно — на заре компаративизма такой исследователь, как Вильмен, весьма скептически расценивал его перспективы. Он придерживался мнения, что «писатель вдается в излишние тонкости, чтобы объяснить различия, и искажает черты во имя обнаружения сходств», что возможно только при неправильном сопоставлении. Однако игнорирование этого метода продолжалось, и в его оценке современные словники и энциклопедии при-

 

155

держивались скептических определений прошлого века, Лишь в последние годы стала очевидной необходимость реабилитации сравнительно-типологических изысканий Можно назвать статью Леона Селье «Парадокс параллели», напечатанную в «Revue de littérature comparée», в которой автор решительно утверждает, что метод отнюдь не устарел, что к нему стоит вернуться, что сама природа вещей этого требует. Утверждение это соответствует истине, ибо типологические схождения — не субъективное построение человеческой мысли, они объективно существуют в действительности, и исследователи обязаны выявлять их и научно обосновывать

Весьма убедительный аргумент в пользу типологических схождений — это крупнейшие литературные течения. Их появление трудно объяснить источниками и влияниями. Да и никто не станет утверждать, что Возрождение, например, возникшее в Италии, вдруг распространилось во все страны Европы наподобие некой всеобщей эпидемии. По крайней мере одно обстоятельство решительно опровергало бы подобные предположения. Мы имеем в виду разновременность возникновения и развития Возрождения в различных странах

Как известно, Возрождение возникло в Италии в XIV в., затем в XV в. настала пора французского и испанского Возрождения, в XVI в. — английского, а в XVII в. — немецкого, где оно обрело форму Реформации. На востоке Европы, в частности в наших княжествах, признаки этого течения обнаружились в конце XVIII в., даже начале XIX в. («Трансильванская школа») одновременно с разнообразными формами просветительства. Если бы это мощное европейское течение возникло в результате влияний, то появилось бы оно почти одновременно во всех странах под заметным воздействием Италии. Между тем различие в сроках его возникновения свидетельствует о самостоятельности форм Возрождения, о необходимости возникновения внутренних условий (общественно-исторических предпосылок и соответствующего духовного климата в той или иной стране) для освоения внешних воздействий. Нет никакого сомнения, что и влияния имеют определенное значение, но

 

156

они представляют всего лишь вспомогательный фактор, некий импульс к возникновению в нужный момент типологически сходного явления.

Обратимся к более подробному анализу типологических схождений и попытаемся наметить несколько основных типов их исследования.

Первая группа охватывает сравнительно-типологические исследования разнообразных аспектов литературных структур — тематики, чувств, идей, композиционных построений, стиля, форм стихосложения.

Еще раз остановим наше внимание на тематических схождениях. Общеизвестно, что количество тем ограниченно. Гоцци, например, считал, что в театре существуют всего лишь тридцать шесть трагических коллизий. Шиллер называл еще более скромную цифру, А. Моруа обнаружил в романах всего двенадцать основных тем, а наш Б. П. Хашдеу выявил двадцать восемь прототипов сказки. Мы не будем вдаваться в обсуждение точности этих цифр; для нас важен факт, что количество тем ограниченно и, следовательно, тематические схождения неизбежны.

Что касается эмоционального содержания произведений, то и здесь легко обнаруживаются типологические схождения. Вспомним хотя бы, какой культ чувства характеризовал литературные направления XVIII в. — от Ричардсона до Руссо и Гёте, о чем писал Паул ван Тигем в статье, напечатанной в «Revue de littérature comparée» (1940). Здесь очевидны типологические схождения, хотя определенная роль принадлежит и влияниям.

Не менее часто встречаются и идейные схождения. Назовем среди исследователей, внесших значительный вклад в их изучение, П. Азара, который в двух объемистых трудах, посвященных эпохе Просвещения, описал многочисленные случаи идейных схождений в рамках общего штурма «традиционных верований» средневековья. «Суд над христианством» происходит в эту пору не в пределах одной страны, эта критика носит всеобщий универсальный характер. Представители разных народов — Вольтер, Лессинг, Геновези, Хагедорн и др. — утверждают сходные концепции. В одно и то же время в Италии, Франции, Германии, Англии появляются теизм, горячий интерес к изуче-

 

157

нию естественных наук, естественного права, светской и общественной морали, всюду восхищаются «Энциклопедией», так же как и «Английской конституцией».

Весьма распространенное явление этого периода, естественно, схождения в области форм. Рассмотрим в этой связи кризисные явления, возникшие на закате эпохи Возрождения и нашедшие выражение в различных формах литературного барокко.

Выше мы уже упоминали о почти одновременном появлении в начале XVII в. ряда литературных школ, известных под названием гонгоризма в Испании, эвфуизма в Англии, маринизма в Италии, прециозной литературы во Франции, напыщенного стиля в Германии. Всем им свойственно влечение к изящной, но поверхностной идее, к вычурной элегантности стиля, к чрезмерной причудливости образов и тропов, к нагромождению сравнений, метафор, гипербол, антитез, аллегорий, символов. Речь шла, иными словами, о подлинном культе формы, о явном и настойчивом отстранении от конкретной действительности. Это период своего рода нового александринизма, к которому пришло в своем развитии Возрождение. И хотя дело не обошлось без влияний, особенно со стороны Джамбаттисты Марино, каждая из названных школ возникла самостоятельно как следствие общего кризиса Возрождения и общественного развития эпохи. Они представляют ряд стилистических типологических схождений, в существовании которых не приходится сомневаться.

С такого же рода явлениями мы встречаемся, знакомясь с развитием литературных видов и жанров, например европейского романа — реалистического, натуралистического, или с произведениями более узкой тематической направленности, например крестьянским романом. Особого расцвета последний достигает в 1840 — 1860 гг. в Швейцарии, Франции и Германии (произведения Иеремии Готхельфа, Жорж Санд, Готфрида Келлера, Жоржа Элиота). Это пора, когда крестьянство впервые с конца средневековья вновь появляется на страницах литературных произведений в связи с его растущей социальной ролью а эпоху утверждения буржуазии. В произведениях

 

158

этого времени подчеркивается даже его революционная роль, о чем свидетельствуют творение де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке» (1867), или появившаяся еще раньше хроника Пр. Мериме «Жакерия» (1828), или «История Пугачевского бунта» Пушкина (1833). В этих произведениях жанровые схождения сопровождаются идейно-тематическими, так как и в Голландии, и в России крестьянство поднялось против тирании феодалов.

Сравнительно-типологические исследования ведутся и в области психологии. Речь идет о выявлении «духовного родства» писателей, их «специфической близости», содействующей формированию тех «духовных кланов», о которых говорил Сент-Бёв. Примером может служить психологическая близость Титу Майореску и Гёте, о которой писал некогда автор этих строк. Отправной точкой послужило признание самого румынского критика, содержащееся в его «Ежедневных заметках» за 1858 г. «Я нашел у Гёте, — писал Майореску, — в истории его духовной эволюции черты, которые удивительно совпадали с моими, более того, порой казались выросшими в моей душе». В том же году, говоря о переписке Гёте, румынский критик отмечал, что некоторые характерные особенности немецкого поэта он «достоверно обнаружил и у себя». Типологическая общность Гёте и Майореску позволяет объяснить постоянный интерес нашего писателя к жизни и творчеству великого немецкого классика, предпочтение, которое он оказывал определенным произведениям. У этих двух литературных деятелей обнаруживается и сходство характеров — душевная открытость, уважение личности в обществе, особое внимание к нравственным проблемам, некоторый эготизм, чувственность и сентиментальность и, наконец, ярко выраженный гуманизм. Подобные схождения, разумеется, можно обнаружить и в ряде других случаев; их значение несомненно, как для более глубокого изучения каждого из сравниваемых художников, так и для выявления их психологической общности.

Сравнительно-типологические исследования могут охватывать и более сложные явления, нежели те, о которых шла до сих пор речь. Некоторые произведения отличаются тематической близостью, общими

 

159

источниками, сходными психологическими элементами, одинаковой политической направленностью и, наконец, общностью философских концепций. Так возникают многосторонние типологические схождения со сложной структурой, и интерес к ним, естественно, особенно велик. Одно из подобных исследований принадлежит Тудору Виану, и посвящено оно выявлению типологического сходства общественных, интеллектуальных и нравственных факторов, обусловивших создание двух выдающихся произведений: «Трагедии человека» Мадача (1861) и «Memento mori» М. Эминеску (1871 — 1872). Произведение венгерского писателя появилось на десятилетие раньше творения Эминеску, более того, его перевод на немецкий язык был опубликован в 1865 г., что делает вероятным знакомство с ним румынского поэта. Однако конкретных доказательств нет. Несомненным остается лишь сложное типологическое сходство, и Т. Виану изучил его со свойственной ему добросовестностью и скрупулезностью. Оно обусловлено прежде всего общей темой — изменчивость человеческой судьбы на фоне смены великих империй, что, в сущности, представляет собой один из вариантов старой формулы «for-tuna labilis» (изменчивая судьба). Затем в этих произведениях отражены сходные идейные и психологические позиции авторов: сочувствие революции 1848г., ненависть к реакции, пессимизм, обусловленный веяниями эпохи и отчасти влиянием Шопенгауэра, весьма сильным в 1860 — 1870 гг., идеология, основанная на романтическом толковании истории, и т. д. Типологические схождения в данном случае очевидны, и они в свою очередь помогают глубже постигнуть сущность каждого художника, не прибегая к исследованию источников и влияний.

Еще до появления работы Т. Виану была исследована общность по типологическому сходству между Эминеску и Леопарди, точнее, между «Посланием вторым» румынского поэта и «Гимном патриархов» итальянца, между «Посланием первым» и «Графу Карло Пеполи», между стихотворением «Что такое любовь?» и «Ведущей мыслью» Леопарди¹.

 

¹ Niсаnor Rusu, Coincidenţe: Eminescu şi Leopardi, în Insemnări ieşene, 1939, № 10.

 

160

Но самыми характерными и комплексными формами типологических схождений, как мы уже заметили, остаются литературные течения и школы, начиная с Возрождения и до наших дней.

Своего рода предтечей таких исследований принято считать Г. Брандеса, опубликовавшего работу под названием «Главные течения европейской литературы 19 в.». Надо заметить, однако, что не сравнительно-типологический анализ составляет сущность этого исследования. Само содержание многих глав работы — «Литература эмигрантов», «Романтическая школа в Германии», «Натурализм в Англии», «Романтическая школа во Франции», «Молодая Германия», — постоянное полемическое обращение к фактам датской и скандинавской литератур свидетельствуют о выявлении не общеевропейских особенностей отдельных литератур, а прежде всего их специфических черт. Между тем сравнительно-типологические исследования ставят перед собой иную цель. В свете этих исследований Возрождение, например, предстает как движение, охватившее большую часть нашего материка в период XIV — XVI вв. Влияние средневековой литературы к тому времени было преодолено, разрыв традиционных отношений с античностью устранен, возник новый мир, уделявший особое внимание духовным ценностям человечества. Коренным образом преобразился общественный и нравственный климат. Изобретение книгопечатания, великие географические открытия, частые поездки писателей и художников в разные страны, бурные водовороты политических событий, вызванные войнами, решительное восхождение нового класса — буржуазии — вот что отличает все страны Западной, а затем и Центральной Европы. Латинский язык остается основным языком культурного общения, но на эту роль все настойчивее претендуют и национальные языки других народов. Это, как известно, эпоха гуманизма, эпоха эрудитов, воскресивших античные ценности в соответствии с потребностями нового времени. Литература и искусство приобретают преимущественно светский характер, всюду наблюдаются элементы панэстетизма. Среди наиболее важных особенностей европейского Возрож-

 

161

дения можно назвать новую тематику, в которой в отличие от средневековой основное место занимает не безликая толпа, а раскрепощенная человеческая личность, ее отличает постоянный поиск новых форм на основе античных норм прекрасного, особое внимание к стилю и художественным аспектам искусства, постоянное подчеркивание наиболее общих и существенных сторон жизни и, наконец, утверждение великих принципов гуманизма. Эти особенности обнаруживаются во всей Западной Европе, они и составляют характерный комплекс типологических схождений, а взаимные влияния лишь содействуют их усилению.

Вслед за Возрождением возникает в XVII и XVIII вв. классицизм — в сущности, его продолжение, имеющее, однако, свои отличительные особенности. В ходе его развития литературы разных стран постепенно теряют свой аристократический характер, все более приближаясь к буржуазной среде.

Исключительный интерес к сознательной внутренней жизни человека часто приводит к игнорированию внешней обстановки, одежды, внешнего вида и т. д. По-прежнему сохраняются связи с античностью, воспринимаемой как образец, но ведущей становится нравственная направленность произведений — воспитание человека, его этическое совершенствование. Всеобщий климат морального здоровья охватывает литературу. Высшим мерилом становится разум, в искусстве это приводит к утонченности вкуса. Ясность и четкость царят всюду, в том числе и в стиле; согласно картезианским образцам жанры и виды обретают четкие формы, правила соблюдаются неукоснительно. В условиях монархического правления писатель оказывается приобщенным к общественной действительности своего времени. Космополитические тенденции, наметившиеся во второй половине XVII в., приобретают всеобъемлющий характер в следующем веке. Разумеется, и в эту эпоху не обошлось без влияний, так как после владычества итальянской культуры в дни Возрождения следует господство французской культуры. Однако наличие сходных черт развития свидетельствует прежде всего о комплексных типологических схождениях.

 

162

В исследованиях Г. Мишо и Паула ван Тигема, посвященных романтизму, показано, что пришедшие к нему литературы различных стран — сперва немецкая и английская, затем французская — проделали поразительно сходный путь.

В этапах, темах, характерах проглядывают одни и те же направления предромантического развития. Романтическая доктрина в Германии — индивидуализм, обращение к миру природы, лиризм, свободная игра фантазии, культ средневековья — получает все более широкое обоснование на протяжении всего XVIII в. вплоть до эпохи «Бури и натиска». В Англии романтическая теория, обосновывающая сенсуализм, сентиментализм и индивидуализм, свободу вымысла, обращение к средневековью, появляется также еще до XIX в. Кое-какие антиклассицистические тенденции, отзвуки «спора древних и новых» дают себя чувствовать во Франции уже в начале XVIII в. Еще Фенелон и Мариво апеллировали в своих творениях к чувству, Руссо написал немало элегически окрашенных страниц — так закладываются основы романтизма и ... нового типологического схождения. На этом первоначальном этапе романтизма обнаруживаются удивительно сходные моменты в развитии английской и немецкой литератур. В своем знаменитом труде «Романтизм в европейских литературах» Паул ван Тигем недвусмысленно говорит о «полном типологическом сходстве» в период между 1798 и 1803 гг., то есть о схождениях в начальных этапах творчества Уордсворта, Колриджа, Саути, Скотта, с одной стороны, и Тика, Новалиса, братьев Шлегель, Брентано, Арнима, Клейста — с другой. Затем в пору утверждения романтизма как европейского течения (третье — пятое десятилетие XIX в.) во всех почти без исключения странах Западной и Восточной Европы можно обнаружить очевидные схождения, выявившие индивидуалистические стремления художников этой поры, их фантазию и страстность, яростное неприятие классицистических правил и всей доктрины в целом, либерализм, бурное чувство слияния с природой, особое внимание к национальной литературе в противовес космополитическим тенденциям и т. д. Возникновение всех этих типологических схождений обусловлено раз-

 

163

витием европейского общества под влиянием Французской революции и наполеоновских войн. Роль влияний в этот период менее значительна, чем раньше, во всяком случае, уже не приходится говорить о литературном господстве одной нации, ибо всюду с неудержимой силой утверждается национальное, самобытное. Подобные схождения выявляются и внутри других литературных течений и школ XIX и XX вв. — от реализма и до новейших литературных явлений нашего времени.

Приведенные выше примеры свидетельствуют о наличии двух четко разграниченных групп типологических схождений, а именно: совпадающие по времени схождения, например барочные школы начала XVII в., и схождения, расположенные в определенной последовательности, примером чего могут служить литературные течения. В обоих случаях влияния не играли решающей роли, они выступали как вспомогательные импульсы.

Все эти формы типологических схождений носят, несомненно, исторический характер, всей сущностью своей они связаны с соответствующими историческими эпохами, и появились они пусть в ряде случаев в разное время, но в сходных общественно-экономических условиях и при одновременно близких литературных традициях, иными словами, при сходных отношениях между базисом и надстройкой.

Однако сравнительное литературоведение не должно ограничиваться исследованием только исторических типологических схождений. Есть немало литературных явлений, разделенных огромным пространством и временем, но удивляющих нас поразительным сходством, которое никоим образом невозможно объяснить близкими социальными и историческими условиями. Мы назовем здесь лишь некоторые случаи, ставшие в последнее время предметом пристального внимания исследователей.

Р. Этиембль указывал однажды в своей работе «Сравнение — не доказательство» на очевидное сходство европейского романтизма конца XVII в. и китайской поэзии обширного исторического периода — от знаменитого Цюй Юаня (IV — III вв. до н. э.) до Сунской династии (XIII в. н. э.). Китайская поэзия этой

 

164

поры, особенно творчество Цюй Юаня, отличается, так же как и романтическая поэзия, возникшая две тысячи лет позднее, решительным обращением к народному творчеству, верностью народным традициям, высокой эмоциональностью. И китайская, и европейская романтическая поэзия развивались в эпохи бурных политических событий, отмеченных войнами, интригами, памятными событиями. Этим и объясняются прямо-таки поразительные совпадения той и другой поэзии.

Другой пример приведен в исследовании Ж. Моннеро, на который он ссылается в своей статье о «Парадоксе параллелей» Л. Селье. Речь идет об интересном сопоставлении некоторых явлений александрийской эпохи (приблизительно 130 г. н.э.), например некоторых течений агностицизма и сюрреализма — литературного направления Франции 30-х годов XX в.

Исследователь пришел к выводу, что в эти столь отдаленные друг от друга эпохи возникли четко очерченные «синкретические типы». Он имеет в виду прежде всего школу гностиков, выступавших в первых двух столетиях нашей эры против некоторых течений в греческой философии, что во многом напоминает выступления сюрреалистов против критического реализма в литературе. Общность обусловлена здесь сходством некоторых теософических тенденций древнего гностицизма с поиском бессознательного при помощи сюрреалистического анализа.

Другой пример приведен в работе Т. Мелона, который выявил типологические схождения европейской литературы эпохи Просвещения и современной африканской литературы на французском языке¹.

Таких примеров немало, и объяснить их происхождение не представляет особой трудности. В основе таких схождений — общечеловеческая психология, которая существовала во все времена и на всем земном шаре. Это, кстати, подчеркивал и Маркс, говоря о непреходящей ценности античного искусства.

Исследование типологических схождений открывает куда более широкие перспективы, нежели изучение контактных межлитературных связей для воссоздания общей психосоциологии и вместе с тем — по мере все

 

¹ Revue de littérature comparée, 1964, № 2.

 

165

более углубленного изучения огромного материала, разбросанного в пространстве и во времени, и выявления характерных особенностей искусства — для становления всеобщей эстетики.

 

 

---

Дата добавления: 2021-11-30; просмотров: 45; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!