Уфа – Челябинск – Тобол – Омск 43 страница
Впрочем, список «погрешностей» адмирала Колчака, усердно составлявшийся как современниками, так и позднейшими авторами, далеко не исчерпывается перечисленным. Парадоксальным образом в вину Александру Васильевичу начинают ставить и то, что он был‑де «слишком честен», а неприемлемость для Колчака большевицких методов «ораторского спектакля пустых обещаний» почему‑то комментируется с «сожалением». Следует признаться, что мы не разделяем этих сожалений и честность адмирала считаем не его недостатком, а преимуществом; с точки зрения же «реальной политики» Колчак, его правительственные и агитационные органы, по нашему мнению, дали неплохой пример, как апелляция к высоким человеческим чувствам может сочетаться с пониманием того, что природе человека присущи чувства не только высокие, но – слишком часто – и меркантильные.
Материальные интересы солдат сражающейся армии учитывались в утвержденном Колчаком постановлении Совета министров от 14 марта 1919 года, которое предписывало «предоставить военнослужащим Русской армии и флота, принимавшим участие в борьбе за возрождение России… преимущества и льготы по земельному и хозяйственному устройству в местностях, предназначенных для водворения переселенцев» (те же преимущества предоставлялись и семьям убитых). Верховным Правителем устанавливалось «преимущественное перед всеми остальными лицами, в течение десяти лет со дня издания сего закона, право устройства на всех открытых для водворения переселенческих участках» и «исключительное, в течение того же срока, право устройства на особых участках, предоставленных Министерством Земледелия для устройства только названных воинов и их семей». Земля передавалась «на праве собственности», а предоставляемые льготы включали приобретение с двухлетней рассрочкой «предметов сельско‑хозяйственного и рабочего оборудования» из запасов министерства земледелия и бесплатное получение казенного леса, если на отведенных участках леса для построек не хватало. Напротив, трусливый солдат и тем более сознательный предатель подлежали наказанию, о чем гласил приказ Колчака от 14 мая:
|
|
|
«1) Все движимое имущество сдавшихся добровольно в плен или перешедших на сторону противника, а также лиц, добровольно служащих на стороне красных, конфисковывать в пользу казны.
2) Собственную землю лиц тех же категорий конфисковывать в распоряжение Правительства и передавать для удовлетворения нужд солдат и их семей, пострадавших во время настоящих военных действий.
3) Во время ведения операции упомянутых выше предателей и изменников в плен не брать, а расстреливать на месте без суда; при поимке же их в дальнейшем будущем [ – ] арестовывать и предавать военно‑полевому суду».
|
|
|
Та же логика – верные своему долгу должны поощряться за счет противника – звучит и в указе Верховного Правителя от 21 июня, изданном после подавления значительных очагов красной партизанщины: «Государственные земли, входящие в состав наделов селений Тасеева Канского уезда и Степно‑Баджейского Красноярского уезда Енисейской губернии, изъять из пользования крестьян названных селений и обратить в земельный фонд, предназначенный для устройства воинов в порядке закона 14‑го марта 1919 года».
Сочетание моральных и материальных способов влияния на подчиненных видим мы и в действиях Колчака в октябре, накануне катастрофы, по отношению к солдатам Воткинской дивизии, в значительной степени состоявшей из добровольцев – рабочих Воткинского завода (аналогичный состав имела и Ижевская дивизия). Во время поездки на фронт, оказавшись в расположении Воткинцев, адмирал обратился к солдатам с укором: «Я должен сказать вам откровенно, что в последнее время ваша былая слава померкла. Я давно не слыхал о вашем участии в боях. Между тем ижевцы, ваши родные братья, за последнее время участвовали в ряде боев и показали такую доблесть, что я везу им георгиевское знамя. Я хотел бы, чтобы и вы не отставали от них» (нам непонятно, почему Гинс – свидетель этой речи – почувствовал в ней «какую‑то деланность и холодность»). Но наряду с этим упреком, постановлением Совета министров от 31 октября, утвержденным Колчаком, предписывалось «во внимание к особым заслугам, оказанным Воткинцами Родине, выдать на каждого эвакуировавшегося служащего, мастерового или рабочего Воткинского завода пособие… исходя при его исчислении из расчета шестисот рублей за каждый месяц, в течение коего тому или иному служащему, мастеровому или рабочему не было предоставлено работы»; таким образом, боевыми делами Воткинцев‑добровольцев было заслужено поощрение и их землякам‑беженцам.
|
|
|
В одном из процитированных нами документов уже прозвучали зловещие слова «в плен не брать», вообще считающиеся одним из лейтмотивов «беспрецедентных по жестокости» гражданских войн. Эту точку зрения как будто подтверждают и воспоминания Гинса, так передававшего слова адмирала: «Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне». Здесь следует оговориться, что даже по советским данным численность коммунистов в рядах трехмиллионной Красной Армии к тому моменту составляла 121000 человек, то есть всего 4 % (на всех фронтах и в тылу), – может быть, потому, что само членство в партии являлось сознательным выбором, присоединением к лагерю разрушителей России, и зачисляли туда с большим разбором. Но если возмездие за такой выбор было с точки зрения Александра Васильевича хотя и суровым, но справедливым и, кажется, единственно возможным, – то гораздо менее осмысленной и целесообразной представляют обычно его политику по отношению к основной массе красноармейцев и красных командиров, в том числе бывших офицеров‑«военспецов».
|
|
|
Генерал Пепеляев возлагал вину за неоправданную строгость на Лебедева, считая «роковым» его приказ «всех взятых… предавать суду»: «Приказ этот настолько не соответствует жизни, что мне непонятна цель, которой хотел достигнуть отдававший его». Вообще говоря, такой приказ и заложенная в нем «идеология» вполне соответствовали взглядам Лебедева, как мы знаем, исповедовавшего принципы «регулярства» (с которыми согласовывалась необходимость производить расследование деятельности офицеров, перешедших на большевицкую службу) и старавшегося глядеть на положение в стране без розовых очков. О последнем свидетельствует, в частности, подготовленное ближайшим сотрудником Лебедева, полковником Г.В.Леоновым, в конце января 1919 года приказание именем Колчака о формировании «при каждой стрелковой дивизии и отдельной стрелковой бригаде» по отдельному Егерскому батальону. В качестве причин формирования назывались недостатки войск, которые «не могут считаться сплоченными и безусловно надежными», сами же батальоны в руках начальников дивизий или бригад должны были «служить средством» –
«а) Подавления в частях войск могущих возникнуть брожений и беспорядков;
б) Понуждения частей войск к беспрекословному и точному исполнению боевых распоряжений, и
в) Как последний резерв для развития боевого успеха или удержания занятых участков позиции».
Обратим внимание, что Ставка Верховного была озабочена самыми жесткими способами поддержания внутренней устойчивости войск по меньшей мере за три месяца до прискорбных случаев массовой сдачи или перехода к противнику, облегчивших красным их контрнаступление в конце апреля – мае; что, кроме того, к лету 1919 года далеко не во всех дивизиях были сформированы Егерские батальоны, а там, где были, – функции их сводились в основном к последней из перечисленных, и своей задачи, поставленной Лебедевым и Леоновым, они, в сущности, не выполняли; однако сейчас нам важно даже не это. Относясь столь скептически к собственным войскам, начальник штаба Колчака (и, напомним, доброволец с ноября 1917 года!) просто обязан был сурово относиться и к взятым в плен или перебежавшим от красных «военспецам». Однако кроме начальника штаба Верховного Главнокомандующего был еще и сам Верховный Главнокомандующий, – а он обратился со специальным воззванием «к офицерам и солдатам красной армии»:
«… К Вам, русское офицерство и солдаты, попавшим по несчастью в район, где царят несбыточные мечты, обращаюсь я; к Вам, доказавшим свою любовь [к] Родине на полях Пруссии и Галиции; к Вам, кого[115] дети, жены, матери, невесты, все близкие, изголодавшиеся, – своими страданиями заставили вступить в ряды тех, которые подняли меч против своего же брата…
Пусть все, у кого бьется русское сердце, идет к нам без страха, так как не наказание ждет его, а братское объятие и привет[116].
Я отдал приказ своей Русской Армии: всех добровольно переходящих к нам офицеров и солдат красной армии принимать с радостью, как несчастных братьев.
Все добровольно пришедшие офицеры и солдаты – будут восстановлены в своих правах и не будут подвергнуты никаким взысканиям, а наоборот, им будет оказана всякая помощь».
В тот же день увидело свет и обращение от штаба Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего (то есть учреждения, подчиненного Лебедеву), призванное успокоить тех, кто поверил советской агитации, будто русские войска «уничтожают всех без исключения служащих в большевистских учреждениях, военных и гражданских»:
«Власть, идущая с Востока, знает, к каким бедствиям привели большевики. Она, предавая виновных законному суду, сурово карает только тех, кто старательно работает вместе с большевиками, которые в глазах ее являются государственными преступниками…
Все же граждане, любящие свою Родину, верящие, что восторжествует право и справедливость и что скоро будет восстановлена Великая Россия, не должны поддаваться провокации».
Можно заметить, как это делает Гинс, что обращения запоздали (они датированы 28 мая), однако он же свидетельствует: «Начались как раз неудачи, но офицеры переходили (на сторону войск Верховного Правителя. – А.К.). Они объясняли, что переходили намеренно во время неудач, чтобы больше было доверия к их искренности…» Но и в более ранний период распоряжения Лебедева и точка зрения Омска вряд ли способны были помешать самостоятельным войсковым начальникам поступать так, как они считали нужным. Например, Пепеляев писал: «В Перми ко мне присоединился 701 красный офицер, почти все они занимают командные должности, из них сформирована Пермская дивизия, боевая работа которой блестяща». Агитационные органы Сибирской армии также вели пропаганду в этом направлении, причем в зависимости от адресата формы ее варьировались.
Так, воззвание к «Российским Генералам, Адмиралам, Офицерам Армии и Флота, Военным Инженерам, Инженерам путей сообщения, Инженерам‑технологам, Архитекторам, Техникам‑строителям, Землемерам и всем образованным людям земли русской» – «стоявшим ранее во главе Великой и Мощной Нации Российской» – сочетало пафос («восстаньте, идите и победите», «начало трудно, но путь ясен и прям») с рациональными аргументами: «Вы ждете, чтобы иностранцы пришли и спасли Вас», – но «иностранцы, видя на обеих борющихся сторонах присутствие образованных классов населения, издалека рассуждая, не могут понять основных и глубоких причин нашей гражданской войны и того ярко и ясно сознаваемого всеми нами представления, что свобода, равенство и братство несовместимы с Советской властью». Лишь однажды в воззвании звучит угроза, но и она относится не к грядущему воздаянию тем, кто сотрудничал с большевиками, а к их предстоящей печальной судьбе на советской стороне, – и звучит при этом, как мы сейчас понимаем, подлинным пророчеством: «Все равно, рано или поздно Вас, если Вы только любите Россию, за одно это большевики будут уничтожать, и уж лучше встать против них с оружием в руках, чем бесславно быть избиваемыми…» Напротив, в обращениях к рядовым красноармейцам зачастую встречаются апелляции отнюдь не к патриотическим чувствам, а эксплуатация инстинкта самосохранения заставляет даже предположить, что не так уж и проигнорирован был «белой пропагандой» опыт пропаганды социалистической, шкурной, разложившей в 1917 году русскую армию:
«Товарищи, вас посылают на фронт, на смерть от пули или снаряда, посылают на муку и гибель.
– За что?
– За то, что кучка негодяев боится суда и казни и поэтому заставляет вас защищать их своею жизнью, да разве ваша жизнь дешевле жизни Лениных, Троцких и других мерзавцев и громил, которых все равно ждет виселица. Для чего вы должны умирать?
Для того, чтобы дать им лишний день сытой жизни. Не ходите на смерть. Живите в довольстве и мире между своими близкими. А когда вас силой гонят на смерть под пули, снаряды, штыки, которые разобьют вам голову, изуродуют вас и принесут вам смерть, то вы помните, товарищи, что стоит пробежать каких‑нибудь версту, две, и вы спасены, вы живы, сыты, вам никто не грозит, и никакой комиссар, хоть [бы] вы ему по морде дали, до вас уже не доберется. Помните это, товарищи, – за фронтом безопасность».
Подобные мотивы звучат и в листовке «Осведверха», опубликованной в начале осени 1919 года. Подчеркивание в ней успехов на остальных антибольшевицких фронтах стремится к тому же психологическому эффекту, которого добьется в конце зимы 1920‑го советская пропаганда, разрушившая Северный фронт генерала Миллера. Подобно тому, как большевицкие агитаторы подчеркивали, что все контрреволюционные армии потерпели поражение и «Северяне» остались в одиночестве, – «Осведверх» почти полугодом раньше взывал:
«Солдаты красной армии!
Почаще оглядывайтесь назад!
Там у вас в глубоком тылу Добровольческая армия Генерала Деникина шаг за шагом продвигается вглубь Советской России. Киев взят… Ваш флот в Кронштадте расстреливается; лучшие суда потоплены; город бомбардируется. Наша северная армия продвигается на Вологду… Железные дороги, идущие от Поволжья в Сибирь, каждую минуту могут быть перехвачены. И ваши войска, протянувшиеся тонкой кишкой вглубь Сибири, будут отрезаны.
Оглянитесь назад!
Не останавливается в своем движении вперед Армия, сражающаяся за народные права – за Учредительное Собрание. А навстречу ей из глубины России поднимаются крестьянские восстания…
Оглянитесь назад!
На гибель заманили вас сибирским хлебом народные комиссары.
Сдавайтесь, пока не поздно. У нас вас ждет братская встреча, а не расстрел».
Впрочем, нельзя не заметить, что если самостоятельность войсковых начальников в каких‑то случаях оборачивалась милосердием к пленным и перебежчикам (при поддержке из Ставки или без такой поддержки), то та же самостоятельность в случае озлобленности или просто излишней суровости начальника могла привести и к обратному результату, и никакие распоряжения «сверху» не защитили бы в должной степени ни пленных, ни мирное население занимаемого войсками района.
Ущерб, наносимый мирным жителям, и вызываемое им недовольство также зачастую относят к причинам конечной неудачи русской контрреволюции. Стоит, впрочем, обратиться к размышлениям генерала А.А. фон Лампе, основанным на его собственном опыте строевого и штабного офицера:
«Я лично принимал участие в японской войне, имевшей безукоризненно налаженный тыл… я принимал участие в великой войне, на европейском фронте ее, – и должен установить следующее. Всегда и всюду, при самой дисциплинированной армии, при самом налаженном тыле, даже при психике, нравственно не поколебленной неудачами или революцией, – грабежи были, есть и будут… Да и что в этом удивительного? Природа войны настолько ужасна, обыденность ее настолько жестока, что человеческая натура, в основу которой, как мы, к сожалению, хорошо убедились, заложено столько гнусного, не может не отозваться на соблазн “безнаказанного” преступления… Если все это в полной мере применимо ко всякой войне, что лично для меня несомненно, то в какой же мере это подтверждается в войне гражданской[117], особенно жестокой хотя бы уже потому, что в ней каждый сам себе выбирает свой фронт борьбы и естественно усматривает в каждом, кого он видит по ту сторону боевой линии, в том числе и в обывателе, никакого участия в этой борьбе не принимающем, – врага…»
Подчеркнем, что «мирный обыватель» для солдата, воюющего месяцы, а то и годы без перерыва, начинал восприниматься как враг, и напрасно Гинс находил в таком отношении «непонятное озорство», «неуважение к чужому труду и праву». Типично интеллигентское преувеличение, абсолютизация прискорбных фактов военного произвола помешало мемуаристу и оценить более объективно «обывателей», часто становившихся в те годы отнюдь не страдающею стороной, по отношению к которым весьма разумными представляются рассуждения современного историка:
«Крестьянин любил [красных] партизан не более, чем казака с нагайкой, а мобилизации, правительственные и партизанские, – просто ненавидел. Но если уж деться было некуда, он предпочитал, чтобы его сын шел в партизаны, а не в солдаты. В солдаты – это угонят далеко, и счастье, если вернется в рваной шинели и с пустой котомкой. В партизаны же – это где‑то здесь, недалеко, еще, может, что‑нибудь и раздобудет для хозяйства. Ведь бывает же: заберут какую‑нибудь станицу или городишко – и приносят домой кто ситцу, а кто и швейную машинку или еще что‑нибудь…»
И по меньшей мере спорным становится, таким образом, вопрос, что было хуже – почти истерическая агрессивность солдата или расчетливое скопидомство «мирного обывателя»? Но понятно, что и одно, и другое наносило вред русскому делу не только «материальный» («солдатские грабежи озлобляют крестьян», «крестьянская партизанщина отвлекает войска с фронта»), но и – быть может, даже в первую очередь – моральный; и потому адмирал Колчак, видевший единственную возможность победы в восстановлении общенационального сознания и прекращении внутренней розни, наряду с жестоким противодействием грабительской партизанщине («Я знаю… о трех случаях сожжения деревень, – говорил он на допросе, – но эти случаи носили вполне военный характер, так как это были укрепленные пункты повстанцев… эти случаи сожжения я считаю необходимыми военными мерами») ставил в то же время задачей, чтобы действительно мирное население относилось к войскам «с уважением и благодарностью, видя в каждом офицере и солдате защитника»: «Войска и население должны видеть друг в друге братьев». С этой целью приказ Верховного Правителя от 6 мая 1919 года требовал:
«Командующим армиями и отдельными корпусами установить порядок оплаты населению за забираемые продукты, фураж, подводы и проч.»;
«Строжайше воспретить бесплатное пользование чем бы то ни было от населения»;
«При уходе каждой части войск с места своего квартирования требовать от местных гражданских властей квитанции о благополучном квартировании.
Местные власти в случае каких‑либо недоразумений с частями должны вносить в эти квитанции заявленные претензии… Об изложенном порядке широко оповестить население»;
«Для удовлетворения личных претензий населения к войскам учредить в армиях комиссии по разбору жалоб… В случае заявления жалоб уголовного характера комиссиям поступающую по этому делу переписку направлять подлежащему прокурору на распоряжение»;
«В каждом случае реквизицией не должно отбираться то, что необходимо для пропитания и работы населения»[118].
Горькое замечание генерала фон Лампе – «Борьба (с произволом войск. – А.К.) необходима, но не надо закрывать глаза и на то, что результатом этой борьбы будет всегда не уничтожение, а только уменьшение[119] размеров зла!» – остается, должно быть, справедливым. Но несомненно и искреннее стремление адмирала Колчака бороться с червоточиной вседозволенности, разъедавшей на войне людские души, и не останавливаться при этом перед решительными мерами. «По приказу Верховного Правителя недавно был расстрелян офицер, зарубивший крестьянина‑подводчика и бивший мужиков нагайкой[120]», – оповещало в адресованной войскам листовке Осведомительное отделение Восточного фронта, и подобные объявления не хуже начальственных распоряжений должны были воздействовать на военную массу. С другой стороны, указание Колчака «всякого рода заслуженные расстрелы… производить подальше в тылу и не публично» как будто свидетельствует о нежелании Александра Васильевича развращать армию зрелищем казней и делать последние элементом устрашения, террора.
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 36; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!