Произведение читатель традиция. 13 страница
Процитированный фрагмент подчиняется правилу, по которому целое надлежит понимать на основании части, а часть на основании целого. И здесь срабатывает принцип системы.
Герменевтический круг присутствовал в трудах Шлейермахера и Дильтея, и оба исследователя прекрасно осознавали это. Более того, Дильтей с предельной корректностью описал применение правила, которым он руководствовался в своих герменевтических штудиях: «Для всякого (истолкования) характерно такое продвижение вперед, которое проходит от восприятия определенно-неопределенных частей к попытке захватить смысл их целого, точнее определить и сами части. Неуспех этого метода обнаруживается в том случае, когда отдельные части не становятся при этом понятнее. Это побуждает к новому определению (их общего) смысла до тех пор, пока он не станет достаточным. Эти попытки продолжаются настолько долго, пока не исчерпывается целиком весь смысл, который заключается в данных проявлениях жизни (или «текстах»)»[196].
Долгое время отношение к кругу в понимании было однозначно отрицательным, и герменевтики либо пытались избежать его, либо признавали неустранимым злом, с которым приходится мириться. Ситуация резко изменилась после издания книги Ханса Георга Гадамера «Истина и метод. Основы философской герменевтики», в которой много внимания было уделено проблеме понимания и связанному с ней вопросу о герменевтическом круге.
|
|
|
Развивая мысль М. Хайдеггера о том, что предвосхищающее движение предпонимания постоянно определяет понимание текста, Гадамер установил связь, существующую между процессом понимания и герменевтическим кругом: «Круг <...> имеет не формальную природу, он не субъективен и не объективен, – он описывает понимание как взаимодействие двух движений: традиции и истолкования. Предвосхищение смысла, направляющее наше понимание текста, не является субъективным актом, но определяет себя из общности, связывающей нас с преданием. Эта общность, однако, непрерывно образуется в нашем взаимодействии с преданием. Она не изначально заданная предпосылка – мы сами порождаем ее, поскольку мы, понимая, участвуем в свершении предания и тем самым определяем его дальнейшие пути. Круг понимания, таким образом, вообще не является «методологическим» кругом, он описывает онтологический[197] структурный момент понимания»[198].
Вывод, сделанный Гадамером применительно к системе «литература», означает, что процесс понимания протекает в рамках подсистемы «произведение – читатель – традиция». Справедливость этого толкования слов Гадамера подтверждается тем, что «во-первых, он последовательно воздерживается от всяких суждений о тексте, отсылающем к какой-либо действительности, кроме самого текста (будь действительность социально-политическая или культурно-историческая)», и что «во-вторых, он налагает запрет на сведение смысла текста к его замыслу, то есть как раз на то, на что в конечном итоге была направлена традиционно-герменевтическая стратегия»[199].
|
|
|
Ограничивая поле действий «читателя»-интерпретатора подсистемой «произведение – читатель – традиция», Гадамер установил пределы, в которых применимы методы, выработанные герменевтикой. Элемент «читатель» присутствует и в подсистеме «читатель—произведение—реальность», но в ней объектом понимания служат отношения между разнородными предметами – «произведением» (не реально существующим, исправленным или поврежденным текстом!) и реальностью. О применении правила целого и части здесь не может быть речи. Иное дело подсистема «произведение – читатель – традиция», где традиция – «это сохранение того, что есть, сохранение, осуществляющееся при любых исторических обстоятельствах», а сохранение «суть акт разума, отличающийся, правда, своей незаметностью»[200]. Здесь речь идет о предметах однородных, и герменевтическое правило оказывается применимым.
|
|
|
Между элементами подсистемы «произведение – читатель – традиция» существуют прямые и обратные связи, которые образуют замкнутый круг:
 |  |
произведение читатель традиция.
 |  |
Присутствие такого круга в подсистеме «произведение—читатель—традиция» свидетельствует о том, что не применение правила целого и части порождает круг понимания, а, напротив, наличие круга понимания позволяет использовать правило целого и части. Замкнутость круга понимания является предпосылкой бесконечности процесса интерпретации, если речь идет о тексте литературного произведения.
Мысль Гадамера о том, что «подлинный смысл текста или художественного произведения никогда не может быть исчерпан полностью» и что «приближение к нему – бесконечный процесс»[201], соответствует принципу множественности описаний каждой системы. Этот принцип исключает возможность дать одно единственно верное описание, которое стало бы конечной точкой в процессе интерпретации литературного произведения, но допускает возможность существования множества одинаково верных, хотя и не исчерпывающих описаний: смысл системы «произведение» сам оказывается системой, как только мы начинаем описывать его аспекты (уровни) в конкретном литературном произведении.
|
|
|
Сделав теорию понимания более строгой, Гадамер «реабилитировал» правило целого и части, лежащее в основе герменевтического метода. Но в свете новой теории понимания правило потребовало существенного дополнения, которое философ назвал «предвосхищением совершенства», или «презумпцией совершенства», «доступно пониманию лишь действительно совершенное единство смысла»: «Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпосылка не подтверждается, то есть если текст не становится понятным, мы ставим ее под вопрос. Например, мы начинаем сомневаться в надежности традиции, пытаемся исправить текст и т.д.»[202] Иначе говоря, правило целого и части можно применить лишь в том случае, если смысл произведения действительно представляет собою целое. Усматривая в смысле систему, нужно будет признать, что «презумпция совершенства» предполагает целостность этой системы как условие понимания и интерпретации. Это означает принципиальную несводимость смысла целого к сумме смыслов составляющих его частей и невыводимость из смысла частей смысла целого и зависимость смыслов частей от их места в смысле целого и их отношения к этому смыслу. В связи с этим важно заметить, что «понимание текста всегда предопределено забегающим вперед движением предпонимания»[203]. С точки зрения системного подхода, круг понимания – это движение от предпонимания целого к пониманию целого и от понимания части к новому шагу в предпонимании целого.В последние десятилетия в русле герменевтики получила развитие «рецептивная эстетика», разработанная в трудах Г.Р. Яусса (1921-1997) и В. Изера[204].
Философская герменевтика Гадамера сыграла большую роль в превращении герменевтики, в частности – литературной герменевтики, из искусства в науку. Литературоведческая герменевтика использует те же процедуры и в том же порядке, что и герменевтика как метод понимания в философии: «а) выдвижение некоторой гипотезы, в которой содержится предчувствие или предпонимание смысла текста как целого; б) интерпретация исходя из этого смысла отдельных его фрагментов, т.е. движение от целого к его частям; в) корректировка целостного смысла исходя из анализа отдельных фрагментов текста, т.е. обратное движение от частей к целому. В свою очередь, обогащенное понимание целого позволяет по-новому переосмыслить и понять части целого; иначе говоря, круг не только замыкается, но и многократно повторяется»[205].
В России западный опыт соединяется с русской философской и лингвистической традицией. Именно в этом направлении развивалась мысль выдающегося философа, этнопсихолога и лингвиста, предвосхитившего ряд идей семантики и семиотики XX века, Густава Густавовича Шпета (1879-1940(?); точная дата и место смерти неизвестны). Осужденный вместе с талантливыми филологами и переводчиками А.Г. Габричевским, М.А. Петровским, Б.И. Ярхо, Г.Г. Шпет погиб в сталинских лагерях.
Подобно многим другим русским философам рубежа XIX-XX веков, Г.Г. Шпет пережил в молодости увлечение марксизмом, в котором его привлекал социально-исторический подход к действительности. От марксизма взгляды Г.Г. Шпета эволюционировали в сторону феноменологии, «…...вскрывающей механизм человеческого сознания во всех сферах его деятельности – в философии, в искусстве, религии»[206].
В философии Г.Г. Шпет исходил из «абсолютной реальности» идеального. Он верил в «абсолютную реальность (курсив – Г.Ш.) потустороннего», полагая, что «разумный дух» становится реальным лишь через воплощение идеального в действительности. При этом заряд идеального проникает в действительность, превращая ее в «духовную историческую реальность». Историю он понимал как «непрерывное движение». Она представлялась ему осуществленной, но в то же время «осуществляющейся» и «подлежащей осуществлению» реальностью[207].
«Злым делом» считал философ попытки «осуществлять историю», опираясь на частное и частичное уразумение ее смысла. По мнению Г.Г. Шпета, такое вторжение в развитие означало бы его «прекращение», поскольку история живет собственным «свободным и непосредственным творчеством». Одно только лишь «поучение» можно извлечь из ее хода: нельзя, чтобы какое-то мнение выступало как бесспорное «знание», «стесняя свободу всех остальных». В этом и заключается, по мнению Г.Г. Шпета, «чистота» философии. Эта мысль имеет универсальный характер. Она касается науки, искусства и самой жизни.
Эта ключевая идея лежит в основе понимания Г.Г. Шпетом герменевтики. В пределе философия и герменевтика для него – синонимы. Последняя связана с «принципиальной проблемой понимания», то есть с уразумением «самого духа». К этим вопросам ученый обращается во всех основных работах – книге «Явление и смысл» (1914), серии очерков «Герменевтика и ее проблемы» (1918), а также знаменитых «Эстетических фрагментах» (1922). При этом очень важным для Г.Г. Шпета является анализ «семасиологических проблем».
Г.Г. Шпета сближает с учеными ОПОЯЗа протест против психологизма. Комментируя труды немецкого исследователя Э. Шпрангера, он подчеркивает знаковый характер произведения. Выраженный знаками «внутренний смысл» произведения, первоначально возникает в душе поэта, однако, в дальнейшем «отрешается» от него. «Отрешенная связь» свидетельствует о наличии собственной жизни произведения. «Понимание» при этом не сводится к индивидуальной психологии автора. Оно включается в исторический процесс, который немыслим без общности и общения. Очевидно, что эти идеи перекликаются с теориями М.М. Бахтина, которые возникают в том же историко-культурном контексте.
В «Эстетических фрагментах» Г.Г. Шпет подчеркивал, что слово прежде всего – сообщение и средство общения. В этой своей функции оно есть «архетип культуры»[208]. Слово способно выступать в этой роли, поскольку оно представляет собой структуру. Другими словами, понимание слова как «архетипа культуры» опирается на идею структурности.
Под «структурой» Г.Г. Шпет понимает органическое, глубинное «расположение» отношений в слове. Чувственно-воспринимаемые и формально-идеальные термины отношений образуют «конкретное строение», в котором «...отдельные части могут меняться в «размере» и даже качестве, но ни одна часть из целого in potentia не может быть устранена без разрушения целого».
С точки зрения Г.Г. Шпета, структурно прежде всего то, что невещественно и оформлено. Поэтому дух и культура принципиально структурны. В вещественном и общественном мирах структурой наделены лишь оформленные образования. «Систему структур» представляет собой организм человека.
Разъясняя свое положение о «системе структур», Г.Г. Шпет подчеркивал, что «каждая структура в системе сохраняет конкретность в себе». Эта идея философа представляется принципиальной. На примере макросистемы «литература» можно видеть, что каждое звено этой системы не утрачивает своей собственной системности, то есть «конкретности». Сохраняя свои собственные свойства, подсистемы «произведение – читатель», «традиция – произведение» и т.д. включаются в общую «систему систем».
Г.Г. Шпету принадлежит важнейшее пояснение, согласно которому в структурной данности «…все моменты, все члены структуры всегда даны, хотя бы in potentia». При этом рассмотрение «…не только структуры в целом, но и в отдельных членах требует, чтобы не упускались из виду ни актуально данные, ни потенциальные моменты структуры». Именно эта идея Г.Г. Шпета наилучшим образом разъясняет понимание категории «художественный мир». Системный подход к литературе важен именно потому, что все «…имплицитные формы принципиально допускают экспликацию»[209]. Это мысль о природе системы и системности как таковых.
Следуя традиции В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни, Г.Г. Шпет рассматривает «внутреннюю форму» в качестве важнейшего элемента структуры слова. «Внутренняя форма» является глубинной моделью возникновения поэтического начала. Отсюда следует, что «художественный мир» как макросистема представляет собой аналог «внутренней формы» слова.
В ходе поэтического «концепирования», называния мира возникает «третий род истины», который порою приводит к «полной эмансипации» поэтических форм от «существующих (курсив – Г.Ш.) вещей»[210]. Ставшая образом вещь, «...теряет свою логическую устойчивость». Образ не есть только «понятие» или только «представление». Он – «...между представлением и понятием»[211].
Эта мысль Г.Г. Шпета по-новому раскрывает положение о неисчерпаемости искусства. Скольжение образа (символа) между двумя сферами наделяет образ свойствами и той и другой. В зависимости от контекста в слове выдвигаются на первый план (становятся «доминантой») признаки понятийного или эмоционально-чувственного ряда. При этом какие-то признаки могут выходить на первый план или, напротив, становиться вторичными. Тем не менее и те и другие значимы.
Опираясь на анализ стихотворного текста, сходные мысли высказывали формалисты. С точки зрения Ю.Н. Тынянова, «второстепенные» признаки значения слова («колеблющиеся признаки») взаимодействуют с основным признаком, порождая особую «тесноту» стихового ряда[212]. Хотя формалисты в лице В.Б. Шкловского отрицали образную природу искусства, они пришли к тем же выводам, что и Г.Г. Шпет.
В новейшее время литературоведческая герменевтика пошла по пути создания специализированных методик и интерпретационных моделей. Эта работа велась иногда независимо от идей Гадамера (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев и др.), иногда в связи с ними (Г.И. Богин[213] и др.), иногда в известном противопоставлении им (Эрих Дональдс, Хирш и др.). Специализация методик – показатель того, что литературная герменевтика выделилась в особую литературоведческую дисциплину[214]. Более того, сейчас ведутся герменевтические исследования на стыке литературоведения и лингвистики. Примером такого применения аналитических средств двух наук может служить фрагмент статьи Г.И. Богина «К онтологии понимания текста», в которой содержится изящный анализ стихотворения Д. Хармса:
Я шел зимою вдоль болота
В галошах, шляпе и очках.
Вдруг по реке пронесся кто-то
На металлических крючках.
Я побежал скорее к речке,
А он бегом пустился в лес,
К ногам приделал две дощечки,
Присел, подпрыгнул и исчез.
И долго я стоял у речки,
И долго думал, сняв очки:
«Какие странные дощечки
И непонятные крючки!»
Г.И. Богин в центр анализа помещает мысль о «другом тексте», заимствованную у Л. Витгенштейна. Этот «другой текст» виден уже в семантизации слов» «Я шел зимою вдоль болота» («Человек «...двигался пешком по берегу болота, которое по случаю мороза замерзло, а потому и затвердело»). Далее, «...реципиент отрефлектирует опыт использования в речи однородных членов предложения и заметит в стихотворении Хармса» предметную разнородность «...грамматически однородных членов»: Один – «В галошах, в шляпе и очках»; другой – «Присел, подпрыгнул и исчез».
В этом случае становится понятным, что «...стихотворение – «юмористическое», но если «мерить прогресс понимания мерой непонимания, то придется признать, что мы еще очень далеки от полной интерпретации. Уменьшить непонимание сможет тот, кто попытается соединить непосредственное восприятие с лингвистическим анализом текста и конечным умозаключением. Перед нами зрелище странного героя-интеллигента – «в галошах, шляпе и очках» и «кого-то», кто «проносится по речке» на «металлических крючках» и быстро исчезает в лесу, к ногам приделав две дощечки.
Вспоминая терминологию эпохи «спринтеров», чемпионов, «передовиков» и «попутчиков», обратимся вновь к тексту, чтобы отчетливо различить парадигму: «Старое воззрение на мир / Реально обновляемый мир». Эта парадигма включает в себя «целую россыпь малых парадигм».
Нам есть еще что понять в размышлении «...над прекрасной миниатюрой поэта-рыцаря нового мира, погибшего при развертывании совсем других парадигм от имени все того же нового мира»[215]. Иначе говоря, фрагмент статьи Г.И. Богина возвращает нас в герменевтический круг.
Движение между читательским и авторским восприятием в процессе «непонимания» и «предпонимания» ведет к «пониманию» текста, которое никогда не бывает полным.
Вопросы к теме:
1. Сравните выражения: женское сердце – сердце женщины; часовой – человек на часах; капитанская дочка – дочь капитана; собачье сердце – сердце собаки; железный поток – поток железа. Почему переводчик выбрал для рассказа Дж. Лондона название – «Сердце женщины», Н.С. Лесков – «Человек на часах», А.С. Пушкин – «Капитанская дочка», М.А. Булгаков – «Собачье сердце», а А.С. Серафимович – «Железный поток»?
2. Проследите герменевтический круг, который совершило ваше воображение при поисках ответа на предыдущий вопрос.
3. Отметьте случаи расхождения предпонимания с пониманием и их совпадения при знакомстве с заглавиями произведений «Аристократка» М. Зощенко, «Солнечный удар» И. Бунина, «Двенадцать» А. Блока. Приведите собственные примеры движения по герменевтическому кругу и его отличия от логического круга.
Литература по теме
1. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. – М., 1988.
2. Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. – М., 1991.
3. Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст. Литературно-теоретические исследования. – М., 1992.
4. Schleiermacher Friedrich Daniel Ernst. Hermeneutik. – Heidelberg, 1974.
Дополнительная литература
1. Богин Г.И. Филологическая герменевтика. – Калинин, 1982.
Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 98; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!