Некоторые черты духовной жизни 1895 – 1917 годов 3 страница
Игнатов писал в автобиографии: «Банальная истина, что до последнего времени русскому интеллигенту необходимо было пройти через несколько обязательных стажей. В той или другой последовательности шли друг за другом: 1) стаж тюремный, 2) стаж административной ссылки, 3) стаж служения земству {21} <…> 4) стаж участия в “Русских ведомостях” в качестве ревностного читателя или сотрудника. Судьбе угодно было, чтобы я прошел все четыре стажа. Первый длился полтора года, второй — три с половиной, третий — около того же времени. <…> Каждый имел свои положительные и отрицательные стороны: нигде, например, не было такой свободы слова, как в тех тюремных помещениях, которые служили мне убежищем»[40]. На втором курсе университета он был арестован по обвинению в политическом преступлении, сидел в одиночке, сослан в Вятскую губернию, затем отдан в солдаты. Окончил парижскую медицинскую школу, затем служил земским врачом в Московской губернии. В конце 1893 года оставил врачебную практику и стал постоянным сотрудником «Русских ведомостей». При образовании политических партий он вошел в кадетскую. «Подвалы» и заметки в отделе «Театр и музыка» он посвящал постановкам чем-либо примечательных произведений русской и переводной современной драматургии; разбирал и исполнение, но главное его внимание привлекали идейная направленность, художественный уровень пьес. Его спокойный тон, вера в силу учительного, призывного слова, защита высоких нравственных идеалов были особенно по душе постоянным читателям «Русских ведомостей», снискали ему заметное место в литературных и артистические, кругах Москвы.
|
|
|
Как театральный критик выступал историк, публицист, видный деятель политических организаций правокадетского толка, член 2‑й Государственной думы, профессор Московского университета А. А. Кизеветтер. Писал о театре сотрудник земских организаций, активный член кадетской партии, литературный критик Т. И. Полнер. Публиковала театральные статьи известная деятельница буржуазной оппозиции и писательница А. В. Тыркова. Она еще из гимназии была исключена за якобы «вредное влияние на соучениц», за последующие действия в 1904 году присуждена к тюремному заключению, бежала за границу; в 1906 году выбрана в центральный комитет партии «народной свободы», то есть кадетской.
Активно участвовали в театральной критике К. И. Арабажин, Н. П. Ашешов, Ф. Д. Батюшков.
Историк литературы и журналист Арабажин — выходец из потомственных дворян, окончил историко-филологический факультет Киевского университета, затем преподавал в средних учебных заведениях, в том числе в петербургском театральном училище. «С юности принимал участие в живых общественных интересах», — отмечено в его автобиографии. Он активно сотрудничал в просветительских организациях, прочел сотни лекций {22} в народных аудиториях Петербурга и многих провинциальных городов о новейшей отечественной и западной литературе. Это отвечало его общим жизненным позициям: «Человек — животное общественное»; «Личность постольку и ценна, поскольку она часть общества, поскольку она, воспринимая, дает и, давая, получает»[41]. Литературный критик и публицист Ашешов — сын торговца из крестьян, адвокат (окончил юридический факультет Московского университета), в 1893 году привлекался к дознанию по обвинению в политическом преступлении, был выслан из Москвы. Затем жил в Петербурге, сотрудничал, в частности, в журнале «Образование». Батюшков — один из наиболее видных представителей либеральной интеллигенции, сохранившей в своем мировоззрении демократические тенденции, историк литературы и критик, приват-доцент Петербургского университета, член Театрально-литературного комитета при Дирекции императорских театров.
|
|
|
В числе самых молодых авторов статей о театре (родились в 1870 – 1880‑х годах) — Б. Л. Бразоль, Л. М. Василевский, П. С. Коган, Г. И. Чулков.
|
|
|
Бразоль (писал также под псевдонимом Бразоленко) — сын военного врача, по профессии юрист, в декабре 1905‑го – январе 1906 года находился в составе группы петербургских студентов-большевиков, начавшей издавать газету «Молодая Россия» на базе закрытой «Новой жизни»[42], с 1916 года жил за границей. Он был главным театральным обозревателем «Вестника знания». Там он формулировал свои тезисы о самостоятельной ценности искусства, об обязательности традиций: «в недрах искусства заключены национальные черты»; «с одной стороны, искусство развивается автономно — это его внутренний процесс; с другой стороны, оно развивается в органической связи с общенациональным прогрессом — это процесс внешний; тот и другой процессы в одинаковой степени дополняют друг друга»[43].
Василевский — поэт, автор и переводчик пьес. Дважды он подвергался репрессиям за политические взгляды: исключен из полтавской гимназии за устройство кружка самообразования (читали главным образом Писарева и Добролюбова), из Киевского университета — за участие в демонстрации по поводу самосожжения революционерки М. Ф. Ветровой (1897). По окончании медицинского факультета Харьковского университета служил земским врачом (до 1904 года). Как критик — он один {23} из «левых», в ряду тех, кто наиболее сочувственно относился к новейшей западной драматургии (сам переводил произведения Г. Гауптмана, Г. фон Гофмансталя, А. Шницлера) и к опытам В. Э. Мейерхольда.
|
|
|
Коган известен как литературный критик марксистского направления и советский историк литературы. В автобиографии он говорит о большом влиянии на него книг И. Тэна, Плеханова («К вопросу о развитии монистического взгляда на историю») и особенно «Коммунистического манифеста», который «по богатству содержания» он сравнил с Евангелием. «Для меня раз навсегда стало незыблемой истиной, что не в душе писателя, а в обществе, в процессах, совершающихся в обществе, в изменениях, происходящих в общественном сознании, следует искать объяснения всего того, что ошибочно кажется порой порождением индивидуального творческого духа». В дальнейшем, писал он, взгляды менялись, но «неизменным оставалось убеждение, что в изучении законов, управляющих жизнью общественного организма, заключается ключ к разгадке всех тайн художественного творчества, к разрешению вопросов, связанных с литературой, ее историей, критикой и т. д.»[44]. Это все, по его словам, вынесено им из Московского университета, на историко-филологическом факультете которого он учился.
Чулков в 1902 году, студентом медицинского факультета Московского университета, был арестован и сослан в Якутскую область за противоправительственную агитацию в студенческой среде («такая почетная кара», — заметил он позже). После ссылки попал в Петербург, сошелся с Д. С. Мережковским, принял участие в символистском «Новом пути», затем печатался в нескольких кратковременных газетах левобуржуазной оппозиции. Он писал о себе: «Два демона были моими спутниками с отроческих лет — демон поэзии и демон революции. Я всегда хмелел от песен Музы, и я всегда был врагом “старого порядка”»; «Пять лет, от 1904 до 1908 года, я был во власти мучительного вихря литературных споров и сражений, которые совпали не случайно с грозными днями нашей революции». Брошюра Чулкова «О мистическом анархизме» (1906) вызвала насмешливую и злую полемику в печати и сочувственный отклик в молодежной среде. Позже Чулков писал С. А. Венгерову: «Эта тема вовсе не определяет моего лица <…>, моя брошюра лишь мелкий эпизод в моей жизни»[45]. Театром он увлекался с гимназических лет, ставил собственные пьесы; о театрально-критической деятельности в Петербурге вспоминал: «Я был лидером левой партии, громил Александринку, Суворинскую {24} театральную лавчонку и не стеснялся в своих крайних суждениях».
Некоторые рецензенты принимали участие в театральной практике, ставя собственные пьесы в профессиональных театрах. Иные были связаны с нею более тесно — параллельно с театрально-критической деятельностью или впоследствии. Так, постоянным театральным рецензентом был Н. Н. Окулов (псевдоним — Тамарин). Журналист, драматург, переводчик, деятель народного театра, он являлся еще режиссером и сам играл на сцене. В 1890‑х годах часто публиковала рецензии актриса, драматург, переводчица, антрепренер Е. А. Шабельская. Ранее она служила в антрепризе А. А. Бренко в Москве, затем жила в Германии, где тоже выступала на передовых сценах, видимо благодаря связи с известным журналистом и издателем М. Гарденом. После краха ее театрального предприятия в Петербурге она оказалась героиней скандального судебного дела о подлоге векселей ее поклонника товарища министра финансов В. И. Ковалевского[46]. Статьи Шабельской небезынтересны как выражение устоявшихся мнений образованной театралки, чуждой общественному движению и отнюдь не чуждой обывательским кругам (позже она стала сотрудницей изданий Союза русского народа).
Характерными представителями российской интеллигенции изучаемых лет были такие профессиональные театральные критики, как Б. И. Бентовин, А. А. Измайлов, А. Р. Кугель.
Бентовин («Импрессионист») — один из наиболее заметных петербургских рецензентов. Врач по образованию, окончивший Военно-медицинскую академию (1890), он стал критиком и драматургом по профессии, в 1919 – 1920 годах был членом репертуарной комиссии политотдела 7‑й армии.
Стоит несколько уточнить и дополнить имеющуюся в печати характеристику Измайлова (обычная подпись — Смоленский). Сын дьякона, окончивший семинарию, затем Петербургскую духовную академию, он, как и большинство семинаристов не только 1860‑х годов, но и последующих десятилетий, был воспитан на демократической публицистике шестидесятников (Добролюбов, Чернышевский имели для этой среды особую притягательность как бывшие семинаристы). В автобиографии Измайлов говорит о периоде «настоящей влюбленности в Добролюбова», о том, как проглатывались книжки новых журналов и старого «Современника», о чтении Писарева. Верность, хотя и несколько условную, идеям демократов-просветителей Измайлов {25} сохранил и позже. В 1910 году он отвечал на вопрос, каков выход из существующего общественного положения: «Один неизменный — по пути разума, науки, свободы. Еще раз свободная мысль должна разбить оковы внешние, гнетущие нашу жизнь, и рабство внутри нас». С полученным воспитанием он сам связывал свои эстетические установки: «Наш реалистически воспитанный вкус пугается исключительных случаев и упорно видит в них шарж»[47]. Это не мешало ему принимать новое в современной литературе, в частности творчество Л. Н. Андреева.
Имя А. Р. Кугеля, виднейшего театрального критика начала XX века, откликавшегося на все театральные явления, широко известно. Многое в его облике прояснено обстоятельной статьей в «Очерках истории русской театральной критики». Но еще не всё, главным образом потому, что та статья основана на выступлениях Кугеля в собственном журнале «Театр и искусство», хотя отнюдь не меньше он писал в газетах. Не совсем верно, что театр — исключительное дело его жизни и творчества. «Мне всегда, — говорил он, — было страшно тесно в театральных берегах и всегда хотелось писать о другом»[48]. Это желание не осталось неосуществленным. Его общественно-политические фельетоны были известны современникам не менее, чем театрально-критические статьи. Некоторые вошли в его книгу «Под сенью конституции» (Спб., 1907). Лишь отчасти развеяна несправедливая репутация Кугеля как консерватора во всех отношениях, которая установилась в театроведении оттого, что в период утверждения режиссерского театра он восставал против всесилия режиссера, заявлял, что «ценность представляют только репертуар и актеры».
В качестве публициста Кугель напоминал о голодающих мужиках, которые кормят все ведомства, а сами не имеют достаточно земли («Вообще земля — она вроде как солнце… Сколько кому требуется по росту, столько по-настоящему он и должен брать»), издевался над российской конституцией («Думали — конституция <…>, а оказалось — газетная бумага. Думали — свобода, оказалось — тюрьма. Думали — “неприкосновенность личности”, оказалось — расстрел»; «Свобода, как ее понимает наша либерально-конституционная партия, требует благоговения перед правительством»). Существующий политический строй он называл «явно анахроническим, явно нелепым, явно вредным, явно насильственным», писал, что все, «в ком годами воспитанная подлость приспособления не вытравила бесследно совести», спрашивают: «К чему еще, к каким народным несчастьям {26} приведет нас маклерская политика соглашения несогласимого и примирения невозможного». Притом уверял: «То справедливое и истинное, что заключается в учении социализма, воплотится впервые <…> там, где для классовой вражды наименее оснований и споров. И такой страной является Россия»[49].
Эти настроения Кугеля проявляются и в его выступлениях по проблемам театра. Например, в рецензии на постановку «Фимки» В. О. Трахтенберга: «Аллегоричность пролетарских речей извращает самую фигуру современного сознательного рабочего, сближая его с елейными и старомодными фигурами толстовцев и т. п.». В статье о театре В. Ф. Комиссаржевской после прихода туда Мейерхольда он говорил: «Когда в наше время — тяжелое, смутное, полное социальной борьбы и муки новых рождений, художник ничего этого не видит, а видит цвет “розово-желтых облаков” и “просит милости у Феба”, я склонен думать, что в нем именно нет искренности или же что по ограниченности своего зрения он одним оком спит, а другим, недреманным, видит пустяки». Может быть, неприятие Кугелем деспотии режиссера действительно связано именно с общественно-политическими взглядами, но тогда здесь сказалась его страстная преданность демократии и свободе личности. Он писал, что олигархический, кастовый строй сохраняет веру в особого, «высшего» человека. «Наоборот, демократия рассчитана на средних людей. Люди как люди. Были бы хорошие учреждения и основные начала жизни, а там как-нибудь проживем и без Наполеонов»[50].
В последние предоктябрьские годы стали писать о театре будущие советские театральные деятели. Это критик и литературовед Ю. В. Соболев, критик и драматург Э. М. Бескин, критик, педагог, режиссер В. Н. Соловьев, театровед Д. Л. Тальников (Шпитальников), критик и режиссер периферийных театров В. К. Эрманс и другие. Тальников — врач, ставший затем профессиональным журналистом. По его словам, влияние медицины сказалось в выработке у него реалистического мировоззрения. Далее, в числе факторов, обусловивших его социально-эстетические позиции, он называл «благородное влияние благородной русской литературы», «общественное движение, приведшее к 1905 году», Г. В. Плеханова, к которому был близок во время пребывания в Женеве и Париже, и П. Н. Орленева — эстетические воззрения и метод творчества актера[51].
{27} Если продолжить рассказ о лицах, писавших о театре и представляющих собой типы зрителей из среды «образованного общества», картина будет та же — и сходство, и различие жизненных путей, миропонимания, идеалов.
В 1895 году критик М. Н. Ремезов сказал, что «всякий общественный кружок оказывается расколотым на две враждующие партии»[52]. Через девять лет «Вестник знания» отмечал возникновение множества социальных теорий, противоположных друг другу миросозерцании, обилие групп интеллигенции с различным мировоззрением[53].
В 1910 году вышел сборник ответов на разосланную анкету: «Куда мы идем? Настоящее и будущее русской интеллигенции, литературы, театра и искусства». «Никогда такой разноголосицы не было в русском обществе, как теперь, — сообщали издатели в предисловии. — Самые противоположные течения мысли, учения, направления переплелись одно с другим, не приводя кочующие мысли русского интеллигента к определенному выводу, к какому-нибудь удовлетворяющему порывы его исканий — его мучительных исканий — исходу».
Театральная жизнь, пожалуй, больше, чем какая-либо другая сторона общественного существования, обнаруживает отсутствие в то время единообразного настроения, единства мироощущения. Сходство оценок нередко имело разные корни, прикрывало кардинальные различия в идеалах. Современник писал по этому поводу в некоторой растерянности: «Попробуйте разобраться в разнообразнейших оттенках сценических вкусов, в этом море сменяющихся настроений театральной мысли, в этом вихре беспорядочных, неустойчивых идей!»[54]
Некоторые черты духовной жизни 1895 – 1917 годов
При всей разнородности социальных настроений, можно все-таки, как и во всякой другой эпохе, установить их доминанту. Этой доминантой был протест против существующего уклада жизни. Он охватывал все слои населения, хотя были различны и истоки протеста, и мечтания о лучшем, и предположения о путях к нему.
{28} Время высшего развития российского капитализма, политического оформления буржуазии как класса было одновременно временем острой борьбы против буржуазии не только в политическом отношении, что мало могло отразиться в подцензурном театре, но и в этическом, чему посвящались спектакли и критические отзывы о них.
Интеллигенция обуржуазивалась и омещанивалась, перенимая чуждый прежде образ жизни и образ мыслей: стремление к эгоистическому, сытому существованию, отдаление от народа, принятие действительности, раз она обеспечивает буржуазное благополучие. Рубакин передавал слова такого «размагниченного интеллигента» середины 1890‑х годов: «Я гоню в три шеи и чувства, и идеи. Дайте же мне пожить, черт возьми, и личной жизнью». Позже сходно выразился Суслов в горьковских «Дачниках». Одновременно эпоха была наполнена пафосом антибуржуазных, антимещанских выступлений. Это относится и к периоду первой революции и предшествовавших ей лет, и к последующим годам, хотя они справедливо названы К. И. Чуковским эпохой «пышной мещанственности».
Антибуржуазные и антимещанские настроения явно господствовали, в большой мере сказывались и в театральной критике. Они были одним из выражений широкого протеста против сущего.
Острое неприятие мещанства равно свойственно разным слоям российской интеллигенции конца XIX – начала XX века, при значительных расхождениях в их мировоззрении в целом. И это приводило к одинаковым оценкам явлений со стороны людей, даже полярно противостоящих по своим идейно-политическим убеждениям. Презрение к буржуазии, как выразился Арабажин, «сделалось необходимым условием хорошего литературного тона». И декаденты, и «мистические анархисты» выражали отвращение к сытым и самодовольным буржуа-мещанам. Публицисты, говорившие о внесословности интеллигенции, в большинстве случаев имели в виду отлучить от нее буржуазные слои «образованного общества».
Яркий пример настроений начала XX века — выступления М. М. Тареева, автора цикла статей. «О принципах нового театра» в журнале «Театр и искусство»[55]. При этом они отражают огромную роль литературы и театра в социальной жизни и формировании настроений. Тареев — профессор Московской духовной {29} академии по кафедре нравственного богословия и воспитанник той же академии. Занимаясь проблемами этики, он пристально следил за всеми движениями общественной мысли в этой области — за работами русских и европейских философов, за новейшей художественной литературой. Он оперировал образами из художественных произведений как реальностью, приводил реплики литературных героев наравне с высказываниями знаменитых мыслителей. В зоне его внимания Чехов, Горький, Ф. К. Сологуб, Д. С. Мережковский, С. Пшибышевский, О. Уайльд, О. Мирбо и другие; часто встречаются в его сочинениях образы мировой драматургии. Разумеется, богослов защищал религию. Но при этом Тареев выступал против бездуховного, самодовольного мещанства, жадного стяжательства, тупого эгоизма.
Одна из тем печатных выступлений Тареева — «ужас обыденщины», о котором он говорил и при анализе чеховских спектаклей в МХТ. Содержательна в этом плане его статья «Трагедия абсолютного эгоизма» в литературном и популярно-богословском журнале «Отдых христианина» (1910, № 11). В ней имеются прямые переклички с «письмами» «О принципах нового театра». Тареев писал здесь, что еще не было в истории столь «пошлой, позитивной мещанской жизни», жизни-прозябания, что смущающий человека «бес» теперь стал «мелким бесом», «бесом пошлости». Он говорил о «современных мещанах-дачниках», громко вопиющих: «нам хочется много и вкусно есть, пить, хочется отдохнуть», цитировал как типичные рассуждения купца Маякина из «Фомы Гордеева» («Всякий для себя живет… Всякий себе лучшего желает»), не без симпатии упоминал образы Сокола и Буревестника. Хотя «эгоисты-владельцы могут выступать перед нами в чеховских чертах милой расточительности и щедрости, как, например, Раневская», эгоизм, утверждал он, «отвратителен, как труп». Радость жизни в том, чтобы жить для других. Как к выходу из обывательской тоски, говорил Тареев, часть современников устремилась к идее сверхчеловека. Но человек «без догмата», боготворящий свою природную индивидуальность, в конце концов оказывается рабом своих страстей; к тому же путь нестесняемых чувственных наслаждений — «это путь денежной, буржуазной аристократии, которая узурпировала идею сверхчеловека в своих интересах».
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 67; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!