Последний избранник и последние битвы 49 страница
Искал его по всем нарводпродвучам,
Искал вблизи, смотрел издалека,
Бесстрашно лазил по окопным кручам,
Заглядывал и в самую чека.
Ее ж, смотри, не очень беспокой-ка:
В раю не любят неуместных слов.
Я только спрашивал… и вся ревтройка
Неугомонный подымала рев.
. . . . . . . . . . . . . . .
И я ходил, ходил в петрокомпроды,
Хвостился днями у крыльца в райком…
Но и восьмушки не нашел – свободы
Из райских учреждений ни в одном?
Не выжить мне, я чувствую, я знаю,
Без пищи человеческой в раю:
Все карточки от Рая открепляю,
И в нарпродком с почтеньем отдаю.
«Никогда не читайте…»
Никогда не читайте
  Стихов вслух.
А читаете – знайте:
  Отлетит дух.
Лежат, как скелеты,
  Белы, сухи…
Кто скажет, что это
  Были стихи?
Безмолвие любит
  Музыка слов.
Шум голоса губит
  Душу стихов.
«Сказаны все слова…»
…Сказаны все слова.
Теплится жизнь едва…
Чаша была полна.
Выпита ли до дна?
Есть ли у чаши дно?
Кровь ли в ней, иль вино?
Будет последний глоток:
Смерть мне бросит платок!
1920
Надежда моя
(Амалии)
Speranza mial Non piange…
Неаполитанская песенка
Надежда моя, не плачь:
С тобой не расстанемся мы.
Сегодня ночью палач
Меня уведет из тюрьмы.
Не видит слепой палач –
Рассветна зеленая твердь.
Надежда моя! Не плачь:
Тебя пронесу я сквозь смерть.
|
|
|
Ничего («То, что меж нами, – непонятно…»)
То, что меж нами, – непонятно,
Одето в скуку, в полутьму,
Тепло, безвидно и невнятно,
Неприменимо ни к чему.
Оно и густо, как молчанье,
Но и текуче, как вода.
В нем чье-то лживое признанье
И неизвестная беда.
Колеблется в одежде зыбкой,
То вдруг распухнет и замрет.
Косой коричневой улыбкой
И взором белым обольет…
Вам нет нужды, и не по силам
Пытаться – изменить его.
И я чертам его постылым
Предпочитаю – Ничего.
1921
Висбаден
Рыдательное
Кипела в речке темная вода,
похожая на желтое чернило.
Рыдал закатный свет, как никогда,
и всё кругом рыдательное было.
Там, в зарослях, над речкой, на горбе,
где только ветер пролетает, плача, –
преступница, любовь моя, тебе
я горькое свидание назначил.
Кустарник кучился и сыро прел,
дорога липла, грязная, у склона,
и столбик покосившийся сереп.
а в столбике – забытая икона…
Прождать тебя напрасно не боюсь:
ты не посмеешь не услышать зова…
Но я твоей одежды не коснусь,
я не взгляну, не вымолвлю ни слова –
пока ты с плачем ветра не сольешь
и своего рыдательного стона,
пока в траву лицом не упадешь
не предо мной – пред бедною иконой…
Не сердце хочет слез твоих… Оно,
|
|
|
тобою полное, – тебя не судит.
Родная, грешная! Так быть должно,
и если ты еще жива – так будет!
Рыдает черно-желтая вода,
закатный отсвет плачет на иконе.
Я ждал тебя и буду ждать всегда
вот здесь, у серого столба, на склоне…
Бродячая собака
Не угнаться и драматургу
за тем, что выдумает жизнь сама.
Бродила Собака по Петербургу,
и сошла Собака с ума.
Долго выла в своем подвале,
ей противно, что пол нечист.
Прежних невинных нету в зале,
завсегдатаем стал че-кист.
Ей бы теплых помоев корыто, –
(чекистских красных она не ест).
И, обезумев, стала открыто
она стремиться из этих мест.
Беженства всем известна картина,
было опасностей без числа.
Впрочем, Собака до Берлина
благополучно добрела.
«Здесь оснуюсь, – решила псица, –
будет вдоволь мягких помой;
народ знакомый, родные лица,
вот Есенин, а вот Толстой».
Увы, и родные не те уже ныне!
Нет невинных, грязен подвал,
и тот же дьявол-чекист в Берлине
правит тот же красный бал.
Пришлось Собаке в Берлине круто.
Бредет, качаясь, на худых ногах –
куда? не найдет ли она приюта
у нас на Сенских берегах?
Что ж? Здесь каждый – бродяга-собака
и поглупел, скажу не в укор.
|
|
|
Конечно, позорна Собака, однако
это еще невинный позор.
Июнь 1922
(на случай)
Париж
Голубой конверт
В длинном синем конверте
Она мне письмо прислала.
Я думал тогда о смерти…
В письме было очень мало,
Две строчки всего: «Поверьте,
Люблю я, и мир так светел…»
Я думал тогда о смерти
И ей на письмо не ответил.
На сердце было пустынно…
Я сердцу не прекословил.
Разорванный, праздный, длинный
Конверт на ковре васильковел.
Цифры
  22, 25… целых 8!
Далеко стонет бледная Лебедь,
Этот март невесенен, как осень…
  25… 26 – будет 91
  Будет 9… Иль 100? 90?
Под землей бы землею прикрыться…
Узел туг, а развяжется просто:
  900, 27, но не 30.
  900, да 17, да 10…
Хочет Март Октябрем посмеяться,
Хочет бледную Лебедь повесить,
  Обратить все 17 – в 13.
«Господи, дай увидеть!..»
Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне еще увидеть
Родную мою Россию.
Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.
Извержение Этны
«Население Montenegro и Monterosso, убегая, запрягало в тележки домашний скот, свиней и даже индюшек…»
|
|
|
Из газет
Меж двумя горами, Черной и Красной,
мы, безумные, метались тщетно.
Катится меж Черной и Красной
огненная стена из Этны.
Запрягли индюшек – рвемся налево,
запрягли свиней – бежать направо,
но нет спасенья ни направо, ни налево,
и ближе дышит, катится лава.
Катится с металлическим скрипом,
с тяжелым подземным лаем.
Опаленные, оглушенные скрипом,
мы корчимся, шипим – и пропадаем.
Гурдон
A Miss May Norris
Суровый замок на скале-иголке.
  Над пепельностью резких круч
  Лет голубей, свистящий шелком,
И сырь сквозистая заночевавших туч.
Бойниц замшенных удивленный камень,
  И шателенка, с белым псом,
  В одежде шитой серебром,
С весенним именем – с осенними глазами,
Здесь все воспоминания невнятны:
  Слились века и времена,
  Как недосмотренного сна
  Едва мерцающие пятна.
Здесь – в облачном объятии дремать,
  В объятии сыром и тесном,
  Но жить – нельзя… А вспоминать –
  Зачем? О чем?
        О неизвестном?
Падающее
Падающая, падающая линия…
Видишь ли, как всё иное
Становится день ото дня?
Чашка разбилась синяя.
Чашка-то дело пустое,
А не скучно ли тебе без меня?
Падает падающая линия…
Не боюсь, что стало иное,
Не жалею о прошедшем дне,
Никакого не чувствую уныния.
Ты не видишься почти со мною,
Но ты вечно скучаешь обо мне,
Ибо чашка-то не разбилась синяя.
1923
Сбудется
Что мне – коварное и злое данное:
я лишь о должном говорю,
я лишь на милое, мне желанное,
на него одно смотрю.
Радость помнится, не забудется,
надежно сердце ее хранит.
И не минуется, скоро сбудется
то, чем душа моя горит.
Не отвержено, не погублено
Всё, любимое Тобой.
И я увижу глаза возлюбленной,
увижу здесь, на земле, живой.
Ты отдаешь утрясенной мерою.
Господи! Знаю, что воля – Твоя,
но не боюсь, ибо радостно верую:
Ты хочешь того, чего и я.
Париж, весна
Верность
И. И. Ф-му
Смерч пролетел над вздрогнувшей вселенной,
Коверкая людей, любовь круша.
И лишь одна осталась неизменной
Твоя беззлобная душа.
Как медленно в пространстве безвоздушном
Недель и дней влечется череда!
Но сердцем бедным, горько-равнодушным,
Тебя – люблю, мой верный, навсегда.
Пламя
Посмотри в жаркие окна,
в небесный фарфор.
Чей это желтый локон
вьется из-за гор?
Ширится, крутится круче…
Что это? Не гроза ль?
Но почему под тучей
забагровела даль?
Вся в искрах странная хмара…
Нет, не гроза, не гроза!
Это лесного пожара
огненные глаза.
Ало мглы загорелись…
Дымы – как фимиам…
Маковое ожерелье
вспыхнуло по холмам.
А с неба кто-то струями
льет сверкающий зной:
белое горнее пламя –
в красный огонь земной.
Любовь уходит незаметно,
Она бездейственно не ждет.
Скользит, скользит… И было б тщетно
Ее задерживать отход.
Не бойся этого скольженья.
Ты так легко ослепнешь вновь,
Что позабудешь и прозренья
И слово самое любовь.
Слово?
Проходили они, уходили снова,
Не могли меня обмануть…
Есть какое-то одно слово,
В котором вся суть.
Другие – сухой ковыль.
Другие все – муть,
Серая пыль.
Шла девочка через улицу,
Закричал ей слово автомобиль…
И вот, толпа над ней сутулится,
Но девочки нет – есть пыль.
Не правда ли, какие странные
Уши и глаза у людей?
Не правда ли, какие туманные
Линии и звуки здесь?
А мир весь
Здесь.
Для нас он – потери…
Но слово знают звери,
Молчаливые звери:
Собачка китайская,
Голубая, с кожей грубой,
В дверях какого-то клуба
Дрожит вечером майским,
Смотрит сторожко, –
Молчит тринадцать лет,
Как молчит и кошка
В булочной на Muette.
Звери сказать не умеют,
Люди не знают,
И мир, как пыль, сереет,
Пропадом пропадает…
Лик
О моря тишь в вечерний час осенний!
О неба жемчуг, – белая вода!
И ты, как золотой укол, звезда,
И вы, бесшелестных платанов тени, –
  Я не любил вас никогда.
Душа строга и хочет правды строгой.
Ее поймет, ее услышит Бог.
В моей душе любви так было много,
Но ни чудес земли, ни даже Бога
  Любить – я никогда не мог.
Зарниц отверзтые блистаньем вежды,
Родных берез апрельские одежды,
На лунном море ангелов стезя –
И вас любить? Без страха и надежды,
  Без жалости – любить нельзя.
А вы, и Бог, – всегда одни, от века
Вы неподвижный пламень бытия.
Вы – часть меня, сама душа моя.
Любить же я могу лишь человека,
  Страдающую тварь, как я.
Не человека даже – шире, шире!
Пусть гор лиловых светит красота
И звезды пышно плавают в эфире,
Любовь неумолима и проста:
Моя любовь – к живому Лику в мире,
  От глаз звериных – до Христа.
Две сестры
Ты Жизни всё простил: игру,
Обиду, боль и даже скучность.
А темноокую ее Сестру?
А странную их неразлучность?..
Негласные рифмы
Хочешь знать, почему я весел?
Я опять среди милых чисел.
Как спокойно меж цифр и мер.
Строг и строен их вечный мир.
Всё причинно и тайно-понятно,
Не случайно и не минутно.
И оттуда, где всё – кошмары,
Убегаю я в чудо меры.
Как в раю, успокоен и весел,
Я пою – божественность чисел.
Память
Недолгий след оставлю я
В безвольной памяти людской.
Но этот призрак бытия,
Неясный, лживый и пустой, –
На что мне он?
Живу – в себе,
А если нет… не всё ль равно,
Что кто-то помнит о тебе,
Иль всеми ты забыт давно?
Пройдут одною чередой
И долгий век, и краткий день…
Нет жизни в памяти чужой.
И память, как забвенье, – тень.
А на земле, пока моя
Еще живет и дышит плоть,
Лишь об одном забочусь я:
Чтоб не забыл меня Господь.
1913–1925
СПБ – Cannet
Подожди
(«…революция выкормила его, как волчица Ромула…»)
Д. М.
Пришла и смотрит тихо.
В глазах – тупой огонь.
Я твой щенок, волчиха!
Но ты меня не тронь.
  Щетинишься ли, лая,
  Скулишь ли – что за толк!
  Я все ухватки знаю,
  Недаром тоже волк.
Какую ни затеешь
Играть со мной игру –
Ты больше не сумеешь
Загнать меня в нору.
  Ни шагу с косогора!
  Гляди издалека
  И жди… Узнаешь скоро
  Ты волчьего щенка!
Обходные дороги,
Нежданные пути
К тебе, к твоей берлоге,
Сумею я найти.
  Во мху, в душистой прели,
  Разнюхаю твой след…
  Среди родимых елей
  Двоим нам – места нет.
Ты мне заплатишь шкурой…
Дай отрастить клыки!
По ветру шерсти бурой
Я размечу клоки!
Месяц
  Вернулась – как голубой щит:
  Даже небо вокруг голубит.
Скажи, откуда ты, где была?
  Нигде; я только, закрывшись, спала.
А почему ты такая другая?
  Осень; осенью я голубая.
  Ночь холоднее – и я синей.
  Разве не помнишь лазурных огней?
  Алмазы мои над снегами?
  Острого холода пламя?
  Ты морозные ночи любил…
Любил? Не помню, я всё забыл,
Не надо о них, не надо! Постой,
Скажи мне еще: где тот, золотой,
Что недавно на небе лежал, – пологий,
Веселый, юный, двурогий?
  Он? Это я, луна.
  Я и он, – я и она.
  Я не вечно бываю та же:
  Круглая, зеленая, синяя,
  Иль золотая, тонкая линия –
  Это всё он же, и всё я же.
  Мы – свет одного Огня.
  Не оттого ль ты и любишь меня?
Ответ Дон-Жуана
Дон-Жуан, конечно, вас не судит,
Он смеется, честью удивлен:
Я – учитель? Шелковистый пудель.
Вот, синьор, ваш истинный патрон.
Это он умеет с «первой встречной»
Ввысь взлетать, потом идти ко дну.
Мне – иначе открывалась вечность:
Дон-Жуан любил всегда одну.
Кармелитка, донна Анна… Ждало
Сердце в них найти одну – Ее.
Только с Нею – здешних молний мало,
Только с Нею – узко бытие…
И когда, невинен и беспечен,
Отошел я в новую страну, –
На пороге Вечности я встречен
Той, которую любил – одну…
«Дана мне грозная отрада…»
Дана мне грозная отрада,
Моя необщая стезя.
Но говорить о ней не надо,
Но рассказать о ней нельзя.
И я ли в нем один! Не все ли?
Мое молчанье – не мое:
Слова земные отупели,
И ржа покрыла лезвее.
Во всех ладах и сочетаньях
Они давно повторены,
Как надоевшие мечтанья,
Как утомительные сны.
И дни текут. И чувства новы.
Простора ищет жадный дух.
Но где несказанное слово,
Которое пронзает слух?
О, родился я слишком поздно,
А бедный дух мой слишком нов…
И вот с моею тайной грозной
Молчу – среди истлевших слов.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!