И церковнославянской традиции
1. Роль церковнославянской языковой и церковной
культурной традиции для поэзии начала XIX в. обычно ре-
шается как стилистическая проблема:
соотношение "высокого" и "среднего" слога. Церков-
нославянизмы воспринимаются в отношении к их стилисти-
ческой функции в системе Ломоносова, то есть внутри
русской секуляризованной культуры послепетровской эпо-
хи. В первую очередь при этом, естественно, рассматри-
ваются стилистические дублеты, слова, в которых одному
лексическому значению соответствуют две стилистические
формы. При таком подходе получается смещенная картина:
Пушкин, находящийся явно вне русской церковной куль-
туры и видевший в старославянском культурном пласте
лишь резерв для выражения "высоких" эмоций, оценивается
как поэт, для которого церковнославянская стихия поэти-
ческой речи обладает высокой значимостью. Лермонтов же,
который вел непрерывный "диалог с Богом" то как богобо-
рец, мятежник, романтический демон, то как автор "Мо-
литвы" ("Я, Матерь Божия..."), рассматривается как по-
эт, находящийся вне церковной языковой традиции. По
словам
1 Корректурное примечание. Данная работа находилась
в печати, когда высказанное в ней пожелание в значи-
тельной степени реализовалось. В "Тезисах межвузовской
|
|
|
научной конференции литературоведов, посвященной 50-ле-
тию Октября" (Л., 1967) появилось краткое изложение
доклада Г. И. Сенникова "Сибирский вольнодумец XVIII
века". Анализируя творчество П. А. Словцова, автор так
же, как и мы, приходит к выводу о принадлежности "Древ-
ности" перу сибирского поэта. К сожалению, аргументации
в этом кратком тексте не приводится. Можно лишь поже-
лать скорейшего опубликования полного текста работы Г.
И. Сенникова.
В. В. Виноградова, эта традиция "усыхает" в поэзии Лер-
монтова. "Лермонтов делает дальнейший шаг за Пушкиным
по пути освобождения русского языка от пережитков ста-
рой церковно-книжной традиции".
2. Для решения этой проблемы полезно обратить внима-
ние не только на стилистику, но и на общую соотнесен-
ность структуры семантики русского романтизма и церков-
ной культурной традиции. "С небом гордая вражда" роман-
тизма определила тенденцию к кощунственному, "богохуль-
ному" словоупотреблению. А это, в свою очередь, повлия-
ло на создание "обращенной" семантической системы,
построенной на той же структуре смысловых сцеплений,
|
|
|
что и в церковной традиции, но ориентированной противо-
положным образом. В секуляризованной системе стиля из
старославянского в основном заимствовались формальные
элементы (морфо-фонологические и синтаксические), кото-
рые выполняли роль сигналов высокого стиля. Церковная
культура просто была вычеркнута как некоторый особый
тип смысловой организации мира. Романтизм (романтичес-
кий индивидуализм) возобновил борьбу с церковной куль-
турой и тем самым оживил память о ней.
3. Рассмотрим некоторые опорные слова-символы в сис-
теме романтизма. Напомним, что всякий русский человек
начала XIX в. самим фактом причастности к православной
церкви, необходимостью выполнять обряды и знакомиться с
текстами был поставлен в условия, исключающие незнание
церковнославянского значения этих слов.
а. Мечта, мечтание, мечтательный - в церковной куль-
туре означало нечто не только призрачное, но и ложное,
мнимое. Оно прилагалось к деяниям бесовским и в антите-
зе "земля - небо" характеризовало именно землю. Если у
Пушкина в стихах:
Когда, к мечтательному миру
|
|
|
Стремясь возвышенной душой (II, 59)
"мечтательный" означает "неземной", то в выражении
Владимира Мономаха "света сего мечетнаго кривости ради
налезохъ грехъ co6e2, то "мечетный" ("мечтательный") -
именно земной. "Мечтанья бесовския" упоминаются в
Ипатьевской летописи под 6758 г. и в ряде других мест.
Под влиянием церковных текстов такое употребление про-
никало и за их пределы. Когда В. Г. Анастасович в пос-
лании И. И. Варакину (1812) опровергал утверждение дво-
рян о своем врожденном превосходстве, он писал:
С мечтой их всех ли мненья сходны?
Ты первый против, как и я.
В. Ф. Раевский при аресте был характеризован началь-
ством как "мечтатель политический", то есть человек
ложных мнений.
1 Виноградов В. В. Очерки по истории русского лите-
ратурного языка XVII-XIX вв. М., 1982. С. 310.
2 Полн. собр. русских летописей. М., 1962. Т. 1.
Стб. 253.
3 Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 567.
б. Страсть, страстный - в "Церковном словаре" Петра
Алексеева (СПб., 1819. Т. 4. С. 174 и 176) первое опре-
|
|
|
делено как "бедность, напасть", второе - "окаянный,
бедный".
в. Обычные для определения женской красоты в системе
романтизма слова очарованье, чары, прелесть, прелест-
ный, обаяние, соблазнять, искушать в церковных текстах
относились к семантическому полю колдовства, обмана,
волхования и связаны были с безусловно отрицательной
оценкой. И. И. Срезневский поясняет "обаяние" как "вол-
хование" или "чародейское снадобье" и приводит пример:
(Срезневский. Т. 2. С.
499). "Прелестный" употреблялось как "ложный", "обман-
ный" еще в деловом языке XVIII в. ("прелестные письма"
о воззваниях Пугачева).
4. Романтический текст с героем-демоном жил в двой-
ной проекции - на традиционную церковную семантическую
структуру и отвергающую ее - романтическую. В этом слу-
чае семантика не менее, чем стилистика, позволяет су-
дить об отношении новой светской культуры к церковной
традиции.
1970
Об одной цитате у Лермонтова
Тексты Лермонтова широко цитатны. На это указывал
сам автор, это неоднократно отмечалось исследователя-
ми1. В настоящей заметке мы хотели бы обратить внимание
на одну, не привлекавшую до сих пор внимания исследова-
телей, цитату, которая позволяет сделать некоторые наб-
людения над психологией поэтического цитирования.
Цитата в литературном тексте может представлять соз-
нательную отсылку, рассчитанную на читательское воспри-
ятие. Однако она может быть также плодом непроизвольной
авторской ассоциации. В первом случае указание на нее
необходимо для понимания авторского текста, во втором -
для проникновения в психологический механизм его созда-
ния. В интересующем нас тексте мы имеем дело со вторым
случаем.
В стихотворении "Смерть поэта" имеются хрестоматийно
известные строки:
И он убит - и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой...
1 См., например, комментарии Б. М. Эйхенбаума к из-
данию: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 5 т. М.; Л.,
1936-1937; а также: Благой Д. Д. Лермонтов и Пушкин //
Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. М., 1941. Сб. 1.
Строки эти резко отсечены от предшествующих метрической
границей:
именно они отделяют первую часть стихотворения, на-
писанную четырехстопным ямбом, от второй - разностоп-
ной. Стихи эти и лексически, и метрически представляют
собой вольную цитату из альбомного дружеского обращения
К. Батюшкова к кн. П. Шаликову:
Как Пушкина герой,
Воспетый им столь сильными стихами1.
Стихотворение Батюшкова не предназначалось автором к
печати, однако Шаликов опубликовал его в "Новостях ли-
тературы" (приложения к "Русскому инвалиду", 1822, кн.
II, с. 61-62). Затем стихотворение было дважды перепе-
чатано в популярных сборниках ("Собрание образцовых
русских сочинений и переводов в стихах" (изд. 2-е, ч.
V. СПб., 1822, с. 115-116) и "Собрание новых русских
стихотворений" (ч. I, СПб., 1824, с. 243-244). В одном
из этих изданий стихотворение и попало на глаза Лермон-
тову. Дальнейшая судьба этих стихов весьма интересна с
точки зрения психологии реминисценций.
Лермонтову, видимо, запомнились только эти две стро-
ки. Контекст же их был забыт. Это способствовало харак-
терному переосмыслению текста в сознании поэта. В 1818
г., когда Батюшков писал эти строки, "Пушкин" без ка-
ких-либо эпитетов был В. Л. Пушкин. Племянник же его
нуждался в объяснительных характеристиках типа "Пушкин
лицейский" или "молодой Пушкин", как его именовал Ка-
рамзин еще в 1820 г.2 Для Лермонтова же в уточняющих
эпитетах нуждался уже В. Л. Пушкин. В 1834 г. Белинский
характерно распределил пояснения: "Явись Капнист, В. и
А. Измайловы, В. Пушкин, явись эти люди вместе с Пушки-
ным во цвете юности, и они, право, не были бы смеш-
ны..."3
Здесь упоминание Василия Львовича сопровождается по-
ясняющим "В.", кто же имеется в виду, когда говорится
"Пушкин", уже объяснять не надо. В результате в созна-
нии Лермонтова произошел сдвиг: имя "Пушкин" в запом-
нившихся строках изменило свою семантику, переосмысли-
лось как упоминание А. С. Пушкина. В этих условиях
герой,
Воспетый им столь сильными стихами, -
уже не мог восприниматься как "опасный сосед" Буя-
нов. Подсознательный механизм осмысления непонятного
текста подставил на его место Ленского.
1 Батюшков К. Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С.
410. Любопытно, что во время работы над "Смертью поэта"
в сознании Лермонтова всплыло также послание Жуковского
"К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину". На это указал Б. М.
Эйхенбаум со ссылкой на ранний доклад Ю. Н. Тынянова
(см.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.:
В 5 т. Т. 2. С. 180).
2 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб.,
1866. С. 290. Так же называли Пушкина А. И. Тургенев в
1820 г. (см.: Письма Александра Тургенева Булгаковым.
М., 1939. С. 169) и Н. И. Тургенев в 1818 г. (см.: Де-
кабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу.
М.; Л., 1936. С. 267).
3 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 1.
С. 71.
Такая подстановка оказалась возможной в результате час-
тичного забвения текста. Если бы Лермонтов помнил два
предшествующих стиха:
В пыли, в грязи, на тряской мостовой
В картузе с козырьком, с небритыми усами... -
(В.Л. Пушкин. "Опасный сосед")
то смещения смыслов не могло бы произойти. Но дело
не только в этом:
разностопный ямб мог быть в русской поэтической тра-
диции начала XIX в. связан с разговорно-ироническими
интонациями (басня, эпиграмма, стихотворная сказка).
Однако традиция, идущая от исторических элегий Батюшко-
ва, элегий Пушкина, "Негодования" Вяземского и "Клевет-
никам России", закрепила за этим размером интонации
элегии и инвективы1. Оторвавшиеся от текста строки под
влиянием этой традиции переосмыслились в сознании Лер-
монтова интонационно. Не случайно Лермонтов перенес в
свое стихотворение не только лексику, но и метр отрывка
Батюшкова.
Приведенный пример лишний раз свидетельствует, каки-
ми сложными путями сближений и отталкивании, смысловых
совпадений и сдвигов любая цитата или реминисценция пе-
ремещается из одного художественного текста в другой.
1975
Об одной цитате у Блока
(К проблеме "Блок и декабристы")
Стихотворение А. Блока "Митинг" заканчивается стихами:
Ночным дыханием свободы
Уверенно вздохнул.
Образ "дышать свободой" настолько оригинален, что
трудно говорить о случайных совпадениях при его повто-
рении. В этом случае мы можем видеть очевидную перек-
личку Блока с текстом, "индуцировавшим" этот образ в
его сознании. Мемуарный отрывок Н. Бестужева "14 декаб-
ря 1825 года"
1 См.: Тимофеев Л. И. Вольный стих XVIII века // Ars
poetica. M., 1928. Т. 2;
Штокмар M. П. Вольный стих XIX века // Там же. Стих
Батюшкова, "воспетый им столь сильными стихами", легко
вписывался в лермонтовскую интонацию вольных ямбов с их
опорой на пятистопные стихи. В вольном ямбе "Лермон-
тов резко выпячивает 5я за счет 4я и 6я. Это совершен-
но другая структура" (Лапшина Н. В., Романович И. К.,
Ярхо Б. И. Из материалов "Метрического справочника к
стихотворениям M. Ю. Лермонтова" // Вопросы языкозна-
ния. 1966. № 2. С. 134.
начинался так: "Сабля моя давно была вложена, и я стоял
в интервале между Московским каре и колонною Гвардейс-
кого экипажа, нахлобуча шляпу и поджав руки, повторяя
слова Рылеева, что мы дышим свободою. - Я с горестью
видел, что это дыхание стеснялось". Текст Н. Бестужева
был опубликован в 7-м томе "Полярной звезды" Герцена
(1861) и перепечатан в 1880 г. в Лейпциге Каспаровичем.
Установление источника реминисценции позволяет раск-
рыть и полемический смысл этих стихов. Исключительно
важное для Блока понятие абсолютной свободы связывается
не с моментом, когда человек отважился на выступление
против господствующего зла - так понимали "дыхание сво-
боды" К. Рылеев и оратор из блоковского стихотворения,
- а со смертью. На этом основана полемическая антитеза
в "Митинге":
Цепями тягостной свободы
Уверенно гремел.
Ночным дыханием свободы
Уверенно вздохнул.
И внимание к декабристской традиции, и полемика с
ней в октябре 1905 г. - примечательны.
1975
Несколько слов
О статье В. М. Живова
""Кощунственная" поэзия
В системе русской культуры
конца XVIII - начала XIX века"
Статья В. М. Живова, бесспорно, привлечет внимание
специалистов. На широком историко-литературном материа-
ле автор развертывает концепцию, отличающуюся не только
новизной, но и убедительностью. Традиционная истори-
ко-культурная схема, сложившаяся еще во времена А. Н.
Пыпина, исходила из представления о том, что до эпохи
Петровских преобразований русская литература имела од-
нородно-церковный характер, а после приобрела полностью
секуляризованный, светский вид. В части, касающейся
древнерусской литературы, эта условная схема давно уже
заменена детализованной и богатой картиной, основанной
на конкретных исследованиях и рисующей сложное перепле-
тение различных внутрицерковных тенденций на фоне
вне-церковной и антицерковной идеологической и литера-
турной жизни. Относительно же послепетровского культур-
ного развития все еще продолжает считаться аксиомой
представление о полной ликвидации церковной культуры,
Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 41.
якобы утратившей всякое влияние на духовную жизнь на-
ции. Весь материал, касающийся этой проблемы, из исто-
рико-культурного рассмотрения обычно исключается. Одна-
ко, если бы дело сводилось к необходимости механически
прибавить к светским текстам историю церковных памятни-
ков XVIII-XIX вв., то решение проблемы не представляло
бы значительной трудности. Вопрос в ином: необходимо
найти для этих памятников место в историко-культурной
жизни эпохи. А это влечет за собой потребность измене-
ния перспективы, в которой традиционно рассматривалась
сама светская литература XVIII - начала XIX в.
Исследование В. М. Живова дает в этом смысле исклю-
чительно много. Рассмотрев обширный поэтический матери-
ал, исследователь обнаружил мощный пласт цитат, реми-
нисценций и отсылок, связывающий светскую литературу
тех лет с сакральными текстами. Эти последние не были
забыты или вычеркнуты из культурной памяти эпохи. Они
оставались ее живым и активным участником, с которым
светская литература ведет постоянный диалог.
Рассматривая характер этого диалога, В. М. Живов об-
наруживает два функционально противоположных типа отно-
шений. В высоких светских жанрах, имеющих торжествен-
но-официальный характер (в первую очередь, в оде), ав-
тор устанавливает тенденцию уподобления традиции цер-
ковных текстов, которую он называет сакрализацией. Со-
циологический корень этого явления он видит в сакрали-
зации, которой подвергается новая - светская - петровс-
кая государственность в ходе ее идеологического самоут-
верждения.
С этим процессом В. М. Живов связывает "сакрализа-
цию" образа поэта, который наделяется в культурном соз-
нании эпохи чертами пророка. Приводимые в связи с этим
факты своеобразной "конкуренции" и ревности, которую
испытывает клир в отношении к поэтам, исключительно ин-
тересны сами по себе и тонко интерпретированы автором.
В нижних этажах здания литературы автор обнаруживает
противоположную тенденцию - исключительно мощный пласт
кощунственной поэзии. Причину этого своеобразного и
изучавшегося лишь спорадически и весьма односторонне
явления он видит в следующем: автор справедливо отмеча-
ет, что русская православная церковь и отдаленно не
располагала в XVIII в. той политической властью и адми-
нистративным весом, какие имела, например, католическая
церковь во Франции того же столетия. Действительно, ес-
ли в 1757 г. в связи с полемикой между М. В. Ломоносо-
вым и Синодом неизвестный сторонник автора "Гимна боро-
де" писал:
Пронесся слух: хотят кого-то будто сжечь;
Но время то прошло, чтоб наше мясо печь ,
то во Франции в 1762 г. был колесован Жан Калас, а
тело его сожжено. Синод назвал Ломоносова "продерзате-
лем к бесстрашному кощунству", но не смог причинить ему
вреда, а в Абвиле (Франция) в 1766 г. суд признал
1 Поэты XVIII века. Л., 1972. Т. 2. С. 400. Автором,
видимо, был И. Барков. См.:
Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его
времени. 1750-1765. М.; Л., 1936. С. 235 и 312.
шестнадцатилетнего дворянина Ла Барра виновным в ко-
щунстве и оскорблении религии, и виновный был подверг-
нут мучительной казни: ему отрубили правую руку, голо-
ву, а тело сожгли. Ни о чем подобном в России XVIII в.,
конечно, не могло быть и речи. Из этого В. М. Живов де-
лает вывод, что во Франции кощунственная поэзия могла
иметь полемический противоцер-ковный смысл, в России же
для такой борьбы не было оснований, и в тех случаях,
когда те или иные тексты не были данью западноевропейс-
ким штампам, они имели совершенно иной, специфически
русский смысл: ода сакрализировалась, - следовательно,
борьба с ней, пародирование ее в низких жанрах "внели-
тературной литературы" неизбежно принимали кощунствен-
ный характер.
Концепция В. М. Живова отличается широтой и ориги-
нальностью: она не только привлекает наше внимание к
фактам, прежде остававшимся вне рассмотрения, но и объ-
ясняет их весьма примечательным образом. Однако хоте-
лось бы указать на некоторые опасности, связанные с ее
излишне прямолинейным приложением к многослойному исто-
рическому материалу.
Исключительно интересны параллели между светской
одой и церковной проповедью, убедительно подтвержденные
обильным материалом фразеологизмов и цитат, синтакси-
ческих и композиционных соответствий. Однако, когда ав-
тор утверждает содержательную близость этих жанров, го-
воря: "Надо думать, что для русских поэтов XVIII в.
этот Высший Разум не противополагался Богу, почитаемому
церковью: для них - субъективно - это было лишь более
"просвещенное" понятие о том же божестве", - то мысль
его вызывает возражения. С распространением ньютоновс-
кой физики, главным пропагандистом которой на континен-
те был Вольтер, вольтерьянского деизма и руссоистской
религии Природы между культом божественного Разума и
церковным Богом пролегло глубокое различие, сводившееся
к принципиальному разногласию в отношении к откровению,
с одной стороны, догматике, церковному преданию, тради-
ции и обряду - с другой. Обе стороны сознавали взаимную
враждебность, и сакрализация государственных ценностей
свидетельствовала об их противоположности, а не единс-
тве.
"Сакрализованные" торжественные жанры светской поэ-
зии не тождественны церковным жанрам, которым они функ-
ционально соответствуют в некотором широком культур-
но-историческом контексте. Идея сакрализации государс-
твенности и ее носителя - абсолютного монарха была, ко-
нечно, ближе к языческой эпифании, чем к христианской
догматике. Однако полемика далеко не всегда связана с
перечеркиванием отрицаемой традиции - часто она диктует
ее усвоение. Убедительно показанное В. М. Живовым упо-
добление новой светской поэзии определенным формам цер-
ковной традиции может быть сопоставлено с тем, как
христианство на ранних этапах во имя вящего торжества
над язычеством воспринимало некоторые формы язычества.
Однако на втором этапе, когда враг, как кажется, уже
побежден и полемичность не только теряет актуальность,
но и забывается, усвоенные некогда формы вдруг обнару-
живают тенденцию "порождать", казалось бы, давно забы-
тое архаическое содержание, которое из "старого" вдруг
делается "новейшим", заполняясь новой жизнью. Так, со-
вершенно безобидные, с точки зрения христианства, и,
напротив, способствовавшие миссионерской деятельности,
допущенные церковью обломки языческих обрядов и антич-
ной культуры вдруг дают импульсы культуре Ренессанса,
народному ярмарочному кощунству и др. аналогичным явле-
ниям1.
Думаем, что на протяжении XVIII - начала XIX в.
функция сакральных элементов в светской поэзии была не-
однородной: в период ее становления прилагались усилия
к превращению сакральных элементов в факт стилистики и
жанра, в позднейшем они неожиданно приобрели религиоз-
но-содержательный характер. Церковнославянский язык для
Ломоносова принадлежит стилю и жанру, для А. Шишкова -
вере и нравственности. Попутно хочется заметить, что
противопоставление Шишкова и Беседы церковным иерархам
1820-х гг. и их культурной позиции представляется силь-
но преувеличенным. Приводимое В. М. Живовым высказыва-
ние Игнатия Брянчининова исключительно красочно и эф-
фектно иллюстрирует мысль автора статьи. Однако, даже
если оставить в стороне его более поздний характер и
очевидный максимализм, нельзя забывать о таких фактах,
как участие в Российской
1 Секуляризированная послепетровская государствен-
ность была и отрицанием, и продолжением средневековой
традиции русской власти. Подчеркивание того или другого
аспекта, в значительной мере, - вопрос описания. Необ-
ходимо учитывать, что и та и другая историческая реаль-
ность была многослойна и поддавалась весьма различным
интерпретациям. Нуждается в уточнении и термин "сакра-
лизация", который достаточно широк, чтобы включить в
себя и веру в божественную природу царской власти, и
представление о личности царя как эпифании божества, и
жанровый ритуал - "барочную" риторику. Без достаточного
определения, что имеется в виду, трудно выяснить, дейс-
твительно ли описываемое явление - плод послепетровской
культуры. Достаточно отметить, что при всей несовмести-
мости веры в то, что царь представляет собой реальное
воплощение божества, с православной ортодоксией предс-
тавления этого рода встречались именно в допетровской
Руси, например, в писаниях Ивана Грозного. Культура
XVIII в. вносит в этот вопрос характерную жанрово-сти-
листическую обусловленность: в одической поэзии госуда-
ря можно представить в образе бога (чаще всего - язы-
ческого; ср. торжественный портрет эпохи барокко), в
политических трактатах он выступает как монарх, чьи
права на власть определены мудростью, пользой подданных
или договором (следуют ссылки на Гуго Греция, Мон-
тескье, мнение "политических народов" и пр.). Но в век,
когда монархов и монархинь "творили" заговоры, которые
плелись в гвардейских казармах и кабаках, когда дверь в
спальню императрицы сделалась более чем доступной,
трудно было воспринимать идею божественности монарха
иначе, чем как жанровую риторику. Способность восприни-
мать одно и то же лицо - императрицу - в разных кодовых
регистрах ясно иллюстрируется словами кн. М. М. Щерба-
това, который называет Елизавету в мужеском роде, когда
говорит о ней как о правителе (недостойном), и в женс-
ком, характеризуя как доброго человека: "Да можно ли
сему инако быть (расточительству подданных. - Ю. Л.),
когда сам Государь прилагал все свои тщании ко украше-
нию своея особы, когда он за правило себе имел каждой
день новое платье надевать. При сластолюбивом и
роскошном Государе не удивительно, что роскош имел та-
кие успехи, но достойно удивления, что при набожной Го-
сударыне, касательно до нравов, во многом божественному
закону противуборствии были учинены" (Сочинения кн. М.
М. Щербатова. СПб., 1898. Т. 2. Стб. 219). На это нас-
лаивалось в последней трети века просветительское
представление о высшем достоинстве Человека, что позво-
лило Г. Державину ввести в оду именно десакрализован-
ный, человеческий образ Екатерины.
Академии Шишкова, организационно и идеологически нераз-
дельной с Беседой, "особ из высшего духовенства, как
то: преосвященных Иринея псковского, Анастасия бело-
русского, Мефодия тверского, Феоктиста курского и Миха-
ила черниговского"1, или то, что именно разгром голи-
цынского мистицизма и Библейского Общества в результате
усилий митрополитов Серафима и Фотия привел Шишкова,
лично не любимого Александром I, в кресло министра
просвещения. В равной мере неосторожно распространять
при оценке функции кощунства ситуацию XVIII в. на эпоху
Священного Союза и 1820-х гг. "Мистики придворное крив-
лянье" (Пушкин) эпохи Голицына, разгром Казанского и
Петербургского университетов и "дело профессоров", инс-
пирированные М. Л. Магницким и Д. П. Руничем, отнюдь не
делали кощунство беспредметным во внелитературной сфе-
ре. Характер возникшего в 1828 г. "дела о Гавриилиаде"
также говорит против односторонности в трактовке ее по-
лемической направленности.
Исключительно любопытны соображения В. М. Живова о
путях сакрализации образа Поэта в литературе XVIII -
начала XIX в. Однако кажется, что здесь концепционная
"жестокость" сняла некоторые существенные оттенки проб-
лемы. Распространение религии Природы в предромантичес-
кой, руссо-истской и штюрмерской литературе привело к
изменению представления о природе поэтического твор-
чества. Поэт предстал как одержимый пророческим вдохно-
вением. В этом понимании пророк далеко не всегда влек
непосредственно библейские ассоциации: библейские обра-
зы пророков, оссиановские барды, скандинавские скальды,
пророческое безумие дельфийских жриц - все это предста-
вало как разные облики божественного вдохновения. О
том, в какой мере это могло быть отделено от церковной
ортодоксии, свидетельствует, что "глас Натуры" может
вещать не только устами поэта - сама Природа уподобля-
ется пророку:
Древний бор в благоговеньи
Движет старческой главой,
И в священном исступленьи
Говорит с самим собой...2
Ни славянизмы языка, ни библеизмы фразеологии в та-
ких случаях не выходят за пределы стилистики.
Ситуация изменилась во вторую половину 1810-х-1820
гг., когда в псалмах Ф. Глинки, "Давиде" А. Грибоедова,
"Давиде" В. Кюхельбекера стилистическая проблема пере-
растает в сакральную по содержанию. Именно в этот мо-
мент оказывается возможным появление демонических "чер-
ных" текстов. Если в эпоху предромантизма языческий по-
эт, шаман, колдун могли быть помещены в один ряд с
христианским пророком, поскольку ряд этот имел литера-
турную природу и отражал деистическое равнодушие к воп-
росам догматики или даже шире - к религиозным спорам,
то теперь, в эпоху романтизма, действительно, приходи-
лось выбирать между молитвой и ко-
1 Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955.
С. 428.
2 Мерзляков А. Ф. Стихотворения. Л., 1958. С. 207.
щунством, причем последнее облекалось в формы уже не
словесной игры или легкомысленной шутки, а "черной мо-
литвы", обращенной к демоническим силам:
И часто звуком грешных песен
Я, боже, не тебе молюсь1.
"Грешные песни" - любовная поэзия, исконно рассмат-
ривавшаяся в послепетровскую эпоху как вполне узаконен-
ная, нейтральная сфера словесности, оказывается дь-
явольской молитвой. Восстанавливается допетровский дуа-
лизм божественного - дьявольского, причем, как в сред-
невеково-аскетической системе, "человеческое" отождест-
вляется со вторым, но как в ренессансно-просветитель-
ской традиции, оно совмещено с авторской позицией и на-
делено страстной привлекательностью. Показательно, что
это "демоническое" кощунство романтика уже не нуждается
в библейских цитатах и реминисценциях, количество кото-
рых у Лермонтова, например, резко падает по сравнению с
Пушкиным или Державиным.
Статья В. М. Живова ставит исследователей русской
поэзии перед новой проблемой и в определенном смысле
намечает пути ее решения, прибегая, что естественно в
такой ситуации, к полемически заостренным формулиров-
кам. Обсуждение поставленных в статье проблем приблизит
нас к их решению.
1981
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!