Изд-во “Медный всадник”. 1922. Берлин
(Впервые: “Руль”, 17 декабря 1922.)
В наши черные дни, когда мучат русскую музу несметные хулиганские “поэтисты”, сладко раскрыть книжечку стихов простых и понятных. Я благодарен Сергею Кречетову за скромность его образов, за плавность округлых размеров, за приятный, тусклый блеск его “Железного Перстня”. Особенно хороши стихи из первой части сборника (“Призрак дон Жуана”, “Вожатый”, “Красный плащ”, “Неизвестность”, “Клятва в Верности” и др.); в них есть строгость, стройность, чудесная внутренняя напевность: прочтешь, — и долго затем поет в памяти строка, насыщенная музыкой.
И я не сетую на бледность некоторых прилагательных, на эту легкую ржавчину, проползающую тут и там, даже в лучших стихах, — не сетую и на брюсовскую риторичность многих пьес (“Алкоголь”, “Город”, “Встреча” и др.), на ложную пышность политических стихов в сборнике (напоминающих тютчевские призывы “идти на Царьград”) — все это книге придает оттенок какой-то приятной старомодности. И не хочется говорить о таких промахах, как, например, рифма: Иматра — театра, о ненужности таких эпитетов, как “двугорбый верблюд”, и о том, что в одном стихотворении — о лондонском банкире — Риджент Стрит оказывается в Сити.
Жаль, однако, что поэт поместил в сборнике и переводы свои с английского. Знаменитое “If” Киплинга — такое твердое, простое, я сказал бы — житейское — превращено в нечто очень неуклюжее и выспренное, а строгую заключительную строфу стихотворения Йитса (“Когда ты состаришься”) почему-то заменил следующий хореический лепет:
|
|
|
И склонившись низко в сладостной печали,
И глядя, как гаснут золотые искры,
О любви вздохните, что прошла так быстро,
Что умчалась к звездам, в голубые дали.
Меж тем у Йитса сказано так: “И у огня склонясь, шепни уныло — о том, как унеслась любовь и там — вверху — прошла, ступая по горам, — и в сонме звезд лицо свое сокрыла”.
ВОЛШЕБНЫЙ СОЛОВЕЙ. СКАЗКА РИХАРДА ДЕММЕЛЯ
ПЕРЕВЕЛ САША ЧЕРНЫЙ; Иллюстрации И. Глейтсмана. Книгоиздательство “Волга”
(Впервые: “Руль”, 30 марта 1924.)
Молодые народы не имеют хорошей детской литературы, точно так же как юноша редко умеет занимать ребенка. Еще недавно детские книги в России были пропитаны преступной пошлостью “задушевного слова”, написаны были безграмотно, кое-как, — какое дело ребенку до формы! — и украшались рисунками аляповатыми, небрежными, не остающимися навсегда в памяти светлыми, слегка волнующими образами, как остаются краски детских книг, составленных истинными художниками. Книга для детей тогда хороша, когда привлекает и взрослого.
За последние годы поняли, что ребенок бессознательно требует от книги изысканную простоту слога — без сюсюканья и без пословиц, — тщательную изящность иллюстраций. Потому-то он полюбит и “Детский остров” и многие другие милые книги, любовно изданные за рубежом, — и среди них “Волшебного соловья”. Стих Саши Черного легок, катится нежно-гуттаперчевой музыкой, — и сказка Деммеля в его передаче веет свежей, чуть дымчатой мягкостью. Все это лишний раз показывает, какой тонкий, своеобразный лирик живет в желчном авторе “сатир”.
|
|
|
Иллюстрации И. Глейтсмана прелестно и мягко расцвечены и сливаются с текстом. Приключения бедного соловья переданы чрезвычайно привлекательно, и выражением того, что поэты неуклюжи в жизни под бременем обиходных обид, является рисунок № 5, на котором соловей, убегающий в пустыню, похож на курицу.
РУССКАЯ РЕКА
(Впервые: “Наш мир”, 14 сентября 1924.)
Каждый помнит какую-то русскую реку, но бессильно запнется, едва говорить о ней станет: даны человеку лишь одни человечьи слова.
А ведь реки — как души — все разные… Нужно, чтоб соседу поведать о них, знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный, изумрудную речь водяных…
Но у каждого в сердце, где клад заковала кочевая стальная тоска, отзывается внятно, что сердцу, бывало, напевала родная река…
|
|
|
Для странников верных качнул я дыханьем души эти качели слогов равномерных в бессонной тиши… Повсюду, в мороз и на зное, встретишь странников этих, несущих, как чудо, как бремя страстное, родину…
Сам я — бездомный — как-то ночью стоял на мосту, в городе мглистом, огромном, и глядел в маслянистую темноту, — рядом с тенью случайно-любимой, стройной, как черное пламя, да только с глазами безнадежно-чужими…
Я молчал, и спросила она на своем языке: “Ты меня уж забыл?” — и не в силах я был объяснить, что я — там, далеко, на реке илистой, тинистой, с именем милым, с именем что камышовая тишь… Это словно из ямочки в глине черно-синий выстрелит стриж и вдоль по-сердцу носится с криком своим изумленным: вий-вий…
Это было в раю…
Это было в России.
Вот гладкая лодка плывет в тихоструйную юность мою: мимо леса, полного иволог, солнца, прохлады грибной, мимо леса, где березовый ствол чуть сквозит белизной стройной в буйном бархате хвойном, мимо красных, крутых берегов, парчовых островков, мимо плавных полянок сырых, в скабиозах и лютиках…
Раз! — и тугие уключины звякают — раз! — и весло на весу проливает огнистые слезы в зеленую тень. Чу! — в прибрежном лесу кто-то легко зааукал… Дремлет цветущая влага — подковы листьев плавучих, фарфоровый купол цветка водяного… Как мне запомнилась эта река узорная, узкая!.. Вечереет… (И как объяснить, что значило русское: “вечереет”?)
|
|
|
Стрекоза, — бирюзовая нить, два крыла слюдяных, — замерла на перилах купальни… Солнце в черемухах… Колокол дальний… Тучки румяные, русые… Червячка из чехла выжмешь, за усики вытянешь, и — на крючок. Ждешь. Клюет.
Сладко дрогнет леса, и блеснет, шлепнет о мокрые доски голубая плотва, головастый бычок или хариус жесткий…
А когда мне удить надоест, — на деревянный навес взберусь (…Русь!..) и оттуда беззвучно ныряю в отраженный закат… ослепленный, плыву наугад, ширяю, навзничь ложусь, — и не ведаю, где я, — в небесах, на воде ли? Мошкара надо мною качается, вверх и вниз, вверх и вниз, без конца…
Вечер кончается. Осторожно сдираю с лица липкую травку… В щиколотку щиплет малявка: сладок мне рыбий слепой поцелуй. В лиловеющей зыби — узел огненных струй; и плыву я, горю, глотаю зарю вечеровую.
А теперь, в бесприютном краю, уж давно не снимая котомки, качаю-ловлю я, качаю-ловлю строки о русской речонке, строки, как отблески солнца, бессвязные…
Ведь реки — как души — все разные… Нужно, чтоб соседу поведать о них, знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный, изумрудную речь водяных…
Но у каждого в сердце, где клад заковала кочевая стальная тоска, — отзывается внятно, что сердцу, бывало, напевала родная река….
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!