Гитлер в Первой моровой войне

Пролог

 

 

Прошло почти шесть десятилетий после смерти героя этой книги, но до сих пор его образ никого не оставляет равнодушным. Большая часть человечества его ненави­дит, меньшая — боготворит. Да, тот след, который оста­вил в истории Адольф Гитлер, не исчезнет никогда. И тем удивительнее, что и сегодня фюрер находит немалое чис­ло поклонников, будь то неонацисты в Германии или скинхеды в России — стране, больше других пострадав­шей от гитлеровской агрессии (если брать абсолютное число жертв). В частности, в 1998 году московские скин­хеды отметили день рождения Гитлера серией нападений на африканцев, вьетнамцев, индийцев и других лиц «не­славянской национальности», которые подверглись жес­токим избиениям. И это только один пример из многих, ибо нападения на негров, кавказцев, представителей монголоидной расы стали обыденностью для жителей Москвы, Петербурга и других российских городов.

Кстати, самая многочисленная и законспирирован­ная группа российских скинхедов носит название «бри­гада 88», а цифры здесь — зашифрованное «Heil Hitler» (Н — восьмая буква латинского алфавита). Как мы убе­дились, здравицы Гитлеру провозглашают и в нашей стране, и еще выражают сожаление, что он не доистребил евреев, а заодно и всех цветных, к которым нынче относят и негров, и азиатов-монголоидов, и кавказцев (хотя последних фюрер числил чистокровными арийца­ми). Другие поклонники — в более цивилизованной Западной Европе. Они из числа правых радикалов и лепят по образу Гитлера фигуру этакого добродушного правителя. Фюрер, мол, ничего не знал ни о массовых репрессиях, ни об «окончательном решении еврейского вопроса» (да и самих евреев уничтожили всего ничего, каких-нибудь тысяч 30, а насчет шести миллионов — сионистский миф, благо 6 — в иудаизме одно из священных чисел). И войну будто бы Гитлер начал исключительно превентивную, поскольку Германия со всех сторон была окружена агрессорами и со времен Версальского мира французские экспансионисты, британские колонизаторы, американские плутократы, польские шовинисты, большевистские варвары только и думали, как бы ее уничтожить. Что ж, ничего оригинального тут нет. Еще до начала Второй мировой войны русский писатель-эмигрант (и один из первых политологов, весьма проницательный в этом качестве) Марк Алданов очень точно и остроумно сказал: «Наступательных войн в истории никогда не было и не будет: все войны делятся на оборонительные и «превентивные».

 Однако и оппоненты Гитлера, а таковых, повторю, большинство, порой и сегодня готовы только к карика­турному изображению этого рокового порождения чело­вечества. Многие историки и публицисты до сих пор показывают нам «бесноватого фюрера», человека вздор­ного, как минимум, психически неуравновешенного, а как максимум — умственно неполноценного, мало­образованного, страдающего манией величия, неспособ­ного к принятию разумных решений, посредственного полководца, скверного администратора, и вообще — че­ловека, неспособного к критической оценке действи­тельности. Остается только удивляться, как Гитлер руко­водил партией, которая в момент его прихода насчитыва­ла с полдюжины активных членов, а через каких-нибудь 14 лет смогла получить большинство голосов на вполне свободных и демократических выборах и законным пу­тем прийти к власти в Германки. А возглавляемый фюре­ром вермахт на пике своих успехов завоевал почти всю Европу и контролировал территорию от мыса Нордкап до Эль-Аламейна и от Пиренеев до Волги. Вряд ли такое бы­ло бы под силу психопату и бездари!

Замечу также, что из чисто спекулятивных соображе­ний до сих пор продолжаются дебаты на тему, застрелил­ся Гитлер или отравился. Смерть от яда кажется оппонен­там Гитлера более позорной для предмета их ненависти, чем офицерская смерть от пистолетной пули, поэтому они предпочитают рисовать ласкающую их воображение картину: фюрер в своем бункере, трусливо раздавливаю­щий ампулу то ли с крысиным ядом (что уж совсем неве­роятно — от него смерть не мгновенная и мучительная), то ли с цианистым калием. Этот сюжет отражен, напри­мер, в картине Кукрыниксов «Конец». А уж некоторые чрезмерно охочие до сенсаций журналисты и историки до сих пор выдвигают версии, что Гитлеру все-таки уда­лось улизнуть из осажденного Берлина. Фюрер будто бы уплыл на подводной лодке в Латинскую Америку. Или какими-то неведомыми путями смог пробраться в Тибет или Гималаи, в легендарную Шамбалу, которую искали нацистские теософы, где он мирно скончался много лет спустя после Второй мировой войны. Найден­ные же в саду рейхсканцелярии останки якобы принадле­жат не Гитлеру, а совсем другому человеку. При этом сто­ронники версии о «спасенном Гитлере» спекулируют на недостаточно точно составленном советскими специ­алистами протоколе идентификации, действительно не дающем стопроцентной гарантии, что найденные в са­ду рейхсканцелярии сильно обгоревшие останки — это тела Гитлера и Евы Браун, и игнорируют показания мно­гочисленных свидетелей самоубийства фюрера, не остав­ляющие никаких сомнений в том, что Гитлер на самом деле покончил с собой.

Стремясь всячески унизить Гитлера и после смерти, его критики охотно повторяют байки из пропаганды военно­го времени об импотенции или разного рода половых из­вращениях, которыми будто бы страдал фюрер. Даже весьма серьезные ученые нередко сводят все поступки Гитлера к различным комплексам сексуальной неполно­ценности, а причину его действий объясняют теми или иными недугами. А уж количество болезней, венеричес­ких и иных (вроде сифилиса и болезни Паркинсона), ко­торыми будто бы одновременно страдал Гитлер, прибли­жается к полусотне. Если поверить во все это, невольно засомневаешься, что Гитлер дожил до 56 лет и до послед­него дня мог исполнять обязанности главы государства и главнокомандующего армией. Жил бы ведь и дольше, если бы экстренные обстоятельства, а именно приближа­ющиеся к зданию рейхсканцелярии советские танки, не вынудили фюрера застрелиться. Поэтому представля­ется, что слухи как о психическом, так и о физическом нездоровье Гитлера значительно преувеличены.

Все эти и подобные им мифы я постараюсь развеять в своей книге.

Мне бы хотелось дать максимально объективный пор­трет Адольфа Гитлера, не оправдывая и не скрывая его злодеяний, но и не приписывая фюреру тех пороков и преступлений, которых он не совершал. Теперь, почти через шесть десятилетий после его гибели, настало время беспристрастно изобразить как политическую, так и ча­стную жизнь фюрера, ибо одна была неотделима от дру­гой. Как мне кажется, несчастье заключалось именно в том, что Гитлер, с одной стороны, был нормальным, простым человеком, а с другой — выдающейся личнос­тью. Своими манерами и привычками он достаточно по­ходил на рядового германского обывателя и хорошо знал его нужды и чаяния. Эти обстоятельства и помогли фю­реру завоевать симпатии германского народа. И в то же время Гитлер обладал незаурядными волевыми качества­ми и даром убеждения, чтобы увлечь миллионы людей в авантюру, с самого начала казавшуюся безнадежной, и подчинить своей воле как политиков, так и военных, заставив их продолжать до конца уже проигранную вой­ну. Аналитические способности, талант стратега и готов­ность использовать любые средства, не считаясь ни с ка­кими моральными ограничениями, помогли Гитлеру в первые годы развязанной им Второй мировой войны достичь небывалых успехов, уничтожив при этом десятки миллионов людей. Его фанатичная вера в великую мис­сию германского народа привела к тому, что он воодуше­вил этот народ на подвиги во имя неправого дела, кото­рое обернулось крупнейшей катастрофой в истории.

Одна из посвященных Гитлеру книг, принадлежащая перу голландского историка В. Де Бора, проницательно озаглавлена «Гитлер. Человек, сверхчеловек, недочело­век». Фюреру было не чуждо ничто человеческое, и в то же время во многих сферах он мнил себя сверхче­ловеком и действительно выказывал выдающиеся спо­собности, тогда как в иных сферах испытывал комплекс неполноценности.

Нередко Гитлеру приписывают экстрасенсорные спо­собности, способности оказывать гипнотическое воздей­ствие как на собеседников, так и на толпу, обладание свое­образной биологической энергией, довлеющей над энер­гией окружающих. А иной раз Гитлера рассматривают как энергетического вампира, способного питаться духовной энергией других людей. Все это — вопросы, которые нельзя исследовать, в них можно только верить. Я лично не склонен объяснять что-либо на биоэнергетическом уровне, но допускаю, что Гитлер обладал какими-то гип­нотическими способностями. Не случайно же на многих женщин, слушавших речи фюрера и видевших его во­очию, он действовал как мощнейший генератор эротиче­ских ощущений.

Очень часто Гитлера представляют человеком глубоко иррациональным, мистически настроенным и осуществ­лявшим свои планы под влиянием потусторонних сил. Я же постараюсь показать, что почти все действия фюре­ра были вполне осознанны, рациональны и направлены на достижение конкретных целей. Сначала его целью был приход к власти в Германии и превращение этой власти в диктатуру, затем — война для достижения мирового гос­подства. Последняя цель, мировое господство, сама по себе была в принципе недостижима и потому иррациональна. Ведь установление на планете власти одной дер­жавы, а в пределе — одного человека, диктатора государ­ства-победителя, неизбежно приводит к остановке разви­тия человечества и смерти цивилизации. Иррациональ­ная цель, для достижения которой использовались рациональные средства, порождала представления о Гит­лере как о человеке непредсказуемом, чьи действия не­объяснимы с точки зрения здравомыслящего человека.

Сказанное не утверждает, что мистика была вовсе чуж­да натуре Гитлера. Известен его интерес к астрологии и та роль, которую на ранних стадиях национал-социалисти­ческого движения сыграло общество Туле, официально ставившее своей целью изучение древнегерманской лите­ратуры и культуры, а фактически возрождающее древне-германские языческие культы. Общество Туле отстаивало концепцию превосходства германской расы, которая ста­ла основой расовой доктрины Гитлера и национал-соци­ализма в целом, и насытило это движение многими сим­волами типа свастики. Чего стоит один только девиз Туле: «Помни, что ты немец. Держи свою кровь в чистоте!» Од­нако было бы ошибкой придавать мистическим настрое­ниям Гитлера основное значение, объясняя его действия как политика и стратега. Цель — создание Тысячелетнего Рейха германской расы — была утопией, но средства для ее достижения применялись вполне реальные и бесчело­вечные.

Как справедливо заметил американский историк Уиль­ям Ширер, «Адольф Гитлер, вероятно, последний из ве­ликих авантюристов-завоевателей, действовавших в духе Александра Македонского, Юлия Цезаря и Наполеона, а Третий Рейх — последняя из империй, решившая всту­пить на путь, ранее пройденный Францией, Древним Ри­мом и Македонией». Эта империя возникла благодаря ге­нию Гитлера и вместе с ним рухнула, поверженная во Второй мировой войне.

Детство волка

 

 

Дата рождения Адольфа Гитлера хорошо известна в об­ществе: по соответствующим метрическим документам, он родился вечером 20 апреля 1889 года, незадолго до Па­схи, в австрийском городке Браунау-на-Инне. Этот горо­док часто путают с городком Браунау (ныне Броумов) в Богемии (Чехия). Президент Гинденбург именно из-за такой путаницы всю жизнь называл Гитлера «богемским ефрейтором».

Отцом Адольфа был таможенный чиновник Алоиз Гит­лер. За 13 лет до рождения сына он изменил свою фами­лию Шикльгрубер на Гитлер. Это было связано с тем, что его фактический отец, Иоганн Непомук Хюттлер, бед­ный малоземельный крестьянин, впоследствии разбога­тевший, не мог дать свою фамилию незаконнорожденно­му сыну, на матери которого, Марии Анне Шикльгрубер, с 1842 года был женат его брат Иоганн Георг Хидлер, скончавшийся в 1857 году. Он и стал числиться офици­ально отцом Алоиза. Иоганн Непомук не мог признать своего отцовства при жизни своей жены Евы Марии, скончавшейся только в 1873 году. А тогда удобнее было представить Алоиза сыном Иоганна Георга Хидлера, ко­торый был законным мужем Марии Анны и братом Иоганна Непомука, в доме которого и воспитывался юный Алоиз. Но то ли под диктовку священник записал фамилию не совсем точно, то ли по каким-то иным, нам неведомым причинам она была изменена на Hitler. Так Алоиз Шикльгрубер стал Гитлером. Замечу также, что Иоганн Непомук был также дедом матери Адольфа Гитлеpa, Клары Пёльцль. Так что будущий фюрер родился от брака между достаточно близкими родственниками, что делало его более восприимчивым ко многим болез­ням.

То, что Алоиз Гитлер (по матери Шикльгрубер) родил­ся вне брака (а произошло это в 1837 году), не представ­ляло ничего необычного. В Нижней Австрии, откуда был родом Алоиз, в ту пору около 40 процентов детей рожда­лось вне брака. По данному показателю эта крестьянская провинция Австрии превосходила даже столицу Вену с ее космополитичным населением и свободой нравов, где доля внебрачных детей не превышала 25 процентов. Ве­роятно, отчасти все объяснялось тем, что крестьяне по своей бедности не спешили тратиться на обряд венча­ния и годами воспитывали детей в фактических браках. К тому же все они были католиками, а развод для пред­ставителей этой конфессии в XIX веке был крайне за­труднен, и для этого требовалось разрешение самого па­пы римского. Поэтому многие австрийские крестьяне жили уже в новых семьях, формально оставаясь связан­ными с прежними супругами узами нерасторгнутого брака.

Был и еще один, весьма специфический для Нижней Австрии фактор, причины которого не до конца понят­ны. Жители этой местности значительно чаще, чем, на­пример, живущие в сходных природных и климатических условиях их соседи швейцарцы, страдали от недостатка йода в организме. В результате развивалась базедова бо­лезнь, которая повышала риск бесплодия как у мужчин, так и у женщин. Поэтому австрийские крестьяне торопи­лись опробовать свою репродуктивную функцию, не слишком задумываясь о законности брака.

Кроме того, сексуальные связи нередко осуществля­лись между близкими родственниками, браки между ко­торыми были запрещены или порицались церковью. Не случайно Нижнюю Австрию называли «заповедником кретинов и карликов» для европейских цирков. Сказыва­лись генетические последствия близкородственных браков. Фактически и Адольф Гитлер, повторю, был плодом подобного союза, что, однако, вовсе не дает оснований подозревать его в слабоумии.

Но у Иоганна Непомука Хюттлера был другой случай, заставивший его в течение длительного времени скры­вать свое отцовство. Мария Анна Шикльгрубер служила в его доме прислугой, а он был женат и всячески таил свою связь с ней от законной жены. Всю генеалогию Гит­лера подробно исследовал Вернер Мазер, первым напи­савший «человечную» и объективную биографию Гитле­ра. К тексту этой замечательной книги я отсылаю читате­лей за подробностями. Здесь же замечу только, что мать Адольфа Гитлера, Клара Гитлер, урожденная Пёльцль, на­ходилась в слишком тесном родстве со своим мужем, так что на их брак потребовалось специальное церковное разрешение.

Некоторые историки впоследствии стали именовать Адольфа Гитлера Адольфом Шикльгрубером. Некоторые продолжают делать это до сих пор. Мотив здесь очевиден: фюрера пытались обвинить в еще одном неблаговидном поступке — присвоении не принадлежавшей ему по зако­ну фамилии. На самом деле, как мы убедились, фамилии Шикльгрубер Адольф Гитлер никогда не носил.

Незаконное рождение отца Гитлера породило легенды о разного рода экзотических предках фюрера. Памятуя его звериный антисемитизм, особый упор делался на вер­сии о еврейских предках, в число которых записывали да­же представителей семейства банкиров Ротшильдов. Здесь использовался и тот факт, что немецкая фамилия «Гитлер» была широко распространена и среди евреев. Однако детальные исследования, предпринятые В. Мазе­ром по церковным архивам, доказали, что никакого «ев­рейского следа», столь выгодного с пропагандистской точки зрения, в родословной фюрера нет и в помине.

Перемена фамилии, произведенная его отцом, в одном отношении существенно помогла будущему германскому фюреру. Как остроумно заметил американский историк Уильям Ширер, «удалось бы Гитлеру стать властелином Германии, если бы он остался Шикльгрубером? Есть что-то смешное в том, как эту фамилию произносят немцы на юге страны. Разве можно представить себе толпу, неисто­во выкрикивающую: «Хайль, хайль Шикльгрубер!»? (Скороговоркой этакое, пожалуй, труднее выговорить, чем знаменитое: «Карл у Клары украл кораллы...» — Б. С.) «Хайль Гитлер!» не только напоминало вагнеровскую музыку, воспевающую языческий дух древнегерманских саг и соответствующую мистическому настрою массовых нацистских сборищ, но и использовалось во времена Третьего Рейха как обязательная форма при­ветствия... «Хайль Шикльгрубер!» представить в этом ка­честве гораздо труднее». Кстати сказать, Гитлеру в его ораторской деятельности сильно помогло то, что он мог мастерски имитировать любой из германских диалектов и, следовательно, в каждой земле, будь то Бавария или Саксония, Рейнская область или Пруссия, воспринимал­ся как свой.

Алоиз Гитлер сделал блестящую по тем временам карь­еру, выбившись из среды отнюдь не зажиточных крестьян в чиновники. За сорок с лишним лет беспорочной служ­бы он получил довольно приличную пенсию. Между Ало­изом и Кларой разница в возрасте составляла 23 года, и она была его третьей женой (первые две жены умерли). От второй жены, Франциски Матцельсбергер, у Алоиза был внебрачный сын, тоже Алоиз, впоследствии усынов­ленный отцом, и законная дочь Ангела, дочь которой, то­же Ангела (Геля) Раубаль стала впоследствии любовницей Гитлера.

В 1895 году Алоиз Гитлер, дослужившийся до довольно высокого чина старшего официала, вышел в отставку по болезни и вскоре поселился в приобретенном доме с участком земли в Леондинге близ Линца. Умер он в 1903 году. Жена пережила его только на четыре года и скончалась в 1907 году. В 1888 году Алоиз успел полу­чить значительное наследство от Иоганна Непомука Хюттлера. Оно позволило Адольфу Гитлеру даже после смерти родителей вести относительно безбедное существование. Сестра его матери Иоганна Пёльцль, выступав­шая свидетельницей при крещении Адольфа Гитлера 22 апреля 1889 года, умерла в 1911 году и также оставила Адольфу наследство, так что он, не нуждаясь в деньгах, отказался от полагавшейся ему пенсии за потерю кор­мильца в пользу своей младшей сестры Паулы.

Отец Адольфа Гитлера был человеком властным и це­леустремленным, сумевшим благодаря этим качествам своими силами выбиться в люди. Эту целеустремлен­ность отца фюрер особо подчеркивал в книге «Моя борь­ба». У самого Адольфа отцовский характер проявился в еще большей степени. В книге «Моя борьба» он так го­ворит о родителях: «В небольшом городишке, озаренном золотыми лучами мученичества задело немецкого народа (Гитлер имеет в виду расстрел в Браунау французскими оккупантами во времена наполеоновского владычества нюрнбергского книготорговца Иоганна Пальма, велико-германского националиста. — Б. С.), в этом городишке, баварском по крови, австрийском по государственной принадлежности, в конце 80-х годов прошлого столетия жили мои родители. Отец был добросовестным государ­ственным чиновником, мать занималась домашним хо­зяйством, равномерно деля свою любовь между всеми нами, ее детьми. Только очень немногое осталось в моей памяти из этих времен...

Учитывая мои наклонности и темперамент, отец при­шел к выводу, что отдать меня в гимназию, где преобла­дают гуманитарные науки, было бы неправильно. Ему казалось, что лучше определить меня в реальное учили­ще. Еще больше в этом намерении его укрепляли мои очевидные способности к рисованию. А этот предмет, по его убеждению, в австрийской гимназии находился в совершеннейшем загоне... Он думал, что его сын, как и он сам, со временем должен стать чиновником, и очень гордился, что всего достиг сам, своим трудом. Властная натура отца, закалившаяся в тяжелой борьбе за существование, не допускала и мысли о том, что нео­пытный мальчик будет сам выбирать себе дорогу в жизни. Тогда он счел бы себя плохим отцом...» Но Адольф хотел быть свободным художником и уже в детстве про­являл волю и упрямство.

В 1895 году, в год, когда прекратилась служебная дея­тельность его отца, Адольф пошел в начальную школу в Фишльхаме. Учился он на «отлично». Алоиз надеялся, что его сын тоже будет чиновником. В 1896—1898 годах Гитлер учился в школе бенедиктинского монастыря в Ламбахе, где брал уроки пения и пел в хоре мальчиков. В 1939 году Гитлер посетил ламбахскую школу и опять по­сидел за своей школьной партой. Фюрер распорядился построить в Ламбахе новую школу, а старую купил под здание музея.

В 1896 году из-за конфликта с отцом ушел из дома сводный брат Адольфа Алоиз, которого отец постоянно попрекал за безделье. После этого Адольф стал главной надеждой отца и его наследником. Но чиновничья карье­ра не прельщала будущего фюрера, и не только потому, что он хотел быть свободным художником. Еще в школь­ные годы, по воспоминаниям одноклассников, проявлял повышенный интерес ко всему, что было связано с вой­ной и воинской службой. Один из одноклассников, Балдуин Висмайр, утверждал: «Больше всего на свете он лю­бил играть в войну».

В 1899 году семейство Гитлер переехало в Леондинг. Соученик Адольфа по леондингской школе, Иоганн Вайнбергер, вспоминал, как во время игры в Англо-бур­скую войну «мы под командованием Гитлера были бура­ми, а ребята из Унтергаумберга англичанами». Тогда же Гитлер, по его собственному признанию, «начал оттачи­вать свой ораторский талант в более или менее ожесто­ченных спорах с одноклассниками. Я стал маленьким за­водилой».

В июне 1900 года умер от кори брат Адольфа Эдмунд, и он остается единственным сыном в семье. В сентябре Адольф поступил в государственное реальное училище в Линце. Он считал, что Леондинг — лучшее место в Ав­стрии, и там он продолжал жить все время учебы в доме отца на Михаэльсбергштрассе, 16. После смерти отца дом был продан, и Гитлер переселился в школьное общежи­тие в Линце.

В реальном училище Адольф не мог похвастать такими же успехами, как в начальной школе. Здесь он имел от­личные отметки только по истории, географии и рисова­нию. По этим предметам, как вспоминал его преподава­тель Сикстль, Гитлер знал больше, чем его учителя. Зато из-за неуспеваемости по другим дисциплинам будущий фюрер Великой Германии остался в первом классе реаль­ного училища на второй год. Причина, как объяснил Гит­лер в книге «Моя борьба», заключалась в следующем: «Мои оценки в то время отражали две крайности в зави­симости от предмета и моего отношения к нему. Наряду с похвальными и отличными оценками в табеле были удовлетворительные и даже неудовлетворительные. Лучше всего были мои успехи в географии и особенно во всемирной истории. Это были два любимых предме­та, в которых я был на голову выше всего класса... То, что мне нравилось, я учил... То, что казалось не имею­щим значения и не привлекало меня, я полностью сабо­тировал».

Все попытки отца убедить Адольфа, что надо хорошо учиться, чтобы стать чиновником и достичь большего, чем достиг он сам, ни к чему не привели. Фюрер вспоми­нал: «Чем жестче и решительнее пытался отец провести в жизнь свои планы и намерения, тем все более упрямо и дерзко сын восставал против этого. Я не хотел быть чи­новником. Ни уговоры, ни внушения не могли сломить моего отпора. Я не хотел быть чиновником... Все попыт­ки отца на собственном примере породить во мне любовь к этой профессии достигали прямо противоположного результата. Меня разбирала зевота при мысли о том, что я буду сидеть в конторе, не имея возможности распоря­жаться собой и своим временем».

Как бы протестуя против намерения отца, Гитлер стал манкировать занятиями в реальном училище. По-настоя­щему будущий фюрер увлекался рисованием и надеялся стать художником. Ему претили те предметы, которые требовали усидчивости и усердных занятий.

В 1903 году Алоиз Гитлер скоропостижно скончался от инсульта. Адольф любил отца и искренне горевал, ры­дая над гробом близкого человека. И хотя теперь как буд­то не было уже против кого протестовать, стал учиться еще хуже, откровенно прогуливая занятия и еще более укрепившись в намерении стать художником, а не чинов­ником.

Хуже всего давался Гитлеру французский язык, хотя в годы Первой мировой войны, во время длительного пребывания во Франции, он освоил этот язык весьма прилично. Но при переводе в четвертый класс реально­го училища ему пришлось даже пересдавать этот пред­мет. Его преподаватель Эдуард Хюмер свидетельствовал на судебном процессе над участниками «пивного пут­ча» в 1924 году: «Гитлер был определенно одаренным учеником, хотя и несколько односторонним, однако он не умел владеть собой и считался строптивым, само­вольным, несговорчивым и вспыльчивым юношей. Ему было сложно подчиняться школьным порядкам. Не от­личался он и прилежанием, потому что при его бес­спорных задатках он мог бы добиться значительно больших успехов».

В 1904 году Гитлер поступает в четвертый класс уже другого реального училища — в Штайре. Здесь он учил­ся совсем плохо, что называется из рук вон. А по случаю получения аттестата Гитлер единственный раз в своей жизни напился пьяным. И было с чего! Он вспоминал: «Мы получили свидетельства и решили отпраздновать это дело. «Мамочка» (квартирная хозяйка из обеднев­ших дворян. — Б. С.), узнав, что все уже позади, была слегка растроганна. Мы потихоньку поехали в один кре­стьянский трактир и там пили и говорили ужасные ве­щи. Как все это было в точности, я не помню... мне при­шлось потом восстанавливать события. Свидетельство было у меня в кармане. На следующий день меня разбу­дила молочница, которая... нашла меня на дороге. В таком ужасном состоянии я явился к своей «мамочке». «Боже мой, Адольф, как вы выглядите!» Я вымылся, она подала мне черный кофе и спросила: «И какое же свиде­тельство вы получили?» Я полез в карман — свидетель­ства нет. «Господи! Мне же нужно что-то показать мате­ри!» Я решил: скажу, что показывал его кому-то в поез­де, а тут налетел ветер и вырвал из рук. Но «мамочка» настаивала: «Куда же оно могло пропасть?» — «Навер­ное, кто-то взял!» — «Ну тогда выход только один: вы немедленно пойдете и попросите выдать дубликат. У вас вообще-то деньги есть?» — «Не осталось». Она дала мне пять гульденов, и я пошел. Тем временем четыре обрыв­ка моего свидетельства уже доставили в школу. Будучи без памяти, я перепутал его с туалетной бумагой. Это был кошмар. Все, что мне наговорил ректор, я просто не могу передать. Это было ужасно. Я поклялся всеми свя­тыми, что никогда в жизни больше не буду пить. Я полу­чил дубликат... Мне было так стыдно! Когда я вернулся к «мамочке», она спросила: «Ну и что он сказал?» — «Этого я вам не могу сказать, но скажу одно: я никогда в жизни больше не буду пить». Это был такой урок, что я никогда больше не брал в рот спиртного. Потом я с ра­достным сердцем отправился домой. Правда, особой ра­дости-то и не было, потому что свидетельство было не из лучших».

Аттестат, который Гитлер получил в Линце 11 февраля 1905 года, действительно был такой, что его не жалко бы­ло употребить вместо туалетной бумаги. Будущий фюрер германского народа получил «неуды» по немецкому, французскому, математике и стенографии. «Отлично» и «превосходно» он получил лишь по рисованию и физ­культуре, по остальным предметам его знания были оце­нены на «удовлетворительно».

Судя по всему, в тот день Гитлер по-настоящему на­пился в первый и в последний раз в своей жизни. Что ж, повод был весомый. Во многих странах, а не только в Австрии и Германии, школьники и студенты отмечали и отмечают окончание старших классов и сессий шумными пирушками, обильными по части выпивки, но не закуски.

Довольно часто возникает вопрос, что было бы, если бы Гитлер смог реализовать себя как художник. По мне­нию многих, за исключением совсем уж нетерпимых про­тивников Гитлера, определенные художественные спо­собности к живописи и архитектуре у фюрера действи­тельно были. И как думают некоторые исследователи и публицисты, стал бы Гитлер профессиональным живо­писцем или архитектором, и не было бы национал-соци­ализма в Германии, «окончательного решения еврейско­го вопроса» и Второй мировой войны. Но мне кажется, что и в случае, если бы Гитлера приняли в Академию ху­дожеств, долго в роли профессионального живописца он бы существовать не смог. Адольф мыслил себя не иначе как великим человеком, способным потрясти мир. Чтобы достичь такого положения в мире прекрасного, Гитлеру потребовалось бы, как минимум, достичь уровня Сальва­дора Дали. А столь неординарных способностей к живо­писи, по единодушному мнению экспертов, у фюрера не было. Да и сам он признавался, что хотел быть не худож­ником, а архитектором. Но и в этом, как мы убедимся, не преуспел. Так что единственным поприщем, где он имел возможность достичь величия, оставалась политика и война как ее самое крайнее проявление. Но до этого было еще далеко. Пока же перед Гитлером стояла насущ­ная задача окончить школу и получить аттестат о среднем образовании.

В Штайре Гитлер учился успешнее, чем в Линце, но от­личные оценки по-прежнему были у него только по рисо­ванию и физкультуре. За первое полугодие 1905 года он прогулял 30 дней. 3 марта 1942 года он вспоминал в «Вольфшанце»: «В общем, я учил не более 10 процентов от того, что учили другие. Я всегда очень быстро справ­лялся с домашними заданиями. Однако в истории я раз­бирался хорошо. Часто мне было жаль своих однокласс­ников. «Пойдем играть!» — предлагал я. «Нет, мне еще за­ниматься надо!» Они готовятся к экзаменам. Они сдают их! И как же они потом разочаровываются, когда прихо­дит человек без подготовки и тоже справляется с экзаме­национными заданиями. «Как же так! Ведь мы же готови­лись!» Господи, одному это дано, а другому нет». Гитлер с ранней юности верил в свою избранность Провидени­ем, а потому смело пропускал занятия и не считал нуж­ным особенно усердно готовиться к экзаменам. Бог или судьба все равно не допустят провала.

Все же кое-что Гитлер в последний год учебы смог по­править. Так, по французскому у него вместо «неуда» стояло «удовлетворительно». Точно такие же оценки он получил и по всем остальным предметам, кроме рисова­ния и физкультуры, за которые в заключительном сви­детельстве стояли отличные оценки. На «удовлетвори­тельно» были оценены поведение и прилежание Гитле­ра. Он стал готовиться к экзаменам на аттестат зрелости, но тяжело заболел и вынужден был оставить училище, так и не получив аттестата. Позднее фюрер вспоминал об этом как о счастливом подарке судьбы: «И тут мне на помощь пришла болезнь и всего за несколько недель оп­ределила мое будущее, ликвидировала постоянный ис­точник домашних споров. Ввиду тяжелой легочной бо­лезни врач настоятельно посоветовал матери... ни при каких обстоятельствах не отдавать меня на службу в контору. Посещение училища требовалось приостано­вить по крайней мере на год. То, на что я втайне так дол­го надеялся... вдруг стало явью... Под впечатлением мо­ей болезни мать наконец согласилась забрать меня из реального училища и разрешила поступать в Акаде­мию художеств».

Гитлера отправили к родственникам в Шпиталь. Там парное молоко, сытная и обильная деревенская пища и чистый горный воздух способствовали тому, что боль­ной быстро пошел на поправку. Досуг Гитлер посвящал игре на цитре, рисованию и прогулкам. Он с интересом наблюдал за полевыми работами родственников, но не пытался им помочь. С родственниками 16-летний Адольф держался довольно отчужденно, не пытаясь сблизиться ни со своей теткой — сестрой матери, ни с ее детьми, своими ровесниками.

В мае 1906 года Гитлер приехал в Вену для сдачи всту­пительных экзаменов в Академию художеств и впервые всерьез посетил музеи австрийской столицы и всемирно знаменитую Венскую оперу. Однако в 1906 году поступать не стал, предпочтя вернуться в Линц и предаваться бла­женному безделью. Вернее, нельзя сказать, что Гитлер бездельничал. Он просто занимался только тем, чем хо­тел: много читал, записавшись в библиотеку Общества народного образования, брал уроки игры на фортепиано.

Тем временем здоровье Клары Гитлер значительно ухудшилось, и, возможно, именно это обстоятельство по­будило Гитлера отказаться от поступления в Академию осенью 1906 года и вернуться домой, чтобы ухаживать за матерью. В январе 1907 года ей сделали операцию сар­комы груди, но это лишь ненамного отсрочило печаль­ный конец. Клара очень огорчалась, что горячо любимый сын Адольф «пойдет своей дорогой, как будто он живет один в этом мире». И понимала, что сын действительно вскоре останется в одиночестве. Тем не менее Клара сде­лала вид, что после операции чувствует себя лучше, и ус­покоенный Адольф в сентябре 1907 года уехал в Вену сда­вать экзамены в Академию изобразительных искусств, оставив мать на попечение своей сестры Паулы. Клара в последние месяцы жизни надеялась, что сын посвятит свое будущее любимому делу.

Перед вами, дорогие читатели, первая биография Гит­лера, написанная русским автором не в карикатурно-сар­кастической, а в максимально объективной манере. Об­личать Гитлера, смешивать его с грязью, выставлять ти­пом, внушающим отвращение и ужас на всех этапах своего жизненного пути, сегодня, полвека спустя после его гибели, дело просто смешное и бесперспективное. Людей уже закормили обличительно-пропагандистскими биографиями фюрера. С другой стороны, никакое при­знание достоинств Гитлера в какой бы то ни было сфере ни в малейшей степени не умалит его преступлений и то го зла, которое он принес всему человечеству, не исклю­чая германского народа. Сейчас уже пришла пора попы­таться спокойно, без гнева и пристрастия, взглянуть на личность и судьбу Адольфа Гитлера и при этом попы­таться понять причины и следствия его поступков, когда произошел перелом и как из симпатичного в общем-то молодого человека, любящего сына и брата и любимого родителями, подававшего определенные надежды худож­ника и архитектора, храброго солдата Первой мировой войны, возник фюрер германского народа.

 

Венские годы

 

 

Первый экзамен, заключавшийся в написании двух этюдов (тема каждого из них выбиралась из четырех предложенных), Гитлер выдержал успешно. На этом эта­пе из 112 претендентов отсеялись 33. Второй этап экзаме­на заключался в том, что абитуриенты демонстрировали приемной комиссии привезенные с собой рисунки. И здесь Гитлеру не повезло. Основанием, по которому ему отказали в приеме, послужило то, что среди его ри­сунков было очень мало портретов. Вместе с ним неудачу потерпел еще 51 кандидат. Только 28 счастливцев посту­пили в Академию. Интересно, что, по иронии судьбы, вместе с Гитлером отсеяли и Робина Христиана Андерсе­на, который после 1945 года руководил мастерской живо­писи в Венской академии изобразительных искусств, а в 1946—1948 годах был даже ее ректором. Еще раз под­твердилась истина, что любой экзамен — лотерея и его исход в большей мере зависит не от талантов и способно­стей студентов, а от субъективных мнений экзаменаторов и даже от их настроения. Гитлера неудача не заставила ра­зочароваться в своем таланте живописца. Он был до кон­ца жизни убежден, что «гения только гений может оце­нить по достоинству».

К тому же в тот момент еще не все казалось потерян­ным. Ректор академии Зигмунд д'Альман, которому Гит­лер был представлен сразу после экзамена, сказал, что «привезенные им рисунки однозначно свидетельствуют о том, что его способности, несомненно, лучше всего проявятся в области архитектуры». Действительно, на его картинах люди встречаются сравнительно редко, зато ар­хитектурные детали прорисованы весьма тщательно.

После провала при поступлении на отделение живопи­си Гитлер решил попытать счастья на отделении архитек­туры. Но тут непреодолимым препятствием стало отсут­ствие у него аттестата о среднем образовании. В данном случае это было необходимо, поскольку от будущих архи­текторов требовали хотя бы элементарных знаний по ма­тематике и геометрии. Сдавать экзамены для получения аттестата Гитлер так и не захотел. Да и домашние пробле­мы не оставляли времени для такой подготовки.

В ноябре 1907 года он вернулся в Урфар под Линцем, чтобы ухаживать за безнадежно больной матерью. Ее ле­чащий врач еврей Эдуард Блох в 1938 году (тогда было со­вершенно невозможно заподозрить его хоть в каком-то сочувствии Адольфу Гитлеру) вспоминал: «Он относился к матери с самой трогательной любовью, ловя каждое ее движение, чтобы сразу же прийти на помощь. Его обыч­но устремленный вдаль печальный взгляд прояснялся, когда боль у матери отступала... За всю свою почти соро­калетнюю врачебную практику я никогда не видел моло­дого человека, который бы так страдал, как Адольф Гит­лер». 21 декабря 1907 года Клара Гитлер отошла в мир иной. Два дня спустя Адольф похоронил мать рядом с от­цом на кладбище в Леондинге. В извещении о ее смерти говорилось: «Адольф и Паула Гитлер от своего имени и от имени родственников сообщают о смерти нашей горячо любимой и незабвенной матери, тещи, бабушки и сестры Клары Гитлер, вдовы императорского королевского стар­шего официала, которая отошла в мир иной 21 декабря 1907 г. в 2 часа ночи...» Это, как мы убедились из свиде­тельства доктора Блоха, не было формальным выражени­ем любви и скорби. С этикой любви к ближнему у Гитле­ра было все в порядке. Вот с этикой любви к дальнему, как свидетельствует история, у германского фюрера дело обстояло совсем скверно.

Гитлер и его сестра теперь были круглыми сиротами. Главу о своей жизни в Вене он назвал «Годы учебы и страданий в Вене», где утверждал: «Нужда и суровая действи­тельность заставили меня быстро принять решения. Скудные отцовские средства были в значительной мере израсходованы во время тяжелой болезни матери, а при­читающейся мне пенсии по случаю потери кормильца не хватало на жизнь. Значит, нужно было самому зарабаты­вать себе на жизнь... Я благодарен тому времени за то, что я возмужал и сохраняю эту твердость характера до сих пор, а еще больше за то, что оно вырвало меня из пусто­ты безмятежного существования».

Здесь Гитлер, создавая образ борца с буржуазным ме­щанством, человека, который с молодых лет познал суро­вую нужду, умышленно передергивал. В. Мазер скрупу­лезно выяснил доходы Гитлера в венский период и дока­зал, что у него было вполне достаточно средств как раз для безмятежной жизни.

Еще в 1905 году Клара продала дом в Леондинге, полу­чив за него 7480 крон. С 1903 года она получала ежегод­ную пенсию в 1200 крон как вдова, а с 1905 года — еще 220 крон в год в виде процентов на деньги, вырученные за продажу дома. Алоиз Гитлер имел годовой оклад в 2600 крон, пенсия от которого составила 2196 крон. Кроме того, Клара имела право на наследство своей тет­ки крестьянки Вальбурги Гитлер, которая умерла позже Клары, так что наследство перешло непосредственно Адольфу и Пауле. Оно составило около 3800 крон. По расчетам В. Мазера, Клара, Адольф и Паула Гитлер имели ежемесячный доход около 120 крон. После смерти матери Паула и Гитлер ежемесячно получали 58 и 25 крон «сиротской» пенсии. Кроме того, им досталась еще и та часть наследства Вальбурги Гитлер, которая приходилась сестре Кларе Иоганне и была завещана последней детям Клары.

Таким образом, ежемесячные доходы Гитлера в быт­ность его в Вене значительно превышали 80 крон, из ко­торых 10 он платил за наем комнаты. В то время в авст­рийской столице юрист с годичным стажем работы в суде зарабатывал 70 крон в месяц, школьный учитель в первые пять лет преподавания получал 66 крон, почтовый служа­щий — 60 крон, а асессор Венского реального училища — 82 кроны. Будущий друг и союзник фюрера Бенито Мус­солини, который в тогда еще австрийском Триесте тру­дился главным редактором газеты «Авенире дель Лавораторе», а по совместительству — секретарем местного от­деления социалистической рабочей палаты, получал на обеих службах 120 крон.

В начале 1908 года хозяйка дома, который незадолго до смерти снимала в Урфаре Клара Гитлер, решила по­хлопотать за Адольфа перед известным театральным ху­дожником Альфредом Роллером, профессором Венской школы художественных промыслов, с которым была хо­рошо знакома ее мать. Хозяйка просила свою мать о ре­комендательном письме для Гитлера: «Сын одной моей знакомой хочет стать художником, с осени учится в Вене. Он хотел поступить в Академию изобразительных ис­кусств, но прием уже закончился, и он пошел в частное учебное заведение... Это серьезный и усердный молодой человек, зрелый не по годам, хотя ему всего 19 лет, очень обаятельный и солидный, из в высшей степени порядоч­ной семьи. Его мать умерла перед Рождеством... Молодо­го человека, за которого я прошу, зовут Адольф Гитлер.

Мы недавно разговорились случайно об искусстве и художниках, и он упомянул между прочим, что профес­сор Роллер — знаменитость среди художников и известен не только в Вене, но и обладает мировой славой... Он обо­жает его произведения.

Гитлер даже не подозревал, что мне знакомо имя Рол­лера, а когда я ему сказала, что была знакома с братом знаменитого Роллера, и спросила, не могу ли я помочь, раздобыв рекомендательное письмо к директору сцено­графической части придворной оперы, у молодого чело­века засветились глаза и он густо покраснел... Мне бы очень хотелось помочь молодому человеку. У него никого нет, кто бы мог замолвить за него слово или дать хороший совет. Он приехал в Вену совсем один, ему пришлось самому, без всяких рекомендаций, устраивать свои дела по поводу приема. У него твердое намерение получить хорошее образование. Насколько я его знаю, он не со­бьется с пути, потому что у него перед глазами серьезная цель. Я надеюсь, что он достоин твоих хлопот. Возможно,

ты сделаешь доброе дело.

Дорогая мамочка, я прошу тебя, если возможно, напи­ши несколько рекомендательных строк директору Альф­реду Роллеру... Я передам их молодому Гитлеру в Вену... Я думаю, тебе не составит труда написать несколько слов... Он ожидает сейчас решения опекунского совета по поводу пенсии для себя и своей сестры».

Рекомендательное письмо удалось добыть без особого труда. И уже 8 февраля 1908 года квартирная хозяйка Гитлера благодарила свою мать за успешные хлопоты и сообщала: «Лучшей наградой за твои труды было сча­стливое лицо молодого человека, когда я... сказала ему, что ты рекомендуешь его директору Роллеру и тот дает ему аудиенцию!.. Я разрешила ему прочесть письмо ди­ректора Роллера. Видела бы ты этого мальчика! Медлен­но, слово за словом, он с благоговением и со счастливой улыбкой на лице читал письмо, будто хотел выучить его наизусть. Затем он с глубокой благодарностью выложил его передо мной. Он спросил меня, можно ли написать тебе, чтобы выразить свою благодарность. Я ответила: «Да!»

Да вознаградит тебя Господь за твои хлопоты... Хотя из опекунского совета до сих пор нет ответа, Гитлер боль­ше не хочет ждать и через неделю уезжает в Вену...»

Два дня спустя Гитлер написал матери своей хозяйки благодарственное письмо за то, что она помогла ему «по­лучить доступ к великому мастеру сценической декора­ции профессору Роллеру».

Несколько дней спустя, подписав у своего опекуна протокол о наследстве, Гитлер уехал в Вену. Вместе со своим другом еще по Линцу Августом Кубичеком, со­биравшимся учиться на альтиста, он поселился у некой Закрейс, которая была родом из Галиции. Как писал Гит­лер впоследствии, «во мне вновь проснулось былое упрямство, и у меня теперь была конечная цель. Я решил стать архитектором».

Кубичек свидетельствовал: «Таким был мой друг: кни­ги, одни только книги! Я не могу себе представить Адольфа без книг. Дома они лежали вокруг него груда­ми. Ему хотелось, чтобы заинтересовавшая его книга всегда была под рукой. Даже если он не читал ее в дан­ный момент, она должна была находиться рядом. Ино­гда у него не было возможности захватить книгу с собой. Тогда он скорее жертвовал прогулкой на свежем воздухе и лицезрением природы, чем книгой. Книги были его миром. В Линце он, чтобы иметь возможность достать любую нужную книгу, записался сразу в три библиотеки. В Вене он посещал придворную библиотеку, и притом настолько часто, что я однажды поинтересовался у него, не собирается ли он перечитать всю библиотеку, за что он грубо отчитал меня. Однажды он привел меня в чи­тальный зал библиотеки. Я был потрясен количеством книг, которыми были уставлены все стены, и спросил, как он выбирает нужную книгу из всего этого многооб­разия. Он попробовал объяснить мне, как пользоваться каталогом, но я только еще больше запутался. Когда он читал, его ничто не могло оторвать от книги. Но иногда он отвлекался сам. Если книга захватывала его, он начи­нал говорить о ней. Мне приходилось терпеливо слу­шать независимо от того, интересовала меня тема или нет».

Добавлю, что Гитлер уже тогда достаточно владел французским и английским языками, чтобы читать на них книги и периодику и смотреть фильмы в кинотеат­рах. Вообще же человек, стремящийся целиком за­мкнуться в мире книг, вполне может стать опасным для окружающих, что блестяще подтвердил Гитлер своим примером. Книгочеи, живущие в мире литературных фантазий и желающие перестроить реальный мир по книжному образцу и подобию — для придания миру совершенных, по их мнению, форм, способны на самые жуткие преступления. Особенно если образцами служат антисемитские памфлеты и сочинения о превосходстве какой-либо расы или народа.

Как мы убедились, Гитлер мог быть усердным и упор­ным в достижении цели, которая по-настоящему его ув­лекала. Он нравился окружающим, в том числе женщи­нам самого разного возраста. Молодой Адольф был веж­ливым и предупредительным, что называется, вполне вменяемым человеком. Никто бы тогда не заподозрил в нем будущего губителя миллионов людей. И жаль, что все хлопоты добрых женщин так и не увенчались успе­хом. Как знать, будь он великим художником или вели­ким архитектором масштаба Ле Корбюзье или Антонио Гауди, возможно, его честолюбие было бы удовлетворено и он не ударился бы в политику... Правда, шансы на такое развитие событий были ничтожны, а уж стать святым Гитлеру точно не грозило ни при каких обстоятельствах.

Тем временем по рекомендации Роллера, которого он впоследствии назвал одним из своих учителей, Гитлер на­чал брать уроки искусства у венского скульптора Пан­хольцера, не оставляя мысли поступить в академию. Од­нако на экзаменах осенью 1908 года все на то же отделе­ние живописи он провалился уже в первом туре, получив «неуд» по композиции. До демонстрации картин, создан­ных по наставлениям Панхольцера, дело даже не дошло.

После неудачи с экзаменами Гитлер съехал с прежней квартиры на Штумпераллее, 29 и не оставил своего ново­го адреса никому, в том числе Августу Кубичеку, удачно поступившему в консерваторию. Как вспоминал Кубичек, «Гитлер был отвергнут миром и оттого стал неурав­новешенным». В этом уходе от всех родных и знакомых был и свой плюс. Австрийское военное ведомство так и не сыскало кочующего по Вене Гитлера, чтобы призвать его в императорско-королевскую армию. Но наивно бы­ло бы объяснять подобный образ жизни Гитлера тем, что он хотел всеми способами избежать военной службы. Нет, как мы скоро убедимся, Гитлер в дальнейшем пошел добровольцем — правда, не в австрийскую, а в герман­скую армию — и показал себя умелым и храбрым солдатом. Скорее причина заключалась в состоянии его души, которая переживала потрясение из-за крушения надежд на карьеру профессионального художника или архитек­тора и требовала уединения.

Какое-то время Адольф зарабатывал на жизнь трудом художника-самоучки. Он рисовал венские пейзажи и продавал их туристам и горожанам, иногда писал порт­реты по заказу прохожих. Он вполне освоил к тому вре­мени технику портретной живописи. Но портреты прода­вались гораздо хуже пейзажей, поэтому Гитлер чаще пи­сал пейзажи. Рисовал он и рекламные плакаты и буклеты, а порой даже давал консультации по архитектуре. Писал как маслом, так и акварелью. Рисовал чаще с фотогра­фии, чем с натуры, так как не хотел тратить время на то, чтобы рисовать, стоя на улице за мольбертом. Это было дольше и труднее.

В 1910 году у Гитлера произошел конфликт с его парт­нером по артистическому бизнесу Райнхольдом Ханишем. Гитлер заявил в полицейский комиссариат, что Ха­ниш украл у него акварель стоимостью в 9 крон и присво­ил выручку от продажи другой акварели — в 19 крон. Незадачливый партнер в результате был осужден на семь дней тюрьмы. Впоследствии Ханиш распространял о Гит­лере разного рода порочащие небылицы, которыми позд­нее охотно пользовались политические противники и био­графы фюрера. После 1933 года Ханиш выдавал свои рисунки за гитлеровские и бойко продавал их коллекци­онерам. Эти сплетни не прошли бедняге даром. Сразу по­сле аншлюса Австрии Ханиш был арестован гестапо и, по одним данным, умер во время следствия от воспале­ния легких, а согласно другим — повесился.

После того как Гитлер расстался с Ханишем, он стал продавать свои картины самостоятельно, и довольно удачно. Он работал по строго определенному расписа­нию: ежедневно в первой половине дня писал по одной небольшой акварели (реже — картины маслом), а во вто­рой половине дня ходил по потенциальным покупателям и заказчикам. В это время он зарабатывал достаточно денег, чтобы уже в мае 1911 года отказаться от ежемесячной пенсии в 25 крон по случаю потери кормильца (причи­тавшейся ему еще на протяжении двух лет) в пользу сво­ей сестры Паулы.

По иронии судьбы среди покупателей гитлеровских акварелей было немало евреев из числа венских коммер­сантов и интеллигенции. В их числе были и те, кто поку­пал картины главным образом для того, чтобы поддер­жать молодого талантливого художника. Четверть века спустя Гитлер с лихвой отблагодарил их за это участие.

В целом коммерческой живописью в Вене Гитлер зани­мался не слишком усердно, зарабатывая ровно столько, сколько хватало на более или менее сносное существова­ние, но никак не больше. Он предпочитал иметь досуг для чтения. В Вене будущий фюрер впервые начал инте­ресоваться политикой и проникся лютой ненавистью к евреям и стойкой нелюбовью — к дунайской монархии. Эти чувства подогревались тем, что живописная халтура ради денег в глубине души претила Гитлеру. Он считал се­бя непризнанным великим художником, чьи картины до­стойны украшать лучшие галереи мира. Позднее, уже в годы Второй мировой войны, фюрер уверял своих собе­седников в ставке «Вольфшанце» (она располагалась в Растенбурге, в Восточной Пруссии), что, если бы не на­чалась Первая мировая война, то он бы стал одним из первых архитекторов Германии, если вообще не самым первым.

Вену, в отличие от Линца, Гитлер так и не полюбил по-настоящему. Она была для него слишком космополитич­ным городом, давно утратившим подлинный «герман­ский дух». Вот к Линцу он на всю жизнь сохранил самые теплые чувства и после победы во Второй мировой войне мечтал сделать его самым красивым немецким городом на Дунае и рассчитывал возвести там ряд монументаль­ных зданий по собственным проектам. Фюрер мечтал по­сле победы поселиться там навсегда, отойти от государст­венных дел и жить в уединении, предаваясь размышлени­ям об историческом предназначении германской расы и благотворной силе искусства. Впрочем, эти мечты представляли собой несбыточные фантазии, и фюрер по­нимал это. В то же время за многими зданиями Вены на­чала XX века Гитлер признавал несомненные эстетичес­кие достоинства. Например, здание Венской оперы он называл «самым изумительным оперным зданием мира».

Все-таки Гитлер не считал Вену подлинной столицей германского народа, несмотря на ее неоспоримые культур­ные богатства и многовековую традицию, не считал и Мюнхен, куда он переехал в 1913 году, — только Берлин! С самого начала он мыслил себя политиком Великой Гер­мании, включающей в свой состав Австрию, Судеты и все иные германские земли, не удовлетворяясь Малой Герма­нией, какую объединил Бисмарк в 1871 году в составе Гер­манской империи. В «застольном разговоре» в «Вольфшанце» (ставка вблизи Растенбурга в Восточной Пруссии) 11 марта 1942 года Гитлер утверждал: «Берлин станет миро­вой столицей, сравнимой лишь с Древним Египтом, Вави­лоном или Римом». И готовился осуществить в столице Тысячелетнего Рейха собственные грандиозные архитек­турные замыслы. А когда три года спустя эти планы потер­пели полный крах, фюрер именно в Берлине предпочел свести счеты с жизнью. Но до этого было еще далеко.

Кстати, архитектурные пристрастия Гитлера в дальней­шем тесно сплелись с представлениями о превосходстве германской нации над всеми другими и даже вылились в бесчеловечные планы разрушить другие столицы, что­бы ни один архитектурный ансамбль не мог превзойти архитектуру Нового Берлина, здания и памятники кото­рой предполагалось возвести после окончательной побе­ды германского оружия. Эти варварские планы были ре­ализованы только по отношению к Варшаве после подав­ления Варшавского восстания 1944 года. Польская столица была буквально стерта с лица земли. Но по отно­шению к столицам других государств — противников Гер­мании Гитлер вынашивал столь же чудовищные замыслы. В той или иной степени обсуждались планы уничтожения Москвы, Ленинграда, Парижа... Альберт Шпеер, бывший личный архитектор Гитлера и министр вооружений, вспоминал, как вскоре после капитуляции Франции Гит­лер осматривал Париж и под впечатлением увиденного разразился следующей сентенцией: «Приготовьте указ о возобновлении строительных работ в Берлине... Разве Париж не прекрасный город? Но Берлин должен стать еще лучше! Прежде я часто задумывался над тем, что, мо­жет быть, Париж следует разрушить». Гитлер произносил эти слова с таким спокойствием, как будто речь шла о чем-то обычном и вполне приемлемом. «Когда мы за­кончим свои строительные дела в Берлине, Париж станет только тенью. Так зачем же разрушать его!»

Только в отношении Вены и Праги, которые Гитлер считал исконно германскими городами и неотъемлемой частью Великогерманского Рейха, подобных планов все­общего разрушения у фюрера никогда не существовало.

Как заметил Шпеер, у Гитлера были нераздельны «вера в свое политическое призвание и страсть к архитектуре». Свидетельством этого архитектор фюрера считал два эс­киза, которые Гитлер сделал в 1925 году, когда, как каза­лось многим, он вроде бы потерял всякие надежды на ус­пешную политическую карьеру. Данные эскизы доказы­вали, что будущий фюрер сохранил веру в то, что когда-нибудь сможет увенчать свои государственные свершения Триумфальной аркой и Народным домом с гигантским куполом. На гранитной Триумфальной арке он собирался выбить имена всех 1 800 000 немцев, пав­ших в Первой мировой войне.

Что же касается таланта Гитлера как художника, то на этот счет сохранились несколько достаточно высо­ких и беспристрастных оценок. Так, британский режис­сер и художник Эдвард Гордон Крэг, по своим политиче­ским убеждениям решительный противник Гитлера, по­сле знакомства с его акварелями периода Первой мировой войны записал в дневнике, что считает эти рабо­ты заметным достижением в искусстве. А один из идеоло­гов национал-социализма Альфред Розенберг в пред­смертных записках в Нюрнберге, где вряд ли был смысл лукавить и уж во всяком случае специально хвалить Гит­лера, утверждал, что гитлеровские акварели, сделанные во Франции, свидетельствуют о «природном таланте, умении подмечать самое существенное и ярко выражен­ном художественном чутье». Косвенным свидетельством того, что Гитлер был очень неплохим художником, слу­жит тот факт, что многие его акварели их владельцы бе­режно сохраняли на протяжении десятилетий задолго до того, как их автор стал известным политическим дея­телем. Но ни одной не то что великой, но сколько-нибудь запоминающейся картины Гитлер так и не создал. Может быть, потому, что никогда не сосредоточивался исключи­тельно на живописи, и тем более — на попытке написать хотя бы одну картину по гамбургскому счету.

Зато в истории Гитлер создал свою великую и страш­ную картину, воплотившую в себе вселенские бедствия Второй мировой войны.

Что же касается занятий Гитлера архитектурой, то и в венский период, и позднее они, естественно, ограни­чивались эскизами. Для создания полноценного проекта у фюрера не хватало специальных технических и матема­тических знаний. Он рисовал монументальные сооруже­ния в стиле неоклассицизма, популярного во второй по­ловине XIX и начале XX века. Не случайно в 1938 году на открытии выставки архитектуры и художественных реме­сел в Мюнхене Гитлер с пафосом заявил: «Каждое вели­кое время находит выражение в своих строениях. Народы переживают великие времена внутри себя, но эти време­на проявляют себя и вовне. И все эти проявления более убедительны, чем произнесенное слово: это слово в кам­не... Эта выставка знаменует собой начало нового време­ни. В ней мы видим документы начала новой эпохи... Со времен создания наших соборов мы впервые наблю­даем здесь действительно великую архитектуру — не ту, которая потребляет сама себя, служа повседневным нуж­дам, а ту архитектуру, которая выходит далеко за рамки повседневности и ее запросов. Она может выдержать критическую проверку тысячелетий и на многие тысячи лет стать гордостью нашего народа, создавшего эти про­изведения... Есть вещи недискуссионные. К ним отно­сятся вечные ценности. Кто может измерить их, прило­жив к делу жизни великих и одухотворенных Богом натур свой мелкий повседневный рассудок? Великие художни­ки и зодчие имеют право на то, чтобы быть избавленны­ми от критического созерцания со стороны ничтожных современников. Окончательную оценку этим произведе­ниям дадут века, а не мелкие повседневные явления... Здесь собраны архитектурные достижения, которые име­ют вечную ценность и которые по человеческим измере­ниям будут стоять вечно, нерушимо в своей непреходя­щей красоте и гармонии форм!»

Архитектуру, живопись, искусство и культурные цен­ности вообще Гитлер ставил не только выше повседнев­ной реальности, но и гораздо выше пафоса политической борьбы и военного героизма. И первые годы своей созна­тельной жизни он собирался стать свободным художни­ком, а вовсе не политиком, чтобы иметь возможность со­зидать действительно вечные ценности. Но Первая миро­вая война круто изменила его жизненные планы, равно как и судьбы сотен миллионов людей во всем мире. По­сле 1918 года Гитлер стал мечтать об основании великого государства германской расы, которое будет господство­вать в мире и создаст условия для творения выдающихся памятников культуры германским народом. Памятники же других народов надо было либо уничтожить, либо, в лучшем случае, превратить в оправу для настоящих гер­манских бриллиантов.

Вспоминая Вену, Гитлер говорил своим собеседникам в «Вольфшанце» в январе 1942 года: «Я стал политиком против своей воли. Политика для меня лишь средство до­стижения поставленной цели. Есть люди, которые счита­ют, что мне будет трудно отказаться от этого рода деятель­ности. Нет! Это будет самый счастливый день моей жиз­ни, когда я уйду из политики и оставлю за спиной все заботы, мучения и огорчения. Я сделаю это, как только после окончания войны решу свои политические задачи. 5-10 лет после этого я буду приводить в порядок и запи­сывать свои мысли. Войны приходят и уходят. Единст­венное, что остается, это культурные ценности. Отсюда и моя любовь к искусству. Музыка, архитектура — разве jto не те силы, которые указывают путь грядущему чело­вечеству?»

Гитлер мечтал, что после военной победы над своими противниками Германия сможет одержать над ними не менее важную культурную победу, возведя здания, мосты и арки, создав симфонии и оперы, способные по­трясти мир.

А свое архитектурное кредо Гитлер сформулировал в книге «Моя борьба»: «То, что в античности находило свое выражение в Акрополе или Пантеоне, в Средневеко­вье облачилось в формы готического собора. Эти мону­ментальные сооружения возвышались подобно гигантам над мешаниной фахверковых (одно- и двухэтажных до­мов, сделанных из деревянных брусчатых каркасов, за­полненных камнем, кирпичом или глиной. — Б. С.), де­ревянных и кирпичных домов средневекового города и становились символами, которые и сегодня, когда с ни­ми вровень встают многоэтажные дома, определяют ха­рактер и облик городов. Соборы, ратуши и крытые рын­ки, равно как и оборонительные крепостные башни, — это видимые признаки концепции, которая по своей сути является античной. Насколько же жалким стало сегодня соотношение между государственными и частными пост­ройками. Если Берлину выпадет судьба Рима, то потомки с удивлением узнают, что самыми грандиозными творе­ниями нашего времени и самым характерным выражени­ем культуры наших дней были магазины нескольких ев­реев и отели нескольких компаний».

Гитлер мечтал об огромных общественных зданиях — зримом воплощении мощи Германского государства. В юности его раздражали высокие здания в Вене — это были особняки или частные магазины, нередко принад­лежащие евреям и своим великолепием конкурирующие с государственными учреждениями. Уже тогда будущий фюрер воспринимал евреев как народ антигосударствен­ный, начисто лишенный германского духа, размываю­щий национальную идентичность немцев, а потому слу­жащий препятствием к реализации идеи Великогерманского Рейха. В состав Рейха должны были войти все немцы, все германские народы, тогда как прочие — пре­вратиться в зависимые от Рейха нации. Монументальный Народный дом в виде гигантского купола на украшенном гигантскими колоннами бетонном параллелепипеде, призванный украсить Берлин после победы, почти деся­тикратно превосходил по своим размерам рейхстаг. Гигантомания, свойственная архитектурным замыслам Гитлера, соответствовала его гипертрофированным пред­ставлениям о собственном величии и величии герман­ского народа, грандиозные свершения которого могли быть достойно увековечены только в гигантских зданиях и сооружениях, превосходящих все прежде существовав­шее на земле, в том числе и пирамиду Хеопса, которую прежде всего и должен был затмить Народный дом. На его возведение должны были пойти богатства и рабо­чие руки побежденных народов. Это здание, вмещавшее по проекту от 150 до 180 тысяч человек, должно быть вы­ше, шире и объемнее любой другой постройки в мире. Победители могли бы проследить, чтобы никто в мире не попытался бы даже повторить это восьмое чудо света. Диаметр Народного дома должен был составить 250 мет­ров, высота — 220 метров (из них 122 метра приходилось на купол). В куполе было предусмотрено отверстие для света диаметром 46 метров. Фюрер мыслил начать стро­ить это здание после победы, как он думал в начале вой­ны — не позднее 1943 года, а завершить к 1950 году. Гит­леру и в страшном сне не снилось, что уже в 1945 году в Берлине благодаря англо-американским бомбардиров­кам и работе советской артиллерии расчистится гигант­ская строительная площадка для доброго десятка Народ­ных домов, а целых зданий почти не останется.

Кстати, построивший модель Народного дома главный архитектор Рейха, а потом министр вооружений Альберт Шпеер утверждал, уже выйдя из тюрьмы Шпандау в 1966 году: «Я не могу исключить, что Гитлер... был бы заметной фигурой в ряду других архитекторов. У него ведь был талант». Интересно, что идея Гитлера по пере­крытию купольных сооружений с помощью стальных и железобетонных конструкций оказалась плодотворной и была позднее освоена конструкторами мостов.

Свое пристрастие к гигантским архитектурным фор­мам Гитлер объяснял Шпееру уже после прихода к власти следующим образом: «Почему всегда самое большое? Я делаю это затем, чтобы вернуть каждому отдельному немцу чувство собственного достоинства. Чтобы в сотне различных областей сказать каждому: мы ни в чем не ус­тупаем другим народам, напротив, мы равны любому из них». 9 сентября 1937 года фюрер заложил первый ка­мень Нюрнбергского стадиона на 400 тысяч мест, пред­назначенного для партийных форумов. Этому проекту, стоимость которого оценивалась в четверть миллиарда марок, как и другим великим стройкам Третьего Рейха, положила конец Вторая мировая война.

 

 

Гитлер в Первой моровой войне

 

 

24 мая 1913 года Гитлер покинул Вену и переехал в Мюнхен, где поселился в квартире портного и торговца Йозефа Поппа на Шляйсхаймерштрассе. На жизнь он за­рабатывал по-прежнему коммерческой живописью. В столице Баварии его в конце концов по наводке мюн­хенской полиции разыскали австрийские военные влас­ти. До этого же он жил в баварской столице вполне без­бедно, даже лучше, чем в Вене. Да и контакт с австрий­ским военным ведомством, как оказалось, никаких неприятностей Гитлеру не принес. Вообще жизнь в Мюн­хене накануне Первой мировой войны он впоследствии называл счастливым временем.

19 января 1914 года полицейские доставили Гитлера в ав­стрийское консульство. В связи с этим он направил письмо с налоговой декларацией в магистрат Линца, который тре­бовал его явки для отбытия воинской повинности. Гитлер писал: «Я зарабатываю как свободный художник только для того, чтобы обеспечить себе дальнейшее образование, так как совершенно лишен средств (мой отец был государ­ственным служащим). Добыванию средств к существова­нию я могу посвятить только часть времени, так как все еще продолжаю свое архитектурное образование. Поэтому мои доходы очень скромны, их хватает только на то, чтобы прожить. В качестве доказательства прилагаю свою налого­вую декларацию и прошу вновь возвратить ее мне. Сумма моего дохода указана здесь в размере 1200 марок, причем она скорее завышена, чем занижена (интересно было бы поглядеть на человека, который завышает свои доходы в налоговой декларации. — Б. С.), и не надо полагать, что на каждый месяц приходится ровно по 100 марок».

Гитлер явно прибеднялся, стремясь разжалобить чи­новников родного города: авось посочувствуют и решат, что бедного художника можно и не забирать в армию. И своей цели Адольф добился. В сообщении консульства о визите Гитлера, посланном в Вену и Линц, говорилось: «По наблюдениям полиции и по личным впечатлениям, изложенные в прилагаемом оправдательном заявлении данные полностью соответствуют истине. Он также яко­бы страдает заболеванием, которое делает его непригод­ным к военной службе... Поскольку Гитлер произвел благоприятное впечатление, мы пока отказались от его принудительной доставки и порекомендовали ему непре­менно явиться 5 февраля в Линц на призывную комис­сию... Таким образом, Гитлер выедет в Линц, если магис­трат не сочтет нужным учесть изложенные обстоятельст­ва дела и его бедность и не даст согласие на проведение призывной комиссии в Зальцбурге».

На самом деле 100 марок, с учетом реального масштаба цен, было больше, чем месячный заработок Гитлера в Ве­не, составлявший 60—65 крон. Ведь цены в Мюнхене бы­ли существенно ниже венских. Кстати, начинающий бан­ковский служащий в Мюнхене в то время зарабатывал всего 70 марок в месяц.

В Вене, для того чтобы каждый день обедать в рестора­не, требовалось 25 крон в месяц, а в Мюнхене — 18—25 ма­рок. Самая плохонькая комната в Вене стоила 10—15 крон, а за хорошую меблированную комнату с отдельным вхо­дом в Мюнхене Гитлер платил всего 20 марок. За вычетом расходов на завтраки и ужины у него оставалось в месяц не менее 30 марок на другие нужды, тогда как в Вене сво­бодных денег у него практически не оставалось. А по­скольку Гитлер был неприхотлив, у него даже, судя по всему, накопились кое-какие сбережения. В 1944 году он признался своему личному фотографу Генриху Хоффману, что в 1913—1914 годах в Мюнхене ему было нужно не более 80 марок в месяц.

Как и в Вене, в Мюнхене Гитлер был очень одинок. Можно допустить, что и там, и там у него были мимолет­ные связи с женщинами, но ничего конкретного на этот счет до сих пор неизвестно. Окружающие смотрели на Гитлера как на чудака, что его ничуть не задевало. Он по-прежнему много читал, причем не только книги по искусству и философии, но и труды по военному делу, словно предчувствуя, что вот-вот грянет мировая война.

При этом Гитлер хорошо, со вкусом одевался и часто вечерами общался в кафе и пивных с людьми искусства— такими же, как он, художниками, поэтами и музыканта­ми второго-третьего ряда, не получившими обществен­ного признания. Он охотно обсуждал не только культур­ные, но и политические темы и обнаружил необыкновен­ный дар убеждения собеседников — впоследствии многие из них вступили в национал-социалистическую партию. Но близко он ни с кем не сходился и никому не открывал душу, в том числе, как мы увидим дальше, и любимым женщинам.

5 февраля 1914 года Гитлер отправился на призывную комиссию в Зальцбург. Власти Линца приняли во внима­ние его мнимую бедность и разрешили проходить при­зывную комиссию в Зальцбурге, который находился го­раздо ближе к Мюнхену. Комиссия признала его «негод­ным к строевой и вспомогательной службе ввиду слабого телосложения» и освободила от отбывания воинской по­винности. Гитлер отнюдь не собирался манкировать ис­полнением своего воинского долга, но предпочел сделать это в рядах баварской, а не австрийской армии. Как раз в дни его приезда в Мюнхен разразился скандал, связан­ный с делом Альфреда Редля. В ночь на 25 мая 1913 года в Вене покончил с собой полковник австро-венгерского Генштаба Редль, разоблаченный как русский шпион. Зная о его гомосексуальных наклонностях, российская разведка путем шантажа заставила его выдать план стра­тегического развертывания императорско-королевской армии. Случай с Редлем был расценен Гитлером как сви­детельство разложения австро-венгерской армии и подкрепил его убеждение не служить в ней. В книге «Моя борьба» он признавался: «Я покинул Австрию в первую очередь по политическим причинам. Я не хотел воевать за габсбургское государство». Немецкий историк Вернер Мазер так характеризовал позицию Гитлера: «Он не хочет служить в одной армии с чехами и евреями, воевать зa габсбургское государство, но всегда готов умереть зa Германский Рейх». Гитлер был горячо убежден, что Ав­стро-Венгрия давно уже «перестала быть германским го­сударственным образованием», что в дунайской монар­хии единственными носителями идеи тесного союза с Германией «остались только Габсбурги и немцы. Габс­бурги из расчета и по необходимости, а немцы вследствие доверчивости и политической глупости». Он не сомне­вался, что внутренняя нестабильность приведет к скоро­му распаду габсбургской империи. И уже тогда, в Мюнхе­не, Гитлер не раз говорил, что «будущее немецкой нации зависит от уничтожения марксизма».

1 августа 1914 года Германия объявила войну Франции и России, а уже 16 августа Гитлер в Мюнхене вступил до­бровольцем в баварский 16-й резервный пехотный полк. Свои чувства в момент получения известия о начале вой­ны в книге «Моя борьба» он передавал следующим образом: «Те часы стали для меня как бы избавлением от не­приятных воспоминаний юности. Я не стыжусь... при­знаться, что от охватившего меня восторга упал на колени и от всего сердца возблагодарил небеса за то, что мне даровано счастье жить в такое время».

8 октября 1914 года рядовой 6-го рекрутского запасно­го батальона 16-го Баварского пехотного полка Адольф Гитлер принес присягу сначала королю Баварии Людви­гу III, а затем, как австрийский подданный, своему импе­ратору Францу-Иосифу I. А уже в середине октября он в составе 1-й пехотной роты 16-го полка оказался на За­падном фронте. Свои первые боевые впечатления во Фландрии во время сражения под Ипром Гитлер описал наиболее подробно в феврале 1915 года в письме своему мюнхенскому товарищу асессору Эрнсту Хеппу. Это наиболее подробная зарисовка «окопной правды», вышед­шая из-под пера фюрера: «Уже 2 декабря я получил Же­лезный крест. Возможностей для его получения, слава бо­гу, было более чем достаточно. Наш полк попал не в ре­зерв, как мы думали, а уже 29 октября с утра был направлен в бой, и вот уже три месяца мы не даем им по­коя ни на минуту — если не в наступлении, так в оборо­не. После очень красивого путешествия по Рейну мы 31 октября прибыли в Лилль. Уже в Бельгии были замет­ны признаки войны. Лёвен был весь в развалинах и пожа­рищах... Где-то около полуночи мы вошли наконец в Лилль... Днем мы немного занимались боевой подго­товкой, осматривали город и главным образом восхища­лись колоссальной военной машиной, которая во всей красе разворачивалась на наших глазах и наложила отпе­чаток на весь Лилль. Ночью мы пели песни, некоторые из нас в последний раз. На третью ночь в 2 часа вдруг объ­явили тревогу, и в 3 часа мы двинулись на сборный пункт. Никто из нас толком ничего не знал, однако мы решили, что это учебная тревога... Где-то в 9 часов мы останови­лись в каком-то дворцовом парке. Два часа привала, а по­том опять в путь до 8 часов вечера... После долгих мы­тарств добрались до разбитого крестьянского подворья и устроили привал. Той ночью мне пришлось стоять на часах. В час ночи снова объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись маршем. Перед этим пополнили боепри­пасы. Пока мы ожидали приказа двигаться вперед, мимо нас проехал на коне майор Цех: завтра мы идем в атаку на англичан. Все радуются: наконец-то. Сделав это объ­явление, майор занял свое место во главе колонны и по­шел пешком. В 6 часов утра мы около какой-то гостини­цы встречаемся с другими ротами, а в 7 часов все и начи­нается. Мы повзводно проходим через расположенный справа от нас лес и в полном порядке выходим на луг. Пе­ред нами вкопаны четыре орудия. Мы занимаем за ними позиции в больших окопах и ждем. Над нами уже свистит первая шрапнель и срезает деревья на опушке, как соло­мины. Мы с любопытством глядим на все это. У нас еще нет настоящего чувства опасности. Никто не боится, все ждут команды «В атаку!». А дела становятся все хуже. Го­ворят, что уже есть раненые. Слева появляются 5 или молодчиков в мундирах цвета глины, и мы вопим от ра­дости. 6 англичан с пулеметом. Мы смотрим на конвои­ров. Они гордо шагают вслед за своей добычей, а мы все еще ждем и почти ничего не можем рассмотреть в адском дыму перед нами. Наконец команда «Вперед!». Мы рас­сыпаемся цепью и мчимся по полю в направлении не­большого хутора. Слева и справа разрывается шрапнель, свистят английские пули, но мы не обращаем на них вни­мания. Залегаем на десять минут, а потом опять вперед, бегу впереди всех и отрываюсь от взвода. Тут сообщают, что подстрелили взводного Штевера. «Вот так дела», — успеваю я подумать, и тут начинается. Поскольку мы на­ходимся посреди открытого поля, нужно как можно быс­трее бежать вперед. Капитан бежит впереди. Теперь уже падают и первые среди нас. Англичане направили на нас огонь пулеметов. Мы бросаемся на землю и медленно ползем по канаве.

Иногда мы останавливаемся, это означает, что кого-то опять подстрелили, и он не дает двигаться вперед. Мы выволакиваем его из канавы. Так мы ползем до тех пор, пока канава не кончается и опять надо выбираться на по­ле. Через 15—20 метров мы добираемся до большой лужи. Один за другим мы вскакиваем туда и занимаем позицию, чтобы отдышаться. Но залеживаться некогда. Быстро вы­бираемся и марш-марш к лесу, до которого примерно 100 метров. Там мы постепенно опять собираемся вместе. Лес уже сильно поредел. Теперь нами командует вице-фельдфебель Шмидт, отличный здоровенный парень. Мы ползем по опушке. Над нами свистят пули и осколки, и вокруг падают сбитые сучья и куски деревьев. Потом на опушке рвутся снаряды, поднимая облака камней, земли и песка и вырывая огромные деревья с корнями, а мы задыхаемся в желто-зеленом ужасном, вонючем ды­му. Вечно здесь лежать не имеет смысла, если уж поги­бать, так лучше в поле. Тут подходит наш майор. Мы снова бежим вперед. Я прыгаю и бегу изо всех сил по лугу, че­рез свекольные грядки, перепрыгиваю через окопы, пе­релезаю через проволоку и кустарниковые загороди и вдруг слышу впереди крики: «Сюда, все сюда». Передо мной длинная траншея, и через мгновение я спрыгиваю в нее. Передо мной, за мной, слева и справа туда же пры­гают и другие. Рядом со мной вюртембержцы, а подо мной мертвые и раненые англичане. Вюртембержцы за­няли траншею уже раньше нас. Теперь становится ясно, почему мне было так мягко спрыгивать. В 240—280 метрах слева от нас видны еще английские окопы, а справа доро­га... которая находится в их руках. Над нашей траншеей беспрерывный железный град. Наконец в 10 часов начи­нает работу наша артиллерия. Пушки бьют одна за дру­гой, 1, 2, 3, 4-я и т. д. То и дело перед нами снаряд попа­дает в английские окопы. Англичане выскакивают как из муравейника, и мы снова бежим в атаку.

Моментально проскакиваем поле и после рукопаш­ной, которая местами была довольно кровавой, выбиваем их из окопов. Многие поднимают руки. Всех, кто не сда­ется, мы приканчиваем. Так мы освобождаем траншею за траншеей. Наконец выбираемся на большую дорогу. Слева и справа от нас молодой лес. Входим в него. Выго­няем оттуда целые своры англичан. Наконец доходим до места, где лес кончается и дорога идет дальше по чистому полю. Слева стоят какие-то хутора, которые еще заняты противником, и по нас открывают оттуда ужасный огонь. Люди падают один за другим. И тут появляется наш май­ор, храбрый как черт. Он спокойно курит. Вместе с ним его адъютант лейтенант Пилоти. Майор быстро оценива­ет обстановку и приказывает сосредоточиться слева и справа от дороги и приготовиться к атаке. Офицеров у нас уже нет, да и унтер-офицеров почти не осталось. Поэтому все, кто еще в состоянии, вскакивают и бегут за подкреплением. Когда я во второй раз возвращаюсь с группой отколовшихся вюртембержцев, майор с про­стреленной грудью лежит на земле. Вокруг него куча тру­пов. Теперь остается только один офицер, его адъютант. В нас клокочет ярость. «Господин лейтенант, ведите нас в атаку», — кричат все. Мы движемся через лес слева от дороги, по дороге не пройти. Четыре раза мы поднима­емся в атаку — и четыре раза вынуждены отойти. Изо всей моей команды кроме меня остается всего один человек. Наконец и он падает. Мне отрывает выстрелом рукав кителя, но каким-то чудом я остаюсь живым и здо­ровым. В 2 часа мы идем наконец в пятую атаку и на этот раз занимаем опушку леса и хутор. Вечером в пять часов мы собираемся вместе и окапываемся в 100 метрах от до­роги. 3 дня идут бои, пока наконец на третий день мы не опрокидываем англичан. На четвертый день марширу­ем назад... Только там мы оценили, насколько тяжелы на­ши потери. За 4 дня наш полк сократился с трех с поло­виной тысяч человек до 600 человек (своему мюнхенско­му квартирному хозяину Й. Поппу Гитлер еще в декабре 1914 года писал, что в полку из 3600 человек осталось 611. — Б. С.). Во всем полку осталось только 3 офицера, 4 роты пришлось переформировать. Но мы были горды тем, что опрокинули англичан. С тех пор мы постоянно на передовой. В Мессине меня в первый раз представили к Железному кресту, а в Витшете — во второй, на этот раз представление на меня... подписал господин подполков­ник Энгельхардт, наш полковой командир. 2 декабря я его наконец получил. Я теперь служу посыльным при штабе. Служба здесь немного почище, но зато и опаснее. В одном только Витшете в день первого наступления из нас восьмерых троих человек убило, а одного тяжело ранило. Нас, четверых оставшихся в живых, и раненого наградили. В тот раз эта награда спасла нам жизнь. Когда обсуждался список представленных к кресту, в палатку зашли 4 командира роты. Из-за тесноты нам четверым пришлось ненадолго выйти. Мы не простояли снаружи и пяти минут, как вдруг снаряд попал прямо в палатку, тя­жело ранил подполковника Энгельхардта, а все осталь­ные в штабе либо ранены, либо убиты. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Мы все просто обожали подполковника Энгельхардта.

К сожалению, надо заканчивать, и я прошу Вас, уважа­емый господин асессор, простить меня за плохой почерк. Я сейчас слишком нервничаю. День за днем мы с 8 часов утра до 5 часов вечера находимся под сильнейшим артил­лерийским огнем. Со временем это может испортить да­же самые крепкие нервы. За обе посылки, которые Вы, господин асессор, были так добры послать мне, выражаю Вам и Вашей дражайшей супруге самую сердечную благо­дарность. Я часто вспоминаю Мюнхен, и у каждого из нас только одно желание: чтобы как можно быстрее рассчи­таться с этими бандитами, чего бы это ни стоило, и чтобы те из нас, кому повезет снова вернуться на родину, увиде­ли ее очищенной от всякой иноземщины, чтобы благода­ря тем жертвам и страданиям, которые сотни тысяч из нас испытывают каждый день, и тем рекам крови, ко­торые проливаются в борьбе с международным заговором врагов, мы не только разбили внешних врагов Германии, но чтобы рухнул и внутренний интернационализм. Это важнее, чем любые завоевания территории. Все начнется с Австрии, как я всегда говорил».

Здесь звучит не только гордость военными успехами, но и искреннее сострадание к погибшим и раненым това­рищам. У Гитлера была вполне понятная ненависть к сво­им противникам, свойственная только что вышедшим из боя солдатам. Но у него уже тогда отчетливо проявля­лась ксенофобия, вылившаяся в стремление очистить Германию от «иноземцев» (в Германию он уже в ту пору включал Австрию).

Насчет потерь 16-го Баварского пехотного полка суще­ствуют данные официальных донесений. Согласно офи­циальному списку потерь, 29 октября 1914 года, в день «крещения огнем», в полку погибло 349 человек, а в пе­риод с 30 октября по 24 ноября 1914 года — еще 373 чело­века (основная часть — в начале октября и в начале ноя­бря, в период наиболее интенсивных боев). С учетом то­го, что раненых было, вероятно, примерно втрое больше, в строю к концу ноября действительно могло остаться около 600 человек. Так что приводимые Гитлером данные надо признать весьма точными. Всего же за войну 16-й полк потерял погибшими 3754 солдата, унтер-офицера и офицера.

Характерно, что в письме Гитлера Эрнсту Хеппу тезис кайзеровской пропаганды о международном заговоре против Германии переживается вполне искренне, и сам собой напрашивается вывод о необходимости параллель­но расправиться с «врагом внутренним» — интернацио­нализмом. Тем самым как бы предвосхищается родивша­яся в 1918 году легенда «об ударе кинжалом в спину» — о том, что именно «подрывная деятельность» социал-де­мократов привела к краху фронта и поражению Герма­нии. Самое же интересное то, что в этом письме уже в сжатом виде содержится программа будущей герман­ской экспансии, на случай поражения, которую надо бу­дет начать с Австрии. Как хорошо известно, именно ан­шлюс Австрии стал первой аннексией Гитлера — прелю­дией ко Второй мировой войне. И что еще весьма любопытно: англичан, «расово близкий» германскому народ, будущий фюрер по-простому именовал бандита­ми. Подобное чувство заставляет усомниться в реальнос­ти комбинаций англо-германского союза, которые рейхс­канцлеру Гитлеру потом приписывали как основопола­гающую идею нацистской внешней политики. Скорее это были чисто пропагандистски-дипломатические ма­невры.

Письмо Хеппу опровергает также широко распростра­ненное мнение, что только в 1919 году Гитлер ощутил по­литическую деятельность как свое призвание. Уже в этом письме мы совсем не видим художника, зато видим поли­тика-экстремиста с определенной программой действий.

И еще. Судя по описанию своего первого боя, Гитлер в нем непременно должен был убить кого-то из непри­ятельских солдат, и, скорее всего, не одного. Вероятно, кого-то он убил и в последующих боях — всего таких бо­ев на счету Гитлера было более 30. Зато после Первой ми­ровой войны глава Национал-социалистической рабочей партии Германии и фюрер германского народа своими руками больше не убил ни единого человека, предпочи­тая уничтожать миллионы людей одним росчерком пера.

О своих первых боях Гитлер 3 декабря 1914 года писал также Й. Поппу: «Мне присвоили ефрейтора, и я словно чудом остался жив, а после трехдневного отдыха все нача­лось сначала. Мы воевали в Мессине, а потом в Витшете. Там мы еще дважды ходили в атаку, но на этот раз было тя­желее. В моей роте осталось 42 человека, а во 2-й — 17. Сейчас пришел транспорт с пополнением всего 1200 чело­век. Меня уже после второго боя представили к Железно­му кресту. Но командира роты в тот же день тяжело рани­ло, и все спустили на тормозах. Зато я попал ординарцем в штаб. С тех пор я, можно сказать, каждый день рискую жизнью и смотрю смерти в глаза. Подполковник Энгельхардт затем уже сам представил меня к Железному кресту. Но в тот же день и он был тяжело ранен. Это был уже наш второй командир полка, так как первый (Лист, имя кото­рого получил полк. — Б. С.) погиб уже на третий день. На этот раз меня опять представил адъютант Айхельсдёрфер, и вчера, 2 декабря, я все-таки получил Железный крест. Это был самый счастливый день в моей жизни. Поч­ти все мои товарищи, которые тоже заслужили его, погиб­ли. Прошу Вас, дорогой господин Попп, сохранить газету, где написано о награждении. Мне хотелось бы, если Гос­подь Бог оставит меня в живых, сохранить ее на память... Я часто вспоминаю о Мюнхене и особенно о Вас, дорогой господин Попп... Иногда я так тоскую по дому».

В тот момент Гитлер, несомненно, верил в Бога, как и большинство солдат, которые на фронте ежедневно подвергаются смертельной опасности. И то. что, пробыв четыре года на фронте, уцелел, он приписал собственной богоизбранности. Провидение, думал Гитлер, сохранило его для великих дел. А два своих военных отпуска он про­водил в Шпитале — «родовом гнезде» Гитлеров. Веру в Бога Гитлер сохранил и в дальнейшем. Только это был не христианский всепрощающий и жертвенный Бог, а языческое Провидение, отмечающее своей печатью сильных и равнодушное и даже враждебное к слабым.

Военное прошлое навсегда осталось для фюрера сим­волом героического в его жизни. В книге «Моя борьба» Гитлер писал: «Добровольцы из полка имени Листа, мо­жет быть, и не умели воевать, но умирать они умели как старые солдаты. Это было только началом. Потом год шел за годом. Романтику первых боев сменили суровые военные будни. Энтузиазм постепенно охладел, и безу­держный восторг сменился страхом смерти. Настало вре­мя, когда в каждом боролись инстинкт самосохранения и чувство долга. Такая борьба происходила и во мне... Зи­мой 1915/16 года эта борьба закончилась. Безоговороч­ную победу в ней одержала воля. Если в первые дни я мог ходить в атаки со смехом и восторгом, то теперь я был по­лон спокойствия и решимости. И это осталось навсегда... Юный доброволец превратился в опытного солдата».

Гитлер был хорошим солдатом. Уже 1 ноября 1914 года ему присвоили звание ефрейтора. В этом же месяце он был переведен в штаб полка связным. Здесь Гитлер слу­жил до октября 1915 года, когда его перевели связным ко­мандира 3-й роты 16-го полка. 5 октября 1916 года во вре­мя битвы на Сомме Гитлер под Ле-Баргюром был ранен в бедро и почти три месяца провел в лазарете в Белитце, под Берлином. 17 сентября 1917 года за героизм, прояв­ленный в боях во Фландрии, ефрейтор Гитлер был на­гражден крестом за военные заслуги с мечами 3-й степе­ни. 9 мая 1918 года последовала новая награда — полко­вой диплом за выдающуюся храбрость в сражении при Фонтене. 4 августа 1918 года за участие во втором сраже­нии на Марне — последнем германском наступлении в Первой мировой войне — Гитлер удостоился своей выс­шей награды — Железного креста 1 -й степени. Этот ор­ден солдатам и унтер-офицерам жаловался весьма редко, так что ефрейтор должен был совершить нечто весьма выдающееся, чтобы заслужить его. 25 августа 1918 года Гитлер получил свою последнюю награду — знак служеб­ного отличия. А 15 октября 1918 года перенес тяжелое от­равление газами под Ла-Монтенем, и его участие в войне закончилось. Вплоть до 19 ноября он провалялся в прусском тыловом лазарете в Пазевальке, где на время даже потерял зрение. В дальнейшем был определен в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка.

Все отзывы о военной службе Гитлера, данные до 1923 года — времени его появления на политической аре­не, — исключительно положительные. Это позднее, и особенно после 1933 года, противники Гитлера тиражи­ровали версии, будто свои Железные кресты он получил по блату. Но, например, тот же адъютант полка Айхельсдёрфер в написанной в 1932 году истории 16-го Баварско­го резервного пехотного полка имени Листа отмечал, что Гитлер был весьма осмотрительным солдатом и настой­чиво уговаривал подполковника Энгельхардта поберечь себя, чтобы не попасть под огонь неприятеля.

Бывший командир 16-го полка подполковник фон Люнешлос весной 1922 года свидетельствовал, что «Гит­лер никогда не подводил и особенно хорошо подходил для поручений, непосильных для других ординарцев». А другой командир того же полка, генерал-майор Фрид­рих Петц, утверждал: «Гитлер... демонстрировал большую живость ума, физическую ловкость, силу и выносли­вость. Его отличали энергия и безоглядная смелость, с которой он в сложных ситуациях в бою шел навстречу опасности». Еще один полковой командир, риттер Макс Йозеф фон Спатни, вспоминал 20 марта 1922 года: «Очень неспокойный и тяжелый фронт (Северная Фран­ция, Бельгия), где постоянно действовал полк, предъяв­лял к каждому солдату самые высокие требования с точ­ки зрения самопожертвования и личной храбрости. В эгом отношении Гитлер представлял для всех окружаю­щих образец. Его личная энергия, образцовое поведение в любых ситуациях боя оказывали сильное воздействие на товарищей. Поскольку это сочеталось у него со скром­ностью и удивительной неприхотливостью, он поль­зовался глубочайшим уважением как солдат, так и ко­мандиров». А последний полковой командир Гитлера полковник граф Антон фон Тубёф, вручивший ему Железный крест 1-й степени, писал в мемуарах, что Гитлер «был неутомим в службе и всегда был готов прийти на по­мощь. Не было такого случая, чтобы он не вызвался доб­ровольцем на самое трудное и опасное дело, демонстри­руя постоянную готовность пожертвовать своей жизнью ради других и ради блага родины. Чисто по-человечески он был мне ближе всех среди солдат, и в личных беседах я восхищался его беспримерной любовью к родине, по­рядочностью и честностью во взглядах». Тубёф стал един­ственным офицером 16-го Баварского пехотного полка, которого Гитлер после прихода к власти произвел в гене­ралы.

В представлении к Железному кресту 1 -й степени, под­писанном подполковником фон Годином 31 июля 1918 года, отмечалось: «Будучи посыльным (Гитлер был самокатчиком, т. е. посыльным на велосипеде. — Б. С.), он являл собой в условиях и позиционной, и маневрен­ной войны пример хладнокровия и мужества и всегда вызывался добровольцем, чтобы в самых тяжелых ситуа­циях с величайшей опасностью для жизни доставить не­обходимые распоряжения. Когда в тяжелых боях обрыва­лись все линии связи, важнейшие сообщения, несмотря на все препятствия, доставлялись по назначению благо­даря неутомимому и мужественному поведению Гитлера. Гитлер награжден Железным крестом 2-й степени за бой при Витшете 2.12.1914 г. Я считаю, что он абсолютно до­стоин награждения Железным крестом 1-й степени».

Фриц Видеман, адъютант батальона, в котором служил Гитлер, на допросе у союзников 7 сентября 1948 года, ког­да надо было иметь определенное мужество, чтобы ска­зать хоть какое-то доброе слово о Гитлере, на вопрос о по­лучении Гитлером Железного креста 1-й степени ответил: «Он получил его по праву. Я сам составил первое пред­ставление». В полку же первое представление составил адъютант (начальник штаба) полка Гуго Гутман, еврей по национальности, что впоследствии придало делу допол­нительную пикантность. Кстати, в дальнейшем Гитлер не забыл Видемана. После прихода нацистов к власти, в 1934—1939 годах, тот руководил в личной канцелярии фюрера отделом, который занимался «письмами трудя­щихся», прошениями о помиловании и т. п. Потом Видеман стал дипломатом, готовил Мюнхенское соглашение, был германским консулом в Сан-Франциско и Шанхае, а на одном из Нюрнбергских процессов получил 28 меся­цев тюрьмы как «второстепенный нацистский преступ­ник».

Одним из подвигов, за которые Гитлер удостоился Же­лезного креста 1-й степени, было спасение жизни коман­диру 9-й роты 17 июля 1918 года. Во время боя к югу от Куртьези Гитлер увидел офицера, тяжело раненного американским осколком, и дотащил его до своих окопов. Еще один подвиг, в совокупности с другими потянувший на эту высокую награду, заключался в том, что Гитлер под обстрелом пробрался на позиции артиллерии и предотв­ратил открытие огня по своей пехоте.

Все перечисленные качества Гитлера-солдата, героя Первой мировой войны, по всей видимости, соответству­ют действительности. Не могли же все его начальники сговориться и петь дифирамбы никому не известному в тот момент ефрейтору!

Но, замечу, как раз эти качества, хладнокровие, энер­гия, бесстрашие, весьма полезны командиру. Почему же начальники, охотно и щедро награждавшие Гитлера кре­стами, так и не произвели его в офицерский чин и даже в унтер-офицерский? Тут таится какая-то загадка, кото­рую, возможно, никогда не удастся разгадать. На допросе в Нюрнберге тот же Ф. Видеман утверждал: «Мы не мог­ли обнаружить в нем командирских качеств. Говорят, что и сам Гитлер не хотел, чтобы его повышали».

Первая часть утверждения выглядит сомнительной. Как мы убедились, начальники назвали ряд качеств Гит­лера, которые могли пригодиться командиру на поле боя. А вот вторая часть вызывает доверие и хорошо объясняет, почему Гитлер не поднялся в чинах выше ефрейтора. По всей видимости, в тот момент он предпочитал, отда­вая дань своему характеру, занимать такую должность, где он мог самостоятельно, ни от кого не завися, ни от на­чальников, ни от подчиненных, проявить свою волю, энергию и смекалку. Должность посыльного его стопро­центно устраивала.

Но возможно, тут был еще один, сугубо интимный мо­мент. На фронте Гитлера посетила первая настоящая лю­бовь. А должность посыльного позволяла длительное время пребывать в одном и том же населенном пункте, где размещался штаб полка и где он имел возможность регулярно встречаться со своей любовницей.

Ее звали Шарлотта Лобжуа. Она родилась 14 мая 1898 года во французской деревне Секлен недалеко от бельгийской границы, в семействе мясника. Любовная связь между ней и Гитлером происходила в 1916—1917 го­дах. Шарлотта отличалась довольно легким поведением, мужчин и до Гитлера, и после Гитлера у нее было немало. Гитлер нарисовал ее портрет маслом, с которого на нас смотрит довольно миловидная, пухленькая девушка. В марте 1918 года Шарлотта родила от Гитлера сына Жа­на Мари, которому впоследствии дала фамилию Клемана Феликса Лоре, за которого в 1922 году, уже в Париже, вы­шла замуж. Только перед смертью, 13 сентября 1951 года, она сообщила сыну, что его отец — Адольф Гитлер. Ф. Видеман вспоминал в 1964 году: «Полк находился на пози­циях южнее Лилля, а штаб полка в Фурне, в доме нотари­уса. В те периоды, когда в сводках сообщалось: «На Запа­де без перемен», у наших посыльных, да и у всего штаба полка, жизнь была относительно спокойной. Гитлер жил в доме мясника Гомбера, где встречался с Шарлоттой Лобжуа. 26 июня 1940 года он вновь навестил свою преж­нюю квартиру, владельцем которой к этому времени стал мясник Кустенобль». Шарлотта следовала за Адольфом в различные пункты дислокации 16-го полка — в Премону, где они познакомились, затем в Фурн, Ваврен, родной Секлен, а затем в бельгийское местечко Ардойе. Квартир­ный хозяин Гитлера в Ардойе Йозеф Гутхальс вспоминал, как Гитлер рисовал по памяти «голых женщин». Однако мы до сих пор не можем сказать, была ли Шарлотта первой девушкой Гитлера, или он уже успел к тому времени приобрести сексуальный опыт в Вене и Мюнхене, а так­же в первые годы фронтовой жизни. Гораздо позднее, в ночь на 26 января 1942 года, фюрер заявил: «Счастье не­которых государственных деятелей, что они не были же­наты: иначе произошла бы катастрофа. В одном жена ни­когда не поймет мужа: когда в браке он не сможет уделять ей столько времени, сколько она требует... Когда моряк возвращается домой, то для него это не что иное, как за­ново праздновать свадьбу. После стольких месяцев отсут­ствия он может теперь несколько недель наслаждаться полной свободой! Со мной такого бы никогда не было. Меня бы жена встречала упреком: «А я?!» К тому же очень мучительно безропотно подчиняться воле жены. У меня было бы угрюмое, помятое лицо, или я бы перестал вы­полнять супружеские обязанности.

Поэтому лучше не жениться. Самое худшее — это то, что в браке стороны вступают между собой в юридичес­кие отношения, отсюда и претензии. Гораздо разумнее иметь любовницу. Никаких тягот, и все воспринимается как подарок. Разумеется, это относится только к великим людям.

Не думаю, что такой человек, как я, когда-нибудь же­нится. Он придумал себе идеал, в котором фигура одной женщины сочетается с волосами другой, умом третьей и глазами четвертой, и всякий раз сверяет новую знако­мую с ним (Гитлер словно цитирует гоголевскую «Же­нитьбу». — Б. С.). И выясняется, что идеала просто не су­ществует. Нужно радоваться, если девушка в чем-то од­ном очаровательна. Нет ничего прекраснее, чем воспитывать юное существо: девушка 18—20 лет податли­ва как воск. Мужчина должен уметь наложить на любую девушку печать своей личности. Женщина только этого и хочет.

Дочь, невеста моего шофера Кемпки, очень милая де­вушка. Но я не думаю, что они будут счастливы. Кемпку, кроме техники, ничего не интересует, а она умна и интел­лигентна.

Ах, какие есть красавицы!.. В Вене мне тоже довелось встречать много красивых женщин».

Следует признать, что местные жители не слишком жа­ловали гитлеровскую любовницу, которая к тому же впо­следствии пристрастилась к «зеленому змию». Одна из жительниц Ваврена, Луиза Дюбан, еще в 1977 году в бесе­де с В. Мазером с презрением отзывалась об «этой крес­тьянке», которая «вступила в связь с Гитлером и родила от него сына», да еще в доме ее, Дюбан, родственников. Она утверждала: «Здесь все Гитлера знали. Он повсюду бегал со своим мольбертом и писал свои картины. В июне 1940 года он еще раз приезжал сюда».

Кстати сказать, военные акварели Гитлера специалис­тами оценивались довольно высоко. В 1919 году в Мюн­хене он передал свои работы, главным образом периода войны, на отзыв известному художнику Максу Цеперу, который был настолько поражен их высоким уровнем, что попросил ознакомиться с картинами еще одного экс­перта — профессора Фердинанда Штегера, чтобы убе­диться, что не ошибся в своей оценке. И профессор Штегер подтвердил, посмотрев пейзажные акварели и писан­ные маслом портреты: «Совершенно уникальный талант».

В Первую да и во Вторую мировую войну связи немец­ких солдат и французских и бельгийских девушек были делом вполне обычным — и после них осталось довольно многочисленное потомство. Другое дело, что после осво­бождения соотечественники не жаловали как женщин, которые таким образом обеспечивали себе сравнительно безбедное существование в условиях оккупации, так и де­тей, рожденных от немецких военных. Поэтому матери старались записать им в отцы кого-нибудь из французов или бельгийцев и по возможности скрыть обстоятельства их рождения. Так и Шарлотта пыталась, когда уговорила некоего Фризона усыновить Жана Мари, утаить настоя­щее место рождения сына. В официальных документах значилось, что он родился 25 марта 1918 года в Себонкуре. Однако туда Шарлотта с родителями приехала только в конце 1918 года, когда немцы уже оставили это местеч­ко. В действительности сын Гитлера родился в Секлене.

В конце сентября 1917 года Гитлер навсегда расстался с Шарлоттой. Хотя поначалу ее беременность, похоже, не предвещала беды. На одной из своих картин Гитлер поставил точную дату — 27 июня 1917 года, что вообще-то делал очень редко. Не исключено, что он отметил та­ким образом день зачатия своего будущего ребенка. Воз­можно, сначала он хотел сына. Но уже в конце сентября 1917 года он резко порвал с Шарлоттой все отношения и, кстати, возобновил переписку со своими мюнхенскими корреспондентами, прервавшуюся на время романа с француженкой. Неизвестно, какая кошка пробежала между Адольфом и Шарлоттой. Быть может, Гитлеру, ве­рившему в собственное величие, казалось, что Шарлотта слишком уж примитивна для него, необразованна и не способна оценить всю глубину и неповторимость его мыслей. Хотя, с другой стороны, Гитлер не раз высказы­вался насчет того, что женщина не должна быть чересчур образованна. Так что, скорее всего, возможно, Гитлер просто решил пока что не обременять себя семейной жизнью, тем более с иностранкой, полагая, что это поме­шает его карьере, все равно — художественной или поли­тической. Не случайно 23 апреля 1942 года он говорил, ссылаясь на Фридриха Великого: «Если от немецкого солдата требуют готовности умереть без всяких условий, то он должен иметь возможность и любить без всяких ус­ловий». Вероятно, в тот момент, как и впоследствии, он не хотел связывать себя узами брака, равно как и вообще принимать на себя какие-либо обязательства, сковываю­щие его свободу воли.

Гитлер, безусловно, был волевым человеком и превы­ше всего ценил возможность управлять ситуацией. В этом плане даже его самоубийство стало актом подчи­нения себе обстоятельств в сугубо безвыходном положе­нии. Гитлер погиб так, что его дело стало символом веч­ности, и не позволил союзникам устроить над собой громкий судебный процесс.

Во всяком случае, уже в мае 1918 года от одного из со­служивцев он узнал, что его любовница родила от него сына в Секлене. И в дальнейшем он помнил о нем. Так, 8 ноября 1923 года он говорил соратнику по партии Мар­тину Мучману, что где-то во Франции или Бельгии нахо­дится портрет его работы, на котором запечатлена мать его сына (портрет отыскали уже после Второй мировой войны).

Осенью 1940 года иностранный отдел СД по приказу Гитлера разыскал в оккупированном Париже Шарлотту Лобжуа-Лоре и ее сына Жана Мари Лоре-Фризона (он был усыновлен неким предпринимателем Фризоном и одно время носил его фамилию). В октябре 1940 года Жан Мари, по его собственным воспоминаниям, был очень вежливо допрошен в штаб-квартире абвера в па­рижском отеле «Лютеция». Здесь также провели его ант­ропологическое обследование — на предмет соответствия критериям германской расы. Фюрер так и не решился вновь встретиться с бывшей любовницей и с сыном, ко­торого так никогда и не видел. Однако, по свидетельству лиц из его окружения, в частности Ф. Видемана, в 1940—1944 годах Гитлер неоднократно говорил, что очень хотел бы взять к себе своего сына. Но фюрер так и не решился на этот шаг. Возможно, не хотел признавать свою связь с представительницей пусть арийского, но не германского народа. Да и по отношению к Еве Бра­ун он оказался бы тогда в весьма двусмысленном положе­нии. Ведь Гитлер не раз повторял, что фюрер не может посвятить себя семейной жизни до достижения полной победы. А тут выясняется, что у него уже есть взрослый сын. Так или иначе, Гитлер решил остаться отцом всех немцев, а не одного полуфранцуза-полунемца Жан Мари Лоре, мать которого к тому же спившаяся певичка третье­разрядного кабаре в Париже (так Шарлотта зарабатывала на жизнь). Во всяком случае, во время оккупации Шар­лотта и ее сын находились под наблюдением немецкой военной администрации, которая следила, чтобы семью никак не притесняли. Наверное, играло роль и то, что Гитлер все же в определенной степени чувствовал вину перед бывшей любовницей, которую бросил в тот мо­мент, когда убедился, что она ждет от него ребенка (что­бы не быть связанным), и не хотел, чтобы она напомина­ла ему о таком неблагородном поступке. Кстати, сестра Евы Браун Ильза утверждала, что Гитлер ничего не сказал Еве о прежней любовнице и внебрачном сыне: «Если бы Ева знала об этом, она наверняка прожужжала бы все уши Гитлеру, что он должен соответствующим образом позаботиться о сыне и его матери».

В то время любовная связь с Шарлоттой Лобжуа, безус­ловно, не была главным делом будущего фюрера. Поэто­му вернемся к боевым будням ефрейтора Адольфа Гитле­ра. В качестве посыльного ему часто приходилось об­щаться с офицерами штаба полка, командирами рот и батальонов, и в его глазах они порой выглядели не с лучшей стороны. В конце 1944 года Гитлер вспоминал о нередких случаях: «...Командир на передовой получил открытку из дома, и кто-то должен был бежать среди бе­ла дня, чтобы доставить ему эту открытку, о которой тот узнал по телефону. Порой это стоило человеку жизни, да и для штабов возникала опасность, потому что днем сверху хорошо видно, кто куда идет. Просто идиотизм! Но только когда надавили сверху, это безобразие посте­пенно прекратилось. Точно так же было и с лошадьми. Тогда, например, чтобы привезти фунт масла, посылали подводу из Мессина в Фурн». В подобных рассуждениях нельзя не заметить здравого смысла, да и в солдатской смекалке Гитлеру не откажешь.

Конец участию Гитлера в боях Первой мировой насту­пил под Ла-Монтенем в середине октября 1918 года, за четыре недели до заключения перемирия. 19 ноября 1921 года в письме одному из знакомых он описал, как это было: «В ночь с 13 на 14 октября 1918 г. я получил сильное отравление горчичным газом, вследствие чего поначалу совершенно ослеп». Находясь в лазарете, сна­чала в баварском городе Оденаарде, а затем в Пазевальке в Померании, Гитлер боялся, что навсегда останется слепым и не сможет ни рисовать, ни заниматься политикой. А политическая ситуация тогда все больше занимала его. В том же письме от 19 ноября 1921 года Гитлер признавал­ся: «С флота постоянно поступали тревожные слухи, что там все бурлит... Мне казалось, что это скорее порожде­ние фантазии отдельных людей, чем действительное на­строение широких масс. В лазарете все говорили только о надеждах на скорое окончание войны, но никто не ду­мал, что она прекратится немедленно. Газеты я читать не мог... В ноябре общая напряженность начала нарастать. А потом вдруг как гром среди ясного неба пришла беда. Приехали матросы на грузовиках и начали призывать к революции. Вожаками в этой борьбе за «свободу, красо­ту и достоинство» жизни нашего народа оказались не­сколько евреев. Никто из них не был на фронте. Трое из этих «восточных» личностей (солдат Восточного фронта, подвергшихся сильной большевистской агита­ции. — Б. С.) по пути на родину прошли через так назы­ваемый «трипперный лазарет», а теперь пытались навя­зать стране красную тряпку... Ужасные дни и еще более кошмарные ночи! Я знал, что все потеряно. Надеяться на милость врага могли в лучшем случае дураки или лже­цы и предатели. В эти дни и ночи во мне росла ненависть. Ненависть к зачинщикам этих событий. Затем я осознал свою будущую судьбу. И рассмеялся при мысли о буду­щем, которое еще недавно доставляло мне такие заботы. Разве не смешно строить дома на такой почве? В конце концов мне стало ясно, что наступило то, чего я давно бо­ялся и во что отказывался верить».

После того как Гитлер узнал о революции и об оконча­нии войны, он попросился, чтобы его поскорее перевели в Мюнхен. Тем более что зрение у него уже восстанови­лось. 21 ноября его выписали из лазарета. В декабре 1918 года Гитлер оказался в запасном батальоне 2-го Ба­варского пехотного полка. Первая мировая война для не­го закончилась, а военная служба — еще нет.

 

 

На заре политической карьеры

Первая мировая война породила феномен «потерянно­го поколения». Сотни тысяч, миллионы молодых людей по всей Европе не могли оправиться от потрясений, вызванных войной, оттого что четыре года пришлось уби­вать себе подобных. Они не могли постичь смысла толь­ко что завершившейся мировой бойни, прежде напол­нявшей все их существование, а после пережитых ужасов бессмысленной казалась им и мирная жизнь, где они никак не могли найти себе места. Ефрейтор 7-й роты 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного пол­ка Адольф Гитлер к «потерянному поколению» не при­надлежал. Он твердо знал, что германская армия была лучшей армией в мире, что сражалась она за святое, пра­вое дело величия германского народа и пала жертвой от «удара кинжала в спину». Борьба с «предателями» ста­ла для него смыслом жизни и помогла определиться с вы­бором послевоенной профессии. Гитлер окончательно решил стать политиком, а не архитектором. Его полк с самого начала революции находился под контролем солдатского совета, что, в свою очередь, тоже помогло ему определиться. Гитлер возненавидел революцию: она сокрушила кайзера — олицетворение величия Герман­ского рейха. Вильгельм II бежал в Голландию, баварский король Людвиг III также покинул страну — для Гитлера они оба стали трусами, недостойными уважения. Рево­люция в Баварии, кроме того, укрепила его в антисеми­тизме. Баварскую революционную власть возглавил ев­рей Курт Эйснер, редактор социал-демократической газеты «Форвертс», а в новом правительстве в Мюнхене преобладали евреи. Уже тогда Гитлер обвинял марксистов в том, что они «одной рукой пожимали руку кайзеру, а другой уже тянулись к кинжалу, чтобы выполнить свою еврейскую миссию». Поражение Германии Гитлер припи­сывал «присущей евреям алчности и жажде власти».

В казарме солдаты практически ничего не делали, вме­сто учений проходили митинги. Досуг Гитлер посвящал чтению, все еще не определившись до конца, надо ли ему лезть в политику. В событиях, связанных с ликвидацией Баварской советской республики, Гитлер участия не при­нимал. Кстати, местные коммунисты в короткий период своего господства в Мюнхене в середине апреля — нача­ле мая 1919 года успели восстановить против себя значи­тельную часть населения нелепыми распоряжениями вроде запрета печь пироги и приказом выдавать молоко только по заключению врачей и лишь больным, жизни которых угрожает опасность.

Но тем не менее местным контрреволюционерам собст­венных сил для подавления революции не хватило. Для подавления республики баварские «белые» вынужде­ны были призвать на помощь прусские и вюртембергские войска. Когда руководство коммунистических Советов призвало войска, находящиеся в Мюнхене, оборонять го­род от «белых», полк Гитлера сохранил нейтралитет. Сам Гитлер на митинге заявил: «Товарищи, мы ведь не револю­ционная гвардия, состоящая из сбежавшихся отовсюду ев­реев. Фельдфебель Шюсслер совершенно прав, предлагая сохранять нейтралитет». Когда Мюнхен заняли «белые», они учинили террор (замечу в скобках, что точно так же ве­ли себя баварские «красные», широко практикуя расстре­лы заложников и пленных). Более 180 человек было рас­стреляно по приговорам ускоренных военно-полевых су­дов, еще больше — просто без суда и следствия. Среди последних было и несколько десятков русских военно­пленных, примкнувших к восстанию. В горячке первых победных часов Гитлер был арестован солдатами добро­вольческого корпуса Франца фон Эппа, но почти сразу же освобожден по просьбе офицеров 2-го Баварского пехот­ного полка. Его откомандировали в распоряжение комис­сии по расследованию революционных событий. Гитлер свидетельствовал о тех действиях революционеров, кото­рые ему довелось наблюдать. В июне 1919 года он был на­правлен на курсы повышения квалификации, где демоби­лизованные и освобожденные из плена немецкие солдаты должны были познакомиться с основами «государствен­ного и гражданского мышления».

Здесь Гитлер прослушал курсы: «Германская история со времен Реформации», «Политическая история войн», «Теория и практика социализма», «Наша экономическая ситуация и условия мира» и «Взаимосвязь внутренней и внешней политики». Курсантов также познакомили с внешней политикой после мировой войны, больше­вистской диктатурой в России, экономикой сельского хозяйства, устройством новой германской армии — рейхс­вера, ценовой политикой, а также с общественно-поли­тической ситуацией в Баварии и ее значением для сохра­нения германского единства. Преподавателей курсов Гитлер впоследствии называл своими единомышленни­ками. Они проповедовали нехитрые тезисы о важной ро­ли рейхсвера в создании «разумного внутриполитическо­го устройства», а для улучшения внешнеполитического положения Германии признавалось необходимым, чтобы «государство вновь стало хозяином в собственном доме». Особенно близким оказался Гитлеру доцент Готфрид Федер, читавший курс по экономике финансов и развивав­ший теорию «отмены процентного ига» (в установлении «ига» он обвинял евреев). Гитлер и Федер, равно как и не­которые другие участники курсов, размышляли о необхо­димости создания «социал-революционной партии», которая смогла бы перехватить влияние на массы у соци­ал-демократов и коммунистов. Католическая Партия центра, равно как и национально-буржуазные партии, считал Гитлер, на эту роль не годились, поскольку «запят­нали себя участием в ноябрьском предательстве». Однако тогда до создания новой партии дело еще не дошло. Профессор Александр фон Мюллер, читавший на кур­сах историю войн и историю Германии после Реформа­ции, так описал свою встречу с Гитлером: «После лекции я наткнулся на небольшую группу людей, собравшуюся вокруг человека, что-то страстно объяснявшего каким-то странным гортанным голосом. У меня возникло ощуще­ние, что, возбуждая людей, он сам заражается этим воз­буждением. Я видел его бледное лицо со свисавшей на лоб совершенно невоенной челкой волос, с коротко подстриженными усами и удивительно большими голу­быми, глазами, горевшими холодным фанатизмом». Уже тогда Гитлер ощутил себя незаурядным оратором и трибу­ном, способным повести за собой массы.

Гитлер так убедительно изничтожал в своих выступле­ниях евреев и марксистов, что руководитель агитацион­ного отдела 4-й Баварской группировки рейхсвера пред­ложил ему стать политработником. После окончания курсов, в июле 1919 года, его назначили офицером по пропаганде (это должность в роте, причем внештат­ная, а не чин, и занимать ее могли как солдаты, так и офицеры) в 41-й пехотный полк в Мюнхене. Гитлер вспоминал в 1921 году: «В этом полку, а также и в других частях я часто читал доклады о безумии красной крова­вой диктатуры и с радостью отмечал, что из этих солдат... создается первый отряд моих единомышленников». Ко­мандование отметило Гитлера как «отличного и темпера­ментного оратора, умеющего завладеть вниманием ауди­тории». Один из сослуживцев, Лоренц Франк, свидетель­ствовал: «Гитлер — прирожденный народный трибун, который своим фанатизмом и близостью к народу... мо­жет побудить аудиторию внимательно слушать и размы­шлять». По воспоминаниям других, Гитлер уже тогда умел доводить слушателей «до состояния восторга».

В 1942 году, обращаясь к выпускникам военных учи­лищ, Гитлер добрым словом помянул свой опыт 1919 го­да и связал его с идеями социал-дарвинизма: «Когда в 1918 году поникли знамена, возросла моя вера. И не только вера, но и протест против капитуляции перед, казалось бы, неминуемой судьбой. В отличие от мно­гих других я был убежден, что на этом не может закон­читься история германского народа, если только сам на­род не захочет полностью отказаться от своего будущего. И тогда я вновь начал по мере моих сил и возможностей бороться, поскольку верил, что только борьба может по­будить в немецком народе победоносное движение, кото­рое когда-нибудь вновь возвысит его... Чрезвычайно глу­бокая мысль одного из величайших военных философов заключается в том, что борьба, а следовательно, и война является матерью всех вещей... Во всей вселенной царит один только вечный отбор, в ходе которого сильнейший в конечном счете приобретает право на жизнь, а слабей­ший гибнет. Одни утверждают, что природа жестока и не­милосердна, но другие понимают, что природа всего лишь повинуется железному закону логики... Тот, кто, ис­ходя из своих ощущений или мировоззрения, пытается восстать против этого закона, устраняет этим не закон, а самого себя. История доказывает, что целые народы становятся слабыми. Они не устранили закон, а сами бес­следно исчезли... Необходимо, чтобы этой мыслью овла­дели в первую очередь те, кто перед лицом всемогущего творца мира выходит на суд, где решается вопрос о силе и слабости людей... Эта борьба... приведет в конце концов к непрекращающемуся отбору... лучших и более стойких. Поэтому мы видим в этой борьбе элемент построения ос­нов жизни человечества и всего живого».

В дальнейшей политической карьере Гитлера опреде­ленную роль сыграло общество Туле, бывшее ширмой для Германского ордена, созданного в 1912 году. Его члены поклонялись древнегерманскому богу Вотану, богу войны и смерти. В Баварии их насчитывалось 220 человек. Ба­варское отделение ордена создал летом 1918 года барон Рудольф Зеботтендорф. В годы Второй мировой войны он был резидентом германской разведки в Стамбуле, а 9 мая 1945 года, сразу после капитуляции Рейха, покон­чил с собой, бросившись в Босфор. По одной из версий, этот прыжок он совершил не без посторонней помощи. Баварский филиал общества Туле активно проповедо­вал учение о высших и низших расах человечества, а сам Зеботтендорф грозил шефу мюнхенской полиции: «Мои люди схватят первого попавшегося еврея и протащат по улицам, утверждая, что он украл просвиру. Тогда, гос­подин полицай-президент, вы получите погром, который сметет и вас самого». Для достижения грядущего мирово­го торжества германской расы общество Туле основывало политические партии-однодневки, большинство из кото­рых очень быстро кануло в небытие. В историю было суждено войти только Германской рабочей партии (ДАП). В сентябре 1919 года по заданию армейского на­чальства к ней примкнул Гитлер для выяснения ее поли­тического лица. Тогда партия насчитывала не более 40 че­ловек, но 12 сентября 1919 года судьба ДАП круто пере­менилась. Вот как описал этот исторический день Гитлер в книге «Моя борьба»: «Однажды я получил от командо­вания приказ проверить, что собой представляет полити­ческая организация, которая намеревалась под именем Германской рабочей партии провести в ближайшее время собрание, на котором должен был выступить Готфрид Федер. Я должен был сходить туда, ознакомиться с этой организацией и представить доклад...

Вечером отправился я в мюнхенскую пивную «Штернэккеброй»... В комнате, которую мы впоследствии в шутку назвали «мертвецкой», я нашел 20—25 человек. Все они принадлежали к низшим слоям общества...

Мы как раз переживали то время, когда почти каждый чувствовал в себе призвание образовать какую-нибудь новую партию. Людей, недовольных старыми партиями и потерявших доверие к ним, было больше чем доста­точно. Новые союзы плодились как грибы и столь же быстро исчезали с лица земли, почти никем не замечен­ные. Основатели этих обществ по большей части не имели никакого представления о том, что это, собствен­но говоря, значит — вырастить новую партию или, тем более, создать новое движение. Большей частью эти мыльные пузыри... лопались самым смешным образом, обнаруживая только полное политическое ничтожество их творцов.

Просидев часа два на описываемом заседании, я начи­нал приходить к выводу, что и так называемая Германская рабочая партия принадлежит к этому же разряду партий. Я был очень рад, когда Федер закончил. С меня было до­вольно, и я уже собирался уходить, как вдруг было объяв­лено, что теперь начнется свободная дискуссия. Я решил послушать. Но и дискуссия показалась мне совершенно пустой. Внезапно слово взял некий профессор, который в своей речи стал критиковать аргументы Федера. После возражений со стороны Федера (надо сказать, очень убе­дительных) профессор неожиданно заявил, что он готов стать «на почву фактов», но тем не менее советует моло­дой партии самым настоятельным образом добавить в программу один важный пункт, а именно отделение «Баварии» от «Пруссии». Ничтоже сумняшеся, сей про­фессор утверждал, что в этом случае австрийские немцы немедленно присоединятся к Баварии, что тогда условия мира будут куда более благоприятными для нас и тому подобный вздор. Тут я не выдержал и тоже записался в число желающих выступить. Я резко отчитал ученого профессора, и, прежде чем я успел закончить свою речь, мой ученый удрал — как собака, которую окатили уша­том холодной воды. Пока я говорил, меня слушали с удивленными лицами. Когда я кончил и стал прощать­ся с присутствующими, ко мне подбежал один из слуша­телей, назвал свою фамилию (которой я, кстати, не смог расслышать) и сунул мне в руку какую-то книжечку, по-видимому политическую брошюру, прося меня самым настоятельным образом, чтобы я на досуге прочитал эту вещь».

Этим не запомнившимся Гитлеру с первого раза чело­веком был основатель и первый председатель ДАП мюн­хенский слесарь Антон Дрекслер. Историки позднее уточнили, что на историческом собрании присутствовало не 25, а 45 человек, в том числе 1 врач, 1 химик, 2 владель­ца фирм, 2 торговца, 2 банковских служащих, 1 художник, 2 инженера, 1 писатель, 1 дочка судьи, 16 ремеслен­ников, 6 солдат (в том числе и Гитлер, который, хотя и был в штатском, в списке обозначил себя ефрейтором и в качестве домашнего адреса указал адрес своей части — 41-го полка), 5 студентов и еще 5 человек, не указавших свою профессию. Как видим, состав свежеиспеченной партии был довольно пестрым, и что любопытно — среди первых членов «рабочей партии» собственно фабричных рабочих не было. Относительно преобладали ремеслен­ники (к ним принадлежал и Дрекслер). Но в то же время нельзя было сказать, что ДАП составили совсем уж низы общества. Хотя надо полагать, что владельцы фирм были отнюдь не Круппами, а банковские служащие — совсем не президентами банков.

В то время Гитлер жил в маленьком домике на террито­рии своей части. В книге «Моя борьба» он вспоминал: «У меня была привычка просыпаться очень рано, еще до пяти часов утра. В домике у меня было много мышей. И вот я частенько оставлял им корки хлеба или косточки, вокруг которых мышки поднимали с самого раннего утра отчаянную возню. Просыпаясь, я обыкновенно лежал с открытыми глазами в постели и наблюдал игру этих зверьков. В жизни моей мне пришлось порядочно пого­лодать (здесь, как мы уже убедились, поэтическое преуве­личение. — Б. С.), и я очень хорошо понимал, какое боль­шое удовольствие доставляют эти корки хлеба голодным мышатам (животных Гитлер любил и о них заботился, а вот людей — не очень. — Б. С.).

На следующий день после описанного собрания я про­снулся около пяти утра. Так как уснуть уже больше не мог, я стал думать о вчерашнем собрании. И внезапно вспом­нил о брошюрке, которую мне сунули в руки. Я нашел ее и решил тут же прочесть, благо она была небольшой. Ее автором был тот рабочий, что дал мне ее. Он описы­вал, как из хаоса марксистских и профсоюзных фраз ему удалось вернуться к национальным идеям. Отсюда и за­главие брошюры — «Мое политическое пробуждение». Начав читать, я одолел ее сразу до самого конца. Ведь там описывалось нечто совершенно аналогичное тому, что мне самому пришлось пережить 12 лет назад. Непроиз­вольно передо мной опять прошло в очень живой форме мое собственное прошлое. В течение дня я еще несколь­ко раз вспоминал прочитанное. Затем я уже стал забывать о брошюре, как вдруг мне прислали открытку, в которой сообщали, что я принят в члены Германской рабочей пар­тии, просили сообщить, как я отношусь к этому, и при­глашали на собрание комитета партии, которое должно было состояться в ближайшую среду.

Я был немало удивлен подобным способом вербовки и сначала не знал, досадовать или смеяться по этому по­воду. Я думал о создании собственной партии и не соби­рался вступать в уже готовую партию... Поэтому совсем уже приготовился было писать письменный отказ этим господам, но тут победило любопытство, и я решил все-таки в назначенный день пойти на собрание, чтобы устно изложить свои мотивы.

Наступила среда. Собрание было назначено в пивной «Розенбадброй» на Хернштрассе, очень бедном трактир­чике, куда редко кто забредал. Впрочем, в 1919 году и в более богатых ресторанах было очень голодно и неу­ютно. «Розенбадброй» я прежде не знал вовсе.

Пройдя через плохо освещенную столовую, в которой не было ни единой живой души, я через боковую дверь вошел в комнатку, где должно было происходить «заседа­ние». За столом, освещенным тусклым светом испорчен­ной газовой лампы, сидели четверо молодых людей, в том числе и знакомый мне автор брошюры, который тотчас же радостно приветствовал меня, произнеся несколько теплых слов в адрес нового члена Германской рабочей партии.

Это показалось мне уж слишком. Но тут мне сообщи­ли, что «главный председатель» партии придет только не­которое время спустя, и я решил подождать со своим за­явлением. Наконец пришел этот «главный председа­тель»... Во мне возобладало любопытство, и я решил обождать и послушать, что будет дальше. Теперь я, по крайней мере, узнал фамилии присутствовавших. Председателем партии «в общегосударственном масшта­бе» был г-н Харер, а мюнхенским председателем был Ан­тон Дрекслер».

После того как присутствовавшие зачитали несколько приветственных писем из Берлина, Дюссельдорфа и Ки­ля и порадовались, как быстро растут связи ДАП, а также одобрили отчет партийного кассира о том, что в кассе полноценных 7 марок 50 пфеннигов, Гитлер совсем зато­сковал. Он признался: «Ужасно, ужасно! Это была круж­ковщина самого худшего вида. И вот в этакий клуб меня приглашали вступить. Далее перешли к вопросу о приеме новых членов, иными словами, к уловлению моей высо­кой персоны.

Я поставил несколько вопросов. Выяснилось, что у партии нет программы, вообще нет ни единого печатно­го документа, нет членских билетов, нет даже печати. Бы­ла только добрая воля и горячая вера в свое дело и не­сколько уже принятых куцых тезисов.

Мне было не до смеха. Передо мной были явные симп­томы полной беспомощности и острого недовольства всеми прежними политическими партиями, их програм­мами и всей их деятельностью. Этих молодых людей при­гнало на это такое с виду смешное собрание чувство, что все старые партии обанкротились. Они поняли, что эти партии совершенно не способны служить делу возрожде­ния германской нации и равным образом не могут дать ничего им самим лично. Я наскоро прочитал напечатан­ные на машинке тезисы и убедился, что эти люди еще только ищут пути и не знают своей дороги... Их чувства были знакомы мне. Это было страстное стремление най­ти новые формы для движения, которое было бы гораздо шире, чем партия в старом смысле слова».

После нескольких дней размышлений, когда чувства боролись с доводами рассудка, Гитлер решил присоеди­ниться к ДАП. Он счел, что приглашение туда — знак судьбы. Еще только зарождающаяся крохотная партия не успела закоснеть в своих организационных формах, и ее можно было легко подчинить своему влиянию, а за­тем использовать в целях «национального подъема». На­до было только должным образом поставить дело органи­зации и пропаганды, а в этих вопросах Гитлер считал се­бя вполне сведущим человеком.

Можно сказать, что 16 сентября 1919 года стало днем, когда началось восхождение к власти Гитлера и будущей Национал-социалистической германской рабочей пар­тии (НСДАП) и движение Германии и всего человечества ко Второй мировой войне, в которой суждено было по­гибнуть 60 миллионам человек. До этого момента антисе­митские и националистические взгляды Гитлера сами по себе не представляли общественной опасности. По­добные взгляды разделяли миллионы немцев. Да и сейчас в Германии и других странах много подобных людей, брюзжащих за выпивкой по поводу евреев (цветных, кав­казцев...), об ущемлении прав «коренной национальнос­ти» (немцев, русских, французов, американцев...), но дальше этого они никуда не пойдут. Гитлер же, к не­счастью, обладал недюжинным талантом, ораторским и организаторским, чтобы создать политический аппарат для достижения своих целей, а затем захватить власть в одной из наиболее развитых промышленных держав мира. Появись он в какой-нибудь Уганде или Бурунди, мы бы имели лишь очередного кровавого африканского диктатора, способного причинить много бед собственно­му народу и в худшем случае, если хватит военных сил, — своим ближайшим соседям, но никак не вызвать глобаль­ный вооруженный конфликт. И разумеется, Гитлер ни­когда бы не пришел к власти, если бы Германия не была унижена Версальским миром, если бы не сгибалась под непосильным гнетом репараций, если бы миллионы нем­цев не страдали от инфляции и безработицы и от неуве­ренности, будет ли у них завтра кусок хлеба. И если бы вместе с тем миллионы немцев не грезили о восстановле­нии Германии как великой державы, о воссоединении с миллионами соотечественников, в результате Версаль­ского мира в одночасье оказавшихся за границей. Но и роль личности в истории не стоит сбрасывать со счетов. Если бы в политической жизни Германии в 1919 году не возник человек, обладавший талантами и убеждениями Гитлера, Германская рабочая партия ни­когда бы не вышла из состояния зародыша, лопнула бы как очередной мыльный пузырь. И можно даже, навер­ное, утверждать, что в этом случае ни одна из новых на­ционал-радикальных партий не смогла бы развиться в се­рьезную политическую силу, по крайней мере, в такую, которая была бы способна прийти к власти и установить однопартийную диктатуру. А Гитлер смог.

А если бы Гитлер так и не вступил ни в Германскую ра­бочую партию, ни в какую-либо другую партию, бросил бы вообще политику и занялся искусством? Что ж, тогда он остался бы скромным героем Первой мировой (не из тех, о которых шумели газеты), а если бы всерьез за­нялся архитектурой, возможно, создал бы несколько вы­дающихся проектов или построил здания и мосты, но в лучшем случае был бы известен только специалис­там. Всемирной славы он бы никогда не стяжал.

Надо подчеркнуть, что Гитлер не случайно был против­ником всех сепаратистских поползновений, особенно сильных после Первой мировой войны в Баварии и в оп­ределенной степени поощрявшихся Антантой. Среди ба­варцев традиционно сильны были антипрусские настрое­ния, а после Версаля появилась надежда, что в случае от­деления от Германского Рейха Баварии не придется платить тяжелые репарации и подвергаться другим огра­ничительным статьям. Гитлеру же необходима была Ве­ликая Германия с включением всех населенных немцами земель — как зримое воплощение торжества германской расы. И он опирался на ту весьма значительную часть на­селения Баварии, которая не поддерживала сепаратис­тов, а видела свое будущее в возрождении Германского Рейха.

В тот же день, 16 сентября, когда Гитлер впервые посе­тил заседание исполнительного комитета ДАП, он закон­чил свое первое исследование по «еврейскому вопросу», в котором требовал полного изгнания евреев с террито­рии Рейха. Начальникам Гитлера этот доклад понравился. Капитан Генерального штаба Майр, передавая это сочи­нение по инстанции, заметил от себя: «Я полностью раз­деляю мнение г-на Гитлера, что правящая социал-демо­кратия идет на поводу у еврейства... Все вредные элемен­ты, в том числе и евреи, должны быть выявлены и изолированы, подобно возбудителям болезней». Да, по­зднейшая идея «окончательного решения» упала в гер­манском обществе, и особенно в армии, на благодатную почву.

В первом своем антисемитском опусе Гитлер писал: «Еврейство представляет собой, безусловно, расу, а не ре­лигиозную общину. Сам еврей никогда не называет себя еврейским немцем, еврейским поляком, еврейским аме­риканцем, а только немецким, польским или американ­ским евреем. Никогда еще еврей не перенимал от других народов ничего, кроме языка (опровергнуть этот тезис не составляет труда — тот же Айзек Азимов законно счи­тается выдающимся американским фантастом, Борис Пастернак и Осип Мандельштам — великими русскими поэтами, а Исаак Бабель — не менее великим русским прозаиком. — Б. С.)... Даже иудейская вера не может быть определяющей в вопросе, является ли человек евреем или нет... Благодаря тысячелетнему кровосмешению, часто осуществлявшемуся в самом узком кругу, евреи в целом лучше сохранили свою расу и свои особенности, чем многие народы, среди которых они жили. Таким образом, налицо факт, что среди нас живет не немецкая, а чужая раса, которая не хочет и не может пожертвовать своими расовыми особенностями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений и которая тем не менее имеет в по­литическом плане те же права, что и мы. Если уж даже чувства евреев сосредоточены на чисто материальных ве­щах, то тем более это касается их мыслей и стремлений. Танец вокруг золотого тельца становится ожесточенной борьбой за все те вещи, которые, по нашим понятиям, не могут быть высшей целью. Ценность каждого человека определяется уже не его характером, не значением его достижений для общества, а исключительно величиной его состояния (здесь нацисты смыкались с коммуниста­ми, равно как и с радикальными патриотами всех наро­дов, только у Гитлера критерий поборников золотого тельца был расовый, а у Ленина со Сталиным — классо­вый. У патриотов же критерий может быть также религи­озным, этническим или вообще очень широким — все «не наши». — Б. С.)... Величие нации измеряется уже не по сумме ее моральных и духовных сил, а только по богатству ее материальных ресурсов. Из этих чувств вырастают те мысли и стремления к деньгам и к защища­ющей эти деньги власти, которые заставляют еврея выби­рать любые средства для достижения этих целей и безжа­лостно пользоваться ими. В государствах, управляемых аристократией, он ищет покровительства королей и кня­зей и использует их в качестве сосущих кровь пиявок для собственного народа. В демократических странах он ищет благоволения масс, пресмыкается перед кумирами народа, но признает лишь одного кумира — деньги. Он разлагает характер правителя византийской лестью, разлагает национальную гордость и силу народа издевкой и бессовестным насаждением пороков. Его средством в этой борьбе является общественное мнение, которое извращается прессой. Его власть — это власть денег, ко­торая с помощью процентов бесконечно умножается в его руках... Все, что заставляет человека стремиться к высшим идеалам — будь то религия, социализм или де­мократия, — превращается для него в средство удовле­творения алчности к деньгам и власти. Его деятельность превращается в расовый туберкулез для народов... Анти­семитизм, возникший по чисто чувственным причинам, найдет свое последнее выражение в форме погромов. Ра­зумный же антисемитизм должен привести к планомер­ной законной борьбе и устранению привилегий для евре­ев. Его конечной целью неизбежно должно стать полное удаление всех евреев». К чему привела «планомерная за­конная борьба» Гитлера, известно — к истреблению 6 миллионов евреев по всей Европе не в рамках стихий­ных погромов, а вследствие организованных Германским Рейхом мероприятий. На судебном процессе после мюн­хенского «пивного путча» Гитлер признался, что покинул Вену в 1913 году «абсолютным антисемитом, заклятым врагом марксистского мировоззрения и убежденным пангерманистом».

Будущий фюрер стал седьмым по счету членом рабоче­го комитета ДАП и 55-м членом партии. Но его партий­ный билет имел номер 555, поскольку для солидности ну­мерация партбилетов в ДАП начиналась с 501-го номера. Первоначально в рабочем комитете ДАП Гитлер отвечал только за пропаганду, но очень быстро стал фактическим, а затем и официальным лидером партии.

Гитлер превратил партию в серьезную силу сначала в масштабе Баварии, а затем и всей Германии. 1 января 1920 года по его инициативе в пивной «Штернэккеброй» открылось первое партийное бюро. А 24 февраля 1920 го­да в мюнхенском ресторане «Хофбройхаус» была наконец оглашена партийная программа. Вскоре после этого ДАП была переименована в Национал-социалистическую ра­бочую партию Германии (НСДАП). Гитлер решил цели­ком отдаться партийной работе и 31 марта 1920 года уво­лился из рейхсвера. 29 июля 1921 года на чрезвычайном съезде Гитлер был избран первым председателем НСДАП. Тогда же Антон Дрекслер, отец-основатель пар­тии, стал почетным председателем. Этому предшествовал ультиматум, предъявленный Гитлером своим партийным товарищам 21 июля. Отставной ефрейтор потребовал для себя поста председателя партии с неограниченными пол­номочиями. В противном случае фюрер (Гитлера начали так называть с рубежа 1920-1921 годов) угрожал выйти из членов партии. Его стараниями ряды НСДАП росли ударными темпами. В конце 1920 года партия имела 3 ты­сячи членов. А два года спустя в НСДАП состояло уже 30 тысяч человек, и ее влияние распространилось на всю Германию. Это было похоже на чудо. Ведь в те годы наци­сты еще не имели крупных финансовых спонсоров и серьезными политиками, промышленниками и банкирами рассматривались как политические маргиналы. Партия существовала на довольно скромные взносы рабочих и низших слоев среднего класса. Помог экономический кризис и гиперинфляция начала 20-х годов, вызвавшая разочарование масс в существующей политической сис­теме парламентской Веймарской республики и традици­онных политических партиях. Но немаловажную роль сыграл ораторский талант Гитлера, его способность убеж­дать. А также заимствованные им у социал-демократов и коммунистов методы работы с массами. Нацисты ши­роко организовывали митинги и демонстрации, распро­страняли партийную газету «Фёлькишер беобахтер» (ее владельцем с 1921 года стал бывший ротный фельдфе­бель Гитлера и его друг Макс Аман) и листовки с про­граммными тезисами, простыми, понятными и запоми­нающимися. Кстати, именно в статье «Фёлькишер бео­бахтер» в номере от 7 ноября 1921 года титул председателя НСДАП был официально изменен: Гитлер стал фюрером. Нацистская пропаганда отличалась тем, что называла массам конкретных виновников их бед и предлагала не­сложные способы борьбы с ними — полное устранение из политической и экономической жизни Германии. Особенно же впечатляли народ псевдодревнегерманские ночные факельные шествия, которые устраивали на­цисты.

Гитлер реорганизовал НСДАП и превратил ее в массо­вую партию со строгой дисциплиной и безусловным вы­полнением рядовыми партийцами всех приказов руко­водства. В сентябре 1921 года он распорядился, чтобы все члены партии непременно носили партийные значки и повязки со свастикой как символы принадлежности к НСДАП. Партия строилась по принципу «фюрер всегда прав».

12 января 1922 года Гитлер впервые был приговорен к трем месяцам тюрьмы за нарушение общественного по­рядка — слишком резкое выступление на собрании сепа­ратистского Баварского союза. Его даже собирались выслать из Баварии, но передумали. Гитлер отсидел месяц в мюнхенской тюрьме Штадельхайм и был досрочно ос­вобожден.

А 27—29 января 1923 года в Мюнхене состоялся первый съезд НСДАП. На нем Гитлер освятил знамя партии. За­тем состоялся парад 6 тысяч штурмовиков. Штурмовые отряды (СА) стали создаваться еще в августе 1921 года. Их первым командиром был капитан Пфеффер фон За-ломон, но с самого начала ведущую роль в руководстве СА играл другой ветеран Первой мировой войны — капи­тан Эрнст Рем. Очень скоро, привлеченный речами Гит­лера, он примкнул к НСДАП, и на съезде 1923 года они стояли рядом. Рем подружился с Гитлером, не подозре­вая, чем обернется для него эта дружба. Штурмовики со­ставили вооруженную гвардию национал-социалистов. Они охраняли нацистские собрания и шествия, нападали на коммунистов и социал-демократов. Первым крупным вооруженным выступлением, в котором участвовали штурмовики, стал мюнхенский «пивной путч» 1923 года.

 

Пивной путч

 

 

Осенью 1923 года экономический кризис в Германии, вызванный оккупацией французскими войсками Рейн­ской области в качестве залога выплаты огромных по раз­меру репараций, достиг апогея. Галопирующая гиперин­фляция стимулировала рост сепаратистских настроений. Сепаратисты рассчитывали, что отделение соответствую­щих земель от Рейха поможет облегчить бремя репараци­онных выплат. Нацисты решили воспользоваться сепара­тистскими настроениями в Баварии, вызвавшими там кризис власти, чтобы заявить о себе в общегерманском масштабе. Они рассчитывали использовать противостоя­ние баварского и германского правительств и при благо­приятном стечении обстоятельств взять власть в Мюнхе­не и создать баварский плацдарм для наступления по всей стране. Еще в начале сентября 1923 года в Нюрн­берге НСДАП при участии генерала Эриха Людендорфа, одного из превозносимых пропагандой героев Первой мировой войны, учредила Немецкий союз борьбы, кото­рый возглавил Гитлер. Эта организация имела прицел на захват власти в общегерманском масштабе и объеди­няла вокруг НСДАП ряд националистических и военизи­рованных группировок. Ее цели не вызывали сочувствия сепаратистски настроенного правительства Баварии, воз­главлявшегося Густавом фон Каром и находившегося в остром конфликте с имперским правительством в Бер­лине. 27 сентября 1923 года оно запретило 14 массовых манифестаций нацистов в различных городах Баварии. Столкновение делалось неизбежным.

Осенью 1923 года НСДАП насчитывала 55 тысяч чле­нов, большинство из которых проживало в Баварии. В этой земле партия представляла собой серьезную силу. Была у нацистов и собственная мини-армия — штурмо­вые отряды, состоящие в тот момент из 13 пехотных, а также охранной, мотоциклетной и велосипедной роты.

Тем временем конфликт между Берлином и Мюнхеном набирал обороты. 18 октября командующий военным ок­ругом Баварии генерал Отто фон Лоссов отказался вы­полнять приказы рейхсминистра обороны генерала Отто Гесслера и был снят с должности, после этого баварское правительство подчинило себе дивизию рейхсвера, рас­квартированную в Баварии. Это уже был открытый мя­теж. И тут на сцену выступил Гитлер.

Фюрер принял рискованное решение захватить власть в Мюнхене, провозгласить начало «национальной рево­люции» и организовать «поход на Берлин», по примеру удавшегося Муссолини «похода на Рим». Гитлер учиты­вал слабость как баварской, так и общегерманской влас­ти и надеялся, что солдаты и офицеры рейхсвера не под­держат сепаратизм Кара, а встанут на сторону привер­женцев «национальной идеи», особенно учитывая, что в рядах последних находился сам Людендорф.

8 ноября по приказу Гитлера 600 штурмовиков окружи­ли мюнхенский пивной зал «Бюргербройкеллер» на три тысячи человек, в котором проходил митинг сепаратистов с участием Кара и Лоссова. Из-за этого впоследствии дан­ное выступление назвали «пивным путчем». Если бы оно удалось, говорили бы, вероятно, о «пивной революции».

На улице штурмовики установили пулеметы, нацелив их на входные двери зала. В сопровождении охраны фю­рер ворвался на сцену, согнав оттуда перепуганного Кара, выстрелил в потолок и торжественно объявил: «Нацио­нальная революция началась!» Под дулами карабинов убеждаемые Гитлером и Людендорфом Кар и Лоссов объ­явили, что присоединяются к походу на Берлин. Гитлер провозгласил фон Кара регентом Баварии и заявил, что в тот же день в Мюнхене будет сформировано новое германское правительство, которое отстранит от власти пре­зидента Фридриха Эберта. Людендорфа Гитлер сразу же назначил главнокомандующим германской армией (рейхсвером), а себя самого — имперским канцлером. Гитлер патетически воскликнул: «Пришло время испол­нить клятву, которую я дал пять лет назад, когда лежал в госпитале!» Зал взорвался овацией, выражая одобрение стуком пивных кружек о дубовые столы.

Между тем Кар и Лоссов, начальник баварской поли­ции полковник Ганс фон Шайссер и другие члены прави­тельства попросились домой, дав Людендорфу «честное офицерское слово», что они поддерживают «поход на Берлин». Во всеобщей эйфории от столь быстрого и легкого успеха и в момент, когда Гитлера не было в ком­нате, их отпустили. И как очень скоро выяснилось, абсо­лютно зря. Когда Гитлер несколько минут спустя узнал, что баварские руководители выскользнули из ловушки, он крепко выругался, упрекнув Людендорфа в ротозейст­ве. Фюрер-то не сомневался, что Кар и Лоссов «честного офицерского слова» держать не собираются.

Лоссов вместе с баварскими министрами прибыл в ка­зармы рейхсвера, а Кар подписал декрет о запрете НСДАП. Выбора у них не было, поскольку главнокоман­дующий рейхсвером генерал Ганс фон Сект пригрозил, что если местные власти не подавят путч, то это сделают войска, переброшенные из других земель Германии. Ба­варские войска уже в ночь на 9 ноября заняли все страте­гические пункты Мюнхена. Путчисты тем временем вы­пустили «Воззвание к германскому народу», где говори­лось: «Режим ноябрьских преступников объявляется низложенным. Формируется германское национальное правительство. В него входят генерал Людендорф, Адольф Гитлер, генерал фон Лоссов, полковник фон Шайссер». Но эти утверждения уже никого не могли вве­сти в заблуждение.

В 11 часов утра 9 ноября три тысячи нацистов устрои­ли шествие под знаменами со свастикой и военными штандартами к зданию правительства на Мариенплац. Во главе колонны шли Гитлер, Людендорф, Геринг и Юлиус Штрайхер. У площади Одеон, неподалеку от ги­гантского «Фельдхернхалле» («Зала героев») их останови­ли около ста полицейских, вооруженных карабинами. Нацисты этого не ожидали, рассчитывая, что войска и полиция без боя перейдут на их сторону. Грянул залп. 16 демонстрантов были убиты, десятки были ранены, в том числе Геринг, получивший тяжелое ранение в бедро. Ответным огнем трое полицейских были убиты и не­сколько — ранены. Гитлер, вспомнив фронтовой опыт, сразу же упал на землю. Его тут же вывели из толпы, втолкнули в автомобиль и увезли с площади. Демонстра­ция рассеялась.

11 ноября при попытке бегства из Баварии Гитлер был арестован в Уффинге на озере Штаффельзее. Таким бес­славным был финал «пивного путча».

Гитлер явно переоценил собственную способность воз­действовать на народ, которой надеялся заменить отсут­ствие поддержки со стороны сколько-нибудь влиятель­ных политических сил. Точно так же он переоценил зна­чение Людендорфа, рассчитывая, что одно имя популярного генерала привлечет на сторону путчистов весь рейхсвер. И недооценил способности Кара, Лоссова и других баварских руководителей к сопротивлению. Но одну важную роль для Гитлера и национал-социалис­тического движения провалившийся путч все же сыграл. Он стал грандиозной пиар-акцией: о неизвестной за пре­делами Баварии партии теперь заговорила вся страна.

С 26 февраля по 1 апреля 1924 года в Мюнхене прохо­дил судебный процесс над участниками «пивного путча». На нем Гитлер получил хорошую возможность пропаган­дировать национал-социалистические идеи. Как говорил Гитлер впоследствии, «наши идеи разметало по всей Гер­мании подобно взрыву». Приговор же был на удивление мягким. Пятеро обвиняемых получили по 15 месяцев тюрьмы, еще четверо, включая Гитлера, были наказаны пятилетними тюремными сроками «за государственную измену». Сыграло свою роль то, что баварские судьи и прокурор старались не привлекать внимания к дву­смысленному поведению Кара, Лоссова и других сепара­тистов, во многом способствовавшему провокации путча. Гитлер так прямо и заявил на суде: «Одно несомненно: ес­ли наше выступление действительно было государствен­ной изменой, тогда все это время Лоссов, Кар и Шайссер совершали государственную измену вместе с нами». Кро­ме того, невозможно было отправить в тюрьму культово­го национального героя Людендорфа, игравшего в путче самую активную роль. Его суд предпочел оправдать. По­этому и другие руководители мятежа отделались сравни­тельно мягким наказанием. А уже в декабре 1924 года Гит­лер был выпущен на свободу из Ландсбергской тюрьмы, где в основном успел завершить мемуарную книгу «Моя борьба», ставшую библией национал-социализма.

На суде Гитлер говорил: «Не было большей государст­венной измены, чем предательство 1918 года». И скромно добавил: «Я считаю себя лучшим из немцев и хотел луч­шей доли для немецкого народа». Фюрер утверждал: «Ве­личайшее достижение 8 ноября состоит в том, что оно... содействовало подъему народа на небывалые вершины энтузиазма. Я верю, что наступит час, когда люди на ули­цах, стоящие под знаменами со свастикой, объединятся с теми, кто в нас стрелял 9 ноября. Я верю, что кровь ни­когда не разъединит нас. Настанет час, когда рейхсвер — и рядовые, и офицеры — станет на нашу сторону». И бро­сал гневные филиппики в зал: «Я обвиняю Эберта, Шей-демана и прочих в государственной измене. Я обвиняю их потому, что они уничтожили 70-миллионную нацию».

Гитлер также заявил: «Я с самого начала стремился к тому, что в тысячу раз выше должности министра. Я хо­тел стать уничтожителем марксизма. Я собирался решить эту задачу, и если бы мне это удалось, то должность мини­стра стала бы нелепой донельзя...

Одно время я верил, что в борьбе с марксизмом можно рассчитывать на помощь правительства. В январе 1923 года я понял, что это невозможно... Германия только тогда станет свободной, когда марксизм будет уничтожен (этот тезис с Гитлером вполне разделяли и обвинители, и судьи. — Б. С.). Раньше я и мечтать не мог о том, что на­ше движение станет столь мощным и охватит всю Герма­нию подобно наводнению.

Армия, которую мы строим, увеличивается день ото дня, час за часом. Уже сейчас я испытываю гордость от одной только мысли, что однажды пробьет час и эти раз­розненные отряды превратятся в батальоны, батальо­ны — в полки, полки — в дивизии. Я надеюсь, что старую кокарду поднимут из грязи, старые знамена будут развер­нуты, чтобы вновь развеваться. Это станет искуплением перед Божьим судом. Тогда из-под наших камней и из-под наших могил прозвучит голос единственного суда, который имеет право судить нас.

И тогда, господа, уже не вы будете выносить нам приго­вор, а этот приговор будет дан вечным судом истории, ко­торый отвергнет обвинения против нас. Я знаю, что вы на­кажете нас. Но тот, другой суд не станет спрашивать нас: совершали вы государственную измену или не совершали? Этот суд даст свою оценку генералу старой армии, этим офицерам и солдатам, которые, как немцы, хотели лишь блага своему народу и своему отечеству, которые сражались и готовы были погибнуть. Вы можете тысячу раз считать нас виновными, но богиня вечного суда истории улыбнет­ся и выкинет предложение государственного прокурора и приговор этого суда; мы будем признаны невиновными».

Мюнхенский процесс способствовал росту популярно­сти НСДАП. На выборах в баварский ландтаг нацисты получили каждый шестой мандат. А в германский рейхс­таг на декабрьских выборах 1924 года прошло 40 депута­тов от НСДАП. «Пивной путч» стал также важной частью «гражданской религии» нацистов. Это событие стало пер­вым «героическим деянием» нацистов. 16 погибших на Одеонплац превратились в первых национал-социа­листических мучеников. И наконец, в Ландсбергской тюрьме Гитлер создал священное писание национал-со­циализма, а на стену своей камеры повесил лавровый ве­нок — символ грядущей победы.

 

 

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!