Стихотворение М.И.Цветаевой «Моим стихам, написанным так рано ...» (восприятие, истолкование, оценка)

⇐ ПредыдущаяСтр 51 из 58Следующая ⇒

Из этого отрывка мы можем сделать вывод о том, что героиня, сопоставляя творчество с брызгами и ракетными искрами, считает стихи такими же динамичными, яркими,

эмоциональными. Ее поэзия – не однообразный поток воды, а отдельные капли и огоньки, яркие, освещающие наш мир. Стихотворения Цветаевой не только образны, но и актуальны. Они взрывают серость и однообразие, затрагивают насущное...

Анализ стихотворения М.Цветаевой "Имя твоё - птица в руке" Блок и Цветаева... В чем секрет Цветаевой? Что делает её непохожей ни на кого и в то же время внутренне связывает с Блоком? Прежде всего неординарность личности боих поэтов, бунтарский дух, мятежность,

небывалая энергия, подчеркнутая напряженность.Свобода от условностей современной

жизни воплощались в особенностях стиля. Эти черты отразились в стихах, посвященных Блоку. Любовные признания в них сочетаются с надгробным плачем, звучит предельно искренняя исповедь. Трагическое ощущение одиночества роднит Цветаеву с Блоком. Для её Блок - "два белых крыла", ангел, Божий праведник. Блок - это то-то возвышенное, легкое, но почему-то

ускользающее и невещественное. Цветаева славит имя Блока, любит, внемлет, молится ему.

Во всех стихах цикла, написанных с 1916 по 1921 г. мы чувствуем горечь утраты и надежду на воскрешение. Заглавным в цикле является стихотворение "Имя твоё - птица в руке...". Оно

удивительно тем, что в нем, открывающем цикл, ни разу не произнесено имя Блока, но все равно мы безошибочно определяем, о ком идет речь. Стихотворение состоит из 3 строф. В первой Цветаева воссоздает фонетический и даже графический образ слова "Блок", каждая строчка значима в формировании образа Блока. "Имя твоё - птица в руке" - в слове "блок"

всего один слог, но мы чувствуем эту неуловимость мгновения. Вот она, птица, живая, теплая, но раскроешь ладони - улетит и нет её. Вторит этому и строчка "одно единственное движенье губ". Произнести слово - улетает оно, не вернуть. для Цветаевой важен аждый звук имени

блока. Когда произносим "л", возникает образ чего-то легкого, холодного, голубого. Так

появилась строка "имя твоё - льдинка на языке". Льдинка - это щекочущий холодок тайны, прикосновение к самым сокровенным глубинам души.

Музыкальная палитра стихотворения чрезвычайно насыщена: здесь и звон бубенца, и щелканье курка, и топот копыт. Слово "блок" впитывает все звуки, все краски, так умело

нанесенные на холст стиха художником. Он и "мячик, пойманный на лету", и "камень, кинутый в тихий пруд". Так и хочется повторить слова Цветаевой из третьей строфы, напоминающие звук поцелуя. Блок Цветаевой - её любовь, любовь духовная, неземная. Цветаева пытается

услышать в звучании имени поэта мир его снежной маски: "ключевой, ледяной, голубой" Символично и то, что последнее слово стихотворения - "глубок" - содержит все звуки имени поэта и рифмуется с ним, ведь он безмерен, как и его поэзия.

Синтаксис стихотворения очень близок к синтаксису самого лока. Цветаева использует

безглагольные синтаксические конструкции, что позволяет ей достичь особой экспрессии в передаче своих чувств. Предложения фиксируют настоящее время, но им свойственнен особый, вневременной характер. Они подчеркивают бессмертие Блока. Это позволяет акцентировать внимание на главном для неё - ассоциативном ряде. Вот почему так велика напряженность, взволнованность поэта. Цветаева использует синтаксический параллелизм:

построение синтаксических конструкций 1 и 3 строфы совпадают, что придает стихотворению композиционную завершенность и целостность. Анафора "имя твоё" обращает наше внимание именно на ключевое слово и усиливает восхищение поэтом. Даже тире у Цветаевой несет синтаксическую нагрузку - необходимо сделать паузу. Помогает Цветаевой и инверсия.

Она делает строки особенно плавными: ".. в легком щелканье ...". Зрительный образ Блока помогают создать тропы: метафоры ("птица в руке", "льдинка на языке") - они выражают

эмоциональное отношение к поэту; эпитеты ("нежная стужа недвижных век"); олицетворение ("назовет курок"), что делает образ Блока более живым, запоминающимся.

Повествование держится не столько сюжетом, сколько энергией монолога Цветаевой. Эту энергию даёт стихотворению каждый его элемент.

Анализ стихотворения М.Цветаевой "Имя твоё - птица в руке"

Блок и Цветаева... В чем секрет поэтической илы Цветаевой? Что делает её непохожей ни на кого и в то же время внутренне связывает с Блоком? Прежде всего неординарность личности

боих поэтов, бунтарский дух, мятежность, небывалая энергия, подчеркнутая

напряженность.Свобода от условностей современной жизни воплощались в особенностях стиля. Эти черты отразились в стихах, посвященных Блоку. Любовные признания в них

сочетаются с надгробным плачем, звучит предельно искренняя исповедь. Трагическое ощущение одиночества роднит Цветаеву с Блоком. Для её Блок - "два белых крыла", ангел,

Божий праведник. Блок - это то-то возвышенное, легкое, но почему-то ускользающее и

невещественное. Цветаева славит имя Блока, любит, внемлет, молится ему. Во всех стихах цикла, написанных с 1916 по 1921 г. мы чувствуем горечь утраты и надежду на воскрешение. Заглавным в цикле является стихотворение "Имя твоё - птица в руке...". Оно удивительно тем, что в нем, открывающем цикл, ни разу не произнесено имя Блока, но все равно мы

безошибочно

пределяем, о ком идет речь. Стихотворение сосоит из 3 строф. В первой Цветаева воссоздает фонетический и даже графический образ слова "Блок", каждая строчка значима в формировании образа Блока. "Имя твоё - птица в руке" - в слове "блок" всего один слог, но мы чувствуем эту неуловимость мгновения. Вот она, птица, живая, теплая, но раскроешь ладони - улетит и нет её. Вторит этому и строчка "одно единственное движенье губ". Произнести слово

- улетает оно, не вернуть. для Цветаевой важен аждый звук имени блока. Когда произносим "л", возникает образ чего-то легкого, холодного, голубого. Так пявилась строка "имя твоё - льдинка на языке". Льдинка - это щекочущий холодок тайны, прикосновение к самым

сокровенным глубинам души.

Музыкальная палитра стихотворения чрезвычайно насыщена: здесь и звон бубенца, и щелканье курка, и топот копыт. Слово "блок" впитывает все звуки, все краски, так умео

услышать в звучании имени поэта мир его снежной маски: "ключевой, ледяной, голубой" Символично и то, чо последнее слово стихотворения - "глубок" - содержит все звуки имени поэта и рифмуется с ним, ведь он безмерен, как и его поэзия.

Синтаксис стихотворения очень лизок к синтаксису самого лока. Цветаева использует

безглагольные синтаксические конструкции, что позволяет ей достичь особой экспрессии в передаче своих чувств. Предложения фиксируют настоящее время, но им сойственнен особый, вневременной характер. Они подчеркивают ессмертие Блока. Это позволяет акцентировать внимание на главном для неё - ассоциативном ряде. Вот почему так велика напряженность, взволнованнсть поэта. Цветаева использует синтаксический параллелизм:

помогают создать тропы: метафоры ("птица в руке", "льдинка на языке") - они выражают

эмоцио

нальное отношение к поэту; эпитеты ("нежная стужа недвижных век"); олицетворение ("назовет курок"), что дежает образ Блока более живым, запоминающимся.

Отзыв на стихотворение М. Цветаевой «Тоска по родине! Давно...»

Марина Цветаева прожила сложную жизнь. Несколько лет ей пришлось провести за рубежом в эмиграции. Но более того живя за пределами РФ, она оставалась истинно русским

человеком. На чужбине её съедала тоска по родине, но поэтесса пыталась издеваться над этой тоской, быть гордой. Она прохрипит, как "раненное животное, кем-то раненное в живот":

Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно- Где совершенно одинокой Быть, по каким камням домой Брести с кошелкою базарной

В жилище, и не компетентный, что- мой, Как лазарет или казарма.

Она чувствовала себя бездомной и "совершенно одинокой", но ведь там у нее был жилище и семья! Значит, домом для Марины Цветаевой могла быть только Россия, а семьей- русский

народ.

Отчаяние поэтессы будет так велико, что она "оскалит зубы" на свой язык, который так обожала:

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным. Мне безразлично, на каком

Не понимаемой быть встречным!

А дальше в стихотворении мы находим такую строку:

…Душа, родившаяся - где-то.

Жестокая судьба бросила её в бездомное "куда-то" и уже не важно, где как раз родина, родина, не сумевшая уберечь свою дочка и не признавшая её таланта:

Так край меня не уберёг

Мой, что и самый зоркий сыщик Вдоль всей души, всей- поперек! Родимого пятна не сыщет !

Затем следуют "домоненавистнические" слова: Всяк жилище мне чужд, всяк храм мне пуст…

И дальше ещё более отчужденно, надменно: И всё – равно, и всё – едино.

И вдруг попытка издевательства над тоской по родине беспомощно обрывается, и все жёсткие

слова сводятся на нет, переворачивается весь смысл стихотворения в душераздирающую трагедию любви к родине:

Но если по дороге - куст

Встаёт, особенно – рябина…

И всё. Только три точки. Но в них заключена такая сила любви, такая нежность, на которую не способны тысячи других, выражающих свою любовь.

"Любовь к дому, - но через подвиг бездомности". Таким подвигом была вся жизнь Цветаевой. Поэтесса была бездомной, но у её стихов жилище был и будет вечно.

Цветаева была из тех, о ком в стихотворении 1922 года она сказала: «Все, чем в лунный вечер мы богаты, Нам с тобою вложено в сердца». В стихотворении «Тоска по родине! Давно…»

(1934) Родина для поэтессы - это не только чувство тоски, это совсем иное, трагическое, чувство зова. Цветаева путем ассоциаций воссоздает ту Россию, которую она знала и

помнила...

Стихотворение Марины Цветаевой "Книги в красном переплёте"

Фрагмент обложки первой книги Марины Цветаевой «Вечерний альбом» с надписью

приятельнице: “Милой Белле Фейнберг на память о коктебельском мирке. Марина Цветаева. Коктебель, 7-го июля 1911 года”.

Известно, что Марина Цветаева и в детстве, и позднее не просто любила читать, а любила страстно, “проваливалась” в книги с головой. Как пишет её биограф Виктория Швейцер, “едва научившись читать, она набросилась на книги и принялась читать всё без разбору: книги,

которые давала ей мать и которые брать не разрешала, книги, которые должен был читать, но не читал — не любил — старший Андрюша, книги, стоявшие в запретном для Марины <...>

шкафу сестры Лёры...”1 И позднее, учась в гимназии, она, по воспоминаниям, в частности однокашницы Татьяны Астаповой, “неизменно читала или что-то писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе; только изредка вдруг приподнимет голову, заслышав что-то стоящее внимания, иногда сделает какое-нибудь замечание и снова

погрузится в чтение”2.

О своей страсти к чтению Цветаева пишет, например, в раннем стихотворении «Книги в красном переплёте» (автором не датировано, относится предположительно к 1908–1910

годам), которое мне нравится изучать с детьми в конце пятого или начале шестого класса. Впервые в школьном обиходе стихотворение появилось, помнится, в программе Т.Ф.

Курдюмовой, с тех пор храню ему верность, даже работая по другим программам. Дети воспринимают его с интересом, а для кого-то Цветаева после этого становится одним из любимых поэтов.

Стихотворение вполне доступно даже пятиклассникам: оно не только интересно тематически, но и прозрачно по композиции. Кроме того, синтаксически и стилистически оно ещё

достаточно “спокойное”, хотя в нём уже прорываются узнаваемые цветаевские интонации, характерные для более поздних периодов творчества.

Стихотворение “Notre Dame”

Где римский судия судил чужой народ,

Стоит базилика, и — радостный и первый, — Как некогда Адам, распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый лёгкий свод. Но выдаёт себя снаружи тайный план:

Здесь позаботилась подпружных арок сила, Чтоб масса грузная стены не сокрушила — И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес, Души готической рассудочная пропасть, Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес. Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные рёбра — Тем чаще думал я: из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам...

(1912)

Одним из программных произведений Мандельштама в сборнике “Камень” является стихотворение “Notre Dame”.

Чтобы раскрыть смысл этого стихотворения, необходимо вписать его анализ:

1) в единство замысла сборника “Камень”;

2) в творческую концепцию мировоззрения поэта;

3) в историко-культурный контекст.

Как и в стихотворении “Автопортрет”, центральным, кульминационным образом-символом становится камень.

“Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания”.

Грубая материалистическая весомость камня выражает приятие реальности, бытия. “Камень как бы возжаждал иного бытия. Он сам обнаружил скрытую в нём потенциальную

способность динамики — как бы попросился в “крестовый свод” — участвовать в радостном взаимодействии себе подобных”.

В контексте творчества О.Э. Мандельштама на камень человек направляет свои творческие усилия, стремится сделать материю носителем высокого содержания. Вспомним строки из стихотворения “Я ненавижу свет…”:

…Кружевом, камень, будь И паутиной стань.

Собор Notre Dame становится образом преображения камня. Рукою таинственного “строителя щедрого” камень стал воздушным и светозарным храмом, вместилищем мудрости.

Notre Dame — собор Парижской Богоматери, знаменитый памятник ранней французской

готики. С первой строки стихотворения Мандельштам как бы налагает контекстуальные пласты друг на друга, вызывая ассоциативные ряды у читателя.

“Где римский судия судил чужой народ…” — автор явно отсылает нас к историческому факту. Notre Dame стоит на острове Сите, где находилась древняя Лютеция — колония, основанная Римом. Так в стихотворении возникает римская тема. Рим — “корень западного мира”,

“камень, замыкающий свод”.

Римская тема даёт возможность ощутить историю как единый архитектурный замысел. Опосредованно заявленная, эта тема несёт в себе объединяющее начало, отсюда совместимость различных культурных контекстов в стихотворении.

Метафорическое сравнение храма с первым человеком, Адамом, даёт скрытую аналогию: соотнесённости частей тела с частями храма.

Традиционно с образом Адама связан мотив радости существования, счастья бытия.

Мандельштам обыгрывает эту идею, смещая акценты: метафорически явно связанный с Адамом, несёт в себе идею бытийственности.

Первые две строфы стихотворения построены по принципу антитезы: внешнему

противопоставлено внутреннее. “Крестовый лёгкий свод” обнаруживает “тайный план” — “массу грузную стены”. Через ощутимую тяжесть возводимого здания, грозное давление массивного свода на подпружные арки реализуется мотив камня. Метафора “и свода дерзкого бездействует таран” строится по принципу антитезы. Тот же контраст, что и в стихотворении “Автопортрет”: скрытая вулканическая энергия замерла лишь на мгновение, словно пятая стихия, зависшая между Небом и Землёй.

Существование Notre Dame — это вызов, брошенный человеком Небу, вечности (“Неба пустую грудь // Тонкой иглою рань”). Сей дерзновенный проект — застывшая стихия, сотворённая

человеком.

В третьей строфе различные культурные эпохи соединяются в “неслиянное единство” (определение О.Мандельштама), воплощённое в “стихийном лабиринте” храма. Через архитектурное совершенство собора, через его виртуозную “сотворённость” и

величественную “телесность” проступают черты прошлых культур.

Чтобы показать этот синтез, подчеркнуть ёмкость открывающегося ирреального пространства храма, поэт использует оксюморон (“Души готической рассудочная пропасть”), соединяет в ряд противоположные явления: “египетская мощь и христианства робость”; “с тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес”.

И наконец, четвёртая строфа становится квинтэссенцией авторской идеи. Происходит зеркальная обратимость твердыни Notre Dame в “недобрую тяжесть” Слова.

Слово становится объектом творческих усилий человека.

Гениальная художественная интуиция поэта позволяет открыть единство культурного

пространства. В этом едином культурном пространстве, где сосуществуют все эпохи, следы

которых увидел Мандельштам в “твердыне” Notre Dame, растворены “сознательные смыслы” слов — Логосы. Но лишь в архитектурной организации, выстроенности поэзии Слово-Логос

обретает своё истинное бытие, истинное значение, более подвижное, нежели данное в

словаре, существующее только в данной архитектонике, данной комбинации. “Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам”.

Лишь в контексте стихотворения “Notre Dame” словосочетание “тяжесть недобрая” обретает совершенно новую, неожиданную семантику: обозначает Слово.

“Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше себя…” — скажет О.Мандельштам.

Слово как бы уподобляется камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, и стремится участвовать в “радостном взаимодействии себе подобных” в смысловом поле культуры. Стихотворение Осипа Эмильевича Мандельштама «Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» было опубликовано в первом сборнике поэта «Камень» в 1915 году. Стихотворение

обращается ко второй песне «Илиады» Гомера «Сон Беотия, или перечень кораблей», посвященной отплытию кораблей на осаду Трои.

По одной из версий, на данное стихотворение Мандельштама вдохновил найденный

Максимилианом Волошиным, у которого он гостил в Коктебеле, обломок древнего корабля. Однако тематика античности в целом характерна для ранних стихов Мандельштама. Многие критики видят в этом компенсацию поэтом своего происхождения (из семьи «мастера

перчаточного дела и сортировщика кож»), из-за которого он был ограничен в доступе к высокой русской и мировой культуре. Однако более вероятно, что увлечение поэта древним миром – это его стремление к эталону красоты и к основе, породившей данную красоту.

Неудивительно, что в его первом сборнике – «Камень» – многие стихи перекликаются между собой античными мотивами. Особенно это характерно для стихотворений «Silentium»

(«Молчание») и «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»: в обоих стихотворениях представлены мотивы античности, черного моря, молчания. Однако тема «Silentium» долгое время являлась для критиков точкой столкновения, и только в последнее время большинство сошлось на том, что под всеми прозрачными определениями поэт скрывает понятие любви. Во втором стихотворении тема и идея любви очевидна, однако подходит к ней поэт необычным путем. Одна из главных отличительных особенностей стихотворения – та, что оно направлено на внутренние чувства поэта. Из реальных окружающих предметов – только перечень кораблей, который растворяется и уходит на задний план под наплывом размышлений автора, и звуки Черного моря, появляющиеся в последней строфе, когда поэт как бы очнулся от мечтаний.

Стихотворение начинается с бессонницы поэта и сразу уходит в его внутренний мир – воспоминания о древнем мифе. Первая строфа не только описывает последовательность движения кораблей, но и передает эмоциональное состояние поэта через метафоры.

Сравнение строя боевых кораблей с журавлиным клином – образом, который в России чаще всего ассоциируется с грустью осеннего перелета птиц – позволяет читателю понять, что

чувствует поэт по отношению к ахейцам: сочувствие, сострадание, жалость, тревогу за их судьбу. Поэт ощущает себя мудрым пророком, он предвидит будущее, он знает, какая трагедия совершится, и хотел бы предостеречь их, но ахейцы безрассудно стремятся

навстречу неизвестности и гибели.

Ощущение бессонницы великолепно передано действием: «Я список кораблей прочел...»

Список кораблей греков, идущих походом на Трою из «Илиады» Гомера, содержит 1186 названий кораблей с именами полководцев и описаниями на 366 строках. Бесконечность

боевого списка кораблей и создает ощущение бесконечности этой ночи. Образ журавлиного клина дополняет бессонницу еще одним качеством – тягучестью: неспешностью и

растянутостью в пространстве и во времени.

Постепенно и плавно мысли поэта со списка кораблей, казалось бы, несущего только

информацию о кораблях и никаких философских рассуждений, переходят на цели, собравшие здесь это огромное войско. И это приводит к мысли, что единственная причина, движущая

огромное войско – любовь: «Когда бы не Елена, // Что Троя вам одна, ахейские мужи?» Таким образом, происходит переход от внешних форм античной культуры к внутреннему смыслу стихотворения.

С точки зрения психологов, отвлеченный список, которым и является перечень кораблей у Гомера, напоминает тест Роршарха: в процессе его чтения при свободном течении мыслей они постепенно переходят на наиболее важные для него вопросы; часто этот переход вполне логичен и кажется напрямую связанным с читаемым текстом. Именно поэтому в одном и том же тексте (обычно – либо абстрактном, либо максимально конкретизированном, как

гомеровский список) разные люди видят разное содержание и смысл. Казалось бы, в списке нет ни намека на любовную тематику: однако именно он приводит Мандельштама к

глубокому выводу о том, что любовь является движущим моментом многих сил на этой планете.

Таким образом, через описание реальности Мандельштам передает собственный

эмоциональный мир. Это очень напоминает воздействие перечня кораблей у Гомера на слушателей: список кораблей подводит их к философским размышлениям о жизни; у

Мандельштама описание ситуации бессонной ночи – к размышлениям о любви. Поэтому

основная идея автора в выражена скорее ситуацией, чем образом. Сам поэт в статье «Слово и культура» в 1921 году объяснил подобное отношение к стихосложению таким образом:

«Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость...»

В данном стихотворении, в отличие от большей части стихов из сборника «Камень», показана причина обращения поэта к античности: он во время бессонницы читает Гомера. В то же время здесь переплетаются несколько ключевых для «Камня» мотивов: речь и молчание, море, античность, любовь. Тема моря, как и тема античности в стихотворении не случайна, и вызвана не только местом рождения стихотворения. Многими критиками отмечено, что

Мандельштам предпочитает всем стихиям воду. При этом его предпочтение – не стремительные потоки, падающие с небес или мчащиеся по равнине/горам; его привлекает спокойное и вечное движение: равнинные реки, озера, но чаще – самая грандиозная форма – океан, величественно катящий огромные валы. Тема моря неразрывно связана с темой

античности: и то, и другое величественно, грандиозно, спокойно, таинственно.

В результате стихотворение, вобрав в себя основные мотивы сборника «Камень», становится

одним из итоговых в данном сборнике. При этом оно является и образцом раннего творчества Мандельштама в целом, как по выбору темы, так и по стилю. Для ранних стихов

Мандельштама характерно стремление к классической ясности и гармоничности, они

отличаются простотой, легкостью, прозрачностью, которые достигаются простыми рифмами, в основном глагольными или грамматическими. При простоте рифм на первый план выходит ритмический рисунок стихотворной строфы. Это характерно для многих поэтов серебряного века. В стихотворениях Мандельштама ритм приобретает смысл, настолько очевидный, что

его не осмеливаются игнорировать при переводе его стихов, в отличие от переводов стихотворений многих других, даже классических, авторов.

Первое место из стихотворных размеров у Мандельштама занимает ямб, от четырехстопного до шестистопного. Для создания ритмического разнообразия Мандельштам использует

прибавление одного безударного слога в рифмующейся строке, что приводит к чередованию женских и мужских рифм. Шестистопные ямбы Мандельштама с обязательной цезурой

посредине называют почти идеальным александрийским стихом. Цезура дает Мандельштаму необходимую ему медлительность и негромкую звучность.

Данное стихотворение по ритмическому рисунку идеально характерно для Мандельштама: шестистопный ямб с цезурой в середине строки, чередованием мужских и женских окончаний строк и опоясывающей рифмой. За счет цезуры в середине строки шестистопный ямб

получается медлительным и растянутым, как в трехсложных размерах. Подобный

непринужденный, лишенный поэтической сглаженности ритм создает ощущение свободного прозаического разговора – спокойного размышления вслух.

Эстетика стиха роднит Мандельштама с Пастернаком, но отличается большей сдержанностью.

Эмоции просматриваются главным образом не через подбор насыщенных эпитетов, а через поступки героев (подобное наблюдается у Ахматовой: полная растерянность героини, сумбур чувств и отрешенность от всего происходящего, кроме собственных мыслей и чувств,

передаются через ее действия: «Я на правую руку надела // Перчатку с левой руки»). Последняя строфа стихотворения выводит нас из темы античности в реальность. При этом поэт как бы отстраняет Гомера, возвращаясь в реальность, к шумящему неподалеку морю, поскольку и оно дает поэту подтверждение того, что любовь – основа всего движения на Земле: «И море, и Гомер – все движется любовью. // Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит». То, что сначала Мандельштам мог увидеть только с помощью античных стихов, теперь стало для него близким и в реальности.

Образ списка кораблей присутствует во многих литературных и ряде музыкальных

произведений, в том числе современности. Так, у Пелевина в рассказе «Греческий вариант» прочтение главным героем гомеровского перечня кораблей характеризует его собранность,

усидчивость, интеллект: «Мандельштам только до середины дошел, а Вадим Степанович этот список читал до самого конца». У Бориса Гребенщикова в песне «Вороника на крыльце»

список становится аналогом книги Судьбы: «Список кораблей // Никто не прочтет до конца; кому это нужно – // Увидеть там свои имена...» У Мандельштама этот образ послужил

выражению основной мысли, проскальзывающей в большинстве его стихов и являющейся

квинтэссенцией его опасений и радостей, его отношения к миру, жизни, собственной судьбе: главной движущей силой в мире является любовь.

Следует обратить внимание и на лексику, используемую в этом стихотворении. В

произведении больше всего имен существительных: паруса, корабли, пена, голова, море. Но есть и отвлеченные понятия: бессонница, любовь. Я считаю, что в стихотворении эти слова

ключевые, так как они необходимы для понимания его идеи и темы.

Стихотворение Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…»

Сюжет стихотворения О.Э.Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…»,

написанного в тридцатые годы двадцатого века, имеет автобиографическую основу. Как и многие другие деятели культуры и искусства, автор этих строк попал в жернова сталинских репрессий.

Тяжело переживая удушающую общественную атмосферу того времени, О.Э.Мандельштам проявил образец гражданского мужества, продолжая писать то, о чем не мог молчать.

Личность лирического героя в этом произведении уникальна. Главное для нее — сохранить самоуважение, не уподобиться вопреки законам жестокой эпохи звериной сущности волков. В первой строфе О.Э.Мандельштам подчеркивает ту высокую цену, которую в сталинское время платили за право оставаться верным своей жизненной позиции:

Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей.

Последняя, вынесенная в конец перечислительного ряда потеря оказывается для О.Э.Мандельштама, несомненно, наиболее важной, невосполнимой. Лишь сам человек, попадая в разряд так называемых «врагов народа», понимал, что он ни в чем не виноват,

надеялся, что власти разберутся и отпустят его. Многие же его знакомые искренне верили в справедливость ложных, порой абсурдных обвинений, отворачивались. Это для узников сталинских лагерей было, может быть, одним из самых тяжких душевных испытаний.

Мысли о личной судьбе в душе лирического героя неразрывно связаны с раздумьями об историческом содержании эпохи в целом. Поэт Н.Глазков писал:

Век двадцатый — век необычайный:

Чем столетье лучше для историка, Тем для современника печальней.

Эта же мысль звучит и у О.Мандельштама, но она высказана в более образной форме: Мне на плечи кидается век-волкодав.

Лирический герой сетует на то, что «лишился и чаши на пире отцов». Этот образ чаши отцов в стихотворении чрезвычайно интересен. Чашу, как известно, на пиру в давние времена

передавали по кругу. Она служила символом жизни и плодородия.

В современную О.Мандельштаму эпоху была нарушена преемственность поколений.

Уничтожалось то лучшее, что веками накапливалось и передавалось по наследству. Это было суровое время крушения идеалов, переоценки ценностей. Исходя из этого, становится

понятным, почему лирический герой мечтает о «жаркой шубе сибирских степей. Ему не

страшен суровый климат Сибири. Он — простой, мирный человек, которому нужен прежде

всего душевный покой:

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых кровей в колесе,

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе.

Край, «где течет Енисей» идеализируется, рисуется в самых светлых и чистых тонах. О.Э.Мандельштам подчеркивает, что эта краса первобытна, то есть, дана человеку как некая непорочная ценность. Она конкретна и зрима, в отличие от весьма абстрактного образа

«гремучей доблести грядущих веков», которая может и не наступить, а если и наступит, то в жизни уже иных поколений.

Объемным и запоминающимся выглядит в стихотворении образ «века-волкодава». Кровавое начало двадцатого века во всем мире, а в России особенно, возмутило умы писателей-

гуманистов. Лучшие годы целого поколения были отравлены безжалостной бойней

гражданской войны. Социальная распря ожесточила людей. У многих произошла переоценка ценностей. Сместились веками устоявшиеся ориентиры. В тридцатые годы гражданское

противостояние приняло иные, более изощренные формы, но суть его продолжала сохраняться: репрессии, доносы, травля интеллигенции дворянского происхождения. Стихотворение О.Э.Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…» —

обвинительный акт для многих современников поэта. Одних он уличает в жестокости тирании, других — в трусости. Причем обе эти роли кажутся О.Э.Мандельштаму неприглядными,

недостойными настоящего человека, поэтому сибирская ссылка воспринимается, как

единственно возможный и даже в какой-то степени счастливый выход для человека, который хочет сохранить душевную чистоту, собственное достоинство, наконец, цельность своей

личности и незыблемость идеалов.

Поэт пишет о доле благородного человека, о том, что его окружают только «трусы»,

«хлипкая грязца». Достаточно вспомнить, в какое время написано стихотворение, и станет все понятно. Это время радикальных чисток среди русского народа, время коллективизации, время, когда человек должен был безропотно подчиняться партии, иначе - «черный воронок». Мандельштам "Я вернулся в мой город, знакомый до слез..." - сочинение "Художественный анализ стихотворения О. Мандельштама "Я вернулся в мой город, знакомый до слез..."" Петербург! Я еще не хочу умирать!

О. Мандельштам

Петербург был для О. Мандельштама городом, в котором прошли его детство и молодость.

Все здесь знакомо ему "до слез, до прожилок, до детских припухлых желез". Кажется, что при воспоминании о прошлом сердце поэта начинает учащенно биться — но город изменился.

Оглядываясь по сторонам, Мандельштам пытается узнать прекрасную столицу, но ничего дорогого из воспоминаний он не может разглядеть в этом городе, грязном, неуютном,

Узнавай же скорее декабрьский денек, Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Черно-желтая цветовая гамма вызывает ощущение тос-ки и беспокойства — наверное, это основные чувства, которые испытывают жители Петербурга 30-х годов. Беспросветность и мрак говорят о гибели в городе живого начала, и он угрожает этим же и поэту.

Петербург! Я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера. ;

Мандельштам верит, что он не один в этом страшном мире "ленинградских речных фонарей". Он помнит о друзьях и знакомых и ждет, что они откликнутся, оставаясь такими же стойкими и несгибаемыми, как прежде. Поэт не хочет сдаваться, он борется за свою жизнь и за свою

свободу. Но телефон, вероятно, молчит, и это говорит о том, что не только город стал

неузнаваемым — изменились сами люди: кто-то испугался и затих, кто-то приспособился, кто- то уехал, а кто-то и ушел из жизни. Но велика ли разница теперь между живыми и

погибшими?

Петербург! У меня есть еще адреса. По которым найду мертвецов голоса.

В этом стихотворении О. Мандельштама перед нами раскрывается весь ужас, вся трагичность эпохи, когда люди от страха не могли спать по ночам: они не знали, будут ли завтра живы.

Клевета, доносы, насилие сделали горожан слабыми и покорными. С замиранием сердца они прислушиваются к шагам за дверью, говорят вполголоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных.

Дверные засовы, крючки и цепочки поэт не зря считает кандалами — это оковы, надетые, в первую очередь, на души, на волю людей. И, конечно же, совсем не дорогих гостей ожидает

Мандельштам ночью, зная, скольких его друзей, товарищей и знакомых увели в неизвестность такие "гости".

Это стихотворение О. Мандельштама позволяет нам, живущим спустя семьдесят лет после описанных событий потомкам, понять психологию человека в страшные и трагические годы Советской страны. Я думаю, что поэт пытался донести до нас главную мысль: самое важное и самое ценное, чем может владеть человек — это свобода, как внешняя, так и внутренняя.

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 439; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 46 47 48 49 505152 53 54 55 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!