Гражданское общество и государство

Стр 1 из 6Следующая ⇒

Министерство внутренних дел Российской Федерации

Уральский юридический институт

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

ИСТОРИИ, ПОЛИТИКИ И ПРАВА

Часть 1

Екатеринбург

2002

ББК 60

А437

А437	Актуальные проблемы истории, политики и права: Часть 1. Екатеринбург: Издательство Уральского юридического института МВД России, 2002. – 126 с.

ISBN 5–88437–091–1

Ответственный редактор А.И. Дуров, кандидат юридических наук

В сборник вошли выступления участников “круглого стола” по актуальным проблемам истории, политики и права. Сборник предназначен для преподавателей, адъюнктов и курсантов.

В материалах сохранено авторское изложение и выполнены лишь необходимое техническое редактирование и сокращения.

Издается по решению редакционно-издательского совета УрЮИ МВД России (протокол № 26 от 09.02.2001).

ISBN 5–88437–091–1

СОДЕРЖАНИЕ

ЦЕПИЛОВА В.И. Концепция исторического развития России Г.П. Федотова ………………………………………………………………	4
ЗГОГУРИН С.Б. Эволюция взглядов российского общества ХIХ–ХХ веков на коррупцию (на примере российского железнодорожного транспорта и акционерных обществ) ……………………………………	6
ТЕСЛЕНКО А.М. Правовой статус иностранцев в России в условиях военных действий (середина 1914 – 1917 гг.) ……………………………	19
УФИМЦЕВ В.В. Основные черты теории политической модернизации и современность ……………………………………………………………	30
ГОЛОВИН Ю.А., ЯНКЕВИЧ П.Ф. Приоритеты политики национальной безопасности России в современных условиях………………………	45
КОЛЕСОВА М.А., ЕФИМОВА О.К. Гражданское общество и государство.	50
БАТАЕВ В. Легитимация политической власти и ее ведущие признаки..	56
КОЖЕВНИКОВА Ю.С. Политическая и правовая культура: аспект соотношения…………………………………………………………………	61
ВОРОБЬЕВ А.М. Проблема формирования политической культуры в условиях нестабильности …………………………………………………..	64
КОРОБКИНА В.А. Локальное регулирование в системе правового регулирования …………………………………………………………………	67
ШАМСУМОВА Э.Ф. Общетеоретические представления категории "правовой режим" …………………………………………………………..	74
ДУРОВ А.И. Понятие качества закона и параметры, его определяющие ..	80
АНДРЕЕВ А.В. Вопросы организации законодательной власти в территориальных субъектах……………………………………………………	90
ФАРТЫГИН А.Л. Проблемы организации конституционного (уставного) контроля в субъектах Российской Федерации……………………...	94
ТЕТЕРЯТНИКОВ Н.Ю. Теоретико-правовые аспекты свободы совести в Российской Федерации ………………………………………………..	103
ДРАЛОВ В.В. Правовое регулирование управленческого процесса в системе органов внутренних дел …………………………………………..	106
ДАНИЛЕНКО В.А. МВД в зеркале общественного мнения ……………	116
ЛЯУШИН В.П. Социально-экономические, политические и правовые предпосылки конфликтов на севере Сибири в период тоталитаризма (20–40-е гг.): исторический аспект…………………………………………	118

Цепилова В.И., кандидат исторических наук, доцент

Уральская государственная юридическая академия

Концепция исторического развития России Г.П. Федотова

В послеоктябрьской научной эмиграции особое место принадлежит Г.П. Федотову, взгляды которого не совпадали ни с одной идеологией сложившихся эмигрантских группировок. Научный интерес Федотова был связан с эпохой средневековья, где его особенно привлекали идеалы гуманизма, культура человека как творческой личности. Методология познания через анализ культуры позволила Федотову дать оригинальную трактовку исторического прошлого России.

Исторический процесс Г.П. Федотов видел как единство постепенности и прерывности, заимствованного и почвенного, а путь России представлял как серию расколов. Основа этих расколов была заложена фактом принятия христианства византийского толка. Перевод греческой библии на славянский язык, облегчив христианизацию народа, оторвал Русь от традиций Греции, славянскую речь от вселенской мысли. Дав блестящие образцы словесности, материальной и духовной культуры, Русь потеряла научную, философскую, литературную традицию Греции, наступил "паралич языка".

Киевская Русь имела предпосылки для свободы. Взятое из Византии христианство роднило ее с западной цивилизацией. Но византизм политически не мог воплотиться в русском обществе из-за отсутствия социальных предпосылок: церковь стояла над властью, не была национальной; древнерусский князь делил власть с боярством, дружиной, вечем. Ростки свободы не могло победить даже татарское иго, но свобода погибла при “собирании земель”, когда московский князь покончил со всеми общественными силами, ограничивавшими самовластье. В Московском княжестве насаждались татарские порядки в суде, управлении, сборе дани; само собирание уделов осуществлялось восточными методами – путем “снятия” верхнего слоя населения. Тем самым подрывались историческая память и традиция свободы. Победа опричнины в дальнейшем привела к варваризации правящего слоя, росту рабского самосознания в его среде.

Г.П. Федотов признает, что побежденные принадлежали к отжившему обществу, что в то время “прогресс” был на стороне рабства. Альтернатива развития – “Избранная Рада” – не была поддержана народом из-за социальной розни, национальной гордости и внешних успехов (присоединение Казани, Астрахани и др.). Русь перерождалась в великую восточную державу.

Московское самодержавие формировалось на основе византийской и татарской идеи о власти, которая породила деспотизм, редкий в истории, – не связанный законами, традициями, церковью. Естественным результатом этого стало прикрепление всех к государству. Рабство диктовалось не капризом властителей, а национальной задачей создания империи на слабой экономической базе. Выбор между свободой и национальным могуществом был сделан, вектор исторического развития стал противоположным Западу.

Весь XVII век Россию сотрясали бунты, что свидетельствовало о непосильности государственного бремени. Но в них не было стремления к свободе, само понятие свободы подменялось “волей” – культурой дикой природы, кочевого быта, разбойничества, тирании.

В сравнении с Киевской Русью Московское царство примитивнее, грубее, “тяжелее”, хотя и характеризуется необычайным единством культуры, что придает государству устойчивость. ХVII век показал необходимость общественных перемен и неспособность органически осуществить их.

Оценка петровских преобразований дается Федотовым многопланово. С одной стороны, они вносят раскол в русское общество, в нем формируется два народа, две культуры. Причем одна из культур развивается за счет другой. Для Федотова бытие народов и государств оправдывается только творимой ими культурой, и с этой точки зрения он высоко отзывается о созданной Петром империи, ее предназначении – просвещении народа.

Созданная Петром I интеллигенция шаг за шагом “расковывала” пленное русское слово. Привнесенная извне культура позволила осознать себя и свое место в мире, все яснее делалась русская идея, ставшая главной в конце XIX в. Этот процесс шел параллельно с распадом прежних социально-бытовых условий жизни и выветриванием православно-народного сознания. Органическое единство так и не было достигнуто, что предопределило дальнейший ход истории.

С другой стороны, в гвардейских переворотах XVIII в. шло формирование дворянского монархического чувства. Дворянство могло обожать государя, но не позволяло унижать себя. Оно усвоило западные начала личной чести и верности, хотя и в сословно-корпоративных формах. Государь становился первым дворянином империи.

Если для господствующего класса служение царю эволюционировало в служение Отечеству, то народ со времен Петра Великого утрачивает государственный смысл империи. Он не представляет себе ее границ, задач, внешних врагов, которые были конкретны в Московском царстве. Происходит выветривание государственного сознания, подчинение идет по доверию, а не по убеждению. Самодержцы могли в этих условиях, опираясь на народ, подавлять дворянство и, опираясь на дворянство, разрушать быт и нравственные чувства народа. Такая двойственная природа императорской власти делала невозможной ее ограничение.

Освобождение крестьян нанесло первый удар по монархизму крестьянства. Сам раздел был воспринят как несправедливость не только из экономических соображений, но и из представлений о праве. В отличие от Запада крепостное право не имело тысячелетней истории, историческая память хранила “право” на помещичью землю, тем более что дворянство сняло с себя социальные функции. Воинская повинность крестьян уничтожила дворянское право на землю как плату за кровь. Освобождение давало прецедент для черного передела. Борьба за землю сталкивала крестьян с официальной Россией, которая держалась лишь именем царя.

Первые признаки государственного упадка Г.П. Федотов видит в политической агонии дворянства, проявившейся в крахе конституционных попыток (Панин, Мордвинов); попытку декабристов он считает якобинской и невозможной в России. Новый строй (без отмены крепостного права) был бы принят крестьянством на веру. Европеизация могла быть доведена до демократии постепенно. Но абсолютизм нигде и никогда не ограничивал себя, а в России не нашлось силы, способной осуществить это извне.

В 60-е гг. XIX в. начинается последняя стадия разрушения империи. Появившаяся в ходе реформ общественность имела большие созидательные способности, но государство оттолкнуло этих людей, отвело им тесно ограниченный круг деятельности, породив слой “безгосударственников”. Александр III сделал мирный исход кризиса безнадежным. Россия “замораживается”. Дворянство теряет культурную гегемонию. Монархия, поглощенная идеей самосохранения, становится тормозом. Политически активные силы готовятся к борьбе с династией. Империя гибнет, отказавшись от своей миссии – просвещать народ, европеизировать Россию.

Згогурин С.Б., кандидат юридических наук, доцент

Уральский юридический институт МВД России

Эволюция взглядов российского общества ХIХ–ХХ веков
на коррупцию (на примере российского железнодорожного
транспорта и акционерных обществ)

В опубликованных за последнее время диссертациях, монографиях, научных статьях, газетных и журнальных публикациях не только по правовым наукам, но и по проблемам экономики, философии, политологии много внимания уделяется такому значимому явлению современности, как коррупция.

Основная масса авторов однозначно трактует коррупцию как преступление или преступную деятельность. Например: “коррупция – преступление (выделено авт.), заключающееся в прямом использовании должностным лицом прав, связанных с его должностью, в целях личного обогащения”[1]. Или: “коррупция – преступная деятельность (выделено авт.) в сфере политики или государственного управления, заключающаяся в использовании должностными лицами доверенных им прав и властных обязанностей для личного обогащения”[2].

Такой подход к социальному явлению, ставшему по сути символом современного периода нашей жизни, представляется явно зауженным и односторонним. Более правильное, на наш взгляд, определение коррупции дал А.И. Гуров, который характеризует ее как “…систему определенных отношений, основанных на противоправных сделках должностных лиц в ущерб государственным и общественным интересам”[3]. Как видно, А.И. Гуров отказался от однозначного и жесткого толкования коррупции как только преступной деятельности, охарактеризовав это явление более широко и юридически точно как систему отношений, основанных на противоправных сделках должностных лиц.

Близки к определению А.И. Гурова определения понятия коррупции, встречающиеся в американских источниках. Г. Блэк – автор популярного и авторитетного в США Юридического словаря – определяет коррупцию как “…деяние, совершаемое с намерением предоставить некое преимущество, несовместимое с официальными обязанностями должностного лица и правами других лиц. Деяние должностного лица, которое незаконно и неправомерно использует свое положение или статус для извлечения какого-либо преимущества для себя или другого лица в целях, противоположных обязанностям и правам других лиц”[4]. Другой американский исследователь, Р. Перкинс, пишет: “Слово “коррупция” указывает на нечистоплотность и непорядочность, и когда оно встречается в уголовном законе, оно означает безнравственные или в огромной степени ненадлежащие действия… Неправомерное отправление должности является коррумпированным поведением должностного лица в ходе исполнения его должностных обязанностей или когда оно действует под видом отправления должности”[5].

Можно привести еще не один десяток подобных или близких по содержанию определений. Суть их будет одна – чиновник, неважно какого уровня или ранга, но могущий (выделено авт.) в силу своего служебного положения “решить вопрос” в интересах кого-либо, делающий это и получающий от заинтересованного лица денежное, материальное или иное вознаграждение, может быть назван коррупционером. В свою очередь, совершаемые им действия в полной мере попадают под определения коррупции, даваемые как отечественными, так и зарубежными авторами. При этом не так важно, будет ли нанесен государству прямой материальный или финансовый ущерб. На наш взгляд, гораздо опаснее ущерб, наносимый продажным чиновником авторитету государства, государственной власти и их институтам. Хотя ущерб, возникающий от действий коррумпированных чиновников во всем мире, уже давно исчисляется многими миллиардами долларов. Так, по данным счетной палаты только одной из федеральных земель ФРГ – Гессен, взятки в сфере государственных заказов и закупок достигают 20% от суммы всех заключаемых сделок. Стоимость строительства в Германии зданий, возводимых по заказам федеральных, земельных и коммунальных властей, завышена и составляет до 40% от стоимости сооруженных зданий. При этом государство, субъекты федерации, власти коммун в год теряют до 10 млрд марок[6]. В Италии успешное проведение операций “Чистые руки” позволило сократить государственные затраты при строительстве дорог на 20% [7].

П. Беннет, сопоставляя состояние коррупции и ее влияние на экономику различных стран, приходит к выводу, что сокращение уровня коррумпированности страны с уровня Мексики до уровня Сингапура может произвести эффект, эквивалентный возрастанию сбора налогов на 20%[8].

По данным регионального общественного фонда “Информатика для демократии” (фонд ИНДЕМ) в России за время реформ потери от коррупции оцениваются на уровне 10–20 млрд долларов[9], т.е. вполне сопоставимы с нынешним бюджетом Российской Федерации.

В то же время моральный ущерб, наносимый государству, государственной власти действиями коррумпированных чиновников нигде и никем обстоятельно и системно не исследовался, хотя в своем развитии практически все государства приходили к осознанию опасности, которая может им грозить из-за алчности и корыстолюбия собственных чиновников.

Этот тезис уже в конце XIX в. находил отражение во взглядах представителей государственной власти Российской империи на такую очевидную, на наш взгляд, форму коррупции и способ дачи и получения взяток, как совместительство по службе. Эволюцию в представлениях отдельных высших чиновников царской администрации в ХIХ – начале ХХ в. на это явление мы попытаемся проследить в рамках данного исследования.

В качестве отправной точки исследования мы избрали возникновение и формирование в Российской империи в ХIХ в. первых акционерных компаний и акционерных обществ в сфере строительства и первоначальной эксплуатации железных дорог.

Известный советский историк Л.Е. Шепелев писал, что на 1 января 1807 г. в России действовали всего лишь 5 акционерных компаний[10]. Однако уже к 1836 г. их число увеличилось до 58, в том числе 41 компания начала работу, кроме этого 15 компаний намечались к созданию, но не получили разрешения правительства[11]. Этот момент – “неполучение разрешения правительства” – является одним из ключевых аспектов нашего исследования, и мы периодически будем возвращаться к нему в ходе рассмотрения темы.

Тенденции бурного роста акционерного капитала и акционерных компаний были характерны для всех экономически развитых стран Европы и Америки. Не составляла исключения и Российская империя, которая в тот период времени находилась в стадии роста и бурного развития экономических отношений, обусловленных наличием в стране свободных капиталов, ищущих применения. В качестве иллюстрации этим процессам мы можем привести мнение журнала “Современник”: “Оживлению его (акционерного капитала. – Авт.) много способствовало уменьшение в 1830 г. банковских процентов с 5 до 4 на 100, заставившее капиталы искать выгоднейшего употребления в различных областях промышленности”[12]. По данным того же “Современника” средний доход акционерного общества составлял тогда 8–10% в год[13].

В этот период времени возникает явление, получившее название “акционерной горячки”, – все предлагаемые к продаже акции были моментально разбираемы, а число желающих вложить в них свои капиталы нередко превышало определенный для них размер. Повышенный спрос на акции и облигации вновь образуемых компаний отмечался и Государственным Советом. В одном из документов говорилось: “…нельзя было опасаться недостатка в акционерах для какой-либо вновь образуемой компании, по первому зову (т.е. сразу после объявления торгов или открытия подписки) акции раскупались за несколько часов”[14].

Среди учредителей и наиболее крупных акционеров различных компаний мы видим не только представителей купечества и мира предпринимателей, но и крупных государственных чиновников, военных, представителей аристократии, высшего духовенства. Как отмечает уже упомянутый нами Л.Е. Шепелев, “участие в акционерном учредительстве чиновников и аристократов было следствием двухсторонней тенденции. С одной стороны – следствием заинтересованности этих лиц в прибылях акционерных компаний. К этому времени участие в акционерных компаниях не только не считалось предосудительным для дворянской и чиновничьей чести, но даже стало модным и расценивалось как поддержка общественно-полезных предприятий. С другой стороны – следствием заинтересованности самих компаний иметь в своем составе как можно больше влиятельных деятелей для получения наибольших привилегий и преимуществ… Со своей стороны правительство, бюрократия поощрительно относились к участию в акционерных компаниях чиновных или общественно известных лиц, видя в этом залог коммерческой благонадежности компаний и успеха их деятельности”[15].

Анализируя мнение видного ученого-историка, резюмирующего наиболее распространенную точку зрения на складывающиеся в обществе новые экономические отношения и на участие в них привилегированных классов, мы можем видеть поразительное “взаимопонимание”, сложившееся между аристократами, дворянством, высшим чиновничеством и нарождающимся классом предпринимателей. Первые почуяли наживу и получили возможность бесконтрольного и быстрого обогащения, а вторые сразу смекнули, что как бы ни были высоки “гонорары” за “сотрудничество”, “покровительство”, “общее руководство”, в проигрыше они тоже не останутся, так как платить за все будет государство, общество, налогоплательщики, убаюканные рассуждениями об общественной пользе, всеобщем благе и т.д. (В наши дни говорят о социальной гармонии, благе народа, классовом мире, партнерстве…)

Тем не менее, общественное мнение, мнение высшего чиновничества, царя было таковым, что участие крупных чиновников в различных коммерческих компаниях было благом для общества и государства.

Между тем и в то время некоторые должностные лица не питали иллюзий в отношении целей большинства новоявленных предпринимателей. Известный государственный деятель – барон М.А. Корф – так писал о деятельности на поприще предпринимательства графа А.Х. Бенкендорфа: “Имя его, правда стояло всегда во главе всех промышленных и спекулятивных предприятий той… эпохи; он был директором всех возможных акционерных компаний и учредителем многих из них. Но все это делалось не по влечению к славе, не по одному желанию общего добра, а более того, что все спекуляторы, все общества сами обращались преимущественно к графу для приобретения себе в нем сильного покровителя”[16]. Известно, что в этот период времени А.Х. Бенкендорф руководил всесильным Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, являлся шефом Корпуса жандармов, сенатором и членом Государственного Совета и Комитета Министров. Так что покровителем он мог быть очень сильным.

Наибольшее оживление акционерного учредительства пришлось на подъем торгово-промышленной деятельности в годы Крымской войны и сразу после нее. Известный экономист В.П. Безобразов писал: “Коренное оживление наших промышленных и коммерческих дел принадлежит к 1854–1857 гг. Апогей этого движения в России был в 1855 и 1856 годах, о которых решительно все участники нашей промышленной и коммерческой деятельности говорят как о золотом времени. И простые рабочие, и фабричные, и фабриканты, и купцы всюду говорили нам об этом времени: “Мы тогда озолотились”. Фабрики не успевали изготовлять товары, которые быстро расхватывались; строились новые фабрики и расширялись старые; увеличивалось число рабочих часов, работали ночью, цена на товары и заработки росли непомерно”[17].

Акционерный подъем был усилен учредительством в области строительства железных дорог. Крымская война наглядно показала, что причиной поражения Российской империи в войне оказалось во многом отсутствие развитых коммуникаций, когда мощнейшая в военном отношении держава из-за невозможности вовремя доставить подкрепление, продовольствие, боеприпасы в результате лишилась Черноморского флота, понесла огромные людские и материальные потери. Серьезнейшим образом встал вопрос о создании в России сети современных путей сообщения – железных дорог. Единственной дорогой, осуществлявшей регулярные перевозки и способной играть какую-либо стратегическую роль, была Николаевская железная дорога, связывающая Санкт-Петербург и Москву. Проигрыш в войне и успешная эксплуатация магистральной железной дороги дали достаточно эффективный толчок развитию акционерных компаний именно в сфере железнодорожного транспорта.

Просуществовав в течение почти 20-ти лет (с 1836 г.) в единственном числе, Общество Царскосельской железной дороги в 1856 г. дополняется Обществом Петергофской железной дорогой с капиталом в 3,8 млн рублей. В следующем году учреждаются еще три железнодорожные компании, в том числе Главное общество российских железных дорог со значительным даже по современным меркам акционерным капиталом в 75 млн рублей.

В связи с особенностями кредитно-финансовой политики правительства в области строительства железных дорог, рассчитывающего на привлечение значительных капиталов не только из средств отечественных акционеров и вкладчиков, но и от зарубежных инвесторов, значительная часть капитала формировалась не от продажи и последующей котировки акций, а приобреталась от продажи облигаций. Облигации, как правило, обеспечивались правительственной гарантией получения на них дохода с момента выпуска, в то время, как гарантия получения определенного дохода на акции предоставлялась лишь с начала открытия движения по железной дороге. Вследствие этого и ряда других протекционистских финансово-коммерческих и политических особенностей формирования основных капиталов железнодорожных компаний именно учредительство последних становится исключительно выгодным делом. В руках железнодорожных дельцов начали образовываться миллионные капиталы задолго до начала не только эксплуатации железных дорог, но и их строительства.

Возможность быстрого и легкого обогащения, примеры более удачливых и оборотистых дельцов быстро завладели вниманием всех частей общества. Известный финансовый деятель того времени Л. Розенталь писал: “Акционерные общества составляют в настоящее время один из самых главных интересов русской, по крайней мере столичной, жизни. Люди всех званий и сословий бросились толпами в акционерную предприимчивость”[18].

Неудивительно, что вскоре акционерный подъем приобрел характер грюндерского[19] и биржевого ажиотажа. Одним из наиболее распространенных приемов учредителей было создание на первоначальном этапе максимального спроса вокруг готовящихся к выпуску или подписке акций или облигаций. Гарантией такого спроса чаще всего выступало участие в предприятии, “интерес”, как тогда говорили, известных государственных и общественных деятелей, популярных военных, крупных чиновников. При этом как обычная практика воспринималось, что определенная, иногда значительная, часть акций и облигаций оставалась у учредителей, “почетных учредителей”, доверенных лиц по цене ниже номинала или вообще бесплатно передавалась “нужным” людям. В период повышения спроса эти акции и облигации реализовывались с огромной выгодой, и после этого интерес учредителей к большинству таких предприятий пропадал полностью, за исключением разве что железнодорожного транспорта по причинам, указанным выше.

Понимая пагубность такой деятельности для промышленности, правительство было вынуждено дать причастным к рассмотрению заявок и выдаче концессий министерствам указание: “из поступающих к ним ходатайств о дозволении учредить акционерные компании давать ход только тем, от которых можно положительно ожидать государственной или общественной пользы и выгоды, обращая вместе с тем внимание на благонадежность учредителей”[20] (выделено авт.). Таким образом, лазейка для “совместителей” и “консультантов” по-прежнему была оставлена.

Несколько позже (в 1869 г.) видный государственный деятель А.Н. Куломзин прямо обвинил председателя Государственного банка Е.И. Ламанского в использовании служебного положения для участия в акционерном учредительстве в целях обогащения при первоначальном выпуске акций. В частности, он писал: “Недавно он (Ламанский) вошел в компанию с капиталистами, (которые)… заранее купили еще не выпущенные акции одной железной дороги по 80 коп. за рубль и потом публике продали с барышом. Капиталисты дали деньги, а Ламанский – кредит своего Государственного банка и другого, им основанного Общества взаимного кредита, которому он покровительствует деньгами банка. Такими-то они операциями наживают в 5 месяцев рубль на рубль, и это все более или менее гладко. Очевидно, что у этого лица нет миллионов, потребных на железную дорогу. Зачем же его приглашают во все компании? Очевидно по его положению”[21]. Без сомнения, Е.И. Ламанский вполне законно может быть назван на современном языке коррупционером.

Видимо, одной из отличительных черт коррупционера, с общественной точки зрения, является умение извлекать выгоду там, где на первый взгляд это невозможно – скажем, при строительстве железных дорог на бюджетные деньги. Однако граф П.А. Клейнмихель сумел успешно опровергнуть это заблуждение при строительстве железной дороги Санкт-Петербург – Москва. Строительство данной дороги велось подрядным способом, где подрядчиками выступали купцы, извозопромышленники и другие предприниматели. Подряды заключались непосредственно с ведомством путей сообщения и лично контролировались П.А. Клейнмихелем. В результате манипуляций с подрядами, расценочными ведомостями, завышения объемов работ чуть более 600 верст дороги обошлись государству более чем в 10 млн рублей, т.е. при пересчете затрат – в 165 тыс. рублей на каждую построенную версту. В то же время самая первая железная дорога России Санкт-Петербург – Царское село, в строительстве которой П.А. Клейнмихель участия не принимал, стоила 42 тыс. руб. с версты, т.е. почти в четыре раза дешевле.

Очевидно, что это дало повод известному историку дореволюционного периода А.А. Корнилову констатировать со ссылкой на общественное мнение, что “будто бы сам Клейнмихель был человеком честным, но постройка дороги велась, очевидно, с большими злоупотреблениями”[22] и что при всей “формальной его честности цифра (10 млн руб. – Прим. авт.) прямо просто невероятная по своей величине”[23].

В январе 1852 г. группа видных царских сановников во главе с графом Д.В. Кочубеем предполагала создать компанию по строительству железной дороги от Харькова до Феодосии, в которой государственному чиновнику (выделение авт.) П.А. Клейнмихелю было предложено “удостоить компанию и принять место главного учредителя”[24]. Такое выгодное предложение побудило П.А. Клейнмихеля развернуть бурную деятельность. В своих записках на имя Николая I он красочно описывал преимущества железнодорожного транспорта, возможность увеличения объемов экспорта хлеба, других товаров за границу, укрепление собственной валюты как следствие увеличения экспорта, отдельно подчеркивались военно-стратегические и административно-управленческие аспекты строительства дороги[25]. Однако, несмотря на откровенное лоббирование П.А. Клейнмихелем данного проекта в правительстве и при дворе, разрешения на строительство получено не было.

В это же время, рассматривая заявки на создание других компаний по строительству железных дорог, но не будучи приглашенным в состав их учредителей, П.А. Клейнмихель, несмотря на очевидную их выгоду и экономико-стратегическое значение, отказывал в регистрации таких заявок, либо уклонялся от каких-либо встреч и контактов. Так, по формальному признаку в приеме заявки на строительство дороги на юге Украины было отказано полтавскому предводителю дворянства А. Павловскому[26]. Летом 1852 г. было отказано группе одесских предпринимателей[27]. В августе того же года отказано управляющему одного из петербургских заводов Л.В. Дювалю[28]. Отвечая отказом на заявку лондонских банкиров, П.А. Клейнмихель подготовил доклад объемом в двести (!) страниц, где доказывал не только невыгодность данного предприятия (дорога Одесса – Кременчуг – Москва), но и ненужность железных дорог вообще (!!)[29]. Позиция более чем странная для профессионального военного, министра путей сообщения, убедившегося в необходимости развитых современных коммуникаций на примере военного поражения страны. Видимо, алчность и корысть чиновника не имеют границ.

Неудивительно, что “формально честный человек” П.А. Клейнмихель, выходец из небогатого курляндского рода, стал к концу своей карьеры одним из крупнейших землевладельцев Харьковской, Полтавской и Черниговской губерний Российской империи, владельцем доходных домов во многих городах Империи[30].

Разочаровавшись в строительстве железных дорог на государственные средства, правительство решило привлечь сторонний капитал. Для этой цели в 1857 г., как мы уже отмечали выше, была выдана концессия и создано Главное общество российских железных дорог, в которое были привлечены английские, французские и немецкие банкиры. Общество планировало построить около 4000 км железных дорог на территории Северо-Западной, Центральной и Южной России, в Царстве Польском и Прибалтике. Поверстная стоимость строительства была определена в 87 тыс. руб. для Петербурго-Варшавской и 62,5 тыс. руб. для всех остальных дорог. Общая сумма затрат должна была составить 275 млн руб., которые планировалось собрать продажей акций и облигаций как за рубежом, так и в России. Правительство планировало наибольший приток капитала именно из-за границы.

Однако эффект получился диаметрально противоположный. Получив ценные бумаги по цене ниже номинала, руководство компании организовало вокруг своего дела искусственный ажиотаж. Путем биржевой игры курс был поднят до 12% выше номинала, а затем акции и облигации были по явно завышенной цене перепроданы русским предпринимателям. Организаторы аферы нажили значительные капиталы и тут же перевели их за границу, а финансирование строительства вновь легло на плечи российских предпринимателей и налогоплательщиков[31].

Помимо биржевой игры крупные акционеры, руководители общества практически бесконтрольно расхищали или просто транжирили акционерный капитал, будучи уверенными, что казна возместит все расходы и убытки, и никто не будет привлечен к ответственности.

Современник, сам инженер путей сообщения, А.И. Дельвиг писал, что главный директор общества Ш. Коллиньон за счет акционеров построил себе в Санкт-Петербурге роскошный дом, на деньги же акционеров обставил его мебелью и оснастил всем необходимым. Собираясь в командировку, в которую он, кстати, так и не уехал, Коллиньон на трассе будущей дороги Москва – Феодосия в Орловской губернии на деньги компании приобрел не дом, а целое помещичье имение. К его предполагаемому приезду была перестроена усадьба, приведен в порядок сад, дом был полностью меблирован, заведена псовая охота, конюшня пополнена чистокровными лошадьми[32].

Не меньшей расходной статьей для Общества (налогоплательщиков. – Авт.) было содержание чрезмерно раздутого административно-управленческого аппарата. Число только должностных лиц в нем превышало 800 человек, не считая технических работников и вспомогательного персонала. Значительная часть управленцев получила непомерно высокие оклады. Неудивительно, что только первые полтора года своей деятельности Общество только на содержание своей администрации истратило 1 млн 665 тыс. руб.[33]

В середине 1858 г., еще ничего не построив, Главное общество уже израсходовало 75 млн руб. и для продолжения строительства (?) выпустило на 35 млн руб. дополнительных облигаций[34].

В 1860 г. Главное общество истребовало от правительства повышения поверстной стоимости строительства дорог и передачи ему в управление Николаевской железной дороги, угрожая в противном случае вообще прекратить всякое строительство дорог. В прессе при этом развернулась активная кампания по формированию общественного мнения в поддержку Главного общества российских железных дорог, в ходе которой Обществу беззастенчиво приписывались все мыслимые, а главным образом немыслимые заслуги в создании железнодорожной сети.

Отвечая на явно организованные Главным обществом публикации, один из теоретиков и создателей железнодорожного транспорта России будущий министр путей сообщения П.П. Мельников весьма едко заметил, что если Главное общество будет лишено права сооружать Петербурго-Варшавскую и Московско-Феодосийскую линии, то это будет не бедой, а самым счастливым исходом для страны[35]. Тем не менее, используя, выражаясь современным языком, свое лобби в правительстве и при дворе, полностью дискредитировавшее себя Главное общество добилось освобождения от строительства большей части дорог, получив при этом от правительства еще 28 млн для завершения строительства (чего!? – Авт.).

К 1863 г. долг Общества составил 135 млн руб., в том числе правительству – 92 млн руб. Задолженность по прямым поставкам подрядчикам составила более 1 млн руб. Курс акций понизился на 10%. При этом Общество только на содержание своей администрации израсходовало 32 млн руб. Этих денег вполне бы хватило на строительство 537-километровой дороги Москва – Курск и содержание ее руководящего аппарата и обслуживающего персонала[36].

Видный экономист и исследователь экономики железнодорожного транспорта А.И. Чупров писал по поводу Главного общества: “У нас нет ни одной железнодорожной компании, которая оставила бы такую печальную память. Главное общество стоило России неисчисляемых жертв”[37].

Тем не менее, это запятнавшее себя коррупцией, хищениями и злоупотреблениями “печальной памяти” Общество прекратило свое существование только в 1894 г., когда казна выкупила его долги[38].

Лучше всех подвел итог этому периоду тогдашний министр финансов М.Х. Рейтерн, который, оценивая железнодорожную политику правительства (в период с 1831 по 1865 г. оно израсходовало на непроизводственные цели, в основном на выкупные платежи, ссуды помещикам, другие второстепенные нужды свыше 2 млрд руб.), писал: “Если бы половина этой суммы была употреблена производительно, то Россия была бы покрыта сетью железных дорог, имела бы сильную промышленность, деятельную торговлю и процветающие финансы”[39].

Не лучше обстояли дела и в последующие годы. Чрезмерное покровительство частным компаниям и “поточная” выдача концессий третьим после Клейнмихеля министром путей сообщения (1869–1871) графом В.А. Бобринским привели к необеспеченной задолженности в сумме 174 млн руб., что послужило причиной громкого скандала и не менее громкой отставки министра[40].

Сложившуюся ситуацию должна была изучить созданная в 1876 г. Комиссия по исследованию железнодорожного дела в России, которой руководил сенатор граф Э.Т. Баранов (так называемая “Барановская комиссия”). Однако, проработав 8 лет, она так и не смогла дать ответ, почему вложенные в железнодорожный транспорт к 1880 г. еще 1 млрд 767 тыс. рублей никак не повлияли на улучшение его работы. Единственными зримыми результатами работы Комиссии стали “Общий устав железных дорог” и несколько томов отчетов о проделанной работе. С.Ю. Витте считал, что причиной столь низких результатов было то, что многие высокопоставленные чиновники МПС “не сочувствовали этой комиссии, т.к. полагали, что эта Комиссия займется раскрытием неправильностей министерства путей сообщения, и вообще видели в ней умаление власти и значения министерства”[41].

Однако если посмотреть более глубоко, Комиссия и не могла дать никаких результатов, т.к. все ее члены были заинтересованы в прямо противоположном, а председатель Комиссии Э.Т. Баранов сам являлся одним из крупных акционеров в уже упомянутом нами Главном обществе российских железных дорог, к тому же играл видную роль в руководстве самой компании.

Не отставали от руководителей и рядовые сотрудники различных министерств. В 1880 г. на официальный запрос Комитета министров были получены следующие данные. Из 1006 инженеров путей сообщения, числящихся по спискам МПС, 370 человек, т.е. более трети, официально служили в частных железнодорожных обществах. Из чиновников министерства финансов 225 человек занимали 251 должность в акционерных компаниях, частных банках, страховых компаниях, обществах взаимного кредита и т.д.[42]

Сложившееся положение серьезно начало беспокоить Комитет министров и высшее руководство страны. К 1884 г. окончательно сложилось мнение о необходимости законодательного ограничения совместительства государственной службы с участием в акционерных компаниях. Подготовка и принятие закона сопровождались дискуссиями, в ходе которых отчетливо прослеживалось нежелание определенной части чиновничества лишится “тепленьких” местечек и своих льгот. Справедливости ради следует отметить, что осознание опасности, скрытой в свободном совместительстве чиновников, пришло гораздо раньше.

К.В. Чевкин, сменивший на посту министра путей сообщения П.А. Клеймихеля и впоследствии возглавлявший Департамент экономии Государственного совета, стремился к приведению уставов акционерных обществ и железнодорожных компаний в состояние, при котором рядовые акционеры были бы выведены из-под полной и безусловной власти правления этих обществ, где, как известно, доминировали государственные чиновники.

Очевидно, что настала необходимость законодательного решения проблемы коррупции. В апреле 1879 г. министром путей сообщения К.Н. Посьетом была высказана мысль о необходимости ограничения совместительства работы государственных чиновников в частных и акционерных компаниях. Первоначально К.Н. Посьет высказал ее в докладе Александру II, а затем выразил в “Памятной записке о противоправном совмещении государственной службы с частной по тому же ведомству”[43]. Вполне понятно, что с данной инициативой обратился именно руководитель Министерства путей сообщения, которое в тот период выступало крупнейшим заказчиком и контрагентом многих акционерных компаний. Как уже отмечалось выше, значительное число действующих инженеров путей сообщения работали в частных железнодорожных компаниях. Именно поэтому МПС наиболее остро сталкивалось с отрицательными последствиями совместительства.

Несмотря на явные противодействия со стороны значительной части высших чиновников, “Памятной записке” был дан ход. На ее основе были разработаны “Правила о порядке совмещения государственной службы с участием в торговых и промышленных товариществах и компаниях, а равно в общественных и частных кредитных установлениях”. Данные правила были введены в действие именным указом Сенату от 3 декабря 1884 г. 14 июня 1885 г. Комитет министров издал дополнительные списки должностей, на которые распространялось действие закона[44].

При всей половинчатости и логической незавершенности данного закона в качестве общего правила безусловно запрещалось совместительство для чинов первых трех классов и ряда “начальствующих должностей.”

На наш взгляд, основным достижением данного закона явилось общественное и законодательное признание таящейся в коррупции опасности и первые, пусть робкие, попытки борьбы с ней. Естественно, совместительство по службе, особенно высших чиновников, не исчезло, а приняло более изощренные и скрытые формы: совместительство родственников и членов семей, совместительство “доверенных” лиц, последовательное совместительство и т.д. Но прецедент был создан.

Таким образом, мы можем видеть, что общество, находящееся на капиталистическом пути развития, причем в начальной его стадии – стадии первичного накопления капитала, за относительно короткий срок, т.е. меньше чем за 50–60 лет, уяснило для себя опасность коррупции и начало предпринимать попытки своей защиты. Можно выразить надежду, что наше общество придет к тому же выводу, но с учетом исторического опыта, в более короткие сроки.

Тесленко А.М., кандидат юридических наук, доцент

Уральский юридический институт МВД России

Правовой статус иностранцев в России
в условиях военных действий (середина 1914 – 1917 гг.)

Правовой статус иностранцев в период 1914–1917 гг. связан с существенными ограничениями их прав, особенно прав подданных воюющих с Россией государств, и, соответственно, с последовавшими в этот период государственными законами. И.В. Поткина определила эту группу документов как документы чрезвычайного законодательства[45], с чем трудно не согласиться.

В 1914 г. были изменены и дополнены правила пропуска иностранцев в Россию, а также ужесточен паспортный контроль. 3 мая 1914 г. последовало распоряжение, предложенное Правительствующему Сенату, “Об утверждении правил перехода иностранными военнослужащими западной границы России”[46]. Правилами четко предписывалось, что границу иностранным военнослужащим, независимо от того, одеты они в военную форму или гражданское платье, необходимо переходить только в установленных переходных таможенных пунктах, имея при себе заграничный паспорт (или пограничную легитимационную карточку) и делая контрольные пометки о месте и дне перехода границы и о цели поездки. В ряде областей, перечисленных в правилах, они были обязаны предъявлять документы по требованию должностных лиц, а “в пунктах ночлега извещать письменно или устно коменданта или начальника гарнизона, а если таковых нет – местной полицейской власти, о своем прибытии – тотчас по приезде и о времени предстоящего отъезда”[47]. Правда, на иностранных агентов и состоящих на военной службе “дипломатических чинов”, входящих в состав иностранных дипломатических представительств, вышеизложенные правила не распространялись.

Иностранные военнослужащие, оказавшиеся на русской территории без соответствующих документов или не выполняющие требования правил пребывания в России, мерами полиции высылались обратно за границу. Те же, кто подозревался или уличался в шпионаже, задерживались.

Если указанные правила распространялись только на иностранных военнослужащих, то Высочайше утвержденное Положение Совета Министров от 26 июня 1915 г. “О паспортах прибывающих в Россию иностранцев” относилось уже ко всем иностранным подданным, прибывающим в Россию, в частности: “Российские посольства, миссии и консульства, при предъявлении им к визе для пропуска в Империю национальных паспортов подданных иностранных государств, обязаны требовать: а) чтобы к паспортам сим были припечатаны фотографические карточки всех внесенных в оных лиц, не моложе 10-летнего возраста, с засвидетельствованием их властями, выдавшими означенные паспорты; б) чтобы в паспорты сии были включены засвидетельствованныя теми же властями показания владельцев их, к какой национальности они принадлежат, состоят ли они в данном иностранном подданстве со дня рождения или вследствие полученной, и когда именно, натурализации, к какому подданству принадлежали ранее, сколько им лет от роду, а также в какую местность Империи и для какой надобности они отправляются”[48]. Кроме того, посольства, миссии и консульства должны были засвидетельствовать эти фотокарточки и все показания въезжающих. Такие правила действовали до окончания военных действий.

В период военных действий последовал ряд указов Императора, запрещавших вывозить из России некоторые товары, продукты, зерно, скот, природные ископаемые, лес, которые касались не только иностранных, но и собственных подданных; т.е. была существенно ограничена сфера торговых отношений, но торговля с нейтральными государствами не прекратилась. Ст. 3 Именного Высочайшего указа “О правилах, коими Россия будет руководствоваться во время войны 1914 года” от 28 июня 1914 г. гласила: “Предоставить подданным нейтральных государств беспрепятственно продолжать торговыя сношения с русскими портами и городами, под условием соблюдения распоряжений военных или военно-морских властей”[49].

Правовое положение иностранцев воюющих с Россией государств и их союзников (“неприятельских подданных”) является предметом особого исследования, ибо они были практически лишены всех прав в России в период войны, о чем ниже и пойдет речь.

Вышеупомянутый Именной указ определил правовой статус иностранных подданных “неприятельских государств”. К таковым, исходя из содержания последующих Указов Императора, относились Германия, Австрия, Венгрия, Турция, а впоследствии и Болгария (в соответствии с Высочайшим Манифестом 1915 г. “Об объявлении войны Болгарии”)[50].

В ст. 1 Указа предписывалось: а) “действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных подданным неприятельских государств договорами или началами взаимности, прекратить”; б) “задержать подданных неприятельских государств, как состоящих на действительной военной службе, так и подлежащих призыву, в качестве военнопленных”; в) “предоставить подлежащим властям высылать подданных означенных государств, как из пределов России, так и из пределов отдельных ея местностей, а равно подвергать их задержанию и водворению в другия губернии и области”.

Такую позицию государства можно считать вполне правомерной. Как отмечают ученые-международники, возможность удаления иностранцев с территории государства во время войны допустима, если их присутствие может принести вред государству, но конфискация их имущества неприемлема. В частности Н.А. Захаров пишет: “Следует признать, что государство как член международно-правового общения, допуская к себе иностранцев, может удалить их с своей территории лишь в случае, если нарушенное мирное общение государств дает ясное и определенное основание предполагать, что пребывание их в стране может быть вредно для общего блага государства, – то такое удаление дает полное основание изгнанным требовать удовлетворения за понесенные ими при этом убытки”[51].

По вопросу о правомерности прекращения действия всех договоров, заключенных Россией с “неприятельскими государствами”,[52] высказывались в своих работах как русские ученые того периода (С.И. Добрин[53], А. Пиленко[54], Д.А. Левин[55] и др.), так и зарубежные (Э. Грэй[56] и др.). В частности Добрин отмечает, что правовое положение иностранцев в России в мирное время определялось кроме национального законодательства, включая “окраинные законодательства”, в значительной степени и специальными конвенциями, заключенными Россией с иностранными государствами, включая и конвенции с воюющими с Россией государствами. Но в условиях войны, как пишет автор, “по общему мнению, все эти конвенции в настоящее время в полном объеме потеряли свою силу”[57]. Основанием для такого мнения послужили как сам факт войны между Россией, Германией и Австрией, так и специальный Указ от 28 июля 1914 г., о котором уже упоминалось.

Кроме того, руководящим циркуляром Министерства юстиции[58] судам объявлялось о потерявшей свою силу Конвенции о наследстве от 31 октября (12 ноября) 1874 г. между Россией и Германией, договорах о торговле и мореплавании от 2 (15) февраля 1906 г. между Россией и Австро-Венгрией и ряде других.

Но С.И. Добрин высказывает сомнение, что все договоры вследствие самого факта возникновения войны теряют силу. Он приводит выдержку из доклада проф. Politis, напечатанную в “Ежегоднике института международного права” за 1910 г., на тему: “Влияние войны на международные и частные договоры”, где тот высказывает мнение, что некоторые виды договоров должны сохранить свою силу, в частности: а) договоры переходные... как, например, об уступке, обмене или отграничении территорий, договоры о признании нового государства; б) договоры-законы, например соглашения, истолковывающие, подтверждающие или дополняющие обычай; в) договоры, касающиеся частных прав и личных гарантий; г) договоры, относящиеся к судопроизводству, исполнению судебных решений, вопросам международного частного права.

Но Указ от 28 июля 1914 г. все же содержал категоричное предписание: “Действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных подданным неприятельских государств договорами или началами взаимности, прекратить” (ст. 1).

Рассматривая в контексте этой статьи права иностранцев на судебную защиту, в частности австрийских, венгерских, германских, турецких и болгарских подданных, в том числе и акционерных обществ в России, необходимо отметить, что в этом же указе предписывалось: “соблюдать, под условием взаимности... постановления нижеследующих международных договоров: ...договоров, подписанных на Второй конференции мира в Гааге 5/18 октября 1907 г., а именно: Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны” (ст. 1), которая в ст. 23 гласит: “воспрещается... объявлять утратившими силу, приостановленными и лишенными судебной защиты права и требования подданных противной стороны”. Однако, как отмечал Д.А. Левин в своей работе[59], обер-прокурор истолковал эту статью в ограничительном смысле, т.е. положения ст. 23 Конвенции касаются лишь военной власти в районе военных действий. Автор считал, что ст. 23 Конвенции, совпадающая со смыслом общего закона, воспринятая в составе действующего права посредством ратификации и надлежащего обнародования (Собр. узакон. 1910. Ст. 828) и сохраняющая силу на основании Высочайшего Указа от 28 июля 1914 г., должна считаться обязательной нормой для нашего суда, но “на деле произошло другое. Сенат прямо ввел несуществующее в законе различие между иностранцами “враждебными” и “невраждебными”[60] и отнял судебную защиту у всех неприятельских подданных, безразлично – живущих или не живущих в России”[61].

Профессор Мартенс по этому вопросу отмечал, что по общему правилу военные действия, происходящие между цивилизованными государствами, ни в чем не должны затрагивать прав и интересов мирных граждан. Все договоры и обязательства взаимно сохраняют полную силу и пользуются защитой суда так же, как и в мирное время, разумеется, настолько, насколько это оказывается фактически возможным. Мало того, даже между враждующими государствами обязательные отношения не прекращаются. Приостанавливается только действие таких договоров, как коммерческие трактаты, конвенции о выдаче преступников, о консулах и т.п., исполнение которых во время войны, очевидно, невозможно. Война отменяет обязательства с политическим характером между государствами, но она совершенно не задевает обязательственных отношений между подданными.

Нельзя привести серьезного правового основания, в силу которого подданный враждебного государства был бы ограничен в праве требовать исполнения по обязательству мирным или судебным порядком и вообще был бы лишен или ограничен в праве судебной защиты, предоставленной по закону подданными иностранных государств наравне с туземцами[62].

И хотя Указ от 22 сентября 1914 г. прямо не указывал на закрытие дверей суда для подданных воюющих с Россией держав, упомянутое разъяснение Сената сделало свое дело. Судьи находили различные поводы для того, чтобы не рассматривать дела неприятельских подданных, находившиеся в их производстве. С. Беляцкин в своей статье “Война и правосудие” писал: “По вопросу о юридическом положении на суде подданных воюющих с нами держав в нашей практике не было до сих пор ни одного прецедента. И когда во всех судах и судебных инстанциях оказалась масса дел германских и австрийских подданных, суды очутились в затруднении, не было никакой единообразной практики для всех судов. Не находя этого ответа и боясь судебных ошибок, многие суды либо приостанавливают эти дела, стараясь привести юридическое обоснование и придать всему делу законный вид, либо исключают их из очереди”[63].

Таким образом, иностранные подданные неприятельских государств в период военных действий практически были лишены права на судебную защиту в России. Трудно не согласиться с Д.А. Левиным, который отмечает, что мотивы такого сенатского разъяснения лежат в военно-политической области, а не правовой, т.е. “находясь в ближайшем соседстве и родстве с теми побуждениями, которые воплощаются наружно в виде репрессалий, реквизиций, конфискаций и т.п. действий, направленных против личности и имущества неприятеля”[64].

Подобной точки зрения придерживался и С. Беляцкин[65]. Он также указывал, что меры, предусмотренные Указом 22 сентября 1914 г., и Сенатское разъяснение носят политический характер. Они являются логическим развитием давно признанного у нас начала ограничения иностранцев в правах владения и пользования недвижимостью в России, причем это начало распространяется вместо окраин на всю территорию России по отношению к подданным государств, состоящих в положении войны с Россией. Закон с точки зрения основ государствоведения совершенно необычный, ибо он имеет не только обратную силу, но и объявляет неправомерными действия, совершенные до издания заключающихся в нем запрета и ограничения.

Вопрос о судебной защите иностранцев законодателем так и не был окончательно разрешен. Как замечает тот же Беляцкин: “Почему законодатель не объявляет о потере германцами и австрийцами права судебной защиты или приостановлении этого права? Очевидно он не находит это своевременным, нужным и целесообразным”[66].

Правда, Указом от 5 ноября 1915 г. “О предоставлении некоторым категориям неприятельских подданных прав на судебную защиту” была внесена некоторая законодательная определенность в этот вопрос, и иностранным подданным воюющих с Россией государств по признаку их происхождения и вероисповедания право на судебную защиту с рядом условий было предоставлено, а именно: “Те германские, австрийские и венгерские подданные славянского, французского и итальянского происхождения, а также турецкие и болгарские подданные христианских вероисповеданий, которые оставлены в местах постоянного их жительства в Империи с разрешения надлежащих военных и гражданских властей, пользуются правом на судебную защиту, предоставленным по действующим законам подданным нейтральных государств”[67].

Необходимо отметить, что и некоторые иностранные законодательства существенно ограничивали права иностранцев (неприятельских подданных) на судебную защиту в военное время. По основному началу английского общего права неприятельский подданный не имеет права обращаться в суд для защиты заключенного им договора, ибо торговые сношения с неприятельскими подданными незаконны. Этот принцип автоматически применяется с самого начала войны[68]. Но вряд ли такие действия сочетались с нормами международного права, о которых было сказано.

Ст. 2 Указа от 28 июля 1914 г. определяла и судьбу иностранных торговых судов неприятельских государств: “Задерживать торговые суда неприятельских государств, застигнутых войною в русских портах”, причем им практически не представлялся индульт (срок для выхода из национальных вод этого государства). Гаагская конвенция 1907 г. предусматривала конфискацию противоборствующей стороной иностранных торговых судов, застигнутых войной в неприятельских портах, поскольку они могли быть обращены в военные суда, т.е. служить для военных целей. Как справедливо заметил В.П. Голубев, “в 1854 г. по этому вопросу было более гуманное отношение, поскольку более или менее продолжительный срок для выхода из национальных портов воюющим неприятельским судам предоставлялся”[69].

В официальных учебных изданиях (учебниках по курсу международного права изданий 1914–1917 гг.) вопрос о законности захвата Россией неприятельских судов, как правило, не затрагивался, а лишь констатировалось некоторыми авторами, что ст. 1 Конвенции 1907 г. говорит о желательности позволения свободного выхода торговых судов воюющих держав, находящихся при начале военных действий в неприятельских портах[70].

В 1914–1915 гг. был принят ряд нормативных актов, направленных на существенное ограничение имущественных прав подданных воюющих с Россией государств. Указом Сенату 19 сентября 1914 г. запрещался платеж и пересылка денежных сумм учреждениям, находящимся в Австро-Венгрии, Германии, Турции, а равно и подданным этих государств, и устанавливался надзор за деятельностью предприятий, действующих в России, но образованных в указанных государствах.

Высочайше утвержденным положением Совета Министров “О землевладении и землепользовании в Государстве Российском австрийских, венгерских, германских или турецких подданных” от 2 февраля 1915 г. австрийским, венгерским, германским и турецким подданным было запрещено приобретать в собственность недвижимое имущество, а также владеть им или снимать в аренду, за исключением квартир, домов и иных помещений: “означенным подданным воспрещается впредь приобретать, в пределах всего Государства Российского, каким бы то ни было способами и на каких бы то ни было из допускаемых общими или местными законами основаниях, право собственности и иные вотчинныя права на недвижимыя имущества, а также право владения и пользования недвижимыми имуществами, отдельное от права собственности. Правило сие не распространяется на наем квартир, домов и иных помещений” (ст. 1) [71].

Полученное в наследство указанными подданными недвижимое имущество, а равно находящееся вне городских поселений в губерниях, расположенных преимущественно по берегам Балтийского, Черного и Азовского морей (Петроградская, Эстляндская, Курляндская, Ковенская, Гродненская, Виленская, Келецкая, Минская, Сувалкская, Ломжинская, Плоцкая, Варшавская, Калишская, Петроковская, Радомская, Люблинская, Колмская, Волынская, Подольская, Бессарабская, Херсонская, Таврическая, Екатеринославская и область войска Донского), во всех местностях Кавказского края, Великого Княжества Финляндского и Приамурского генерал-губернаторства, должно быть распродано в установленный срок: “лица сии обязаны продать либо добровольно, установленным порядком, уступить таковыя имущества в течение двух лет со времени приобретения ими права на оныя. При несоблюдении сего правила имущество продается с публичного торга в подлежащем губернском правлении или соответствующем ему установлении. Вырученная на торгах сумма, по покрытии предъявленных третьими лицами требований и издержек по описи и продаже, обращается в пользу бывшаго владельца имущества” (п. 2 ст. 1).

Вышеуказанным иностранцам запрещается заведовать в качестве поверенных или управляющих (распорядителей) недвижимым имуществом.

В вопросе конфискации имущества у иностранных подданных Россия как бы вернулась к практике древних и средних веков, когда широко допускалась конфискация имущества иностранцев, и, как отмечает Н.А. Захаров, “отголоском этой практики явился взгляд Бинкерсчуга на право государства конфисковать всякое имущество иностранца, подданного враждебной стороны. Однако едва ли такой взгляд может быть ныне приемлем. Допустив иностранца на свою территорию и гарантировав ему законом свободное право владеть имуществом и приобретать его, государство не может без существенного нарушения общих основ права свободно конфисковать это имущество”[72].

Следует отметить, что российское правительство все же не применяло институт конфискации имущества (за исключением морских судов), а использовало институт ликвидации собственности иностранных подданных “неприятельских государств” с элементом возмещения его стоимости.

В 1915 г. последовал ряд нормативных актов, направленных на дальнейшее ограничение имущественных прав не только иностранных подданных воюющих с Россией государств, но и проживавших в России выходцев из этих государств. 2 февраля 1915 г. было принято Высочайше утвержденное положение Совета Министров “О землевладении и землепользовании подданных воюющих с Россией держав, а также австрийских, венгерских или германских выходцев”, которым они были практически лишены наследственных прав, прав по владению землей, кредитов[73].

Но необходимо отметить и тот факт, что уже в конце 1915 г. последовали еще два узаконения от 13 декабря 1915 г., разъясняющих и дополняющих вышеуказанный акт, которыми частично некоторые права были возвращены[74]. Например, в Высочайше утвержденном положении Совета Министров “О некоторых, подвергнутых обсуждению в Особом комитете по борьбе с немецким засилием, вопросах, возбужденных в связи с узаконениями 2 февраля и 13 декабря 1915 г., о мерах к сокращению иностранного землевладения и землепользования в Государстве Российском” указано: “Австрийским, венгерским и германским подданным славянского, итальянского и французского происхождения, а также болгарским и турецким подданным христианских вероисповеданий, предоставляется впредь, с разрешения в каждом отдельном случае Министра внутренних дел, по соглашению с Министром земледелия, право арендовать на срок не свыше двух лет земельные участки под разведение полезных земледельческих культур, необходимых для нужд обороны или потребностей сельского хозяйства”[75].

Подданным “неприятельских государств” было запрещено занимать практически любые руководящие и иные должности в товариществах и акционерных обществах, а также быть их членами. В частности, согласно ст. 2 Указа от 22 сентября 1914 г., в товариществах на паях и акционерных обществах, учрежденных на основании действующих в России законов, указанные иностранцы не допускались к занятию должностей председателей и членов совета, правления, а равно и на отдельных предприятиях, где бы таковые не находились, техников, приказчиков и вообще служащих обществ и товариществ.

В соответствии с Высочайше утвержденным Положением Совета Министров “Об исключении неприятельских подданных из состава членов обществ взаимного кредита и городских кредитных обществ” от 10 мая 1915 г. “подданные воюющих с Россией держав не допускаются впредь к поступлению в члены общества взаимного кредита и городских кредитных обществ” (ст. 1), а те, кто состоял в таких обществах, исключаются из их членов “с тем, чтобы долги указанных лиц были погашены на уставных основаниях в установленные при совершении долга сроки, без предоставления сим лицам каких-либо дополнительных льгот или отсрочек” (ст. 2)[76]. Но необходимо отметить, что действие этого положения не распространялось на неприятельских подданных славянского, французского и итальянского происхождения, а также на турецких подданных христианских вероисповеданий.

Торговые предприятия, принадлежавшие неприятельским подданным, ликвидировались в соответствии с Положением Совета Министров от 10 мая 1915 г. “О ликвидации торговых предприятий, принадлежащих неприятельским подданным”[77]. Однако, если неприятельские подданные, участвовавшие в этих торговых товариществах “в качестве товарищей” вышли из их состава до 1 апреля 1915 г., то действие данного положения на такие товарищества не распространялось.

Совету Министров, в соответствии с Высочайшим указом “О предоставлении Совету Министров особых полномочий в отношении акционерных обществ, действующих на основании утвержденных в Империи уставов” от 1 июля 1915 г., было предоставлено право признавать акционерные общества подлежащими закрытию, когда действительными руководителями деятельности таких обществ являлись подданные воюющих с Россией государств и когда деятельность их представлялась опасной для государственных интересов. Такие же правила “применяются и к тем обществам, товарищем коих состоит или состоял во время объявления войны неприятельский подданный” (ст. 2)[78].

Ликвидация предприятий возлагалась на членов этих же товариществ по взаимному между ними соглашению. Положением была определена процедура ликвидации таких товариществ, в том числе и в судебном порядке. На ликвидацию был установлен 2-месячный срок, который впоследствии был продлен до 6 месяцев[79].

Иностранные акционерные общества неприятельских государств находились в России под полным контролем государства. Им запрещено было вывозить из России деньги, ценные бумаги, серебро, платину[80]. Во исполнение Указа от 15 ноября 1914 г. были учреждены правила надзора за такими предприятиями[81], в частности, Министр финансов назначал особых правительственных инспекторов для наблюдения за поступлением и расходованием денежных сумм по акционерным обществам, образованным в Австрии, Венгрии, Германии и Турции и допущенным особым постановлением к производству операций в России, полным товарищем которых состоял во время объявления войны австрийский, венгерский, германский или турецкий подданный, находящийся в настоящее время в рядах неприятельских войск. Правительственные инспекторы были наделены рядом властных полномочий.

Позже последовал еще один аналогичный документ по надзору за некоторыми иностранными предприятиями (Высочайше утвержденное положение Совета Министров “О назначении правительственных инспекторов для надзора за деятельностью некоторых торгово-промышленных предприятий” от 16 марта 1915 г.)[82]. Ст. 1 Правил о порядке надзора за такими предприятиями гласила: “Назначить особых правительственных инспекторов для надзора за деятельностью акционерных обществ и товариществ на паях, образованных по русским законам, в тех случаях, когда в составе акционеров, пайщиков или администрации имеются подданные воюющих с Россией держав, и когда возникает сомнение в действительности перехода акций (паев) или управления в руки русских подданных или в руки дружественных или нейтральных государств, в состав которых входят или входили к началу военных действий неприятельские подданные, и торгово-промышленных предприятий, принадлежащих лично проживающим в России неприятельским подданным”[83]. Инспекторам был предоставлен свободный доступ во все помещения предприятий и т.п.

Как отмечает В.И. Бовыкин, в первую очередь ликвидационная политика была направлена против германских капиталов, и это нашло горячий отклик в определенных кругах деловой элиты[84].

Но, по мнению ряда ученых, хотя такая ликвидационная политика и нашла поддержку среди русских промышленников, она не дала значительных результатов. Согласно подсчетам В.С. Дякина, из 611 акционерных обществ, где в той или иной степени было обнаружено участие германского и австрийского капитала, решению о ликвидации подлежали только 96 обществ. Из них тем или иным способом избежали ликвидации 62 общества, 19 предприятий в полном составе перешли в другие руки. Общее число ликвидированных обществ составило 23 промышленных и 7 торговых. Следовательно, делает вывод Дякин, чрезвычайные мероприятия правительства в отношении граждан воюющих с Россией стран дали незначительные результаты[85].

Такая точка зрения представляется спорной, если исходить в целом из того правового положения, в котором оказались подданные неприятельских государств, а также иностранный капитал[86].

Таким образом, правовой статус иностранцев в период военных действий, в частности с середины 1914 г. до 1917 г., характеризовался частичным ограничением некоторых прав иностранцев в России и практически лишением всех прав иностранцев – подданных неприятельских государств. Подобная точка зрения высказывается в работах как русских[87], так и зарубежных историков[88].

Уфимцев В.В., доктор философских наук, доцент

Уральский юридический институт МВД России

Основные черты теории политической модернизации
и современность

К 80-м годам в общественном мнении реальный социализм стал качественно уступать наиболее развитым странам западной цивилизации. Тем странам, которые стали демонстрировать преимущества не только в производстве и потреблении товаров, в политической демократии, но и в развитии системы социальной защиты населения, которая всегда считалась “коньком” социалистического строя. Доктор исторических наук В. Согрин в работе “Политическая история современной России. 1985–1994: от Горбачева до Ельцина” пишет: “Анализ источников, отразивших состояние общественного мнения России 1980-х годов, свидетельствует, что ее либерально-демократический выбор носил добровольный характер и имел под собой объективную основу”[89].

С точки зрения историка по образованию, это, видимо, действительно, справедливо. Но если проанализировать весь комплекс современных общественно-политических процессов, то, вероятно, все окажется сложнее. Действительно, выбор носил добровольный характер, но... вопрос заключается в том, кто и зачем этот скоропостижный выбор навязывал. Да, либерально-демократическая модель предпочтительна, но как реально ее достичь, какой ценой, с какими потерями? Вторую часть вопроса вольно или невольно скрыли от доверчивого населения, предполагая облегченный путь.

Но так или иначе, по мере развития процесса гласности и демократизации под массированным воздействием средств массовой информации, миллионы наших соотечественников стали “западниками”, высказывая желание жить как в США или Швеции (правда, забывая, что наша страна заселена не шведами, да и вообще, соответствовало ли это желание реальным возможностям советского общества?).

Особенно привлекательным показался американский опыт (видимо, не в последнюю очередь благодаря американской кино- и видеопродукции, да и “радиоголосам”). Американские социальные механизмы и институты стали объектом почитания для многих и многих отечественных журналистов, скороиспеченных политиков, части творческой интеллигенции и, надо сказать, определенной части научной интеллигенции, в основном работающей в области естественных наук и экономики (Г. Попов, Л. Пияшева, Ю. Афанасьев, С. Станкевич, Ю. Черниченко, А. Мурашов и др.). К американским социальным моделям, американской политической практике апеллировали демократические, либеральные члены законодательных, исполнительных и судебных органов власти.

Американские модели рассматривали в качестве эталонов телевидение, пресса, политические движения и партии. И надо сказать, что массовым сознанием овладела рыночная идея. Общественное мнение уже не воспринимало предостережения не только консерваторов (например, Е. Лигачева – члена Политбюро ЦК КПСС, Нины Андреевой с известной статьей “Не могу поступиться принципами”), но и диссидентов – эмигрантов, всю жизнь боровшихся с коммунистическим режимом (А. Солженицына, В. Максимова, А. Зиновьева и др.)

Здесь, видимо, уместно упомянуть статью А. Солженицына “Как нам обустроить Россию”, почти не замеченную изданиями, называющими себя демократическими, опубликованную в 1990 г. В данной статье автор справедливо предупреждает о гибельности бездумного копирования зарубежного опыта, о том, что механическое заимствование чужеземных моделей неизбежно приведет к колониальному порабощению России[90]. В этой связи, на наш взгляд, необходимо вспомнить традицию русского народа, которую можно, видимо, условно обозначить цепочкой “община – коллективистское сознание – коллективизм” в противовес западному мироощущению, основанному больше на индивидуализме, на приоритете прав отдельной личности, а не сообщества, группы.

Тем не менее, выбор российским обществом либерально-демократической модели, как пишет В. Согрин в работе “Политическая история современной России”, может быть прояснен не идеей “заговора” или “иностранного влияния”, а теорией модернизации, широко принятой в мировом обществознании[91]. Теория эта насчитывает несколько типов, причем классической считается ранняя модернизация, которая реализовалась в XVIII–XIX вв. в странах западного региона и которая стала в той или иной степени образцом для других типов и стран “догоняющего развития”.

Об идее модернизации можно говорить в трех значениях[92]. В первом, наиболее общем значении, модернизация означает прогрессивные социальные изменения, когда общество движется вперед в соответствии с принятой шкалой улучшений.

Во втором значении понятие “модернизация” тождественно понятию “современность” и означает комплекс социальных, политических, экономических, культурных и интеллектуальных трансформаций, происходивших на Западе с XVI в. и достигших своего апогея в XIX–XX вв. В данном значении “модернизация” означает достижение современности, процесс превращения традиционного общества в общество, для которого характерна машинная технология. Классические социологические работы по модернизации в этом значении принадлежат Конту, Спенсеру, Марксу, Веберу, Дюркгейму, Теннису.

В третьем значении термин “модернизация” относится только к отсталым или слаборазвитым обществам и интерпретирует их усилия, направленные на то, чтобы догнать развитые страны, существующие с ними в одном историческом времени, в рамках единого глобального общества. “Ряд специфических подходов к социальным изменениям, – пишет П. Штомпка, – известных как теории модернизации, неомодернизации и конвергенции, оперирует термином “модернизация” именно в этом узком смысле”[93]. В российской философской и социологической литературе используются также понятия “запаздывающая модернизация”, “запоздалая модернизация” или “модернизация вдогонку”.

Среди типов “запоздалой модернизации” выделяются “защитная модернизация” (предпринималась правящими режимами Германии, Японии, России во второй половине XIX – начале XX вв. и включала умеренные либеральные реформы “сверху”), модернизация ряда стран третьего мира во второй половине XX в., наконец, посткоммунистическая модернизация, которая задала тон, как считается, и современному историческому процессу в России и которую мы и будем брать за основу в данном исследовании. Все типы “запоздалой модернизации” так или иначе включают в себя процесс “вестернизации”, в связи с чем возникает острый вопрос о том, насколько модернизация совместима с сохранением национальных основ вступающих на ее путь цивилизаций, в том числе и российской.

Современная западная литература по проблемам развития России в постперестроечный период, несмотря на ее разнообразие, в основном написана в русле концепции модернизации либо тем или иным образом связана с ней. Сложно назвать какого-либо западного россиеведа, в работах которого не ощущалось бы влияние данной концепции. Видно стремление сторонников модернизации вывести или хотя бы очертить закон всемирно-исторического развития[94]. Но правомерна ли такая точка зрения?

Основная суть концепции модернизации заключается в том, что, по мнению ее разработчиков, все народы рано или поздно должны пройти все стадии европейского прогресса. То есть своеобразие исторического пути западной Европы вводится в закон социального развития всего человечества. А специфика какой-либо неевропейской национальной традиции трактуется как отставание[95].

Россия изучается, как правило, с евроцентристской точки зрения. И данное положение свойственно не только сторонникам концепции модернизации, но почти всем зарубежным авторам[96].

В современной отечественной научной мысли разными обществоведами даются различные трактовки процесса модернизации. Об этом свидетельствуют, в частности, дискуссии по проблеме “Российская модернизация”, развернувшиеся в 1993 г. на “круглом столе”, материалы которого были опубликованы журналом “Вопросы философии”[97]. Перед тем, как подытожить разные взгляды на данную проблему, попробуем проследить условия, в которых развивались теории модернизации.

Теории модернизации бурно развиваются после Второй мировой войны. Это эпоха разделения государств на три группы. Первая группа – это развитые индустриальные общества, включая Западную Европу и США. Вторая группа – это страны социализма во главе с Советским Союзом. Третья группа – постколониальные общества, многие из которых задержались в своем развитии на доиндустриальной стадии. Классические теории модернизации сосредоточили свое внимание на контрасте между первой и третьей группами. В свою очередь, теория конвергенции анализирует соотношение между первой и второй группами[98].

Наиболее популярны и теории модернизации, и теория конвергенции были в 50-е – середине 60-х гг. По теории модернизации можно отметить работы М. Леви, Э. Хаген, Т. Парсонса, Н. Смелзера, Д. Лернера, Д. Аптера, Ш. Айзенштадта[99]. В период 70-х – середины 80-х гг. теория модернизации была подвергнута жесткой критике, которая нередко переходила в ее полное отрицание. Хотя в конце 80-х гг. отмечается некоторое оживление теории модернизации, появляются ее разновидности под названием “неомодернизация” и “постмодернизация”.

И все же, представители теории модернизации полагали, что изменения являются однолинейными, и поэтому менее развитые страны должны пройти тот же путь, по которому идут более развитые государства. Они также считали, что изменения необратимы и неизбежно ведут процесс развития к определенному финалу – модернизации. По их мнению, изменения имеют постепенный, накопительный и мирный характер. Они также полагали, что процессы изменения проходят строго последовательные стадии, и ни одна из них не может быть пропущена, и т.д.[100]

Если рассматривать понятие модернизации в весьма широком плане, то можно констатировать следующее. Модернизация сама по себе – явление цивилизационного масштаба, т.е. она по своей сути – форма, сторона перехода от традиционной цивилизации к либеральной, от общества, нацеленного на воспроизводство на основе некоего статичного идеала, к обществу, рассматривающему повышение эффективности форм деятельности, развитие способности личности к собственному саморазвитию как основу общественной динамики.

Некоторые ученые считают модернизацию своего рода великой революцией и, возможно, главной из тех, что пережило человечество[101]. Даже если не разделять таких восторженных оценок, все равно нельзя отрицать того, что модернизация – это глобальный феномен мировой истории.

Материальными предпосылками модернизации следует считать успешное развитие европейского города, включая широкое производство товаров, заинтересованность в торговле, сфера которой все расширялась. Великие географические открытия XV–XVI вв., предпосылкой которых было, в частности, усовершенствование кораблестроения и средств навигации, привели к расцвету мирового рынка и мировой торговли, что, в свою очередь, дало мощный толчок для обновления европейской структуры, для появления новой модификации рыночно-частнособственнических отношений, капитализма в Европе и колониализма вне ее пределов, прежде всего на Востоке. Капитализм и колониализм, бывшие опорой международной торговли и складывавшегося мирового рынка, с неизбежностью вели к насильственному втягиванию всего неевропейского мира в рамки уже сложившегося европейского рыночного частнособственнического стандарта. Это и есть материальная сторона глобального процесса модернизации мира, включавшего вынужденную трансформацию неевропейских обществ. Этот процесс, как считается, затянувшийся на ряд веков, имеет свои этапы и варианты и не может считаться завершенным даже и в наши дни. Но как бы то ни было, описываемый процесс – великая реальность развития человечества на протяжении, по меньшей мере, пяти последних веков его существования.

Кроме материальных, у всемирной модернизации были и духовные предпосылки. Речь должна идти прежде всего о Ренессансе, суть которого – возрождение норм и принципов античности. После длительного господства средневекового феодализма с явственно задававшими тон элементами восточной структуры на передний план стали выходить, опять-таки в модернизированной форме, институты рыночно-частнособственнического общества античного типа. Ренессанс был духовным мотором описываемого процесса. Этот мотор, иссякнув, включил другой – церковную Реформацию, тот самый протестантизм, пуританская этика которого во многом способствовала выходу на передний план энергии и инициативы капиталистического предпринимателя.

Таким образом, материальные и духовно-институциональные процессы вызвали к жизни феномен глобальной модернизации человечества. Неевропейский мир, который в ту пору не был еще подготовлен к трансформации ни материально, ни духовно, продолжал находиться в объятиях традиционной командно-административной (восточно-деспотической) структуры. Однако, именно в силу того, что процесс модернизации был глобальным, этот мир не мог долго оставаться в стороне от него. Колониализм европейцев и складывавшийся их усилиями мировой рынок неизбежно должен был рано или поздно взорвать изнутри бастионы традиционного Востока.

Суть модернизации, как считает целый ряд ученых, – это приспособление лишенной потенций для динамичного саморазвития неевропейской командно-административной структуры к вызову изменившейся эпохи[102]. Этот вызов в XIX–XX вв. обрел четкие очертания западной рыночно-частнособственнической структуры со всем свойственным ей шлейфом цивилизационных характеристик и институциональных норм. Конкретно дело сводилось к тому, что неевропейский мир во имя выживания должен был принять и признать всесилие рынка, частной собственности и экономических свобод, а также значимость тесно связанных с ними иных институтов гражданского общества и правового государства.

На западное происхождение основных элементов модернизированного общества указывали многие зарубежные авторы. Так, Р. Бендикс считает, что модернизация означает осознанное копирование западных обществ, выступающих в качестве “стран-образцов”[103]. Т. Фон Лауэ анализирует все незападные модернизации как способ адаптации к западным влияниям через их рецепцию[104]. В работе Т. Парсонса “Система современных обществ” обосновывается тезис о возникновении современного типа общества в единственной эволюционной зоне – на Западе[105].

Некоторая часть обществоведов склонна считать, что реалии нашего века породили два варианта модернизации: истинный и ложный (второй вариант – это марксистская псевдомодернизация)[106]. Не будем вдаваться в спор по данному вопросу, выделим лишь ряд критериев модернизации в различных областях общественной жизни, которые могут прояснить ситуацию[107]:

– в социальной области – разделение функциональных ролей, выполняемых разными индивидами в обществе, в особенности, разделение между обязанностями в общественном производстве, в политике и семье, разделение сфер частной и общественной жизни, вытеснение отношений личной зависимости между людьми отношениями их личной независимости, основанной на эквивалентном обмене вещами (на вещной зависимости);

– в экономике – применение технологии, основанной на использовании научного (рационального) знания, появление вторичного (индустрия, торговля) и третичного (услуги) спектров хозяйства, углубление общественного и технического разделения труда, развитие рынков товаров, денег и труда;

– в политической области – образование централизованных государств и в то же время разделение властей, включение широких масс населения в политический процесс (хотя бы посредством выборов), установление политической демократии или, по крайней мере, популистского правления, формирование осознанных интересов различных общественных групп;

– в духовной области – дифференция культурных систем и ценностных ориентаций, секуляризация образования и распространение грамотности, многообразие течений в философии и науке, религиозный иморализм, развитие средств распространения информации, приобщение крупных групп населения к достижениям культуры.

Традиции, ценностные установки, менталитет – вот то, что определяет успех трансформации и модернизации в первую очередь. Более того, в последние годы в западных исследованиях начинает ставиться ключевой вопрос: “Является ли западная модель обязательной и неизбежной?” И тезис о том, что западная модель является неизбежной для всего мира, подвергается серьезному сомнению[108]. Данный тезис о неизбежности западной модели наиболее подвержен заблуждениям этноцентризма.

В широком смысле слова, модернизация есть переход от традиционного общества к современному, от аграрного – к индустриальному. Хотя то, что принято называть традиционным обществом, составляет большинство человечества. Модернизированное общество, по сравнению с традиционным обществом, обладает рядом принципиально иных качественных параметров. Валовый национальный продукт на душу населения оставляет в нем порядка 8–10 тыс. долларов, что в десятки раз выше соответствующего традиционного уровня; доля индустриального сектора – 70% и более (против 5–8%); налоги формируют от четверти до половины ВНП (против 5%); на накопление расходуется от 1/6 до 1/4 ВНП (против 1–2%). Разница в доходах высших и низших групп составляет 5–6 : 1 (против 15–20 : 1). Продолжительность жизни – 70–75 лет (против 25–50). Аналогичны другие показатели: охват населения средним (80–100%) и высшим (30%) образованием, медицинским обслуживанием, средствами массовой информации и т.п., которые несоизмеримы с уровнем доиндустриальных обществ[109].

Модернизация – это комплексный процесс. Она захватывает все сферы общественной жизни – экономическую, социальную, правовую, политическую, культурную. Изменения в этих сферах связаны между собой и коррелируют друг друга. Если же между ними происходит расстыковка, то и результаты модернизации оказываются частичными, ограниченными. Например, рыночные структуры не будут эффективно работать без соответствующего культурного сдвига, появления определенного типа личности, а политическая демократия – без институтов гражданского общества.

Некоторые теоретики модернизации предупреждали и о социальных конфликтах, которые неизбежно возникают в ходе модернизации.

Признавая особенности неевропейских обществ, теория модернизации 50-х – начала 70-х гг. в целом разрабатывалась в рамках универсалистской традиции западного либерализма, исходя из предположения, что все страны и народы в своем развитии проходят одни и те же этапы. Соответственно, и модернизация рассматривалась как универсальный, всеобщий процесс. Но позже, в 80-е гг., многие западные ученые фактически отказались от универсализма в понимании социально-экономического и политического развития, подчеркивая важную роль социально-культурных аспектов общества в модернизации стран Азии, Африки и даже Латинской Америки.

Такое понимание проблем общественного развития для нас важно, оно является принципиальным положением нашего исследования.

Попытки немалого числа западных обществоведов и большого числа отечественных теоретиков (правда, их число в последние годы стало заметно снижаться) представить дело так, будто модернизация начинается с преобразований техники и технологии производства, с перемен в экономических отношениях, а затем уже охватывает социальную сферу, политику, право, культуру, идеологию, не соответствуют действительности. Они не учитывают того значения, которое имеет развитие человека и его деятельности для общественного обновления. Модернизация не обезличенный процесс. Ей всегда предшествовало появление ее социального субъекта. Так было и в тех странах, где она была органичной, т.е. вытекала из предыдущего развития общества и почти одновременно охватывала все сферы общественной жизни, и там, где она была неорганичной, т.е. обусловленной скорее внешними факторами, чем внутренними импульсами развития, а перемены в экономике, культуре, политике и социальных отношениях порой не соответствовали друг другу. Что подтверждает, в первую очередь, опыт модернизаций в странах Запада – странах первого эшелона капиталистического развития.

Первый эшелон капитализма, от которого импульсы модернизации распространились по всему миру, составляют, как принято считать, страны Западной Европы и Северной Америки (США и Канада). В них модернизация фактически представляла собой непрерывный процесс, который начался в эпоху Возрождения и продолжался до наших дней, хотя его развитие отмечено зигзагами типа правления Гитлера и Муссолини. Но это лишь общая схема осуществления модернизации. Ее конкретные особенности определяются историческими условиями, в которых она протекает, прежде всего, его социально-технологическим типом, тем, как изменяется место человека в процессе труда и какова вообще его роль в модернизации.

К странам второго эшелона капиталистического развития относятся Япония, Бразилия, Аргентина, Чили (наиболее развитые государства Латинской Америки), Турция, Греция и другие страны Восточной и Юго-Восточной Европы, Португалия и, конечно же, Россия. У них были собственные экономические и культурные предпосылки развития капитализма и индустриального производства. Но в силу целого ряда обстоятельств, в первую очередь сохранения отношений личной зависимости, эти страны отстали от стран первого эшелона. Несмотря на внутренние предпосылки, капитализм в них развивался не столько в результате их внутренней эволюции, сколько под влиянием извне, со стороны центров капитала, путем неорганичной (догоняющей) модернизации.

Третий эшелон – развивающиеся страны Азии, Африки и Латинской Америки. Неорганичная модернизация предполагает, что одни элементы общества “убежали” вперед, более или менее соответствуют развитию в передовых странах, а другие еще не “вызрели”, отстают в своем развитии или вовсе отсутствуют. Модернизация для стран “догоняющего” развития превращается в проблему внесения в содержание своей культуры важнейших элементов культуры иных стран и народов. Возникает проблема возможности соответствующей культуры освоить образцы, идущие из стран, уже вставших на путь либерального развития. Вполне обоснованно предположение, что судьба модернизации в каждом обществе зависит от способности так интерпретировать ее ценности, чтобы они, с одной стороны, сохранили предметную сущность, содержание модернизации, а с другой, не разрушили бы специфику, самобытность национальной культуры. Если не произойдет первого, не будет модернизации. Не будет второго – возможно отторжение модернизации от культуры. Отторжение может приобретать различные формы, вплоть до антимодернизаторского взрыва. Здесь мы подходим к проблеме возможности различных механизмов осуществления модернизации. Исторически модернизация проходила как стихийно, так и путем сознательных усилий отдельных групп и элит. И в том, и в другом случае успех модернизации во многом зависел от того, насколько процесс изменений протекал органично, т.е. вписывался в национальные институты, воспринимался обществом или хотя бы его достаточно значительной частью как естественный и поддерживался ими.

Одной из важных проблем “догоняющей модернизации” является формирование модернизаторской элиты, которая в странах второго и третьего эшелонов играет в процессе модернизации куда более весомую роль, чем политическая, предпринимательская и интеллектуальная элита в модернизации стран органичного развития.

Сторонники теории модернизации считали, что процесс модернизации начинается и контролируется “сверху” интеллектуальной и политической элитой, которая осуществляет модернизацию с помощью планируемых, целенаправленных сознательных действий.

Между этими полюсами существует бесконечное поле возможностей. Например, если рассматривать переход к рынку как необходимый элемент модернизации, то нельзя не увидеть в то же время, что множество людей интерпретируют модернизацию в чисто потребительском духе. В этом случае она не рассматривается как результат собственной деятельности работника, перехода на более высокий уровень квалификации труда, воспроизводства. Существует и иная интерпретация, сводящая ценности модернизации к возможности превращать все элементы окружающего мира – вещные, финансовые, человеческие – в бесконечный набор реальных и потенциальных средств. Вся либеральная культура при этом низводится к утилитарному умению, к узко понятому научно-техническому аспекту. Возможно и иное рассмотрение модернизации в различных социокультурных группах. В исторических дефинициях модернизация рассматривается как синоним вестернизации или американизации и оценивается как движение к существующим на конкретной территории и в конкретное время обществам[110]. Попытка общества встать на путь модернизации как раз может столкнуться с тем, что эти принципиально различные формы интерпретации модернизации найдут своих приверженцев в разных социокультурных группах. Между ними может не сложиться диалог, возникнуть конфликт, что, в свою очередь, выхолостит из модернизации ее реальное содержание. Последствия этого конфликта чреваты многими опасностями, вплоть до гражданской войны.

В политической сфере модернизация означает переход от авторитета вождя племени к системе избирательного права, представительства, политических партий и демократического правления.

Выделим основные пункты, по которым теория модернизации подвергается критике, начиная с конца 60-х и до 70-х гг.[111]

Во-первых, попытки модернизировать общество чаще всего не приводят к обещанным результатам: а) нищету в отсталых странах преодолеть не удалось, более того, ее масштабы даже увеличились; б) не только не исчезли, но и широко распространились авторитарные и диктаторские режимы; в) войны и гражданские волнения стали обычным явлением; г) возникли новые формы религиозного фундаментализма, национализма, сепаратизма.

Во-вторых, наблюдаются многочисленные негативные побочные эффекты модернизации: а) уничтожение традиционных институтов и жизненных укладов нередко влечет за собой социальную дезорганизацию и хаос; б) растут масштабы девиантного поведения и преступности; в) разбалансированность в экономике ведет к неэффективным расходам, чрезмерным пустым тратам в ущерб общественным интересам.

В-третьих, признаются неприемлемыми и теоретические обоснования идеи модернизации. Прежде всего, подчеркивается возможность многолинейного развития.

В-четвертых, указывается на ошибочность прямого противопоставления традиции и современности, приводятся примеры преимуществ традиционализма в некоторых областях.

В-пятых, отмечается, что традиционные формы лидерства могут оказаться важной частью ценностной системы, на которой основывается модернизация.

В-шестых, поставлена под сомнение и строгая последовательность стадий модернизации.

Различают такие стадии, как осознание цели, консолидация модернизаторски настроенной элиты, период трансформации и, наконец, интеграция общества на новой основе (С. Блэк). Иногда это разграничение проще: этап ограниченной модернизации и затем ее омассовление (Ш. Айзенштадт)[112]. Представление о строгой последовательности стадий, которые должны пройти все общества, по всей видимости, ошибочно.

В-седьмых; была поставлена под сомнение и этноцентристская, ориентированная на Запад, концепция целей модернизации, поскольку многие новые современные государства успешно развиваются не по пути европейских обществ.

Вследствие данной критики теория модернизации была отвергнута, по крайней мере, на определенное время.

Таким образом, исторический опыт, особенно в странах запоздалого развития, показывает, что модернизация – это не только прогресс, но и проблематичное, рискованное предприятие, содержащее различные общественные противоречия, опасности и ловушки. Наиболее типичными из них являются анклавность современного сектора в обществе, верхушечных черт модернизации; раскол между модернизирующими и традиционалистски настроенными слоями; диспропорции между городом и деревней; отрыв реформаторской политической элиты от масс и т.п. Поэтому история модернизации знает периодические срывы, застои и попятные движения, например, в России начала XX в., в Японии 30–40-х гг., в Иране 70–80-х гг. XX в. и других странах. Громадной ловушкой для модернизации в XX в. стал тоталитаризм. Он явился порождением незрелого индустриализма “угля и стали”, массового стандартизированного производства и т.д.

В этой связи все актуальнее звучит вопрос о совместимости демократии и либерально-плюралистических ценностей, утвердившихся в западном мире, с менталитетом традиционного восточного общества. В развернувшейся по этому поводу полемике в США главным оппонентом идеи универсальной применимости западных ценностей выступает лидер Сингапура Ли Кван Ю, бывший до 1990 г. премьер-министром этой страны[113].

Суть взглядов Ли Кван Ю и его сторонников, в том числе и в самих США, мы могли бы свести к следующим основным положениям:

1) успехи Сингапура и других стран азиатско-тихоокеанского региона приписываются разумной этатистской политике, отвергающей принципы “общества вседозволенности”;

2) отвергается как совершенно неприемлемый целый ряд элементов американской системы и связанные с ними побочные явления (распространение огнестрельного оружия, наркотиков, преступность, бродяжничество, непристойное общественное поведение и т.п.);

3) расширение прав индивидуума, по мнению вышеназванных оппонентов, до такой степени, что он волен вести себя так, как ему вздумается, нанесло ущерб порядку в западном обществе;

4) главной целью общества должно быть обеспечение порядка;

5) недопустимо поощрять альтернативы нормальному устройству семьи и отказываться от испытанной нормы – семейной ячейки, так как именно на ней строится общество;

6) заказные средства массовой информации, по мнению оппонентов, и активисты движения за права человека навязывают общественному мнению абстрактные концепции без учета уникальных культурных, социальных, экономических и политических особенностей той или иной страны.

Таким образом, отвергается универсальный характер западных ценностей.

Можно выделить основные черты традиционного общества, которые сводятся к следующим:

– общинная традиция;

– "мозаичность", то есть выстроенность такого общества на базе бесчисленных локальных групп патронажно-клиентарного, кланового, сектового и кастового типа;

– отсутствие открытой, публичной борьбы мнений, столь характерной для западного общества[114].

Фундаментальные элементы менталитета традиционного общества восходят к глубокой древности, но впоследствии они были закреплены установками религии. И правильно, на наш взгляд, утверждает Г.И. Мирский в работе “Авторитаризм и демократия: две модели”: “Авторитарные и антилиберальные по существу, эти традиционные черты менталитета прочно укрепились в обществе... и было бы неразумно трактовать их как нечто, свидетельствующее о “недозрелости”, “недоразвитости” восточных обществ”[115].

Все-таки приходится признать, что существуют глубокие культурно-цивилизационные различия между Западом и Востоком. Данные различия не обязательно должны вести к их конфронтации, но они определяют те особые, во многом не совпадающие пути, по которым идут Запад и Восток[116].

По мнению Г.И. Мирского, унифицировать мир не удастся, и такие “понятия, как “имитационная модель” или “догоняющее развитие”, не могут указать перспективу развития человеческих обществ”[117].

Но все-таки, в положениях, претендующих доказать исключительное своеобразие “восточной модели”, отвергающей “западные ценности”, есть много преувеличений[118].

С 80-х гг., в период возрождения теории модернизации, она сосредоточилась (с 1989 г.) на рассмотрении попыток посткоммунистических обществ “войти” в современный западноевропейский мир. “Реанимированная и пересмотренная теория модернизации учла опыт посткоммунистического мира и действительно видоизменила, смягчила свои ключевые положения”[119].

Были предложены проекты “теории неомодернизации” и “теории постмодернизма”[120]. В целом, можно сделать следующий вывод: в настоящее время нельзя игнорировать понятие модернизации, но и ставить ее в центр внимания при изучении социальных процессов было бы не вполне корректно.

Тем более нет полноценных оснований объявлять концепцию модернизации, как это делают некоторые отечественные авторы, достаточным методологическим основанием для исследования меняющейся социальной реальности в советском или российском обществе ХХ вв.[121]

Думается, прав П. Штомпка, который утверждает: “...необходимо серьезно продумать новую концепцию современности и теорию модернизации”[122]. И такие усилия, действительно, в настоящее время предпринимаются. В частности, пересматриваются следующие основные положения[123].

1. В качестве движущей силы модернизации уже не рассматривается сугубо политическая элита, действующая “сверху”. Главными агентами модернизации в настоящее время признаются спонтанные общественные движения и харизматические лидеры.

2. Модернизация уже не трактуется как решение, принятое образованной элитой и навязанное сопротивляющемуся населению, цепляющемуся за традиционные ценности. Речь идет о массовом стремлении граждан изменить условия жизнедеятельности в соответствии с западными стандартами под влиянием средств массовой коммуникации.

3. На смену акцентирования эндогенных имманентных факторов модернизации приходит осознание роли экзогенных факторов, включая мировую геополитическую расстановку сил.

4. Признается, что западная модель развития не единственный образец, которому нужно подражать во всем.

5. Унифицированный процесс модернизации заменяется ее более разнообразным, многоликим процессом.

6. В целом, картина модернизации становится менее оптимистичной, при этом прослеживается стремление избежать наивного волюнтаризма некоторых ранних теорий.

7. Если раньше эффективность модернизации выводилась почти исключительно из экономического роста, то теперь признается важная роль моральных ценностей, культурных кодов и т.д.

8. Признается, что местные традиции могут таить в себе важные модернизационные потенции.

9. Продолжает решаться дискуссионный вопрос, поставленный сторонниками “большого скачка” (Сакс, Аслунд, Бальцерович) и сторонниками “постепенности”.

10. Признается наличие идеологического кризиса в “обществах-моделях” развитого Запада. На теоретическом уровне все более модным становится “постмодернизм”.

Таким образом, современный взгляд на различные аспекты теории политической модернизации позволяет выделить как бесспорные, подтвержденные жизнью, самой практикой, ее черты, так и спорные, неподтвержденные практикой, ее особенности и сделать определенные выводы о траектории развития того или иного модернизируемого общества.

Головин Ю.А., кандидат исторических наук

Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова

Янкевич П.Ф., доктор исторических наук, профессор

Международная академия информатизации

Приоритеты политики национальной безопасности России
в современных условиях

В последние годы в России большое значение уделяется проблеме обеспечения национальной безопасности. Термин "национальная безопасность" в настоящее время активно используется в законотворческой деятельности, официальных государственных документах, выступлениях высших должностных лиц России, а также представителей, пожалуй, всех политических партий и движений.

Вместе с тем, складывается впечатление, что, используя выражение "национальная безопасность", российские официальные лица и наши известные политические деятели зачастую вкладывают в него различный смысл.

Начало активного изучения проблемы национальной безопасности в современных условиях можно отнести к 1990 г., когда в рамках Комитета Верховного Совета СССР по обороне и госбезопасности был создан Фонд национальной и международной безопасности, а также ряд инициативных групп.

В настоящее время в России существуют мощные структуры по научно-исследовательской и аналитической разработке проблем национальной безопасности, а также по выработке и реализации политики национальной безопасности. Среди них аппарат помощника Президента РФ по национальной безопасности, соответствующие подразделения Совета безопасности РФ, палат Совета Федерации и Государственной Думы РФ, ряд крупных научно-исследовательских центров.

Тем не менее, можно предположить, что авторы некоторых публикаций по проблеме национальной безопасности России вольно или невольно копируют подходы американских политологов[124]. Считается, что впервые в политическом лексиконе понятие "национальная безопасность" было употреблено в 1904 г. в послании Президента США Т. Рузвельта Конгрессу, где он обосновал присоединение зоны Панамского канала интересами "национальной безопасности"[125].В последние годы эта проблема стала стержневой в исследованиях американских политологов школы "стратегического анализа". Наиболее известными авторами работ по проблеме национальной безопасности являются Б. Броуди, М. Гальперин, Г. Кант, Г. Киссинджер, Г. Ласвелл, Г. Моргентау, Дж. Шлессинджер и др.

Национальная безопасность как категория политической науки отражает связь безопасности с нацией, т.е. с определенной территориально-государственной общностью, основанной на устойчивых социально-политических, экономических, культурных и иных связях. При этом нация может включать множество национальностей, представляющих собой этническую общность людей со своими традициями, нравами и культурой.

Таким образом, национальная безопасность характеризует состояние нации как целостную систему, включающую общественные отношения и общественное сознание, институты государства и общества, их деятельность, способствующие или препятствующие реализации национальных интересов в конкретной исторически сложившейся обстановке.

Суть национальных интересов состоит в противодействии и компенсации любых деструктивных возмущений, формируемых внутри общества или за его пределами, которые препятствуют потребностям жизнедеятельности и развития личности и общества[126]. Вместе с тем, термины "национальная безопасность", "национально-государственная безопасность" и "безопасность государства" зачастую используются как тождественные.

В мае 1996 г. "Независимая газета" опубликовала два документа: "Политика национальной безопасности Российской Федерации (1996–2000 гг.)" и "Стратегия национальной безопасности США", что дает возможность ознакомиться с концептуальным основами этой проблемы[127].

Защита национальной безопасности – народа, территории и образа жизни – провозглашается главной задачей и конституционной особенностью администрации США, которые объявляются главной мировой державой.

Главными целями и основными компонентами национальной безопасности США для новых исторических условий признаются:

– укрепление собственной безопасности за счет поддержания мощного оборонного потенциала и использования активной дипломатии для развития сотрудничества с другими странами в области безопасности;

– деятельность, направленная на открытие иностранных рынков и ускорение глобального экономического роста;

– поддержка демократии за рубежом.

Однако, как следует из документа, третья по счету цель стратегии национальной безопасности США занимает далеко не последнее место в приоритетах политики американской администрации. Подчеркнутая краткость формулировки этой цели дает возможность довольно широкого и произвольного толкования угрозы демократии за рубежом, в том числе и в России.

Так, в документе достаточно прагматично отмечается, что поддержка демократических реформ и перехода к рыночной экономике в бывших советских республиках обеспечивает стабильность и процветание в регионе, который станет обширным рынком для США и создаст новые рабочие места для американцев (выделено авт.). Стабильность и процветание каждый из нас уже ощутил, а что касается рынка сбыта и новых рабочих мест для Америки, то эта задача решается довольно успешно.

Стратегия национальной безопасности США распространяется на политическую, военную и экономическую сферы. Большой интерес представляют подходы по применению вооруженных сил США. Предполагается применять вооруженные силы на территории США и за ее пределами для противодействия следующим видам угроз: распространению оружия массового поражения, региональной агрессии, а также опасности дестабилизации обстановки в некоторых государствах (выделено авт.).

Очевидно, что Россия имеет большие шансы соответствовать любому из названных видов угроз и стать объектом применения вооруженных сил США. Причем решение о том, стоит ли использовать военную силу и когда это целесообразно делать, определяется прежде всего национальными интересами США.

В особых случаях, говорится в документе, когда на карту поставлены жизненно важные интересы и вопросы выживания Америки, применение силы будет решительным и, если это будет необходимо, односторонним.

Другими словами, в случаях, "особость" которых будет определять сама администрация США, вооруженные силы могут быть задействованы в любом регионе без соблюдения каких-либо международных приличий.

Привлекает внимание раздел "Содействие развитию демократии". По мнению авторов, политика по отношению к новым демократическим государствам, направленная на сохранение их как демократий, приверженных идеям рыночной экономики и соблюдению прав человека, является важнейшей частью стратегии национальной безопасности. Подчеркивается, что России принадлежит ключевая роль в этом смысле. Вместе с тем, бесцеремонно объявляется о своем праве вмешаться в такие сферы нашей внутренней жизни, как укрепление основ гражданского общества, совершенствование рыночных механизмов и структур, преодоление политической нестабильности, налаживание эффективной работы правительства.

Документ откровенно и четко отвечает на вопросы: где и какие политические, военные и экономические выгоды собирается получить Америка, а также какие силы и средства будут использованы для их достижения. Здесь нет и намека на благотворительность, бескорыстную братскую помощь или "широту американской души".

Таким образом, понятие "национальной безопасности" по-американски – это состояние безопасности личности, общества и государства, а также усилия по ее укреплению с помощью мощных вооруженных сил и активной внешней политики, деятельность по ускорению глобального экономического роста США и поддержка демократии за рубежом.

На этом фоне неадекватным представляется понимание национальной безопасности России, изложенное в документе под названием: "Политика национальной безопасности Российской Федерации (1996–2000 гг.)".

В названном документе отмечается, что России нужна четкая концепция национальной безопасности, исходящая из принципа интеллекта, нравственности, духовности. Подчеркивается, что россияне должны мобилизовать государственные структуры, общественность, семью и школу на формирование личности неагрессивного типа, безопасного общества и государства. Обеспечение национальной безопасности, по мнению авторов, – это деятельность государства и всего общества, направленная на осуществление общенациональной идеи, защиту национальных ценностей и интересов.

Задачей политики национальной безопасности на 1996–2000 гг. провозглашается обеспечение безопасности и защита граждан, общества, укрепление российской государственности, удержание в переходный период нынешних геополитических рубежей и обеспечение достойной роли и места России в мирной политике. Причем общенациональной целью на 1996–2000 гг. считается обеспечение каждому человеку и каждой семье достойного уровня жизни, а в качестве национального интереса выдвигается всемерное укрепление государства как организующего начала, призванного обеспечить территориальную целостность и внешнюю безопасность, выработать адекватные формы осуществления различных национально-этнических, религиозных и культурных общностей.

Следует отметить детальный анализ внутренних и внешних угроз национальной безопасности, четко сформулированные направления внутренней, внешней и военной политики Российской Федерации. Добротный материал содержится в приложениях, где конкретизируются общетеоретические положения и рассматривается механизм реализации политики национальной безопасности РФ.

К сожалению, наряду с объективной оценкой внутриполитической и международной обстановки, в документе имеют место определенные противоречия, призрачные надежды и благие пожелания. Это касается и ожидаемых в ближайшее время заметных положительных сдвигов в экономике, и значительного снижения потенциальной угрозы развязывания крупномасштабной агрессии против России. Весьма спорной представляется в свете американских воззрений позиция России, которая не рассматривает ни одно государство в качестве военного противника.

В документе доминирует американский подход, при котором понятия "национальная безопасность" и "безопасность государства" тождественны. Вместе с тем, в современных условиях с этим трудно согласиться.

Безопасность России, понимаемая как состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз, относится к региональному уровню международной безопасности. С понятием "национальная безопасность России" дело обстоит иначе. Есть все основания считать, что речь в данном случае идет о глобальной опасности для выживания нации, уникальной древней цивилизации восточных славян, т.е. о возможности трагедии, сравнимой с трагедией крушения цивилизации коренных народов американского континента. Именно в этом, на наш взгляд, главная особенность рассматриваемой проблемы.

Понятие "национальная безопасность" должно отражать и особенности национально-государственного устройства России, наличие национальных автономий, тенденций роста национализма и сепаратистских настроений. Наиболее рельефно это проявляется в Чеченской республике. К этому надо добавить наличие "русского вопроса", т.е. реальной опасности для выживания русских как этноса, возрастание их политической, экономической и духовной деградации и дискриминации в России и особенно за рубежом.

Национальный кризис в СССР, возникший во второй половине 80-х гг., обусловлен как внутренними причинами, так и, в значительной степени, инспирирован извне. Это, кстати, не скрывают и сами "победители". Надо, также признать, что Беловежское соглашение (декабрь 1991 г.) не устранило причины национального кризиса, а его практическая реализация все более приобретает антинациональный характер.

Нынешние кризисные явления в национальных отношениях являются следствием национальной катастрофы СССР, а также просчетов внутренней политики нынешнего руководства РФ. Следовательно, объектами национальной безопасности России можно назвать:

– личность – это, прежде всего, личная безопасность гражданина РФ в стране и за рубежом, защита русскоязычного населения в бывших советских республиках, сохранение национальных традиций, обычаев и языка, среды обитания, обеспечение достойного жизненного уровня;

– общество – это, в первую очередь, достижение национального согласия, преодоление кризиса и раскола в национальной элите, уважение истории и культуры России, защита духовного и интеллектуального здоровья нации, забота о подрастающем поколении, бережное отношение к опыту и знаниям старших, противодействие идеологической, духовной и культурной агрессии извне;

– государство – это совершенствование национально-государственного устройства, создание системы парламентского и общественного контроля за деятельностью всех уровней государственной власти, борьба с коррупцией среди государственных служащих и организованной преступностью, защита национальных интересов в международных и внешнеэкономических отношениях, последовательная национально ориентированная политика в области обороны, военного строительства, разведки и контрразведки.

Таким образом, национальная безопасность России в современных условиях как важнейшая задача государственной деятельности – это необходимость осознания всей глубины национального кризиса, а также выработка и реализация комплекса мероприятий по защите жизненно важных национальных интересов личности, общества и государства.

Думается, что обсуждение проблем, поднятых в статье, будет способствовать преодолению последствий национального кризиса в России, обеспечению ее национальной безопасности.

Колесова М.А., Московский автомеханический институт

Ефимова О.К., кандидат философских наук

Ярославский государственный университет

Гражданское общество и государство

О гражданском обществе говорится все чаще. Невероятно сложная, динамичная, меняющая жизнь современного общества вызывает интерес к анализу происходящих событий, вычленению из них существенных связей, стимулирует попытки найти причины того или иного поворота общественного развития.

Разрушение в исторически очень короткий срок тоталитарной системы в странах Восточной Европы и в Советском Союзе заставило обществоведов по-новому взглянуть на вопросы становления демократического государства, обоснования необходимости формирования правового государства и, в связи с этим, изучения такого своеобразного социального объекта, как гражданское общество. Значительно больше внимания было уделено в обществоведческой мысли вопросам происхождения, сущности развития государства как основного звена политической системы, главного института политической власти.

Однако сегодня в ряде исследований все чаще встречается словосочетание "гражданское общество" в контексте с понятиями "демократическое государство", "защищенность личности от государства", "верховенство закона над государством", "свобода личности" и т.п.

Нет ли в многообразии сегодняшнего определения общества синонима гражданскому обществу? Почему это общество именно "гражданское", а не "свободное", "демократическое", "индустриальное", "постиндустриальное" и т.п.? Почему же сегодня необходимо рассматривать эту категорию?

Люди давно поняли, что человеку выгоднее, покойнее, достойнее жить в таком обществе, в котором выработаны определенные нормы общения людей, не зависящие от произвола государства, класса, группы людей, партий, личности, позволяющие им совместно свободно трудиться, сознательно, добросовестно выполнять добровольно взятые на себя взаимные обязательства. Все это представляется возможным именно в гражданском обществе. Однако особенностью такого общества является то, что его нельзя ввести конституционно, оно не существует в завершенном состоянии.

В общественно-исторической мысли нет единой концепции гражданского общества, каждая из них рассматривает часть определенных проблем, включает выводы, открытия крупнейших мыслителей прошлого и настоящего, не охватывая, однако, всех. Практика сегодняшнего момента, прошлое, ставшее историческим, выдвигает нерешенные проблемы, вот почему, думается, необходимо рассмотреть такой феномен, как гражданское общество. В данной статье не все аспекты исследования могут быть полностью рассмотрены из-за многогранности изучаемого явления.

В трактовке такой сложной и большой проблемы, как гражданское общество, существуют различные мнения и оценки как в зарубежной, так и отечественной обществоведческой литературе. Логически первой проблемой является проблема происхождения, исторических судеб и хронологических рамок гражданского общества. Исследование перечисленных вопросов не дает однозначного ответа на них.

Понятие "гражданское общество" стало широко распространяться после Французской буржуазной революции XVIII в., уничтожившей сословность, провозгласившей Декларацию прав человека и гражданина; хотя смысловое содержание понятия "гражданское общество" следует искать в античной истории. Исследователи политических теорий Древней Греции сходятся в том, что у древнегреческих мыслителей политическое (he politik) охватывало наиболее существенные стороны функционирования общества: религию, образование, семью, художественную сферу и т.п. Быть членом politik и означало реально быть гражданином или членом государства, т.е. обязанным жить и действовать в соответствии с законами этого государства и при этом не наносить никакого вреда своей жизнью и деятельностью другим гражданам. Без особых изменений этот подход сохранился до середины XVII в., когда в свет вышли сочинения Т. Гоббса о роли государства в развитии общества, законов о власти, гражданине. Именно в этот период в Европе возникла, вернее, получила дальнейшее развитие идея гражданского общества, которая стала одной из центральных общественно-политических идей XVII – начала XIX вв., т.е. всего Нового времени. Мыслители того времени рассматривали политическое как разумное, управляемое, подчиненное законам общества, государства, власти в отличие от неполитического, т.е. неразумного, неуправляемого, стихийного, необщественного. Ими было признано, что человеческое общество можно рассматривать и как часть природы (естественное, натуральное, не связанное с разумом), и как часть сознательного, подчиненного определенным законам общества (цивилизованность). Именно под цивилизованностью понималось политическое государство. Таким образом, была поставлена давняя задача сочетания общества и государства, гражданских отношений с политическими, а в итоге появилась проблема создания правового государства и гражданского общества.

В философии Нового времени преобладала концепция естественного закона, исходящего либо от природы и ее высших форм, либо от человеческого естества. В любом случае естественное признавалось объективным, безусловным и закономерным, что и послужило возникновению представления о естественном законе. Стержнем новой концепции стал переход от натурально-природного к общественно-политическому обоснованию общества. "Естественность" человека рассматривалась в двух началах: природном и общественном. Законы общества, государство, политика должны стать природными. Естественным началом и общества, и жизни человека становится цивилизованность, или цивильность, рассматриваемая как содержательное понятие, близкое культурности, т.е. умению жить в сообществе с другими людьми. Завершился переход от понятия civitas (цивитас) – город, к понятию civitas (цивитас) – управление, гражданство, политика, наконец, гражданское общество.

Поначалу европейская общественно-политическая мысль рассматривала государство как институт, призванный преодолеть естественное, природное состояние людей, которое рассматривалось либо как состояние войны против всех, либо как состояние идиллистической гармонии. Государство рассматривалось как право суверенной власти над всеми членами общества и всем тем, что им принадлежит. Государство получило законное право на преодоление состояния войны в результате соглашения между всеми членами догосударственного сообщества людей. Возникшее на основе этого соглашения гражданское общество рассматривалось как эквивалент государства и его законов. Боясь потерять свои права, индивиды заключили общественный договор (соглашение), цель которого состояла в обеспечении людей общей силой сохранения природных, присущих личности, прав, защитой имущества каждого из членов данного объединения (ассоциации). Таким образом, все, договорившись друг с другом, остаются по-прежнему свободными в смысле сохранения прав и собственности, и в то же время сама эта свобода возможна только в условиях договорного объединения людей.

Все члены ассоциации называются народом, а каждый в отдельности получает название гражданина, обладающего правом участвовать в осуществлении верховной власти. Если каким-либо образом правительство ликвидируется, то данное объединение индивидов (общество) сохраняется со всеми своими правами и законами, а народ в целом по-прежнему имеет право быть суверенным (верховным правителем самого себя). Поэтому при заключении общественного договора общество (ассоциация, объединение индивидов и т.п.), передавая государству право суверенитета (верховного правления), не может быть полностью поглощено им. Более того, главная цель государства и состоит в защите интересов общества. Естественные права свободных и равных индивидов предшествуют государству как в прошлом, так и в настоящем и будущем. Таким образом, государства можно считать законными, "цивилизованными" лишь в том случае, если они образованы в результате согласия всех индивидов, и когда это согласие оформлено конституционно.

Примером такого общества можно считать Римскую республику V–III вв. до н.э., которая сменила римскую родовую общину. Свободные граждане республики на народных собраниях заключали своего рода договор со всей властью, призванной защищать их права и интересы, и тем самым сохраняли свободу и способность развития хозяйства, культуры и т.п.

Углубляя идею гражданского общества, современная обществоведческая мысль определяет гражданское общество как все многообразие отношений между людьми, возникших без участия государства. Государство эти отношения может узаконить или оставить без правового оформления уже после того, как они возникли. Для такого общества характерной чертой становится форма общения работников и просто граждан современного индустриального общества как отдельных самостоятельных (юридических) субъектов и участников экономической, общественной, политической жизни. Во всяком случае, везде гражданское общество – это сфера неполитических отношений (экономических, социальных, духовно-нравственных, религиозных и т.д.), область спонтанного самоуправления интересов и воли свободных индивидов и их ассоциаций, огражденная от регламентации их деятельности со стороны государственной власти.

В целом, формирование различных вариантов концепции гражданского общества неразрывно связано с формированием идеи индивидуальной свободы, самоценности каждой отдельно взятой личности, с признанием правового статуса отдельного человека вне его социально-экономической роли в гражданском обществе, с признанием превращения его одновременно в частное лицо и гражданина общества. Сфера частных интересов, наемного труда и частных прав освобождена от политического контроля. Гражданское общество обеспечивает права человека, в то время как государство – права гражданина, проживающего на территории государства. Понятно, что в качестве основополагающего условия существования как гражданского общества, так и правового государства, выступает личность, ее право на самореализацию. Оно утверждается на признании права индивидуальной, личной свободы. Показательно, что Декларация независимости США (1773 г.) и Декларация прав человека и гражданина периода Французской революции фиксируют в качестве основополагающего принципа существования и развития общества именно права человека.

Гражданское общество – многоуровневая система, имеющая свои сферы с определенной самоподчиненностью одних другим. Главное здесь – взаимоотношения государства и общества.

Государство можно рассматривать как специальную систему учреждений, создаваемых, утверждаемых и регулируемых высшей властью для управления обществом. Так как индивиды проживают и действуют совместно, то возникает необходимость согласования их действий, осуществления групповых целей и интересов. Саморегуляция гражданского общества требует управления развитием различных его процессов, охрану экономической и социальной структуры, кроме того, необходима регуляция в выполнении общих дел общества, вытекающих из его природы. А так как управление определенной системой требует профессиональных качеств управленцев, то необходим орган, социальный институт этого управления, каковым является государство.

Правомерен вопрос: государство – цивилизовано ли оно? Проблема отношений общества и государства, власти решается как проблема общественного развития, управляемого или, по крайней мере, направляемого государством. Это не должно, тем не менее, привести к выводу, что именно государство формирует гражданское общество. Однако, идея создания нового общества именно властью, исключительно средствами политики, говоря современным языком, "сверху", стала одной из ключевых для общественной и политической теории, включая и социалистические концепции, практическая реализация которых вызвала необходимость нового изучения концепции гражданского общества.

Нельзя, однако, отказаться от мысли, что государство в определенной степени создает гражданское общество. Это процесс не односторонний. Гражданское общество также создает государство и под своим контролем передает ему часть своих прав. Если цивилизируется общество, то цивилизируется и государство, без цивилизованной власти не возникает и цивилизованного народа. Народ и государство связаны договором и доверием, основанными на трех началах государственной политики и поведения общества: моральном порядке, знании и праве. Единство начал предопределяет единство государства и общества. Так разрешается противоречие естественного в человеке и разумного в политике. Государство сохраняет естественные права граждан, общество сдерживает естественные побуждения власти к господству, власть обуздывает природные инстинкты человека.

Общество добивалось и большего, не менее необходимого членам подлинного гражданского общества: свободного осуществления их природной активности. Почему же такое понимание взаимодействия государства и общества не могло быть реализовано полностью? Чем объяснить, что и Новое время, и последующее за ним дали достаточно разнообразные примеры исключительного господства государства над гражданским обществом, установления диктатуры, полного уничтожения гражданского общества? Передача обществом государству ряда своих полномочий усиливала власть государства, что приводило к диктатуре – деспотии, авторитарному правлению.

Говоря о современном проявлении гражданского общества и связи его с государством, можно сделать следующий вывод: государство гарантирует гражданскому обществу через закон свободный выбор обществом его экономического и политического бытия, утверждения всеобщих прав человека, отсутствие монополий одной идеологии, одного мировоззрения.

Реальным условием функционирования гражданского общества становится углубление демократизации общества, его либерализация. Появление гражданина как самостоятельного, сознающего себя таковым, индивидуального члена общества, наделенного определенным комплексом прав и свобод и, в то же время, несущего перед ним моральную или иную ответственность за все свои действия, свидетельствует о достаточно сложных и развитых отношениях между гражданским обществом и государством. Диалектика их взаимоотношений такова: не государством обуславливается и определяется гражданское общество, а гражданское общество обуславливает и определяет государство. Если государство может иметь различные формы правления – демократию, монархию, диктатуру, – то для гражданского общества характерна лишь демократическая форма его функционирования.

Чем более развито гражданское общество, тем более демократично и государство. И наоборот, чем менее развито гражданское общество, тем более вероятно существование авторитарных и тоталитарных режимов. Современный период развития российского государства предполагает как одно из основных условий реализацию представленных задач превращения государства в цивилизованное формирование гражданского общества путем развития многоукладной экономики, подлинного народовластия, гарантированием гражданских прав и свобод, перечисленных раньше.

Однако процесс этот сложный, противоречивый. И здесь вполне вероятны просчеты уже известного порядка: соблазн политического руководства этим процессом, увлечение исключительно государственными формами построения общества. Это объясняется крайне неразвитыми экономическими формами ведения хозяйства, определенным стереотипом политического поведения, начальным этапом развития демократии в цивилизованном ее понимании, психологической готовностью к авторитарным методам правления.

Таким образом, правовое государство может быть охарактеризовано как оптимальная форма согласия между гражданским обществом и государством, причем оно призвано защитить граждан от произвола государства.

Литература

Библер В. О гражданском обществе и общественном договоре // Через тернии. М., 1990.

Гаджиев К.С. Концепция гражданского общества: идейные истоки и основные вехи формирования // Вопросы философии. 1991. № 7.

Гегель Г.В. Философия права. Л., 1990.

Гоббс Т.О. О гражданине: Избранные произведения: В 2 т. Т. 1.

Кант И. Метафизика нравов: Соч. Т. 4. Ч. 1: Метафизические начала учения о праве. М., 1965.

Кравченко И.И. Концепция гражданского общества в философском развитии // Политические исследования. 1991. № 5.

Макиавелли Н. Государь: Избранные сочинения. М., 1982.

Нерсесянц В.С. Правовое государство: история и современность // Вопросы философии. 1989. № 2.

Новгородцев П.П. На путях к правовому государству // Новый мир. 1991. № 12. С. 202–217.

Одинцова А.Г. Гражданское общество: прошлое, настоящее, будущее // Социально-политические науки. 1991. № 12.

Руссо Ж.-Ж. Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми: Соч. М., 1973. Т. 1.

Батаев В., Нижне-Тагильская средняя специальная школа милиции

Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!