ДРЕВНЕХРИСТИАНСКАЯ КНИЖНОСТЬ НА РУСИ 18 страница
Книжная традиция повести сказывается в риторической укра-шенности её стиля. Так, мать похищенной Амиром девушки, изливая своё горе сыновьям, говорит об Амире: «Урва ми сердечное корение и унзе мя, яко бездушную трость». Филиппапа и Макси-миана, желая завлечь Девгения на поединок, обращаются к нему с такими льстивыми словами: «О свете, светозарное солнце, преславный Девгений, ты царствуешы во всех нас, храбрых и сильных, яко май месяц во всех месяцех; в мае месяце всяка красота земная процветает и древа листьвенные листом одеютца, и вся небесная красота содеваетца, тако же и ты в нас процвете, преславный Девгений...» (все эти цитаты — по погодинскому списку).
В образе Девгения, как и в образе Александра Македонского, воплощено представление об идеальном герое, как оно выработано было феодальной культурой, но с той особенностью, что благочестие Девгения подчёркивается значительно сильнее, чем благочестие Александра. Он не только чудодейственный воин, наделённый отменными физическими качествами, но и богобоязненный христианин, во всём полагающийся на бога и не предпринимающий ничего без молитвы и материнского благословения.
В самой своей основе, судя по позднейшим стихотворным обработкам, византийский оригинал нашей повести изображал Дигениса Акрита как защитника границ христианской Византии от нападения «неверных» — магометан.
* * *
Одной из древнейших по времени своего появления у нас византийских повестей, переведённых, видимо, непосредственно на Руси, была повесть о Варлааме и Иоасафе', довольно близкая некоторыми своими элементами к произведениям житийного жанра. В основе своей она представляет христианизованное жизнеописание Будды. От индийского оригинала этого жизнеописания ведёт своё происхождение персидский текст VI—VII вв., а от персидского— арабский VIII—IX вв.2.
|
|
|
Через посредство грузинской христианизованной его версии пошёл, видимо, греческий текст повести. В ней восточные имена Балавхар и Будасаф были заменены именами христианскими: Варлаам и Иоасаф. Повесть, обработанная на византийской почве, вероятно, монахом Саввина монастыря Иоанном, без достаточного основания приписывалась традицией перу Иоанна Дамаскина VIII в.). В XI в. через посредство латинского перевода повесть 0 Варлааме и Иоасафе широко распространилась по Западной Европе. Тогда же, очевидно, из Византии она проникает и на Русь. Некоторые из входящих в неё притч-апологов, нужно думать, были известны у нас ещё до тех пор, как появился полный перевод повести. В частности, такие притчи нашли себе место в Прологе. Древнейший русский список повести относится к XIII—XIV вв. В повести рассказывается, что индийский царь Авенир, будучи язычником, усиленно борется с проникающим в его страну христианством. Вражда Авенира к новой религии усиливается после того, как один из его вельмож принял христианство и стал отшельником. Когда у Авенира родился сын необычайной красоты, которого назвали Иоасафом, 55 звездочётов предрекают ему богатство и могущество, но один из них говорит, что царство Иоасафа будет «не от мира сего» и что он, должно быть, сделается приверженцем христианства. Чтобы предотвратить это, Авенир велит поселить Иоасафа в построенном для него роскошном дворце и всячески оберегать его от тяжёлых впечатлений, которые могли бы навести его на мысль о бренности жизни. Отъединённость от внешнего мира, однако, начинает угнетать Иоасафа, и по его настойчивой просьбе Авенир разрешает выпускать сына за пределы дворца, приказав при этом следить, чтобы ему не попадалось на пути ничего, что могло бы его опечалить. Но однажды слуги не доглядели, и Ио-асаф встретил двух людей, одного — покрытого проказой, другого — слепого, и узнал, что на свете существуют болезни. В другой раз он увидел дряхлого человека и узнал, что существует старость и что людей поджидает смерть. Иоасаф глубоко опечалился, стал помышлять о тщете жизни, задумываться о том, есть ли другая жизнь и иной мир, и искать того, кто ответил бы ему на мучившие его вопросы. «По откровению свыше» о душевном состоянии Иоасафа узнаёт отшельник Сенаарской пустыни Варлаам, который под видом купца приходит в Индию и сообщает воспитателю Иоасафа, что он хочет продать царевичу драгоценный камень, обладающий силой освещать сердца людей светом истины, исцелять больных, Делать слепых зрячими, глухим открывать слух, немым давать голос, глупых умудрять, демонов изгонять; но видеть этот камень может только тот, у кого чистое зрение и целомудренное тело. Иоасаф пожелал видеть этот камень, но Варлаам говорит, что он Должен предварительно испытать его разум, и затем произносит ряд апологов, притч, частью евангельских, но больше всего восточных, которым, однако, даётся христианское истолкование. Один из этих апологов — о человеке, преследуемом единорогом, был особенно популярен у нас в древности, распространяясь самостоятельно. Он приводится, между прочим, Л. Толстым в его «Исповеди». Человек, убегая от единорога и попав в пропасть, хватается за ветки дерева, растущего сбоку пропасти, и повисает в воздухе. Посмотрев вниз, он видит, что корни дерева грызут две мыши — белая и чёрная, на дне пропасти лежит страшный змий с раскрытой пастью, а с боков высовываются четыре головы аспида. Но, заметив, что с веток дерева капает мёд, человек, пренебрегая подстерегающими его опасностями, жадно его пьёт. Вслед за тем идёт истолкование аполога в духе христианского поучения: единорог— смерть, поджидающая человека; дерево — жизненный путь человека; мёд, капающий с дерева,— утехи, которым предаётся человек, одержимый соблазнами (головы аспида) и предающийся им, несмотря на то, что день и ночь (белая и чёрная мыши) подтачивают корни его жизни и после смерти ему угрожает ад (змий на дне пропасти).
|
|
|
|
|
|
|
|
|
После того как Иоасаф воспринял христианское учение, Варлаам крестит его (это и есть обещанный драгоценный камень) и, удерживая царевича от следования за собой, возвращается в пустыню. Авенир, узнав о посещении сына Варлаамом, велит послать за Варлаамом погоню, но его не находят. Тогда царь прибегает к помощи язычника-мудреца и волшебника, повелевавшего демонами, в надежде, что они опровергнут перед царевичем учение Варлаама, но и мудрец и волшебник вскоре сами становятся христианами. Такой же бесплодной оказывается и попытка отвлечь Иоасафа от христианства женскими соблазнами и заботами о государственных делах (Авенир половину государства отдаёт в управление сыну): от чувственных соблазнов Иоасаф спасается молитвой и постом, а своих подданных обращает в христианство. В конце концов и сам Авенир становится христианином и всё царство передаёт сыну. После смерти отца, поручив царство одному из вельмож, Иоасаф, несмотря на упрашивания народа, облёкшись во власяницу, оставленную ему Варлаамом, удаляется в Сенаарскую пустыню на поиски Варлаама. Там он скитается два года, преодолевая всяческие лишения и искушения, насылаемые ему дьяволом; его печёт солнце, мучит жажда, преследуют звери. Наконец, он находит Варлаама, поселяется в его пещере и предаётся подвижничеству, превзойдя в нём самого своего учителя. Вскоре Варлаам умер; Иоасаф похоронил его и, прожив потом в пустыне ещё 35 лет, мирно скончался. В час его кончины пришёл пустынник, указавший ему ранее путь к Варлааму, и похоронил его рядом с ним. Тот же пустынник, «по повелению свыше», отправился в Индию и сообщил там о смерти Иоасафа. Вельможа, которому Иоасаф передал царство, с толпой народа отправился в Сенаарскую пустыню и, как говорится в повести, нашёл в ней нетленные благоухающие тела отшельников, которые он с торжеством перенёс в столицу Индии. Мощи Варлаама и Иоасафа творили «чудеса», исцеляли больных, и многие языческие народы, жившие по соседству, наслышавшись об этом, обратились в христианство.
В дальнейшем на русской почве повесть о Варлааме и Иоасафе имела свою историю. Так, во второй половине XV в. появляется так называемый «Афанасьевский извод» повести, отразивший в се- бе католическую тенденцию о превосходстве духовной власти над светской, проводившуюся одной из влиятельнейших в ту пору церковных группировок, известной под именем «иосифлян» '. g XVII в. «Повесть» была напечатана сначала в Белоруссии, а затем в Москве. Оба издания восходят, однако, не к греческому, а к латинскому оригиналу. И то и другое издания снабжены виршами, вызвавшими к жизни устные духовные стихи о царевиче Иоасафе и о «прекрасной матери-пустыне».
В погибшей рукописи, заключавшей в себе «Слово о полку Игореве», находилась повесть, озаглавленная «Синагрип, царь Адо-ров и Наливския страны», обычно называемая, по имени главного её действующего лица, повестью об Акире Премудром2. Она принадлежит к числу древнейших памятников повествовательной литературы и возникла в VII в. до н. э. в Ассиро-Вавилонии, получив затем распространение на Востоке и потом в Византии, где, видимо, подверглась некоторой переработке, между прочим, в духе христианских воззрений. Греческих текстов повести не сохранилось, но существование их подтверждается хотя бы тем, что повесть повлияла на греческую биографию Эзопа.
В повести идёт речь о том, что бездетный советник царя Си-нагрипа Акир берёт себе на воспитание племянника Анадана и учит его мудрости, готовя его после своей смерти в советники царю. Но Анадан своим распутством навлёк гнев Акира, и он приблизил к себе вместо него его младшего брата. Тогда Анадан в отместку обвинил Акира перед Синагрипом в измене, сообщив царю, что Акир собирается передать землю Адорскую во власть персидского царя и египетского фараона. Синагрип поверил клевете и осудил Акира на смерть. Казнь его была поручена его другу, которому Акир некогда сам спас жизнь, и друг вместо него казнил раба, а Акира спрятал в глубокой яме. Египетский фараон, услышав о смерти Акира, обрадовался тому, что Синагрип лишился мудрого советника, и обратился к Синагрипу с предложением послать ему мудреца, который построил бы дом между небом и землёй и отгадал загадки, которые загадает ему фараон. Если Синагрип не исполнит этого требования, он должен будет платить фараону дань в течение трёх лет, в противном же случае, наоборот, дань будет платить фараон. Мудрецы Синагрипа советуют послать к фараону Анадана, но тот отказывается. Царь пожалел, что нет в живых Акира, которого он мог бы послать к фараону, но друг Акира сообщает, что царский советник жив. Синагрип радуется этому известию, едет сам, чтобы извлечь Акира из ямы, и затем посылает его к фараону. Требование египетского фараона о постройке дома между небом и землёй Акир решает выполнить следующим образом. Он велит научить двух орлиц с посаженными в корзину двумя мальчиками взлетать на воздух, мальчики же должны говорить при этом: «Понесите известь и камение, се делатели доспели суть». В присутствии фараона орлицы поднимаются на воздух, мальчики требуют материалов для постройки, но так как это не может быть исполнено, то победителем в состязании мудростью с фараоном оказывается Акир. Так же искусно разрешает он несколько загадок, предложенных фараоном, и с данью возвращается в Адорскую землю. В награду себе он требует лишь Анадана, которого, заковав в цепи и подвергнув тысячам ударов, наставляет укорительными притчами, после чего Анадан раздувается и лопается. Повесть замыкается изречением, выражающим её основной смысл: «А иже яму копаеть под другом, да сам в ню впадеть».
Повесть эта, дошедшая до нас в русских списках XV — начала XIX в., очевидно, переведена была у нас непосредственно с греческого языка, быть может, в самую раннюю пору русской письменности, в XI в., в числе других византийских памятников, переведённых при Ярославе Мудром. Древнерусского читателя в этой повести особенно привлекали её нравоучительные элементы, выдвигавшиеся первоначально на первый план и отразившиеся в таких памятниках, как «Моление Даниила Заточника», «Пчела» и др., но в дальнейших переработках повести дидактическая её часть постепенно сокращалась, и выдвигались на первое место занимательные особенности самого сюжета. В новгородской редакции памятника (список XVII в.) мы имеем наглядный образчик обрусения повести: в ней фигурируют посадники, фараон собирает вече; Акир уличает Анадана в пороках, против которых выступают «Домострой» и «Стоглав» — русские памятники XVI в.; в повесть попадают русские пословицы и т. д. В XVIII же веке под пером редактора, начитанного в светской повествовательной литературе того времени, повесть об Акире приобретает характерные особенности стиля повестей петровского времени'.
Как явствует из того, что сказано о характере нашей переводной повествовательной литературы киевского периода, она по своей общей тенденции в основном не расходилась с общим направлением бытовавшей в ту пору на Руси переводной литературы. Внешняя занимательность переводной повести уживалась с религиозно-поучительной тенденцией, проникавшей в неё в большей или меньшей мере даже и тогда, когда самый её сюжет и биография её персонажей не давали для этого достаточных поводов. В некоторых случаях, как например в повести об Акире или в «Александрии» и в других повестях, усиление назидательности в духе христианской морали происходило уже специально на русской почве, и светское по своей форме и по своим истокам произведение превращалось, таким образом, в косвенное орудие церковной пропаганды '.
Подводя итоги развития русской литературы в пору Киевской Руси, мы должны прийти к следующим выводам.
Русская литература за это время на основе очень развитого уже литературного языка создала ряд выдающихся оригинальных произведений, во главе которых стоят памятники мирового значения — «Повесть временных лет» и «Слово о полку Игореве». Высокое литературное качество обоих этих замечательных памятников в значительной мере было обусловлено органической их связью с русским народным творчеством, отличавшимся большим богатством. В то же время русская литература — частью через южнославянское посредство, частью путём собственных высококачественных переводов — усвоила важнейшие жанры византийской средневековой литературы, преимущественно классической церковной IV—VI вв.2. Не всё, что создано было Киевской Русью в области литературы, дошло до нас, но даже то, что дошло, свидетельствует о том, что древнерусская литературная культура отличалась большой высотой и что она создала в самое короткое время выдающиеся памятники словесного мастерства, как создала замечательные памятники архитектурного и живописного искусства. Знакомство с художественной культурой Киевской Руси убеждает нас в том, что в этой культуре были все признаки подлинного творческого роста, тормозившегося набегами степных кочевников и замедленного на время непомерной жестокостью татарского ига. «Именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий,— писал Герцен,— Россия и дала обогнать себя Европе» 2. По условиям культурного и исторического развития в древней русской литературе значительное место занимали церковные по форме или своей окраске произведения, но наряду с этим существовал и жанр светской повести, переводной и оригинальной. Больший или меньший налёт церковнохристианских тенденций в повести киевского периода сближал её в этом отношении с повестью средневековой, в её типических образцах также не свободной от присутствия церковных элементов. Однако величайший памятник лите- щ ратуры киевского периода — «Слово о полку Игореве»,— больше чем какое-либо другое произведение древнейшего периода русской литературы, является выражением светской идеологии. Та же идеология присуща и обширному повествовательному материалу начальной летописи, материалу, который в период своего самостоятельного, независимого от летописи существования, несомненно, ещё больше обнаруживал светскую тенденцию, в известной мере обесцветив себя в общем контексте летописной компиляции, редактированной благочестивым монахом.
Нужно, впрочем, сказать, что сама церковная идеология в киевский период русской государственности не отличалась той исключительностью и теми притязаниями на подчинение себе светской культуры, какие обнаружились позднее, первоначально под влиянием событий татарского нашествия. В ту пору христианское мировоззрение ещё могло ладить с языческой мифологией, как это лучше всего доказывает «Слово о полку Игореве». Религиозная нетерпимость по отношению к иноверному Западу не достигла ещё тех размеров, которых она достигла опять-таки позже. Об этом свидетельствует хотя бы «Хождение» паломника Даниила, не чуждающегося общения с латинянами и пользующегося услугами католика короля Балдуина. О том же говорят и брачные связи Ярослава и его семейства с царствующими домами Западной Европы. При дворе Ярослава жили изгнанники из европейских государств, в том числе члены правящих династий.
Как церковная, так и светская литература киевского периода в основном отличались ярко выраженной публицистической и нравоучительной направленностью, в значительной своей части содействуя выработке народного самосознания слагавшегося феодального государства. Этой задаче посвятила себя в большой степени не только светская повествовательная литература (летописная повесть, «Слово о полку Игореве»), но и литература житийная, проповедническая, паломническая. Для многих памятников этой литературы характерен лирический пафос, который часто облекался в форму отвлечённой риторики и усиленно выдвигал элементы символического параллелизма и абстракции в ущерб живой конкретности. Всюду почти в эту пору человеческая личность и человеческие взаимоотношения рассматриваются и освещаются в аспекте традиционных идейных формул; персонажи, фигурирующие в литературных произведениях, являются носителями установившихся религиозно-моральных и политических идей. Частная жизнь человека в её реальном быту и в психологическом проявлении не находит себе доступа в литературу. Человеческое поведение, как и исторические события, большею частью определяется в произведениях этого периода вмешательством посторонней внешней силы — доброй или злой. Меньше всего это вмешательство фигурирует или даже вовсе отсутствует в произведениях, вышедших из светской среды,— в «Слове о полку Игореве» и в некоторых летописных повестях, где человек проявляет часто самостоятельную инициативу и свободно распоряжается своей судьбой.
Все эти особенности с самого начала приводят к тому, что внешний и внутренний облик человека в основной массе литературных произведений, как и в произведениях иконописного искусства, даётся в условных, схематических чертах, создающих устойчивую стилистическую традицию, распространяющуюся и на описание действий и поступков персонажей и обстановки их жизни (ср., например, стилистические формулы воинского боя). Черты реалистического стиля, впрочем, можно найти в некоторых летописных рассказах, в повестях Кисво-Печерского патерика, а также в апокрифах, но апокрифы относятся всецело к произведениям переводной литературы и, как произведения, противоречившие каноническим книгам, подвергались официальному запрещению, что, впрочем, не мешало их доступу в широкую читательскую среду. Проникновение апокрифа в оригинальную литературу содействовало обогащению её поэтическими элементами. В ещё большей мере этому содействовало использование письменной литературой устной легенды, народного предания и художественных средств эпической и песенной устной традиции, в свою очередь испытавших затем влияние книжной литературы.
Нет сомнений, что ещё в древнейшую пору на Руси существовали основные виды устнопоэтического творчества, в том числе и устный героический эпос. Этот эпос—наши былины — в народ, ной памяти прошёл через многие века и до сих пор ещё живёт в памяти сказителей, передающих своим слушателям героические предания о прошлом Русской земли,
Многие из отмеченных особенностей литературы киевского периода продолжали существовать и в последующие периоды развития древней русской литературы, видоизменяясь, однако, в процессе исторической жизни старой Руси.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 242; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!