Укрощение строптивой, Король Иоанн и Ричард II 10 страница
Согласно древнеирландскому мифу, запечатленному в эпической поэме "Обращение морского бога к Брану" (анг- лййский перевод Куно Мейера), рай не разрушается постепенно, проходя через стадии исторического развития, но и не обретается посредством окончательного подчинения природы, как обещает доктрина жесткого примитивизма. Рай, скорее, восстанавливается от ущерба, нанесенного нашей греховной жаждой независимости. Мананнан, морской бог, поет Брану, плывущему в открытом море в своей ладье:
Морские кони блистают летом
Всюду, сколько хватает взора Брана,
Реки струят свой медвяный поток
В земле Мананнана, сына Лepa.
Сияние бескрайней водной глади,
Слепящий океан, приют твоей ладьи,
Расцвеченный желтым и синим,—
То светлая, воздушная страна.
Лососи пестрые из утробы скачут,
Из белого моря, куда стремишься взором:
Это — чистого цвета агнцы, телята,
Не знающие убийства и вражды.
Хоть видна тебе лишь одна колесница
В Счастливой Стране, обильной цветами,—
Много коней на ее просторах,
Хоть для тебя они и незримы.
Велика равнина, сонм в ней мужей,
Краски блистают светлым торжеством.
Серебряный поток, золотые ступени —
Все сулит изобилье благое.
В прекрасную игру, самую радостную,
Они играют, вином наслаждаясь,
Мужи и милые женщины, под листвою,
Без греха, без преступленья.
Вдоль вершин леса проплыла
Твоя ладья через рифы.
|
|
Лес с прекрасными плодами
Под кормой твоего кораблика.
Лес дерев цветущих плодовых,
Среди них лоза виноградная,
Лес невянущий, без изъяна,
С листьями цвета золота.
От начала творенья не знали мы
Старости и смерти бренного тела:
И не ждали болезней и немощи —
Грех был тогда нам неведом.
Злосчастный день, когда явился змий
В крепость отца нашего!
Змий исказил лицо времен,
И пришла порча, прежде молчавшая.
Алчностью и похотью он убил нас,
Погубил благородное племя:
Увядшее тело обрек на пытку,
Отправил его в юдоль мучений.
Таков закон гордыни в этом мире.
Уверовать в тварей, забыть Бога:
Болезнями и старостью ускорится
Разрушение обманутой души.
Но придет благородное спасенье
От Царя, который сотворил нас:
Белый закон придет из-за моря —
Спаситель будет Бог и будет человек.
Вечный сад — простейшая обитель пасторальной традиции, и хотя в конце "Чистилища" Данте прибывает в рай, за ним угадываются очертания CIVitas Dei, Града Божьего, противоположного пасторальным условностям.
Пастораль — аристократический жанр. Его истоки следует искать у Феокрита и, в более "жестком" варианте, в "Георгиках" Вергилия. Пейзажи средневекового "Романа розы" и "Перла" выглядят совершенно иначе. Классическая традиция пасторали возобновляется в эпоху Возрождения. Величайшие ренессансные образцы этого жанра — "Уединения" Гонгоры, а в английской литературе — "Аркадия" Сидни и "Люсидас" Мильтона. В этих произведенияхпастухиговорятнеобычайно правильными изощренным языком — они привносят язык цивилизации в буколическую обстановку. В своей жизни эти крестьяне sont dans le vrai. Лао-цзы счел бы, что этот язык их портит, поскольку простота дает им возможность быть свободнее и лучше тех, кто стоит выше них на общественной лестнице. Однако для того чтобы проявить добродетель в жанре пасторали, они должны говорить очень хорошим языком.
|
|
С точки зрения жесткого учения о первобытном, пастухи подобны "благородным", чьи слова они усвоили. Между правителем и подданными отношения те же, что между пастухом и природой: человек — царь природы, овцы — его подданные. Добрый пастырь оберегает овец от волков, плохой не заботится о стаде.
В других рассматриваемых Эмпсоном видах пасторали человек противопоставляется животным. Животное не отягощено самосознанием и действует вполне инстинктивно — его желания и поступки суть одно и то же. Уолт Уитмен пишет в "Листьях травы":
|
|
Я думаю, я мог бы жить с животными,
они так спокойны и замкнуты в себе,
Я стою и смотрю на них долго-долго.
Они не скорбят, не жалуются на свой злополучный удел,
Они не плачут бессонными ночами о своих грехах,
Они не изводят меня, обсуждая свой долг перед Богом,
Разочарованных нет между ними, нет одержимых -
бессмысленной страстью к стяжанию,
Никто ни перед кем не преклоняет коленей,
не чтит подобных себе, тех, что жили за тысячу лет;
И нет между ними почтенных, и нет на целой земле горемык[474].
Можно сказать и по-другому, "Будь люди так верны себе, как ящерицы / На них бы стоило смотреть" [475]— идея с ящерицами мне нравится даже больше.
Свободные от самосознания и не знающие греха, дети, с их отстраненностью, представляют собой еще одну разновидность пасторали. Дети неспособны что-либо скрывать. Чтобы удостовериться в реальности Эдема, понаблюдайте за детьми, и вы убедитесь, что он существует. Ни Алиса в стране чудес, ни Жак не умеют скрывать свои мысли. Шут — скажем, шут в "Короле Лире", — другой персонаж пасторали. Шут бесстрашен и не скован условностями — он, подобно ребенку, даже не подозревает о существовании условностей. У него не все дома, но шут наделен пророческим даром, ибо в своем безумии он либо видит, либо отваживается сказать больше других.
|
|
Еще один персонаж этого жанра — преступник, изгой, хотя здесь мы имеем дело с пасторалью наизнанку, это взгляд с другой стороны: примером могут служить Фальстаф, Шейлок и "Опера нищего"[476] Джона Гея. Сюда же можно отнести гангстерские фильмы и детективы, но не героя Микки Спиллейна Майка Хаммера и не чандлеровские исследования криминальной среды. Весь интерес детектива — в поисках убийцы. Если все персонажи — потенциальные преступники, интерес пропадает. Лучшее место действия детективного романа — дом приходского священника или колледж: и тот, и другой соответствуют пасторальному духу Эдемского сада. Сначала обнаруживают труп, затем в историю вплетаются мотивы преступления, входит правосудие, происходит расследование, арест убийцы, затем правосудие уходит со сцены, и пасторальный мир восстановлен. Ложная невиновность сменяется подлинной невиновностью, а город или королевский двор противопоставляются полю или деревне, то есть очеловеченной природе, сравнимой с той, что изображается в обычной пасторали.
Еще в одной разновидности пасторали город и деревня вместе взятые противопоставлены дикой природе. Современная тяга к дикой природе — следствие индустриализации общества, в котором цивилизация, как нам кажется, может поглотить и растворить в людской массе личность. Idiotes[477], то есть частное лицо, сравнивается здесь с banausos[478], то есть с узким специалистом, снедаемым бесцельными, неопределенными амбициями. Дикая природа становится страной приключений, где мне не позволено оставаться banausos, специалистом, — дикая природа сражается со мной и заставляет меня стать цельной личностью, дает мне raison d'etre[479]. На более ранних стадиях общественного развития дикая природа воспринималась как малоприятная необходимость. В "Прелюдии" Вордсворта Лондон, современный город, предстает врагом личности:
О, блеклое смятенье! То образ
Истинный божественного Града
Для всех, кто жить, увы, избрал в гудящем улье,
Для роя беспокойных горожан-,
Неразличимый, несуразный мир
Рабов, погрязших в жалкой суете,
В потоке повседневности, среди
Предметов тусклых, сплавленных в узор
Привычкой и разнообразьем мнимым,
Которому закон и смысл чужды.
Этому можно противопоставить замечание Сидни Смита: "О, как ужасно в деревне: кажется, что мир отправится спать сразу после вечернего чая".
Из всех шекспировских пьес "Как вам это понравится" — величайший панегирик цивилизации и природе культурных мужчины и женщины. В пьесе властвует Розалинда — это триумф цивилизации; Розалинда, как и пьеса в целом, воплощает, выражаясь словами Паскаля, человеческую способность "отрицать, верить и сомневаться" — nier, croire, et douter bien[480]. В пьесе соблюдено равновесие диалектических противоположностей: деревни и герцогского двора, бесстрастности и любви, честности и поэзии, природы и судьбы, природы и судьбы вместе взятых и искусства. Действие начинается во фруктовом, то есть возделанном, саду, и первое имя, которое мы слышим — Адам. Едва ли Шекспир использовал его неосознанно, ведь Адаму и Орландо предстоит изгнание из сада. В то же время сад в этой пьесе отличается от Эдемского. Библейский Адам изгнан из рая после грехопадения. У Шекспира безвинного Орландо изгоняет старший брат, который завидует младшему, хорошему брату. Орландо жалуется на то, что Оливер воспитывает его в традициях пасторального невежества:
Вы должны меня выслушать. Отец завещал вам дать мне хорошее воспитание, а вы обращались со мной как с мужиком: вы душили и уничтожали во мне все качества истинного дворянина. Но дух моего отца крепнет во мне, и я не намерен больше это сносить. Поэтому либо дайте мне заниматься тем, что приличествует дворянину, либо отдайте ту скромную долю, что отец отказал мне по завещанию, и я с ней отправлюсь искать счастье[481]
Акт I, сцена 1.
Это призыв к "жесткой" простоте, вроде тех военных упражнений, которые рекомендовал иезуитам Игнатий Лойола.
Другой изгнанник — старый герцог; его изгнал узурпатор герцог Фредерик, который олицетворяет то жестокое, что есть в цивилизации. Старого герцога принуждают удалиться в "пасторальную" ссылку в Арденнский лес, который Шарль сначала описывает в понятиях "мягкого" учения о первобытном:
Говорят, он уже в Арденнском лесу и с ним веселое общество: живут они там будто бы, как в старину Робин Гуд английский. Говорят, множество молодых дворян присоединяется к ним каждый день, и время они проводят беззаботно, как, бывало, в золотом веке.
Акт I, сцена 1.
Розалинда и Селия только что вышли из детского, невинного возраста — вот еще один вид пасторали. В начале пьесы они немного говорят о природе и судьбе, не будучи вполне уверены, что это такое (I.2). И герцог, и Орландо оказались в лесу по прихоти судьбы. Но здесь важен и характер персонажей. Оливер завистлив по природе, а в добром Орландо есть нечто, что вполне может вызвать зависть брата. То же относится к взаимоотношениям герцога Фредерика со старым герцогом. Сравните с отношениями Антонио и Просперо в "Буре". Природа дарует персонажам ум, позволяющий им насмехаться над судьбой. По правде говоря, в человеческих существах нет никакой разницы между природой и искусством, ведь люди — прирожденные художники, их психофизическое устройство таково, что сознание воздействует на материю. Природа в пьесе "Как вам это понравится" зависит, в первую очередь, от самих персонажей, а уж потом от судьбы.
Прощаясь с Орландо, Ле-Бо говорит: "Надеюсь встретить вас в условьях лучших / И дружбы и любви у вас просить" (i. 2). Двор предстает как зло, от которого бегут добрые персонажи — либо по принуждению, как Орландо и Розалинда, либо добровольно, из любви к изгнанникам, как Адам и Селия; следует заметить, что удаление от двора — это ссылка даже в том случае, когда двор представляет собой зло. Орландо говорит Адаму на языке "мягкого" первобытного:
О добрый мой старик! В тебе пример
Той честной, верной службы прежних лет,
Когда был долгом труд, а не корыстью.
Для нынешних времен ты не годишься:
Теперь ведь трудятся все для награды;
А лишь ее получат — и конец
Всему усердию. Ты не таков.
Акт II, сцена 3.
Ранее, когда Адам говорил Орландо, что ему надо бежать из дома, Орландо отвечал на языке "жесткого" первобытного:
Что ж мне — идти просить на пропитанье?
Презренной шпагой добывать доходы
На столбовой дороге грабежом?..
Акт II, сцена 3.
"О, сколько терний в этом будничном мире!" — жалуется Розалинда Селии, а Селия отвечает: "Нет, это простые репейники, сестрица, брошенные на тебя в праздничном дурачестве; когда мы не ходим по проторенным дорогам, они цепляются к нашим юбкам" (I.3). Уход из общества чреват опасностями.
В Арденнском лесу старый герцог поначалу высказывает традиционный взгляд на пастораль:
Ну что ж, друзья и братья по изгнанью!
Иль наша жизнь, когда мы к ней привыкли,
Не стала много лучше, чем была
Средь роскоши мишурной? Разве лес
Не безопаснее, чем двор коварный?
Здесь чувствуем мы лишь Адама кару —
Погоды смену: зубы ледяные
Да грубое ворчанье зимних ветров,
Которым, коль меня грызут и хлещут,
Дрожа от стужи, улыбаюсь я:
"Не льстите вы!" Советники такие
На деле мне дают понять, кто я.
Есть сладостная польза и в несчастье:
Оно подобно ядовитой жабе,
Что ценный камень в голове таит.
Находит наша жизнь вдали от света
В деревьях — речь, в ручье текучем — книгу,
И проповедь — в камнях, и всюду — благо.
Я б не сменил ее!
Первый вельможа тотчас же поясняет слова герцога[482]:
Вы, ваша светлость,
Так счастливо переводить способны
На кроткий, ясный лад судьбы суровость.
Акт II, сцена 1.
Именно поэтому старый герцог не кажется самодовольным: его изгнание — прихоть Фортуны.
Чуть позже первый вельможа передает слова Жака о раненом олене, которого преследуют охотники: Жак сравнивает полную опасностей жизнь в лесу с жестокими нравами двора — даже олени бросают раненого товарища, подобно тому как люди покидают банкрота:
"Бедняк, — он говорил, — ты завещаешь
(Как часто — люди) тем богатство, кто
И так богат!" Затем — что он один,
Покинут здесь пушистыми друзьями.
"Так! — он сказал. — Беда всегда разгонит
Приток друзей!" Когда ж табун оленей
Беспечных, сытых вдруг промчался мимо
Без всякого вниманья, он воскликнул:
"Бегите мимо, жирные мещане!
Уж так всегда ведется; что смотреть
На бедного, разбитого банкрота?"
И так своею меткою сатирой
Он все пронзал: деревню, город, двор
И даже нашу жизнь, клянясь, что мы
Тираны, узурпаторы и хуже
Зверей — пугая, убивая их
В родных местах, им отданных природой.
Акт II, сцена 1.
С присущей ему изощренностью и эстетической чуткостью Шекспир развивает в своей новой пасторали литературную традицию, идущую от Петрарки. Любовь Сильвия и Фебы, традиционных пастуха и пастушки, предвосхищает любовь Орландо и Розалинды, при этом сама Розалинда словно бы хочет сказать Сильвию и Фебе: "Я должна спасти вас от этого безумия". С одной стороны, она укоряет Сильвия за слабохарактерность, а Фебу — за суетность:
Ты как мужчина в тысячу раз лучше,
Чем эта девушка. Такие дурни,
Как ты, женясь, плодят одних уродов.
Не зеркало ее, а ты ей льстишь:
В тебе она себя красивей видит,
Чем в отраженье собственном своем.—
А вы себя узнайте! На колени!
Постясь, хвалите небо за его
Любовь! Как друг, вам на ухо шепну,
Что ваш товар не все на рынке купят.
Акт III, сцена 5.
С другой стороны, Розалинда сознает, что, как поет Амьен: "Дружба часто притворна, любовь — сумасбродна" (II. 7). Розалинда говорит Орландо:
Любовь — чистое безумие и, право, заслуживает чулана и плетей не меньше, чем буйный сумасшедший, а причина, по которой влюбленных не наказывают и не лечат, заключается в том, что безумие это так распространено, что надсмотрщики сами все влюблены.
Акт III, сцена 2.
"Однако я умею вылечивать любовь советами" (III. 2) — продолжает переодетая мужчиной Розалинда и рассказывает, как однажды излечила от этого помешательства влюбленного юношу:
Он должен был вообразить, что я его любовь, его возлюбленная; я заставил его приходить ко мне каждый день и ухаживать за мной, а сам, словно изменчивая Луна, был то грустным, то жеманным, то капризным, гордым, томно влюбленным, причудливым, кривлякой, пустым, непостоянным, то плакал, то улыбался, во всем что-то выказывал и ничего не чувствовал: ведь юноши и женщины большей частью скотинка одной масти в этих делах. То я любил его, то ненавидел, то приманивал, то отталкивал, то плакал о нем, то плевал на него, и так я заставил моего поклонника от безумия любви перейти к настоящему безумию, а именно — покинуть шумный поток жизни и удалиться в совершенное монашеское уединение. Вот как я его вылечил.
Акт III, сцена 2.
Ошибочная привязанность может привести к полному отчуждению.
Оселок совершенно справедливо говорит Одри, что… самая правдивая поэзия — самый большой вымысел, а все влюбленные — поэты, и, значит, все, все их любовные клятвы в стихах — чистейший вымысел" (III.3). В пасторали наизнанку Оселок выступает в защиту любви, пусть непостоянной, и города:
… как город, обнесенный стенами, поважнее деревни, так и лоб женатого человека почтеннее обнаженного лба холостяка; насколько способность защищаться лучше беспомощности, настолько иметь рога ценнее, чем не иметь их.
Акт III, сцена 3.
Жак отрешен от всего, и Розалинда понимает это во время следующего диалога:
Жак
Моя меланхолия — вовсе не меланхолия ученого, у которого это настроение не что иное, как соревнование; и не меланхолия музыканта, у которого она вдохновение; и не придворного, у которого она — надменность; и не воина, у которого она — честолюбие; и не законоведа, у которого она — политическая хитрость; и не дамы, у которой она — жеманность; и не любовника, у которого она — все это вместе взятое; но у меня моя собственная меланхолия, составленная из многих элементов, извлекаемая из многих предметов, а в сущности — результат размышлений, вынесенных из моих странствий, погружаясь в которые я испытываю самую гумористическую грусть.
Розалинда
Так вы путешественник? По чести, вам есть отчего быть грустным. Боюсь, не продали ли вы свои земли, чтобы повидать чужие: а много видеть и ничего не иметь — это все равно что обладать богатыми глазами и нищими руками.
Жак
Да, я дорого заплатил за мой опыт.
Акт IV, сцена 1.
Розалинда отвечает: "И ваш опыт делает вас грустным? Я бы лучше хотел иметь шута, который веселил бы меня, чем опыт, который наводил бы на меня грусть. И ради этого еще странствовать!" (IV. 1). Жак — добровольный изгнанник.
Розалинда сохраняет диалектическое равновесие. Когда Орландо говорит ей, что умрет, если любовь его останется без взаимности, она отвечает:
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 189; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!