Промышленность и строительство
С самого начала существования системы нацистских концлагерей судьба отдельного заключенного определялась рабочей командой, в которой он оказывался. Условия в них могли сильно отличаться, и заключенные постоянно старались избежать самых тяжелых работ или же перевестись на более легкие. Еще разительнее различия трудовых команд стали ощущаться с началом войны. Перевод из одной такой команды в другую нередко означал жизнь и смерть. По сути, ту же роль могла сыграть и отправка в другой лагерь.
Если сравнивать производственные филиалы, то самыми опасными были занимавшиеся строительными работами. На большую массу неквалифицированных рабов в лагерях по передислокации производств смотрели как на расходный материал. В ходе строительных работ начальство требовало максимальной выработки при минимальных затратах, сознавая, что множество заключенных умрет. В промышленном производстве, напротив, было занято незначительное число нередко высококвалифицированных заключенных, замена которых требовала больше времени и усилий. В результате такие узники могли рассчитывать на менее жестокое обхождение, повышенный паек и лучшее медицинское обслуживание. Бывший узник небольшого лагеря Лютенбург – филиала Нойенгамме, созданного осенью 1944 года, где 200 высококвалифицированных заключенных изготовляли навигационное оборудование для ракет «Фау-2», – позднее сказал, что по сравнению с другими местами условия там были «как в санатории»[2566].
|
|
|
Разумеется, условия содержания в производственных лагерях тоже были далеко не благоприятные. Жилые помещения – скверными, а рабский труд – напряженным и изматывающим, в особенности на низкоквалифицированных работах, таких как транспорт. Еды всегда не хватало. «По сравнению с той баландой, что дают здесь, в Бухенвальде суп был просто замечательным», – писал французский участник Сопротивления Робер Антельм о своем переводе в лагерь-филиал Гандерсхайм осенью 1944 года, где около 500 заключенных изготавливали фюзеляжи для самолетов-истребителей «Хейнкель» He-162. «Голод распространяется медленно и незаметно, – отмечал он, – и теперь мы голодаем». В некоторых производственных лагерях смертность ничуть не уступала строительным лагерям, особенно с конца 1944 года[2567].
Тем не менее нередко наблюдались резкие различия, что приводило к функциональному разделению филиалов. Особенно это бросалось в глаза в лагерном комплексе Дора. Здесь эсэсовцы обычно разделяли новоприбывших в главном лагере. Небольшую часть квалифицированных и сильных заключенных отправляли на производство, а большинство остальных – в строительные бригады. Заключенных периодически осматривали и ослабевших отправляли в лагеря с намного худшими условиями. Таким образом, начать работу заключенный мог в более завидной производственной команде в главном лагере, однако, ослабев и снизив производительность труда, он оказывался строительным рабочим в филиале. Там эсэсовцы выжимали из него последние силы, после чего бросали в другой лагерь, где содержались обреченные на смерть доходяги. В результате большинство заключенных Доры проходили через несколько лагерей и каждый новый приближал их к смерти[2568].
|
|
|
Для тысяч заключенных Доры конечным пунктом становился строительный лагерь в Эльрихе. Этот лагерь – известный также как Эльрих-Юлиусхютте или «Эрих» (кодовое название) – был спешно создан в начале мая 1944 года менее чем в 16 километрах к северу от Доры[2569]. В постоянно переполненном Эльрихе вскоре теснилось 8 тысяч человек, почти вдвое больше, чем в соседнем городке. Построенный на территории двух заброшенных заводов по производству гипса, этот лагерь был практически непригоден для жилья. После дождя все утопало в грязи, а заключенные спали в полуразвалившихся домах и хижинах, на первых порах даже без крыши. Говорить о санитарно-технических объектах не приходилось, а уборные превратились в «клоаки», как написал впоследствии один из выживших французских заключенных. Позднее появился лазарет, однако сохранить заключенным жизнь практически не пытались. Редкие операции делали грязными инструментами, а в начале 1945 года медицинское обслуживание полностью сошло на нет[2570].
|
|
|
Летом 1944 года обычный день в Эльрихе начинался в 3:20 утра, когда заключенных поднимали для первой переклички. Спустя два часа их в товарных вагонах довозили до стройплощадки, главным образом в близлежащие тоннели для передислоцируемых производств. Здесь они трудились по 13 часов в сутки: с 6 часов утра до 7 часов вечера (с часовым перерывом) – дольше, чем в любом другом филиале Доры. Многие работали в глубине тоннелей, нередко без обуви. А потом несколько часов ждали поезда, чтобы вернуться в Эльрих. Эти задержки после изнурительного трудового дня «лично для меня были, пожалуй, самым ужасным из пережитого, пределом даже не страданий, а истощения человеческих сил», написал в 1945 году выживший французский заключенный Жан-Анри Тозен. Когда узники наконец возвращались в Эльрих, часто поздней ночью, им предстояло выдержать еще одну перекличку. Надеяться они могли в лучшем случае лишь на пять часов сна на переполненных нарах с грязными, набитыми соломой тюфяками. Мало кто выдерживал больше двух месяцев работы под землей[2571].
|
|
|
Эсэсовцы Эльриха списывали и утаивали от заключенных жизненно важные припасы. В лагере постоянно не хватало арестантской одежды. 17-летнему венгерскому еврею Вилмошу Якубовичу, привезенному в августе 1944 года, за почти восемь месяцев новой одежды не выдали ни разу: «Наши тела покрывала короста грязи, мы были страшно завшивлены». Осенью 1944 года многие заключенные ходили голыми, кутаясь в тонкие одеяла. Эсэсовские бюрократы из администрации Эльриха добавили к своей внутренней статистике заключенных соответствующую новую графу – «Без одежды». В неотапливаемых бараках заключенные часто просыпались с обморожениями конечностей; некоторые за ночь замерзали насмерть. Другие умирали от голода. Иногда сутками узники не получали обычной крошечной пайки хлеба, мизерной порции суррогатного кофе и водянистой баланды. В среднем их ежедневный рацион насчитывал не более 800 килокалорий, а поэтому они едва не сходили с ума от голода[2572].
В дополнение в этом аду Эльриха царило постоянное насилие. Большинство охранников составляли бывшие летчики люфтваффе, но в лагере заправляла горстка ортодоксальных эсэсовцев, соревновавшихся друг с другом в зверствах, истязаниях и побоях заключенных. Одним из лагерных садистов был Карл Фрич, самопровозглашенный изобретатель газовых камер Освенцима; когда летом 1944 года он прибыл в Эльрих, за спиной у него был богатейший опыт караульной службы в концлагерях. После отъезда Фрича осенью 1944 года главной фигурой Эльриха стал еще один эсэсовский ветеран, комендант лагеря Отто Бринкман, ничуть не менее жестокий. Как-то раз он заставил заключенного отрезать у трупа тестикулы и, приправив перцем и солью, съесть. «Мне просто хотелось выяснить, возможно ли такое», – объяснил после войны Бринкман[2573].
Эльрих воплощал труд и смерть. На протяжении нескольких месяцев там была самая высокая во всем лагерном комплексе Доры смертность, что явно входило в расчеты эсэсовцев. В конце концов, в Эльрих они направляли уже изнуренных трудом заключенных. В глазах эсэсовцев последнее их предназначение – краткий период гибельного труда. «У каждого [заключенного] на лбу неизбежно появляется печать смерти», – записал один из узников в своем тайном дневнике 26 декабря 1944 года. К тому времени около 3 тысяч из содержавшихся в Эльрихе заключенных – почти половина – были настолько больны, что не могли больше работать. В январе 1945 года умерло более 500 заключенных Эльриха, что по месячному коэффициенту смертности составило около 7 %. Когда Вилмош Якубович впервые попал в Эльрих, он работал в команде других евреев из Венгрии. «Из 30 жителей моего родного города, – свидетельствовал он летом 1945 года, – в живых остался лишь я один»[2574].
Не во всех строительных лагерях были такие кошмарные условия, как в Эльрихе[2575]. Заключенные, прошедшие через несколько подобных лагерей, хорошо видели главные отличия. В мае 1944 года, когда 16-летний венгерский еврей Ене Якубович оказался в небольшом филиале под названием Эрленбуш, входившем в состав комплекса «Ризе», он, вероятно, вздохнул с облегчением. Труд здесь был очень тяжелым – по 12 часов в день, а он работал на строительстве нового здания железнодорожной станции, – но здесь, по крайней мере, были еда, одежда и горячая вода. В соседнем лагере Вольфсберг, куда Якубовича перевели осенью 1944 года, условия были намного хуже. Это был самый большой и наиболее важный лагерь комплекса Ризе, в котором 22 ноября 1944 года содержалось 3012 заключенных (510 из них, как и Якубовичу, было от 14 до 18 лет). Большинство спало в хлипких деревянных домиках, занималось прокладкой тоннелей и другими строительными работами. Больше всего Якубовича потрясла жестокость охран ников – «здесь все направлено на уничтожение заключенных»[2576]. Все это вызывает к жизни важный вопрос, ведь Вольфсберг был лагерем, специально предназначенным для евреев. Как мы видели, большинство зарегистрированных еврейских заключенных столкнулось в 1942–1943 годах с уничтожением изнурительным трудом. Сохранилось ли подобное Вольфсбергу отношение эсэсовцев и в 1944 году, оставаясь таким же в то время, когда огромное количество евреев насильно включили в военное производство на территории Германии?
Нацистские расовые иерархии
Третий рейх был расовым государством, и многие историки считают, что для нацистской верхушки примат арийской расы оставался незыблемым до конца[2577]. Применительно к концентрационным лагерям считалось, что жесткая национальная иерархия среди узников продолжала оставаться важнейшим фактором, предопределявшим их выживание в лагере, даже когда гитлеровский режим предпринял последнюю отчаянную попытку выиграть войну[2578]. Однако недавние исследования рисуют более сложную картину: по мере того как мобилизация лагерной системы для нужд тотальной войны набирала обороты, экономические трудности, пусть временно, начали ослаблять влияние нацистской расовой политики[2579].
Частичная «эрозия идеологии», как назвал ее историк Йенс Кристиан Вагнер, была заметна во многих филиалах. В Эльрихе и Доре выживаемость среди французских и бельгийских заключенных была намного ниже, чем среди цыган, поляков и граждан Советского Союза, несмотря на то что последние занимали низшее место в нацистской расовой иерархии[2580]. Дора не была единичным случаем. В филиалах лагеря Нойенгамме заключенные из стран Западной Европы тоже часто имели больше шансов умереть, чем узники из стран Восточной Европы[2581]. Что же вызывало такое очевидное нарушение нацистской расовой ортодоксальности? Судя по всему, решающими были два аспекта. Во-первых, время депортации в подлагеря. Например, в Фарге французские заключенные прибыли после того, как ключевые посты надзирателей-капо оказались уже заняты, и новоприбывшие не получили влияния, которое позволило бы им выжить[2582]. Во-вторых, хорошая профессиональная подготовка позволяла заключенному рассчитывать на лучшие условия, невзирая на национальность. Французские заключенные, в частности, часто происходили из интеллигенции. Не владея никаким ремеслом, они нередко были вынуждены заниматься примитивным ручным трудом. В отличие от них советские военнопленные в основном были привычны к физическому труду и умели работать и таким образом попадали на производство. Благодаря молодости они также были выносливее, а в силу опыта прошлой жизни – привычнее к голоду и лишениям. Французский заключенный Пьер Ренуар Жан вспоминал характерный эпизод из своего пребывания в Ганновере-Мисбурге, филиале Нойенгамме. Получив приказ работать с тяжелым отбойным молотком, он два раза споткнулся и был избит разъяренным надзирателем до потери сознания. Придя в себя, он увидел, как сильный и опытный русский заключенный делал эту работу с видимой легкостью и не навлек на себя ни одного удара[2583].
И все же у идеологической гибкости СС были пределы – экономическое давление отнюдь не переворачивало лагерную иерархию с ног на голову. Заключенные-немцы находились ближе к вершине неофициальной иерархии, тогда как евреи преимущественно оставались внизу и для них принудительный труд часто означал смерть. Отношение к евреям как к расходному материалу было укоренившейся практикой в лагерях-филиалах на территории оккупированных стран Восточной Европы, а с весны 1944 года, в преддверии массовых отправок в центр Германии, оно постепенно стало распространяться и на Запад. Во многих лагерях, где содержались узники разных национальностей, немцы обращались с евреями хуже, чем с другими заключенными. «Когда еврей слишком много ест, – любил говорить комендант одного из филиалов Нойенгамме, – он становится жирным, ленивым и в конце концов наглеет»[2584].
Эсэсовцы приготовили много новых филиалов специально для евреев. В основном это были лагеря вроде Кауферинга в Верхней Баварии, созданные еще в июне 1944 года. Приданный главному лагерю Дахау Кауферинг был, по всей видимости, самым крупным филиалом для еврейских заключенных из всех 11 отдельных лагерей, находившихся на территории Германии в ее довоенных границах. Менее чем за один год сюда отправили 30 тысяч заключенных, преимущественно евреев, для работы на объектах вышеупомянутого Командования истребительной авиации. Узники работали круглосуточно в три смены главным образом на строительстве трех гигантских бункеров (два из них позднее забросили) для авиационных заводов. Длинные вереницы заключенных, тащивших мешки с цементом, тянулись по грязной земле строительных площадок, а другие их товарищи работали на бетономешалках. Страдания узников продолжались и в наспех сооруженных лагерях. Вместо стандартных бараков они спали в полуземлянках с протекающими крышами. Кто-то из заключенных сравнил это с эпохой раннего Средневековья.
Директива ВФХА конца 1944 года, позволявшая срочно оперировать заключенных-евреев в близлежащих больницах (ради сохранения бесплатной рабочей силы), прошла незамеченной. Вместо этого местные лагерные власти урезали больным узникам пайки. Молодой венгерский еврей Соломон Фюлёп позднее с сарказмом вспоминал, что эсэсовцы использовали для лечения больных «голодую диету». Заключенные ели все, что удавалось раздобыть, в том числе траву и кору деревьев. Продолжались и регулярные селекции. Осенью 1944 года, например, в газовые камеры Освенцима отправили более 1300 заключенных, общего числа умерших в Кауферинге точно не знает никто, однако, по некоторым оценкам, это почти 15 тысяч человек, то есть около половины направленных в лагерь, что недалеко от истины[2585].
Лагерные комплексы вроде Кауферинга, образно говоря, строились на костях заключенных, а для эсэсовцев жизни заключенных, в особенности евреев, ничего не стоили. Во многих филиалах охранники продолжали издеваться над евреями, словно забывая об экономической полезности заключенных. В результате в строительных лагерях для заключенных-евреев показатели смертности часто были выше, чем там, где содержались другие группы узников. Однако это еще не вся история. Как и в прошлом, некоторые опытные и профессионально подготовленные евреи были на время ограждены от худших злоупотреблений со стороны надзирателей. Кроме того, старшие должностные лица СС не всегда отправляли евреев в филиалы с наихудшими условиями. Распределение лагерных рабов нередко было случайным и определялось не расовым мышлением, а необходимостью срочно «залатать дыры». В Нойенгамме, например, большинство евреев оказались в производственных лагерях, избежав худших объектов строительства[2586]. По-видимому, антисемитизм был не единственным фактором, определявшим судьбу евреев в лагерях-филиалах. Из всех других наиболее весомым оказался пол.
Пол и выживание
«Женщины в концлагере, – в сентябре 1944 года писал в своем дневнике Эдвард Купфер, узнав, что в зоне Дахау содержатся француженки, – это немыслимо!»[2587] В лагерях на немецкой земле, наподобие Дахау, женщин прежде не было вообще (кроме нескольких насильно помещенных в лагерные бордели), а теперь узниц было множество, однако большая их часть долго там не задерживалась. После регистрации их обычно направляли в филиалы для рабского труда[2588]. Массовый приток женщин в систему нацистских лагерей сопровождался уступками. В СС отказались от прежнего запрета на совместную работу на военных заводах узников и узниц, что смягчило эсэсовские правила поставки рабов, подчинив их отраслевым требованиям в отношении малочисленных рабочих команд заключенных. Вместо предоставления группы численностью не менее тысячи и более человек СС сократили минимальную величину «заказа» до 500 человек для женщин, увеличив число заявок[2589].
Женщины содержались в концлагерях по всей Германии. До лета 1944 года большинство таких лагерей подчинялись Равенсбрюку. Но когда подлагеря стали расти как грибы после дождя, ВФХА упростило их административную структуру. Осенью и зимой 1944 года надзор за половиной филиалов Равенсбрюка, в которых содержалось не менее 14 тысяч женщин, передали другим главным лагерям (хотя некоторые связи остались, а такие лагеря, как Бухенвальд и Флоссенбюрг, регулярно возвращали женщин-инвалидов обратно в Равенсбрюк). Поскольку главные лагеря создавали всё новые и новые филиалы, сеть женских лагерей продолжала расширяться. В конце 1944 года, по некоторым данным, насчитывалось более ста филиалов, в которых содержались женщины. Часть из них предназначалась исключительно для женщин, в других содержались и мужчины[2590]. Однако даже в смешанных лагерях мужчины и женщины, как правило, жили и работали отдельно.
Выживаемость заключенных напрямую зависела от пола. Мужчины в филиалах умирали чаще, чем женщины, как и в период эсэсовского террора до 1942 года[2591]. Сомнителен тезис отдельных историков о том, что жизненный опыт женщин как домохозяек давал им преимущества над мужчинами[2592]. Как и утверждение о якобы более сильной сплоченности женщин[2593]. Куда более важную роль играл вид выполняемых заключенными работ: в отличие от мужчин большинство женщин трудилось на промышленном производстве. В филиалах Равенсбрюка пропорция женщин, занятых в промышленном производстве и строительстве, составляла примерно 4:1. Среди мужчин картина противоположная. Для выполнения точных работ на оружейных предприятиях частные компании нередко предпочитали именно женщин, используя их на производстве боеприпасов, противогазов, кораблей и истребителей[2594].
Кроме того, узницы реже подвергались издевательствам со стороны сокамерниц и надзирательниц. Главным образом потому, что женщин эсэсовцы опасались меньше, чем мужчин. Хотя некоторые надзирательницы и предупреждали о коварстве женской натуры, лагерная администрация не слишком верила в возможность нападений на охрану и побегов со стороны женщин. Это отражалось и в штатном расписании: в «мужских» филиалах охраны было вдвое больше, чем в «женских»[2595]. Кроме того, и охраняли последние преимущественно женщины[2596]. Ни одна из них, в отличие от мужчин, не побывала на передовой и не ожесточилась. Поэтому, при всей суровости и непредсказуемости надзирательниц, насилие в отношении узниц не носило массового характера; а случаи со смертельным исходом оставались исключениями[2597]. То же самое, по-видимому, относилось и ко многим пожилым мужчинам из числа резервистов, призванным на службу в лагерную охрану. Узницы, прошедшие через лагеря-филиалы, часто отзывались о них как о довольно гуманных людях, делавших им поблажки в виде дополнительных перерывов в работе и добавок к пайку. Что касается ключевого вопроса об ужасах антисемитизма в женских лагерях-филиалах, некоторые еврейки даже вспоминали, что бывшие солдаты вермахта вели себя «весьма прилично»[2598].
Что касается смертности в упомянутых филиалах, то и здесь пол оказывался важнее «расы»: еврейки выживали чаще мужчин-неевреев[2599]. Действительно, на строительстве – расчистке развалин, раскалывании кирками каменных глыб, рытье траншей – еврейки рисковали жизнью. Свыше 4 тысяч женщин, в основном венгерских евреек, отправили в Кауферинг, где многие из них наравне с мужчинами были заняты на крайне тяжелых строительных работах[2600]. Однако в 1944 году большинство еврейских узниц лагерей на территории Германии работали в промышленности, и их шансы выжить были значительно выше[2601]. В филиалах ГроссРозена, например, уровень смертности среди евреек, занятых преимущественно на оружейном и текстильном производствах, составлял около 1 %. А на стройках лагерного комплекса Ризе, напротив, погибло свыше 27 % евреев[2602]. Таким образом, производство боеприпасов, оружия и другой продукции для нацистской военной промышленности спасло жизнь или, как минимум, отсрочило смерть тысячам еврейских женщин.
В лагерях-филиалах немало евреек были размещены вместе с остальными узницами и, даже подвергаясь при этом большим издевательствам, не были тем не менее обречены на массовое уничтожение. В Лейпциге-Шёнефельде, филиале Бухенвальда, где осенью 1944 года свыше 4200 женщин разных национальностей и профессий были заняты на производстве вооружений, с еврейками из числа квалифицированных работниц обходились почти так же, как и с узницами-нееврейками. Одна из выживших в Лейпциге-Шёнефельде узниц вспоминала, как комендант лагеря (вдобавок ветеран лагерных СС) сразу же заявил им, что судить о них будут не по желтой звезде на арестантских робах, а по результатам работы[2603].
Другие еврейки оказались в созданных специально для евреев концлагерях при заводах. Один из таких лагерей при заводе «Симменс-Шуккерт» открыли в середине октября 1944 года в Нюрнберге напротив большого кладбища в южной части города. Среди 550 его узниц была и Агнес Рожа, с которой мы познакомились в начале данной главы. Агнес, как и многих, депортировали из Венгрии сначала в Освенцим, а затем в лагеря Нюрнберга. Жили все в двух бараках, окруженных колючей проволокой. Вместе с остальными Агнес была занята на изготовлении электроприборов. В нацистской концлагерной системе подобная работа считалась привилегированной, и женщины это знали. «Нам больше не грозили ежедневные селекции или газовые камеры», – отметила 6 декабря 1944 года в дневнике Агнес Рожа. «В Освенциме я была мертвецом, – добавила она несколько недель спустя. – Лишь здесь, в Нюрнберге, начав работать, я родилась заново». Принудительный труд был изнурительным – Агнес Рожа работала по 15 часов в сутки, – но он не означал верную гибель. Условия содержания были жуткими – заключенные постоянно мерзли и голодали, – но не смертельным. Насилие было рутиной – избивали во время работы и после нее, – но не фатальным. Для заключенных это и было самым главным. Незадолго до закрытия лагеря, после налета англо-американской авиации 21 февраля 1945 года, эсэсовцы зарегистрировали не более трех смертей заключенных за весь период существования лагеря[2604].
Для большинства узниц-евреек перевод в подлагеря в центре Германии означал существенное улучшение условий содержания[2605]. Но эти женщины составляли лишь малую часть всех находившихся в концлагерях евреев. Куда больше были уничтожены в Освенциме как «нетрудоспособные». 26 апреля 1944 года после встречи с Гитлером, на которой был затронут вопрос о депортации венгерских евреев, Йозеф Геббельс записал: «Ненависть фюрера к евреям усилилась, а не ослабла… Им не избежать возмездия повсюду, куда мы только сможем до них дотянуться»[2606]. Что касается еврейских женщин и мужчин, отобранных для рабского труда, не следует забывать, что в тот период нацистская верхушка в большей мере руководствовалась сиюминутными экономическими соображениями, чем прежде[2607]. Подобные исключения не меняли сути антисемитской политики нацистских фюреров – и сохранение жизни евреев, отправленных в 1944 году на принудительные работы в филиалы крупных лагерей, представлялось отсрочкой их казни[2608]. Сами заключенные отлично понимали, что им грозит. «По большому счету, – писала 22 декабря 1944 года в дневнике Агнес Рожа, – я еще жива лишь потому, что сейчас никто не заинтересован меня убивать»[2609].
Внешний мир
Фрица Гюнче переполнял стыд и гнев. В 1951 году школьный учитель из Нордхаузена, мысленно оглядывавшийся на последние годы Третьего рейха, возмущался сознательным беспамятством соотечественников, часто разыгрывавших неведение о насилии, творившимся в соседнем концлагере Дора. «Утверждающие подобное – отъявленные лжецы! – негодовал Гюнче. – А как же колонны арестантов, которые гнали через весь город? А трупы, которые в открытую везли в Бухенвальд? А узники, вкалывавшие на заводах и стройках бок о бок с местными? Все это достаточное свидетельство того, – писал Гюнче, – что мы знали о лагере Дора и его запуганных обитателях! Мы не совали нос в то, что там творилось, мы боялись протестовать. Мы в ответе за то, что там происходило». Одинокий голос учителя потонул в упорном замалчивании нацистских преступлений, охватившем почти всю Германию начала 1950-х годов (его неопубликованная рукопись прочно и надолго осела в одном из восточногерманских архивов), – Гюнче на многочисленных примерах показал, откуда в последние годы Третьего рейха немцы могли узнать о концлагерях[2610]. По всей стране возникали все новые филиалы главных лагерей, немецкий народ все чаще становился свидетелем творимых от его имени преступных деяний. Однако правду о концентрационных лагерях узнавало не только население Германии; зверства нацистов становились общим достоянием в странах антигитлеровской коалиции.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 263; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!