Историческая психология 5 страница
ных посредников, прямо перейти от научной психологии к научной истории. Но адресат должен быть найден точно: именно научные, а не околонаучные история и психология! И важно поделить между партнерами задачи:
<Исторический вопрос касается первого появления изучаемых фактов и общих культурных условий, сопровождавших его. Психологический вопрос относится к внутренним, душевным мотивам этих фактов и к связи этих мотивов с общими свойствами человеческого сознания> [Вундт, 1910, с. 1].
<Историческим вопросом> Вундт называет во-первых, хронологическое определение событий, что относится к сущности профессиональной работы историка над источниками; во-вторых, культурный контекст явления. Что касается отношения исторических фактов <к внутренним, душевным мотивам этих фактов> и к общим свойствам сознания, то это - формулировки и задачи психологизи-рованной истории, с которой Вундт отождествляет историческую науку.
<Историческая и психологическая точки зрения, - утверждает он, - не независимы. Ведь вообще психологическое исследование возможно лишь на основе фактов, доставляемых исторической наукой... Но и история, в свою очередь, может прийти к окончательному суждению о связи изучаемых ею процессов лишь апеллируя каким-нибудь образом к их психологическим мотивам> [Вундт, 1910, с. Ц.
Мы знаем, что современная историческая наука апеллирует не столько к психологическим мотивам, сколько к социально-историческим закономерностям. Но выбросить психологический момент общественного развития он не может. История - рассказ о событиях. А если есть события, то есть и действующие лица. Правда, их мотивы историк объясняет соображениями здравого смысла, нисколько не торопясь обратиться к сложным материям <научной психологии>. Если историческая наука что-то и <доставляет> психологической, то это образы человека. Впрочем,
|
|
|
История и психология: века взаимодействия
это общее достояние гуманитарных наук и здравого смысла. <Наглядный> человек и есть точка пересечения истории и психологии. Эта исходная данность дотеоретична. Вундтовский исторический материал для психологии и есть книжная исходность психологии, от которой та уходила к иным образам: живому испытуемому, рассматриваемому сквозь призму методик и теорий.
Вундт, понимая историю как поставщика сырья (предварительно упорядоченного и ранжированного), сооружение теоретического каркаса отдает психологам. Поэтому для правильного сотрудничества желательно отвратить историков как от увлечения самодельным философствованием, так и от впадания в ползучий эмпиризм. Если историки отказываются <от всяких гипотез и произвольных конструкций> - это хорошо. <При этом, однако, предполагается в то же время открыто или молча, что подобное накопление фактов носит в себе самом их истолкование: чем полнее ряд наблюдений, тем яснее вырисовывается и их причинная связь так, что история здесь нигде не нуждается в опорном пункте, лежащим вне ее собственной области> [Вундт, 1910, с. 3].
|
|
|
Видеть в источниковедческой критике уже анализ - ошибочно. Ни накопление фактов, ни источниковедчес-кие точность и аккуратность не заменят интерпретации. Вундт предлагает научную психологию. Тем не менее предложение это не находит отклика. Ошибка Вундта показательна: его теория ведь создана на другом материале, в психологической лаборатории. Здравый смысл, логика, образ более гибки, чем специальные средства психологического анализа. Подыскать универсальное объяснительное средство для всех обстоятельств исторической работы, как это делал Вундт, невозможно. Гипотетически единая психология неизбежно расслаивается и ломается, втягиваясь в исторический материал. Вундт не был ни историком, ни практикующим психологом, ни даже экспериментатором по призванию и интересам. Он был теоретиком, попытавшимся склеить разнородные глыбы
|
|
|
Историческая психология как наука
человекознания второй половины прошлого века с помощью естественнонаучного позитивизма и немецкой метафизики. Неудивительно, что отец <современной психологии> отбросил исходные приемы, свойственные истории, выработанные веками работы с документами, ее способ создавать эмпирически-чувственную основу для общения с прошлым, воссоздавать образы минувшего.
Обращаясь к историкам, он предлагал вместо философской и беллетризованной психологии <новую>, номо-тетическую науку с четко вынесенной из словесных описаний теорией и эмпирической последовательностью обоснования гипотез. Психологизировать таким образом изучение прошлого не удалось, вместо этого Вундт, по существу, создал особую область исследований на стыке истории и нового человековедения.
Достаточно обратиться к громадному десятитомному труду <Психология народов> [Wundt, 1900-1920], чтобы оценить своеобразие жанра. Это не социальная психология в принятом значении термина, т.е. изучение личности, малых групп, общения, социальной перцепции. Это, строго говоря, и не история, так как Вундт предпочитает этнографический материал о первобытных народах. Вундтовскому творению, пожалуй, подошло бы название <психологическая культурология>. Из названия книги явствует, что предмет труда - законы развития речи, мифа и обычаев; к указанным в заглавии темам прибавились еще искусство, религия, право, а также общество, история и культура в обзорном рассмотрении. Вундту удалось дополнить лабораторную психологию психологической теорией культуры.
|
|
|
Есть в гигантском произведении и схема исторического движения цивилизации. Она менее оригинальна, чем анализ основных духовных феноменов. Существуют четыре этапа всемирно-исторического процесса: первобытность, тотемистический век, век героев и богов, развитие по направлению к человечеству. Основным двигателем прогресса выступает саморазвитие духовного начала: <Мы хотим
История и психология: века взаимодействия
выяснить только те основные психологические мотивы, благодаря которым первоначальное превратилось в позднейшее, первобытное - в более совершенное, отчасти под давлением внешних жизненных условий, отчасти благодаря творческой силе человека> [Вундт, 1913, с. 14].
Решающим событиям мировой истории соответствует развитие индивидуальности и воли, необъяснимое уже с точки зрения психологической причинности. Поэтому можно понять удивительное на первый взгляд утверждение Вундта: <История начинается там, где кончается психология>. Речь идет о скачках от необходимости к свободе, придающих неповторимый характер мировому движению. Психологии же следует остаться в сфере закономерного, конкретного, теоретически предсказуемого и эмпирически исчислимого. Этот вывод столь крупного авторитета номо-тетической науки, дошедшего до конца в осуществлении своей программы, показывает, что распространение <научной> психологии в пределы исторического знания остановилось, по существу, на пороге последнего.
В. ДИЛЬТЕЙ: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ИСТОРИЗМ - ОСНОВА НАУК О ДУХЕ. Ненужный теоретику <тотальной психологии> стержень гуманитарного опыта использовал ученый, который прекрасно знал суть исследовательской работы с текстами, - философ, физиолог, автор тонких биографических анализов В. Дильтей (1833- 1911). Дильтей связывает романтическую методологию XIX в. с герменевтикой и феноменологией XX в. Науки о духе, по мнению немецкого мыслителя, должны иметь собственный метод, который дает понимающее чтение первоисточников (герменевтика). При этом история и есть человеческая психология в становлении и многообразии. Схемы теоретиков не могут воспроизвести этого многообразия.
<В жилах познающего субъекта, которого конструируют Локк, Юм и Кант, течет не настоящая кровь, а разжи-Историческая психология как наука
женный сок разума в виде чисто мыслительной деятельности. Меня мои исторические и психологические занятия, посвященные человеку как целому, привели, однако, к тому, что человека в многообразии его сил и способностей... я стал брать за основу даже при объяснении познания и его понятий (таких, как внешний мир, время, субстанция, причина), хотя и кажется, будто познание прядет свои понятия исключительно из материи восприятия, представления и мышления. Метод нижеследующего исследования поэтому таков: каждую составную часть современного абстрактного, научного мышления я сопоставляю и пытаюсь связать с совокупностью человеческой природы, какою ее являют опыт, изучение языка и истории> [1987, с. Ill] - так объяснял Дильтей суть весьма необычного подхода в своей главной теоретической работе <Введение в науки о духе> (1883 г.).
Идеи немецкого мыслителя были мало известны при его жизни, но после смерти подвергались сначала почти единодушному осуждению всех философских лагерей и научных направлений. Ближайшие коллеги обвиняли в историческом релятивизме, скептицизме, разруитении традиционной формы теоретического знания; для советской психологии Дильтей стал чуть ли не главным врагом научности, олицетворением идеалистической мистики и <не-психологии>. Признание пришло позже, когда на Западе стали распространяться новые способы философствования (феноменология, экзистенциализм, герменевтика).
В. Дильтей возвел в метод приемы старой историографии (подвергнув их некоторой модернизации) в тот момент, когда эти приемы казались устаревшими. Все отработанные навыки традиционной науки о человеке - вчувствование, литературная манера изложения, морально-педагогический пафос, значение личного опыта исследователя - были поставлены под сомнение гипотетико-ин-дуктивными канонами естествознания. <Гипотезы, всюду одни гипотезы! И притом не в роли подчиненных составных частей, в отдельности входящих в ход научного мыш-История и психология: века взаимодействия
ления (как мы видели, в качестве таких они неизбежны), но гипотезы, которые как элементы психологического причинного объяснения должны сделать возможным выведение всех душевных явлений и найти себе в них подтверждение> (Дильтей, 1996, с. 15].
Против этого поветрия Дильтей предлагает самое как будто зыбкое и недостоверное: внутренний опыт, самоощущение, рефлексию. Внутренний опыт у всех людей одинаков, его наличие и достоверность может подтвердить каждый.
Гипотетизм естественных наук не вызывает у Диль-тея возражения. Ведь в науках о природе два факта - всегда внешние данности, о связи которых надо сделать какое-то предположение. В науках о душе - не так, здесь факты внутренние и текучие, их нельзя закрепить. Естественников мало смущает относительный и гипотетический характер их знаний. Наоборот, они совместно отбирают обоснованные данные и отбрасывают необоснованные с помощью математики и эксперимента. А вот в изучении души - никакой согласованности. <В этой области идет борьба всех против всех, не менее бурная, нежели на полях метафизики. Нигде и на самом дальнем горизонте, не видно ничего, что могло бы положить решающий предел борьбе> [Дильтей, 1996, с. 14]. Первейшее отличие науки о духе от естественной то, что для первой фундаментальное строение ее предмета не надо искать с помощью гипотез и приборов. Оно уже дано. Это - <связь душевной жизни, как первоначальное данное. Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем. Во внутреннем опыте даны также процессы воздействия, связи в одно целое функции как отдельных членов душевной жизни. Переживаемый комплекс тут является первичным, различение отдельных членов - дело уже последующего> [там же, с. 16].
На вызов естественных наук Дильтей отвечает, опираясь на последний резерв гуманитарности, используя историю, менее затронутую скептицизмом. <В исторической
Историческая психология как наука
школе утвердились чисто эмпирические способы исследования, любовное углубление в специфику исторического процесса, такой универсализм при рассмотрении исторических явлений, который требовал определения ценности отдельных фактов только в общем контексте развития, и такой историзм при исследовании общества, когда объяснение и закон современной жизни отыскивались в изучении прошлого, а духовная жизнь везде и всегда ощущалась как историческая> [Дильтей, 1987, с. 109].
Историки, в отличие от психологов, еще не пытаются определять душу в процентах и секундах, но им недостает систематизированности и теоретичности. В. Дильтей отрицает как индуктивно-гипотетическую методологию экспериментального знания, так и старую метафизику с ее дедукцией, все превращающую в абстракции. Его девиз - <целостный человек>, а реально за этим девизом стоят смысловые образования культуры, которые воссоздает историк, общаясь с текстом. Третий путь найден. Опыт письменного <Я> должен стать краеугольным камнем для наук о духе (термин, предложенный Дильтеем).
Тонкий гносеологический анализ, опирающийся (как у Вундта) на понятие опыта, позволяет свести метафизическую категорию духовной субстанции к опыту самосознания, который соотносит себя с внешними восприятиями познающего разумного субъекта.
Но, с другой стороны, самодостаточный внутренний опыт надо связать с физиологией. Ученый термин <психофизическое единство>, настойчиво мелькая на страницах <Введения...>, указывает, что науки о духе не чужды и естественнонаучному знанию. Чувственная целостность субъекта духовной культуры, определенная как смысловое отношение в особой деятельности интерпретации и создания текста, подпирается рассуждениями о психофизическом единстве человека. Психофизический индивид оказывается пересечением души и тела. Человек как физико-биологическое существо принадлежит естественным наукам, в том числе экспериментальной (объясняющей)
История и психология: века взаимодействия
психологии. Внутренняя сторона человеческого опыта изучается понимающей (описательной) психологией. УДиль-тея нет ни малейшего сомнения, что обе психологии необходимы и взаимодополнительны: ведь человек - целостное духовно-телесное существо. Сомнения относятся к последовательности введения и обоснования двух ветвей человекознания. Главным делом Дильтея, филолога и философа, была понимающая культурно-историческая психология.
Сейчас, с вековой дистанции, видно, что доктриналь-ное оформление идей Дильтея - философия жизни - не вполне определяет суть его открытий. Очевидно, что жизнь, о которой пишет немецкий мыслитель, это не биологическая категория и не полнота существования исторического человека, а метафорическое обозначение смысловых образований текста, которое улавливает историк, общаясь со своим материалом. Дильтей обосновал собственный путь гуманитарного знания, в том числе гуманитарной психологии. Ту смысловую ткань, которую Дильтей искал в истории, вполне оценили психологические течения XX в., например, психоанализ, который развил тонкие методы чтения ассоциативных квазитекстов. Но Фрейд учил читать таким образом индивидуальное бессознательное, а Дильтей адресовывал негипотетическую ткань сознания духу истории.
Время внесло коррективы в оценку наследия немецкого мыслителя: как представитель одной из филосо-фий начала века, он известен историкам мысли, как классик герменевтики - признанный гуманитарный автор. Придется признать, что и понимание духа истории осуществляется не так, как предполагал Дильтей, поскольку перед нами не органическая связь жизни, а опосредованное отношение человека к творению прошлого. Одной интуиции здесь мало. То, что Дильтей называет <связью жизни> есть книжно-смысловое знание (это Дильтей сам показывает своими работами). Для вычленения смыслов нужен текстуально-смысловой
Историческая психология как наука
анализ - герменевтика. Герменевтика не может быть чисто интуитивной, она должна опираться на семантику. <Вчувствование> осталось для науки, потому что дало текстологу возможность улавливать тонкие связи письменного сознания, которые связывают большие информационные куски документов и позволяют устранять дистанцию между исследователем и его предметом.
Ядро дильтеевского метода можно представить следующим образом. Во-первых, берутся культурные явления (литературные, художественные, религиозные произведения) под названием объективного духа. Объективный дух выражает строение универсального внутреннего опыта, опредмеченного уникальным историческим способом. В истории все аспекты индивидуального сознания могут быть прочтены и поняты, они хранятся для интерпретатора в памятниках культуры как в музее, чего не скажешь о живой психике. Возможность понимания заложена фундаментальной общностью внутреннего опыта автора и его читателя, тем, что произведение - вполне прозрачный медиум духовного обмена. Дильтей психологизировал и персонифицировал смысловые образования культуры. По меркам современной науки духовные первоэлементы придется свести к семантике знаковых систем, а прямую их трансляцию от автора к читателю - к множеству этапов рас-предмечивания и опредмечивания исходного смысла.
Вундта и Дильтея объединяла общая глобальная цель: объяснить общество, исходя из фундаментальной душевной связи. Первый находил первоэлементы для объяснения в лаборатории. Второй - в библиотеке и архиве. Обе версии психологизма своей сверхцели не достигли. Они уступили место новым способам психо-логизирования, потому что исчезла их опора, интроспективная психология сознания. Но этого нельзя сказать о смысловом отношении сознания к историческому памятнику. Оно остается в числе первоэлементов культуры и психики, хотя действует не столь очевидно
История и психология: века взаимодействия
и непосредственно, как считали Дильтей и Вундт. Его еще надо выявить. История же и психология, лишенные общего знаменателя - интроспекции - на некоторое время оказались (по крайней мере, теоретически) разъединенными.
ГЛАВА II. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ XX ВЕКА
Три способа конструирования исторического мира
ВЕРТИКАЛЬНОЕ И ГОРИЗОНТАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПРОШЛОГО. Исследователь прошлого работает с уходящей вглубь последовательностью событий и с горизонтальными сечениями этой координаты. Поэтому существуют диахронная история хронологических последовательностей развития и синхронная, т.е. рассмотрение исторического явления в одной временной плоскости. Это фундаментальное отношение историка к своей главной реальности - времени - задает первое разделение исторических методов еще до наполнения их теоретическим содержанием. С наличием двух временных координат исторического мира связано предварительное разделение на историческую и психологическую специализации в исторической психологии. Историк изучает людей определенной эпохи, <он ведет свое исследование главным образом синхронно, ища в установках, поведении, системах ценностей свойственные различным областям социальной и духовной жизни сходства, позволяющие определить конкретный тип общественной психологии. Он также часто использует такие понятия, как ментальность, психология группы, видение мира или культурная модель, базисная личность. Психолог кажется достаточно недоверчивым по отношению к понятиям, которые он находит слишком глобальными, слишком общими: они дают ему не больше чем традиционный <дух эпохи>.
Историческая психология XX века
Он ищет различные аспекты психического функционирования. Он не будет говорить о ментальности, но об отдельных функциях, таких, как память, воображение, личность, воля. Эта установка психолога, не столько глобальная и ассимилирующая, сколько различительная, соответствует исследованию, которое не столько синхронно, сколько диахронно> [Vernant, 1963, р. 91].
Замечание видного французского ученого может вызвать возражение: разве историки не изучают развитие человечества, а психологи не занимаются людьми определенной эпохи? Но, видимо, разделение, предложенное Ж.П. Вернаном, в предварительном порядке все-таки правомерно. Оно отражает преобладающее со второй половины XIX в. разделение труда между историей и психологией: первая собирает эмпирические источники по темам и периодам, объяснение связей во времени она ищет у <более теоретизированных> наук, куда относит и психологию. Последняя же не умеет работа-, ь с историческими источниками и предлагает широкие обобщения, перенесение закономерностей онтогенеза на филогенез.
Итак, логика пр фессионального изучения прошлого диктует два способа конструирования историчесгого мира: реконструкцию (реконструктивизм) и генетизм (социологический и психологический). Это две исследовательские установки <новой> науки. Распространить их на книжный гуманизм не удается, ибо его позиция - понимающая, холистическая^, индивидуализирующая по отношению как к <вертикальному> прошлому, так и к <горизонтальному>. Его способ конструирования исторического можно назвать интерпретационизмом. В деятельности историков связаны разнонаправленные усилия отдалить прошлое от современности на дистанцию хронологической шкалы, отжившего социально-экономического устройства, иного культурного и человеческого склада и приблизиться к прошлому, сделать его понимаемой, переживаемой частью современности и частью личного опыта современного человека.
Историческая психология как наука
ИНТЕРПРЕТАЦИОНИЗМ. Как было показано выше, теоретически осмысленное и выделенное из практики экзегезы^ использование книжного толкования принято называть герменевтикой. В исторической науке есть обобщения интерпретирующих приемов, не связанные с антично-средневековой традицией, а основанные на здравом смысле, на обыденных и неклассических текстах. Эта ветвь интерпретационизма разрабатывается в англо-американской историографии и аналитической философии истории. В свидетельствах прошлого ищут проявление мотива (интенции) исторического агента двумя взаимосвязанными способами: эмоционально-личностной идентификацией с персонажем и рациональным суждением о том, что соображения индивида и есть причина его действия. Первый подход преобладает в герменевтике, основанной на понимающей психологии В. Дильтея, второй (его можно назвать неклассической, обыденной герменевтикой) - в трудах американских и английских методологов исторического познания. В одном случае цель интерпретации - создание образа человека, она достигается средствами, близкими к художественному творчеству, в другом - выяснение мотивов поведения с помощью обыденного суждения. Общим для двух ветвей интер-претационизма является то, что историк предъявляет для понимания своего персонажа собственный опыт. Исследователь так или иначе имитирует чужое сознание, воспроизводит его ходы своим собственным. В сознании историка, как в сознании писателя, происходит разделение <Я> автора и его персонажей. <Каждая адекватная герменевтика по сути есть опыт... самопонима-ния. Это - попытка понять себя через медиацию другого> [Long, 1967, р. 78]. Но полная поляризация невозможна, иначе писатель превратится в критика, интерпретация - в объяснение, персонаж - в объект исследования, общение через текст - в изложение фактов.
Историческая психология XX века
Интерпретирующие действия не могут быть сведены к технике экзегезы, так как им предшествуют предзна-ние и предпонимание. Правило герменевтического круга (М. Хайдеггер) гласит, что знание целого предшествует знанию частей. Отсюда выводится утверждение, что историческое знание первичнее представления интерпретатора. <Мы не можем избежать того факта, что наш исторический мир преддан нашему опыту и поэтому является конструирующим для любой текстуальной интерпретации> [Hirsch, 1976, р. 82]. Это обозначает, что интерпретатор и его персонажи находятся в едином смысловом поле письменной цивилизации, единство которой и подтверждает каждое толкование.
Аналитическая историография (В. Дрей, А. Данто, В. Мандельбаум) сближает объяснение и понимание. Возможности для этого предоставляет нарратив. Повествовательная фраза исторической прозы соединяет два момента времени: то, что описывается, v т, что предшествует описанию. Пример: <автор "Племянник'1 Рамо"> родился в 1717 году>. Говоря Q рождении Дидро, мы сообщаем также о том, что через несколько десятков лет он напишет роман. <Гл h 1 ставка истории не в том, чтобы узнать о действиях, как оки могли совершаться свидетелями, но как они ставят историков в отношение к последующему и как они существуют в качестве частей временного целого> [Danto, 1965, р. 183]. Можно представить <идеального хроникера истории>, который видел и записал все, что когда-либо происходило. Историк действует так, словно допущен к репортерскому всеархиву. Он объединяет отдельные действия исторических персонажей системой фраз, давая им интерпретацию, а на деле рекомбинируя вокруг себя фрагменты временной целостности. Его настоящая работа состоит в том, чтобы наделять поступки и события смыслами, ибо если нет смысла, то нет и нарратива. Благодаря двойной референции нарра-тивной фразы одно событие относится к другому, составляя связанную интригу истории. Фраза представляет в
Историческая психология как наука
миниатюре законы всего текста. Интерпретационизм в обеих версиях превосходит разделение двух осей, так как воссоздает исторический мир как круговорот вечных стремлений и ценностей человека.
ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ. Итак, перечисленные выше приемы изучения прошлого обобщают профессиональные действия историка со своим материалом. Хотя история - это последовательность времен и череда данных эпох, постигают ее, вырезая из неостано-вимого потока событий отдельные кадры: периоды, этапы, хронологические промежутки (или, лучше сказать, останавливая ленту). Историк-профессионал конструирует прошлое последовательными поперечными срезами, ди-станцируя его от настоящего и обобщая в этих единовременных (синхронных) сечениях.
Философы сопоставляли синхронное рассмотрение явлений со структурно-функциональным подходом, а ди-ахронное - с генетическим, сделав соотношение двух подходов темой обширных методологических дискуссий. В них, с вариациями, структурализм и генетизм разъединялись и соединялись в единый структурно-генетический метод.
Истины структурно-генетической диалектики трудно оспорить, но только едва ли какой-либо профессиональный историк ими пользовался. У исследователя-эмпирика нет под рукой методологических схем, и он строит <структуры>, опираясь не столько на теорию, сколько на скрупулезное и систематическое собирание всех фактов, относящихся к изучаемой эпохе. Понятие же и приемы реконструкции отражают логику работы с документальными массивами и с конкретными предметами-периодами. В отличие от интерпретационизма - тоже эмпирического действия с источниками определенного времени - реконструкция выдерживает стандарт <объективной> новой теории.
Историческая психология XX века
Термин <реконструкция> должен акцентировать: 1) систематичность и полноту использования источников, относящихся к изучаемому периоду;
2) прямое отсутствие объекта интерпретации, который должен возникнуть только в конце фактографического этапа;
3) зависимость теоретических обобщений от имеющихся источников.
Таким образом, реконструкция ужесточает рамки исследовательской работы в истории, вводя требования репрезентативности данных и соблюдения последовательности этапов сбора первичных данных и содержательного объяснения. Неудивительно, что реконструктивный подход был введен в историю для изучения человека. Как правило, самостоятельный реконструктивный уровень в процедуре исторического исследования не выделен. Но специфика исторического познания психики настолько велика, что требует подойти к вопросу иначе. Дело в том, что доступный нам исторический памятник так отдален механизмами культурной трансляции от породившей его человеческой активности, а последняя так плотно включена в объективированные структуры, что реально (по крайней мере на первом этапе исследования) восстанавливаются характеристики не личности и сознания, но порождающих их социокультурных систем. Выделение этапа реконструкции, материалы и методы которого непсихо-логичны, хотя и направляются психологическими гипотезами, кажется целесообразным. Психологические объяснения должны в этом случае относиться к исторической реконструкции как всякие теоретические обобщения к их опытно-эмпирической базе.
<...Сначала детально инвентаризовать, а затем воссоздать духовный багаж, которым располагали люди изучаемой эпохи; с помощью эрудиции, а также воображения восстановить во всей его целостности физический, интеллектуальный и моральный образ эпохи...> - пишет
Историческая психология как наука
Л. Февр [1991, с. 107], усилиями которого идея реконструкции была введена в обиход исторической науки.
<От физиологического до духовного, от хлеба насущного до мистики - все в поведении людей должно быть пройдено в рассмотрении, затем соединено друг с другом> - так определяется объем реконструкции у Р. Манд-ру [Mandrou, 1961, р. XIII]. В работе Р. Мандру, наиболее последовательно воплотившей глобальные устремления Л. Февра, полнота человека воссоздается в несколько этапов, каждый из которых имеет свою фактологическую основу и обобщаемую модель:
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!