Мир — это совокупность фактов
Философ Софья Данько о логической структуре мира, перформативности «Логико-философского трактата» и вопросах, о которых предлагал молчать Людвиг Витгенштейн.
Изданный в 1921 году «Логико-философский трактат» является, пожалуй, единственным философским произведением, за целое столетие не получившим классической, устоявшейся интерпретации. Это объяснимо: Трактат состоит из загадочных утверждений, которые, по замыслу автора, должны показать то, что не поддается выражению в языке. В восточных учениях подобный метод призван привести к «просветлению», Витгенштейн определяет свой метод менее претенциозно: «Показать мухе выход из мухоловки».
Трактат был подготовлен на фронтах Первой мировой войны, тяготы которой во многом определили настроение его «философской» части. В те же годы Витгенштейн был глубоко потрясен «Евангелием» Льва Толстого, что, возможно, подвигло его к переходу от чистой логики «к основаниям мира», как он писал в своих дневниках. Было бы слишком смело назвать Трактат «Евангелием Витгенштейна», но, с моей точки зрения, такая аналогия напрашивается.
В предисловии Витгенштейн дает понять, что Трактат содержит окончательное решение всех фундаментальных философских вопросов, и добавляет, что «главная цель книги будет достигнута, если она кому-то доставит удовольствие».
Моя цель в данном случае — предложить интерпретацию, которая по крайней мере не помешает получить удовольствие от чтения самого Трактата.
|
|
|
Загадки не существует»
«Загадки не существует, — пишет Витгенштейн, — если вопрос может быть задан, значит, на него может найтись и ответ». В этом тезисе обозначен наиболее очевидный посыл Трактата: философские вопросы неразрешимы, поскольку они, в сущности, вовсе не являются вопросами.
Вопросы, которые «могут быть заданы», всегда предполагают ясный критерий ответа: например, разрешимым можно считать вопрос существования жизни на других планетах, поскольку заведомо ясно, что именно подразумевается под «органической материей». Но как следует отвечать на философские вопросы, например на классический вопрос о смысле жизни? Мы ведь понятия не имеем, что именно подразумевает само выражение «смысл жизни», и именно потому множество существующих версий (посадить дерево, родить ребенка, творить добро, получить удовольствие от жизни и тому подобное) всегда оказываются сомнительными, нельзя исключить, что вопрос состоял в чем-то другом.
Это имеет прямое отношение ко всем прочим философским вопросам и проблемам: «почему есть нечто, а не ничто», «что первично: материя или дух», «познаваем ли мир» и так далее. Дело, опять же, не в том, что эти вопросы и сопутствующие им исследования трудны, а в том, что они не имеют ясного смысла, который позволил бы наглядно представить какие-либо удовлетворительные варианты ответа. Тем самым вроде как достигается обещанное в предисловии «окончательное решение» всех когда-либо существовавших философских вопросов и проблем: все они просто-напросто не имеют смысла.
|
|
|
В большинстве случаев Трактат понимают именно так, однако дело обстоит вовсе не столь однозначно.
Трактат — это метод, а не теория
Для понимания подхода Витгенштейна необходимо осознать две существенные характеристики его метода: (1) радикальность его утверждений и (2) парадоксальность этих же утверждений. Эти особенности метода выразились, например, в озадачивающем указании Витгенштейна на бессмысленность тезисов самого Трактата, понимание которых одновременно предполагает «уяснение их бессмысленности»: читатель должен отбросить эти утверждения, «подобно лестнице, предварительно забравшись по ней наверх».
Внимание к методической стороне Трактата показывает, что Витгенштейн вовсе не был «обычным» позитивистом: указание на бессмысленность философских предложений является для него лишь способом наведения на «правильную картину мира», а не декларацией антифилософской позиции. «Правильная картина мира» показывает, что философия все же имеет некий смысл, но этот смысл, как ни странно, немыслим и невыразим в языке, попытки его артикуляции загоняют мысль в «мухоловку», состоящую из неясных утверждений и столь же неясных вопросов, на которые мысль тщетно пытается найти ответ. Витгенштейн, с одной стороны, обнажает искусственность философских конструкций (показывает выход из мухоловки), с другой — наводит умозрение на «правильную картину мира», позволяющую читателю Трактата самому увидеть «решение» практически всех фундаментальных философских проблем.
|
|
|
Мир — это совокупность фактов
В начальных тезисах Трактата Витгенштейн раскрывает необходимые условия осмысленности языковых выражений и показывает, что язык организован в соответствии с «логической структурой» (формой). Анализ «логической структуры» языка показывает, что осмысленными могут быть только предложения о «происходящем», то есть о наблюдаемых, чувственно-представимых фактах: стакан стоит на столе, кошка сидит на коврике, одноименные заряды отталкиваются и тому подобное.
|
|
|
Говоря о логической структуре, Витгенштейн упоминает пространство, время, цвет, высоту тона: любой объект в поле зрения должен мыслиться протяженным и окрашенным, звук должен иметь какую-то высоту и тому подобное. Все эти характеристики предшествуют всякому наблюдению, в них проявляется именно логическое, необходимое, априорное требование: «логика — трансцендентальна» (то есть происходит не из опыта, а является условием возможности всякого опыта). Сама по себе логическая структура (форма) не может быть высказана, но она себя обнаруживает в задаваемых ею же ограничениях: мы не в состоянии мыслить что-либо «в обход» этой структуры. Цвет не может мыслиться громким, звук не может быть квадратным, шершавое не может быть приглушенным и тому подобное — все «предложения», нарушающие эти требования, являются бессмысленными. Конечно, представимо некое цветное, шершавое и квадратное тело, издающее приглушенные звуки. Однако сам по себе звук не может мыслиться квадратным или шершавым и не может не иметь какой-то высоты.
Критерий, по которому всегда можно уточнить, является ли предложение осмысленным (соответствующим логической форме языка), очень прост: если требования логики выполнены, всегда можно представить, «как это выглядит», точнее, как это дано в наблюдении. Например, предложение: «Ворона сидит на ветке» является осмысленным, поскольку возможно вообразить эту ситуацию, то есть сидящую на ветке ворону. Или, к примеру, будет осмысленным предложение: «Масса тела в свободном падении не влияет на ускорение свободного падения». Эта ситуация тоже представима, как представимы и способы измерения, определяющие массу и скорость движения тела. По такому же принципу следует оценивать и все прочие предложения, все они будут осмысленными, только если создают наглядный, представимый образ реальности. Получается, что логика является первичной основой и одновременно границей как мышления, так и языка (поскольку мысль существует как мысль, только будучи выраженной в языке). Мыслить, использовать язык «за пределами» этой границы абсолютно невозможно.
Поскольку логическая структура является самим каркасом мышления, сама по себе она тоже не может мыслиться, так как ее пришлось бы мыслить не в границах логики, а каким-то другим способом, которого у нас нет. Мысль в границах логики может быть мыслью только о каких-либо фактах, но не мыслью о самих ее границах, то есть о самом способе мыслить факты. Мысль не может развернуться в сторону ее собственного логического каркаса, подобно тому как бесполезно поворачивать голову с целью увидеть собственный затылок. Поэтому все тезисы Витгенштейна о границе мышления следует понимать лишь как метафоры, призванные показать эту границу, осведомить читателя о ее существовании. Витгенштейн особо подчеркивает, что границу мышления (логическую структуру) он показывает не «снаружи», а «изнутри» языка за счет различения осмысленных (понятных) и бессмысленных (непонятных) предложений, то есть не выходя за границу мышления и языка.
Какие фундаментальные философские вопросы здесь решены? Прежде всего, показаны условия, позволяющие выделить класс «незаконных» предложений, которые не имеют ясного, наглядного смысла и, соответственно, не имеют истинностного значения. Таковыми оказываются уже рассмотренные «самопротиворечивые» предложения, нарушающие логику языка (противоречие здесь мыслится шире, чем в классической логике), и предложения, которые в принципе не редуцируются к логическим субстанциям. К последнему типу как раз и относятся все философские утверждения: в них нет противоречий, связанных с логической формой, но они тем не менее не создают логического «образа» факта и не имеют смысла, который позволил бы установить их истинность. Таковым, например, является знаменитый тезис Рене Декарта «я мыслю, значит, существую»: на уровне фактуальной осмысленности языка приходится, действительно, признать, что это предложение не создает никакого наглядного образа, который можно было бы соотнести с реальностью. Если с такой точки зрения рассмотреть тезис Декарта, то станет заметно, что мысль погружается в туман, нет логического каркаса, который удерживал бы отчетливое представление о каком-либо наглядном факте. Привычные нам слова, такие как «я», «мысль», «существование», должны вроде как означать нечто понятное, хорошо нам знакомое, мы понимаем описания, в которых используются подобные выражения, вроде «я иду по улице», «я думаю о предстоящей встрече», «существует прототип барона Мюнхгаузена» и так далее. Но все эти предложения описывают представимые факты, не имеющие отношения к тому, что подразумевал Декарт под «я», «мыслью» и «существованием». Действительно, чтобы понять, что есть мыслящее «я», необходимо отбросить все его качества, в которых, по Декарту, можно усомниться, и тогда «я» останется вообще без каких-либо представимых качеств. Тогда возникает справедливый вопрос: что именно мы мыслим, когда имеем в виду «чистое» «мыслящее я»? Так же и с «мыслью»: любая мысль всегда «о чем-то», например о хорошей погоде или срочных делах, но как вообразить «мысль саму по себе», независимо от ее содержания? Так же с «существованием»: когда мы говорим о существовании каких-либо объектов, мы всегда представляем себе данность этих объектов в наблюдении. Но мыслящее «я», о котором говорит Декарт, не может быть дано в наблюдении. Тогда что может означать указание на его существование, в каком смысле оно существует?
Аналогично следует отнестись ко всем прочим философским выражениям: «бытие есть, небытия нет», «материя первична (или вторична»), «все действительное разумно» и так далее. По форме такие конструкции напоминают предложения о фактах, однако никаких фактов тут нет. Все подобные фразы, вопреки требованиям логики, не имеют ясного смысла, поскольку не создают наглядного образа происходящего. Тем самым Трактат указывает выход из «мухоловки»: все вопросы, связанные с подобными выражениями, должны быть отброшены как не имеющие определенного смысла.
И тут вступает в силу парадоксальность метода Витгенштейна: выявление границ мышления и языка неожиданно оказывается ответом на один из центральных «бессмысленных» вопросов философии. В данном случае решается вопрос о предельных основаниях мышления и познания, причем решается «окончательно»: этим основанием, как свидетельствует Трактат, как раз и является логическая структура, ставящая предел осмысленности языковых выражений. Является ли это решение новаторским? На первый взгляд, нет: проблема предельных оснований мышления многократно обсуждалась и решалась в философии — в рационализме, эмпиризме, трансцендентализме, феноменологии и так далее. Тем не менее именно позиция Трактата выглядит окончательной в силу как минимум ее радикальной последовательности. Только Витгенштейн последовательно проводит мысль, что наличие границы мышления полностью исключает возможность мыслить вне этой границы и саму эту границу. Тем самым решение становится «окончательным»: невозможность мыслить границу мышления и в том числе философствовать на эту тему означает, что тема окончательно закрыта.
Дата добавления: 2021-11-30; просмотров: 25; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!