ЛИТЕРАТУРЫ НАРОДОВ ПОВОЛЖЬЯ И ПРИУРАЛЬЯ 92 страница
Под эгидой «Нового Вожатого» дебютировали также публицист социал-демократ Франк Ван дер Гус, симпатизирующий идеям социализма прозаик и поэт Фредерик ван Эден и целый ряд других литераторов. К середине 90-х годов неоромантический пафос и культ «чистого искусства» поэтов-восьмидесятников, которыми жил «Новый Вожатый», исчерпали себя. Выходящий после 1894 г. новый «Новый Вожатый» уже не имеет с прежним ничего общего, кроме заглавия.
Бельгийская литература [второй половины XIX в.]
409
ЛИТЕРАТУРА 50—60-х ГОДОВ
50—60-е годы XIX в. были эпохой формирования бельгийской литературы, получившей международное признание с выходом в свет «Легенды об Уленшпигеле» (1867) Шарля де Костера. Не оцененная в момент появления в самой Бельгии, «Легенда об Уленшпигеле» была замечена последующими поколениями бельгийских писателей и деятелей культуры, ее стали называть «национальной Библией». Такое определение указывает место произведения де Костера у истоков бельгийской культуры. При том, что самобытные традиции издавна существовали на территории нынешней Бельгии (о чем ярко свидетельствует, например, фламандское изобразительное искусство XV—XVII вв.), рождение общебельгийской культуры действительно происходит в XIX в. и связано с образованием Бельгии как самостоятельного государства в результате революции 1830 г., освободившей страну от голландского господства. Основное население Бельгии составляют фламандцы, язык которых очень близок нидерландскому, и валлоны, говорящие на диалектах французского языка. Судьбы двух народов тесно сплетены на протяжении веков.
|
|
|
Литература Бельгии развивается на двух языках — французском и нидерландском. При этом преимущественное развитие находит литература на французском — государственном — языке. Литература на нидерландском языке, который получил статус государственного только лишь в XX в., отразила специфику борьбы за языковое равноправие фламандцев. Идеями фламандского движения проникнуто творчество крупнейшего прозаика этого периода Хендрика Консьянса (1812—1883). В своих исторических романах «В год чудес» (1837) и «Фламандский лев» (1838) он героизирует прошлое фламандцев, видя в этом средство возрождения фламандской культуры.
Идею бельгийского единства воплотила в XIX в. литература на французском языке, создававшаяся писателями как валлонского, так и фламандского происхождения.
Вплоть до 70-х годов в бельгийской литературе господствуют романтические тенденции, в немалой степени связанные с подъемом национального самосознания после провозглашения независимости. Первый видный бельгийский поэт-романтик Андре Ван Хассельт (1806—1874), родившийся в Голландии и сначала писавший на нидерландском языке, но затем обратившийся к французскому, осмысляет бельгийскую специфичность как органический синтез начал германской и романской культур. Однако его попытка осуществить подобный синтез в своем поэтическом творчестве (сб. «Стихи, притчи, оды и ритмические опыты», 1862) путем, в сущности, механического соединения элементов французской и немецкой романтической традиции потерпела неудачу. Как справедливо замечает Л. Г. Андреев в книге «Сто лет бельгийской литературы», «никакого бельгийского своеобразия, „третьего“ качества здесь не возникало». Появлению самобытной бельгийской литературы не способствовала и торжественная риторическая декларация приверженности бельгийскому прошлому, традициям, искусству, прозвучавшая в творчестве франкоязычного поэта Шарля Потвена (1818—1902), особенно в его стихах 50-х годов (сб. «Поэма солнца», «Бельгия»).
|
|
|
Ряд франкоязычных (главным образом валлонских) литераторов не выходит из круга воздействия французской традиции, которой невольно следовал и Ван Хассельт, не скрывавший своего восхищения В. Гюго, и прозаик и поэт Октав Пирме (1832—1883), чьи основные произведения (сборники размышлений и сентенций «Листва», «Дни одиночества», «Часы философии» и др.), вышедшие в 60—70-е годы и проникнутые отвращением к хищнической буржуазной морали, отмечены сильным влиянием Шатобриана.
|
|
|
В то же время конец 50-х и 60-е годы XIX в. стали для бельгийской литературы тем рубежом, с которого утверждается ее самостоятельность. В этот период появляются сборники «Поэтические опыты» (1858), «Цветы на могилы» (1858), «Маленькие поэмы» (1860), «Стихи, песни, молитвы» (1862) крупного поэта-лирика Гвидо Гезелле (1830—1899), предшественника бельгийских символистов, выступивших на рубеже 80-х и 90-х годов. Католический священник, преподававший в семинарии германскую словесность, Гезелле писал на западнофламандском диалекте нидерландского языка, что значительно сужало сферу распространения его поэзии. Однако он не может быть причислен к сугубо региональным авторам: фламандский колорит его творчества, воспевающего красоту родного края и впитавшего безыскусность народных песен, не является для Гезелле самоцелью, ограничивающим началом. Поэт напряженно
410
переживает трагизм бытия: необратимый бег времени, смерть, уносящую человека в расцвете сил. Религиозное мировосприятие Гвидо Гезелле наложило заметный отпечаток на его творчество. Вместе с тем его описания всегда конкретны, детализованы, как бы чувственно осязаемы, даже если речь идет об отвлеченных понятиях (этот прием впоследствии будет использован в зрелом творчестве Верхарна). Так, повозка времени, уносящая дни и годы жизни, несется «болтаясь и трясясь, треща и скрежеща» («Повозка времени»).
|
|
|
Первые ростки реализма связаны в молодой бельгийской литературе с обращением к современности. Они провляются в творчестве Эмиля Леклерка (1827—1907), автора социально-бытовых романов («Адвокат Ришар», 1858, и др.).
410
ШАРЛЬ ДЕ КОСТЕР
Шарль де Костер (1827—1879) родился в Мюнхене, рано потерял отца, служившего управляющим делами епископа, и вынужден был с юношеских лет зарабатывать на жизнь (служил в банке, позже в архиве). Учился в Брюсселе в духовном коллеже, затем изучал философию и литературу в университете.
В 1858 г. выходит первая книга де Костера, сборник «Фламандские легенды», в некоторых моментах предвосхищающая своеобразие «Легенды об Уленшпигеле». «Фламандские легенды» отмечены влиянием романтической традиции, в большей даже степени немецкой, чем французской. Это проявляется и в интересе автора к фольклорному наследию своего народа, и в его склонности к изображению сверхъестественного, которое, однако, комически снижено в последней из легенд сборника «Сметс Смее» о находчивом, смелом и веселом кузнеце, вышедшем победителем из единоборства с полчищем чертей. Эта легенда отнесена к эпохе нидерландской революции XVI в., и кузнец Сметс Смее выступает как гёз, враг испанского короля и католической церкви, что позволяет исследователям увидеть в нем первый набросок образа Уленшпигеля. «Фламандские легенды» предваряют книгу об Уленшпигеле и специфическим сочетанием фламандской тематики и французского языка, архаизированного в соответствии с сюжетами сборника.
Само обращение де Костера к Уленшпигелю, герою северогерманских народных легенд, было подготовлено обстоятельствами его биографии: с 1856 г. де Костер активно сотрудничает в демократическом журнале «Уленшпигель», выступая от лица этого персонажа со статьями об острых проблемах бельгийской и международной жизни, возвещая неизбежность новых революций в Европе («... в воздухе гроза, неизвестность, революция»). Публицистика де Костера характеризует его как борца за права народа, угнетенных классов общества против власть имущих буржуазной Бельгии, этого, по широко известному определению К. Маркса, «уютного... маленького рая землевладельцев, капиталистов и попов» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 365).
31 декабря 1867 г. выходит в свет «Легенда о героических, забавных и славных приключениях Уленшпигеля и Ламме Гудзака во Фландрии и других странах». «Легенда» представляет собой выдающийся памятник западноевропейского романтизма, запоздавший по сравнению с основной волной романтических произведений, но зато явившийся новым словом в этом направлении. Значение произведения де Костера как краеугольного камня новой национальной литературы вполне согласуется с его романтической природой, поскольку именно романтизм с его повышенным интересом к национальному прошлому и национальным особенностям, в том числе к фольклорным традициям, сыграл исключительную роль в развитии самобытной литературы тех стран, где становление государственности было заторможено неблагоприятными историческими условиями. Вместе с тем своеобразие литературного развития Бельгии определило то обстоятельство, что «Легенда» де Костера, сохраняя несомненную связь с романтизмом, является и источником развития бельгийского реализма, связанного с фольклором и ренессансной традицией.
При этом уникальность произведения де Костера и одновременно его вклад в европейскую, а в конечном счете и мировую культуру определяются тем, что предметом изображения здесь выбрана не просто важная эпоха национальной истории (к тому же оказавшаяся одновременно эпохой расцвета национального художественного гения), но эпоха чрезвычайно значительная по своим социальным урокам и аналогиям в истории других народов. Воссозданная де Костером героическая борьба народа Фландрии за свободу, открывшая эру европейских революций, была именно той темой, которая закономерно нашла в разных странах Европы живой отклик у демократически настроенных читателей, обостренно переживших крушение надежд 1848 г. Этим и объясняется почти моментальное признание за пределами Бельгии книги де Костера, подчеркнувшего злободневность «Легенды» для своего времени в «Предисловии Совы»: «Расшумевшийся поэт, ты обрушиваешься по всякому поводу на тех, кого называешь палачами своей родины, ты выставил Карла Пятого и Филиппа
411
Второго к позорному столбу истории; ты не сова, ты не осмотрителен. Уверен ли ты, что в мире не существует больше карлов и филиппов? И ты не боишься, что бдительная цензура откопает в чреве твоего слона намек на знаменитых современников?..»
Однозначность романтической оппозиции Добра и Зла, лежащей в основе архитектоники произведения (с одной стороны, испано-католических палачей, тюремщиков, грабителей народа Фландрии и благородных, гуманных, щедрых фламандских протестантов — с другой), не воспринимается как упрощение, а следовательно, как недостаток книги прежде всего потому, что Нидерландская революция, обращенная против иноземного угнетения, является одним из ярких исторических примеров борьбы за правое дело.
Такое противопоставление положительных и отрицательных героев проводится в «Легенде» на разных уровнях. Оно проявляется при параллельном воссоздании судеб двух пар антагонистов: это угольщик Клаас, отец Тиля Уленшпигеля, и испанский император Карл Пятый, но главное сам Тиль и сын Карла, инфант, а затем император Филипп Второй. При этом в первой книге «Легенды», рассказывающей о детстве и юности Тиля, многие соседние главы построены по принципу контраста: Филипп сжигает обезьянку — Тиль спасает собачонку и т. д.
Отрицательные персонажи книги мало дифференцированы, в целом идентичны в своем определяющем качестве — носителей зла, и основное средство их характеристики у де Костера — изображение их равнодушия к страданиям своих жертв и даже садистского наслаждения этим страданием, описываемым всегда конкретно, в жестоких подробностях, но неизменно со скорбным и гневным пафосом.
Общая черта палачей в романе Костера — также их корыстолюбие: император Карл, а за ним Филипп получают наследство казненных ими богатых фламандских протестантов; рыбник, донесший на Клааса, делает это ради семисот серебряных монет, припрятанных угольщиком на черный день. В изображении де Костера носители зла часто получают воздаяние уже на этом свете: рыбник в конце книги разоблачен как тайный убийца и грабитель и умирает мучительной смертью; Филипп наказан бесплодием жены, не дающей ему ожидаемого наследника.
Сонму сил зла противостоят в произведении силы добра, олицетворяемые народом Фландрии. Противоестественность существования чужеземных палачей Фландрии и их приспешников, сеющих нищету, страдания, смерть, контрастирует с буйством жизненных сил, цветением и ликованием плоти, которое отличает в изображении де Костера его родную землю. Не случайно в «Легенде» множество сцен посвящено плотским утехам, которым предаются ее герои, смакуют ли они доброе пиво, цыплячью ножку или женскую красоту, сравниваемую обычно с аппетитной едой: «Ах, — вздохнул он (Уленшпигель. — И. Н.), — твоя кожа точно сливки, твои волосы точно золотистый фазан на вертеле, твои губы точно вишни. Есть ли кто на свете лакомее тебя?»
Во вдохновенном изображении чувственных радостей жизни де Костер проявляет себя преемником ренессансных художественных традиций, но не столько литературных (хотя его нередко сравнивали с Рабле), сколько традиций фламандской живописи, заметно воздействовавших и на других бельгийских писателей — например, на Эмиля Верхарна. Однако именно Верхарн представляется верным последователем Рубенса и Йорданса в своих натуралистических зарисовках торжествующей плоти, полнокровной, массивной, нередко уже увядающей, но неизменно жадной, хмельной, неистовой в безудержном разгуле, тогда как описания «Легенды об Уленшпигеле» созданы более легкой кистью, отчасти эстетизированы. Отношения Уленшпигеля с бесчисленными женщинами, встреченными в его странствиях, опоэтизированы, его мимолетные подруги всегда юны, прелестны и бескорыстны, даже если это гулящие девушки; относящиеся к ним эпизоды лишены натуралистических подробностей, как и вообще все эпизоды, повествующие о любовных похождениях героев, и даже глава, посвященная оргии оплодотворения в царстве духов природы, куда попадают с помощью волшебного снадобья Тиль и его возлюбленная Неле.
Сочность и яркость описаний чувственных радостей мира постоянно уравновешивается в «Легенде» духовным началом: даже обжора Ламме Гудзак, которого де Костер называет «желудком Фландрии», как бы в компенсацию наделен писателем строгой моралью, стойкой верностью покинувшей его жене. Тем более это относится к другим положительным персонажам, чьи высокие нравственные качества проявляются в жестоких испытаниях иноземного гнета и разгула инквизиции: это трудолюбивый, честный, добрый, верный слову и твердый в вере Клаас; его жена — добрая, кроткая и мужественная Сооткин, мать Тиля; нежная, любящая Неле и еще множество эпизодических лиц, особенно в частях книги, посвященных освободительной борьбе нидерландских гёзов против испанской короны и католической церкви.
412
Де Костер не ставит целью изображение характеров, тем более — в развитии. Такому изображению препятствует и композиционный принцип его произведения, образуемого цепью достаточно автономных эпизодов (глав). Его задача скорее в воссоздании собирательного образа народа, квинтэссенцию свойств которого представляет, по авторскому замыслу, Уленшпигель, «дух Фландрии», в соответствии со своей символической функцией наделенный писателем, как и Неле, бессмертием и вечной молодостью, «ибо любовь и дух Фландрии не стареют».
Де Костер подчеркивал народное происхождение образа Тиля. В примечании к «Предисловию Совы» в первых изданиях «Легенды» указано, что двадцать глав ее первой книги заимствованы из фламандской народной книги об Уленшпигеле. В этих главах Тиль близок типично фольклорному персонажу — трикстеру (обманщику) с его обязательными качествами: смекалкой, ловкостью, находчивостью, неистощимостью в озорных проделках. Социальные мотивы больше проявляются в собственно авторских главах «Легенды», показывающих угнетателей народа Фландрии и сам этот свободолюбивый народ, не склоняющийся перед деспотизмом. В первой книге эти важнейшие для де Костера черты народа олицетворяет в большей степени Клаас, чем сам Тиль, и только после мученической гибели Клааса (конец первой книги) Уленшпигель проникается сознанием своей миссии — «спасти землю Фландрии».
Уленшпигель с самого начала заявлен автором как герой исключительный, романтический, и в то же время он наделен чертами героя народного эпоса. Об исключительности Тиля говорит при его рождении «добрая колдунья» Катлина, предрекающая, что он «будет вечно молод, никогда не умрет и будет странствовать по свету, нигде не оседая. Он будет крестьянином, дворянином, живописцем, ваятелем — всем вместе. И так он пойдет по свету, восхваляя все прекрасное и доброе и смеясь над глупостью во всю глотку». Кстати, странствия героя, вокруг которых композиционно организуется «Легенда», — черта, присущая не только пикареске, часто упоминаемой исследователями творчества де Костера, но и произведениям романтизма. С литературой романтизма явно связан и мотив странствий Уленшпигеля в поисках идеала (счастья и справедливости) во второй и последующих книгах «Легенды». Если в первой книге его скитания имеют реалистическую мотивировку (изгнание на три года из родных мест за непочтение к церкви), то далее Тиль отправляется по совету духов природы, которых он просит спасти его родину, на поиски таинственных Семерых. В этих поисках Уленшпигель становится активным участником Нидерландской революции, в которой он действует у де Костера наряду с историческими персонажами — принцем Оранским и др. В финале «Легенды» Уленшпигель, утрачивая черты реалистической достоверности, выступает в своей символической функции бессмертного народного духа, что подчеркивается заключительной сценой «Легенды», когда Тиль восстает из могилы, в которой его поторопились схоронить притеснители народа, бургомистр и кюре.
По своим художественным особенностям произведение де Костера представляет своеобразный синтез плутовского романа, фольклорно-эпического и романтического повествования. В то же время оно вполне оправдывает жанровое определение, которое дал ему автор, — «Легенда», оставаясь, несмотря на реалистическое мастерство писателя в конкретных зарисовках, произведением романтическим по общей концепции (поляризации Добра и Зла), по особенностям изображения героя, по жанровым и стилевым признакам. К последним можно отнести, в частности, широкое использование повторов, усиливающих эмоциональный накал повествования. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», — повторяет Тиль при виде неисчислимых бедствий родной земли; «А наследство получил король» — эти слова неизменно заключают сцены мученической гибели «еретиков». Характерен для романтической традиции (прежде всего немецкой) и мистически окрашенный пантеизм де Костера, проявляющийся в сценах пребывания Неле и Тиля в мире сверхъестественных сил, и аллегорическое начало, связанное с темой Семерых — семи пороков, преображающихся в последней из этих сцен в семь добродетелей, что должно иллюстрировать, по всей очевидности, исправление недостатков человеческой природы в грядущем царстве социальной справедливости.
В аллегорической картине преображения Семерых, как и в других местах «Легенды», де Костер выражает надежду на воссоединение голландских и бельгийских территорий, в котором он видит залог силы и независимости своей родины. Однако писатель постоянно провозглашал необходимость сплочения в едином бельгийском отечестве фламандцев и валлонов — например, в сборнике «Брабантские рассказы» (1862). И в «Легенде» неоднократно говорится о «бельгийской родине», об участии валлонов в освободительном движении на фламандской земле. Само бессмертное произведение Шарля де Костера, не только проникнутое идеей единства страны, но и представляющее конкретное воплощение этой идеи, специфический «бельгийский
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 53; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!