ВОЗНИКНОВЕНИЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 2 страница
Откровенный вымысел допускался лишь в одном жанре — жанре аполога, или притчи. Это был рассказ-миниатюра, каждый из персонажей которого и весь сюжет существовали лишь для того, чтобы наглядно проиллюстрировать какую-либо идею. Это был рассказ-аллегория, и в этом заключался его смысл.
В древнерусской литературе, не знавшей вымысла, историчной в большом или малом, сам мир представал как нечто вечное, универсальное, где и события и поступки людей обусловлены самой системой мироздания, где вечно ведут борьбу силы добра и зла, мир, история которого хорошо известна (ведь для каждого события, упоминаемого в летописи, указывалась точная дата — время, прошедшее от «сотворения мира»!) и даже будущее предначертано: широко распространены были пророчества о конце мира, «втором пришествии» Христа и Страшном суде, ожидающем всех людей земли.
Эта общая мировоззренческая установка не могла не сказаться в стремлении подчинить само изображение мира определенным принципам и правилам, раз и навсегда определить, что и как следует изображать. Древнерусская литература, как и другие христианские средневековые литературы, подчинена особой литературно-эстетической регламентации — так называемому литературному этикету. Понятие о литературном этикете Древней Руси разработано в исследованиях Д. С. Лихачева. Он отмечает, в частности, что литературный этикет «слагается: 1) из представлений о том, как должен был совершаться тот или иной ход событий; 2) из представлений о том, как должно было вести себя действующее лицо сообразно своему положению; 3) из представлений о том, какими словами должен описывать писатель совершающееся. Перед нами, следовательно, этикет миропорядка, этикет поведения и этикет словесный».[6][6]
|
|
|
Наглядно проиллюстрировать осуществление этих принципов литературного этикета поможет нам следующий пример. В житии святого, согласно требованиям этикета, должно было рассказываться о детстве будущего святого, о благочестивых его родителях, о том, как он с младенчества тянулся к церкви, чуждался игр со сверстниками и т. д. Этот сюжетный компонент обязательно присутствовал в житии, при этом он выражался в разных житиях одними и теми же словами: таким образом, существовал не только этикет ситуации (о чем писать), но и этикет выражения (как именно описывать этикетную ситуацию). Вот начальные фразы нескольких житий, принадлежащих разным авторам и написанных в разное время. Феодосий Печерский «душею влеком на любовь божию, и хожаше по вся дьни в цьркъвь божию, послушая божествьных книг с всемь въниманиемь, еще же и к детьмь играющим не приближашеся, якоже обычай есть уным, н(о) и гнушашеся играм их... К сим же и датися на учение божествьнных книг... И въскоре извыче вся граматикия». Нифонт Новгородский «вдан бывает родительми своими учитися божественным книгам. И абие вскоре никако извыкшу книжное учение, и нимало исхожаше с сверстники своими на игры детьския, но паче прилежаше к церкви божий и въсласть почиташе божественная писания». Варлаам Хутынский «по времяни же вдан бысть учити божественым книгам, темже вскоре некосно [быстро] извыче божественая писания... не убо уклоняющеся на некия игры или позоры [зрелища], но паче на прочитание божественных писаний»[7][7].
|
|
|
Обратившись к летописям, мы обнаружим там подобную же картину: совпадают текстуально описания битв, из одних и тех же компонентов состоят княжеские характеристики-некрологи или характеристики церковных иерархов.
Но если в творчестве древнерусских книжников столь значительное место отводилось следованию определенным каноническим образцам, то как же обстояло дело с понятием авторства?
Подражание авторитетному писателю, заимствование из его произведений не только образов или отдельных фраз, но и целых фрагментов не было признаком творческого бессилия, напротив, все это свидетельствовало о начитанности, высокой книжной культуре и литературной выучке подражателя. В Древней Руси мы встречаемся с двумя диаметрально противоположными решениями проблемы авторства. С одной стороны, большинство из древнерусских произведений анонимно. Многих удивляет, что мы не знаем имени автора «Слова о полку Игореве», но нам не известны авторы очень многих древнерусских произведений, как вполне рядовых в литературном отношении, так и шедевров, подобных «Сказанию о Мамаевом побоище», «Слову о погибели Русской земли» или «Казанской истории».
|
|
|
С другой стороны, произведения торжественного и учительного красноречия почти всегда авторизованы. Но тут мы встречаемся с не менее странным явлением — обилием так называемых ложно-надписанных памятников. Это значит, что произведение в рукописной традиции приписывается какому-либо авторитетному богослову или проповеднику, хотя в действительности его автором является совсем другое лицо.
Авторы житий чаще называют себя в заголовках своих произведений, но, видимо, здесь сказывается не столько стремление отметить свое авторство, сколько удостоверить своим именем, что житие и сопровождающий его обычно рассказ о чудесах изложены самовидцем — сподвижником или учеником святого.
|
|
|
* * *
Познакомившись с явлением литературного этикета и с некоторыми принципами работы книжников XI-XVII вв., мы видим, что многое из того, что можно было бы поспешно отнести на счет «неумения» древнерусских авторов, в действительности является свидетельством совершенно иного — высокой книжной культуры писателей, которые именно в силу своей выученности строили свое повествование согласно канонам литературного этикета, охотно демонстрировали свою начитанность, черпая фрагменты и сюжеты из образцовых произведений, из сочинений классиков византийской и славянских литератур. Летописец трафаретно изображал восшествие князя на престол или битву не потому, что не сумел описать это по-своему, а потому, что считал своим долгом следовать чину, ритуалу, или, как мы говорим, литературному этикету.
Бедность деталями, бытовыми подробностями, стереотипность характеристик, неискренность речей персонажей — все эти черты присущи многим памятникам древнерусской литературы, в том числе и произведениям писателей-профессионалов, среди которых немало подлинно талантливых авторов. И это, как уже говорилось, отнюдь не художественные просчеты. Напротив, эти черты полностью соответствовали позиции древнерусского книжника, его взгляду на литературу как на высокое искусство, призванное повествовать лишь о значительном, о вечном, стремящееся избегать мирских мелочей и бытовых подробностей.
Но нарисованная здесь картина не во всем соответствует действительности: мы изобразили здесь идеал, ту безукоризненно правильную схему, которая объясняет как раз то, что кажется нам в средневековой литературе странным, необычным. Древнерусские книжники были живыми, наблюдательными, а часто и высокоталантливыми людьми, нет-нет да и нарушавшими рассмотренные выше каноны. Именно эти случаи нарушения нам особенно дороги, они привлекают внимание современного читателя, восхищают его. Этим обмолвкам в свое время было дано терминологическое определение — «реалистические элементы»[8][8]. Встречаясь с этим термином, следует, разумеется, учитывать, что он ни в коей мере не соотносим с термином реализм, обозначающим литературное направление. Живые сцены, «сильные детали», то есть подробности, позволяющие создать живую, зримую, убедительную сцену, — все это были не какие-то ростки реализма, приведшие в конце концов к победе реализма как направления в XIX в., а именно аномалии, нарушения основных законов и тенденций средневековой литературы под влиянием живого наблюдения действительности и естественного стремления ее отразить. С этими реалистическими элементами нам придется еще познакомиться при анализе конкретных памятников древнерусской литературы.
Несмотря на важную роль литературного этикета, в значительной мере регламентировавшего литературное творчество, древнерусская литература не была литературой без развития, в которой в течение долгого времени повторялись бы одни и те же темы, образы, литературные штампы. Д. С. Лихачев в книге «Человек в литературе Древней Руси» (М., 1970) показал, как эволюционировали стили древнерусской литературы, как вместе с ними изменялся и сам литературный этикет, его принципы, средства его воплощения. Каждая эпоха обладала своим, доминирующим стилем — то это был стиль монументального историзма XI-XIII вв., то экспрессивно-эмоциональный стиль XIV-XV вв., то произошел возврат к прежнему стилю монументального историзма, но на новой основе — и возник так называемый «стиль второго монументализма», характерный для XVI в.[9][9]
В другой своей работе Д. С. Лихачев рассматривает несколько магистральных направлений развития древнерусской литературы, направлений, подготовивших в конечном счете переход от литературы русского средневековья к литературе нового времени[10][10]. Это возрастание личностного начала в литературе (все более решительное проявление авторского начала, индивидуализация стиля), это расширение социальной среды литературы, то есть социального круга лиц, которые могут стать героями литературных произведений: от святого подвижника или князя в первые века развития русской литературы до кабацких ярыжек (пьяниц), мелкого духовенства, приказного люда, крестьян. Постепенно снижается роль литературного этикета. В частности, это проявляется в том, что вместо этикетного изображения условного характера — своеобразного эталона характера князя, святого, вельможи и т. д. — появляются попытки изображения индивидуальных черт конкретного человека, писатели задумываются над сложностью человеческого характера, над его противоречивостью, изменчивостью в течение времени или в зависимости от обстоятельств.
Правда, здесь необходимо сделать одну оговорку. В. П. Адрианова-Перетц показала, что понимание сложности человеческого характера, тончайших психологических нюансов было присуще средневековой литературе уже на самых ранних этапах ее развития[11][11]. Психологизм проявлялся в учительных словах, моральных сентенциях, отдельных эпизодах летописных рассказов, однако нормой изображения и в летописях, и в повестях, и в житиях было все же изображение этикетных, условных характеров в зависимости от социального положения их обладателей.
Увеличение «сектора свободы», как определил это явление Д. С. Лихачев, проявилось также и в том, что писатель стал неизмеримо свободнее в выборе сюжетов или сюжетных ситуаций. В литературу полноправно входит вымысел. Строгая жанровая система, характерная для литературы XI-XVI вв., все более расшатывается; появляются или получают все большее распространение жанры, совершенно не имеющие деловых функций, обильно переписываются произведения народной сатиры, переводные рыцарские романы, нравоучительные, но по сути дела сюжетно занимательные новеллы — фацеции; в XVII в. возникают силлабическое стихотворство и драматургия. Словом, в истории развития древнерусской литературы, особенно в литературе XVII в., мы обнаруживаем повсюду тенденции, сближающие средневековую по своему типу литературу с литературой нового времени.
Таковы некоторые основные черты древнерусской литературы XI-XVII вв.
* * *
В этой книге мы наряду с терминами автор или редактор пользуемся, казалось бы, неопределенным понятием книжник. Это не случайно. Применительно к литературе Древней Руси мы очень редко имеем возможность говорить об авторе как создателе произведения и о редакторе как лице, осуществившем его кардинальную переработку: имена и тех и других чаще всего остаются нам неизвестными. Но зато мы достаточно хорошо знаем, как именно работали безымянные древнерусские книжники. Книжником мы называем человека, причастного к истории литературного текста. По основной функции своей он — переписчик; ведь книгопечатание появилось лишь в XVI в., было весьма скромно по своим масштабам и весьма ограничено по тематике издаваемых книг; основным способом «публикации» древнерусских литературных памятников вплоть до конца XVII в. (а в какой-то части и в XVIII в.) оставалась их переписка.
Если переписываемый текст не был освящен особым авторитетом, то есть если это не был текст Священного писания, богослужебная книга или хроника, книжник редко оставался просто переписчиком, он, как правило, подходил к переписываемому тексту творчески, в той или иной степени изменяя его. Иногда такие изменения носили весьма ограниченный характер: переписчик заменял отдельные слова, менял их местами, пропускал или добавлял союзы и частицы, исправлял отдельные неясные или испорченные чтения, но чаще всего перед нами — результат более серьезной творческой работы: перерабатывал текст своих источников летописец; создавал новый компилятивный (то есть составленный из разных источников) текст книжник, работавший над хроникой; осуществлялись коренные стилистические переработки житий, в повестях книжники изменяли сюжетные детали, добавляли или опускали реплики персонажей и т. д. В результате, обратившись к любому древнерусскому памятнику, представленному несколькими списками (а иногда десятками и сотнями списков), исследователь, как правило, убеждается, что среди них нет и двух совершенно идентичных по тексту; есть лишь списки, сильно отличающиеся друг от друга, и списки более сходные. Поэтому нам приходится начинать изучение любого произведения с классификации его списков, распределения их по степени сходства, на редакции, виды, группы. Затем исследователь стремится реконструировать историю текста, то есть установить, в какой группе текстов в наилучшей степени отразился первоначальный, авторский текст, как относятся к этой исходной группе другие редакции и виды, чем было обусловлено изменение текста. Совершенно ясно, что мы имеем дело не просто с непроизвольной порчей текста при переписке (такие случаи есть, но не они определяют историю текста произведения), а с совершенно сознательными изменениями текста под пером отдельных книжников, соединявших в одном лице и переписчика, и редактора. Изучение истории текста древнерусских литературных памятников составляет предмет особой научной дисциплины — текстологии[12][12].
Изучая любой древнерусский памятник, исследователь должен собрать и изучить все его сохранившиеся списки. Поэтому исследователь-древник (как часто называют специалистов по древнерусской литературе) самым тесным образом связан с хранилищами рукописей. Там его основное рабочее место, там он разыскивает списки интересующего его произведения, исследует их, классифицирует, готовит памятник к публикации или описывает его содержание, изучает историю текста. Несмотря на все невзгоды, которые претерпела древнерусская книжность в течение многовековой своей истории, несмотря на гибель тысяч рукописей во время войн, пожаров, стихийных бедствий, уничтожения древних фолиантов невежественными владельцами (к сожалению, и такие случаи известны!), несмотря на все эти неблагоприятные факторы, до нас дошло несколько сотен тысяч древнерусских рукописных книг.
Крупнейшими собраниями древнерусских рукописей обладает Государственная библиотека им. В. И. Ленина и Отдел рукописей Государственного исторического музея в Москве, Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и Государственная библиотека Академии наук СССР в Ленинграде, а также другие библиотеки и архивы Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Калинина, Ярославля, Киева и других городов нашей страны.
Каждый год в разные концы страны отправляются экспедиции археографов, которые собирают для государственных хранилищ древнерусские рукописи, спасая их от гибели или забвения (если они хранятся у лиц, не умеющих читать древнерусские тексты, или коллекционеров, хранящих рукописную книгу как ценную диковинку, но не способных и не желающих ее исследовать).
Здесь нельзя не вспомнить о плодотворной деятельности недавно скончавшегося большого энтузиаста и прекрасного организатора археографической работы, доктора филологических наук В. И. Малышева (1911-1976). В результате многолетней экспедиционной работы — поездок за рукописями, в которых принимал участие сам В. И. Малышев, а затем его последователи и ученики, в Институте русской литературы АН СССР в Ленинграде собрано более 7000 рукописей XII-XX вв., которые сейчас интенсивно изучаются специалистами.
Нередко задают вопрос: насколько исчерпаны наши возможности исследования древнерусской литературы? Несмотря на интенсивное изучение древнерусской книжности, особенно активизировавшееся в последние годы, возможности эти еще беспредельны. Каждый год приносит нам не только новые исследования уже известных (хотя бы по названиям) памятников, но и открытия новых, неизвестных еще памятников литературы; среди тысяч рукописей, хранящихся в архивах и библиотеках, многие сотни еще не изучены по составу, не описаны (то есть не указано, какие именно произведения содержит данная рукописная книга). Поэтому новые находки новых памятников и новых списков ценнейших и редчайших памятников древнерусской литературы, будем надеяться, еще впереди.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Литература возникла на Руси одновременно с принятием христианства. Но интенсивность ее развития неоспоримо свидетельствует о том, что и христианизация страны, и появление письменности определялись прежде всего государственными потребностями. Письменность была необходима во всех сферах государственной и общественной жизни, в междукняжеских и международных отношениях, в юридической практике. Появление письменности стимулировало деятельность переводчиков и переписчиков, а главное — создало возможности для появления оригинальной литературы, как обслуживающей нужды и потребности церкви (поучения, торжественные слова, жития), так и сугубо светской (летописи). Однако совершенно естественно, что в сознании древнерусских людей того времени христианизация и возникновение письменности (литературы) рассматривались как единый процесс. В статье 988 г. древнейшей русской летописи — «Повести временных лет» непосредственно за сообщением о принятии христианства говорится, что киевский князь Владимир, «послав, нача поимати у нарочитые чади [у знатных людей] дети, и даяти нача на ученье книжное». В статье 1037 г., характеризуя деятельность сына Владимира — князя Ярослава, летописец отмечал, что он «книгам прилежа, и почитая е [читая их], часто в нощи и в дне. И собра писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо [переводя с греческого языка]. И списаша книгы многы, имиже поучащеся вернии людье наслажаются ученья божественаго». Далее летописец приводит своеобразную похвалу книгам: «Велика бо бываеть полза от ученья книжного: книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью [книги наставляют и учат нас покаянию], мудрость бо обретаем и въздержанье от словес книжных. Се бо суть рекы, напаяюще вселеную, се суть исходища [источники] мудрости; книгам бо есть неищетная глубина». С этими словами летописца перекликается первая статья из одного из старейших древнерусских сборников — «Изборника 1076 года»; в ней утверждается, что, подобно тому как корабль не может быть построен без гвоздей, так и праведником нельзя стать, не читая книг, дается совет читать медленно и вдумчиво: не стараться быстро дочитать до конца главы, но задуматься над прочтенным, трижды перечитать одну и ту же главу, пока не постигнешь ее смысла.
Знакомясь с древнерусскими рукописями XI-XIV вв., устанавливая источники, использованные русскими писателями — летописцами, агиографами (авторами житий), авторами торжественных слов или поучений, мы убеждаемся, что в летописи перед нами не отвлеченные декларации о пользе просвещения; в X и первой половине XI в. на Руси была проделана огромная по своим масштабам работа: была переписана с болгарских оригиналов или переведена с греческого огромная литература. В результате древнерусские книжники уже в течение первых двух веков существования своей письменности познакомились со всеми основными жанрами и основными памятниками византийской литературы.
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!