Роль книги и печатного слова в романе Д. Оруэлла «1984»
Роман Д. Оруэлла «1984» стал широко известен благодаря переводу Голышева, впервые опубликованному в конце 1980-х в «Иностранной литературе». Именно в таком переводе роман чаще всего печатается на русском языке.
Вся литература, которую можно найти в Океании, где происходят действия романа Д. Оруэлла «1984», представляет собой странный синтез всех произведений человечества, разрезанный на строки и слова. Она – рекомбинированный текст предыдущего человечества. При этом даже такой уродливый суррогат книги доступен в основном низшей массе населения и существует для её «отупления». Даже стерильная и синтетическая книга повсюду в Океании заменяется газетой, которая печатается раз в неделю и которую всегда можно просто сжечь, либо признать ошибочной. При всей кажущейся простоте образа книги в антиутопии Д. Оруэлла его разветвленность очевидна. С одной стороны, работа Уинстона Смита, главного героя романа, пришедшего к мысли порочности устройства государства, в котором он живёт, где он только и делает, что деформирует тексты, чтобы правда сегодняшняя была единственной и не была похожа на правду вчерашнюю (таким образом «прошлое не просто меняется, оно меняется непрерывно». Самым непонятным «для него было то, что он никогда не понимал отчётливо, какую цель преследует это грандиозное надувательство» [5]). С другой стороны, Уинстон приходит к решению вести дневниковые записи (делаются они в специальной тетради, которую герой находит в лавке антиквара, как послание мира прежнего миру сегодняшнему), однажды поняв, что несогласие с происходящим может привести не только к животному страху пыток и смерти, но и к формулированию собственных мыслей, которые делают его в собственных глазах сильнее. Почти с момента, когда заведён дневник, начинается и любовная история Джулии и Уинстона – лучшее, что может произойти в обществе, где контролируется всё, и личная жизнь в том числе.
|
|
|
Уже с первых страниц, узнав, кем работает главный герой, читатель осознаёт, как тесно связаны, по мысли Д. Оруэлла, понятия «слово», «прошлое», «собственные мысли», «свобода». И запись в дневнике «Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре» кажется наивной, но из последней части романа становится ясно: если партии, которая стоит над всем всегда, понадобится сказать, что дважды два – пять, то житель Океании, относящийся к партийцам, так и скажет. Уинстон Смит сломлен в финале романа, он возвращается из министерства любви «стерильным» с точки зрения собственного «я», которого теперь у него нет. Попав в ловушку к О’Брайену, секретному агенту с особыми полномочиями, расставляющим сети для неблагонадёжных партийцев, похожих на Уинстона, главный герой держит в руках печатный текст – книгу, написанную для таких, как он, готовых критиковать существующий строй и способ правления Большим Братом. И если в антиутопии О. Хаксли книга выступает как некий недостижимый, навсегда утерянный идеал, то в романе Д. Оруэлла она – настоящая провокация, а слово, которому верит Смит, как прохладной воде родника в жаркий день, настолько теряет свою живительную силу, что сам главный герой, искажающий его постоянно, заглатывает наживку, не понимая, что текст в современном англсоце никогда не может быть просто зеркалом – это всегда кривое зеркало…
|
|
|
Показательна история поэта Ампфорта, с которым Смит встречается в застенке. На вопрос, за что он попал в министерство любви, тот отвечает, что, ВОЗМОЖНО, по причине, о которой он догадался далеко не сразу: готовя КАНОНИЧЕСКОЕ издание стихов Киплинга (Киплинг существует в современном государстве как поэт необходимый партии! Партия нуждается в канонических изданиях!) – это значит, нужно было приспособить произведения поэта под то, что требуется, – поэт пропустил в конце строки слово «молитва», которое рифмовалось со словом «битва». Слово «молитва» запрещено, невозможно, слово «битва» – разрешено, насаждаемо. Требуется биться – молиться не стоит. Именно эту ошибку и допускает осторожный человек Ампфорт, не вместив поэзию Киплинга в систему двоемыслия…
|
|
|
И двоемыслие, которому посвящена большая часть книги-провокации «Теория и практика олигархического коллективизма», базируется на странных принципах – держаться одновременно двух противоположных убеждений. Главное – уверять себя, зная правду, что эта правда не нужна. «Говорить заведомую ложь и одновременно в неё верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, – всё это абсолютно необходимо» [6], – совершенно справедливо объясняет способ существования человека в ангсоце книга. Парадокс в том, что книга написана О’Брайеном и такими, как О’Брайен. Цинизм возведён в абсолют, его невозможно оспорить. Страной правит не Большой Брат, а циники и лжецы, для которых печатное слово и изустное слово – инструменты воздействия. И когда Уинстон осознаёт, что Джулия не права, утверждая, что они не смогут в него, в Смита, влезть, он уже раздавлен и равнодушен.
|
|
|
Но слово в его первозданной красоте всё же существует в романе-антиутопии «1984». Это детские песенки, детский фольклор.
Апельсинчики как мёд,
В колокол Сент-Клемент бьёт.
И звонит Сент-Мартин:
Отдавай мне фартинг!
И Олд-Бейли, ох, сердит.
Возвращай должок! – гудит.
Всё верну с получки! – хнычет
Колокольный звон Шордитча.
Удивительна история песенки, которую знал антиквар, но продолжение которой так и не мог найти Уинстон, обнаруживший те волшебные места, что исчезли с карты Лондона, так как не было давным-давно церквей и колоколов на них: архитектура, как и литература, давно несвободна и подверглась основательной переделке. Узнав от антиквара первые 4 строчки, главный герой хотел найти остальные – их ему сказал именно О Брайен, и это был пропуск в тот справедливый, лишённый лжи мир. Уинстон обманут, но не детской песенкой, а способом манипулирования ею. Являясь по-настоящему живым словом, она становится собственностью партии.
Таким образом, слово письменное (дневник Смита), изустное (детская песенка о колоколах), печатное (книга «Теория и практика олигархического коллективизма») являются частью работы партии, власть которой абсолютна. Когда любое слово становится истиной, которая нужна партии, читателю становится ясно, что лозунг «Правду делаем мы!» уничтожает личность и утверждает «коллективный разум», по сути являющийся разумом плутократии.
Пессимизм, в который погружен читатель, закрывая книгу Оруэлла, запланирован автором. По мысли создателя романа, в том мире, который человечество будет считать со временем единственно возможным, нет места личности. Слово же – единственный способ сохранить в себе индивидуальность. Определённое противоречие между внутренним миром человека, его способностью высказаться и желанием власти сделать его бездумным болванчиком опять-таки при помощи слова делает индивидуум обречённым.
Итоги исследования :
В романах О. Хаксли и Д. Оруэлла слово действительно многофункционально. Самое главное, что символизирует собой оно, – это свобода личная и свобода всеобщая. Человек, отказавшись от печатного слова, отказывается быть свободным, человечество же, которое не смогло отстоять право читать и писать, обречено.
Сами авторы однозначно считают, что запрет/ограничение печатного слова – это один из признаков антиутопии. В представлении Оруэлла свобода слова – это в первую очередь предоставление возможности сказать правду («Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре»). Хаксли имеет на этот счёт схожее мнение, но расширяет понятие свободы слова, то есть, по его мнению, свобода слова – это возможность сказать о ком угодно что угодно, читать, смотреть, писать что угодно, иметь свои взгляды на жизнь и не подвергаться за это порицанию. Воспользоваться этим правом в романе «О дивный новый мир» никто не может, Дикарь же как представитель прежнего – не дивного мира – гибнет от того, что чужд миру новому прежде всего с позиций невозможности существования былых идеалов.
Библиография:
1. Долженко С.Г., Диалог культур в романах Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» и Джорджа Оруэлла «1984» / С.Г. Долженко // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2014. – № 8 (38). – Ч. I. – C. 66- 69.
2. http://lib.ru/INOFANT/HAKSLI/mir.txt
3. http://lib.ru/INOFANT/HAKSLI/mir.txt
4. https://cyberleninka.ru/article/n/shekspirovskiy-intertekst-v-romane-oldosa-haksli-o-divnyy-novyy-mir
5. Оруэлл Д., «1984» и эссе разных лет: Пер. с англ./ Сост. В.С. Муравьёв; предисл. А.М. Зверева; Коммент. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1989. – с. 67.
6. Оруэлл Д., «1984» и эссе разных лет: Пер. с англ./ Сост. В.С. Муравьёв; предисл. А.М. Зверева; Коммент. В.А. Чаликовой. – М.: Прогресс, 1989. – с. 147.
7. https://cyberleninka.ru/article/n/vlast-i-obschestvo-v-romane-oldosa-haksli-o-divnyy-novyy-mir
Приложение
В приложении к исследованию опубликован рассказ «Обычный день», в котором образ книги близок к тому, что предлагает О. Хаксли. В ироничном стиле в рассказе использованы сюжетные и языковые штампы, составляющие довольно часто суть произведений, написанных в жанре научной фантастики. Но образ книги как носителя истины, которой человечество себя лишило в угоду каких-то призрачных целей, – это дань уважения писателю О. Хаксли.
Также опубликована в востребованном сегодня жанре, написанная в пародийном ключе инструкция «Как написать роман Джорджа Оруэла», целью которой было понять, через какие преграды прошёл автор, чтобы донести до читателя свою мысль.
Э. Казакулов
ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ
Зачинался новый день, и красное, тусклое солнце обдавало своими скудными лучами ржавую планету. Где-то недалеко прозвенел колокол, который уныло возвещал о начале рабочего дня.
Цаэран грузно свалился с жесткой кровати, хватая ртом грязный воздух. За окном что-то тяжело хлюпало по лужам. Он начал растирать одно изушибленных мест, коих у него было в избытке, тощей рукой, тихо ругаясь. Утро было настолько обыденным, насколько это только было возможно для него.
Колокол каждый раз возбуждал в разуме то, что Цаэран пытался забыть, и каждый раз столкновение с этим вызывало мучительный приступ боли и судороги. Цаэран закашлялся, пытаясь встать. «Завтра будет лучше», – всегда говорил он себе. Но лучше не было, и он уже не надеялся увидеть хоть что-то хорошее на своём веку, машинально повторяя эту фразу.
А Полис, тем временем, оживал, и под редкими красными лучами раскрывались маленькие цветы, впитывая утреннюю влагу вместе с масляными парами от бесконечных фабрик. Нечто, грузно шедшее по лужам, внезапно упало, и полы квартиры Цаэрана на втором этаже содрогнулись. Небо рассекли реактивные самолёты, нарушая глухую тишину безысходного утра, и Цаэран понял, что пора вставать с пыльного, полуразложившегося паркета.
Зеленоватый, рыхлый концентрат едва-едва набухал в холоднойкоричневой воде, мелким ручейком струившейся из-под ржавого крана. Наконец, пища стала однородной, и теперь её можно было есть. Цаэран трясущимися руками достал из кармана насквозь проржавевшую железную ложку и зачерпнул месиво из питательных веществ.
Несколько минут спустя он уже выходил на пустынную улицу, хлюпая резиновыми сапогами по лужам, в которых отражалось темно-синее небо и алый рассвет. Непонятное существо, упавшее в лужу, оказалось очень толстым мужчиной, который уснул прямо на мокром красном песке.
Цаэран облокотился на ветхую стену дома, пытаясь удержаться на ногах, но рухнул прямо в маленькую лужицу, как и его толстый товарищ по несчастью.
В последнее время ноги не слушались Цаэрана, помощника генерал-литератора. Примерно сто дней назад под ним провалилась гнилая лестница, и Цаэран сломал ногу, после чего ему привязали стальной прут к раздробленной кости. Шли дни и недельные циклы, но кость не срасталась как надо. Врачи говорили, что это из-за того, что в питательном концентрате не хватает чего-то-там, и кости не могут срастись. И сегодня нога мучительно болела и похрустывала.
Цаэран с трудом встал с песка, отряхнулся и поковылял к месту остановки повозок, любуясь неизменно-тусклым небом. Он видел и лучшие времена, и это сложно было не признать. Раньше всем людям Полиса хватало свежей еды и чистой воды, а за городскими стенами простирались бескрайние поля и луга, на которых рос хлеб, и паслась скотина.
Но хорошие времена долго не длятся, и под этим красным, холодным солнцем на землях бывшей Кора’Таэлли разразилась война, по результату которой все окрестности превратились в бесконечную и безжизненную пустыню ржавого песка. Цаэран вздрогнул, вспомнив это. Он там был!
Он считал это закономерностью. За семь миллиардов лет на Парагойе люди много раз уничтожали города и возводили новые, сжигали всю планету дотла и уничтожали друг друга, опускаясь до примитивного строя, после чего планета вновь покрывалась густым слоем сине-зелёной растительности, а люди вновь достигали вершин жестокого прогресса и повторяли всё.
Никто, даже сам генерал-литератор, не мог сказать даже приблизительного количества всех погибших на Парагойе цивилизаций, да никому это и не было нужно. Со временем, однако, войны становились всё менее кровопролитными, катастрофы всё менее масштабными, а прогресс двигался всё медленнее после отката назад. Генерал-литератор, начальник Цаэрана, объяснял, что ресурсов на планете становится всё меньше и меньше с каждым прошедшим миллионом лет, да и люди с каждой войной, с каждым взлётом, с каждым падением, с каждым днём видели всё меньше причин жить, зная, что им не выбраться из этой западни. «Костями усеяна дорога к небесам», – говорил генерал-литератор. Каждый правитель пытался отключить щиты, достигнув космоса, но ни у кого не получалось.
Цаэрана это не печалило, ведь он считал, что копаться в прошлом и лезть к будущему – дело ученых, вроде его начальника, и дело это бесполезное. Да и не мог Цаэран понять, к чему нужно отключать щиты, если во всей видимой вселенной нет ничего кроме этой планеты-тюрьмы.
Повозка с запряжёнными в неё скрипящими механическими лошадьми остановилась у высокого каменного здания с облезлыми стенами, и Цаэран неловко спрыгнул, едва не свалившись на заплёванную мостовую.
Холодные лучи тусклого солнца едва освещали Полис, спешивший на заводы и фабрики. Воздух в эти часы рассвета был таким тяжёлым и густым, что в нём, казалось, можно было захлебнуться.
В высоком здании на полных оборотах крутились старые турбины, закачивавшие воздух в очистительные отсеки. Цаэран тихо поздоровался с дородной вахтёршей и направился к лифту. Нажав на липкую кнопку, он ещё пять минут стоял и переминался с ноги на ногу, ожидая пришествия чудо-машины.
Наконец, лифт открылся и впустил в себя Цаэрана. «Однако, сегодня очень пустынно», – отметил про себя он, садясь на табуретку, заботливо поставленную здесь кем-то в незапамятные времена. Новое объявление, повешенное рядом с панелью управления лифта невербально намекало, ифт может ехать только до сотого этажа, после чего стопорится. Цаэран нажал на нужную ему кнопку, после чего погрузился в созерцание собственного дипломата.
Спустя ещё пять минут лифт плавно остановился, давая Цаэрану выйти. Лампы, освещавшие бесконечные коридоры Министерства Судьбы, нещадно трещали, раздражая Цаэрана и заставляя его ещё быстрее ковылять по потрескавшейся плитке неровных полов.
Ручка двери со скрипом повернулась, впуская помощника генерал-литератора в цитадель знаний. Сам генерал-литератор же, удерживаясь на лестнице, копошился всеми шестью механическими руками в огромном шкафу, достававшем до потолка, периодически доставая и окидывая взглядом древние фолианты и картриджи с информацией.
Он даже не оглянулся на вошедшего Цаэрана, позволив тому тихо присесть на древний деревянный стул и перевести дух. Капли липкого пота с растворенной в них пылью медленно сползали с полумеханического лица генерал-литератора. Сквозь решетку вокс-динамика, заменявшего ему рот, он заметил:
– Тебе не кажется, Цаэран, что воздух сегодня грязнее, чем обычно?
– Признаюсь, кажется, – тяжело дыша ответил помощник, стирая пот со лба, – всю свою жизнь я жил здесь и дышал этой смесью мерзких газов, тухлятины и грязи, но сегодня я словно глотнул ртути, когда просыпался.
– Ночь была тёплая, почти под двадцать градусов. Наверное, генерал-метеоролог сегодня очень удивился, такого не бывало уже много лет. Хочешь умереть, Цаэран?
– Всегда хочу, господин. После битвы у стен моя жизнь перестала иметь смысл, и остались только мучения.
– Ого! Да ты, как-никак, в писатели заделался?
– Упаси Чёрная Королева! Никогда!
– Читал?
– Нет, я не читал…
– Признайся, - коварно начал генерал-литератор, - Брал книги с полок?
С этими словами его туша, похожая на гротескный клубок гнилого мяса, стали и рваного сукна спрыгнула с лестницы, приземлившись на шесть своих стальных конечностей.
– Н-никак нет, господин! Я бы не взял древние реликвии нашего Полиса в свои низменные руки! – со страхом пробормотал Цаэран.
Генерал-литератор обхватил его лицо своими металлическими щупальцами, руками и жвалами.
– Читай на здоровье, Цаэран, читай! Преисполняйся древним знанием, мой драгоценный помощник!
– Э-это не шутка, не ловушка? – в смятении спросил Цаэран, – Вы действительно разрешаете мне брать тут всё, любую книгу, любой фолиант или картридж и… читать?
– Да, я разрешаю. Тем более я прекрасно осведомлён о том, что тыделаешь это, пока я в метре от тебя, за деревянной стенкой восстанавливаю документы.
Цаэрана переполняла не столько радость, сколько тошнота, ведь генерал-литератор теперь фактически дышал ему в нос, и от него разило ржавчиной, дешевым пойлом и гнилью.
– Спасибо, господин! – Цаэран подавил рвотный рефлекс.
Оставшиеся четырнадцать часов рабочего дня прошли очень легко, генерал-литератор как обычно восстанавливал рукописи и картриджи, изредка харкая смесью крови и машинного масла на расписные полы минувшей эпохи, а Цаэран иногда подавал ему инструменты, носил еду и протирал пыль на всех полках огромной библиотеки. В грязные, местами треснувшие окна пару раз заглядывало красное солнце, пробиваясь сквозь густые облака пара и дыма, заволакивавшие небо днём.
Наконец часы пробили половину девятого, лампы погасли, и зазвенели колокола по всему Полису. Цаэран тихо выскочил из библиотеки, прихватив с собой толстую, недавно напечатанную в типографии на сотом этаже книгу с совершенно непонятным ему названием «Библия».
Ненароком однажды зашедший в библиотеку тощий майор-археолог сказал, что эта книга была написана более семи миллиардов лет назад, в первые тысячелетия человека. Генерал-литератор тогда поспешил добавить, что это одна из двух книг предкосмической эпохи, и написана она была никем иным, как демоном Кемма для подпитки людскими душами, пока они молились.
Грохоча, лифт открыл двери, и Цаэран вышел в большое, прохладное фойе, освещенное неоновыми трубками. Вахтёрша ела руками концентрат из ведра, не стесняясь даже проходивших мимо работяг и государственных деятелей.
По лужам возле дома в сумерках бегали тощие дети, играя, судя по всему, в догонялки. Квартира впустила Цаэрана в свой прохладный, но душный полумрак, скрипя полами. У соседей сверху сегодня на пол летела железная посуда, и с потолка квартиры постепенно осыпалась штукатурка, но Цаэран уже не хотел идти к ним и снова выяснять отношения.
Треснувшее стекло впускало редкие лучи закатного тусклого солнца. Щелкнул выключатель, и замерцала пыльная лампа возле деревянной кровати, ударяя по глазам. Цаэран открыл книгу, которой отродясь не видели его соседи.
«В начале сотворил Бог небо и землю».
Э. Казакулов
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 322; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!