Воспоминания о творческом пути

Что вспомнилось

Глава 1.

О сложном

 

Что вспомнилось…

Как это?..

Откуда оно взялось?

Ну, было. Прошло. Кануло. Событие растаяло в прошлом. Но почему-то оно воспроизводится тем, что мы называем мозгом. Как? Комок серого осклизлого вещества испещренного извилинами - это же не фотопленка, которая слепо запечатлевает то, что находится перед ней. Как кусок плоти, накачанный сложным химическим раствором, может что-то помнить? Мы просто так определили для себя, что мозг может вспоминать. И не просто вспоминать, но и воспроизводить прошедшее событие в образах, словах, красках, музыке. Но на самом деле мы не понимаем этой божественной загадки.

Странное это явление – человек. Именно явление, а не существо. Даже сама физическая оболочка настолько сложна и странна, что непонятно, как она может существовать и функционировать в агрессивном окружающем пространстве. А уж о душе и разуме даже и помыслить невозможно. Что ни скажи - всё будет ложью, ибо нет на то ни объяснения, ни инструмента для познания. Ты хочешь понять мысль самой мыслью, и суть ускользает от тебя. Как она рождается – эта мысль? Кто в твоей голове сотворяет побудительное действие, чтобы зародилась мысль и потом двигалась в нужном направлении. Мы обманываем себя, думая, что сами определяем то, о чем думаем. Мы двигаемся по ступенькам образов и знаний, хранящихся в закромах мозга, и принимаем решение, которое нам кажется независимым ни от кого, кроме нас самих. Но ведь кто-то же провел нас дорогой от начала мысли до принятия решения. Чтобы велосипед направился в нужном направлении, велосипедист поворачивает руль. Чтобы самолет взмыл вверх, пилот трогает штурвал. Чтобы камень полетел в нужном направлении, его направляет рука. Чтобы на экране компьютера появилось изображение, человек нажимает на клавишу.

Кто нажимает на клавиши в наших головах? Мы этого не знаем, наивно предполагая, что свободны в своем выборе. Эту свободу мы придумали для себя, чтобы не свихнуться совсем от непонимания сложного явления. Мы любим всё упрощать. И это спасает нас от хаоса, в котором мы живем.

В неволю отданный трудам

Как мал я и ничтожен! –

С тех пор, как предок мой Адам

Из рая был низложен.

Всю жизнь работаю, как вол,

Забыв про осторожность.

Сажусь с бумагою за стол,

Чтоб превозмочь ничтожность.

Постичь все тайны бытия

Пытаюсь безуспешно.

Себя познать пытаюсь я,

И снова - мрак кромешный.

В моих запутанных мозгах

Сидит хитрющий кто-то:

То на меня напустит страх,

То гонит на работу.

Иди туда, иди сюда,

Подумай вот про это…

Обидно мне, что без стыда

Командуют поэтом.

Поймать я мысль хочу за хвост –

Змеёю ускользает.

Я думал, мир, как мячик, прост –

Он в разум не влезает!

Что человек велик – обман.

А мир велик и сложен!

Мне для того лишь разум дан,

Чтоб знать, что я ничтожен.

 

 

Не будем о сложном. Определим для себя, что мир прост и ясен.

 

 

Глава 2.

Центр

 

Всё в мире просто и ясно.

Я живу среди людей, и они для меня - как звезды для центра Вселенной. Я – центр. Всё остальное – вокруг меня. Не для меня, а вокруг меня. Это большая разница. Они вращаются вокруг меня по своим собственным орбитам, руководствуясь своими законами и целями. Я их вижу, ощущаю, иногда вклиниваюсь в их орбиты и становлюсь на какое-то время частью их мира, но всегда возвращаюсь в свой центр.

Сколько орбит я посетил за свою жизнь? Не сосчитать и не вспомнить. Расскажу только то, что вспомнилось.

Память – хитрая штука. Она воспроизводит картины прошлого по какой-то только ей известной системе, и понять эту систему мне не удается.

Есть люди, которые помнят всё. Или почти всё. Спроси их – что было 20 января 1969 года? И они, лишь на секунду задумавшись, говорят, что в это день они были в гостях у своих приятелей по случаю чьего-то дня рождения и пели там песню «Ой цветет калина». И там еще один рыжий гость с необычайно большими ушами ужасно фальшивил.

Я так не могу. Мои воспоминания расплывчаты, неточны и непоследовательны. Они воспроизводят так, как хочется тому, кто нажимает мои клавиши. Но они всегда – в мою пользу. Значит, я их всё-таки корректирую и воспроизвожу их так, как мне бы хотелось. Хотя есть, конечно, и неприятные воспоминания, забыть которые почему-то не получается.

Я читал воспоминания о себе, и они мне не понравились, потому что меня вспоминали так, как хотелось им. Если я буду писать воспоминания о них, им, наверное, тоже это не понравится.

Есть опасение, что я пойду проторенным путем мемуаров, в которых автор – святой и непорочный, а все остальные – так себе, а некоторые – вообще законченные подонки. Быть объективным невозможно. Объективен только Бог. Хотя Он, если верить Писанию, любит нас. А любящий не может быть объективным.

Простите мне мою субъективность. Я постараюсь не злоупотреблять ею.

Писать обо всем, что всплывает в памяти, дело скучное и бездарное, как песня чукчи в дальней дороге - что вижу, то пою.

 

У памяти моей дурные вкусы -

Она всё помнит, что хотел забыть.

У памяти нелепые искусы -

Не будущим, а только прошлым жить.

Она не помнит зим, а только весны.

Ей кажется, что прошлое светлей.

Она понять не хочет - жить мне поздно

По прописям былых учителей...

У памяти дурацкие замашки,

Она опять мне голову кружит -

То в старом доме окна нараспашку...

То голос мой обидою дрожит...

Вокруг меня опять родные лица...

И бабушка крестит двойным перстом...

Она твердит, что стану я молиться -

И жизнь меня помилует потом...

У памяти больное самомненье,

Ей кажется - она всегда права.

А я гоню из сердца вон волненье...

А память безутешна, как вдова...

Она всесильна, словно злая леди.

Её объятья - сладкая тюрьма.

Она богата, я всё так же беден...

Опять мой день к ней канул в закрома...

 

Человек интересен своими делами и творениями. Это еще одно чудо на свете – умение творить то, что до тебя не было. И чудо непостижимое. Человек слышит свист ветра и создает мелодию, видит сочетание красок и творит картину, чувствует в своей душе смятение и пишет стихи. Как это связано с куском плоти и бутылью химического раствора? Можете не отвечать - вопрос риторический.

Я буду писать только о том, что связано с творчеством.

Глава 3. Творчество

 

Как человек творит?

Вот он сел за рояль, внимательно посмотрел на черно-белые поля, поднял палец и легко тронул клавишу. Родился звук. Все остальные звуки уже роятся в голове, их много, они требуют выхода, но там хаос, улей, муравейник. Пальцы начинают гулять по клавиатуре, и звуки, с трудом пробиваясь сквозь шум, гул, звон и путаницу, складываются в стройную мелодию. Вот она звучит сильнее и уверенней, охватывая восторгом душу автора, и тот плачет от счастья, иначе не умея выразить благодарность Всевышнему за это чудо рождения музыки.

И этот восторг, замешанный на слезах счастья, потом непостижимым образом передается другим людям, и те плачут, закованные в коконы модных одежд и бархат кресел, открывая в своих душах прекрасных бабочек, которые летают над цветущим лугом, и благодарят Творца за это счастье.

Но кто же тогда Творец?

Если с большой буквы, тогда Бог.

Если с маленькой – человек.

Но кто же сотворил то чудо, которое потрясло рукоплещущий зал? Творец или творец?

Поверить в то, что полтора килограмма осклизлой плоти способно на такое, нет никаких оснований.

Тогда – Творец!?

А роль маленького творца? Только воспроизвести? Или все-таки угадать Божий замысел и вытащить из хаоса гармонию. Что ему помогает в этом? То, что принято называть талантом? А что это? Божий дар для конкретной личности? Или врожденная животная способность распознавать в окружающей какофонии совершенство? У гепарда врожденная способность быстро бегать. У собаки – чутье. У творческой личности тоже чутье. И еще - неимоверные усилия, чтобы развить это чутье, довести до совершенства. Канатоходцу нужна ежедневная тренировка. Если он не будет ходить каждый день по восемь часов кряду по туго натянутому канату, он упадет на представлении.

Если развил свое чутьё – ты преуспел в выражении воли Бога. 

Присутствие Бога автор чувствует нутром. Если нет этого чувства – нет результата. Ощущения Творца ненавязчиво, едва ощутимо. Когда человек творит, он занят только напряженным процессом расслоения и упорядочения хаоса, и мысль о божественном присутствии не приходит ему в голову. Но когда произведение готово и оно звучит, и трепещет душа в небесном восторге, автор начинает понимать, что он не понимает, как это произошло. Откуда взялись эти звуки, слова, краски?

Можно, конечно, сказать, что твоими устами говорил Бог. Значит, ты – богоизбранный? Ты – рупор Бога? Тогда все должны тебе поклоняться, ибо ты – сверхчеловек. Но кто-то внутри тебя нажимает на клавишу, и рождается мысль: ты – червь.

А если сказать, что Бог здесь ни при чем, а это чудесное творение - твоя личная заслуга? Значит, твой талант, твой успех – это не высший дар, а явление химического процесса, произошедшего в глубине колбы под названием череп? Бррр…

 

…Судьба моя – ночной туман,

В котором не видны пути.

Похож на истину обман,

И страшно одному идти.

Мы от рождения слепы.

Жизнь иллюзорна, будто сон.

Сверкают бельма у толпы,

А из-под ног чуть слышен стон…

В плену условностей живем,

Спешим в угоду суете.

И знает Тот лишь обо всем,

Кто не отрекся на кресте.

 

Ох, как всё сложно.

Глава 4. Вдохновение

 

Все очень просто.

Берешь чистый лист бумаги, ручку и садишься за стол. Всё. Больше ничего не надо.

Ах, да – вдохновение.

Сегодня его нет, поэтому я тупо смотрю на бумагу и начинаю догадываться, что я - чурбан, пень, бездарь, ничего не умеющий и никогда не сумеющий произвести на свет что-либо стоящее.

Вдруг в душе загорается какой-то крохотный светлячок, от которого теплеет в груди. Что-то неясное, но волнующее шевелится в мозгу, и ты пытаешься взять это существо за кончик хвоста и вытащить наружу. В душе зарождается некое томление, потом появляются обрывки образов и слов, за которые ты хватаешься, как за соломинку, и вот уже появляется первая строчка, гладкая певучая, и затылок покалывают мурашки, кожа на голове съеживается, сдавливая череп, восторг еще не пришел, а ты уже весь охвачен морозным ощущением радости, неземной и беспричинной. Хватаешь горсть других слов, первых попавшихся под руку и бросаешь их на эту строчку, словно ворох хвороста на загоревшуюся веточку. Но огонь сразу же начинает гаснуть. Стой, погоди, не затухай! Поспешно разгребаешь кучу веток и подкладываешь под робкий огонек пучок сухой травы. Ага! Огонек перекинулся на нее и стал смелеть, жадно облизывая желтыми драконьими язычками все, что лежит рядом, в надеже зацепиться за что-нибудь стоящее. Ты робко двигаешь тоненькие веточки и бережным дыханием помогаешь огоньку укрепиться. И вот уже языки пламени резво стремятся ввысь, радуясь свободе и собственной силе. Тепло от костерка греет тебе руки и лицо. Теперь только успевай подкладывать более толстые сучья, чтобы костер получился большим, ярким, греющим не только автора, но и всех, кто заглянет на огонек для согрева своей души. Как Иерусалимский самовозгорающийся огонь, творение появляется из ничего и передается из рук в руки, согревая озябшие сердца.

 

Как будто искры на ветру,

Мелькают судьбы человечьи...

Но я случайное сотру -

Тоской души не искалечу.

И буду верить, что костёр,

Где я родился искрой малой, -

Не смыслу здравому укор,

Но - смысл Галактики усталой.

Она, в скитаньях одряхлев,

Наверно, ждёт и не дождётся,

Когда, окрепнув, осмелев,

Огонь других миров коснется.

И я надежду берегу,

Что прежде, чем в ночи погаснуть,

Я душу чью-нибудь зажгу,

А не растаю понапрасну.

Но есть странный вопрос – зачем это нужно тебе и другим?

 

Глава 5.

Зачем?

 

Зачем это мне?

Кто-то говорит – гордыня. Желание показать, что ты лучше всех. Желание понравиться. Что ж - человеку свойственно соперничество. Не чуждо ему и тщеславие. В основе этого инстинкт продолжения рода. Только сильные и первые в животном мире имеют право на продолжение рода. Но это слишком просто.

Человек – общественное животное. Ему нужно общение.

Мне всегда хочется поделиться радостью и иными эмоциями с другими людьми. Радость в одиночку – не для меня. Я люблю смотреть фильмы и пьесы с кем-то. Тогда и ярче, и веселее, и душевнее. Если я что-то узнал, увидел, придумал, я делюсь с другими. И радуюсь с ними вдвойне.

И еще я умею  сопереживать.

Бросаю щит, бросаю меч

Дежурных жестов и улыбок…

Себя от жизни не сберечь.

И не сберечься от ошибок.

Вдыхаю дым чужих забот,

Хоть говорят – во вред куренье.

И, морщась, обжигаю рот

Глотками лжи, что во спасенье.

А день прекрасен и суров!

Я встречи жду всегда с любовью.

А день заполнен до краёв

Чужой невыплаканной болью.

Я понимаю, что не взять

Всю эту боль к себе на плечи.

Я понимаю, что нельзя.

Но мне от этого не легче.

День догорит, за лес уйдя.

Я ночи выплачу обиду.

Утрусь я рукавом дождя.

А утром снова к людям выйду.

 

Зачем это другим?

Новое привлекает, волнует, будоражит воображение. Познание нового – источник радости для человека. И я придумываю новое, предлагаю его другим – пусть порадуются со мной. Главное сочинять что-то действительно новое. Повторы, банальности скучны и, они вызывают не радость познания, а раздражение.

Проблема в том, чтобы не скатиться в банальность. Здесь помогает только чутье, выработанное годами работы со словом. Хотя не время определяет уровень этого чутья. Есть литераторы, всю жизнь пишущие банальности. Имя им – графоманы. Тогда что помогает отделять семена от плевел? Нечто таинственное и неосознаваемое, что люди и называют чутьем, интуицией. Значит, чутье заложено с рождения, как нюх у собаки.

Помимо чутья нужно еще что-то?

Предполагаю, что степень внутренней мятежности души, ее неуспокоенности, желания выйти за пределы рамок скучного, однообразного, нудного бытия. Отсюда же – любовь к революциям, реформам, переменам.

 Творчество – это твоя внутренняя революция, которая всегда с тобой.

Когда появляется потребность в революции?

Наверное, когда подросток выходит из лона уютной семьи и попадает в огромный, незнакомый, полный соблазнов и возможностей мир. Человек начинает ощущать себя не частью семьи, а частью мира. И он хочет приспособить этот мир под себя. А так как тот упруг и независим, велик и неподъемен, человек изобретает в своей душе виртуальный мир и руководит им. Так зарождается творчество.

 

 

Глава 6.

Зависть

 

Способов вершить свою внутреннюю революцию много. Я выбрал литературу.

Почему? 

Я вырос в семье, где книга была   обычным и желанным явлением. Мой отец работал в редакции сельской газеты, писал статьи, фельетоны, рассказы, стихи. Пример отца? Может быть. Хотя вряд ли. Для своенравного ребенка (каким я рос) чужие примеры – не эталон для подражания. Я делал многое вопреки, а не благодаря. Заслуга отца в том, что он приучил меня к книге. Волшебный, огромный, таинственный, удивительный мир, открывшийся мне в книгах, так сильно контрастировал с серой, скучноватой, проблемной, а иногда и злой действительностью, что именно он стал для меня реальностью. И было бы странным, если бы я не попробовал свои силы в литературном творчестве.

Наверное, толчком к тому, чтобы я взялся за перо, послужила зависть. Чувство не из порядочных, но в данном случае позитивное. Зависть к писателям, умеющим творить загадочные и интересные миры, заставила меня попробовать свои силы. Сначала в стихах.

Первым кумиром для меня стал Маяковский.

Конечно же, я с самого раннего детства знал наизусть и любил стихи Пушкина, Михалкова, Маршака, Барто, Чуковского. Но они ассоциировались во мне не с поэзией, а с детской сказкой и самим детством.

А настоящая поэзия в меня вошла именно с Маяковским.

И опять-таки из-за негативной черты характера. Упрямство – вот что обратило мой взор к поэзии бунтаря, новатора и революционера.

 Отец и мать учились в вечерней школе, чтобы получить дипломы о среднем образовании – это им требовалось для работы. Однажды я услышал их разговор о стихах Маяковского. Высказывались он резко и нелицеприятно. Им, выходцам из деревни, по душе были напевные строки Есенина, страдальные стихи Некрасова и вольные и чувственные тексты русских песен. А Маяковский был груб, резок, прямолинеен и в то же время сложен. Ему было не место среди классиков.

И поэтому я взял сборник Маяковского и стал читать.

Он ошеломил меня своей обнаженностью души, неприятием мещанства и обывательщины, умением рушить привычные серые рамки бытия. Душа моя, затаившаяся в подростковом теле (было мне лет 14) жаждала чистоты, любви, справедливости, самоотверженности и, конечно же, мятежа и революции, о которых я без меры начитался в книгах.

Маяковский ненавидел сытых и самодовольных:

«Вам, любящим баб да блюда, Проживающим жизнь в угоду!..»

 Ну и так далее по тексту. Неприличное слово, органично вплетенное в стих, еще больше подхлестывало мое уважение и восхищение смелым автором.

«Лошадь, не надо… Лошадь, послушайте! Чего вы думаете, что вы их плоше? Все мы немножко лошади. Каждый из нас по-своему лошадь».

Пронзительно и правдиво, смело и нежно, нестандартно и поэтично…

«Пустота. Летите, в звезды врезываясь. Ни тебе аванса, ни пивной… Трезвость».

Боль и отчаяние, любовь к другому человеку и сострадание и в то же время сожаление и назидание. Но назидание тонкое, на подсознательном уровне, не прямолинейный морализм и не ухмылка свысока.

А любовь?

«Дым табачный воздух выел. Комната – глава в крученыховском аде. Вспомни – за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил. Сегодня сидишь вот, сердце в железе…»

И перехватывает дыхание, и першит в горле, и твоя первая любовь вспыхивает в сердце жгучим огнем, и наворачивается непрошенная, но не постыдная слеза.

И не случайно: первые пробы – под Маяковского.

 

Хлещет дождь.

Час.

Два.

Три.

Вечность.

Наотмашь

по зареванным лицам домов…

Апрель беспечный

стал сер и суров.

Грачи раздирают

                  беззвучный рот.

Ручей-горлан

и тот не орет.

Милая!

Не надо!

Скажи им.

Ну что же они молчат?!

Разреши…

Они будут рады.

Разреши им…

Покричать.

 

Коряво, вторично, скверно, неубедительно. Слова оказались непослушными, будто упрямые ослы из сказок. Рифмы прятались в огромной куче мусора, из которой извлечь их было невозможно. Ритм все время сбивался, как шаг у хромой коровы.

Нет. Невозможно. Не дотянуться. Не высказать. Не выразить.

Но потом помогли частушки. Озорные и неприличные, веселые и разбитные, складные и простые.

«Я люблю ходить на пруд – Там лягушки прыгают. Я люблю, как девки пляшут, – У них титьки дрыгают».

 А ну-ка, если и я так? Деревенские корни помогли. Стали складываться куплетики. А потом и первые стихи.

Так потихоньку набиралась первая тетрадочка стихотворных опытов. А потом – студенчество, с бескрайним и порой бесшабашным разгулом молодых чувств и страстей. Как же без стихов? Накапливался опыт, вырабатывалось чутье. Да и учеба помогала – познание русского языка и всемирной литературы обогащало, давало уверенность в силах.

Первые публикации в сельских газетах моих далеких от совершенства виршей возносили меня на уровень седьмого неба, где я пребывал в эйфории творческого блаженства.

 

Три карапуза

песок мутузят.

Всё – как у взрослых.

Не «понарошке».

Песочный домик.

И в нём окошки.

Живые люди.

Живые «коняшки».

Да где же вы видите

деревяшки?!

Смешной нам кажется –

при наших-то знаниях! –

весёлая эта

карапузья компания.

Но с завистью смотрят

На них прохожие.

И мне почему-то

завистно тоже.

…Ведь пылкий Ромео

для троицы этой

ещё не влюбился

в свою Джульетту.

Неужели это моим строки сейчас читают десятки людей и радуются вместе со мной моими поэтическими открытиями? Ах, какой я молодец! Какой я талантливый, какой умный! Вы видите? Вот я какой!

Однажды мне попалось интересное суждение об учителе (а я по окончании института готовился стать именно им). Молодой учитель, только что пришедший в школу, на протяжении нескольких лет доказывает ученикам, что он чего-то знает. Потом на него обрушивается понимание, что он знает очень мало, и он начинает учиться вместе с учениками. И только через пару десятков лет он начинает учить сам.

В поэзии тоже так. Прошло немало лет, прежде чем я понял, что в творчестве главное – взволновать другого человека, а не показать собственную значимость, умение и талантливость.

Нет мостика между твоей душой и сердцем слушателя или читателя – труд твой пошел впустую, время и силы потрачены зря. Тема, поднятая тобой, и форма подачи ее не зажгли в чужих глазах неподдельный интерес – значит, ты неправильно понял божественное откровение или недостаточно трудился.

Проанализируй, пойми, в чем ошибка. И начинай все сначала.

Именно так – каждый раз все сначала.

Как будто не было удач и откровений, чужих слез умиления и радостных улыбок на губах слушающих тебя людей.

Иногда кажется, что ты до этого момента не писал ничего – даже школьных сочинений.

Ужас и тоска. Столько лет потрачено на тяжкие труды – и все опять сначала. В год получалось пять-шесть стихов. А мечталось о настоящей книге. Где она? Не дождешься. Такими темпами разве напишешь? На душе - мрак, белый лист бумаги бесит, в голове ни одного образа…

 

Вдруг.

За горло.

Хваткой.

Мёртво.

Вздох-

       умерший

в горле

крик.

Стали

сталью

прутьев

рёбра.

Мысли?!

Чувства?!

Всё.

Тупик.

Но вот ты что-то увидел, и тебя поразило это, ты восхитился, удивился или разгневался, а потом воплотил свое удивление, свое восхищение или свой гнев в изящный и нестандартный образ, и сразу стало ясно – вот оно! И загорелись теплом глаза людей, заискрилась в них радость соприкосновения с прекрасным.

Образ! Он творит чудеса.

 

 

Глава 7.

Образ

 

Образ. Что это?

Попытка высказать одно понятие через другое?

Зачем?

В саду покраснела рябина.

Интересно?

Нет, конечно, – банально.

В саду горит костер рябины красной…

Ух, ты! Здорово!

Да еще: Но никого не сможет он согреть.

И тоска нутряная выползает из глубины души, слезы наворачиваются, и мысли о бренности, о тщетности суеты житейской, приходят на ум. И хочется все бросить и скорее выбежать в тот сад, чтобы восхититься вместе с поэтом увиденной красотой и почувствовать то, что почувствовал он – творец, понявший подсказку Творца.

А ведь никакой другой полезной информации, кроме той, что была в первом предложении, в этих строках нет.

Поймай образ – и мир у твоих ног.

В первый раз мне это дал понять отец, когда я прочитал ему свои строки: «И тихо-тихо плакал вечер, Как будто в знак созвучья душ».

Но образы не давались долго.

Да и всегда ли они являются непременным атрибутом успеха?

Я вас любил так искреннее, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим.

Ну, где же тут образ?

Простота и естественность стиха - как дыхание. И удивительная пронзительность как выразитель огромной широты души любящего человека.

Да тот же Маяковский:

Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!

Где уж тут образы?

А тут еще мне попался томик нашего горьковского (нижегородского) поэта Александра Люкина. Меня поразила простота его стихов, проникновенность и теплота в отношении к обычному человеку, в изображении быта и его поэтизировании. Поэзией становилось непоэтическое:

Висит объявленье: не надо сорить – У нас уборщица старенькая.

Или:

Нарушая все законы, Напрямик, а не в обход. Сквозь забор, через газоны Тропка ринулась в завод.

Или еще:

Ругайте – не боюсь. Пугайте – не сдаюсь. Но гладить по плечу! – Не надо. Не хочу.

После запутанных и сложных Батюшкова и Жуковского, Боратынского и Блока, Ахматовой и Пастернака стихи моего современника – как откровение, прорыв в другое поэтическое пространство. Люкин на всю жизнь остался моим поэтическим кумиром.

И я не удержался от подражания. Стал писать коротко и по теме. И обязательно с ударной концовкой. Чтобы весь смысл, весь накал – в конце.

Например:

 

Рядом со мной – пожилая женщина.

Взгляд ее в землю задумчиво врос.

Держит в руках – дороже жемчуга! –

Под целлофаном букетик мимоз.

Вид у цветов немножко неправдашный,

Странно и чудно – цветы! и зима!

Мать. Жена. Да, наверно, и бабушка.

-Видно, подарок?

-Да нет… Сама.

Тихое слово царапнуло за душу!

…Всхлипнув дверями, автобус увёз

Мать, жену, да, наверно, и бабушку.

И чужую тоску.

И букетик мимоз.

 

Поначалу прокатило. Людям нравилось, и я это видел. И стали печатать. Особенно часто стихотворение «Старая собака»:

«Ушли и силы, и порода.

Хозяин пса моложе взял.

А ту отвел за огороды,

К ольхе верёвкой привязал,

Поднял ружьё - и ахнул выстрел.

Собака ткнулась носом в ночь.

Землей присыпал, руки вытер

И зашагал поспешно прочь.

Стара была. Так что в ней толку?

 Сама бы мучилась потом…

Два пацана, как два кутёнка,

Скулили тихо за кустом».

 

Потом я попался в капкан схемы и никак из нее выбраться не мог. Каждый стих был подчинен заключительному аккорду. Музыка из основного стиха ушла. Образ стал необязателен. Зарифмованные строки о чем-то повествовали, не волнуя и не удивляя. Схема съела поэзию.

Хотя, конечно, схема помогает писать.

Как пример - процесс написания стихотворения «В святцах – Тихон!».

Прочитал в календаре информацию: «На Тихона все птицы в лесу замолкают». Это где-то в начале июля.

Появляется первая строчка: «Замолкли птицы. В святцах – Тихон». За ней леплю строку, которая чуть усиливает смысл: «Молчит зеленая стена».

Ищу рифмы: «Тихон – лихо. Стена – тишина». Методом подбора дописываю строфу: «Лились недавно песни лихо, И вдруг – такая тишина!» Вся строфа по сути одна голая информация. Минимум украшений, практически констатация факта. Что дальше? Не спросить ли – а куда все делось? Что произошло-то?

«Где комплиментов водопады? Где блеск сравнений и похвал? Где виртуозные рулады? Кто этот лес заколдовал?»

Теперь логично дать ответ:

«У птиц семейные заботы: Гнездо… голодные птенцы… Свирель – в углу… забыты ноты… Теперь уж матери… отцы…»

И всё? Куда выруливать? Переведем всё на человека.

«Вот так и мы – уже забыли О песнях искренних любви».

Дальше просятся на ум простые рифмы, которые подтягивают две новых строки:

«Такими пламенными были! Так свято клялись на крови!»

Пора закругляться:

«Увы, увы, - прошла шумиха, Любовных бурь пора ушла…. Мы замолчали… В святцах – Тихон. Дела, вы знаете ль… дела…»

Ну, слава Богу, вырулил. Схема помогла. Она становится навыком, который позволяет реализовывать мысли, облекать в слова чувства и впечатления от жизни. Но, если схему использовать без ярких образов, творчество заканчивается и начинается ремесло.

Много лет понадобилось, чтобы понять это. И радуется душа, когда  рождаются строчки: «И мотылек, сложив ладони, пронзает шпагою цветок!».

Вообще по ходу работы со стихами вырабатывал себе некоторые правила. Вот, что вспомнилось: «Пиши по заданной теме много, пока не выдохнешься. Потом сокращай. Вычеркивай все, без чего стих может обойтись. Если в строфе жалко хорошего образа, впихни его в другую. Не идет рифма - поменяй предыдущую строчку. Не меняется строчка, меняй всю строфу. Не идет смысл – накидай рифм, пока не выдохнешься, одна из них подскажет, куда идти дальше». Ну и так далее. Помогало.

И еще. Как написалось – это не стихотворение. Его обязательно потом нужно обрабатывать, шлифовать. Маяковский учил, что надо «делать стихи». Грубовато, но верно.

Глава 8.

Публикации

Прорыв в публикациях произошел в конце семидесятых. Я жил тогда уже в Сарове (Арзамасе-16). Меня, как молодого офицера-запасника (младший лейтенант, только что вернувшийся со срочной службы в армии), отправили на военные сборы в Дзержинск. Там таких, как я, «партизан» было не менее ста человек. Жили в спортивном зале. На соседней кровати оказался ответственный редактор дивеевской газеты «Ударник» Александр Карпушов. Разговорились, я показал несколько стихов. Ему понравилось, обещал напечатать. Так завязалась наша дружба. Я присылал ему то, что было к тому времени написано (после жесткого отбора, конечно). Он печатал. Так что дорогу в поэтическую жизнь мне дала именно эта газета. Осмелел. Стал рассылать рукописи по всем журналам Советского Союза. Там меня приняли более холодно. Накопилась огромная кипа стандартных (исполненных типографским способом) ответов, что мои творения не дотягивают до уровня журнала.

Как писал Александр Люкин:

«Посылал их в Москву за славою - Возвращались с позором они».

Удача ждала только в родном городе Горьком. Там в молодежной газете «Ленинская смена» напечатали стихотворение «Утро городского человека».

Забытый запах…

Знакомый запах…

Тревожный запах

остановил…

И мир качнулся,

померк внезапно

И вдруг видением

ошеломил -

Легко и сильно,

легко и просто -

Размах и выдох,

и вновь размах! –

Идут под солнцем,

идут по росам,

Идут чредою

косцы в лугах.

Дымят рубахи

на мокрых спинах –

Не жалко силы,

трудов не жаль!

Размах и выдох!

Размах и выдох!

Звенит на взлете

тугая сталь.

Как в давнем веке,

в другой эпохе

И в наше время,

и дальше пусть

В едином взмахе,

в едином вдохе,

В едином ритме

шагает Русь.

А рядом – детство.

Мое и чье-то…

Вы узнаёте? –

Не вы ли там?!

Луга – без края!

Цветы – без счёта!

И синепады

в лица нам.

Не в этих стенах,

не в этих залах –

Вся жизнь

оттуда началась.

И запах сена,

тот сладкий запах –

Источник силы

сегодня в нас.

Размах и выдох!

Размах и выдох!

Звенит стальное

полотно.

Я столько неба

давно не видел!

Я столько солнца

не пил давно!

…Я убегаю.

Я очень занят.

Минуты лишней,

секунды нет…

Забытый запах,

знакомый запах,

Тревожный запах

струится вслед…

 

 Мне присудили за него третью премию в областном литературном конкурсе имени Б. Корнилова. Даже денег дали! Это уже восьмидесятые годы. Тогда же напечатали стихотворение «Старая собака» в горьковском альманахе «Современники». Счастлив безмерно!

Судьба подбросила еще один приятный сюрприз.

Горком партии и отдел культуры исполкома Сарова (Аразамас-16) устроили нам на базе отдыха «Дубки» литературный семинар с участием московского поэта Николая Константиновича Старшинова. Мы про него не знали тогда ничего. А он оказался таким замечательным, родным, доступным, обаятельным, талантливым и умным, что мы в него влюбились с первого взгляда. Мы – это члены литературного объединения «Радуга», в которое я тогда входил.

Николай Старшинов был не только замечательный поэт, но еще и внимательный, чуткий, талантливый педагог, воспитавший, вырастивший и поднявший на крыло десятки, а то и сотни литературных объединений страны. 

Он знал на память тысячи стихов и, что самое удивительное, даже самодеятельных никому незнакомых поэтов. А уж сколько он читал русских частушек! Задорных, озорных, смешных и заманчиво неприличных.

«За окном фигня летала серебристого металла. Много стало в наши дни неопознанной фигни», или «Я ходил в концертный зал, слушал там Бетховена. Сколько время потерял: ну, блин, и хреновина!»

Но главное – он прочитал наши стихи и дал положительную оценку! Для нас это было как присуждение Государственной премии!

Он говорил, что научить писать стихи нельзя. Но можно научить, как нельзя писать стихи. И он учил.

Он говорил о важности точной рифмы, нежелательном слиянии стоящих рядом слов, учил слушать собственный текст, вдумываться в смысл того, что пишешь. Приводил много смешных примеров, как не надо писать.

«Елочки зеленые, лес голубой. Ты меня ищешь, А я под тобой», или «Широка, как Ока…» (какака). И так далее. Сыпал пародиями на известных поэтов. «Михаил Александрович Шолохов для широкой публики труден. И поэтому пишет для олухов Михаил Александрович Дудин». Рассказывал десятки забавных историй из жизни известных советских поэтов и писателей, с которыми был знаком: Чуковский, Маршак, Олеша, Костров, Друнина (его бывшая жена)…

А потом наш учитель и кумир напечатал стихи членов литературного объединения «Радуга»  в московском всесоюзном альманахе «Поэзия» (№ 48 за 1987 год, тираж 50 тысяч экземпляров), главным редактором которого являлся. Это был первый выход на всесоюзные просторы родной литературы.

У меня там было напечатано два стихотворения. Вот одно из них.

 

Сегодня все белым бело!

Пушистым снегом замело

Вчерашний мрак,

Вчерашний след,

Вчерашний сор вчерашних бед,

Углы и резкости границ,

Вчерашний взгляд вчерашних лиц,

Приметы злости на губах,

Вчерашних дум вчерашний страх,

Вчерашний пепел от обид…

Вчерашний день под снегом спит.

Все белым снегом замело.

И на душе белым бело!

 

Меня делегировали от «Радуги» решать организационные вопросы по публикации. Я наезжал в Москву в издательство «Молодая гвардия», к которому относился альманах «Поэзия». В  одно из таких посещений по совету Николая Константиновича я зашел на другой этаж, где отдал свои стихи во всесоюзный альманах «Истоки» (тираж 50 тысяч экземпляров). И забыл на пару лет. Один из моих читателей однажды сказал, что купил альманах с моими стихами. Я побежал в книжный магазин. Скупил все экземпляры, что были в наличии. Радость свою сдерживал. Но давалось это с трудом. В альманахе было напечатано четыре стихотворения. Заканчивалась подборка стихотворением «Ностальгическое».

 

Рубаху белую надену,

Махну ладонью по вихрам

И в лес на весь погожий день я

Уйду, как верующий в храм.

Пройду по лесу втихомолку…

Вокруг – родные и друзья!..

 Живет там старенькая ёлка -

Как будто бабушка моя.

Та все поймет…

И смеха ради

Не спросит - что, мол, в тупике?

И понимающе погладит

Шершавой лапой по щеке.

Мы – верные рабы прогресса,

Хоть иногда его клянём.

Мы навсегда ушли из леса,

Но навсегда остались в нем.

 

С помощью Старшинова удалось выйти на общесоюзный журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент» (тираж 61 тысяча экземпляров). И опять – коллективная подборка. У меня - три коротеньких стихотворения.

Первое из них - «Привык».

 

Привык к друзьям.

Привык к жене.

Привык я к чаю поутру.

Привык я к солнцу и луне.

Привык к тому, что я умру.

Привык к тому, что не реву,

Упав с размаху на бегу…

Но вот к тому, что я ЖИВУ,

Никак привыкнуть не могу.

 

И еще Старшинов помог нам, поэтам из закрытого и сильно засекреченного города Арзамас-16,  издать первый настоящий коллективный сборник в Волго-Вятском книжном издательстве. Сборник назывался «Общая тетрадь». У меня - аж девять стихов. Чаще всего звучащее на поэтических вечерах – «ГУМ» (для нынешнего поколения разъясняю – Государственный универсальный магазин на Красной площади, самый главный магазин страны, куда съезжались за дефицитом со всех городов и весей СССР).

 

Лица… лица… лица… лица…

Что-то странное творится

С нами.

Кто последний?

Я – за вами.

Где стоят - и мы туда.

Не досталось?

Не беда.

Встанем снова

За обновой:

За чулками,

За духами,

За штанами,

За коврами…

Кто последний?

Я – за вами.

Было ваше, стало наше.

Машут… машут… машут… машут…

Машут радостно платками,

Башмаками, пузырьками,

Кошельками, кулаками…

Кто последний?

Я – за вами.

Ходит-бродит взад-вперёд

Ошарашенный народ.

Шевелит народ губами

Языками и ушами…

-Я – дурак? Дурак вы сами!

Кто последний?

Я – за вами.

Я брожу, как весь народ.

Вдруг случайно повезёт

В этом бурном море страсти:

-Вы за чем?

-Да вот - за счастьем.

Встану в хвост я

Со словами:

-Кто последний? Я – за вами.

 

Эта невзрачная «тетрадочка» стала для нас великим событием. Неужели нас увидели и признали? Мы – настоящие!

Дальше пробивались, кто как мог.

В те времена напечататься непрофессионалам было практически невозможно. Старшинов совершил подвиг, вытащив нас из небытия. Например, в план Волго-Вятского издательства разрешалось ставить только пять поэтических книг в год. Каждому члену Союза писателей разрешалось раз в пять лет издать свою книгу. А членов Союза в Горьковской области было не менее пятидесяти. И большинство из них – поэты. То есть даже профессионалам не хватало возможностей для издания. А про нас самодеятельных бумагомарак и говорить не стоило. Издать книгу самому в то время тоже не дозволялось. Любое издание должно было быть одобрено Главлитом. А он одобрял только то, что предоставляли государственные издательства. Замкнутый круг. Глухая и глубокая яма, из которой не было пути наверх.

Однажды забрезжила надежда пробиться еще раз в Волго-Вятское издательство. Нас (меня и поэтэссу  А.Суслову) пригласили на областной семинар, пообещав, что по итогам его будут изданы персональные книжечки в составе книги-кассеты (четыре тоненьких сборничка, объединенных суперобложкой). Эта крохотная книжечка давала возможность для вступления в Союз писателей. Книга-кассета – это хитрость, чтобы обмануть начальство издательства – в плане стояло только одно название поэтического сборника (поэтому кассета не выбирала годового лимита поэтических книг). Стихи наши прошли предварительный отбор, были одобрены мэтрами от поэзии. Претендентов на четыре места было пять – в любом случае один из нас мог получить выигрышный билет. Не получили. Слишком много оказалось своих да наших в горьковской писательской организации. Вошли в кассету: дочь директора издательства, заслуженный ветеран, давно ожидавший очереди, три представителя горьковских литературных объединений, руководителями которых были члены судейской коллегии, и к ним затесался один поэт из Урени, имевший рекомендацию из Москвы. Вместо четырех – шесть книжечек. У уренского поэта получилось меньше одного печатного листа, что лишала его права подавать заявление в Союз писателей. Кстати, второе место (после кассеты) в лимите за тот год выбрал зять директора издательства, издав свой сборничек. Как нам говорил Старшинов, подобный подход к публикациям процветал и в Москве. Полное разочарование.

Но в конце восьмидесятых после апрельской бескровной горбачевской революции подули ветры перемен. В нашем городе обязанности Главлита исполнял Первый отдел Объекта. Я к тому времени возглавлял Первый отдел исполкома. Удалось договориться с коллегами, и в типографии Объекта мне напечатали первый сборник, который я назвал по стихотворению, получившему премию имени Б.Корнилова, – «Утро городского человека». Деньги на издание мне дал Фонд молодежной инициативы, созданный группой энергичных и, как сейчас модно называть, креативных комсомольцев.

Книгу я продавал, выходя в школы и трудовые коллективы. Случалось до тридцати  выступлений в год. Деньги я вернул Фонду до копеечки. Это была моя личная победа. Прежде всего - над самим собой. Я одолел свою лень, неумелость, косноязычие. Я дошел до читателя, увидел загоравшиеся восторгом и вниманием глаза, улыбки и слезы… Это для меня было самое главное. Именно тогда понял, что цель - эмоции людей. Каждый в своем сердце хранит целый мир воспоминаний, чувств, мыслей, желаний. И если ты своим поэтическим словом всколыхнул в чужой душе этот рой, тогда трудился не зря.

Но это не значит, что после первой книги все стало легче.

Каждый раз всё заново. Не писал месяц – всё забыл. Не писал полгода - начинай с нуля.

Знаменитый композитор Антон Рубинштейн говорил: «Если я не играю один день, я это замечаю сам. Если я не играю несколько дней – это замечают мои друзья. Если я не играю неделю - это замечает публика». Цитирую по памяти. Мог немного переврать. Но суть именно такова. Творчеством надо заниматься постоянно.

Это у меня пришло, только когда я всерьез занялся прозой.

 

 

Глава 9.

Проза

Прозу писал всегда.

 Вру. Школьные сочинения писать не любил. А вот всякую ироническую чушь нес постоянно. Помню первый студенческий опыт (еще из строительного института – был такой зигзаг в моей биографии). Слушателям не понравилось. Расстроился. Продолжил в педагогическом институте. Там писали многие, выделывались друг перед другом. И не только на литературном факультете. Каждый считал себя лучшим.

Я однажды опубликовал рассказик в газете (по-моему, в вадском «Восходе). Даже сильно сокращенный получился несмешным. А я старался рассмешить. Трудное это, оказывается, дело. С тех пор предпринимал много попыток. И все были безуспешны. По кислым вежливым физиономиям видел – не получалось.

Пописывал стихи. И всё мечтал написать главную книгу своей жизни. У Ильфа и Петрова – «12 стульев», у Марка Твена – «Том Сойер», у Толстого – «Война и мир», у Горького – «Мать». Ну и так далее. Понимал, что стихами ничего не смогу высказать. Надо учиться прозе. Как? Стал читать Чехова - внимательно, скрупулезно, пытаясь понять секреты. Учился у О.Генри. Пробовал подражать Джерому. Результат – скучно, убого, несмешно. Почему?

Первый раз почувствовал интерес слушателей, когда в 1990 году написал три политических миниатюры на злобу горбачевской перестроечной действительности.

Первый была сатирическая сказка «Про Змея».

 

У Змея было три головы. Одна голова все время говорила. Другая голова все время думала. Последняя голова все время возражала. В общем, кошмар какой-то. Дело-то ведь не делается. Тут кто-то сказал: "Это третья голова виновата - она все время возражает". Тогда позвали Ивана-дурака с мечом-кладенцом и попросили его ликвидировать возражение. Иван-дурак третью голову одним махом ликвидировал. А дело все равно стоит. Тогда кто-то говорит: "А-а-а, так это же вторая голова мешается - она все время думает и ничего не делает". Иван-дурак и вторую голову оттяпал. А первая голова все говорит и говорит, говорит и говорит, говорит и говорит... И остановиться боится. Потому что Ивану-дураку может померещиться, что она думает. Или возражает. Так и живем. Голова говорит, дело стоит, а Иван-дурак кладенцом машет.

Смеялись. От радости захолонуло сердце. Вот оно! Это как езда на велосипеде. Пока не почувствуешь равновесие, не проедешь ни метра.

Стал осторожно разрабатывать поле. И сам почувствовал – есть контакт! Охотно печатали в городских газетах и в Дивееве. Ну, думаю, наконец-то! Осмелился даже послать во всесоюзный журнал «Крокодил». Был поражен – напечатали! Потом - в казанском «Чаяне».

Мое прозаическое будущее светило и грело. Но в какой-то момент, понял – повторяюсь, пишу с натугой, теряю интерес. Шахта была выработана, уголь закончился. Всё. Всё?

Выручила любовь к болтовне. Я постоянно травил байки про свою жизнь и жизнь своих приятелей. Забавных случаев у каждого найдется не один десяток. И мне их рассказывали. Врожденная способность фантазировать, привирать и украшать помогла превратить эти незначительные эпизоды в маленькие устные рассказы. Однажды решил воспроизвести одну из этих историй на бумаге.

В армии я был гранатометчиком. Не знаю, может, в насмешку щуплому коротышке с бараньим весом в 57 кг вручили гранатомет и заставили носиться с ним везде, включая заснеженные поля подмосковья. А ведь зимой на тебе ватные брюки, фуфайка, шинель, затянутая паутиной ремней, шапка, каска, валенки навырост. А с очками вообще морока. Варежку к носу прислонишь, чтобы лицо согреть, – очки запотели, варежку убрал – на стеклах лед. Все - ты слепец. Надо скинуть варежки на морозном ветру, снять очки соскребыкать ледяную корочку и водрузить на нос. А лицо уже снова задубело. Тоска. Мрак. А тут еще ночные стрельбы в поле, на котором снегу по пояс. В общем, мы с другом так отстрелялись из гранатометов, что порядком перепуганная рота залегла в снега (наши «фаустпатроны» с воем прошли у них над головами) и больше не вставала, потому что у нас осталось по одной неизрасходованной гранате. Стрельбы были сорваны. Нас ожидала экзекуция. Ротный, иногда не брезгующий кулачной расправой, на этот раз обошелся получасовой лекций на русском соленом. Ну, был виртуоз. Я, сколько ни старался потом, превзойти его не мог.

Рассказ я назвал, нимало не смущаясь, «Прощай, оружие». Что нам Хемингуэй… За ним сформировался рассказ «Про Саньку Орла» - о деревенском «чудике» (в подражание В.Шукшину).

В 1994 году собрал все написанные к тому времени политические сказочки-миниатюры и издал сборничек «Сказки смутного времени», включив туда два вышеупомянутых рассказа и несколько стихотворений. Финансами помогли знакомые, к тому времени занявшиеся бизнесом.

Мнения о моем творчестве высказывались разные. Были и такие читатели, которые предрекали мне Колыму и всеобщее поругание.

Оно и понятно. Только что закончились времена жесткой цензуры, когда за неосторожное высказывание можно было навлечь на себя кучу неприятностей. Поэтому острые сатирические сказки и четверостишия, помещенные в книжке, вызывали удивление и раздражение воспитанных на благоразумном молчании советских граждан.

 

***

«Хлеба с мясом сроду не хватало –

Помню я от деда и отца…

«Есть у революции начало,

Нет у революции конца».

***

Идем, надеждою горя,

Но всё опять коту под хвост…

Что ни возьми поводыря –

То параноик, то прохвост.

***

Что ни год – крутая мера:

Снова дали нам премьера.

Новый – тоже не пример.

Будет, знать, еще премьер.

 

Поймав равновесие на прозаическом поприще, я стал облачать в литературные одежды все свои байки, которыми любил тешить публику.  А когда запас иссяк, принялся терзать друзей и знакомых просьбами, чтобы они мне рассказывали о своих забавных или трагикомичных приключениях. Так появились первые книжечки рассказов. В конце сборников стал добавлять и написанные к тому времени стихи. Деньги давали спонсоры. В основном, это были предприимчивые соратники по комсомолу, легко вписавшиеся в рыночную экономику. Низкий им поклон.

Издав несколько таких сборников, засветился в Нижегородской писательской организации, печатался в журнале «Нижний Новгород». Поверил в свои силы.

Впереди были повести, романы…

Но еще одно обстоятельство не давало спокойно работать. Заветная мечта - вступить в Союз писателей России.

 

Глава 10.

Стенгазеты

 

Ну казалось бы – зачем? Писать лучше ты не станешь, если завладеешь заветной корочкой. Но вот поди ж ты… Без официального звания писателя  и сам себя не сильно уважаешь, и другие смотрят на тебя, словно на ущербного: нормальный человек за просто так писать не станет. Если пишет писатель – все понятно, ему же деньги зарабатывать надо. А если так просто марать бумагу после работы – зачем это нужно? Подозревают нездоровые амбиции, завышенное самомнение, гордыню, а то и шизофрению.

Послушают, покрутят у виска, хмыкнут в сторонку и всерьез принимать перестанут. Тернистая стезя у писателей-самоучек. А что - есть где-нибудь не самоучки? Или только выпускник Литературного института имеет право называться настоящим поэтом или писателем? А как же Пушкин, Лермонтов, Маяковский? Дипломов об окончании писательских институтов у них не было, а творили так, что до сих пор дыхание перехватывает. Значит, стоит попробовать!

Вот и пробуют. И стихи пишут, и прозу. И читают родным и близким на кухнях, и рвутся на сцену и публикуются где угодно, хоть в стенгазетах.

Именно со стенгазет начинал и я.

На литературном факультете Арзамасского педагогического, где я учился, стихотворное творчество процветало, как плесень в сыром месте.

Писали почти все. Почему-то эта зараза не липла к парням, только отслужившим срочную в армии – видимо, проза жизни напрочь отбила охоту к фантазиям.

А мы писали. И жаждали славы. Первую же газету, где мы должны были увидеть свои бессмертные творения, запретили еще до вывешивания на всеобщее обозрение. Секретарь парткома института, преподаватель марксизма-ленинизма и научного коммунизма (были такие предметы!), взглянув на огромное, метров пять в длину, полотно, сказал:

-Безобразие.

-Где? Что? Почему?! – возмутились мы.

-Аполитичная газета получилась.

-Докажите! – твердо потребовал главный редактор.

-Да вот, взгляните на первое стихотворение.

-Хорошее стихотворение! - не сдавался редактор. - Про Родину!

Этот стих накропал мой школьный и студенческий приятель Вовка Богатырев. Мы тогда уже четко понимали - если про Родину и партию стиха не будет, то газета не выйдет в свет. Я был сыном газетчика и знал от отца, что передовица должна быть правильной – партийной и патриотичной. Наша хитрость не прошла. Бдительное око партийного контроля углядело крамолу.

Дело в том, что на первом куске ватмана, открывавшего газету, была нарисована покосившаяся избушка, зарывшаяся по уши в пышные синие снега – шедевр нашего однокурсника Ивана, талантливого мордвина и веселого гуляки.

-Вот видите! - тыкал пальцем партийный босс. - Какая-то халупа нарисована, а рядом стихотворение о РОДИНЕ! Вы что совсем ничего не понимаете?

Мы поняли. И скисли. Кто-то вяло предложил:

-Давайте начало отрежем и нарисуем новостройку.

Партийный руководитель деловито скатал газету в рулон и ушел, бросив через плечо главному редактору:

-Завтра в партком зайдешь.

 Что уж там произошло в этом парткоме, мы так и не узнали, но газета на стене институтского коридора так и не появилась. Искрометные образы, яркие рифмы и, как нам казалось, важные и глубокие мысли, увы, не были оценены массовым читателем. Слава Богу, хоть нашим девчонкам эти вирши пришлись по душе, и мы получали взамен обожание, восхищение и сладкие поцелуи. Одно время мы довольствовались этим. Но вирус тщеславия толкал нас на дальнейшие подвиги. И потому мы выпустили стенгазету в общаге. В небольшой комнатенке нас проживало шесть человек (одному приходилось спать на раскладушке, раз в месяц - смена караула). Из пишущих, кроме меня, – Вовка мой земляк и одноклассник. Художник – тот же мордвин Иван. Газету забабахали – чудо. Вся общага к нам в комнату на экскурсии ходила. Конечно, на этот раз про Родину мы ничего не писали. Газета называлась «Бахусовец» и посвящена была, естественно, богу вина – Бахусу. Ну что же еще могло интересовать молодых, веселых, озорных и полных энергии литфаковцев? Там были и стихи, и загадки, и бестолковый словарь, и винная молитва, переписанная из озорных сочинений пьяных бродячих монахов средневековой Европы.

Успех был ошеломляющим. Именно этого ждали наши поэтические души, мы купались в славе, благосклонно принимая поздравления, слова восхищения и восторженные возгласы. Да, мы такие! Ну что вы... это так… ерунда… Мы еще и не такое можем сотворить.

Но вот газета приелась. Стала восприниматься как ничем не примечательный предмет интерьера, вроде репродукции картины Шишкина «Лесные дали», что сиротливо висела на другой стене.

А мы жаждали продления банкета. Как же так! Мы – творцы! И сидим в прозябании - никому не известные, как все смертные.

И мы сделали еще одну газету! За неделю в нашей комнате перебывала, наверное, вся общага. У нас чесались спины от прорезающихся крыльев и по ночам светились головы от зарождающихся нимбов.

Крах подкрался незаметно.

Стукачи. Подлая и по-тараканьи распространенная категория людишек, которая, не имея возможности отличиться собственными талантами, возвышается тем, что низвергает уже проявившиеся таланты в грязь и бездну переживаний. Они получают удовольствие, когда кто-то, хотя бы на дюйм поднявшийся над ними, падает в яму и, запрокинув талантливую голову, пытается безуспешно выбраться. А они стоят возле этой ямы, злорадствуют и «сочувственно» улыбаются – как же вас угораздило! Нам вас, конечно, жаль. Но ничего не можем поделать – видите, как получилось? Такова се ля ви.

Как выяснилось потом, после окончания института, стукачей в нашей бесшабашной и веселой ораве хватало. По одному на комнату – это точно. Так что все наши проделки были под пристальным вниманием соответствующих органов. Да, да - не просто институтского начальства, а именно органов – то есть, Комитета Государственной Безопасности.

У них произошел какой-то сбой, и в нашей комнате почему-то не оказалось штатного стукача. Поэтому первое литературное издание не было изъято из обращения. А стукачи из соседних комнат почему-то подрастерялись, то ли задачи не было поставлено контролировать чужие территории, то ли понадеялись на других своих тайных коллег. Факт тот, что поймали нас только на втором номере «Бахусовца».

В преддверии появления комиссии деканата, проверявшей условия жизни студентов в общежитии, мы скатали в рулончик крамольную газету и бросили на шкаф. Через недельку хотели вернуть на свое законное место, но газеты не оказалось. Мы как-то легкомысленно отнеслись к пропаже, решив, что кому-то так понравилось наше издание, что захотели пустить ее в народ. Ничего… Мы еще нарисуем и напишем.

Не получилось.

Через пару недель нас уведомили, что всех студентов, проживающих в комнате № 5, приглашают на заседание ученого совета института. Интересно - а зачем бы? Что такого ученого или антиученого мы могли сотворить?

Развеял наше недоумение один из наших. Он к тому времени был секретарем комсомола курса. Ему уже сообщили о местонахождении продукта нашей интеллектуальной деятельности и планирующейся экзекуции. Преступление и наказание предлагалось изучать на практике.

Кто-то ушел в несознанку – а я ничего не делал! Кто-то смешил ученых мужей, утверждая, что мы пропагандировали творчество древних вагантов (тех самых бродячих монахов). Кто-то (очень большой любитель спиртного) говорил, что ему по состоянию здоровья и пить-то нельзя, так что все пьяные стихи и статьи – это не про него. Отдуваться в полной мере пришлось нам – двум поэтам и художнику. И мы покаянно приняли всю вину на себя. Заседание ученого совета близилось к концу. И, видя, что особого желания изжарить нас и съесть у вполне адекватных преподавателей и ректора нет, уже надеялись выйти сухими из воды. Но… Ох, уж это но… Стали сворачивать газету и - о ужас! На обратной стороне ватмана парторг института обнаружил портрет Вождя Мировой Революции Владимира Ильича Ленина!

Запахло политической статьей.

Ленин на ватмане появился не случайно. Художник Ванька учился из рук вон плохо. А если быть точным, то вообще никак. Держался он в институте только благодаря своему таланту. Он рисовал на кафедрах стенгазеты. Лучше его никто не мог рисовать гордый профиль Вождя – обязательный атрибут кафедральных стенгазет.

Будучи с бодуна, Ванька запорол портрет и забросил ватман на шкаф. Где мы его и отыскали, когда готовили «Бахусовца» номер два.

Решение ученого совета было соломоновым: передать политическое дело на рассмотрение в комитет комсомола института. Все студенты тогда мы были комсомольцами. Отсутствие красного значка с профилем Вождя и краснокожей книжицы означало отсутствие причин для приема или удержания студента в институте. 

От Сашки, нашего комсомольского вожака, мы узнали, что дано негласное указание секретарю комитета комсомола института об отчислении аполитичных студентов из стройных рядов строителей коммунизма. А это означало, что с институтскими стенами нам тоже придется расстаться. Сам Сашка понервничал сильно, но ему что-то пообещали, поэтому он держался довольно уверенно – наверное, знал, кого будут исключать, а кого оставят. Но нам не сказал. Как не говорят раковому больному о неизбежном.

Но мы догадывались. Поэтому с Вовкой и Ванькой ударились в разгул – хоть напоследок повеселиться. Если отчислят, то нас ждут уже в другом месте – в военкомате двери всегда открыты: шел осенний призыв. Хотя Ивану было проще – он уже отслужил.

Но на заседании комитета комсомола, к нашему удивлению и восторгу, все пошло не так, как приказали партийные органы и члены ученого совета.

Дело в том, что, кроме послушных и верных делу партии функционеров, в комитете комсомола института оказалось немало и нормальных, умных и толковых студентов, к тому же видевших наши литературные шедевры вживую не один раз на дню – жили в соседних комнатах.

Так один из претендентов на красный диплом Юра Т. из «палаты номер шесть» (комнаты напротив нас) сказал:

-Если так подходить, то авторов общесоюзного журнала «Крокодил» давно уже пора в Сибирь укатать.

Эти простые, но очень важные для нас слова, оказали переломное значение в принятии решения. И все попытки институтского секретаря вернуть в повестку дня вопрос об исключении из рядов коммунистической молодежи прохиндеев от литературы не увенчался успехом, хотя он и выдвинул серьезное обвинение: сознательное неповиновение группы отщепенцев постановлению партии и правительства по борьбе с пьянством (недавно опубликованному в главной газете страны «Правде»).

Нам впаяли по выговору (даже без занесения в учетные карточки) и отпустили. Из далекого сегодня этот эпизод кажется мелким и пустяшным. Но если вспомнить, что именно в те 70-е годы в мордовских лагерях за инакомыслие сидели Даниэль и Синявский, находился в ссылке Сахаров, то наша история закончилась более чем благополучно. Уж такую-то студенческую мелюзгу, как мы, могли бы укатать по полной. И никакие правозащитники за нас бы не вступились.

Ошибкой органов оказалось их желание чужими руками наказать провинившихся. Стукач (им оказался руководитель студенческого театра миниатюр, где мы с большим удовольствием и азартом разыгрывали смешные сценки из студенческой жизни) отнес нашу газету в отдел КГБ Арзамаса. Но те решили (возможно, на статью мы не тянули), что институт правильно поймет их намек и все сделает, как надо.

Не получилось.

Мы устояли. Стали осторожнее.

Но писать не перестали.

И знакомство с органами продолжалось.

Во второй раз наши дороги пересеклись, когда интеллектуал и приколист Валера, учившийся на курс младше, написал роман о похождения Чекиста. Это была кличка одного из студенческих недотеп, какие есть в любом институте. Таскали всех по очереди. Глядя из зарешеченного окна на макушки тополей, я с унынием слушал лейтенанта С., пытавшегося внушить мне мысль, что, если я чего-то знаю и не донесу, то меня ждут крупные неприятности. Я делал невинные глаза и разводил руками.

-Мы еще встретимся, - обнадежил меня лейтенант.

И он сдержал свое обещание, когда я в пылу творческого угара выпустил «на картошке» газету «Мужицкая правда».

-Ну, вот ты и допрыгался! - радостно сказал лейтенант.

-А чо я такого сделал? - искренне удивился я. - Там только стихи и приличные рассказы. Против постановления партии и правительства ни одного слова.

-Ага… А как ты объяснишь название «Мужицкая правда»? Есть газета ЦК КПСС «Правда», есть «Комсомольская правда», есть «Пионерская правда». А что - мужицкая правда от них отличается? И чем же, если не секрет?

Крыть было нечем. Но и на этот раз наказания удалось избежать – меня, очевидно, оставили на созревание. Но созреть я не успел, потому что женился, а потом окончил институт и ушел в армию.

 

Глава 11.

Союз

Я отвлекся.

Так зачем же мне нужен был Союз писателей?

Чтобы доказать прежде всего самому себе, что я могу стать профессионалом в области, которую выбрал в качестве дела всей жизни.

А потом уже все остальное.

Но путь к Союзу был долгим.

Я уже выпустил два сборника стихов и прозы и надеялся, что в нижегородском отделении Союза писателей России будут рады новому таланту, уже осчастливившему читателей своими шедеврами. Как бы не так. Председатель отделения посмотрел на мои книжечки, что я торжественно водрузил на его начальственный стол, улыбнулся и пренебрежительно сказал:

-Сейчас все всё бросят и начнут читать твои книжки.

Из чего я понял, что никто ничего бросать не будет и читать мои книги тоже никто не станет. Шел 1994 год.

Первый прием в члены состоится гораздо позже.

Я подал заявление, приложил три рекомендации известных в области писателей, изданные книги и еле-еле дождался общего собрания писателей нижегородчины.

Собратья по перу благосклонно выслушали рекомендации коллег и перешли к свободному обсуждению. Это обсуждение ограничилось выступлением «доброжелателя» из числа моих бывших друзей, который заклеймил меня позором как ренегата, предавшего интересы Коммунистической партии Советского Союза, членом которой я довольно продолжительное время являлся. К тому времени КПСС уже развалилась, и обвинение в антикоммунистической крамоле вызывало улыбку. Я был спокоен. И, как оказалось, напрасно. Доброжелатель не ограничился выступлением на собрании - оказывается, он обзвонил накануне всех более-менее близких ему по духу писателей нижегородчины, уговаривая проголосовать против ренегата и отступника. Какие доводы он приводил, мне неизвестно. Об этой акции я узнал от одного из «оповещенных», который относился ко мне с уважением.

Мне не хватило два голоса.

Вот уже точно – «И нет врагов на свете злее, чем наши бывшие друзья».

Хотя в обвинениях в ренегатстве было свое зерно. Будучи членом КПСС, я написал стих:

Кунаев – вор.

Рашидов – вор.

И Брежнев – вор.

И Гришин – вор.

Романов тоже что-то спёр.

Хреново смотрит знать угро

За членами политбюро.

 

И еще, пародируя картавость Вождя:

 

У нас нетленное богатство:

Свобода, явенство и бьятство.

 

Так что за дело.

Следующая попытка состоялась через пару лет.

В Нижний Новгород приехал десант из Москвы – шесть секретарей Союза писателей России, которые возжелали пополнить ряды творческого Союза литературной молодежью нижегородчины. Нас было десять претендентов. Девятерых приняли. Один остался за бортом. Это был я.

У меня уже было четыре изданных сборника. Но их никто не читал, хотя я и высылал их в нижегородское отделение Союза писателей. Зато пара секретарей ознакомилась с последним номером областного журнала «Нижний Новгород», в котором был напечатан мой сатирический рассказ «Чрезвычайная ситуация». Объектом сатиры были офицеры кадрированного полка МЧС, которые своим не очень ангельским поведением способствовали разгулу «дедовщины» во вверенном им подразделении.

Один из секретарей обрушил свой гнев на писателей, вроде Войновича и ему подобных, которые порочат светлый облик офицера Российской армии, тем самым играя на руку врагу. «В то время, когда российские офицеры лежат под капельницами после тяжелых ранений …», ну и так далее.

Очччень известный советский писатель П., тоже секретарь Союза, поддержал коллегу гневным спичем, суть которого заключалась в том, что нужно активно бороться с такими подонками, стрелять их и крови не бояться.

Два писателя, давших мне рекомендации, благоразумно промолчали.

Третий публично отрекся от рекомендации, сказав, что он поторопился. Он потом из нижегородского быстренько стал московским писателем. Умел держать нос по ветру.

Мне, конечно, польстило сравнение с Войновичем – неужели до него дорос! – но я опять остался без желанного билета.

Третий раз я опоздал. Прием проходил тоже на выездном заседании секретариата правления СП, на этот раз в Большом Болдино. Я приехал на второй день поэтического праздника, когда прием в Союз писателей молодых авторов уже закончился.

Есть хороший анекдот. В самолете один из пассажиров нервничает. Его сосед успокаивает:

-Не переживайте, всё будет хорошо.

-Я боюсь, потому что невезучий. Со мной всегда что-нибудь случается.

-Но не каждый же раз, - успокаивает сосед.

Заходит стюардесса и говорит:

-Мы падаем в океан, возьмите у меня спасательные жилеты и свистки.

-А для чего свистки-то? - спрашивает кто-то.

-Отпугивать акул.

Неудачник говорит соседу:

-Вот увидите – мне или жилета не достанется, или свистка, или акула глухая попадется.

Так вот – у меня всё время попадаются глухие акулы.

И только на четвертый раз акула меня услышала и проплыла мимо.

Это было в стенах родного Арзамасского педагогического института. Меня приняли на очередном выездном заседании секретариата Союза писателей России. Помогли нижегородский поэт и писатель Валерий Шамшурин и арзамасский поэт Александр Плотников. Огромное им спасибо. Сбылась мечта идиота. Шел 2003 год. К этому времени у меня вышло из печати уже двенадцать сборников стихов и прозы.

Я добился официального признания.

Но борьба за читателя не зависела от наличия красной корочки.

Глава 12. Темы

Борьба за читателя.

Извечная проблема любого пишущего.

Где его взять - этого читателя? Что ему преподнести, чтобы он заинтересовался? О чем писать? И как писать?

Темы. Где их взять? Например, для стиха?

Оглянись вокруг. Их море. Самая распространенная и, к сожалению, затасканная – любовь. И каждый поэт надеется сказать в рамках этой темы что-то свое необычное, яркое, что не увидел никто другой.

О Любви

 

Любовь растащили по песенкам и шглягерам, превратив ее в абстрактное страдание и сожаление по поводу чего-то недополученного в жизни. Кто-то чего-то не додал, не ублажил, не подчинился чужим желаниям, не сделал кого-то счастливым.

Но любовь это, прежде всего, стремление и желание сделать что-то хорошее, приятное и полезное другому человеку. Это не получение, а дарение. Не плаксивое прошение, а активное действо, направленное на то, что бы облегчить жизнь другому человеку, одарить его радостью.

Из-за непонимания этой простой истины и происходят частые разочарования – только, кажется, вчера боготворили друг друга, смотришь – уже враги. Потому и количество разводов превышает количество свадеб. Кто и где говорит о самопожертвовании в любви? О прощении? О терпении? О радости отдачи? О великодушии?

Молодые подчас приходят к браку без понимания сложности любви, ее многогранности и жертвенности. И виной этому масскультура, агрессивная, вездесущая, пронизанная свободой от всех обязательств и норм.

«Я на тебе никогда не женюсь…. Я убегу…. Съем свой паспорт…»

« Гадюка! Какая ж ты гадюка!..»

«Вот такая вот зараза – девушка моей мечты…»

«Ты скажи, чо те надо… Может, дам, чо ты хошь…»

«Я на тебе - как на войне…»

 

Задача поэта противостоять этому грязному валу, возродить трепетное отношение к человеку и возвышенное отношение к такому прекрасному чувству, как любовь. Только она способна справиться с разрушением человеческого сообщества, только она способна укрепить государство, только она способна сделать человека светлым, чистым и достойным это высокого звания.

Любимая, благодаря тебе

Просторы неба вдруг открыл я!

Душим безудержные крылья

Несут меня по всей судьбе!

Творишь со мной ты чудеса:

Мне звёзды светят, как брильянты,

И, как сторукие атланты,

Деревья держат небеса.

Я слышу музыку ветров,

Дожди стихи читают нежно.

Непознаваемо безбрежна

Туманность с именем Любовь!

Я был бы в жизни сер и сир,

Когда б не твой волшебный мир.

Любовь это болезнь. Иногда неизлечимая. В юности – с тяжкими осложнениями: слезами, страданьями, стихами и мыслями о самоубийстве. Но в юном возрасте она быстро проходит. Как ветрянка или корь. Но в отличие от них у человека от любви не вырабатывается иммунитет.

Чем мы старше, тем болезнь стабильнее. Она нам начинает нравиться. Благодаря ей, мы излечиваемся от таких тяжких недугов, как эгоизм, равнодушие, лень, отчаяние, скука. Мы находим в своей болезни милые прелести и перестаем искать от нее лекарство.

 

Года, как вешняя вода,

Всё на пути своём сметают.

Мечты, надежды утекают

И канут в Лету навсегда.

Года – арктический мороз…

Все страсти быстро замерзают,

И сердце иглами пронзают

Кристаллы запоздалых слёз.

Года – как буйные ветра,

Легко они селенья рушат,

Но в буйной злобе не потушат

Они горящего костра.

И чем сильней ветра голов,

Тем ярче светит и любовь.

 

Но у человека есть не только белый Ангел, но и черный. Антипод любви – ненависть. И она вызывает подчас эмоции ярче и сильнее любви.

 

О ненависти

Антипод любви – ненависть.

Вот что является причиной наших многих бед.

Ненависть разрушает человека. Причем предмет ненависти никак не ощущает на себе той негативной энергии, которая полыхает в груди человека, ненавидящего его. И поэтому тот прекрасно чувствует себя, успешно строит свою жизнь, радуется и веселится. И от этого ненависть горит еще сильнее. И этот огонь сжирает разум и чувства человека. Все его помыслы заняты вариантами мести, сердце наполнено горечью от безнаказанности того, кто разбудил гнев в обиженной душе. Человек начинает разрушаться. Ухудшается сон, портится характер, всплывают десятки болезней. Мир катится в пропасть.

Но все меняется, стоит только человеку осознать, как это глупо: разрушать собственную жизнь ради достижения химеры возмездия. Ведь не случайно в христианских заповедях говорится о прощении. Ты простишь обидчика и спасешь самого себя.

Но как научиться прощению?

Я не желаю зла врагу

(Я это в Библии прочёл),

Но и добра я не могу

Желать ему ну нипочём!

И рад исполнить бы завет,

Да вот беда – ну не могу!

Любви моей ни капли нет

К тому проклятому врагу.

Я знаю – как простишь врагу,

Простится так же и тебе,

Но не могу я, не могу

Желать добра его судьбе.

На свете есть христианин,

Который все простил врагу?

Хотя бы где-нибудь! Один!

К нему я тотчас побегу.

Скажу – дружище, научи,

Хочу исполнить я завет!

…Мы все, по сути, палачи,

Других на свете нет.

Мы злимся в гневе на врагов

И говорим, что месть сладка.

И я зубами грызть готов,

Как зверь, любого дурака.

Да, я желаю зла врагу!

Простят ли небеса меня?

Но как иначе сберегу

Тепло сердечного огня?

Ведь у костра моей души

Всегда есть место только тем,

Чьи мысли с делом хороши,

Кто сам добра желает всем.

Мне стыдно, трудно, тяжело,

Но в сердце гнев не потушить.

Я сам себе дарую зло.

Я сам себе мешаю жить.

Да, да… Придется отвечать,

Когда закончатся пути.

Сам не умеючи прощать,

Шепчу я: «Господи, прости».

 

И только с годами приходит понимание, что, прощая, ты спасаешь себя.

 

Я всем простил свои обиды.

Надеюсь, что и сам прощён.

Я, может, твёрд и стоек с виду,

На самом деле я смущён.

Судил других людей без права,

Был остр и едок на язык.

Мечтал о почестях и славе

И вот - к смирению привык…

Тиха душа. Чиста. Спокойна.

Я прочь отринул мятежи,

Чтоб к вечной жизни зреть достойно,

Как семя в колосочке ржи.

 

А наши воспоминания? Какая благодатная почва для поэта!

 

О прошлом

 

Прошлое не должно влиять на настоящее. И уж тем более на будущее. Но оно влияет. Ты просыпаешься ночью и вспоминаешь, что в детстве толкнул слабого мальчика, и он упал и расквасил нос. Зачем тебе это? Кто заставил тебя это вспомнить? Почему ты не спишь и до утра ищешь себе оправдание? Нет ответа. Какое мне сегодня до этого дело? Зачем тащить это в завтрашний день? Надо выкинуть эту чушь из головы. И ты выкидываешь. А на следующую ночь ты вспоминаешь, как тебя предал школьный товарищ, и ты с горькими, жгучими слезами глядел в его наглые смеющиеся глаза и задыхался от жалости к самому себе. Может быть, на третью ночь ты вспомнил о великой радости, что окрасила несколько месяцев твоей прошлой жизни? Например, о первом поцелуе? Или о первой публикации? Или о первой книге? Как бы не так. Ты обязательно вспоминаешь об утратах и испытанной боли. О неудачах и ошибках. О несделанном и несбывшемся. И все это ты несешь на плечах в настоящем. И тащишь в будущее.

 

Боже мой!

Что я вижу в окне!? –

Орды злобных, зубастых страшилищ…

Видно, чувства мои ко мне,

Оживев, озверев, возвратились.

Сколько их!

Им не видно конца…

Им не видно конца и краю!

Ближе… ближе…

Уже у крыльца…

Узнаю…

Имена называю…

Вот одно – белозубый оскал!

Мордой страшною потянулось…

Это снова прожора-тоска

За добычей своей вернулась.

Гордость шею жирафью дыбит,

Зависть пену роняет со рта,

Ярость глазом таращит рыбьим,

Жалость хлещет бичом хвоста,

Стыд косматой трясет головою,

Совесть когти вонзает в дёрн…

Стонут, плачут, рычат и воют!

Вопли, скрежет со всех сторон.

Двери – настежь.

Вползают в дом.

Пышет жаром из пастей жадных…

…Неужели в зверинце моём

Нет прирученных, травоядных!?

Но днем, когда душа тверда и деятельна, она воспроизводит и светлые картины твоего прошлого.

 

В игру «Замри» играли в детстве…

От смеха падали в траву.

И тополь, росший по соседству,

Склонял от хохота главу.

Скакали резво, словно козы,

Кривлялись, будто дикари.

И замирали в разных позах,

Услышав громкое «Замри!»

Смешить старался тот, кто водит,

Но все, как статуи, немы.

Минута, две уже проходит,

И еле терпим молча мы.

И вдруг смешливая девчонка,

Кривляний друга не стерпев,

Хохочет весело и звонко,

В репейный куст с размаху сев.

Мы были искренни и вольны,

И, словно ангелы, чисты.

Как мил и сладок возраст школьный

С моей суровой высоты.

В броню годов успел одеться,

Но так же резв и юн внутри.

Когда душа захочет в детство,

Скажу ей тихо: «Отомри».

А сколько волнения и душевного трепета вызывают картины природы!

О природе

Кто-то говорит – среда… Кто-то вздыхает – погода… А кто-то просто не замечает окружающий мир, погрузившись в суетные страсти современного общества. Что там интересного в этой природе? Пташки, козявки, травка, кустики… Мелочь.

Мелочь?!

Вглядитесь в это чудо! Каждая травинка уникальна, каждый цветок – божественное творение, каждая букашка – сложнейшее создание, понять мотивы и правила поведения которой невозможно. Земля это фантастическая, неизведанная и непостижимая планета, в которой мы ничего не понимаем и о которой имеет только легкое, приблизительное знание. А уж оценить красоту всего окружающего великолепия и вовсе не хватает времени, внимания, а то и чувств.

Задача поэта увидеть необычное в привычном, открыть заново давно открытое, поразиться совершенству и донести свой восторг до читателя. И чистая слеза, скатившаяся по щеке, будет вам платой, с которой не сравнятся златые копи царя Соломона.

 

Сирень у дома зацвела,

И мир мгновенно изменился:

Как будто в сад заря вошла,

Как будто первенец родился.

Сирень в подарок принесла

Благоухание Эдема.

И – тусклы будние дела.

И восхищенье наше немо.

Искрятся радостью глаза,

Душа трепещет от восторга.

Течёт счастливая слеза,

Не высыхая долго-долго.

А уж наш русский лес это такое великое явление, что никакими словами восторг от него не передать. В нем чувствуешь себя крохотным и беспомощным, как перед ликами Спасителя, Пречистой Девы и святых в Божьем Храме.

 

Лес - будто Божий храм

Яркой и шумной весной.

Диву даешься хорам,

Спрятанным за стеной.

Словно молитвы строка –

Первый зелёный лист.

Боже, во все века

Храм Твой светел и чист!

Летом в храме толпа –

Зелено от одежд…

Путь указует тропа

Мне к алтарю надежд.

Лечит раны души

Птичий щебет и свист.

Певчие так хороши!

Храм Твой светел и чист!

Осенью - золото риз…

И причащенья дары…

Твой выполняя каприз,

Стелет мне лес ковры.

«Помни - всё в жизни тлен», -

Шепчет упавший лист.

Боже, в чреде перемен

Храм Твой светел и чист!

Радует лес зимой

Строгостью колоннад.

Нищим с пустой сумой

В храм Твой войти я рад.

Мне отпускают грехи

Белые лики святых.

Боже, прими стихи…

Храм Твой светел и тих!

Времена года

Времена года так меняют природу, что каждый раз будто попадаешь на другую планету.

Как восхитительна и волнующа весна, с ее сырыми ветрами, первым зеленым дымом берез, с яркими солнышками первоцветов на взгорках, с чудесными песнями звонкоголосых птиц.

 

Весенним утром выйдя в лес,

Я слушал звонкие рулады -

Святая музыка с небес

Лилась, не требуя награды.

Без дирижёра слажен хор,

Не различишь - чей голос краше.

И я забыл про будний вздор,

Про время суетное наше.

Стал невесом я... и пропал...

Я воспарил!.. Я растворился!..

Я нотой песни птичьей стал...

Разволновался... прослезился...

Звучала песня всё нежней.

Душе я приказал - воскресни!

Дай Бог, что много-много дней

Я буду слушать эту песню.

Весны так чуден был наряд

И так прекрасны птичьи звоны,

Что даже - хрипло и не в лад -

Запела старая ворона.

А что за чудо это лето! Буйная пестрота лугов, запах сена, прохлада прошитых солнышком лесов, хрустальная чаша небес, наполненная, словно мороженым, белыми облаками… И как живителен и азартен теплый летний ливень!

 

Рванул с телячьей прытью

Дождище проливной.

И клён расправил крылья,

Как зонтик, надо мной.

Стучат босые пятки

Внезапного дождя.

И все играют в прятки,

Пища, шумя, гудя.

Спешат под арки листьев

Сердитые жуки,

И муравьи-туристы

Бегут, как дураки.

Пернатые певуньи

Укрылись под шатром.

А туча-хохотунья

Не удержала гром.

И – ахнуло над миром!

И вскрикнуло вокруг.

По временным квартирам

Затрепетал испуг.

Ой, боязно, ой, страшно…

Ой, только не в меня!

Иду в сырой рубашке,

Не злясь и не кляня.

Купание полезно.

Смеюсь, домой бредя.

Лечусь от всех болезней

Энергией дождя!

 У осени свои прелести. Свои радости. Свои открытия. Свои представления о прекрасном.

 

Пришли на подиум берёзки –

Сияет рыжий перманент,

А юбок узкие полоски

С бедра слетят в любой момент…

Осинки красные румяна

На щёки густо нанесли.

Они развратны, как путаны:

Кто б поманил – давно б ушли.

Нагие липочки бесстыдно

Руками машут и зовут…

А сосны с высоты солидно

Грудями пышными трясут.

Могучий дуб закован прочно

В бронежилеты медных лат.

Он - сутенёр для дам порочных

И очень бдительный солдат.

В осенний лес входи с опаской –

Кипит страстями сей вертеп.

Сгорит любой в любовной ласке…

Будь даже глух.

Будь даже слеп.

 

Русская зима поспорит своими красотами с библейскими садами рая.

 

Словно медведи, сугробы лежат,

Белые шкуры алмазно горят.

В сахарной пудре косички берёз,

Силой и свежестью поит мороз.

Синие тени рисуют узор,

Выткало солнце персидский ковёр.

С крыши граблями сосульки висят,

И на свистульках синички свистят.

Слепит лазурью глаза небосвод.

Щурится, будто смеётся, народ.

Сочно зима под ногами хрустит.

Галка на ветке торговкой сидит:

-Семечки! Семечки! Ну, налетай!..

…Вот вам и счастье.

Вот вам и рай.

Стихотворные темы почти у всех поэтов одни те же: я люблю тебя, как всё красиво, неужели я умру… Главное - найти для их выражения и раскрытия свои сокровенные и пронзительные слова и образы, чтобы мир засверкал новыми яркими красками.

 

Когда у меня стало это получаться пошли и публикации.

 

Глава 13.

Публикации

Среди них - и местные, саровские, и областные, и межрегиональные, и московские.

 

Альманах «Современники» (Горький, 1982 г., 1986 г.);

Альманах «Поэзия» (Москва, 1987 г.);

Журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент» (Москва, 1988 г.);

Альманах «Истоки» (Москва, 1989 г.);

Поэтический коллективный сборник «Общая тетрадь» (Волго-Вятское кн. изд., 1982 г.);

Поэтический коллективный сборник «История «Радуги» (Саров - Н. Новгород, 1997 г.);

Поэтический коллективный сборник «Антология поэзии закрытых городов» (Железногорск, 2000 г.);

Поэтический коллективный сборник «Зори над озером» (Вад – Н. Новгород, 2003 г.);

Поэтический коллективный сборник «Живи родник» (Арзамас – Н.Новгород. 2003 г.);

Поэтический коллективный сборник «Вновь будет май» (Саров, 2005 г.);

Поэтический коллективный сборник «Стихи поэтов закрытых городов» (Саров, 2005 г.);

Поэтический коллективный сборник «Жили-были» (Саров, 2006 г.);

«Роман-журнал ХХI век» (Москва, 2006 г., 2008 г., 2009 г. №6);

Альманах «Земляки» (Н.Новгород, 2009 г., выпуск 8);

Поэтический коллективный сборник «Антология поэзии закрытых городов Росатома» (Заречный, 2013 г.);

Поэтический коллективный сборник «Радугой путь наш отмечен» (Саров, 2013 г.);

Районные, областные газеты, газета «Век» (Москва, 2000 г.)»

В 1983 году стал лауреатом областного поэтического конкурса имени Б.Корнилова (газета «Ленинская смена», г.Горький) - 3 место;

В 2006 году стал лауреатом международного конкурса искусств «Чистое детство» - 3 степень, в 2011 году получил диплом 1 степени этого же конкурса.

Особо хотелось бы остановиться на некоторых сборниках.

«Зори над озером». С помощью Нижегородского отделения Союза писателей в 2003 году на Ваду был издан сборник стихов поэтов Вадского района. В том числе – несколько моих стихотворений, так как среднюю школу я заканчивал на Ваду, там живет моя мама Татьяна Павловна и жил младший брат Валерий. Отец Владимир Васильевич (умер в 1980 году на Ваду) долгое время работал в редакции районной газеты «Восход» (где, не помню, в каком году, были напечатаны мои первые поэтические опыты).

Именно в этом сборнике единственный раз пересеклись наши литературные пути с отцом (уже после его смерти). Мама отыскала где-то несколько опубликованных ранее стихов отца, и их отобрали для сборника. Причем произошла очень символичная (знак преемственности и близости) ошибка – мое стихотворение «Мужик» было помещено в подборку отца.

 

Европа форсом дорожит –

Блестят ее златые латы!

Россия – лапотный мужик.

Поля – зеленые заплаты.

У мужика прибытку – грош,

Хоть он и день, и ночь потеет…

То от жары посохнет рожь,

То гречка в непогодь не зреет.

То барин пьяный задурит

И, матюгаясь, влезет в драку.

Мужик врага угомонит -

Его похвалят (как собаку).

Наврут с три короба ему,

Он верит всем – что делать боле…

Судьба его не по уму.

Не по заслугам злая доля.

Он терпит боль, он терпит стыд,

Хоть зол давно похлеще зверя.

Он до поры своей молчит…

И пьёт.

И молится,

Не веря.

Для примера - одно стихотворение отца из того сборника.

 

У парня чернокудрого,

Что Ваней прозывается,

Такие руки мудрые –

Ничто не отбивается.

Возьмет ли косу звонкую –

Взбушует кровь бедовая.

Коль выйдет ночью с хромкою –

Прощай, постель пуховая.

На все отличный мастер он,

Одним лишь не похвалится:

Давно он в Настеньку влюблен,

Но так один и мается.

У нас с ним были сложные отношения – из-за его пристрастию к вину. Прошли годы, а с ними и обиды. Остались воспоминания о честном, талантливом, мятущемся, грамотном, начитанном и бескорыстном человеке.

 

Была ли жизнь?

И что осталось?

Куда отправилась душа?

Гулялось пелось, тосковалось…

Он жил страдая и греша.

Что видел он?

Одну работу…

Да скверный быт… да нищету….

Да баню общую в субботу…

Да после пьянки маету…

Он поверял мечты бумаге –

Стихи с рассказами писал…

Играл на хромке, пел «Бродягу»…

И всё чего-то ждал и ждал…

Не верил он небесной силе –

Не обольщался, не просил…

Но друг старинный на могиле

Из гаек крест ему сварил.

 

Я опять отвлекся.

Запомнилась еще работа над «Антологией поэзии закрытых городов».

От нашего города делегировали трех поэтов – Будимира Припорова, Геннадия Емкина и меня – в уральский город Снежинск (Челябинск – 70), такой же закрытый, как и Арзамас-16. Министерство атомной энергии выделило деньги на общий сборник стихов закрытых городов. Нужно было сформировать этот сборник, выработать общие принципы, определить, кто этим будет заниматься. Несколько дней, проведенных в Снежинске, были незабываемы: теплые и радостные общения с собратьями по перу, выступления перед любителями поэзии, бурные споры до хрипоты при обсуждении концепции антологии. Порой казалось, что антология никогда не получится – слишком уж неорганизованная и шумная компания занималась этим сложным и трудоемким делом.

Но – получилось! В 2000-ом году антология увидела свет. Это дало сильнейший толчок поэтическому творчеству в закрытых городах, к объединению пишущей братии. Проходили вечера встреч с читателями, братания с литературными объединениями соседних городов и сел, появлялись идеи совместных издательских проектов в Арзамасе, Нижнем Новгороде, Москве. А потом удалось издать книгу «Стихи поэтов закрытых городов» и вторую антологию. Переоценить значение этих изданий для творческих коллективов закрытых городов трудно. Кроме своих, мы увидели и стихи своих собратьев по Росатому. Поле современной литературы раздвинуло границы и расцвело цветами невиданной красоты.

Если уж заговорил о влиянии каких-то событий в жизни отдельного поэта и о положительном воздействии на его творчество, то не могу обойти вниманием литературные объединения.

Долгое время я входил в состав литературного объединения «Радуга». После армии я приехал в Арзамас-16 к жене, с которой сочетался браком еще в студенчестве, стал работать в исполкоме Горсовета инспектором по гражданской обороне. В силу своей врожденной энергичности и неуспокоенности занимался общественной работой – был секретарем комитета комсомола, часто общался с работниками Горкома комсомола. Именно они помогли мне выйти на литературное объединение «Радуга». Приняли там радушно, приглашали на творческие вечера, помогали советами по уже написанным стихам.

Для меня это был не только опыт работы с критиками, но и исключительная возможность общения с родственными душами. До той поры мои поэтические опыты всерьез, кроме жены и родителей, никто не воспринимал. А тут – чужие люди радуются твоим удачам, доброжелательно критикуют, помогают избавиться от наивности, шероховатостей, нелепостей, ошибок. С годами, благодаря собратьям по объединению, выработалась привычка быть строгим к тому, что писал, – появился внутренний редактор.

 

Казалось, многое познал,

Но жизнь опять дает уроки:

Порою ждешь одних похвал –

Да только сыплются упреки…

И горькой кажется судьба,

Хоть осуждают вроде малость…

Судить старюсь так себя,

Чтоб для других не оставалось.

Были и чисто практические причины нашего творческого объединения – совместные публикации, о которых я уже говорил, семинары, вечера встреч с читателями. Формирование стиля, накопление опыта, оттачивание мастерства – вот основная заслуга литературного объединения «Радуга». И я очень благодарен судьбе, что прошел через эту строгую и талантливую творческую школу.

После приема в Союз писателей в 2003 году я сделал попытку создать новое объединение – к тому времени из-за творческих и политических разногласий с «Радугой» я распрощался.

Так появилось литературное объединение «Саровские ключи» при библиотеке им. В. Маяковского. Основной задачей мы для себя ставили оказание помощи пишущим собратьям. Наши заседания проходили и проходят в виде семинаров – автор читает стихи, другие поэты, внимательно слушают и потом высказываются об услышанном, обращая внимание на ошибки и неудачи и радуясь удачным строчкам и образам. Это помогло нам довольно скоро стать значимым литературным коллективом, завоевать своего читателя, организовать серию вечеров, провести семинар с участием секретарей Союза писателей России, выйти с публикациями в Арзамас, Нижний Новгород и Москву. Встречались с известными поэтами и писателями: Валерием Ганичевым, Мариной Ганичевой, Сергеем Котькало, Захаром Прилепиным, Николаем Рачковым, Александром Плотниковым, Петром Еремеевым, Валерием Шамшуриным, Олегом Рябовым. Благодаря писателю Ивану Чуркину, члену нашего  литературного объединения, и сопредседателю правления Союза писателей России Сергею Котькало удалось принять в Союз писателей России поэта-фронтовика Ивана Мишенина и учителя словесности Наталию Суздальцеву. С помощью департамента культуры Администрации выпустили несколько коллективных сборников в Сарове, в том числе две книги-кассеты (вспомнился нижегородский опыт). У поэтов стали выходить персональные сборники.

Главное, на что мы обращаем внимание при оценке стихов, – яркость, выразительность, новизна, глубинный смысл и добрые чувства.

 Если видишь все вокруг необычным и фантастическим, сочным и волнующим, загадочным и чудотворным, то писать стихи легко.

Глава 14.

Проза

 

Стихи писать легко. Поймал образ и ритм – остальное дело техники. Тридцать минут – и стих готов. С прозой тяжелее. Слова порой становятся неуклюжими и громоздкими. Такое ощущение, что ты ворочаешь каменные плиты, пытаясь подогнать их одну к другой. А они, как картонки в пазлах, долго не совпадают своими неровными плоскостями, вызывая отчаяние и гнев, раздражение и желание все бросить и заняться чем-нибудь более легким и приятным.

Но даже если ты, расписавшись, легко гонишь текст, то и  это еще не гарантирует успеха. Иногда ловишь себя на мысли, что не понимаешь, для чего пишешь.

Литература, по-моему, только тогда имеет смысл, когда она направлена на читателя, а не существует сама по себе, нейтрально, «объективно». Цель литературы – найти отклик в сердце читателя, разбудить его чувства. И если общество определяет для своих граждан как наиважнейшие качества законопослушание, патриотизм, человеколюбие и милосердие, то именно это должно стать задачей литературы. Произведение, написанное просто так (только потому, что материал накопился) – вредно для человека и общества. Литература, направленная на разрушение, на возбуждение низменных инстинктов, – опасна для личности и государства. Душа человеческая мягка и конформична, будешь вырабатывать в ней умение любить и сострадать – она привыкнет к этому и возвысится. Будешь приучать ее к злобе, ненависти, похоти и стяжательству – душа сгниет, и ее владелец превратится в чудовище.

Конечно же, и добрые чувства надо закладывать умело, тонко, красиво, образно, ярко. Серое, бездарное, примитивное, прямолинейное внедрение даже благородных чувств ведет к обратному – к отвращению от той цели, которая декларирована.

Потому первостепенная задача писателя – постичь суть настоящей литературы и овладеть, как можно лучше, литературным мастерством, но не для того, чтобы показать, как велик и талантлив автор, а чтобы разбудить добро в страждущих душах.

Понимание этого пришло с годами. Попытки хохмить ради хохмы вели к легкому успеху и… забвению. Прочитал – и забыл. А когда в рассказе появлялось что-то большее, чем казалось с первого взгляда, когда душа стала сопереживать с этим недосказанным, вот тогда и пришло признание. Тогда начались публикации в журналах, сборниках и альманахах.

 

Журнал «Крокодил» (Москва 1991 г.);

Журнал «Чаян» (Казань, 1993);

Журнал «Нижний Новгород» (Н.Новгород, 1997 г., 1998 г., 2016 г.);

Журнал «Рыболов» (Москва, №6 2001 г);

Газета «Мир Аэрофлота» (Москва, №8 2002 г., №4 2003 г.);

Журнал «Арзамасская сторона» (Арзамас, 2004 г.);

Коллективный сборник «Арзамасское братство» (Арзамас, 2004 г.);

Коллективный сборник «Антология нижегородской прозы» (Н.Новгород, 2004 г.);

Журнал «Волга ХХI век» (Саратов, 2005 г.);

Журнал «Детская роман-газета» (Москва 2008 г., №10);

Альманах «Земляки» (Н.Новгород, 2008 г., 2010 г. 2017 г.);

Альманах «Нижегородцы» (Н.Новгород, 2009 г., 2010 г., 2011 г., 2014 г.);

Журнал «Роман-журнал ХХI век» (Москва, 2009 г., №6);

Альманах «Арзамасская сторона (Арзамас, 2009 г., 2010 г., 2017 г.);

Журнал «Дамаскин» (Н.Новгород, 2011 г.);

Альманах «Рамзай» (Арзамас, 2011 г.);

Журнал «Берегиня» (Москва, 2012 г., 2013 г.);

Сетевой журнал «Лиterra Nova» (Саранск, №1, 2015).

 

Стал издавать сборники рассказов. В основном, за счет спонсоров. Их было много. Перечисление имен займет не менее страницы.  Это были и соратники по комсомольской работе, и руководители банков (особенно часто – Саровбизнесбанк), и саровские бизнесмены, и депутаты городской Думы, и руководители муниципальных предприятий и редакций газет, и отдел культуры. Особенно часто помогали, В.Синицын, Е.Бойкова, И.Медведев, С.Шалин, В.Мухин, В. Нижегородов, В. Лимаренко, А.Коломыцев. Всем-всем огромное спасибо. Они помогли донести до читателя итоги моих трудов.

 Первой книжицей, изданной за счет издательства, стало «Лето в Ключах». Рукопись этой книжки для детей я рассылал по нижегородским журналам и не получал ответа. И вдруг однажды – звонок на сотовый.

-Здравствуйте, меня зовут Виктор Карпенко. Я – издатель. Мне попала в руки ваша рукопись «Лето в Ключах». Готов ее издать за свой счет, если вы не против.

Я не был против. Нашел спонсора (В.Нижегородов), чтобы увеличить тираж до полутора тысяч и иметь возможность для подарков библиотекам города и слушателям на своих вечерах. Так завязались наши деловые и приятельские отношения с писателем и издателем Виктором Карпенко. Он выпустил в отличном качестве несколько моих толстых книг, в которых я объединил всё изданное ранее. Что-то вроде полного издания.

А сам продолжал писать рассказы.

Темы подбрасывали приятели, родственники и просто знакомые. С каждым из нас происходят забавные, трагикомичные, а порой и драматичные события. Главное найти в этих историях изюминку, посыл к душе другого человека, который расшевелит его воспоминания, освежит чувства и эмоции.

От рассказов, когда накопился опыт, перешел к повестям и романам. Особое место во всем этом занимает роман-предположение «Пламенный» о жизни и духовных подвигах православного святого Серафима Саровского.

Как это произошло, что атеист с большим жизненным стажем, вдруг взялся писать роман о вере?

Самое легкое сказать – так распорядился Господь. Да собственно больше и нечего сказать. Когда пришло понимание, что жизнь сложнее материализма? Не помню. Накопление знаний и мыслей шло постепенно. И в один прекрасный момент количество переросло в качество. Я вдруг понял, что этот сложный мир, и особенно непостижимый мир человеческого разума и человеческой души, невозможны без Творца. Разум бессмыслен, он даже вреден, если появляется у одного вида животного мира на маленькой перенаселенной планете. Преимущество одного вида перед другими неизбежно приведет к катастрофе. Значит, разум – не эволюционное явление, а божественное. Кто-то великий и всемогущий вдохнул в мешок с костями, мышцами и химическим раствором нечто великое, что невозможно ни понять, ни объяснить.

Когда произошел перелом в понимании мира, началось как бы пробуждение моего сознания.

Но и тогда мысли о попытке написания книги о вере у меня не появлялись. В первую очередь из-за понимания собственной безграмотности в этой области, бессилия и ничтожества.

Толчок дал человек, которому я доверял, понимая, что ему-то эта сфера жизни доступна, она для него - как открытая книга. Это был профессор математики МГУ Николай Никишин. Волею судеб он изменил своему поприщу и стал священником, который служил в одном из храмов Парижа. Судьба свела нас, и моя жизнь изменилась. В одну из наших встреч, он мне сказал лестные слова: «Я прочитал, все книги, которые вы мне давали. Считаю, что ваших способностей хватит на то, что бы написать книгу о Преподобном Серафиме Саровском.» Я, конечно, порадовался, получив такую высокую оценку из уст высокообразованного и уважаемого человека. Но от предложения отказался наотрез.

-Да вы что? Я же ничего не знаю о религии. В церковь хожу изредка, на службах не стою, потому что ничего не понимаю, я не исповедуюсь и не причащаюсь. Да и терминологии не знаю совсем, не говоря уж об обрядах и правилах.

-А вы подумайте. Не торопитесь с ответом, - сказал мне отец Николай.

Я думал месяца три.

И пришел к мысли, что возможно весь предыдущий литературный опыт был только подготовкой к моей главной работе. Создать художественную книгу о великом, знаменитом на весь мир православном святом это большая честь и великая ответственность. Эта работа может стать единственным объяснением смысла моего существования на белом свете.

Но как всё это воплотить в жизнь, не зная ничего?

Я начал с малого. Написал рассказ об одном событии из детства Преподобного, когда он упал с вершины строящегося храма и остался жив. Привычная работа по литературному расцвечиванию житейской истории меня успокоила, и я понял, что можно двигаться дальше. Написал три главы, которые касались детства Серафима, в миру Прохора Мошнина. Показал эти главы священнику отцу Сергию (Скузоваткину). Тому понравилась моя работа, и он благословил меня на дальнейшие труды. Принес мне на флэшке труды отцов церкви, подсказал, что почитать, на что обратить внимание. По ходу работы убирал нелепости, ляпы, нестыковки. Ругал за излишние вольности. Мы спорили о сущности монашества и реальном воплощении идеала в жизни. Я работал ежедневно вечерами по два-три часа. По выходным и праздникам – по шесть часов. За четыре месяца, в основном, завершил книгу. Началась кропотливая правка. Помогали, кроме отца Сергия, мой собрат по перу Иван Чуркин и в редкие приезды из Парижа отец Николай. Когда, как мне казалось, книга обрела законченный вид, обратился к старому знакомому – Валерию Лимаренко, работавшему в то время директором НИАЭП в Нижнем Новгороде. Просьбы было две: выделить денег на издание и помочь получить благословение в Нижегородской епархии. Он помог тем и другим. За что ему низкий поклон.

Хотя не все прошло гладко. Ответа епархии я ждал пять месяцев. Наконец мне пришло письмо от первого проректора Нижегородской духовной семинарии отца Александра (Мякинина), в котором сообщалось, что рецензентом книги стала монахиня Дивеевского женского монастыря. И прилагалась ее рецензия. Были там грамотные и полезные замечания, касающиеся истории, и я их принял с благодарностью. Но вывод был неутешительным: «Автор не поднялся до вершин духовности…» и так далее.

Я никогда не отличался смирением. Поэтому ответил, что я и не собирался подниматься до духовных вершин, это удел священников и монахов. Моя задача была предложить читателю изложение этапов жизни Серафима в доступном современном изложении. Через две недели раздался звонок на мобильник.

-Это отец Александр Мякинин. Я прочитал ваш роман и готов его издавать.

С этой минуты все покатилось легко и просто.

Роман вышел тиражом в две тысячи экземпляров. Пятьсот я отдал семинарии, остальные пошли на подарки библиотекам, участникам вечеров, гостям города Сарова. Тираж разошелся быстро. Отзывы были, в основном, яркие, теплые. Хотя были и отрицательные – либо от завистников, либо от ортодоксов, не принявших мои вольные художественные предположения.

Мой приятель писатель Иван Чуркин, воспользовавшись добрыми отношениями с руководством Союза писателей России, выдвинул мой роман на российскую премию «Имперская культура». Так я стал лауреатом национальной литературной премии Союза писателей России. Диплом и медаль мне вручал великий русский писатель Валентин Распутин. Это событие состоялось в крещение – 19 января 2012 года. Для меня это явилось поистине великим крещением.

В 2014 году в издательстве БИКАР Нижнего Новгорода я выпустил еще один тираж (1000 экз.) «Пламенного», отредактированный, в новом обличии.

 В этом же 2014 году в Париже тиражом 4 тысячи экземпляров вышел французский перевод романа (переводчица Катрин Бремо). Инициатором выступил опять отец Николай Никишин. Он привез мне из Парижа 10 экземпляров романа и добрые слова французского и русского издателя Никиты Струве, который похвалил роман и его французский перевод. Часто спрашивают – сколько заработал? Отвечаю – ничего. Даже французские буржуи, оказывается, очень бедные люди. Но я рад, что роман вообще увидел свет и дошел до людей. Труды мои не пропали даром.

Опять-таки с помощью моего доброго покровителя Ивана Чуркина книгу удалось перевести в аудиоформат. Иван помог встретиться с заслуженным артистом России Григорием Дунаевым. Запись шла более года. Аудиокнига получилась очень душевной и духовной, благодаря огромному таланту артиста, его удивительному тембру голоса и великолепному владению русским языком. Книгу стали передавать по радио («Народная волна» и «Вера»).

Так в мою жизнь вошла новая тема.

А началось все с известного эпизода, когда маленький Проша Мошнин упал с огромной высоты и чудом остался жив.

 

 

Прохор отцепился от руки Агафьи и подошел к краю площадки. Он взглянул на родной Курск, и душа его затрепетала, будто сегодня во сне, когда он оторвался от земли и летел над домами, замирая от страха и неземной радости. Встав на раму, Прохор раскинул руки, как птица, и устремил свой восхищенный взор далеко за реку на заливные луга, где изумрудно зеленела трава. Вот оно – счастье! Такого восторга на земле никогда не ощутишь!

-Проша! – встревожено вскрикнула Агафья, увидев сына у края бездны.

 Прохор вздрогнул, обернулся, нога его соскользнула с деревянной рамы, и он выпал в оконный проем.

-А-а-а! – зашлась в крике Агафья. Ноги ее подкосились – она рухнула на доски настила, протягивая руки в сторону окна.

-Что случилось? – обеспокоено спросил Авдей.

Плотники были заняты делом и даже не увидели случившегося.

-Там… там… – прохрипела Агафья, указывая на окно.

-Что? Прошка упал! - догадался Авдей.

-Да! – выдохнула рыдание Агафья. - Помоги мне, Авдеюшка. Помоги… Встать я не могу.

Плотники молча застыли среди балок. Авдей подхватил Агафью за плечи, помог подняться, но на сходнях Агафья опять опустилась на колени и на четвереньках стала спускаться вниз, подвывая и плача:

-Прошенька, мальчик мой. Не уберегла!.. Да как же это!? Да мне же Сидор-то не простит такого.

И было непонятно, то ли она от страха забыла, что муж умер год назад, то ли имела в виду его душу, нашедшую покой на небесах.

Кое-как спустившись вниз и вдруг обретя недюжинные силы, Агафья бросилась через доски, кирпичи и груды песка туда, где должно было лежать тело ее кровиночки.

Забежав за храм, она остановилась. Сквозь пелену слез Агафья увидела не распростертое и безжизненное тело ребенка на обломках кирпичей, а живого и здорового сына, стоящего рядом с грудой бревен.

Утерев концами платка слезы, Агафья протянула руки и прошептала:

-Прошенька! Прошенька! Ты живой?! Мальчик мой!

Прохор стоял без движения, крепко стиснув кулачки. Глаза его были испуганными. Он смотрел на мать и молчал.

-Прошенька!

Мать осторожно приблизилась к сыну и нерешительно потрогала его за плечо. Прохор уткнулся в материнскую юбку и заплакал:

-Мам, я нечаянно… Я больше не буду, - глухо бубнил он, захлебываясь слезами.

-Мальчик ты мой. Крохотулечка моя! - шептала мать, прижимая к себе хрупкое тельце сына, еще не веря в избавление от неминуемой смерти.

Подбежало несколько рабочих. Впереди Авдей. Стали молча, бессильные перед лицом человеческого горя.

-Агафья, ты чего? - наконец нарушил молчание Авдей. - Ты это… того… мальчонку-то положи… Он ведь это… не оживишь уже…

Агафья резко повернулась к мужикам.

-Да живой он! Живой! – крикнула она с яростным восторгом.

-Помешалась, видать, Агафья, - прошептал кто-то из работников.

Агафья подняла Прохора на руки и сказала:

-Глядите, мужики, если не верите. Живой он!

Работники стояли онемев. Зареванный, но действительно живой и невредимый Прошка глядел на мужиков и беспрестанно хлопал мокрыми ресницами.

-Господи! – перекрестился Авдей! – Радость-то какая! Как же это он?

-Не знаю, – ответила Агафья. – Значит, Бог уберег.

-Прошенька, - сказал Авдей, - ты куда упал-то, на песочек, что ли?

-Не… – отрицательно замотал головой Прохор, - я не упал. Это сначала я как будто упал. А потому у меня словно крылья выросли, и я полетел, как птица, а потом приземлился. Я только испугался немножко – вдруг мамка заругает.

-Мамка заругает! – весело крикнул Авдей, повернувшись к мужикам. - Нет, вы посмотрите на него - с такой верхотуры упал и боится, чтобы мамка не заругала!

 Мужики засмеялись облегченно и радостно. Агафья тоже улыбнулась.

-Пойдем, Прошенька, домой. Пойдем, милый. Мужики, вы уж тут сами поработайте. Авдей, пригляди и за остальными, не только за своими. Поторапливаться надо со стройкой-то.

Глава 15.

Новая тема

 

Новая тема повела меня дальше. Я взялся за роман об апостоле Павле.

Я где-то прочитал, что каждый должен молиться своему святому. Выучил молитву и стал обращаться к апостолу Павлу за духовной поддержкой ежедневно. Смущало меня только то обстоятельство, что я ничего о нем не знал. И я прочитал библейские деяния апостолов. А потом двух французских биографов – Алена Деко и Франсуазу Басле.

Меня поразил масштаб этой личности, его упорство, сила духа, таившаяся в тщедушном теле, целеустремленность, мужество, терпение, ум и всё-всё-всё. Его обвиняли в самозванстве соратники, а он упрямо твердил, что его послал Иисус Христос; его били противники, а он прощал им свои увечья; его сажали в тюрьмы, а он обращал в свою веру тюремщиков. Он шел поперек решения других апостолов и не требовал от вновь обращенных язычников следованию правилам Закона Моисеева, чем вызывал гнев других апостолов. Я понял, что все апостолы были апостолами для евреев и только Павел был апостолом для всего мира.

А уж его история о духовном перерождении, когда он в одно мгновение из гонителя христиан превращается в самого ярого проповедника новой веры, поразила меня и своей нереальностью, и узнаваемостью. Нереальность в том, что умный и очень образованный человек, много лет общавшийся с теми, кого считал еретиками, не мог не принять на подсознательном уровне их идеи, ни разу не усомнившись в собственной правоте. А узнаваемость – в современности. Мы, вышедшие из советского материализма, вдруг (или тоже не вдруг?) открыли для себя высоты веры и медленно двинулись путем Савла-Павла. Разве это не чудо?

Когда был написан роман «Савл» о детстве и юности будущего апостола и черных страницах его биографии, я издал его опять за счет добрых людей и отправил на соискание российской литературной премии имени Д.Балашова в Великий Новгород. Премию присудили новгородскому писателю, а «Савл», очевидно, «зацепивший» жюри, получил специальную премию семьи Балашова (2014 год). Та же участь ждала и вторую часть «Павел» (2016 год).

Писать роман было и просто, и сложно.

Просто потому, что в деяниях апостолов, изложенных в Библии, очень подробно описываются основные перипетии судьбы Павла. Кто преследовал его, когда, по какой причине; по каким городам он ходил, что произошло в одном городе, что в другом; как к нему относились остальные апостолы, в чем суть их разногласий. А дополняли картину его письменные послания, в которых виден характер апостола, его вера в истинность избранного пути, любовь к тем, кто пошел за ним.

Сложно, потому что трудно воссоздать атмосферу жизни двухтысячелетней давности. Помогло понимание, что люди за эти тысячелетия мало изменились: все те же чувства и страсти, подлости и преступления, пороки и свершения человеческого духа. И если я где-то погрешил по части исторического антуража, то ведь не это главное. Личность и общество, личность и толпа, личность и идея – вечные проблемы, которые решались так же, как и сейчас.

Жизнь Павла полна приключениями и потрясениями. Враги становились друзьями, друзья предавали, сподвижники хулили, недавние соратники ненавидели и преследовали, жаждали его смерти.

А он нес свою веру, дарованную ему откровением Сына Человеческого, Бога, сошедшего на землю в облике бескорыстного и любящего все человечество проповедника.

И за всеми деяниями великого апостола стоял Он – Любящий и Милостивый, Страдающий и Понимающий, Клеймящий и Прощающий, Всевидящий и … Распятый.

Тают силы Иисуса. Тяжек крест Сына Божьего. Пророки всегда остаются в одиночестве. Их ценят только в радости. В горе и страдании у них друзей нет. Хотя бы глоток воды, чтобы смочить пересохшие губы и горящую огнем гортань! Вот кто-то из толпы протягивает кувшин с водой. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Но ударом рукоятки меча римский воин разбивает кувшин, и вода орошает потрескавшуюся от жары каменистую почву. Земля мгновенно, словно измученный жаждой пленник, впи­тывает в себя влагу.

Отче, за что Мне чаша сия?

Оставили силы Иисуса. Рухнул Он в пыль, и тяжелый крест придавил Его. Всё. Уже не подняться. Лучше умереть сейчас и сразу, чтобы не мучиться на кресте. Но Отец определил иное. Набухли не шее жилы, руки дрожат, пытаясь оторвать тело от земли. Замерли по бокам стражники, ждут - поднимется или нет обреченный на смерть. Вдруг из толпы, прорвав оцепление, подбе­жал к Иисусу иудей и принял тяжесть креста на себя. Воин ударил добровольного помощника по спине, но тот не бросил ношу.

- Кто ты? - свирепо спросил воин.

- Симон Киринеянин.

- Ты хочешь помочь преступнику?

- Я помогаю униженному.

- Надо же - какой доброхот нашелся! Ну, раз ты такой чув­ствительный, неси крест сам!

Стражники громко захохотали. Это очень смешно - взялся помочь слабому и вляпался в неприятности сам.

Симон, согнувшись под тяжестью креста, шагнул вперед.

Христос встал на колени. Если есть на свете Симоны Киринеяне, значит, не зря были проповеди Его. Значит, любовь и милосердие начали свой путь по выжженной ложью и хан­жеством земле.

Поднялся, шатаясь, Иисус и окинул взором вокруг.

За спинами стражников Он вдруг увидел знакомое до боли лицо.

Мама! Зачем Ты здесь? Это еще одно испытание Ему. И, наверное, самое тяжелое. Причинить боль Своей Матери - что может быть горше в жизни? Сердце Матери разрывается на части при виде тяжкого испытания, выпавшего на долю Сына. Сердце Сына разрывается на части при виде мучений Матери. Мама, уйди, не смотри на Мои страдания!

Те, кто кричали: «Распни его!»; те, кто плевали Ему в лицо и били в спину; те, кто с удовольствием и злорадным хохотом смотрели на Его мучения, разве не имели матерей своих? Как могут крохотные милые существа, сосавшие материнские груди, превращаться в чудовищных мучителей и убийц? Не понять это умом. Не постичь. Только любовь может остано­вить это безумие.

Кто-то поддерживает Его Мать, теряющую силы и со­знание. Это Мария Магдалина, излеченная Им от бесов. Она пытается увести Мать Его, загораживая рукавом лицо, чтобы не видела Она мучений собственного Сына.

Любовь жива. Она будет жить всегда, и только благодаря ей будет жить человек на этой грешной земле.

Ох, как тяжек крест Сына Человеческого, как труден путь, уготованный Ему Богом Отцом!

Стражники кинули крест на землю и положили на него тело еретика. Палач, открыв ящик с инструментами, вынул молоток и гвозди.

- Держите крепче, - хрипло сказал он воинам, и те напрягли мышцы свои, чтобы удержать руки и ноги обреченного пре­ступника. Палач приладил гвоздь и точным ударом загнал его в левую ладонь.

Дикий, нечеловеческий крик огласил окрестности. Толпа, окружавшее место казни, качнулась вперед, но стражники, об­нажив мечи, остановили ее. Удары сыпались на передние ряды. Били сильно, не щадя никого. Кто-то, захлебываясь кровью, выплевывал выбитые зубы, кто-то, схватившись за пробитую голову, падал на камни. Отчаянный крик еретика подхватили женщины, пришедшие за своим Учителем из Галилеи. Их ока­залось много в толпе, и стон их, казалось, поднялся до самых небес. Они сердцем чувствовали боль от вонзившегося в ладонь толстого кованого гвоздя, который с хрустом пробил ладонь и вошел в мягкое тело перекладины. Второй удар огласил окрест­ности, и снова крик вырвался из горла осужденного, и вновь эхом заголосили женщины.

Потом палач, ни мало не смущаясь страданиями жертвы и криками толпы, приладился к правой руке, и вновь хрустнули кости и кровь брызнула на дерево креста.

Распятый кричал так, что стыла кровь в жилах Его учеников, они плакали от жалости и бессилия помочь своему Спасителю. Удар! Еще удар! Голова пленника склонилась, он потерял созна­ние. Спасительный обморок на мгновение затуманил разум, и боль отступила. Теплое блаженство разлилось по телу.

Но снова ударил молоток, и гвоздь раздробил сустав левой ноги. Сознание вновь вернулось к Иисусу, чтобы сбросить Его в пучину боли, от которой не было никакого спасения.

Вот уже и правая нога крепко прибита к кресту.

- Поднимай! - крикнул сотник.

Стражники схватили крест и, опустив нижний конец в глубо­кую яму, подняли его вверх.

Глухо стукнув о каменистое дно ямы, крест стал верти­кально. Тело Христа дернулось от удара и обмякло. Снова спасительный обморок затуманил боль. Споро заработали лопаты, стражники кидали в яму камни и землю, утрамбовы­вая почву ногами.

Иисус вознесся над толпой. И снова вернулось сознание, и опять в теле взорвалась боль.

Лица людей слились в мутные светлые пятна. Всё. Пришел Его смертный час. Пришла та минута, которую Ему определ Отец Небесный, и которой Он так ждал и страшился все по­следние месяцы. И эта минута была действительно страшна. Боль пульсировала во всем теле, рвала на части Его конечно­сти; дыхание с трудом, редко и хрипло вырывалось из сухого горла. Венок из терновых веток, утыканных острыми шипами, стискивал голову, превращая каждое движение мышц лица в мучение.

А вокруг него бесновались стражники, опьяненные видом чужих страданий и собственной безнаказанностью. Они били Его палками и выкрикивали насмешки:

- Если ты сын Божий, попроси Его, и Он снимет тебя с кре­ста!

Но все происходящее уже было за пределом ясного со­знания Распятого. Явь и грезы перемешались в Его сознании. Он видел далеко-далеко. Где-то там, в солнечной, изумрудной Галилее шли по городам и селеньям Его ученики и несли лю­дям Слово Божье. И радостью освещались лица, смягчались голоса, плакали жестокосердые, каялись грешные, излечи­вались убогие и любовью загорались глаза у обреченных и отчаявшихся. Огонь любви слабым лепестком скользнул по сухому тростнику человеческих душ и начал разгораться.

Его страдания не пропадут. Они станут очищением для познавших любовь.

А теперь поскорее бы пришла смерть. Физические мучения для бренного и такого чувствительного тела человеческого невыносимы. Никуда не деться от всепожирающей боли.

И услышал Иисус чей-то пронзительный крик и посмотрел в ту сторону. И увидел он Мать Свою. Ее, обессилевшую от горя и слез, поддерживали стоявшие рядом сестра Мария Клеопова и Мария Магдалина. И еще им помогал Иоанн, ученик Иисуса.

К боли физической добавилась боль душевная. Он надеял­ся, что Мать Его не дойдет до Голгофы и не увидит казни Сына Своего. Но Она дошла. Она нашла в Себе силы пройти этот страшный путь на подгибающихся ватных ногах, с разрываю­щимся от боли сердцем, с ослепшими от слез глазами.

Матушка, как Мне помочь Тебе? Как же Тебе тяжко смо­треть на страдания Сына Своего! Разве для таких страшных минут рожает мать детей своих, растит и лелеет, ласкает и оберегает? Как Она сможет пережить ту боль, которая вде­сятеро больше боли Сына терзает сердце Ее? Как Она может выдержать истязания, которым подвергают тело Ее Сына. Это Ее тело терзают палачи, это Ее тело содрогается от па­лочных ударов, это из Ее изувеченных ладоней течет кровь от гвоздей.

- Иоанн! - крикнул Иисус, превозмогая боль. - Уведи Ее отсюда, Она не должна смотреть на это. Уведи! Возьми Ее в дом свой. Отныне она - Мать тебе. Мама, это сын Твой. Иди с ним.

Все силы ушли на крик. Иисус склонил голову на грудь и еле слышно прошептал:

- Иди к моим братьям и сестрам. Они теперь все - дети Твои.

Иоанн подхватил обмякшее тело Матери и понес его вниз с горы. Иисус видел это, глядя из-под бровей, залитых кровью из ран, нанесенных терновыми шипами. Провожая взглядом Мать, Иисус улыбнулся. Стражники, увидев улыбку на раз­битых, запекшихся губах Распятого, содрогнулись - мыслимо ли через такую боль еще и улыбаться. Они не понимали, что Иисус в земной жизни уже прошел путь Свой и был рад тому, что хватило сил не свернуть с него и пронести Свой тяжкий крест до конца.

И ударил один из стражников по ногам Иисуса палкой.

И прошептал Иисус, глядя на мучителей своих:

- Боже, прости им, ибо не знают, что делают.

Он ждал смерти, но она не приходила. Мучения длились и длились, и не было им конца, и сознание не покидало больше Иисуса. И устал Он от боли нестерпимой.

И, подняв голову окровавленную к небесам, крикнул из последних сил:

- Отче! Почему Ты меня оставил!

И разорвалось сердце Иисуса, и кончились мучения Его.

И возвысилась над всем миром гора Голгофа. Ибо на ней распяли любовь. Чтобы она стала бессмертной.

 

 

Глава 16.

ЖАНРЫ

 

Писать романы тяжело. Сначала много читаешь и запоминаешь, анализируешь и выстраиваешь план. Потом пишешь. Потом переписываешь. Потом правишь. Потом опять читаешь и запоминаешь. Потом опять пишешь и правишь. И так каждый вечер по 2-3 часа, если на творчество еще остаются силы от дневных бурь и потрясений. По выходным и праздникам – по 5-6 часов. И длится это весь осеннее-зимне-весенний период. Иногда не один год.

И главное – до конца не знаешь, получается что-либо интересное или нет. Держишься только на собственной ослином упрямстве – если начал, надо закончить.

Жанров я перепробовал много. Юмористические, фантастические, сатирические, драматические, исторические рассказы, повести и романы, стихи, пародии, эпиграммы, частушки, песенные тексты, басни, поэмы, сказки, сатирические миниатюры, пьесы, киносценарии, детская проза и поэзия…

Мне было интересно попробовать всё. У каждого жанра свои тонкости, свои правила, свои законы. Овладевал ими методами проб и ошибок. Что-то получалось лучше. Что-то хуже. Интересен сам процесс овладения мастерством. Каждый раз – открытие, каждый раз – удовольствие от победы над самим собой.

Как это ни странно, самое сложное - написать частушку. Просто так нарифмовать кучу строчек ничего трудного. А вот – чтобы действительно получилось и понравилось самому себе, это большая редкость. Запомнилось из таких только сатирическое четверостишие из «перестроечного» времени:

Мы отпили, откурили и почти что не едим, но япошечкам Курилы ни за что не отдадим.

О стихах я уже говорил – найди образ или мысль, а остальное – уже дело техники. Главное, быть честным с собой.

 

Я пожаловался маме,

Что немного приболел,

Что запутался с делами

И не сделал, что хотел,

Что проблемы бытовые

Замотали (чёрт возьми!),

Что повсюду люди злые,

Что поссорился с детьми…

Поболтал – и стало легче.

Я уснул, забыв дела.

…Слово лечит и калечит –

Мать всю ночку не спала.

 

Басни писал еще в юности. Помню, что в строительном институте (18 лет только стукнуло!) меня в шутку прозвали баснописцем. Ко всем приставал со своими нудными, длинными и нравоучительными виршами. Прошла целая жизнь, прежде чем научился писать кратко и точно.

 

Петух, как смелый грозный рыцарь,

Зовёт соперников на бой.

Ну, кто ещё готов сразиться?

Повержен будет враг любой!

Ему в ответ через дорогу

«Ку-ка-ре-ку!» кричит другой.

А там ещё трубят тревогу

По всей деревне вразнобой.

И вот уж воздух пахнет битвой!

Того гляди, прольётся кровь!

А куры квокают сердито

Про мир, и дружбу, и любовь.

Зачем сдалась им эта драка?

К чему им смертные грехи?

Но рвутся бешено в атаку,

Как черти, злые петухи.

На этих петухов смотреть страшно – хоть телевизор не включай.

Эпиграммы писал, в основном, на знакомых. Вот одна – на приятеля, отрастившего бороду:

Похож на Маркса и Фиделя.

И на громилу из борделя.

 

Пародиями увлекался довольно долго. Обпародировал всех знакомых, а еще - много неизвестных и известных поэтов. Наиболее смешная – на замечательного поэта-горьковчанина Фёдора Сухова. Он выделялся из общей массы стихотворцев своеобразным народным языком, который поражал воображение и вызывал восхищение самобытностью, яркостью и фантастической вольностью. Вот примеры из его стихов:

 

«Потому-то зазнобило, захолодило,

Взмурашило все проточины, промоины,

Заугрюмила замшелая колодина,

Зябко ёжатся заречные урёмины…

Не мятюжит, не пуржит, не кудесит…

Не зверели раскосые буркалы…

Дикомыть поверх ивины чудится…»

 

Используя его лексику, я попробовал написать «стихотворину» на весеннюю тему.

 

Заядрёнило, забельмесило,

Зафинтюрило, закуражилось.

Хизнет, жахнув в яругу балбесина,

И струканы мятюжат в овражине.

Дикомыть бурундит на опушине,

Загундосил на выкате жаворось.

Засобачилось, закукушилось,

И болотины все изжабились.

Заугрюмило хрясно ярыжину,

Забулдызило гарно, коряжину,

Ажник буркалы замурыжило,

Ажник вздышину заковряжило.

 Мурашит насморяк в носопырине,

Носопырина вся измучилась.

Нет худылины без добрылины –

Стихотворина отчублучилась.

 

Посылал в Горький для публикации. Не напечатали. Сочли оскорблением мэтра горьковской поэзии. Обидеть не хотел. Сухова, наравне с Люкиным, очень уважаю. Он единственный (это в советское время!) написал, что, убив на войне немца, он убил не врага, а обманутого брата. Великую нравственную и политическую смелость нужно было иметь, чтобы произнести это. Такие люди достойны уважения и чистой памяти. А пародия – она только подчеркивает состоятельность поэта и его самобытность, какой нет у многих.

Стихи для детей начинались, когда трехлетняя дочка стала болтать без умолку и с удовольствием слушать стихи и сказки.

 

Пела Юля песенку,

Песенку-чудесенку

Про птичку синичку,

Про лисичку сестричку,

Про кота в сапожках

И про себя немножко.

Заучила быстро и читала бойко.

Но когда написал сатирические стихи про нее – учить отказалась наотрез. Я понял тогда, что сатира не нравится даже детям.

 

-Дочка, мамочку послушай!

Дочка, милая, покушай!

Съешь хоть ложечку одну!

- Ну-у-у…

Не буду я… Не буду…

- Может, вымоешь посуду?

Я немножко отдохну.

- Ну-у-у…

Надоели эти кружки…

- Прибери тогда игрушки,

Мыть полы сейчас начну.

- Ну-у-у…

Не буду… Я устала…

- Дочка, ночь уже настала.

Не пора ль идти ко сну?

- Ну-у-у!!!

Мама чистит,

Мама моет,

Убирает

И готовит…

Глянь – а в комнате корова!

-Ну, коровушка, здорово!

Ты, бурёнушка, к кому?

-Муууу!

 

Второй заход по детской теме выпал на время, когда стала подрастать первая внучка. Пришла из школы и сказала:

-Дед, нам с тобой задание дали – сочинить стихотворение про велосипед.

Сел и написал. Звонит:

-Дед наше стихотворение признали самым лучшим. Давай еще!

Так родилась азбука в загадках и стихах. Сначала издал в черно-белом варианте на рисунки сослуживца Валерия Лыкова. А через годы пришел черед и яркой красочной книжки благодаря замечательной художнице Ане Харитоновой. В детских садах книжка очень пригодилась: занятия по азбуке проходили весело и радостно – дети любят загадки.

Творчество для детей мне понравилось. Так появились четыре детские книжки: «Азбука в загадках», «Сказ о Сарове», «Лето в Ключах», «Ромашкины глаза».

Из пьес пригодилась только «Сказка о Солдате». Она была поставлена театральной студией лицея №15, которой руководила Зоя Ломоносова, актриса саровского драматического театра. Кроме школьной сцены, спектакль был показан и в театре, на моем юбилейном (55 лет) вечере. Остальные пьесы своих режиссеров не нашли, как и киносценарий. Издавал их отдельной книжкой. Но - увы. Одну пьесу было жалко хоронить – переделал ее в роман «Клаустрофобия». По заказу нижегородского композитора Богданова написал пьесу «Кепка» по мотивам своих же рассказов. Богданов писал музыку, надеялся поставить в каком-то из театров Нижнего Новгорода. Тоже не получилось. Возможно, когда-нибудь пьесы дождутся своих режиссеров.

Песен на мои стихи писалось немало. Вручались призы еще в далеких 80-х годах за победы в городских конкурсах. Самая запоминающаяся песня из тех времен – «Плач матери» (музыка и исполнение Владимира Фокеева – увы, ныне покойного).

 

У Анфисы Паршиной

     праздник нынче пляшется

И поется, высится,

      рвётся вон с двора...

Сыновья да сношеньки

     целый день судачатся,

И внучата-внученьки

     бегают с утра.

А мово сыноченька,

      а мово Петрушеньку

Пуля в поле встретила

         и насквозь прошла,

А мово сыноченька,

      а мово Ванюшеньку

Расстреляли изверги

       на краю села.

А малой Сереженька

        сгинул-канул без вести

Далеко под Мурманском,

      на краю земли.

Я накрыла стол для вас...

         Квас медовый пенится...

Почему же милые

     снова не пришли?

На крылечке стареньком

      я сижу давнёхонько,

Всё гляжу вдоль улочки -

       вам прийти б пора...

У Анфисы Паршиной

      всё гармошка охает...

Праздник у подруженьки...    

      Дай ей Бог добра...

 

Из нынешних часто исполняется «Край Нижегородский», музыка Ирины Оськиной. Ирина является руководителем детского народного ансамбля «Горница», который часто выезжает на региональные, российские и международные конкурсы, регулярно привозя оттуда дипломы победителей. Благодаря им, песня звучит во многих города России.

 

Посредине России

Наш раскинулся край.

Клены, ивы, осины

И березовый рай.

Серебристые реки,

Золотые поля!

Расцветай же навеки,

Дорогая земля!

ПРИПЕВ:

Край Нижегородский был всегда в строю,

Защищал отважно Родину свою.

Край Нижегородский – пахарь и солдат!

Край Нижегородский славен и людьми богат!

Мы гордимся тобою,

Край широкий, родной.

Ты наполнен любовью

И людской добротой.

Есть и вера, и силы

Для борьбы и труда,

Чтоб любимой России

Быть опорой всегда!

ПРИПЕВ.

Жанр сатирической миниатюры, родившийся от сказки для взрослых «Про Змея», напечатанной в «Крокодиле», держал меня несколько лет, пока не понял, что выдохся. Писались они в начале 90-х. Но некоторые актуальны до сих пор.

 

Когда верхи не могут - и низы тоже не хотят. Правда, может, они и хотят, но не сознаются. Потому что верхи-то не могут. А почему не могут - никто не знает. Может, переболели чем... А может, им низы не нравятся... А такое бывает. Ведь для того, чтобы мочь, надо возбудиться.

Всем туго приходится... Одни вроде бы и хотят, а не отдаются. А другие бы вроде и могут, да не то, что нужно... Тоска... Верхи, конечно, на низы кивают. Пассивные они, говорят, какие-то. Неэнергичные. От таких разве возбудишься.

А низы, естественно, верхи ругают. И стоило, говорят, наверх забираться. Если уж залезли - так делайте что-нибудь!

Но и себя низы немножко поругивают. И чегой-то, говорят, мы таких импотентов навыбирали?

 

Были и внежанровые вещи. Например, «Уроки детства». Что-то вроде воспоминаний-размышлений. Есть там и воспоминание о начале творческого пути, это было в среднем школьном звене.

 

Мы с другом Вовкой решили выпустить газету.

Тему для своего первого печатного издания мы долго не искали. Она лежала на виду. Это были лужи помоев, которые зимой красовались прямо на улице. Мусорные короба у сараев, предназначенные под помои, быстро превращались в ледяные горы, доступ к которым был так же затруднен, как к пику Эльбруса. Поэтому хозяйки выплескивали помои прямо перед домами на дорогу – придет весна и все смоет. Нам, начитанным и воспитанным в принципиальности пионерам, хотелось внести свою лепту в украшение окружающего мира.

И мы написали об этом вонючем и некрасивом явлении действительности в своей газете. Вовка нарисовал на тетрадном листе тетку, выливающую ведро помоев, а я сочинил к этому шедевру изобразительного искусства гневную и поучительную надпись, призывающую хозяек выливать помои не на улицу, а туда, где они не оскорбляют своим видом взоры культурных граждан.

Выпустив газету, мы были на седьмом небе от гордости. Это был первый в нашей жизни творческий подвиг, и мы жаждали славы.

Вкусить этого сладкого напитка богов мы решили у продовольственного магазина, который отделял нашу коммуну от частного сектора. Налепив газету на столб, мы спрятались за угол и стали с нетерпением ждать, когда благодарные жители Коммунальной улицы начнут толкаться у нашего шедевра и на все лады хвалить безвестных (из скромности мы не подписались) авторов этого актуального издания.

И вот, наконец, первый читатель. К магазину со стороны частного сектора семенил, скользя по помойным ледяным подтекам, какой-то мужичонка. Щеки наши горели, сердца отбивали барабанную дробь. Вот он – волнующий миг славы!

Мужичонка, увидев на столбе какую-то бумажку (а в то время еще не было нормой обляпывать столбы выборными «некрологами»), остановился, не спеша расстегнул пальто, достал из кармана футляр, вынул очки, надел их и с любопытством уткнулся в нашу газету. Мы вцепились друг в друга, ощущая себя от радости небожителями.

Последовавшая за этим сцена поразила нас до глубины души. Мужичонка, прочитав нашу галиматью, зло сплюнул, выматерился и, сняв очки, пошел в магазин.

Мы, конечно, ждали восхищения, восторга, но не получив их, не стали рвать на себе волосы и посыпать головы пеплом. В детстве все воспринимается легче. Это потом уже, когда многочисленные любители пошерстить молодых авторов, вытирали об меня ноги, я впадал в меланхолию и считал, что жизнь моя на этом провале закончилась.

А в тот раз мы, переглянувшись с Вовкой, расхохотались так, что не смогли устоять на ногах. Мы катались по снегу и давились смехом. Мы были смешливые ребята. И это нас потом спасало даже при более жестоких разочарованиях в жизни.

Так закончилась моя первая встреча с читателем. Писательский дебют не был оценен благородными современниками.

Но эта неудача не пошла мне в прок. На всю оставшуюся жизнь я сохранил страсть рассказывать людям то, что теснится в моем сердце, что рвется наружу из моей мятежной, неспокойной души.

Мои фантазии никак не хотят жить внутри меня. Им подавай простор чужих умов и… И немного признания,

Именно там, у сельского магазина, я выпил в первый раз горький настой несбывшихся надежд, зря потраченной энергии, краха благих намерений. И, увы, далеко не в последний.

И только мой жизненный оптимизм, который спас меня от уныния при неудаче с первым литературным опытом, помогает мне выживать в этом бурном, суетливом, шумном и в то же время равнодушном мире, когда каждый день приходится доказывать собственную состоятельность.

 

Глава 18.

Время воспоминаний

 

В 2017 году, снова по рекомендации писателя Ивана Чуркина и при содействии сопредседателя правления Союза писателей России Сергея Котькало меня наградили Золотой медалью «Василий Шукшин». Награда очень высокая, значимая – именно у Шукшина я учился мастерству рассказа о простых русских мужиках, которые в любой ситуации остаются чистыми, работящими и честными.

Как это ни странно, высокие награды немного охладили мой пыл, притушили обостренное честолюбие, заставили оглянуться назад и оценить прошлое.

Воспоминания…

Эта книга появилась, потому что пришло время воспоминаний.

И в первую очередь на первый план вышло детство. Почему? Возможно, потому что именно там находятся истоки наших побед и наших характеров.

 

Тогда всего семь лет

Мне стукнуло едва ли…

Большой велосипед

Мне для катанья дали.

На дикого коня

Под раму взгромоздился

И с горочки, звеня,

Я храбро покатился.

И сразу же в забор

На скорости я въехал.

Я помню до сих пор –

Мне было не до смеха.

Колени ободрал,

И локти были в ранах.

Я двадцать раз вставал

И лез опять под раму.

И как-то, наконец,

Всё сразу получилось.

Дед крикнул: «Молодец!»

И бабка покрестилась.

Мне было мало лет,

Но я добился чуда.

Истоки всех побед,

По-моему, оттуда.

 

Деревенское детство так живо вошло в мою теперешнюю более чем взрослую действительность, что казалось, и не было последних шестидесяти лет. Вот оно – яркое, пахучее, милое, ласковое лето, в центре которого я – маленький худенький шалопай с босыми, в цыпках, ногами, весело скачу по горячей пыльной дороге и кричу от радости, потому что впереди меня ждет ледяная речка Линда, игры с друзьями, купание до посинения, а потом – парное молоко, что нальет мне из кринки немного дрожащей рукой бабушка Маня, и я буду пить его из алюминиевой кружки и заедать вкуснющим колобком.

 

Ледяная речка Линда! –

Мне шагнуть в неё нет сил.

А когда-то плавал, инда

Синим-синим выходил.

Было душно, было жарко,

И спасались мы рекой.

Мы играли в догонялки

В омуточке под ольхой.

И никто из нас не трусил

Той весёлою порой.

Гоготали, словно гуси,

И ныряли с головой.

Обжигала и лечила

Родниковая вода.

В ней была такая сила! –

Не болели никогда.

…Никого в реке не видно.

И былого не вернуть.

Мне в родную речку Линду,

Словно в детство, не шагнуть.

 

А за околицей – желтые льняные поля, и густые, дремучие, заповедные  семеновские леса полные грибов, ягод и зверья.

 

За околицей было полюшко,

А теперь там шумят города.

Такова деревенская долюшка –

Отслужив нам, уйти навсегда.

Я давно уж живу за околицей,

От деревни родной вдалеке.

И грустится порою и помнится

Об уютном моём уголке.

Слышу я, как вздыхает коровушка,

Как солируют петухи,

Как страдает у речки соловушка,

Как читает кукушка стихи.

Было полюшко, поле вольное,

Были сочные зеленя.

Оттого-то сегодня и больно мне,

Что ни поля там нет, ни меня.

Конечно же, это не деревня манит меня, а мое воспоминание о детстве. В деревне, правда вдали от моей родной, у меня есть дом, есть лужайка, все так же солируют петухи, кукуют кукушки и поют соловьи. Так, да нет так. Груз годов, надоедливые хвори, сожаление об ушедшем и об ушедших не дают мне воспринимать жизнь так же легко и светло, как когда-то.

Но…

 Есть еще на свете чем восхищаться и чему радоваться!

 

Сижу тихонько на рыбалке,

Любуюсь небом и рекой.

Кукушка – щедрая гадалка –

Надежду дарит и покой.

Вот поплавок пришёл в движенье,

Запели тонко комары…

Гляжу в речные отраженья,

Как в параллельные миры.

Там я игрив, и свеж, и молод,
       И полон счастья и огня.

И в сердце тысячи иголок

Ещё не ранили меня.

Река легко проносит листья

Моих давно прожитых дней.

А солнце в волнах веселится!

А небо - синего синей!

Неспешно утка пролетела

И села тихо в камыши.

Господь ещё мне шлёт умело

Земные радости души.

И помогает мне в умении радоваться жизни - Творчество, которое я определил для себя как способ существования души.

 

2018

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

СТИХИ

 

Диалог о любви

Скрипка и рояль

Осенняя элегия

Осень жизни

Опять осень

Отцовская гармошка

Примирение

Сон о дороге

Зимой

Тридцать градусов

Прохожий

Апрель

Весна в жанре сюр

В лугах

Земные радости

Жалоба

Петухи

По-над полем

Хмурится день

Ноябрь

Конец февраля

Февраль в Сочи

Загадки

Месяц

Кто придумал?

Сирень отцвела

Кукушкина дуда

Звуки деревни

Шмели

Берёзы

Роза

Сказитель

На рыбалку

Для чего-то

 

РАССКАЗЫ

 

В гипсе

Одноклассники

Особа, приближённая к императору

Физиономист

Бунт

Свидетель

Целую ручки, мадам

Побочные действия

Хитрожопый Ромео

 

ВОСПОМИНАНИЯ О ТВОРЧЕСКОМ ПУТИ

 

Что вспомнилось

 

Литературно-художественное издание

Тужилкин Павел Владимирович

ЧТО ВСПОМНИЛОСЬ

Издательство Интерконтакт г.Саров

Компьютерная верстка – ООО «Интерконтакт»

Подписано в печать 20.01.2019г. Формат 60х80 1/16.

Усл. печ. л. 4,185.

Тираж 500 экз. Заказ № 50

Отпечатано: ООО «Интерконтакт». г. Саров, ул. Герцена д. 46,

тел.: 8(83130) 6-26-46, e-mail: sgt2004@list.ru,

http://саровпринт.рф/

---

Дата добавления: 2020-12-12; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!