Общая характеристика культуры Древнего Рима
Римская империя как единое государство существовала с 31 г. до н. э. по 395 г. н. э. Даже в наши дни вся область распространения римского господства — от Шотландии до Дуная и от Рейна до северной Африки — изобилует памятниками эпохи римской империи: храмами, дорогами, общественными зданиями, оборонительными сооружениями.
К началу нашей эры под властью Рима находились огромные территории, в том числе и все земли, прилегающие к Средиземному морю. Под властью Рима оказались страны с древней и развитой культурой. Все это культурное разнообразие, угрожающее самой римской идентичности (можно упомянуть, к примеру, многостороннее влияние культуры Греции, так волновавшее римских моралистов), должно было быть преодолено и объединено неким высшим принципом. Таким принципом стала власть, высший носитель которой, император, обожествлялся и являлся объектом поклонения на всей территории империи.
Однако власть была лишь проводником более высокой ценности — закона и права, которые должны быть привнесены в жизнь покоренного народа римским завоеванием. Вряд ли будет преувеличением сказать, что вся система римского права развилась как ответ на «культурную полифонию» включенных в империю народов. Кроме того, Рим всегда уделял большое внимание зримым и осязаемым признакам своего господства, прежде всего в форме архитектуры.
Имея подобные составляющие государственного единства, Рим мог спокойно открыться культурному влиянию покоренных им народов. В первую очередь это относится к Греции, влияние которой на Рим началось задолго до установления империи. Греческий язык был языком культурной элиты (его статус был подобен статусу французского языка в русской культуре 19 века), греческая эпическая поэзия и греческий театр (правда, главным образом, комический), греческие архитектурные ордера и скульптура были примерами для подражания.
|
|
|
Влияние на римскую культуру стран Востока было представлено главным образом распространившимися уже в Ранней империи восточными культами: египетскими Сераписом и Исидой, фригийской Великой Матерью и др. Все заимствования, однако, накладывались на субстрат собственно римской культуры.
Вместе с тем римская культура периода империи имела свой собственный стержень, а именно — идею направленного исторического процесса и идею государства как олицетворения разумного начала, правящего миром.
Подобные идеи содержатся в римской эпической поэзии («Энеида» Вергилия), в исторических сочинениях Тита Ливия, Тацита, Светония и др. и в «Географии» Страбона. Как сама римская империя, ставшая для потомков образцом государственного устройства, так и рожденные ею идеи прогресса, политического устройства, сочетающего власть одного и участие во власти всех, вдохновляли людей во все исторические эпохи, включая современную.
|
|
|
Римская литература
Древнегреческую литературу без преувеличения можно назвать новым и решающим этапом в истории единой античной литературы. Письменное искусство Древнего Рима сохраняет в себе систему жанров, которые зародились в Греции, а также его проблематику. Но к тому же римские писцы развивали по-своему ряд проблем, представленных греческими писателями, что в результате обусловило открытие новых художественных течений.
Периодизация литературы Древнего Рима формируется в соответствии с главными периодами истории общества и имеет условный характер.
Эпоха республики
Долитературный период охватывает времена до 240 года до н.э. Мифологизм – это главная линия, которая развивалась в литературе того периода, и которая сохранялась на протяжении многих веков. Еще одна характерная черта долитературного этапа – это фольклор. Самыми древними памятниками фольклора, дошедшими до наших дней, являются сакральные гимны, с помощью которых люди обращались к богам. Помимо гимнов в то время в литературе были популярны обрядовые и рабочие песни.
|
|
|
Период ранней римской литературы совпадает с расцветом полиса и охватывает время до средины второго века до н.э. В этот временной промежуток ведущими литературными жанрами являются драма, эпос и комедия. Стоит отдельно отметить, что древнеримская трагедия отличалась от греческой: в ней не было хоровых партий и хора в принципе.
Литература распада полиса – это конец 2-го века до н.э. – 30-е годы до н.э. Этот период можно охарактеризовать как борьба между богатыми и неимущими. На этом этапе рождается политическая и памфлетная литература. Кроме того, начинает бурно развиваться ораторское искусство. В это время во всех сферах культуры происходит накопление тех элементов, которые позже приведут к рассвету римской литературы. На главный план выходит поэзия «малых форм».
Эпоха империи
Период эпохи империи охватывает 30-е годы до н.э. Литературный этап начала империи совпадает с установлением мира в стране после гражданских войн. Это дало возможность культуре и литературе, в частности, значительно подняться. Письменность этого времени можно охарактеризовать бесконечными прославлениями народа, героев и прошлого страны. В произведениях все больше и больше описываются реалии жизни, зарождается жанр небольшого стихотворения – импровизации, а также развивается риторическая декламация.
|
|
|
Поздняя римская литература припадает на период с 2-4 вв. н.э. Эту пору можно охарактеризовать как упадок римского письменного искусства, так как римская элита увлеклась греческой литературой.
Древнеримская мифология
Рим перенял у Греции мифологию и получилась греко-римская мифология.
Народную мифологию (догреческую) узнать трудно. Наиболее известные «Индигитаменты»- обрядовые книги. В них перечислены божества земледелия ( посева, жатвы) брака, зачатия, жизненных процессов, даже божество возвращения ребенка домой! Составлены эти книги жрецами, хотя такой касты не существовало (во время обряда любого могли назначить жрецом). Римские книги составляли юристы. В классический период Римляне прибегали к гаданиям авгуров (гадатели по полету птиц) и гаруспиков (по внутренностям животных).
Например: птицы появляются справа от капитолия - хороший знак. Слева - плохой.
Цицерон писал так, что эта религия авгуров распространялась для простонародья, сенаторы же уже не верили в такие глупости. Зато они возили с собой священных куриц, которые если хорошо ели- война будет успешной. Цезарь специально приказывал вылавливать гусениц, чтобы те хорошо ели. Цезарь заявлял, что он «умилостил»
После династии Тарквиниев (этрусская династия)- римляне боялись единовластия как чумы. Предки (культ предков)- это Ларры, жили в домашнем очаге или храме Весты. Пенары (то же что и ларры).
Римляне были чудовищно богобоязненными людьми, в отличие от греков, у которых боги человекоподобные, Римская мифология - стихийно-демоническая религия, боги не обладают никакой внешностью, Веста воплощалась в виде пламени (и только после влияния Греции, она обрела человеческий облик). Римляне законопослушные- проведение культа. Обряда- крайне важная церемония. Если кто-то во время обряда чихнул- все начиналось с начала, нельзя было его нарушить. Иногда повторяли церемонию по 30 раз, пока все не проведено идеально. Они даже боялись их называть, они обращались к ним «святое божество, мущина или женщина, помоги мне в…».
Стихийный демонизм и мистицизм привел к образованию и созданию слова «религия»
«Эвокация» - формула включения чужих богов захваченных племен в римскую мифологию.
Римлянам был свойственен «Анимизм» - почитание природы, деревьев, источников. Дуб - священное растение, священное животное - волк.
Докласические времена - «влуперкарии» - обряд поклонения волков. Луперки - оборотни. Лупа - жрица любви. Лупанарии- дома любви. Люди-волки. Голые юноши бегали вокруг храма с кнутом и били проходящих, кого тронет кнут- будет богат потомством. Марк Антоний так же проводил этот обряд.
Изначально в Риме приносили жертвы сородичей, затем живых людей заменили куклами и меховыми шарами. Это жертва богу в его праздник. Елка тоже - жертвоприношение
Мать, которая рожала ребенка, должна была проводить специальные обряды, чтобы ублажить божков. Ватикан открывал рот, Индуса- помогала ему кушать, Осипага - смотрела чтобы у него формировались кости, Стопан- ходить…
Богиня Лихорадки, богиня бледности, кашля, праздник мышей и моли.
Блаженный Августин: «Каждый в своем доме имеет своего одного покровителя. А Римляне разделили петли и порог разным божкам».
Рим стремился приять у себя более сложившуюся и совершенную религию, и все время смотрели на восток, на Грецию. И постепенно с торговлей и др. причинам приходит к римлянам греческая мифология.
Церера- Римлянин увидевший свою богиню упал бы в ниц и испугался. Церера - это то чувство, которое земледелец летом видит взросшые колосья. Кунс, Флора, отвечали за растениян, посев и тд
Деметра- богиня даровавшая людям хлеб, основа жизни людей, могли выращивать злаки и выживать.не только дала людям земледелие, но и сделала греков оседлыми и патриотами, изначально они были кочевниками. Богиня даровавшая государственный строй. Надежда человека на неконечность жизни. Отсюда и Персифона, и загробная жизнь. Важднейший архитипический момент. С рождением Персифоны- рождается и понятие о сильной материнской любви.
Когда Деметра появилась в Риме, они приняли ее с восхищением. Боги- человекоподобные - рождали мифы, а именно на них и основывалась литература, именно про них и писали. Поэтам было не о чем писать до прихода греческой мифологии.
Юпитер лацийский - световые явления неба. Римляне боялись грома и молний. Бог грома и молний. Стал богом клятв «Клянусь Юпитером», договоры. Он становится некой таинственной силы, а после и государственности. Он давал по заслугам или по своей прихоти людям и добро и зло, стал покровителем римского народа.
Идея богоизбранничества - это идея Римская, впоследствии оказавшая влияние на иудеев.
Когда римляне узнали о Зевсе и узнали в нем Юпитера, приняли его, а затем и всю его семью. Юнона (Гера) - покровительница Минерва (Афина) – покровительница городов. Это первая троица главных богов. Иакх(Дионис), Флора (Персефона),Церера (Деметра). троица делосская: Апполон - бог светоносный, разума и искусств, Диана (артемида) - охотница, Латонна. Либера - либер 9женские боги- дочки и мужские).
Римская покровительница овощей Венера стала олицетворением боги любви Афродиты, и стала покровительствовать любви. Этот пример олицетворят сложность переноса греческой мифологии на римский. Приходилось заменять их роли на другие и «роднить».
26. Римская комедия. Творчество Плавта. "Комедия о горшке" (содержание)
Тит Ма́кций Плавт — выдающийся римский комедиограф, мастер паллиаты ( «комедия плаща», рим. комедия 3—2 вв. до н. э., в к-рой актеры выступали в греч. костюмах. Для сюжетов П. рим. комедиографы обычно использовали посредством контаминации оригиналы греч., преим. новоаттической комедии. П. изображает быт, частную жизнь обыкновенного человека. Неизменные типы П. — скупые старики-отцы, распутные, расточительные сыновья, умные ловкие рабы, жадные сводники, хвастливые воины, гетеры, прихлебатели). Написал около 52 комедий, из которых сохранилось 20.
Творчество Плавта носит плебейский характер, оно тесно связано с традициями народного италийского театра, с его исконными излюбленными жанрами - ателланой, фесценнинами, мимами. Недаром Гораций в "Посланиях" сравнивал некоторые персонажи Плавта с одной из масок аттелланы, с Доссеном. Возможно, что и само имя Плавта - Макций - было связано с названием одного из гротескных персонажей ателланы - Макк (Maccus), роль которого, вероятно, и исполнял комедиограф, играя в низовом италийском театре.
Плавту приписывали около 130 комедий, но в I в. до н.э. известный римский ученый и знаток литературы Варрон выделил из этого количества 21 комедию, считая их подлинно плавтовскими, и эти комедии дошли до нас. Наиболее популярны из них "Клад" (или "Горшок"), "Куркулион" (или "Проделки парасита"), "Менехмы" (или "Близнецы"), "Хвастливый воин", "Псевдол" (или "Раб-обманщик"), "Пленники" и "Амфитрион".
Точно датировать комедии Плавта невозможно, потому что для этого нет данных. Так, например, из указанных выше комедий лишь "Псевдол" (или "Раб-обманщик") имеет точную дату постановки. Из дидаскалий (сведения о постановках) известно, что эта комедия была поставлена в 191 г. на Мегалесийских играх, проводимых в связи с освящением храма Фригийской Матери богов.
Плавт использовал сюжеты новоаттической бытовой комедии Дифила, Демофила, Филемона и Менандра, но не сюжеты Аристофана, потому что его комедии были слишком политически остры и проблемы, поставленные в них, не были актуальны для Рима III- II вв. до н.э. Сюжеты же бытовой новоаттической комедии Плавт с успехом использовал, усиливая демократическую направленность, элемент грубоватого комизма, буффонады, придавая им специфически римскую окраску.
Действие комедий Плавта развертывается в греческих городах или на побережье Малой Азии, герои их - греки, но все же зрители чувствовали в этих комедиях биение римской жизни, созвучность поставленных в них проблем с запросами их жизни.
Плавт большей частью описывает в своих комедиях молодых купцов, часто ведущих торговлю в заморских краях, показывает конфликты детей со своими отцами, мешающими их личной жизни, конфликты со сводниками, из рук которых надо вырвать любимых девушек, с ростовщиками, у которых приходится занимать деньги. В комедиях всюду чувствуется страстная ненависть Плавта к ростовщикам, близкая к общенародной ненависти. Такой же гнев выражает Плавт и по отношению к сводникам - он ставит их на одну доску с ростовщиками, менялами.
Необычайно характерна и ритмика комедий Плавта. Ведь новоаттическая комедия обычно пользовалась шестистопным ямбом и восьмистопным хореем. У Плавта же часто шестистопный разговорный ямб сменяется семистопным хореем или быстрым восьмистопным анапестом. Обычно эти ритмы исполнялись под аккомпанемент флейты. В особо лирических местах герои комедии Плавта выступают вокально, они исполняют песни - кантики, как их называли по-латыни. Хора в комедиях Плавта, как и в новаттической комедии, нет. Всем характером своих комедий, их структурой, тоном, языком театр Плавта тесно связан с традициями римского народного низового театра, детища италийских крестьян и ремесленников.
В комедии "Клад" ("Горшок") ("Aulularia") Плавт изобразил бедняка Евклиона, который нашел клад. Вместо того чтобы пустить деньги в дело, в хозяйство, он зарывает их и целые дни мучается, боясь, чтобы кто-нибудь не нашел его клада. Евклион стал скрягой. Плавт сознательно гиперболизирует эту черту своего героя. Евклион до того скуп, что, по словам раба Стробила, ему жалко, что дым из его очага улетает наружу, что, бывая у цирюльника, его хозяин уносит с собой обрезочки ногтей; ему жаль своего дыхания, и поэтому он на ночь завязывает рот платком; умываясь, плачет: "Воду жаль пролить".
В противовес Евклиону изображен его сосед Мегадор. Это богатый купец. Он ведет большую торговлю, но у него нет и тени скопидомства. Мегадор вдовец, хочет снова жениться, но он не ищет богатой невесты, с большим приданым.
Мегадору нравится дочка бедняка Евклиона Федра, и он сватается. Евклион сначала отказывается выдать Федру за этого богача: ему мерещится, что Мегадор узнал о кладе и лишь из желания получить золото сватает его дочку. Он говорит:
Что за сила в золоте!
Думаю, уж он прослышал, что я дома клад держу,
Оттого и пасть разинул, на родство упорно шел (265-267).
Между тем у Мегадора и в мыслях не было завладеть кладом, так как он не знал о нем, наоборот, у него не было никаких корыстных расчетов, и он даже считал, что было бы на свете лучше жить, если бы богатые мужчины всегда женились на бедных девушках - тогда больше было бы согласия в семье, больше порядка, меньше ненужной роскоши.
С негодованием говорит Мегадор о расточительности жен-при-даниц, которые только и думают о нарядах и удовольствиях. Монолог его дан в быстром темпе, он состоит или из коротких предложений, или из предложений с массой однородных членов, что подчеркивает раздражение Мегадора (в русском переводе эти черты схвачены):
Суконщик, ювелир стоит и вышивщик,
Бордюрщики, портные, завивальщики,
Бельевщики, рукавщики, мазильщики,
Красильщики, темнильщики, желтильщики,
Торговцы полотняные, башмачники,
Сапожных дел искусники, ботинщики,
Сандальщики торчат, торчат чистильщики,
Суконщики кричат, кричат чинильщики,
Корсетщики торчат, торчат покромщики.
Ну, кажется, рассчитаны; на место их
Другим числа нет: стражей обступают дом
Шерстильщики, бахромщики, сундучники.
И им расчет. Подумаешь, отпущены:
Нахлынули красильщики-шафранщики,
И дрянь всегда какая-то чего-то ждет (506-521).
Но Мегадору не удалось жениться на дочке Евклиона, так как его племянник Ликонид сошелся с ней и они ждут ребенка. Между тем раб Ликонида, подглядев, где спрятан клад, украл его. Евклион в отчаянии. Он в ужасе бежит, кричит: "Я пропал! Я погиб!"
Плавт мастерски использует в этой сцене один из театральных приемов - обращение к зрителям, а также один из характерных комических приемов qui pro quo. Евклион кричит, обращаясь к зрителям: "Помогите, молю. Укажите того, кто его утащил!" Ликонид, услышав эту речь Евклиона, полную отчаяния, решил, что старик узнал о бесчестии дочери, поэтому он подбегает к нему и говорит: "Тот поступок, что твой растревожил дух, сознаюсь, я сделал". Евклион же понял слова юноши как признание в воровстве клада. Так, Ликонид, полный сознания своей вины, говорит, что любовь и вино повинны в том, что он взял дочь Евклиона Федру. Евклион, думая только о похищении клада, кричит: "Как же это до чужого ты посмел дотронуться?" Ликонид, имея в виду связь свою с Федрой, говорит, не называя имени: "Раз, однако, тронул, лучше пусть уж у меня останется".
Эти слова вызывают у Евклиона еще больший взрыв гнева, так как он понимает их в том смысле, что Ликонид считает законным делом,- если он уж взял клад, так пусть тот у него и останется. Поэтому старик скряга кричит, что отведет юношу к претору, если он не вернет то, что взял. Ликонид в полном Недоумении, что надо вернуть. Тогда Евклион кричи: "А что украл". Тут только Ликонид понимает, что они с Евклионом говорят о разных вещах.
Конец пьесы не дошел до нас. Из пересказа этой комедии, сделанного каким-то римским грамматиком, видно, что золото было возвращено Евклиону и Ликонид женится на его дочери. В конце концов Евклион, как это видно из одного фрагмента, отдает свое золото молодоженам, мотивируя это тем, что с ним беспокойства много. "У меня не было покоя ни ночью, ни днем,- говорит он,- а теперь я буду спать". Такая концовка противоречит чертам характера Евклиона, и возможно, что в новоаттической комедии, сюжет которой использовал Плавт, и не было подобного ярко выраженного типа скупца, его создал сам Плавт, а концовка оставлена им та же, что и в новоаттической комедии.
Колоритен язык героев Плавта - в нем много просторечных выражений, поговорок, пословиц. Так, Евклион говорит о своей служанке Стофиле: "Глаза и на затылке есть у бестии". Он же, не веря искренности богача Мегадора, говорит, обращаясь в сторону зрителей: "Кажет хлеб одной рукой, камень у него в другой". Ругая повара Конгриона за его неумение экономить, Евклион замечает с досадой: "Расщедришься ты в праздник нерасчетливо, придет нехватка в будни". Эта пословица аналогична с нашей: "И дурак праздник знает, да будней не помнит". Плавт нередко вносит в речи героев игру слов, что придает им комический характер, правда, порой трудно поддающийся переводу на русский язык. Так, раб Стробил, подглядев, где Евклион зарыл свой клад, надеется стащить его и говорит: "Золото сыщется - так Верности посвящу вина я меру полную и верную" (621-623). Здесь сопоставление созвучных латинских слов с разными корнями: fidelitas - "верность" и fidelia - "винный сосуд" ("вина мера полная").
В комедии Плавта «Горшок» («Клад», Aulularia) бедняк Эвклион случайно находит клад, но этим лишь навлекает на себя массу забот. Внезапно сделавшись богачом, Эвклион не знает, как быстро пустить деньги клада в оборот, прячет их и теперь постоянно думает, как бы кто-нибудь другой не обнаружил и не украл его находку. Эта мысль становится столь навязчивой, что Эвклион приближается к сумасшествию. Клад делает его необыкновенно скупым и подозрительным.
Богатый сосед Мегадор сватается к дочери Эвклиона, Федре, полагая, что бедная невеста не столь расточительна и ленива, как богачка. Но Эвклион видит в сватовстве зажиточного человека коварный умысел. Он думает, что Мегадор узнал про клад и хочет завладеть им. Пока Эвклион колеблется дать согласие, с Федрой вступает в любовную связь племянник Мегадора, Ликонид. Федра ждёт от Ликонида ребенка.
Ликонид идёт к Эвклиону сватать Федру, но видит отца своей возлюбленной в полубезумном состоянии. Тот громко кричит: «Я пропал! Я погиб! Помогите!» Причина в том, что раб Ликонида, Стробил, действительно нашёл и украл клад Эвклиона. Не зная об этом, Ликонид решает, что старика потрясла новость о соблазнении и беременности его дочери. Пытаясь загладить свою вину, он говорит Эвклиону: «Поступок, что тебя растревожил, совершил я. Толкнули меня на это вино и любовь». Эвклион полагает, что юноша сознаётся в воровстве клада и вопрошает Ликонида, как он посмел дотронуться до чужого. «Раз уж тронул, пусть у меня и останется», – отвечает Ликонид, подразумевая Федру и своё намерение жениться на ней. Эвклион в ответ начинает грозить Ликониду судом, если тот не вернёт украденного. Мало-помалу до Ликонида доходит, что он и старик говорят о совсем разных вещах.
Конец комедии «Клад» до нас не дошёл. Но из упоминания одного древнего источника следует, что в завершении этой пьесы Плавта золото возвращается Эвклиону, Ликонид женится на Федре, а её отец спешит отдать горшок с кладом молодожёнам, чтобы побыстрее избавиться от невыносимых беспокойств.
Комедия «Клад» написана очень живым и колоритным языком. Плавт широко использует в ней народные пословицы.
На сюжет «Горшка» Плавта Мольер написал своего «Скупого» со знаменитым героем Гарпагоном. Некоторое влияние этой плавтовской пьесы чувствуется и в «Скупом рыцаре» Пушкина.
27.Творчество Вергилия. "Энеида". Структура поэмы, авторский замысел, образная система.
Пу́блий Верги́лий Маро́н — один из величайших поэтов Древнего Рима. Прозван «мантуанским лебедем».
« Энеида » — незаконченный патриотический эпос Вергилия, состоит из 12 книг, написанных между 29-19 гг. После смерти Вергилия «Энеида» была издана его друзьями Варием и Плотием без всяких изменений, но с некоторыми сокращениями.
Вергилий занялся этим сюжетом по просьбе Августа, чтобы возбудить в римлянах национальную гордость сказаниями о великих судьбах их прародителей и, с другой стороны, для защиты династических интересов Августа, будто бы потомка Энея через его сына Юла, или Аскания. Вергилий в «Энеиде» близко примыкает к Гомеру; в «Илиаде» Эней является героем будущего. Поэма начинается последней частью скитаний Энея, его пребыванием в Карфагене, и затем уже рассказывает эпизодически прежние события, разрушение Илиона (II п.), скитания Энея после этого (III п.), прибытие в Карфаген (I и IV п.), путешествие через Сицилию (V п.) в Италию (VI п.), где начинается новый ряд приключений романического и воинственного характера. Самое исполнение сюжета страдает общим недостатком произведений Вергилия — отсутствием оригинального творчества и сильных характеров. Особенно неудачен герой, «благочестивый Эней» (pius Aeneas), лишённый всякой инициативы, управляемый судьбой и решениями богов, которые покровительствуют ему как основателю знатного рода и исполнителю божественной миссии — перенесения Лар на новую родину. Кроме того, на «Энеиде» лежит отпечаток искусственности; в противоположность Гомеровскому эпосу, вышедшему из народа, «Энеида» создана в уме поэта, без связей с народной жизнью и верованиями; греческие элементы перепутаны с италийскими, мифические сказания — с историей, и читатель постоянно чувствует, что мифический мир служит лишь поэтическим выражением национальной идеи. Зато Вергилий употребил всю силу своего стиха на отделку психологических и чисто поэтических эпизодов, которые и составляют бессмертную славу эпопеи. Вергилий неподражаем в описаниях нежных оттенков чувств. Стоит только вспомнить патетическое, несмотря на свою простоту, описание дружбы Ниса и Эвриала, любовь и страдания Дидоны, встречу Энея с Дидоной в аду, чтобы простить поэту его неудачную попытку возвеличить славу Августа за счет преданий старины. Из 12 песней «Энеиды» шестая, где описывается сошествие Энея в ад, чтобы повидаться с отцом (Анхизом), считается самой замечательной по философской глубине и патриотическому чувству. В ней поэт излагает пифагорейское и платоническое учение о «душе мироздания» и вспоминает всех великих людей Рима. Внешняя постройка этой песни взята из XI п. «Одиссеи». В остальных песнях заимствования из Гомера тоже весьма многочисленны.
В построении «Энеиды» подчеркнуто стремление создать римскую параллель поэмам Гомера. Большинство мотивов «Энеиды» Вергилий нашёл уже в прежних обработках сказания об Энее, но выбор и расположение их принадлежат самому Вергилию и подчинены его поэтическому заданию. Не только в общем построении, но и в целом ряде сюжетных деталей и в стилистической обработке (сравнения, метафоры, эпитеты и т. п.) обнаруживается желание Вергилия «соперничать» с Гомером.
Тем резче выявляются глубокие различия. «Эпическое спокойствие», любовное вырисовывание деталей чужды Вергилию. «Энеида» представляет цепь повествований, полных драматического движения, строго концентрированных, патетически напряженных; звенья этой цепи соединены искусными переходами и общей целеустремленностью, создающей единство поэмы.
Её движущая сила — воля судьбы, которая ведёт Энея к основанию нового царства в латинской земле, а потомков Энея к власти над миром. «Энеида» полна оракулами, вещими снами, чудесами и знамениями, руководящими каждым действием Энея и предвозвещающими грядущее величие римского народа и подвиги его деятелей вплоть до самого Августа.
Массовых сцен Вергилий избегает, выделяя обычно несколько фигур, душевные переживания которых и создают драматическое движение. Драматизм усиливается стилистической обработкой: Вергилий умеет мастерским подбором и расположением слов придавать стёртым формулам обыденной речи большую выразительность и эмоциональную окраску.
В изображении богов и героев Вергилий тщательно избегает грубого и комического, которое так часто имеет место у Гомера, и стремится к «благородным» аффектам. В ясном членении целого на части и в драматизации частей Вергилий находит нужный ему средний путь между Гомером и «неотериками» и создаёт новую технику эпического повествования, в течение веков служившую образцом для последующих поэтов.
Правда, герои Вергилия автономны, они живут вне среды и являются марионетками в руках судьбы, но таково было жизнеощущение распылённого общества эллинистических монархий и Римской империи. Главный герой Вергилия, «благочестивый» Эней, с его своеобразной пассивностью в добровольном подчинении судьбе, воплощает идеал стоицизма, ставшего почти официальной идеологией; в странствиях Энея сопровождает бесстрашный оруженосец Ахат, преданность которого стала нарицательной. И сам поэт выступает как проповедник стоических идей: картина подземного царства в 6 песне, с мучениями грешников и блаженством праведных, нарисована в соответствии с представлениями стоиков. «Энеида» была закончена лишь вчерне. Но и в этом «черновом» виде «Энеида» отличается высоким совершенством стиха, углубляя реформу, начатую в «Буколиках».
Энеи́да — эпическое произведение на латинском языке, автором которого является Вергилий. Написана между 29 и 19 г. до н. э., и посвящена истории Энея, легендарного троянского героя, переселившегося в Италию с остатками своего народа, который объединился с латинами и основал город Лавиний, а сын его Асканий (Юл) основал город Альба Лонга.
Поэма написана дактилическим гекзаметром и состоит из 12 книг, причём первые 6 подражают «Одиссее», а вторые 6 — «Илиаде». Хронология в «Энеиде» намеренно нарушена; помимо упоминания крушения Трои, в тексте нет ни малейших хронологических «зацепок». Есть мнение, что поэма является не исторической, а пропагандистской — она прославляет династию Юлиев, якобы происходящую от сына Энея, Юла.
Действующие лица « Энеиды »
Олимпийские боги:
· Зевс (Зевес или Юпитер) — верховный бог, бог молнии и грома.
· Юнона (Гера) — богиня брака, его жена.
· Венера (Афродита) — богиня любви, дочь Зевса, мать Энея.
· Эол — бог ветров, брат Зевса.
· Нептун — бог моря, брат Зевса.
· Вулкан — бог огня, покровитель кузнецов, муж Венеры.
· Меркурий — бог торговли, посланец богов, сын Зевса.
Земные герои:
· Эней - троянский царь, сын Венеры и Анхиза.
· Анхиз - царь Трои, отец Энея.
· Низ и Эвриал - троянские воины.
· Дидона - царица Карфагена.
· Латыней - царь Латинской земли.
· Амата - его жена.
· Лавиния (Лавися) - их дочь.
· Турн - царь рутульский.
· Эванд - царь аркадский.
· Палант - его сын.
· Сивилла - жрица бога солнца Феба.
Содержание произведения.
Часть I. Начало путешествия Энея. Посещение Дидоны. Буря на море. Посещение Энея с Сивиллой.
Часть II. В Сицилии. Пожар (горит троянский флот).
Часть III. На земле Кумской. Встреча Энея с Сивиллой, они путешествуют на тот свет (описание ада, рая). Встреча с отцом Анхизом.
Часть IV. В Латинской земле. Изучение троянцами латинской грамматики. Обмен подарками Энея с царем Латином. Подготовка к войне, ее начало.
Часть V. Война между троянцами и рутульцами. Героический подвиг Низа и Эвриала.
Часть VI. Продолжение войны. Поединок Турна с Энеем. Победа Энея.
Главный герой «Энеиды» - троянец Эней, по мифу был сыном богини Венеры. Выбор героя был для Вергилия не случайным. Уже во вступлении к поэме «Георгики» поэт обещал написать поэму о подвигах императора Октавиана Августа. Но впоследствии он оставил этот свой замысел и взялся за эпопею, которая, связывая мифические рассказы с новым политическим строем, установленным Октавианом, прославила бы весь римский народ, его легендарных предков и историю и в то же время преподносила бы и заслуги императора и всего рода Юлиев. Идеальной для такой цели казалась история странствий и войн троянского героя Энея, вроде бы основал на латинской земле царство, которое стало основой Римской державы. Так была создана легенда о родословной римлян от сочетания итальянцев с потомками троянцев.
Немало знатных римских семей пытались всевозможными средствами вывести свою родословную от троянцев, а вершиной национальной гордости было доказать свое происхождение от самого Энея. В частности, на прямое происхождение от Энея претендовал род Юлиев, к которому принадлежал известный римский политический деятель, полководец и писатель Гай Юлий Цезарь и усыновленный им Октавиан. Ведь сын Энея Асканий имел еще второе имя Юл, а доказать, что Юл является прародителем юлійського рода, не составляло никаких трудностей. Если так, то Юлий Цезарь и Август - потомки Энея. Эта легенда имела обосновать божественное происхождение римских императоров, ведь их мифический предок был сыном смертного Анхіса и богини Венеры.
Как и Ахилл в «Илиаде» Гомера, Эней в «Энеиде» выступает как идеальный воин. Его отвага и мужество не имеют границ, без него не может быть победной ни одна битва. Однако образ Энея - качественно новый в античной литературе. Главным его отличием от предыдущих образов идеальных героев является то, что он был создан с целью прославления императора. Чтобы достичь этой цели, в образе главного персонажа нужно было подчеркнуть не только черты воина, но и другие, по представлениям римлян, идеальные черты. Чтобы одеть новую римскую власть в пышные одежды, Вергилий в характере Энея пытался обобщить все положительные моральные качества, присущие героям римской древности.
Кроме храбрости и мужества, среди важнейших черт Энея, поэт подчеркивает его благочестие. «Благочестивый», «набожный» - постоянные эпитеты Энея. Он даже сам представляет себя таким матери Венере, когда она появилась в образе охотницы:
Я - то благочестивый Эней, что пенатам1 от врага вырвал.
Эней - искренний почитатель богов (он всегда прислушивается к их советам, никогда не поступает вопреки их воле), и пламенный патриот (он до последнего бьется за освобождение родного города от завоевателей-греков, и только просьба Гектора, который является Энею во сне, заставляет его покинуть Трою), и образцовый гражданин с высоким чувством обязанности, и нежный семьянин, и человек справедливый и сострадательный к другим.
Привлекают в образе главного героя сыновние чувства: как добрый сын, Эней не оставляет немощного отца в Трое, а выносит его из пламени; затем настойчиво стремится попасть в царство Аида, чтобы увидеться с отцом. Как преданный и любящий муж, Эней возвращается к охваченной пожаром Трои, чтобы отыскать свою жену Креузу. Эней очень добросердечный, он полон жалости даже к врагам.
Образ главного героя полон трагического пафоса, ведь Эней несет на себе высокую божественную миссию - он должен построить Римскую державу.
...Святые свои вещи
Троя тебе поручает и пенатов; бери их с собой,
Будешь в них иметь спутников судьбы; больших ищи им
Стен; ты сам построишь те стены, проехав море, -
такой завещание Эней получает от славного Гектора, который все сделал для освобождения родины и погиб, укрыв себя славой героя. И поэтому все простые человеческие чувства: любовь к отцу, жены, затем любовь к карфагенской царицы Дидоны отходят на второй план. Эней - сначала гражданин, а потом уже все остальное. На протяжении всей поэмы Вергилий подчеркивает, что Эней превыше всего ставит гражданский обязанность, жертвует личным счастьем ради высших интересов.
Образ Энея питал воображение многих европейских художников. Это и «парубок моторный» Ивана Котляревского, и скульптура итальянского мастера Джованни Лоренцо Бернини «Эней несет на спине старого отца, убегая из Трои» (XVII ст.), и полотно итальянского художника Помпео Батони «Венера, дарящая Энею доспехи, изготовленные Вулканом», и серия картин итальянского художника Джамбаттиста Тьеполо «Апофеоз Энея», которыми расписаны стены Мадридского дворца, и немало других.
«Энеида» четко делится на две симметричные части, каждая из которых состоит из шести книг: первая часть - рассказ о блуждании Энея, подобная «Одиссеи», вторая - описание боев в Италии, которая напоминает «Илиаду» Гомера. Использование в качестве образца Гомеровых поэм не было плагиатом, как бы это восприняли сейчас. Для античных поэтов «Илиада» и «Одиссея» были непревзойденными образцами эпоса, и каждый следующий поэт считал признак хорошего вкуса продолжать гомеровские традиции, следовать в большей или меньшей степени мотивы и образы, віршову технику легендарного поэта.
В «Энеиде» находим немало параллелей с гомеровским эпосом. Как в «Илиаде» Троянская война началась за то, что Парис похитил жену ахейского царя Менелая Елену Прекрасную, так в «Энеиде» ее герой ведет войну за Лавинию, с которой хочет жениться вожак итальянцев Турн. Отец Лавинии царь Латин много чем напоминает старого Приама. Эней очень похож на Ахилла: как в «Илиаде» никто не может сравниться с храбростью Ахиллом, так в «Энеиде» нет героя, равного Энею; как Ахилл, оставив поле боя, стал причиной неудач греков, так и через отсутствие Энея троянское войско оказалось в крайне критическом состоянии. Знаменитый «каталог кораблей» в второй песни «Илиады» имеет параллель в перечне итальянских племен, которые выступили против Энея. Рассказ о том, как Эней отомстил за своего друга, убитого Турном, повторяет историю Ахилла и Патрокла. Прощание Энея с женой и сыном начинается так, как прощание Гектора с Андромахой. Смелая вылазка двух троянских закадычных друзей Ниса и Эвриала имеет аналогию в ночной разведке Диомеда и Одиссея. Описательные нового щита Ахилла, изготовленной Гефестом по просьбе Фетиды, отвечает описание щита Энея, изготовленной Вулканом на мольбы Венеры. Совместное для обеих эпопей есть решение положить конец кровопролитной борьбе за единоборство двух вождей. Сходство видим в заключении перемирия и вероломному его возбуждении, что приводит к еще запекліших боев. Сцена поединка Энея и Турна с его трагическим финалом - смертью царя рутулів - создана по образцу боя Ахилла и Гектора.
Немало моментов роднит «Энеиду» и с «Одиссеей». Вергилий, как и Гомер в «Одиссее», подробно описывает блуждания главного героя по дороге из Трои в Италию. Как Одиссей рассказывает о своих происшествия на пиру у царя феаков Алкиноя, так и Эней в Карфагене повествует о гибель родного города и о своих странствиях. Как Одиссея не хочет отпустить нимфа Калипсо, так и Энея задерживает влюблена в него Дидона. Посещение Энеем подземного царства подобные «восхождение» Одиссея в страну мертвых. Буря на море в поэме Вергилия напоминает соответствующую картину в «Одиссее».
Однако лучшими эпизодами поэмы является эпизоды вполне оригинальные, например, рассказ о трагической любви карфагенской царицы Дидоны, что, отвергнутая Энеем, сжигает себя на костре. Отличной от гомеровского эпоса является образная система «Энеиды»: Вергилий подробно выписывает не только конкретные образы, но и создает абстрактные, что несут в поэме большое эмоциональную нагрузку, способствуя созданию у читателя определенного настроения - в стране мертвецов «прислонился Сумм», и Заботы, и Болезни, и Расстроена Старость. Отличается «Энеида» от гомеровских поэм и целью создания: римская поэма служит политической цели - возвеличению национальных черт древних римлян и подвигов и заслуг римского императора Октавиана Августа. Потомки Энея призваны владеть миром:
Запомни, римлянине! Ты властно будешь вести народы.
Будут искусства твои встановляти условия для мира,
Милувать, кто підкоривсь и мечом покорят надменных.
Итак, Вергилий не скопировал свою поэму из эпопеи Гомера - он по-своему обобщил и переосмыслил богатую эпическую традицию, создав оригинальное произведение. Его «Энеида» знаменует собой синтез развития античного эпоса - удивительный сплав гомеровской традиции, творческих исканий древнегреческого литературы и литературного опыта римлян.
Появление «Энеиды» восторженно встретили современники, ее величие и красоту высоко оценили Гораций, Проперций и Овидий. Еще до появления произведения (Вергилий знакомил друзей с отдельными частями) Проперций торжественно приветствовал «Энеиду», как шедевр, чем от «Илиады»:
Гетьте, римские все вы писатели, гетьте и греки,
Что-то большеесть значительно растет «Илиады» самой.
Вся последующая римская литература развивалась под могучим влиянием поэмы Вергилия. Римские поэты в большей или меньшей степени последовали оскорбления и технику «Энеиды». Как в древней Греции произведения Гомера были самыми любимыми и главными книгами школьной молодежи, так в римской школе подобную роль сыграла Вергілієва героическая поэма: ее читали, разъясняли, декламировали, на ней учились стихосложению и ораторскому искусству. К стихам с «Энеиды» часто прибегали в повседневной жизни, их цитировали в разговоре, брали эпиграфами к произведениям искусства, надписували на предметах роскоши.
Культ Вергилия, отношение к его произведений, как литературного образца и источника мудрости, унаследовали и средние века. Это благоговение наиболее ярко отразилось в «Божественной комедии» Данте, который изобразил автора «Энеиды» символом человеческой мудрости и избрал своим проводником в аду и чистилище.
Высокий авторитет имел Вергилий и его произведение во времена Возрождения и классицизма. «Энеиду» подражал в XIV ст. Франческо Петрарка в латинской поэме «Африка», ее влиянием обозначены выдающиеся эпопее XVI и XVII в. в. - и «Неистовый Роланд» Ариосто и «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, «Лузиады» Луиса де Камоэнса, и «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» Джона Мильтона и немало других. Высоко ценили эпопею Вергилия Буало и Расин. В XVIII в. пылким поклонником Вергилия был Вольтер.
28. Творчество Горация. "Памятник" (30-ая ода 3-ей книги " Ad Melpomenen "): русское восприятие в веках.
Квинт Гора́ций Флакк — древнеримский поэт «золотого века» римской литературы. Его творчество приходится на эпоху гражданских войн конца республики и первые десятилетия нового режима Октавиана Августа
"Памятник" (Гораций)
Создан памятник мной. Он вековечнее
Меди, и пирамид выше он царственных.
Не разрушит его дождь разъедающий,
Ни жестокий Борей, ни бесконечная
Цепь грядущих годов, в даль убегающих.
Нет, не весь я умру! Лучшая часть моя
Избежит похорон: буду я славиться
До тех пор, пока жрец с девой безмолвною
Всходит по ступеням в храм Капитолия.
Будет ведомо всем, что возвеличился
Сын страны, где шумит Ауфид стремительный,
Где безводный удел Давна - Апулия,
Эолийский напев в песнь италийскую
Перелив. Возгордись этою памятной
Ты заслугой моей и, благосклонная
Мельпомена, увей лавром чело мое!
"Памятник" (Державин)
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
"Памятник" (Пушкин)
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не заростет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
"Памятник"
(Ломоносов, перевод стихотворения Горация)
Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру, но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе,
Отечество мое молчать не будет,
Что мне беззнатной род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски
И перьвому звенеть Алцейской лирой.
Взгордися праведной заслугой, муза,
И увенчай главу Дельфийским лавром
29. Творчество Овидия.
Пу́блий Ови́дий Назо́н — древнеримский поэт. Более всего известен как автор поэм «Метаморфозы» и «Наука любви» (лат. Ars amatoria, др. перевод «Искусство любви»), а также любовных элегий. По одной из версий, из-за несоответствия пропагандируемых им идеалов любви официальной политике императора Августа в отношении семьи и брака был сослан из Рима в западное Причерноморье, где провёл последние годы жизни. Оказал огромное влияние на европейскую литературу, в том числе на Пушкина, в 1821 году посвятившего ему обширное послание в стихах
Творчество
Первыми литературными опытами Овидия, за исключением тех, которые он, по его собственным словам, предавал огню «для исправления», были «Героиды» (Heroides) и любовные элегии. Яркость поэтического дарования Овидия высказывается и в «Героидах», но наибольшее внимание римского общества он обратил на себя любовными элегиями, вышедшими, под заглавием «Amores», сначала в пяти книгах, но впоследствии, по исключении многих произведений самим поэтом, составившими три дошедшие до нас книги из 49 стихотворений. Эти любовные элегии, содержание которых в той или другой степени, возможно, основывается на любовных приключениях, пережитых поэтом лично, связаны с вымышленным именем его подруги, Коринны, которое и прогремело на весь Рим, как об этом заявляет сам поэт (totam cantata per Urbem Corinna). В этой довольно распространенной в римской литературе форме, уже имевшей своих классиков, Овидию удалось проявить в полной силе яркое дарование, сразу сделавшее его имя громким и популярным. Оканчивая последнюю из этих элегий, он изображает себя столь же прославившим свой народ пелигнов, сколько Мантуя обязана своей славой Вергилию, а Верона — Катуллу. Бесспорно, поэтического дарования, свободного, непринужденного, блистающего остроумием и меткостью выражения, в этих элегиях очень много, как много точных жизненных наблюдений, внимания к детали и версификаторского таланта, для которого, по-видимому, не существовало никаких метрических трудностей. Несмотря на это, большая часть творческого пути Овидия лежала впереди.
« Наука любви »
Не меньший резонанс вызвало и следующее произведение поэта, о приготовлении которого он возвещал своим читателям ещё в 18-й элегии II книги и которое в рукописях и изданиях Овидия носит заглавие «Ars amatoria» («Любовная наука», «Наука любви»), а в сочинениях самого поэта — просто «Ars». Это — дидактическая поэма в трёх книгах, написанная, как и почти все сочинения Овидия, элегическим размером и заключающая в себе наставления, сначала для мужчин, какими средствами можно приобретать и сохранять за собой женскую любовь (1 и 2 книги), а потом для женщин, как они могут привлекать к себе мужчин и сохранять их привязанность. Сочинение это, отличающееся в иных случаях известной нескромностью содержания — которую автор вынужден был оправдывать перед официальной моралью тем предлогом, что писал свои наставления для вольноотпущениц и живших в Риме чужестранок, на которых требования о строгости поведения не распространялись (Trist., II, 303), — в литературном отношении превосходно и обличает собой полную зрелость таланта и руку мастера, который умеет отделять каждую подробность и не устаёт рисовать одну картину за другой, с блеском, твёрдостью и самообладанием. Написано это произведение во 2 — 1 гг. до н. э., когда поэту было 41 — 42 года от роду. Одновременно с «Наукой любви» появилось, к тому же разряду относящееся, сочинение Овидия, от которого до нас дошёл лишь отрывок в 100 стихов и которое носит в изданиях заглавие «Medicamina faciei». На это сочинение, как на готовое, указывает женщинам Овидий в III книге «Науки любви» (ст. 205), называя его « Medicamina formae» («Средства для красоты») и прибавляя, что оно, хотя и не велико по объёму, но велико по старанию, с каким написано (parvus, sed cura grande, libellus, opus). В дошедшем отрывке рассматриваются средства, относящиеся к уходу за лицом. Вскоре после «Науки любви» Овидий издал «Лекарство от любви» («Remedia amoris») — поэму в одной книге, где он, не отказываясь и на будущее время от своей службы Амуру, хочет облегчить положение тех, кому любовь в тягость и которые желали бы от неё избавиться. В направлении, которого Овидий до сих пор держался, дальше ему идти было некуда, и он стал искать другие сюжеты. Мы видим его вскоре за разработкой мифологических и религиозных преданий, результатом которой были два его капитальных сочинения: «Метаморфозы» и «Фасты».
« Метаморфозы »
Первым из таких произведений были «Метаморфозы» («Превращения»), огромный поэтический труд в 15 книгах, заключающий в себе изложение относящихся к превращениям мифов, греческих и римских, начиная с хаотического состояния вселенной до превращения Юлия Цезаря в звезду. Этот высокий по поэтическому достоинству труд был начат и, можно сказать, окончен Овидием ещё в Риме, но не был издан по причине внезапного отъезда. Мало того: поэт, перед отправлением в ссылку, сжёг, с горя или в сердцах, даже саму рукопись, с которой, к счастью, было уже сделано несколько списков. Сохранившиеся в Риме списки дали Овидию возможность пересмотреть и дополнить в Томах это крупное произведение, которое таким образом и было издано. «Метаморфозы» — самый капитальный труд Овидия, в котором богатое содержание, доставленное поэту главным образом греческими мифами, обработано с такой силой неистощимой фантазии, с такой свежестью красок, с такой лёгкостью перехода от одного предмета к другому, не говоря о блеске стиха и поэтических оборотов, что нельзя не признать во всей этой работе истинного торжества таланта, вызывающего изумление. Недаром это произведение всегда много читалось и с давних пор переводилось на другие языки, начиная с греч. перевода, сделанного Максимом Планудом в XIV веке. Даже у нас есть немало переводов (как прозаических, так и стихотворных); четыре из них появились в свет в течение семидесятых и восьмидесятых годов XIX века.
« Фасты »
Другое серьёзное и также крупное не только по объёму, но и по значению произведение Овидия представляют «Фасты» (Fasti) — календарь, содержащий в себе объяснение праздников или священных дней Рима. Эта учёная поэма, дающая много данных и объяснений, относящихся к римскому культу и потому служащая важным источником для изучения римской религии, дошла до нас лишь в 6 книгах, обнимающих первое полугодие. Это — те книги, который Овидию удалось написать и обработать в Риме. Продолжать эту работу в ссылке он не мог по недостатку источников, хотя не подлежит сомнению, что написанное в Риме он подверг в Томах некоторой переделке: на это ясно указывает занесение туда фактов, совершившихся уже по изгнании поэта и даже по смерти Августа, как напр. триумф Германика, относящийся к 16 г. В поэтическом и литературном отношении «Фасты» далеко уступают «Метаморфозам», что легко объясняется сухостью сюжета, из которого только Овидий мог сделать поэтическое произведение; в стихе чувствуется рука мастера, знакомая нам по другим произведениям даровитого поэта.
30. Творчество Сенеки - младшего. "Нравственные письма к Луцилию" (тема, проблематика, идейный план).
Лу́ций А́нней Се́не́ка, Сенека Младший или просто Сенека (4 до н. э., Кордуба — 65, Рим) — римский философ-стоик, поэт и государственный деятель.
Воспитатель Нерона и один из крупнейших представителей стоицизма.
"Нравственные письма к Луцилию"
14 писем.
В "Письмах к Луцилию" Сенека почти полностью ограничивается областью этики. Он отвергает изощренную диалектику и логику древней стои - все эти "греческие глупости": они не помогут человеку найти верный путь в жизни и подменяют решение ее вопросов мудрствованьем по их поводу (п. XXV и др.). Не увлекает Сенеку и материалистическая натурфилософия стоиков: он, правда, ее не отбрасывает, но если и излагает где-нибудь ее положения, то как затверженный урок, без внутреннего участия. Зато этика разработана Сенекой со скрупулезной полнотой. Наверное, все вопросы, трактованные им раньше, вошли в "Письма" в том или ином виде. (Я сама, прочитав лишь малую часть этого произведения, убедилась в этом: столь обширна область проблем, вопросов и задач, затронутая в письмах, и кажется, что Сенека разобрал и осветил все устройство мира. Читая, осознаешь, что он полностью прав, и соглашаешься со всеми приведенными доводами. Хотя, я прочитала далеко не все и, может быть, не все осознала и впоследствии не согласилась бы с великим философом и мыслителем, может быть…) В конечном итоге из мозаики писем слагается система стоической этики в истолковании Сенеки, логическая и стройная, вопреки кажущейся разорванности изложения. Вместе с тем система эта, подобно подлинным письмам, разомкнута, открыта в жизнь - Сенека заботливо и искусно стилизует это свойство. Он как бы и не собирается рассуждать, а только сообщает другу о себе: о своей болезни, об очередной поездке, встрече с тем или иным знакомым. Так главным примером в системе нравственных правил становится сам "отправитель писем", а это придает увещаньям убедительность пережитого опыта. Любая житейская мелочь становится отправной точкой для рассуждения, любой жизненный факт - от походов Александра Великого до непристойной сплетни о неведомом нам современнике - может служить примером. Жизненно конкретен и адресат посланий - заваленный делами прокуратор Сицилии, - и их отправитель, страдающий от городского шума, путешествующий из усадьбы в усадьбу, превозмогающий болезнь, вспоминающий молодость. (На самом деле, когда читатель понимает, что перед ним раскрыта жизнь реального человека, приведены примеры реально произошедших событий, когда осознаешь, что это было, это правда, а не вымысел или фантазия, действительно начинаешь не только верить автору, но и искать ответы на свои вопросы, решения своих проблем. Тот факт, что автор жил сотни лет назад ничуть не смущает: все человеческие ценности вечны, а значит вечно ценен и не заменим опыт мудреца…) Во-вторых, письма разомкнуты и формально. Редко какое из них посвящено одной теме. Чаще Сенека переходит от темы к теме, потом как бы спохватывается: "Вернемся к нашему предмету", - потом вновь отвлекается, искусно поддерживая напряженный интерес читателя. Письма остаются как бы фрагментарными, и это еще больше способствует впечатлению жизненной достоверности и дружеской доверительности высказыванья. (Кажется что просто разговаривает, ведет беседу. Сам ставит вопросы, которые предположительно могут возникнуть у читающего письмо, и отвечает на них. А вопросы возникают, причем именно те, что предположил Сенека). К тому же и каждая отдельная истина приобретает больший вес, чем она имела бы в логической цепи, и внимание читателя остается в постоянном напряжении. Вместе с тем текучее разнообразие жизни входит в письма как некий негативный фон для незыблемой нормы, т. е. философии, целительницы душ, "науки жизни", призванной судить ее и дать ей законы. И все же "Письма к Луцилию" - единое произведение не только по мысли, но и композиционно. Это целое начинается разомкнуто - "Так и поступай, мой Луцилий", - ответ на сообщение друга, звено в цепи долгой переписки. Мы не знаем, кончалось ли оно так же разомкнуто: конец "Писем к Луцилию" утрачен. Внутри же сборника сделано все, чтобы ощущение разомкнутости, бессистемности сохранилось. Однако в этой бессистемности есть система, и подчинена она последовательным этапам обращения Луцилия (понимай - всякого читателя- прим. Ошерова) в стоическую веру. Сборник писем к другу становится сводом стоической морали.
Прежде всего "Письма...", - это программа нравственного самоусовершенствования, равно предназначенная для адресата и отправителя. Определяют ее основоположения стоической доктрины ( п. XCV ). Цель ее - "блаженная жизнь", то есть состояние полной независимости от внешних обстоятельств. Достигает "блаженной жизни" мудрец, он же - "vir bonus"; но традиционный римский нравственный идеал переосмысляется у Сенеки в стоическом духе. Vir bonus – уже не "доблестный муж", но скорее "человек добра". В "Письмах" досуг признается необходимым условием для нравственного совершенствования. И если для староримского "доблестного мужа" наградой непременно мыслилась слава, то сенековский "человек добра" пренебрегает ею как похвалой людей неразумных и ищет лишь признанья "равных" себе. Вообще же награда за добродетельный поступок - в нем самом, ибо такой поступок отвечает разумной природе человека, - в отличие от противоположных ей страстей. Для достижения добродетели нужно не ограничивать страсти, а совершенно искоренять их. Благодаря этому можно достичь полной независимости от мира, то есть бесстрастия.
Знание человеческой психологии, анализ поступков и побуждений, характерный для Сенеки-писателя, толкают его к знаменательным отступлениям от стоических верований. Так, с одной стороны, Сенека принимает положение о разумном характере добродетели: чтобы стать добродетельным, нужно понять, в чем благо. Но если для греческой этики со времен Сократа "познать добродетель" и значит "стать добродетельным", то Сенека понимает, что одного знания добра недостаточно. "В душах, даже далеко зашедших во зле, остается ощущение добра, и они не то что не ведают позора, но пренебрегают им" (п. XCVII) (Мне кажется, это действительно так, ведь любого человека, родившегося в социуме, с детства учат: «что такое хорошо и что такое плохо», а значит, любой преступник знает, что он, как минимум, поступает «плохо», но он все равно совершает свое деяние, ведомый своими пороками и недостатками). Следовательно, воля к добру должна быть активной, она не даруется природой, и потому ее роль возрастает: "Желание стать добродетельным - полпути к добродетели" (п. XXXIV). А направить нашу волю к добру должна еще одна нравственная инстанция, причастная скорее чувствам, чем разуму: это совесть, "бичующая злые дела" (п. XCVII), но не тождественная страху наказанья (Которая просто спит у порочных людей вообще и у преступников в частности: рассказав о «добре и зле», о ней, наверное, просто забыли). Отсюда ясно, что проповеднику добродетели нужно взывать не только к разуму, но и к совести, воздействовать не одною логикой, но волновать. Такие новшества не только меняли весь стиль философствования, но и заставляли заново решать проблемы, казалось бы, уже решенные. Прежде всего, момент воли, то есть ответственного выбора жизненного поведения, вступал в противоречие со стоическим фатализмом, учением о роке как о неразрывной и непреодолимой цепи причинно-следственных связей. Человеку, по мнению древних стоиков, остается только одна свобода: добровольно принять волю рока, для выбора места не остается.
Сенека смещает акцент, выдвигает вперед другое стоическое понимание рока - как воли миросозидающего логоса (божества). В отличие от человеческой воли, эта божественная воля может быть только благой (п. XCV): бог величайший благодетель, слуга своих слуг (п. XCV), он заботится о людях и воля его есть провидение. (А здесь, мне кажется, уже появляются некоторые нотки христианства: Бог, как великое и единое. Как истинный пример совершенства, к которому обязан стремиться каждый.)
Как часть божественной воли человек добра воспринимает и смерть (п. XXX и др.). В этом - лучшее лекарство против страха смерти, той из человеческих страстей, против которой Сенека в "Письмах к Луцилию" борется с наибольшим упорством. Смерть предустановлена мировым законом и потому не может быть безусловным злом. Но и жизнь сама по себе не есть безусловное благо: она ценна постольку, поскольку в ней есть нравственная основа.
Та же этическая шкала ценностей позволила Сенеке решить и вопрос о добровольной смерти. Когда-то Платон запретил человеку покидать пост, на который поставили его боги, а Зенон, сломавший ногу, увидел в этом волю призывавших его богов и ушел из жизни. Сенека стоит посредине между Платоном и Зеноном. Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти (п. XXX). Разум и нравственное чувство должны подсказать, когда самоубийство являет собой наилучший выход. И критерием, который философ пытается найти, оказывается все та же этическая ценность жизни, определяемая возможностью исполнять свой нравственный долг. (Нельзя сейчас не сказать о преемственности поколений. Сейчас, впрочем, как и всегда, вопрос о добровольном уходе из жизни является очень спорным. Конечно, существует много доводов «за» и «против», сторонники и противники, а также бесконечное количество причин. И мне кажется прав Сенека, выбирая критерием целесообразности выбора этическую ценность жизни. Не стоит, я думаю всеми правдами и не правдами оживлять возможностями современной медицины «живой труп», мучающийся от боли и страданий, также как и запрещено бездумно, под влиянием минутного порыва совершать самоубийство.) Как бы ни угнетали тебя болезни и старость, ты не вправе уходить из жизни, пока твоя жизнь нужна близким, пока ты можешь выполнять долг перед ними и перед своею природой: "Я не покину старости, если она сохранит меня в целости - лучшую мою часть: а если она поколеблет ум, если будет отнимать его по частям, я выброшусь вон из трухлявого, готового рухнуть строения" (п. LVIII). Но вместе с тем, если не останется возможности исполнять свой долг человека, самоубийство не только допустимо, но и оправдано. А возможность эта исчезает тогда, когда человек оказывается под гнетом принуждения, лишается свободы. Поразительные примеры рабских самоубийств наглядно доказывают утвержденье, что "к свободе повсюду открыты дороги, короткие и легкие... Никто не может навязать нам жизнь, и мы в силах посрамить нужду" (п. XII) Принуждение, неотвратимость казни, рабство - вот те крайние явления в наблюдаемой философом жизни, которые даже смерть делают одною из обязанностей мудреца.
В вопросе о самоубийстве Сенека потому расходится с правоверным стоицизмом, что наравне с долгом человека перед собою ставит долг перед другими. При этом в расчет берутся даже такие незначительные для стоика вещи, как любовь, привязанность и прочие эмоции.
Чувство приязни к людям, согласно Сенеке, естественно и заложено в нас природой: "Все что ты видишь, в чем заключено и божественное и человеческое, - едино: мы только члены огромного тела. Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназначившая, родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас общительными, она установила, что правильно и справедливо, и по ее установлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий, по ее велению должна быть протянута рука помощи" (п. XCV). Это - основа конституции стоического вселенского государства или той "большой республики" Сенеки, которой служит человек добра. В ней все равны, ибо всем досталась душа - частица божества, а высокой она может быть и у римского всадника, и у раба (п. XXXI). Не родословная, а величие души и делает человека благородным, "ибо она из любого состояния может подняться выше фортуны", которая одна только и делает человека всадником или рабом. (На мой вопрос: «А где он, Бог?», бабушка всегда мне отвечала, что он внутри, в душе человека. Действительно, какой бы веры ни был человек, какого ранга, Бог, а значит смысл жизни, цель жизни, взгляды, нравственные устои человека, внутри у него, в душе, в сердце, в разуме. Человека могут заставить совершить что-то против его Бога, но если в нем убить этого Бога, умрет и сам человек.) А если так, то нет нужды освобождать всех рабов: те из них, что благородны духом, сами возвысятся над рабством либо, если оно станет невыносимым, обретут свободу через смерть. Равенство в духе - вот что важнее для вселенского государства, чем конкретное социальное действие. (Вот здесь я не согласна с философом. Конечно, главное – свобода души, но несправедливы телесные страдания одних, наряду с блаженством и благополучием других.)
Но между безотрадной панорамой реальных человеческих отношений с их следствием - разобщающей моралью - и радужной теорией равенства в духе пропасть слишком велика, чтобы Сенека не ощущал ее. Философ, пытавшийся служить людям через службу государству, узнавший на этом пути и горечь компромисса, и боль от бесплодности усилий, не может, как бы ни был он разочарован в деятельности, не искать основ человеческого общежития менее умозрительных, чем равенство в духе. И он не только ищет, но и находит их. Это - милосердие и благодеяние. Первое есть обязанность, налагаемая на нас уже тем, что все мы люди: "Человек - предмет для другого человека священный" (п. XCV). Но того же требует и жизненная практика. Если мы хотим этой добродетели от правителя государства, то и сами должны обладать ею по отношению к стоящим ниже, прежде всего, к рабам (п. XLVII). И далее аргументация в письме точно та же, что в трактате "О милосердии": мягкость с рабами есть условие безопасности для владельца, позволь рабам говорить за столом, - и они будут молчать, когда твой обвинитель станет допрашивать их под пыткой.
Потерпев крах в государственной деятельности, разочаровавшись в возможности отвечающего нравственным нормам сообщества людей внутри государства, Сенека, тем не менее, не хочет замыкаться в высокомерном "бесстрастии" мудреца, закрывшего глаза на порочный мир либо благодетельствующего ему самим явлением своей добродетели. Из двух идеалов, предлагаемых стоей, его душе римлянина был ближе идеал человеческой общности, хотя бы в форме "вселенского града". Как римлянин, он пытался иногда обосновать необходимость такого сообщества прагматически - слабостью отдельного человека перед лицом природы. Как моралист, он искал таких нравственных основ общежития, которые были бы доступны всем согражданам по человечеству. Как человек своей эпохи, все больше забывавшей о городе-государстве, он не видел свой идеал осуществленным в прошлом (в отличие от Цицерона), не верил в его осуществление в римском государстве при наличном его состоянии, разделяя "всеобщее убеждение, что из этого положения нет выхода", что "основанная на военном господстве императорская власть является неотвратимой необходимостью". И опять-таки как человек своей эпохи он искал новых основ человеческого сообщества в "духе", пролагая путь к Августинову граду божию, к христианским писателям последующих веков.
«Нравственные письма к Луцилию» - последнее произведение Сенеки. Столь масштабное (по объему и по содержанию своему), оно как кладезь мудрости, жизненного опыта, ненавязчивое нравоучение, советы и догматы, адресованные ученику и другу, поэтому неофициальные, открытые и доступные (не в смысле легкомысленности, а в том, что они настолько жизненны, искренние, что любому читателю близки и понятны своей достоверностью и насущностью). Прочитать за один раз все – нереально: их нужно открывать постепенно, начиная с первого, как было у Луцилия, и «учиться философии жизни».
31. Творчество Ювенала.
Ювена́л, Децим Юний Ювена́л — римский поэт-сатирик
По характеру произведения Ювенала можно разделить на две группы, вторая (начиная примерно с 10-й сатиры) по мнению знатока Ювенала Отто Яна гораздо слабее:
«Первые сатиры написаны при самых живых впечатлениях от пережитой эпохи ужасов, полны ожесточённых и резких нападок против выдающихся и первенствующих лиц и дают яркую картину ближайшего прошлого. В последних сатирах этот огонь угасает всё больше и больше. Ярко вспыхнувшая ярость даёт место ворчливому благодушию; живое отношение к вещам и лицам отступает перед общими местами; всё более и более проявляется склонность к известным философским положениям, морализированию и вообще к широкому, расплывчатому изложению; мощно бьющий, даже пенящийся и бушующий горный ручей превращается в широкую и всё спокойнее текущую реку».
Эта разница дала повод немецкому учёному О. Риббеку, объявить чуть ли не половину сатир Ювенала произведениями более позднего времени («Der echte mid unechte J.», Лейпциг, 1859), однако эта гипотеза не получила дальнейшего развития.
В первой сатире Ювенал обосновывает своё выступление в качестве обличителя пороков современного ему общества и излагает своё мнение по поводу этих пороков: эта сатира является как бы программой для всех других. Поэт недоволен господствующим в литературе пристрастием к скучным и холодным мифологическим сюжетам и обращает внимание читателей на предоставляющее богатый материал для наблюдений римское общество, очерчивая беглыми, но меткими штрихами различные пороки, например, мужчины, выходящего замуж подобно женщине, грабителя-наместника, супруга-сводника собственной жены и т. д. Во 2-й сатире выставлены развратные лицемеры («…qui Curios simulant et Bacchanalia vivunt…»). Как жилось среди подобных развращённых личностей в целом в тогдашнем Риме, показывает 3-я сатира, наиболее удачная по живописанию тягостных условий существования в столице бедного и честного человека (этой сатире подражал Буало в сатирах I и VI). В 4-й сатире со злой иронией изображено заседание государственного совета во время Домициана, где обсуждается вопрос, как поступить с огромной рыбой, поднесённой рыбаком в дар императору.
В 5-й сатире поэт в ярких красках рисует унижения, которым подвергается бедняк-клиент на пиру у богача-патрона. Ювенал хочет пробудить в паразите чувство стыда и гордости и для этого в резких контрастах противопоставляет то, что имеет за столом сам богач и что велит он подавать бедному прихлебателю. Из 6-й сатиры можно заключить, что Ювенал был страстным женоненавистником и врагом брака и основательно изучил слабости и пороки современных ему дам. Эта сатира, самая большая по объёму (661 стих), является одним из наиболее жёстких плодов гения поэта, как по крайне суровому тону, так и по натуральности описания. 7-я сатира посвящена бедственному положению лиц, живущих умственным трудом: писателей, адвокатов, учителей. В 8-й сатире разбирается вопрос, в чём состоит истинное благородство. Поэт доказывает, что одно только знатное происхождение без личных нравственных качеств ещё ничего не значит, и что лучше иметь отцом Ферсита и походить на Ахилла, чем быть сыном Ахилла и походить на Ферсита (этой сатире подражал Кантемир). В 9-й сатире содержатся иронически наивные жалобы мужчины, промышляющего педерастией, на то, как трудно зарабатывать себе хлеб этим занятием. Тема 10-й сатиры — близорукость всех человеческих желаний; людям, собственно, нужно одно, чтобы был здравый ум в здравом теле (знаменитое «Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano»). В 11-й сатире Ювенал приглашает в праздник Мегалезий на обед своего друга Понтика и распространяется по этому поводу о простоте старинных нравов и о современной расточительности. В 12-й сатире (самой слабой) Ювенал преследует весьма распространённый в Риме того времени тип искателей наследства (heredipeta). В 13-й сатире поэт, утешая друга своего Кальвина, лишившегося значительной суммы денег, изображает угрызения совести, которыми должно терзаться обманувшее Кальвина лицо. 14-я сатира состоит из двух слабо соединённых между собой частей: первой об огромном влиянии на детей образа жизни их родителей и второй об алчности, как одном из главнейших пороков. В 15-й сатире, по поводу случая каннибальства в Египте, Ювенал распространяется об извращённости тамошних религиозных верований. Наконец, последняя, 16-я сатира представляет собой отрывок из 60 стихов, в котором говорится о мнимом превосходстве военного сословия над другими. Незаконченность этой сатиры служит доказательством того, что произведения Ювенала не подвергались переработке после его смерти.
Для общей характеристики Ювенала особенно важна его первая сатира. Поэт неоднократно повторяет, что наблюдая развращённость своего времени он не может не писать сатиры, и что если природа отказала ему в поэтическом гении, то стихи будет ему диктовать негодование (знаменитое «Si natura negat, facit indignatio versum»). И в конце этой пламенной речи, к крайнему удивлению, мы читаем следующее заявление: «Попробую, что позволительно у нас говорить хоть о тех, чей прах уже зарыт на Фламиниевой или на Латинской дороге». Таким образом читатель предупреждён, что смелость сатирика не пойдет дальше принесения в жертву умерших. И, насколько мы можем судить, Ювенал остался верен этому положению: кроме мёртвых, он называет только таких лиц, которые ему не могут повредить — а именно осужденных и людей низкого звания. Странной должна показаться такая предосторожность у поэта, о котором думали прежде, будто он советовался только со своим мужеством; но такая воздержанность понятна в те ужасные времена, и поэту простительно было обезопасить себя против жестоких фантазий государей и неизбежной мстительности сильных людей; вместе с тем следует признать и то, что Ювенал не имел приписываемого ему обычно характера, и сатиры его не отличаются геройством. Если сатира Ювенала касается только прошлого, то и негодование поэта не есть внезапный гнев, вызванный созерцанием общественного упадка: Ювенал передает только свои воспоминания, далеко не так красочно, как они имели бы в современном им рассказе. Отсюда потребность украсить свой рассказ, придать ему искусственный колорит. Тут на помощь Ювеналу-поэту является Ювенал-ритор, который недаром долго занимался декламацией. Благодаря этим привычкам декламатора в сатирах часто замечается преувеличение и пафос, внешним выражением чего служит масса исполненных негодования и изумления вопросов, возгласы, остроумные изречения — особенности речи, которые подчас делают стиль Ювенала запутанным и тёмным. Затем следует вспомнить, что Ювенал начал писать сатиры уже перешагнув за середину своей жизни, испытав множество разочарований. Такой человек легко склонен всё рассматривать в мрачном свете, быть пессимистом. Знаменитая сатира против пороков женщин, очевидно, вылилась у человека, немало пострадавшего от слабого и прекрасного пола. Точно так же в 3-й и 7-й сатирах проглядывает облик молодого провинциала, который с самыми радужными надеждами стремился в столицу, мечтая найти там скорую славу и сопряженное с ней богатство, но грезы эти скоро разлетелись в пух и прах. Пессимизмом Ювенала объясняют ещё одну сторону его произведений: он охотно копается в грязи, и в галерее его образов есть много таких картин, которые должны быть завешены для обыкновенного читателя.
Сказанное до сих пор относится к отрицательным сторонам поэзии Ювенала. Переходя к её достоинствам, отметим, прежде всего, что ритор не заглушил в Ювенале моралиста и гражданина. Сатиры его исполнены патриотических чувств. Это был человек действительно нравственный, с возвышенно-идеальным взглядом на жизнь. Он искренне стремился помочь своим согражданам, и если иногда преувеличивал их пороки, то только радея об их пользе. О другой положительной стороне поэзии Ювенала граф А. В. Олсуфьев отзывается так: «в сатирах Ювенала, этого реалиста древнего мира, как в фотографической камере, отпечаталась вся окружавшая его римская жизнь, изображенная им в целом ряде законченных до мельчайших подробностей бытовых картин, прямо с натуры схваченных портретов, психологических, тонко разработанных очерков отдельных типов и характеров, реалистически верных снимков со всей окружающей его среды, от дворца кесаря до лачуги в Субуре, от уборной знатной матроны до клети в лупанарии, от пышной приемной чванливого адвоката до дымной школы бедняка-грамматика; Ювенал собрал всё это разнообразие силой своего таланта в одно художественное целое, в котором, как в зеркале, отражается весь древний мир, насколько он был виден поэту». Ювенал важен для изучения частного, семейного, внутреннего быта древних, о котором до нас дошли весьма скудные сведения. Его сатиры ревностно читались не только в древности, но и в Средние века, когда нравился его возвышенный и вдохновенный тон; многие называли его тогда ethicus, а один поэт писал, что Ювеналу верят больше, чем пророкам («Magis credunt Juvenali, quam doctrinae prophetali»). Существует множество древних толкований поэта (так называемых схолий), начиная от IV столетия и кончая поздним Средневековьем.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 82; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!