Глава 3. Сингулярное правопреемство в обязательствах по современному российскому гражданскому праву 1 страница
§ 1. Основания сингулярной перемены лиц в обязательстве в системе сделок по современному российскому гражданскому праву
Делегация (активная и пассивная), цессия (также активная и пассивная) и, наконец, перевод долгов и прав - вот те шесть сделок, которые могут служить основаниями сингулярной перемены лиц в обязательстве. Определить их место в системе сделок по современному российскому гражданскому праву, значит не только отнести их к той или иной категории, к тому или иному роду сделок, но и показать, как те или иные характеристики института в целом преломляются в необходимые и случайные свойства каждой из конкретных сделок.
Как следует из всего предшествующего изложения, делегация (точнее - делегационные обещания) обоих видов - как активной, так и пассивной делегации - относится к числу сделок односторонних, т.е. сделок, совершаемых выражением воли одного лица, требующих для их действительности не принятия, а лишь восприятия третьим лицом-адресатом. О возможности и условиях практического применения делегационных обещаний см. выше, конец § 5 главы 2.
В отличие от сделок делегации, сделки цессии - и активной (сукцессии), и пассивной (интерцессии), а также сделки перевода долгов и прав следует причислять к числу договоров, т.е. сделок, совершаемых посредством выражения воли со стороны, как минимум, двух лиц *(206). Однако юридический эффект договоров цессии (уступки) и перевода различен. Если договоры цессии - активной или пассивной (безразлично) достигают своих целей без посредства иных юридических фактов, то договоры перевода (опять же неважно, долгов или прав) подобной результативностью похвастаться не могут, по крайней мере, до тех пор, пока не соединятся с другими юридическими фактами.
|
|
|
Сторонами договора сингулярной сукцессии являются два кредитора - первоначальный и новый. Должник ни в самом этом договоре не участвует, ни вообще никак не в состоянии на него повлиять (санкционировать, запретить, обусловить и т.д.), ибо заключение такого договора никак не затрагивает его имущественного положения.
Сторонами договора интерцессии выступают кредитор и новый должник. Прежний должник также в этом договоре не участвует, равно как и не имеет к нему никакого вообще отношения, ибо его заключение влияет на имущественное положение должника исключительно благоприятным образом (освобождает от бремени долга).
Договор о переводе долга заключается между двумя должниками - (первоначальным и новым), однако не может произвести своего главного последствия (замены должника - прекращения обязательства с одним должником и производного возникновения на его месте обязательства нового с другим должником) без согласия кредитора (п. 1 ст. 391 ГК) *(207). ГК в данном случае не отличает согласия (предварительного акта) от одобрения (последующего акта), из чего можно сделать вывод, что кредиторское согласие на замену должника может как предшествовать заключению договора перевода долга (быть согласием в собственном смысле слова), так и иметь форму одобрения уже фактически заключенного договора о замене должника.
|
|
|
Договор о переводе прав - договор, заключаемый должником с новым кредитором. В соответствии с таким договором должник принимает на себя долг перед новым кредитором, который идентичен прежнему долгу, прекращаемому этим фактом, долгу перед первоначальным кредитором. Разумеется, подобная операция ухудшает имущественное положение прежнего кредитора, а значит может производиться исключительно с его согласия или одобрения *(208).
Из сказанного ясно, что с практической точки зрения имеет смысл уделить наибольшее внимание исследованию институтов активной цессии - уступки прав и перевода долгов. По этой причине, в дальнейшем говоря об уступке, мы будем иметь в виду, как правило, уступку прав, но не долгов, а говоря о переводе - наоборот, перевод долгов, но не прав.
|
|
|
Всякие ли обязательственные права могли бы стать предметом уступки? Всякие ли юридические обязанности могли бы возникнуть производным способом на основании договора перевода долга?
Российское гражданское законодательство не содержит ни исчерпывающего перечня прав, в отношении которых допускается их уступка, ни исчерпывающего перечня обязанностей, которые могли бы стать предметом перевода. Что это значит? Имея в виду, что одним из элементов правоспособности всех субъектов российского гражданского права является правомочие распоряжения принадлежащими им субъективными правами и юридическими обязанностями, следует заключить, что по общему правилу должна считаться допустимой сингулярная перемена всякого лица во всяком обязательстве, по крайней мере, по основанию цессии или перевода. Упомянутое нами правомочие распоряжения субъективными правами и обязанностями было ранее выведено нами теоретическим путем; закреплено оно и в действующем российском ГК: для физических лиц - в ст. 18 ГК под именем возможности "совершать любые не противоречащие закону сделки и участвовать в обязательствах", для лиц юридических - в п. 1 ст. 48 в виде указания на возможность от своего имени приобретать и осуществлять субъективные имущественные права, а также, создавать и нести обязанности. Терминологическое различие делает формулировку п. 1 ст. 48 более универсальной и предпочтительной, поскольку сделки являются хотя и основной, но все же отнюдь не единственной правовой формой юридических (распорядительных) действий (реализации правомочия распоряжения - элемента правоспособности) *(209). Кроме сделок существуют еще и три формы юридических актов (корпоративные, административные и судебные), а также юридические поступки; притом каждое из перечисленных действий может быть не только правомерным, но и противоправным. Как юридическим, так и физическим лицам доступно не только совершение сделок, но и участие в выработке и исполнении положений корпоративных актов, инициирование принятия актов административных и судебных, а также подчинение их предписаниям и, наконец, совершение юридических поступков, в частности таких, которые становятся основаниями для cessio legis. Само собой понятно, однако, что применение п. 1 ст. 48 ГК должно осуществляться с учетом другого положения п. 1 ст. 49, определяющего целевой характер правоспособности юридических лиц. Несколько сложнее с публично-правовыми (государственными и муниципальными) образованиями. Но и для них возможность совершения юридических (распорядительных) действий, в т.ч. уступки (цессии) обязательственных прав и перевода обязательственных обязанностей (долгов), может быть усмотрена в виде положений п. 1 и 2 ст. 124 ГК о том, что указанные субъекты участвуют в гражданском обороте на равных началах с физическими и юридическими лицами с учетом особенностей, установленных для юридических лиц (очевидно - некоммерческих организаций).
|
|
|
Вывод о том, что дозволенность перемены лиц во всяком обязательстве должна считаться общим правилом, а запрет - исключением, "...которое должно находить себе оправдание в законе", был сделан еще Д.И. Мейером *(210). В последующем его практически никто не подвергал сомнению *(211). В советский период данный вопрос практически не поднимался. Так, например, в комментарии к статьям 211-216 ГК РСФСР 1964 г. упоминаются лишь практически встречающиеся случаи этих сделок, а также формулируются следующие правила о недопустимости: (1) уступки, нарушающей принципы планирования; (2) уступки, прямо запрещенной законодательством; (3) уступки и перевода по обязательству, связанному с личностью должника *(212). Вывод о допустимости уступки требований и перевода долгов по всем обязательствам, кроме тех, в отношении которых эти сделки прямо запрещены, в советское время было возможно сделать только методом исключения: если имеется исчерпывающий перечень запрещенного, то все остальное должно предполагаться разрешенным. В принципе такой же способ рассуждения возможен и сегодня *(213), только надо помнить, что он касается лишь активной цессии и пассивного перевода, в то время как вопрос о возможности сингулярной перемены участников обязательства по иным основаниям (делегации обоих видов, пассивной цессии и переводу прав) остается в этом случае открытым.
Гораздо весомым и универсальным является рассуждение, предложенное в свое время дореволюционными цивилистами. Помимо обоснования возможности передачи всяких прав и долгов "через правоспособность" их носителей, та же возможность обосновывалась ими и через свойства прав и долгов как объектов гражданских прав. Как имущественные права, так и корреспондирующие им имущественные обязанности, следует причислять к категории движимых имуществ. Движимое же имущество всегда признается свободным в обороте, если иного не установлено законом. Значит, и права требования, и долги как имущество движимое являются оборотоспособными, если иное не установлено законом *(214). В настоящее время с точки зрения современного российского ГК, а также с обоснованных выше теоретических позиций такое рассуждение не может быть оправдано (ГК, хотя и знает категорию движимых вещей, но не причисляет к ним права и долги *(215), а мы не признаем имущественные права объектами гражданских правоотношений). Тем не менее, оно несомненно сохраняет теоретический интерес, по крайней мере, для сторонников концепции правопреемства - передачи прав и сторонников признания прав объектами гражданских правоотношений (В.В. Байбак, В.А. Лапач, Д.В. Мурзин, В.В. Почуйкин, А.С. Яковлев и др.). Увы, несмотря на возможность достаточно недвусмысленного выведения из законодательства общего правила о допустимости сингулярной перемены лиц во всяком обязательстве, "современная российская правоприменительная практика, - по замечанию Л.А. Новоселовой, - в подходе к возможности изменения лиц в обязательстве ориентируется больше на древние образцы, чем на потребности современного оборота" *(216). Автору настоящей работы известны случаи, когда возможность совершения уступки требования в порядке цессии отвергалась лишь потому, что о такой возможности нигде не упомянуто в законодательстве.
Нередко можно встретить и мнение, приурочивающее возможность совершения цессии (приобретения требования по цессии) только к определенным субъектам. Так, в течение длительного времени претендовал на статус господствующего взгляд, согласно которому для приобретения права требования в порядке цессии необходимо было иметь лицензию на деятельность финансового агента, т.е. специальную правоспособность субъекта, занимающегося финансированием под уступку денежных требований - факторингом (ст. 825 ГК; см., однако, о ее действии и применении ст. 10 Вводного закона к части второй Кодекса). Действительно, договор факторинга "по сути близок к договору возмездной уступки требования" *(217), но будучи оставленным без комментариев данное положение на практике легко огрубляется в заведомо неверный вывод типа "всякая цессия денежного требования за деньги - это факторинг". Увы, почти что в таком (чуть более тонком) виде (цессия денежного требования, возникшего из предоставления кредитором товаров, выполнения им работ или оказания услуг, производящаяся за деньги (финансирование), представляет собой факторинг) этот вывод делается и другим весьма авторитетным в своей области специалистом *(218). Это мнение не имеет абсолютно ничего общего с действительностью и будет подвергнуто нами критическому разбору в параграфе о соотношении современной цессии со смежными правоотношениями.
О том, насколько пресловутые "древние образцы" довлеют над современной деловой и судебной практикой в вопросе о допустимости уступки требований, можно судить хотя бы по одному тому факту, что этому вопросу уделяют самое пристальное внимание все без исключения специалисты, разрабатывающие цессию. Наиболее объемные разделы своих монографий посвящают этому вопросу Л.А. Новоселова *(219) и В.В. Почуйкин *(220); не составляем исключения в этом плане и мы *(221). Минимально систематизировав возникающие в этой связи проблемы, мы получим возможность выделить несколько их основных групп, существование которых обусловлено одним из следующих заблуждений:
1) Возможность перемены лиц в обязательстве якобы может быть ограничена определенными временными рамками. В частности, еще совсем недавно (вплоть до его прямого нормативного разрешения *(222)) существовал вопрос о допустимости перемены лиц в обязательстве на стадии исполнительного производства, и до сих пор периодически дает знать о себе вопрос о допустимости перемены лиц в так называемых длящихся обязательствах (см. об этом ниже, в Приложении). В действительности, перемена лиц в обязательстве допускается на любом этапе, на любой стадии существования обязательств и, уж конечно, безотносительно к тому, продолжает ли обязательство в момент своей уступки эволюционировать (изменяться), "обрастая" новыми элементами - правами и обязанностями (это и есть обязательства, в практике обычно называемые длящимися), или оно уже находится в полностью сформировавшемся, "застывшем" и неизменном состоянии. В обоих случаях вопрос может касаться лишь предмета уступки *(223), *(224); во втором - также условий существования и осуществления уступленных требований. Но ни в том, ни в другом случае для разрешения возникающих проблем нет никакой надобности в запрещении или ограничении самой возможности уступки требований.
2) Возможность перемены лиц в обязательстве якобы ограничивается заранее предустановленным объемом (размером) требования. Из этого заблуждения вырастает практический вопрос о недопустимости частичной уступки требования (уступки части требования, уступки некоторых, но не всех требований, составляющих содержание так называемых сложных обязательств). В действительности, следует признать, что перемена лица может производиться, по общему правилу, как в отношении всего объема обязательства, так и в отношении его части, если иное не установлено законом *(225). Единственным естественным ограничителем свободы волеизъявления в этом вопросе является делимость предмета обязательства. В случае делимости предмета обязательства можно сказать, что составляющие его право и обязанность также являются делимыми.
3) Возможность перемены лиц в обязательстве якобы исключается двусторонне обязывающим характером договора, из которого возникло уступаемое требование (переводимый долг). Досадно, что вослед этому заблуждению арбитражной практики отправилась и наука. Так, например, в одном из комментариев к российскому ГК отмечается, что перемена кредитора в обязательстве из договора купли-продажи или поставки "...будет одновременно означать и перевод долга, который требует согласия другой стороны в обязательстве. По этим причинам сделка о переуступке требования может быть признана судом недействительной" *(226).
Подобная позиция, с которой, конечно же, никак невозможно согласиться, являет собой заблуждение, основанное на недопустимом смешении понятий об обязательстве и договоре и неизбежно вытекающей отсюда путанице понятий о перемене лиц в обязательстве с переменой стороны в договоре. Договор, как правило, является основанием возникновения не одного, а целого ряда обязательств, притом, как правило, не односторонней, а именно встречной направленности. Ничто, однако, (ни характер обязательств - (основной или акцессорный), ни их направленность) не препятствует уступке прав (переводу долгов) как по всем обязательствам, возникшим из договора, так и только по некоторым, в том числе и одному из них. Уступка одного из требований при наличии других, хотя бы и встречных, означает только замену кредитора по уступленному требованию и ничего более; выводить из такой уступки необходимость еще и одновременного перевода на нового кредитора (цессионария) также и всех долгов по встречным требованиям нет никаких оснований. Да, так можно поступить - и в этом случае состоится перемена лица во всех договорных обязательствах, или замена стороны в договоре - но никакой необходимости в подобном поведении нет. Кроме того для того, чтобы так поступить, очевидно, мало заключить только договор уступки требований - необходим еще и договор перевода долгов по встречным требованиям, который, ясное дело, не произведет своего главного следствия (замены должника) без санкции кредитора - второго контрагента по договору.
Уступка требования - перемена активного субъекта обязательства - ни при каких обстоятельствах не может автоматически влечь и еще и перевода долга - перемену обязанного субъекта. Перевод долга не может ни предполагаться, ни даже "вытекать" из каких-либо положений договора или, тем паче, из его "существа". О переводе долга обязательно должно быть прямо указано в договоре. Договор уступки требования в таком случае приобретет характер смешанного договора - договора, сочетающего в себе элементы двух различных сделок - цессии и делегации. Уступив право требования, вытекающее, скажем, из статуса поставщика (например, право получения покупной цены поставленных товаров), лицо вовсе не перекладывает на плечи нового кредитора своих обязанностей поставщика - они остаются на нем самом, на лице, ранее бывшем кредитором, на цеденте. Получится, что обязанности по договору лежат на одном лице (исполняются одним лицом), а права по нему принадлежат другому лицу и, стало быть, осуществляются этим самым другим лицом, только и всего.
Да, ситуация, при которой статус, скажем, покупателя, окажется разделен между двумя различными лицами (обязанность уплаты покупной цены останется лежать на одноименном участнике договора купли-продажи, в то время как право требования передачи вещи в результате его уступки окажется принадлежащим постороннему договору лицу - цессионарию), вероятно, будет выглядеть несколько необычно. С чисто практической точки зрения будет непросто добиться согласованности действий от двух различных субъектов - осуществления права одним при надлежащем исполнении обязанностей другим. Но "необычно" не означает "невозможно". Да и откуда берется эта самая "необычность"? Уж не от арбитражной ли практики, юридически неадекватной, но зато так к сегодняшнему моменту устоявшейся, что ничего другого уже и помыслить никто не в состоянии?! *(227)
Еще одним примером следования "древним образцам", причем не только в практике, но и в теории, является проблема квалификации сделок, влекущих перемену лиц в обязательстве с точки зрения зависимости их правового результата основания их совершения, т.е. вопрос об отнесении этих сделок к числу абстрактных или каузальных.
Существование в римском праве сделок, в которых причина их совершения играла различную юридическую роль, было замечено, по-видимому, еще в средние века. Но плотным научным исследованием данного различия занялись лишь немецкие юристы XIX века - Brinz, Bekker, Regelsberger, Dernburg. Развитие их взглядов следует относить к заслугам Stampe и Oertman`а. Примечательно, что дореволюционная русская юридическая литература по проблеме абстрактных и материальных сделок (обязательств, договоров), состоявшая в основном из соответствующих разделов (глав, параграфов) учебников и курсов римского и гражданского права, основана, главным образом, на взглядах первой группы немецких ученых. Работы Stampe были странным образом оставлены современниками без внимания, а публикация Oertman`а, появившаяся в 1921 г., не могла быть учтена по чисто естественным причинам.
В результате русская дореволюционная учебная литература стала носительницей таких взглядов на проблему абстрактных и материальных сделок, которые, как выяснилось позднее, оказались недостаточно проработанными. Так, например, В.М. Хвостов, проводя различие между каузальными и абстрактными сделками, пишет, что если для действительности каузальной сделки необходимы наличность и осуществление той цели, во имя достижения которой она совершается, то абстрактные сделки "...сохраняют силу и производят свое действие даже в том случае, если цель, для которой они заключены, не будет достигнута" *(228) (выделено автором. - В.Б.). Также и Г.Ф. Шершеневич полагает, что "практическое значение различия между обоснованными и абстрактными договорами сводится к тому, что отсутствие обстоятельства, составляющего основание обоснованного договора, поражает силу последнего, тогда как при абстрактном договоре неосуществление ожидаемого обстоятельства, которое имелось в виду той или другой стороной при установлении обязательства, не имеет никакого влияния на силу договора" *(229). Правда, В.М. Хвостов признавал допустимым применение возражений о дефекте основания даже в обязательствах абстрактных, но не для того, чтобы предотвратить наступление правового результата абстрактного обязательства, а лишь для того, чтобы парализовать, уничтожить уже фактически наступивший правовой результат *(230). Г.Ф. Шершеневич не говорит ни слова даже о таких возражениях, из чего можно заключить, что, по его мнению, наступивший правовой эффект абстрактной сделки абсолютен и юридически неопровержим. Утрированное воспроизведение такого рода взглядов приводило к тому, что различие между абстрактными и каузальными сделками (обязательствами и договорами) начинали видеть в простом отсутствии-наличии основания их совершения: для каузальной сделки основание нужно, а в абстрактной сделке его может и не быть, абстрактную сделку можно совершить "просто так", ради самой сделки.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 213; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!