ДЕНЬГИ, ПЛАТНАЯ СЛУЖБА И НАЕМНИЧЕСТВО

 

Деньги – почти обязательный посредник между властью и воинами. По свидетельству самих современников, их роль возрастает с середины XII в. В источниках постоянно упоминаются состоявшие на жалованье (solidarii), наемники (stipendiarii), призывы служить за деньги (summonitiones ad denarios), жалованье (vadia), дары (donativa). Около 1150 г. Петр Достопочтенный, аббат монастыря Клюни, обвинив своего предшественника Понса де Мельгей в растрате монастырской казны на жалованье солдатам, заявил: «Я понял, что все соседи, рыцари, шателены, графы и сам герцог Бургундский подстрекают меня взяться за оружие, словно привлеченные запахом денег»[176]. Ричард Фитц‑Нигел в «Диалоге о необходимом почтении к палате Шахматной доски» (De necessariis observantiis Scaccarii dialogus), написанном между 1176 и 1178 г., отметил: «Деньги необходимы не только во время войны, но и во время мира... Во время войны их расходуют на укрепление замков, жалованье солдатам и по другим поводам, в зависимости от природы людей, получающих плату за защиту королевства»[177]. В начале XIII в. в «Книге об Абаке» (Liber Abaci) знаменитый пизанский математик Леонардо Фибоначчи дал несколько примеров подсчета платы наемникам. С 1140 г. на Запад из мусульманского мира проникает и начинает распространяться приписываемый Аристотелю труд «Секрет секретов» (Secretum secretorum), которому суждено было пользоваться огромной популярностью в правящих кругах: в нем находится рисунок в форме круга, который ясно показывает связь между королем, армией и деньгами. Согласно «Большим французским хроникам», Филипп Август хранил казну в разных местах и жил скромно, считая, что некогда короли Франции потеряли много земель, потому что ничего не могли дать своим рыцарям и сержантам в случае необходимости.

Очевидно, распространение денег напрямую было связано с тем, что назвали «коммерческой революцией»[178]. В военной области она проявилась в развитии денежной экономики(Geldwirtschaft) в ущерб натуральному хозяйству(Naturwirtschaft). Отныне на Западе стало гораздо больше драгоценных металлов, монетное обращение оживилось и захватило почти все слои общества. Однако не следует слишком преувеличивать их значение: даже в предшествующие столетия рыцари пользовались деньгами (а не обменом), чтобы купить боевого коня и вооружение; ведь не все вознаграждали кузнеца, отковавшего им оружие, взяв его на службу, дав ему землю или несколько мешков зерна; и в больших походах воины обеспечивали себя не только грабежом, реквизицией или потреблением продуктов из своих личных сельскохозяйственных запасов. Кроме того, вместе с ростом количества денег короли и князья смогли столь же быстро, если не быстрее, увеличить свои денежные средства тремя основными способами: благодаря постоянно растущим домениальным ресурсам; государственной налоговой системе, ставшей сильной и разнообразной; наконец, благодаря замене воинской службы денежными платежами.

В качестве примеров этой замены можно привести упомянутый выше щитовой налог или случай, когда в 1202‑1203 гг. все города, обязанные службой в войске Филиппа Августа, прислали не сержантов, а деньги. В 1227 г. Фридрих II, готовясь к крестовому походу, приказал, чтобы в Сицилийском королевстве «каждый вассал дал за каждый фьеф восемь унций золота и чтобы от восьми фьефов выставили одного рыцаря»: иначе говоря, от каждых восьми фьефов император‑король хотел получить одного рыцаря и 64 унции золота, что по ценам того времени составляло примерно годовое жалованье[179]. Начиная с 1255 г. некоторые коммуны Папского государства предпочитали платить, а не служить.

Таким образом, собранные и имеющиеся в распоряжении деньги, – если бы не боязнь допустить анахронизм, их можно было бы назвать общественными деньгами, в первую очередь использовались для оплаты различного рода воинских служб, одновременно позволяя консолидировать эти службы, а временные и пространственные ограничения их выполнения – устранить.

В XIII в. в Перудже, как и во Флоренции, коммунальному ополчению платили с первого дня похода: 5 сольди пехотинцу, 10 сольди всаднику с лошадью, 15 сольди всаднику с двумя лошадьми (в Перудже); 3 сольди арбалетчикам, 2 сольди 8 денаро лучникам, 2 сольди 6 денаро павезьерам, 2 сольди простым пехотинцам (во Флоренции). В Англии с 1193 г. 500 пеших сержантов из Виндзора получили жалованье за 40‑дневную службу; со времен Генриха III установилось правило требовать службу от народного ополчения за пределами родного графства только за плату. Во Франции (даже если многие города по‑прежнему должны были бесплатно служить королю) отряды, которые посылали города, оплачивались за их счет.

Тот же феномен проявился в службе ленников: многие из них получали жалованье не только за службу сверх срока, но с некоторых пор с самого начала службы. Например, в 1240 г. Фридрих II приказал судьям Сицилийского королевства выбрать в своих округах отважных рыцарей (milites strenui), которым надлежало прибыть в определенное место; один судья должен был выставить 15, другой – 60, третий – 40 рыцарей. Отобранным таким образом рыцарям было назначено жалованье до 10 унций золота за два месяца. В одном из списков времен Людовика Святого (несомненно, 1242 г.) после перечисления некоторых епископов, крупных сеньоров и рыцарей, вероятно, призванных для выполнения бесплатной военной службы, упоминаются «два призыва на службу за деньги в Альбижуа рыцарей с несколькими всадниками и коммун, чтобы те прислали некоторое количество пехотинцев»[180]. Развитие конной службы при Эдуарде I и Филиппе Красивом стало возможным только при условии выплаты жалованья. Несомненно, это была юридическая уступка со стороны монархов, что не преминул подчеркнуть Пьер Дюбуа в «Возвращении Святой земли» (De recuperatione Terre Sancte), написанном в 1305‑1307 гг.: «Сеньор король Филипп Красивый должен также принуждать каждого из своих вассалов, герцогов, графов, баронов, шателенов, рыцарей и всех тех, кто обязан ему определенными службами, появляться и выполнять их без обмана или послабления; он не должен уступать или отказываться от своих требований, поскольку это в ущерб всем тем, кто должен быть созван только по арьербану. Однако рассказывают, что сеньор король, не приняв в расчет то, что было раньше, и, доверив свою персону и власть советникам, взял за привычку иногда призывать на войну за жалованье графов, баронов, рыцарей и оруженосцев, которые, будучи обязаны воинской службой, должны сражаться за свой счет и расплачиваться этим за свои фьефы»[181]. Вероятно, в действительности советники Филиппа Красивого отлично сознавали, что делают, когда отказывались от прав, которые теоретически у них были: они полагали невозможным в психологическом и материальном отношении держать вместе небольшой отряд вассалов, весьма неохотно выполнявших 40‑дневную службу, и толпу рыцарей и оруженосцев, имевших одинаковый социальный статус и происходящих из одной местности, получавших ежедневное жалованье от казначеев и служащих короля.

Один тип фьефа был, тем не менее, связан гораздо дольше, чем другие, с бесплатной военной службой. Это фьеф‑рента, или денежный, «палатный» фьеф. В самом деле, в этом случае выплата в деньгах своеобразной годовой пенсии (фьеф‑рента предшествовала королевским и княжеским пенсиям, которые приобретут огромное значение с конца XIV в.) конкретному человеку представляет собой подобие аванса в преддверии будущей и вероятной службы, тем более, что вопреки условиям многочисленных хартий, предоставляющих фьеф‑ренту, на практике она не была наследственной или даже пожизненной: чаще всего ее получали несколько лет, а затем, в силу разных причин, договор расторгался.

Случай с Фернандо де Хуаном является примером фьеф‑ренты, предусматривавшей бесплатную службу. По акту 1277 г. этот кастильский рыцарь перешел от короля Кастилии на сторону короля Франции. От своего первого сеньора он получал 300 турских ливров в год; французский король Филипп III пожаловал ту же сумму на угодный ему срок или пожизненно; взамен Фернандо принес тесный оммаж против всех, за исключением племянников Филиппа III, сыновей его сестры Бланки и Фердинанда Кастильского; более того, новый вассал обязался бесплатно служить королю Франции в течение 40 дней ежегодно вместе с 10 рыцарями и появляться со своим отрядом спустя 6 недель после призыва (однако он должен был сражаться только на землях королей Арагона, Кастилии, Португалии, в королевстве Наваррском, в Гаскони и графстве Тулузском). По истечении 40 дней французский король мог использовать Фернандо и его людей за ежедневное жалованье в 7 су 6 турских денье, но не возмещая потери верховых животных[182].

Другие фьеф‑ренты были менее выгодными для власти, как, например, та, которую Филипп Красивый в 1294 г. даровал Гуго Бургундскому, рыцарю Бургундского графства: ежегодно, в день Очищения Пресвятой Девы Марии, тот должен был получать в парижском Тампле 300 турских ливров. За эту сумму, в теории пожизненную и даже наследственную, Гуго принес королю Франции клятву верности и тесный оммаж, обязавшись в случае войны с королем Англии или другими врагами служить ему со своими людьми, замками, крепостями и, по крайней мере, 60 вооруженными всадниками. Пока он находится в своих владениях, он ничего не получает. Филипп Красивый предоставит жалованье и возместит возможные потери лошадей только в том случае, если вызовет Гуго[183]. Несомненно, условия этого соглашения можно объяснить политическими обстоятельствами: Филипп Красивый любой ценой искал союзников, чтобы предотвратить угрозу со стороны Эдуарда I.

Вот другой пример, на этот раз касающийся набора бойцов для крестового похода. Актом 1249 г. Альфонс Пуатевинский объявил, что нанял Гуго Черного, графа Ангулемского, с 11 рыцарями за плату на год для участия в крестовом походе. Но одного этого жалованья Гуго Черному было мало, чтобы согласиться на это предложение, – в самом деле, он добился, чтобы сверх того ему пожаловали в наследственное владение фьеф‑ренту в 600 пуатевинских ливров ежегодно, и даже, под видом ссуды в рассрочку на 4 года, 4000 турских ливров для экипировки его отряда.

Можно только удивляться тому, что в этих условиях власти постоянно заботились о том, чтобы поддерживать, если не укреплять, систему обязательств, так как она все чаще была связана с выплатой жалованья и различных компенсаций. Непонятно, почему они не прямо перешли, по словам П. Шмиттхеннера, от ленной военной системы к свободному найму,сэкономив на доплате ленникам[184]?Многие причины сыграли свою роль, и прежде всего характер жалованья: если знать его сумму, например в Англии с середины XII в. и во Франции с начала XIII в., то получается, что часто оно было не настоящей платой для профессионалов, а скорее своеобразным возмещением убытков в походе, позволяющим временным воинам оплатить дополнительные расходы по участию в военных походах. По этой причине жалованье обычно было ежедневным, что характерно для коротких военных кампаний, продолжительность которых нельзя было рассчитать. Так обстояло дело в Англии и во Франции, где жалованье двух основных категорий: рыцарей и простых пехотинцев – прошло следующую эволюцию (см. табл.).

Сохранившаяся документация не позволяет точно узнать, могла ли сумма жалованья полностью покрыть расходы. Однако с этим можно согласиться, даже если военные платили за все, что потребляли, – а это, естественно, происходило далеко не всегда. В противном случае было бы непонятно, как наемники соглашались служить за такие деньги. Жалованье английского пехотинца около 1300 г. находилось на том же уровне, что и обычная плата поденщика; вероятно, так же обстояло дело во Франции и Флоренции. Косвенное доказательство позволяет предположить, что жалованье рыцарей было недостаточным – речь идет об отрывке из хроники Матвея Парижского, где тот вспоминает о голоде в Гаскони в 1253 г.: «В те дни в войске короля в Гаскони начался голод, так что одну курицу продавали за 6 пенсов, кусок сыра – за 20 шиллингов, сетье вина – за 2 или более шиллингов, и один фунт хлеба – за 2 или 3 пенса, так что один рыцарь с трудом мог нормально прокормить себя, своего оруженосца, слуг и лошадей за 2 серебряных шиллинга». Если учесть, что в это время 2 шиллинга были ежедневным жалованьем рыцаря (на что можно было купить от 8 до 12 фунтов хлеба), то даже в этих критических обстоятельствах его хватало только на то, чтобы не ослабеть; правда, если принять эти цифры, то пехотинец со своими 2 пенсами в день мог купить лишь треть фунта хлеба![185]

Таким образом, система воинских повинностей пережила исчезновение бесплатной службы вовсе не благодаря жалованью и его дневной норме, а благодаря вкладу со стороны воинов. В самом деле, с помощью уловок воинских призывов власти получали в свое распоряжение не только полностью вооруженных конных бойцов, но бойцов, с юности проходивших тренировку и необходимое обучение воинскому ремеслу, ибо, как это утверждает, наряду с другими, Роджер Ховден, «если заранее не научишься воинскому искусству в играх, то его не обретешь тогда, когда дело дойдет до настоящей войны»[186].

Итак, за счет фьефа его владелец и сыновья располагают досугом и доходами, необходимыми для того, чтобы жить на широкую ногу в воинском обществе – с его охотами, военными играми, квинтаной, бугуртом, джострой и особенно турнирами, которые с 1150 по 1350 г. представляли собой почти настоящие сражения, где сталкивались, не без риска, две группы бойцов[187].

Но прежде всего власти ждали от владельцев фьефов или любого, движимого или недвижимого, имущества, чтобы те постоянно имели в своем распоряжении лошадей и рыцарское снаряжение.

Итак, хотя количественные данные до конца XIII в. скудны, ясно, что уже одно снаряжение было очень дорогим: около 1200‑1250 гг. в Генуе шлем (barberia) стоил от 16 до 32 сольди, кольчуга – от 120 до 152 сольди; если к этому прибавить поножи и прочие принадлежности, то выходит приблизительно 200 сольди, равных 10 генуэзским лирам или 800 г серебра[188]. Кроме того, нужно было приобрести оборонительное оружие и более простое воинское снаряжение для оруженосца, а может, и для слуги. Несомненно, что около 1250 г. цену снаряжения рыцаря и его свиты в 1400 г серебра, равную месячному или полуторамесячному жалованью, нельзя считать завышенной[189].

Лошади стоили еще дороже. Если, согласно подсчету, цена лошадей нескольких рыцарей, находившихся в 1242 г. на жалованье у Альфонса Пуатевинского, колеблется от 5 до 60 турских ливров, то 30 ливров – средняя цена за лошадь[190].

В 1269 г. различные боевые лошади, купленные для крестового похода Людовика Святого на ярмарках Шампани и Бри (Бар‑сюр‑Об, Ланьи, Провен), стоили в среднем 85 турских ливров, но это, вероятно, были очень ценные животные, иногда привозимые из Испании и Апулии[191]. Роберт II, граф Артуа, перед походом на Фландрию в 1302 г., во время которого он находился на жалованье у короля с 26 мая по 15 июля, приказал закупить для себя и своей свиты лошадей. Их цена нам известна: 5 «больших коней» (один из Испании) – в среднем 280 парижских ливров, 8 обычных коней – в среднем 115 парижских ливров, 2 парадных коня – в среднем 50 парижских ливров, один скакун – 60 парижских ливров, 14 упряжных лошадей – в среднем 34 парижских ливра и 3 маленьких упряжных лошади – в среднем 12 парижских ливров. Общая стоимость боевого, парадного и упряжного коней для рыцаря составляла 470 турских ливров; правда, объявление о походе на фламандцев должно было взвинтить цены, и в это время счетная монета подверглась полной девальвации, поскольку серебряная марка, равная в 1266 г. 50 турским су и в 1295 г. 61 турскому су, к 23 апреля 1302 г. поднялась до 104 турских су.

Стоимость боевых коней тамплиеров, привезенных с Запада, в Святой земле нередко доходила до 100 безантов.

В 1277 г. Флоренция взяла на службу нескольких провансальских всадников; условия договора предусматривали, что каждый из них должен владеть одной лошадью стоимостью не менее 30 лир, что составляло 133‑дневное жалованье.

Вот почему короли, князья и городские власти иногда приказывали всем, имеющим средства, содержать боевого коня. Так было во Флоренции, Сиене и других итальянских городах, где появились специальные комиссары, предписывающие владеть лошадьми (ad equos imponendos). Например, во Флоренции количество обязательных лошадей в 1260 г. составляло 1400, в 1300 г. – 1000, в 1312 г. – 1300. В 1222 г. Венеция, добивавшаяся усиления армии на Крите, обязала каждого критского рыцаря, владевшего целым фьефом(militia integra), приобрести боевого коня стоимостью не менее 75 венецианских лир, двух лошадей и двух оруженосцев негреческого происхождения. Вассалам, владевшим половинным фьефом(media militia), нужно было иметь одну лошадь ценой по меньшей мере в 50 венецианских лир для себя и одну лошадь для оруженосца[192]. Актом 1279 г. Филипп III Смелый приказал всем рыцарям и «благородным людям» своего королевства, владеющим землей стоимостью 200 турских ливров или более, и всем горожанам, имеющим землю или имущество на сумму 1500 турских ливров или более, растить племенную кобылу; герцогам, графам, баронам, аббатам и «большим людям», имеющим достаточно пастбищ, надлежало завести 4 или 6 племенных кобыл[193]. В акте Эдуарда I от 1282 г. констатируется нехватка больших коней, «пригодных к войне» в Англии, и предписывается всем подданным, владевшим землей доходом по меньшей мере в 30 фунтов стерлингов, отныне иметь для службы «сильного и боеспособного коня с полным вооружением»[194].

Исходя из всего этого разнообразия данных, безусловно фрагментарных и иногда противоречивых, можно заключить, что в XIII в. капитал рыцаря и его свиты, состоявший из наступательного и защитного снаряжения, а также лошадей, в среднем был равен жалованью за 6‑8 месяцев. В Англии около 1250 г. стоимость снаряжения рыцаря, включая коней, оценивается как эквивалентная его годовому доходу, т. е. 20 фунтам стерлингов[195].

Таким образом, власти располагали, хотя и не совсем безвозмездно, значительным капиталом, которым могли распоряжаться по своему усмотрению в течение нескольких дней или недель. Если служба в среднем длилась только несколько дней в году, ясно, что выплаченное жалованье, даже если предположить, что оно было очень щедрым, не соответствовало вкладываемому капиталу и его сохранению; чтобы обеспечить этот капитал, нужны были доходы с фьефов.

Правда, часто выплачивались компенсации: оплата – иногда называемая в Италии «недостача» (mendum), или «возмещение» (restaurum, restauratio) за раненых или убитых в походе боевых коней. В Перудже уплаченные суммы, из которых регулярно вычитали стоимость шкуры в 30 сольди, составляли от 15 до 100 лир. В последние десятилетия XIII в. во Флоренции боевых коней учитывала комиссия под председательством маршала города; оплата производилась автоматически, если о потере заявляли в течение 3 дней. В расходных счетах первого крестового похода Людовика Святого отмечается возмещение за 264 лошади на сумму 6789 турских ливров (в среднем, более 30 ливров за лошадь); возмещения, выплаченные Филиппом III в «походе на Арагон» в 1285 г., достигли 34 691 турского ливра (т. е. более чем за 1100 лошадей).

Если военнообязанных могли созвать на минимальное количество дней, то призыв к добровольцам, напротив, имел больше шансов быть услышанным в том случае, если им гарантировали занятость на протяжении более длительного времени. Поэтому, наряду с упоминаниями о ежедневном жалованье, в источниках XIII в. довольно часто говорится о месячной оплате. Так, во Флоренции, чтобы подготовиться к походу 1260 г., Синьория приглашала, наряду с прочими, миланского сеньора Пьеро де Базакапе с 50 людьми: ему было обещано жалованье за 2 месяца из расчета 8 фунтов маленьких флоринов в месяц на всадника. Тот же город решил завербовать в Модене, в Ломбардии 100 «добрых бойцов» (berrierii), и среди них двух гонфалоньеров и четырех капитанов с тремя лошадьми на каждого, тогда как простые бойцы имели по одной лошади; соглашение было заключено на 3 месяца. Точно так же Карл Анжуйский набрал бойцов за месячное жалованье в 4 унции золота для рыцарей, в 2 унции золота для оруженосцев и конных арбалетчиков, 18 таренов (из расчета 30 таренов в одной унции) для пеших арбалетчиков.

Охрана замков предусматривала заключение контрактов на более длительный срок. В 1280 г. тот же Карл Анжуйский, чтобы защитить полуостровную часть Сицилийского королевства, разместил гарнизоны в 78 замках пяти крупных областей: Абруцце, Принчипато и Терра ди Лаворо, Калабрии, Вальдиграте, Терра ди Журдано, Бари, Отранто, Капитанате, Базиликате; командование над ними было вверено французам – 18 рыцарям и 60 оруженосцам, – из которых только 16 владели землей в Сицилийском королевстве; эти владельцы замков имели в своем распоряжении 1037 сержантов и 15 капелланов, по большей части несомненно местных. Им были оплачены все четыре месяца, и за 1280 г. они должны были получить 8852 унции золота (либо, из расчета 5 флоринов в одной унции, 42 260 флоринов), которые анжуйские казначеи выдавали в основном серебряными монетами «монетами Карла, или серебром Карла» (mailles charloises et charlois d'argent)[196].

На практике гарнизонная служба могла быть бесконечной, в 1247 г. один нормандский рыцарь объявил, что 4 года подряд по приказу короля охранял замок Леон в епархии. Доля за ежедневное жалованье в 6 парижских су, он жаловался ревизорам Людовика Святого, что ничего не получил за это время[197].

Мобилизация за несколько дней не была единственным преимуществом платной службы. Она также облегчала распространение приказов о призыве либо индивидуальными письмами самым могущественным людям, либо при помощи публичных объявлений, обнародованных специальным персоналом, находящимся под контролем бальи, шерифов, прево, судей и других местных администраторов. Так, в мае‑июне 1282 г. Эдуард I реквизировал в английских графствах рабочих (плотников, саперов, каменщиков, лесорубов) для строительства десяти новых крепостей в Уэльсе – всего 3000 человек. Он, несомненно, мог ограничиться призывом к настоящим добровольцам, но посчитал более надежным, использовав привычные административные механизмы, быстро и экономно собрать из каждого графства желаемое количество рабочих.

Кроме того, когда дело касается повинностей, размер оплаты становится исключительно результатом решения властей, а не своеобразного торга между нанятыми и нанимателями в зависимости от спроса и предложения, «добровольцы», сразу найдя в лице «призванных» за плату конкурентов, были вынуждены в какой‑то мере умерять свои требования.

Наконец, жалованье, которое получали прибывшие по призыву или по просьбе, не было достаточно большим, чтобы они превратились в настоящих наемников призванные являлись на место сбора в составе семейных, феодальных, региональных группировок и продолжали сражаться на службе своего «суверена по праву», под непосредственным началом своего родного сеньора, – другими словами, они не выходили за рамки привычных социальных структур.

Вот почему не следует делать вывод о военной несостоятельности класса рыцарей в широком смысле слова, учитывая только упадок традиционной феодальной помощи (auxihum), все чаще второстепенной, даже когда речь шла о небольшой операции. Около 1300 г. во Франции и Англии тяжеловооруженная конница происходила из той же феодальной среды, сохранявшей те же чувства и тот же менталитет, хотя разновидности службы, юридические и моральные основания выполняемых обязанностей довольно сильно изменились.

Таким образом, нельзя называть наемником каждого бойца с того момента, как он получил в той или иной форме жалованье. Лучше придерживаться определения историка античной войны И. Гарлана, применив его к средневековому миру: «Наемник – это профессиональный солдат, который руководствуется в своих действиях не принадлежностью к политическому обществу, а стремлением к наживе»[198]; короче говоря, наемник должен быть профессионалом, человеком без родины и находиться на жалованье.

Если следовать этому определению, нельзя назвать наемниками рыцарей, которые сопровождали Людовика Святого в двух его крестовых походах, когда одни состояли на жалованье у короля; другие получали вознаграждение в силу соглашений или договоров с королевской администрацией, одни имели «стол при дворе» и кормились в «доме короля», другие сами заботились о своем пропитании. Действительно, они дали обет участвовать в крестовом походе в надежде получить полное отпущение грехов; если прочитать Жуанвиля или проштудировать, к примеру, список рыцарей «на пути в Тунис», то станет очевидным, что все, или почти все, они принадлежали к узкому кругу крупных сеньоров и главных вассалов короны.

Рыцари, жившие главным образом в королевских или княжеских домах, несмотря на свое происхождение из разных земель, которые они покинули, чтобы сделать карьеру, также не были настоящими наемниками. Напротив, наемниками были оруженосцы, рыцари и сержанты, которые последовали за Карлом Анжуйским в его великой трансальпийской авантюре, и, естественно, сарацины, нанятые Фридрихом II. Наемниками были также рыцари на флорентийской службе в 1270‑1280 гг., называвшиеся «отряд воинов из области Тосканы»; начиная с 1270 г. это маленькие отряды всадников, предшественников кондотьеров XIV в. В 1277 г. было заключено соглашение между Флоренцией и провансальцем Энгилезом Сен‑Реймским, ранее находившимся на службе в Сиене: его отряд состоял из 100 всадников, которые, включая капитана и двух знаменосцев, получали каждый по 11 флоринов в месяц. В контракте предусматривались количество гужевых лошадей и плата за них, смотр лошадей и оружия, урегулирование споров, взаимные гарантии, компенсация в случае причинения ущерба и разрыва соглашения. Тип настоящего наемника представляет собой Вильгельм Каталонец, который сначала, в 1277‑1285 гг., служил в Сиене, затем, в 1288‑1289 гг., в Болонье и, наконец, в 1290‑1292 гг. во Флоренции. Его людей характеризует происхождение: из 53 всадников, место рождения которых можно установить по имени, 28 пришли из Южной Франции, 8 из Северной Франции (среди них 6 пикардийцев), 2 из Фландрии, 7 из Италии, 7 с Иберийского полуострова (из них только 3 каталонца, что явно мало, если принять во внимание происхождение предводителя), наконец, один англичанин[199].

К услугам различных наемников государства прибегали по разным причинам. Первая носит исключительно военный характер: ценность и известность группы бойцов, равных которым невозможно найти в своих землях среди вассалов, подданных, сограждан. Вспомним о сарацинских лучниках Лучеры, арбалетчиках Пизы, Тортосы, Лигурии или Корсики, гасконских пехотинцах. Одновременно нужно принять во внимание временный или длительный, в силу политических обстоятельств или изменения образа действий, отказ от службы той категории подданных, которым князья по возможности хотели бы отдавать предпочтение; когда Иоанн Безземельный не смог добиться достаточного содействия со стороны своих баронов, то был вынужден искать воинов в другом месте. Если с 1270 г. во Флоренции охотнее нанимали всадников из других областей Италии, Прованса, Франции и Германии, то это происходило отчасти потому, что городской патрициат отказывался выполнять свой воинский долг и предпочитал нанимать за большие деньги наемников. Считалось, что наемные телохранители могли лучше обеспечивать безопасность государей. Но ситуацию следует также рассмотреть с другой стороны: власти могли использовать наемников из‑за существования, по крайней мере потенциального, рынка или предложения, что, в свою очередь, объясняется демографическим развитием, изменениями в экономике или даже отказами от наследственных ремесел. Добавим, что между хозяевами и служащими, нанимателями и наемниками взаимодействие было постоянным: предложение стимулировало спрос, так же как спрос вызывал предложение. Пример мародеров, брабантцев, разбойников времен Ричарда I, Иоанна Безземельного и Филиппа Августа, позднее каталонских отрядов доказывает, что появление наемничества как исторического феномена объясняется как борьбой политических сил, так и экономическими и социальными обстоятельствами.

 

ОБОРОНИТЕЛЬНЫЕ СООРУЖЕНИЯ

 

Обычно средневековая война была чередой осад, многочисленных стычек и опустошений, которую изредка прерывали крупные и часто кровопролитные сражения или торжественные встречи.

В конце концов, в условиях осадной войны города представляли собой более серьезные препятствия, чем отдельные замки. Конечно, в истории известны весьма длительные осады замков в XII‑XIII вв.: во время альбигойского похода цитадель Терма сопротивлялась с августа по ноябрь 1210 г.; в Святой земле Крак де Шевалье пал под ударами мусульман только после очень долгой осады в 1271 г.; сопротивление Монсегюра растянулось на целый год (1244 г.), а Филиппу Августу потребовалось 5 месяцев, чтобы захватить Шато‑Гайар в 1204 г.

Однако осады городов, независимо от исхода, были едва ли не самыми заметными эпизодами войны: например, осада Акры франками (одна из самых долгих в истории: считается, что она длилась с июня 1189 по июль 1191 г.), вторая осада Константинополя во время четвертого крестового похода (ноябрь 1203 – апрель 1204 г.), осады Тулузы Симоном де Монфором (октябрь 1217 – июнь 1218 г.), осада Марманда Амори де Монфором и принцем Людовиком Французским (октябрь 1218 – июнь 1219 г.). Дело не в том, что города в техническом отношении были защищены лучше, чем замки; напротив, городские укрепления были довольно слабыми и редко их стены не имели хотя бы нескольких уязвимых мест. Однако, с одной стороны, города обладали материальными и моральными ресурсами, благоприятствующими продолжительному сопротивлению, а с другой стороны, завоевателю, который легко пренебрегал неприступным, как орлиное гнездо, замком, было необходимо полностью контролировать именно города как экономические, административные, населенные центры. Стратегическая важность городов в это время объясняется не столько военными причинами, сколько тем, что именно городские центры, а не замки, были в XII‑XIII вв. настоящими хозяевами территорий.

Согласно диалектическому принципу, во все времена развитие осадного искусства сопровождалось развитием оборонительного искусства. Итак, для удобства изложения мы исследуем поочередно способы атаки и обороны.

 

Способы атаки

 

Захват часто осуществлялся с помощью психологических или политических методов. Угрозы резни, поджогов и систематических грабежей, или обещания милосердия, т. е. обещания сохранить жизнь или имущество, дать свободный выход для гарнизона, часто приводили к капитуляции, на которую соглашались осажденные.

Того же результата добивались с помощью блокады, ведущей к нехватке продовольствия, порчи воды; известны случаи распространения эпидемий.

После этих косвенных методов прибегали к прямым. Цель нападавших, которых, как правило было гораздо больше, чем осажденных, заключалась в проникновении на осаждаемый объект. Речь шла о том, чтобы преодолеть препятствия в виде высохших или наполненных водой рвов, которые нужно было заполнить подручными материалами, деревом, камнями, землей и т. д. Чаще всего использовали фашины, как при осаде Пюжоля, захваченного крестоносцами, людьми графов Тулузы, Комменжа и Фуа («Отряды быстро идут с фашинами: нет ни одного рыцаря, горожанина или сержанта, кто не нес бы на плечах ношу, которую они бросают во рвы, полностью заваливая их до основания стен»)[200].

Если осажденные были в состоянии вести оборону, то нападавшим следовало позаботиться о собственной безопасности, когда они или блокировали объект, или вели подготовку к штурму, или шли на приступ. Отсюда – рытье траншей, сооружение валов и палисадов, частое применение осадных машин – своеобразных контрукреплений, позволявших, с одной стороны, наносить ущерб осажденным, а с другой – приближаться к крепостным стенам. Эти машины в виде башен, дозорных башен, деревянных замков, которые достаточно часто изображались на миниатюрах, назывались по‑разному – либо словами, сохранившимися со времен античности, либо найденными в трудах латинских специалистов: «свинья», «виноградник», «кот» или «кошка», «ласка», «сторожевая будка», «кошачий замок»[201]. Большинство этих машин, защищавших лучников, рыцарей, арбалетчиков, могли поставить на катки, чтобы придвинуть их к стенам усилиями нескольких десятков подручных. Машины поменьше водружались на телеги. В 1216 г. во время осады Бокера Симоном де Монфором предводитель крестоносцев приказал плотникам построить один «замок и одну кошку» («caste 1 е gata») из дерева, железа, но обязательно обтянутую кожей, чтобы предохранить машину от огня; сооружение поместили между укреплениями и рвами, прямо напротив крепостной стены и охраняли ее день и ночь[202]. Спустя два года тот же Симон де Монфор для осады Тулузы использовал «кошку», которую «Песнь об альбигойском крестовом походе» сравнивает с опасным чудищем. Она служила защитой для 400 рыцарей и 150 лучников и была неуязвима для требюше, камнеметов и каменных глыб, поскольку отдельные ее части: платформа, боковые поверхности, балки, стропила, двери и своды – скреплялись с помощью железа и стали[203]. В седьмом крестовом походе, во время осады Дамьетты, Людовик IX «приказал построить две дозорные башни, которые называют „кошачьими замками“, поскольку они состояли из двух башен перед „кошками“, – чтобы защитить тех, кто будет в дозоре, от выстрелов сарацинских машин[204].

Другими инструментами разбивали, пробивали и расшатывали крепостные стены; это были: простые кирки, железные брусья, тараны, или «бараны» (лат.arietes; окситан.bossons). Того же результата можно было добиться метанием камней с помощью требюше, камнеметов, мангоно, «chaables», или «calabres» на окситанском. Согласно Жану де Гарланду: «Parraria, peralia (камнемет) – маленькая метательная машина... Trabuceta (gallice, требюше) – также стенобитные машины»[205]. В 1180‑1220 гг. в этой области наблюдается значительный прогресс благодаря использованию для этих машин с балансиром не только людской тяги – самой примитивной формы, – но и неподвижных или передвижных противовесов. Современные опыты показали, что требюше под управлением 50 человек и с противовесом в 10 т был способен бросить камень 100‑150 кг на расстояние 150 м, тогда как римская катапульта, в лучшем случае, могла бросить на 225 м только 20‑30‑килограммовый камень. Альбом Виллара д'Оннекура содержит чертеж требюше[206]. Там же находился и второй чертеж, от которого, к сожалению, сохранилась только надпись: «Если вы хотите построить прочную машину, которую называют требюше, будьте внимательны к этому. Вот платформа, установленная на земле. Вот спереди две лебедки и ослабленная веревка, которой отводят стержень, как вы можете это увидеть на другой странице. Это довольно сложно сделать, так как корзина противовеса, полная земли, очень тяжела. Длина ее – два больших туаза, ширина – восемь футов и глубина – двенадцать футов. Обдумайте полет стрелы и будьте при этом осторожны, ибо она может столкнуться с передней перекладиной»[207].

В «Хронике монастыря св. Петра» (Chronicon Sampetrinum) под 1212 г. записано: «Отгон, придя в Тюрингию, осадил и разрушил замок ландграфа в Сальце при помощи требюше под названием Трибок». И в «Анналах Марбахского монастыря» (Annales Marbacenses) под тем же годом: «От Сальца он направился к Вейсензе, осадил его и разрушил подобным же образом <...>. Там в первый раз была применена эта военная машина, на народном языке называемая Трибок»[208].

С помощью требюше можно было не только разрушать или расшатывать укрепления, но и метать зажигательные снаряды, провоцировать эпидемию в осажденном месте, забросив туда гниющие трупы животных. В 1332 г. во время осады замка Шванау страсбуржцы захватили 60 пленных и убили 48 из них, 3 убитых плотников поместили в бочки вместе с разными нечистотами и забросили в замок[209]. Требюше использовались также для прицельной стрельбы по воинам, особенно по их предводителям: Симона де Монфора сразил камень, выпущенный из камнемета, который направляли, согласно нескольким источникам, тулузские женщины. Разрушали и машины противника – требюше и «котов». В одном эпизоде осады Кастельнодари в сентябре 1211 г. окситанцы показали требюше в действии: «Осаждавшие установили свой требюше на дороге, но ни на какой дороге, ни на какой тропинке они не нашли камней, которые не раскалывались бы от сильного толчка при выстреле. Осаждавшие нашли только три камня, которые принесли с расстояния в одно лье. Выстрелив первым камнем, они сокрушили башню; другим – на глазах у всех они разрушили зал; при третьем выстреле камень раскололся, не причинив вреда тем, кто находился в городе»[210].

Даже во время самых крупных осад XIII – начала XIV в. количество используемых требюше было относительно небольшим и не превышало двадцати. Можно получить представление об их боеспособности: в 1304 г. у Эдуарда I было 13 требюше для осады замка Стерлинг (большинство из них, как позднее первые большие пушки, имели имена – признак их немногочисленности: Викарий, Священник, Волк войны, Глостер, Колокольня, Весь мир), которые бросили 600 камней. В 1244 г. английское правительство приказало подготовить большое количество круглых камней для требюше; 6 июня 1296 г. Эдуард I подошел со своей армией к аббатству Холируд под Эдинбургом; он установил три машины, которые за 3 дня бросили 158 крупных камней[211].

Часто велись подкопные работы: подобный эпизод мы встречаем во время осады Шато‑Гайара.

Наконец, когда нападавшим не удавалось пробить в стене довольно широкую брешь, они использовали при штурме лестницы. Виллардуэн рассказывает, что во время первой осады Константинополя несколько франкских рыцарей попытались взобраться на стену: «И они приставили две лестницы к одному барбакану вблизи моря. А стена вся была усеяна англами и данами, и приступ был весьма могуч, и суров, и продолжителен. И в живом порыве два рыцаря и два оруженосца взобрались на стену и захватили у них стену. И на стену влезло их около пятнадцати, и там сражались они секирами и мечами. И те, кто был в городе, поднатужились во всю мочь и резко отбросили наших, а двоих даже захватили»[212].

По правде говоря, каждый из этих способов был известен до 1150 г. Даже мангоно упомянут у Аббона при осаде Парижа норманнами в 885 г. Аббон пишет: «Из связанных балок равной длины они смастерили то, что на народном языке называют мангоно – машины, метающие огромные камни, которые разбивали жалкие крытые ходы варваров»[213]. Однако к XII‑XIII вв., когда орудия и машины стали использовать чаще, разные технические усовершенствования позволили сделать стрельбу более быстрой, точной, а снаряды – более тяжелыми. Одновременно стали более искусными и эффективными подкопные работы.

Все это свидетельствует о присутствии технического персонала (это подтверждается в большинстве случаев нашими источниками) – минеров, саперов, ремесленников. Среди этих людей выделяется, особенно с конца XII в., небольшая группа мастеров, изготавливавших машины, или инженеров, пользовавшихся финансовыми привилегиями, что подчеркивает ценность их службы. Известно, какое будущее ожидало людей этой профессии, военные корни которой были не столь очевидны. Конечно, инженер 1200 г. не был абсолютно новой фигурой даже на средневековом Западе. В своем рассказе о взятии Иерусалима Раймунд Ажильский сообщает имена инженеров, которые в 1099 г. по приказу Годфрида Бульонского и Раймунда Сен‑Жильского соорудили для осады разные деревянные замки(lignea castra), машины и приспособления(machinae et machinamenta)[214]. Но начиная с правления Иоанна Безземельного и Филиппа Августа упоминания об инженерах встречаются чаще. В 1201 г. некий мастер Уррик сопровождает короля Иоанна в Нормандию «для создания машин» (ad facienda ingenia). Во время осады Тулузы в 1218 г. двое мастеров по требюше, Бернар Парейр и мэтр Гарнье, работали у осажденных. В 1220 г., пожелав захватить замок Беллем, Людовик IX обратился ко «всем, кто умеет подводить подкопы», и использовал две машины, обслуживаемые несколькими мастерами». В крестовом походе в Египет Жослен де Корно занимал должность «мастера инженера» (mestre engingneur) и вместе со своими товарищами руководил постройкой 18 машин[215]. Долгой и весьма удачной была карьера некоторых инженеров: так, гасконец Жан де Мезо, называемый «мастер‑изобретатель» или «изобретатель» (magister ingeniorum, или ingeniator), стал рыцарем в 1254 г., работал во многих крепостях Гаскони и в 1271‑1272 г. перешел на службу к графу Савойскому[216].

 

Способы обороны

 

В первую очередь, жители осажденного города или гарнизон замка могли контратаковать. Они могли ждать или призвать на помощь вспомогательную армию, чтобы поставить нападавших в неблагоприятное положение и заставить их свернуть лагерь; делать вылазки с целью прорвать блокаду или посеять панику; надеяться, что климатические условия, нехватка денег и продовольствия, неудобства, дезертирство, болезни заставят нападавших снять осаду. На подкопные работы осажденные могли ответить контрмерами. В городах и замках также применялись требюше и камнеметы: судя по списку запасов крепостей Филиппа Августа, в Шиноне находились «400 веревок к камнеметам, 8 больших камнеметов, один большой, один маленький и один турецкий камнемет» и в Фалезе «2 камнемета и 2 мангоно и 50 одинаковых веревок»[217]. Наличие требюше в обоих лагерях приводило к настоящей дуэли, целью которой было прежде всего разрушить машины противника.

В силу своих функций (среди них военная функция была второстепенной или дополнительной) города имели довольно уязвимую систему укреплений. Наряду с городами, наилучшим образом использовавшими оборонительные возможности своего местоположения (скала, плато, болото, водоем), были и такие, которые обращали внимание только на удобства передвижения и постройки. Рост городов в XII‑XIII вв. и относительный мир только усиливали эту тенденцию. Городские стены, даже если они существовали (что было далеко не всегда), были довольно непрочными, более того – уязвимыми из‑за брешей и потайных лазов, количество которых увеличивалось; дома, риги, мельницы, фруктовые сады за крепостными стенами усложняли оборону, поскольку нападавшие могли приблизиться незаметно. Первой заботой осажденного города было заделать все бреши в стенах, расчистить территорию вокруг стен, обеспечить защитникам быстрое перемещение у подножия стен или по дозорному пути. В то же время приводили в порядок или строили земляные насыпи, палисады, переходы, сводчатые проходы. Дверям уделяли особое внимание. Большую часть их заделывали, привратные башни обеспечивали людьми и припасами, а также сооружали перед стенами укрепления (antemuralia) или барбаканы (barbacanae). Например, во время осады Тулузы в 1218 г. в оборонительные укрепления входили 16 барбаканов, вверенные капитанам, чьи имена перечисляет «Песнь об альбигойском крестовом походе»[218].

Первый регистр крепостных укреплений Филиппа Августа в Лане, Компьене, Сен‑Мар‑ан‑Суассоннэ, Мелене и других городах показывает, что в начале XIII в. нормальными считались рвы глубиной 8‑11 м и шириной 12‑19 м, куртины высотой 6‑10 м до основания парапета и шириной 1,2‑2,1 м на уровне дозорного пути; в том же документе предусматриваются ворота с башнями по бокам с более толстыми стенами; некоторые из этих ворот названы простыми, другие двойными; перед ними находились подъемные мосты (pontes tournatiles), а другие башенки располагались на разных расстояниях друг от друга или вдоль стен. В качестве примера приведем Компьень, перестройку которого доверили Готье де Муллену. «В Компьене он должен сделать 300 туазов новой стены на извести так, чтобы она была 4 туаза в высоту до парапета, и построить другую стену, так, чтобы она также была 4 туаза в высоту, и дозорный путь – 4 фута, и он должен оштукатурить и починить стену с известкой, внутри и снаружи, и сделать четыре простые двери с двойными турелями и рвом шириной в 50 футов и глубиной в 30; и все это он должен сделать за 2000 ливров; из них горожане заплатят 950 и король – 1050»[219].

В некоторых городах система оборонительных сооружений была более сложной, например, в Каркассоне, над укреплениями которого много работали во времена Людовика Святого и Филиппа III. По завершении строительства город окружила крепостная стена длиной 1500 м с 20 башнями; перед стеной был ров либо, если позволяла местность, достаточно крутой откос. За стеной – свободное пространство шириной 7‑8 м, где люди могли быстро передвигаться и переносить припасы. За ним находилась вторая стена, усиленная 25 башнями, на несколько метров выше первой. В город входили через двое главных ворот с внушительными барбаканами. На восточном фасаде промежутки между башнями были довольно большими, но зато рядом находился массивный замок четырехугольной формы.

Можно подумать, что в этих условиях сооружение укреплений для города требовало долгих трудов и не допускало импровизаций. В действительности же все было немного иначе: в случае крайней необходимости города были способны всего за несколько месяцев обеспечить себе эффективную защиту. Так было в случае с Пизой, где, опасаясь угроз Фридриха Барбароссы, за два месяца (июль‑август 1155 г.) обзавелись рвом длиной в 6 км и построили стену на самом уязвимом участке; на следующий год за то же время к ним пристроили деревянные башни, замки и балконные выступы над воротами[220]. После первой осады Тулузы Симон де Монфор приказал срыть ее оборонительные сооружения, «чтобы всякий, будь то человек или зверь, мог войти туда свободно»[221]. Снос, который был завершен в октябре 1216 г., не помешал жителям города очень быстро отстроить укрепления и успешно выдержать осаду 1218 г.

Самый большой прогресс в искусстве фортификаций, самые новаторские и обдуманные эксперименты наблюдаются в области строительства замков, которые имели первостепенное военное значение.

Конечно, в этот период часто использовались традиционные места укреплений, причем некоторые из них служили для обороны с незапамятных времен. Ведь первые романские донжоны необязательно забрасывали или сносили, их дополняли, изменяли, встраивали в более крупные и новые ансамбли. Так было с лондонским Тауэром, где кубический донжон был построен в 1078 г., а стена – в 1097 г., затем они достраивались в 1129‑1130, 1171‑1178 и 1190 г.; в последний год, судя по израсходованной сумме в 2881 фунт стерлингов, строительство велось с большим размахом. Вообще отношение к старым крепостям было разным: то, скорее по политическим, чем по военным мотивам, их сносили и забрасывали места: например, после восстания 1173‑1174 гг. Генрих II приказал срыть множество баронских замков; в правление Иоанна Безземельного в Англии разрушили около 12 замков; то использовали земляные насыпи и фундамент, а укрепления возводили заново, не прибегая к уже существующим постройкам: так, новый замок Ангеррана III в Куси ничем не напоминал предыдущий; то постройки феодальной эпохи (особенно каменные донжоны) рассматривались как достаточно пригодные к тому, чтобы их сохранить.

В общем, новых построек было больше, чем обреченных на разрушение: археология и письменные источники свидетельствуют о существовании густой сети замков, хотя из‑за недостатка документов предшествующей эпохи нам неизвестны многие ранее существовавшие укрепления. Князья вели систематическое строительство: Фридрих II – в Сицилийском королевстве, Филипп Август – в королевском домене, Эдуард I – в Гиени и Уэльсе. Сосредоточение власти в одних руках привело к увеличению количества замков, которыми владел один человек или одна династия. Список «замков и крепостей, которые держит Филипп, король французов» (Филипп Август), составленный после крупных завоеваний в период его царствования, перечисляет более сотни мест, из которых 45 – в Нормандии. По воцарении Генриха II Плантагенета в 1154 г. в Англии насчитывалось 49 королевских замков и 225 баронских; спустя 60 лет, в 1214 г., соотношение было соответственно 93 и 179. В 1220 г. английский король владел в герцогстве Гиени 10 замками, в 1250 г. – 14, в 1294 г. – 32 (и более 11 на совместных началах). Около 1300 г. графу Прованса принадлежало 40 замков. Заметим также, что, помимо крепостей, находившихся в личном владении королей и владетельных князей, появлялось все больше замков «присягнувших» вассалов, которым они были переданы за клятву, и «возвратные», которые вассалы должны были вернуть сеньору на время, необходимое тому для обеспечения обороны[222]. Начиная с 1186 г. в герцогстве Бургундском, где на 7000 кв. км приходилось 70 замков, большинство из тех, что не принадлежали герцогу, были замками «присягнувших» вассалов и «возвратными» замками. В туже систему обязательств стремились включить и замки, которыми владели в качестве арьер‑фьефов.

В эту эпоху произошел быстрый рост количества укрепленных домов (отличавшихся от простых) и сеньориальных поместий с оборонительными сооружениями, которые государи охотно разрешали строить, видя в них средство все большего подчинения населения. Укрепленные сооружения были серьезным препятствием для обычного бандитизма и насилия, но нисколько не угрожали их собственной власти. Ко всем регионам можно отнести следующее определение укрепленного дома в графстве Форэ: «частное хозяйство, более или менее признанное общественно полезным в соответствии со своей значимостью и достоинством сеньора, наделенного графом низшими судебными полномочиями, дабы позволить сеньору пользоваться властью»[223]. Часто владетельный князь устанавливал некоторые ограничения для укрепленного дома. Так в 1223 г. поступил Тибо, граф Шампани, с домом, построенным в Живри неким Анри де Мирво: «Я позволил названному Анри или его наследнику построить возле этого дома стену высотой в пятнадцать с половиной футов и толщиной в два с половиной фута, без рва и турели, без дозорного пути для лучников и бойниц для арбалетов так, чтобы она была только голой стеной»[224].

На строительство больших, единственно пригодных в военном отношении, крепостей власти без колебаний выделяли значительные суммы, о которых иногда можно узнать благодаря менее скупым документам. Строительство в 1180‑1190 гг. донжона в Дувре обошлось почти в 4000 фунтов стерлингов. В 1196‑1198 гг. Ричард Львиное Сердце приказал построить комплекс укреплений, чтобы преградить течение Сены, защитить Руан, блокировать французские аванпосты Жизор и Верной. Основной частью этого комплекса стал будущий Шато‑Гайар, названный тогда «прекрасной крепостью Рока». Счета позволяют увидеть раскладку расходов, которые в итоге достигли 21 203 фунта стерлингов[225].

В правление Иоанна Безземельного, по крайней мере, на пять королев ских замков в Англии было истрачено (1000 или более фунтов стерлингов):

– Корф: 400.

– Дувр: 1000 (с 1207 по 1214 г.).

– Кенилворт: 1000 (в основном с 1210 по 1215 г.).

– Нейрсборо: 1300 (с 1203 по 1212 г.).

– Скарборо: 2000.

По данным казначейских свитков (Pipe Rolls) о расходах на возведение и ремонт замков в 1155‑1212 гг., налоговые поступления за 1210‑1211 гг. соответствуют самой большой сумме, затраченной на строительство: 2893 фунта стерлингов[226].

Чтобы понять, насколько велика эта сумма, можно сравнить ее с жалованьем наемников: укрепление Шато‑Гайара равноценно плате за 2 544 436 дней службы сапера или пешего сержанта, т. е. по 7000 фунтов в год. Стоимость менее грандиозных проектов также была довольно высокой. Вот пример среднего королевского замка – Орфорда, возведенного в Саффолке в 1165‑1173 гг. и состоящего из многоугольного донжона с тремя прямоугольными башенками по бокам, окруженного куртиной и рвом: его постройка стоила 1400 фунтов стерлингов, т. е. жалованье пехотинца за 336 000 дней службы; если предположить, что три пятых общей суммы пошли на оплату рабочей силы по той же расценке, что и пехотинцам, исходя из 250 дней в году, то эта цифра соответствует работе в течение 8 лет бригады из 85 землекопов, строителей и лесорубов. Другой пример: восьмиугольный донжон и стена, построенные в 1207‑1212 гг. в Одигеме (Хэмпшир), обошлись более чем в 1000 фунтов стерлингов.

Для этой эпохи было обычным, чтобы, согласно смете на башню, которую Филипп Август приказал построить в Вильнеф‑сюр‑Ионн, высота стены равнялась 27,26 м, толщина стены – 4,95 м, внутренний диаметр – 6,60 м, ширина рва – 13,20 м, глубина рва – 6,60 м, предусматривались два подъемных моста, деревянная галерея, укрепленная железом; все это должно было стоить 1600 парижских ливров, т. е. плата пешего сержанта за 48 дней службы[227]. В конце XIII в. Эдуард I приказал построить 10 крупных замков в Уэльсе: Билт, Эбериствит, Флинт, Радлан, Ратин, Хоуп, Конвэй, Бомэрс, Харлек, Кэрнарвон. За 1277‑1292 гг. расходы только на 5 этих замков составили 25 000 фунтов стерлингов. С 1277 по 1304 г. только на Радлан истратили 9292 фунта стерлингов, что равноценно плате за 1 115 040 дней службы пехотинца. Правда, это была грандиозная постройка: широкий, 15‑метровый ров, первая 400‑метровая стена с множеством башенок, двумя воротами и потайным ходом; затем сама крепость ромбовидной формы, 220 м в периметре, снабженная 6 цилиндрическими башнями. Высота стены крепости с зубцами равнялась 16 м, а высота башен – 22 м (рис. 1, 2).

Нам известны и имена строительных мастеров: при Филиппе Августе Гарнье работал над укреплениями в Лане, Сен‑Мар‑ан‑Суассоннэ, Монтаржи и Монтрей‑сюр‑Мер; Готье де Муллен – в Компьене; Гийом де Фламенвилль – в Мондидье, Мелене, Эвре и Пон‑де‑Л'Арш; мастера Абелин и Жильбер Ле Фоссье – в Монтрей‑Беллей. Уэльские крепости Эдуарда I возводились под руководством высококлассного савоиского архитектора мастера Жака[228].

Значительные капиталовложения, появление строителей, сочетавших практический опыте неоспоримыми интеллектуальными способностями, привели к тому, что к 1200 г. отставание военной архитектуры от церковной было в какой‑то мере преодолено. Около 1070‑1080 гг. даже самые изощренные укрепления казались слабыми и примитивными, по сравнению с большими, в основном монастырскими, церквями (Сент‑Этьен де Кан, Жюмьеж); напротив, Шато‑Гайар, Куси, Крак де Шевалье достойны того, чтобы поставить их рядом с соборами Амьена, Вестминстера или Реймса.

Несмотря ни на что, разница имела место. В отличие от кафедральных соборов, строительство которых шло медленно (в Сансе – 1128‑1164 гг.; в Париже – 1163‑1220 гг.; в Шартре – около 1195‑1260 гг.), многие крепости были построены очень быстро: основная часть Шато‑Гайара – за год («Вот прекрасная дочь одного года», – говорил Ричард Львиное Сердце), Куси – за пять лет. И это происходило не только потому, что технология строительства замков была более примитивной, чем строительства церковных зданий, но также из‑за того, что князья, которым замки были нужны срочно, вкладывали в постройку огромные средства. На стройках кафедральных соборов, если не считать начального порыва, было меньше каменщиков, землекопов, камнетесов, чем при строительстве крепостей. Темп работ в значительной степени зависел от финансирования; если оно было постоянным, то даже самые крупные и изысканные церкви возводились очень быстро: таковы, например, Сент‑Шапель (1243‑1248 гг.) аббатство Руаймон (1228‑1235 гг.), постройке которых покровительствовали благочестивые и щедрые капетингские монархи[229].

Рис. 1. Замок Радлан в Уэльсе (По: Brown R. A., Colvin H. М., Taylor A. History of the Kings Works (826)).

С 1150 гг. все чаще и регулярнее стали использовать камень вместо дерева, причем даже в тех районах, где сельские и городские постройки по преимуществу были деревянными. Камень (материал более прочный и менее подверженный порче и огню) взял верх далеко не сразу: донжон Гастингса перестроили в камне только в 1171‑1172 гг. «В Монтеро‑фо‑Ионн деревянный донжон, построенный в 1015 г., только в 1196 г. был заменен каменной крепостью, законченной в 1228 г.»[230]. В замке Руминьи близ Рокруа около 1172 г. башни по‑прежнему были деревянными. В области Во, в Савойе, в Женевской области использование дерева в строительстве крепостей продолжалось вплоть до конца XIV в. В XV в. в Эвре «на стройке оборонительных укреплений ремесленники по дереву неоспоримо преобладали над камнеобработчиками <...>. В 1417 г. на 12 строительных рабочих, чинивших стены, приходилось не менее 36 плотников и 15 пильщиков досок, не считая подручных и возчиков, которые занимались именно доставкой на место поваленных стволов и заготовок из окрестных лесов»[231]. Особенно часто дерево применялось в дополнительных защитных сооружениях: барбаканах, проходах, балконных выступах над воротами.

Рис. 2. Замок Радлан в Уэльсе в разрезе (По: Brown R. A., Colvin H. М., Taylor A. History of the Kings Works (826)).

В то же время распространяются мерлоны, деревянные галереи (вскоре замененные на машикули), переходы, балконные выступы над воротами, барбаканы, подъемные мосты; большее количество мелких деталей в укреплениях облегчало ближнюю оборону. Лучников стало больше, их лучше размещали, использование арбалета позволило систематически прибегать к фланкированию. Чтобы затруднить штурм с помощью лестниц, надстраивали куртины. Высоту башен увеличивали, несомненно, из‑за желания достичь рекорда, как и в случае с большими готическими кафедральными соборами: в Куси донжон был облицован до высоты 20 м, тогда как его общая высота составляла 55 м. Случалось также, что добавляли вторую стену. Башенная кровля была лучше укреплена благодаря тому, что ее делали из свинца и камня и крепили не на балках или досках, а на сводах. Более мощные и высокие башни куртин придвигались ближе друг к другу: следовательно, они могли обороняться самостоятельно и одновременно были тесно связаны со всем строением при помощи галерей и дозорных путей. Против подкопов подножие крепостных стен стали укреплять и утолщать, а скаты рвов – покрывать камнем. Иногда увеличение количества и усиление башен даже приводили к тому, что донжон становился бесполезным, как в замках Каркассона и Анжера.

Возможно, наиболее значительные, во всяком случае, самые заметные, изменения происходили в самой планировке, когда все чаще объединяли разные элементы. В конечном счете остановились на простых и рациональных типах геометрических фигур: восьмиугольник (Кастель дель Монте), треугольник (Куси), чаще всего четырехугольник (Гент, Каркассон, Лувр Филиппа Августа, Дурдан, Рокетайад, Вилландро, уэльские замки Эдуарда I, крепости, построенные Петром II и Филиппом Савойскими).

Наконец, некоторые замки выделялись своими необъятными размерами: таковы Дувр, Шато‑Гайар, Сафет – огромная крепость ордена тамплиеров в Святой земле, построенная за два с половиной года (1240‑1243 гг.), которая якобы стоила, как сообщает современный текст, 1 200 000 сарацинских безантов. Возведенную на потухшем вулкане крепость высотой 850 м окружала 825‑метровая стена, перед которой был ров; ее высота достигала 22 м, а ширина верхней части – 3,30 м; затем шел внутренний ров глубиной 15,40 м и шириной 13,20 м; за рвом находилась внутренняя крепостная стена высотой 28,6 м, следовательно, она была выше первой на 6,6 м. Вторая стена включала, по крайней мере, семь башен, толщина стен которых составляла 4,4 м. Согласно источнику, в котором приведены эти точные цифры, гарнизон Сафета был сродни населению небольшого города: 1700 человек в мирное время, 2200 во время войны, в числе которых 50 рыцарей, 80 сержантов, 50 туркополов, 300 арбалетчиков, 400 рабов и 820 слуг»[232].

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

За исключением отдельных действий, совершаемых под влиянием внутренних побуждений и особых потребностей, войну невозможно понять вне исторического контекста. Войны – порождение своего времени, и синхронность изменения их характера вместе с эволюцией общества особо показательна. В 1150‑1300 гг. война неизбежно меняется, как и все общество, но не всегда в том же темпе из‑за возможных несовпадений.

Войне благоприятствовало усовершенствование механизма управления армиями, а также правосудия, финансов и Церкви: управление стало более сложным, строгим и точным. Мобилизация во флорентийскую армию в 1260 г. представляет собой образец точности и предусмотрительности. В более широком государственном масштабе замечательную сноровку в области военной администрации продемонстрировали чиновники Эдуарда I и Филиппа Красивого. Военный учет, призыв, снабжение, оплата отныне были доверены управленцам, достигшим высокого мастерства благодаря постоянному использованию документации. Вот три примера, позволяющие понять, какого уровня сложности достигла военная организация. Первый относится к командному составу. С 9 февраля 1260 г. во Флоренции перед летним походом на Сиену прежде всего назначили предводителей и администраторов будущей армии: шесть гонфалоньеров рыцарей, по одному из сестъеры(sesto), каждого из них сопровождали два комиссара (distringitores) и двое советников, шесть гонфалоньеров арбалетчиков с тем же количеством комиссаров и советников, причем такое же сопровождение было у шестерых знаменосцев лучников, шестерых знаменосцев отрядов из привратных кварталов (poste campi) и гонфалоньера рыцарей повозки; потом шли пятьдесят рыцарей повозки, гонфалоньер и пехота повозки, знаменосцы и сеньоры рынка, знаменосцы «опустошителей», гонфалоньеры павезьеров, армейские казначеи, знаменосцы вспомогательных отрядов; наконец, чиновникам поручался набор воинов в окрестных приходах, тогда как другие собирали мулов, скот, продовольствие[233].

Второй пример взят из истории Неаполитанского королевства в анжуйскую эпоху: в двух актах (от 19 и 20 ноября 1277 г.) Карл I приказал казначеям выплатить Гоше Бело, своему служащему, 5070 унций золота для выдачи аванса наемникам, рыцарям, оруженосцам, конным и пешим арбалетчикам. Этот аванс на период с 15 сентября по 15 декабря 1277 г. должны были записать в «трех одинаковых тетрадях», перечислив там «подробно, ясно имена и прозвища каждого из нанятых», размер аванса, день и место выплаты, и «сказать об отсутствии тех, кого нет»; одна из этих тетрадей должна была храниться у Гоше Бело, другая – у рыцаря Пьера де Уго или у вице‑маршала Адама Фурра, третья – у служащего Генриха Бара и рыцаря Луки де Сент‑Эньяна[234].

Третий пример – также о плате наемникам, на этот раз в Англии: в 1300 г. Джон Боутур участвовал в походе на Шотландию с отрядом численностью от 6 до 8 человек. 12 сентября того же года Робер Бавен, один из его рыцарей, вел расчеты с казначейством Эдуарда I за период с 4 июля. Жалованье, которого он требовал, составляло 61 фунт 14 шиллингов. Бавен получил грамоту на передачу ему вместо 30 ливров фермы Сент‑Бриавель; между тем он уже получил вина и продовольствия на 13 фунтов 4 шиллинга 8 пенсов: таким образом, ему оставалось получить еще 18 фунтов 9 шиллингов 4 пенса. Но на этом дело не закончилось: Бавен потребовал 134 фунта 13 шиллингов 4 пенса за лошадей, погибших во время похода на Фалькирк в 1298 г., свыше 30 фунтов 5 шиллингов 1 пенса жалованья, которое ему задолжали за службу в качестве рыцаря‑баннерета в доме короля. В целом задолженность Бавену составила 111 фунтов 7 шиллингов 9 пенсов, и он удовлетворился признанием этой суммы казначейством в расчете на скорый возврат[235].

Одновременно с успехами в области управления, благодаря увеличению количества ремесел, повышению качества их продукции, стали возможны и технические достижения: изменение вооружения, появление и распространение более современных машин, развитие замкового строительства и осадного искусства.

Стало больше людей, богатства, денег – все это позволило государствам проводить более масштабные или более длительные мобилизации и осуществлять военно‑политические мероприятия большего размаха. Во время «похода на Арагон» 1285 г. Филипп III Смелый истратил 1 228 751 турский ливр на содержание почти 19 000 человек, из них 4000 тяжеловооруженных всадников, 2700 легких всадников и 12 000 пехоты[236].

Военные операции Эдуарда I с 1294 по 1298 г. обошлись английской казне в 750 000 фунтов стерлингов (или 3 000 000 турских ливров). В правление Филиппа Красивого расходы на войну в Гаскони и на море достигли 2 125 200 турских ливров[237].

Тогда же стали производить массовые закупки оружия: в 1295 г. для войны в Аквитании Филипп Красивый приказал приобрести в Тулузе 2000 арбалетов с одним или двумя рычагами, 1000 поддоспешных камзолов, 3000 бацинетов и 3000 нашейников. В 1314 г. в арсенале Венеции насчитывалось 3067 кирас, 2770 железных шишаков и 2950 латных нашейников (collaria).

Очевидно, такие же огромные суммы расходовались на усиленный набор, «по призыву или за плату»[238]. Когда прибегали к услугам подданных, верных людей, вассалов или граждан, использовали все возможные виды чистого или смешанного, явного или скрытого наемничества. В случае опасности в городах за оружие бралось почти все боеспособное мужское население (в некоторых случаях для оборонительных работ привлекались даже женщины). Крупномасштабную мобилизацию могли провести и в округе: в 1325 г., в год битвы при Альтопашо, Флорентийское государство с населением около 400 000 человек выставило, если не считать его союзников гвельфов, 1500 наемных и 500 флорентийских всадников и, возможно, 15 000 пехотинцев. Из каждых 6‑7 взрослых мужчин один мог быть призван[239]. В 1298 г. в Англии 5% взрослого мужского населения призвали в армию, которая насчитывала 25 700 пехотинцев и, по меньшей мере, 3000 всадников. Сохранившаяся документация не позволяет сделать такие же точные подсчеты для Французского королевства в эпоху Филиппа Красивого. По крайней мере, нам известно, что в 1304 г. этот король потребовал от крупных сеньоров Тулузэна, Каркассэ, Перигора, Руэрга, Оверни и Бокера предоставить 2016 тяжеловооруженных всадников и 17 350 пеших сержантов; несомненно, речь шла не только об ожиданиях, ничто не указывало на то, что они оправдались, но и о денежных взносах вместо людей (из расчета один тяжеловооруженный всадник от каждого дворянина с доходом в 500 ливров и 6 пехотинцев от 100 дворов); конечно, эти деньги шли на наем такого же числа бойцов. Более того, старались, чтобы все области королевства внесли свой вклад: отсюда и призыв в том же году, на этот раз вполне реальный, к сеньорам, которым надлежало прибыть на место сбора «спустя две недели после Святого Иоанна <...> с определенным числом всадников и пехотинцев». В призывных списках эти сеньоры были сгруппированы по месту проживания: Тулуза, Каркассон, Перигор, Руэрг, Бокер, Иль‑де‑Франс, Берри, Нормандия, Пуату, Шампань, Бретань, Мэн, Анжу, Турень, Перш, Лимузен, Бургундия, Вермандуа, Бовези, Артуа, Корби, Понтье, Вандомуа, Овернь и Лионнэ[240].

Были предложены грандиозные проекты: Фиденцо Падуанский в «Книге о возвращении Святой земли» (Liber recuperationis Terre Sancte), написанной между 1266‑1291 гг., полагал, что в новом крестовом походе должны участвовать, помимо множества пехотинцев, от 20 000 до 30 000 всадников (и среди них – большое число лучников). Он предлагал также создать в Святой земле постоянную армию (militia continua, stabilis et diuturna) усилиями епископств, аббатств и городов христианского мира. Их количество было так велико, что достаточно было, чтобы каждый без особого ущерба для себя предоставил небольшое количество рыцарей[241].

В 1323 г., в преддверии нового крестового похода, посольство к папе Иоанну XXII, возглавляемое Карлом Валуа, обнародовало следующие цифры: 5000 тяжеловооруженных всадников (1000 из них должны были содержать госпитальеры, разбогатевшие за счет казны тамплиеров), 15 000 пехотинцев, при общих годовых издержках в 1 600 000 турских ливров, и все это на пять лет. Иначе говоря, проектируемый крестовый поход должен был стоить 8 миллионов турских ливров[242].

Однако даже в конце XIII в. крупномасштабная война не всегда была уделом богатых государств. В Германии, Шотландии, Ирландии, части Иберийского полуострова происходили мелкие грабительские рейды воинственных пастухов (Испания), народные восстания (швейцарские кантоны, Уэльс, Шотландия), «близкие к бандитизму частные» операции, рыцарей и бургграфов Рейнской долины, Швабии, Франконии и Баварии. Даже самым могущественным монархам удавалось собирать крупные армии только на несколько недель в году; к тому же их усилия могли кончиться ничем, натолкнувшись на усталость, недовольство или гнев подданных, для которых война (и сопутствовавшие ей налоги) в христианском мире должна была быть чем‑то исключительным или, по крайней мере, временным.

 

 

ГЛАВА IV

---

Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!