VIII. СТИХ И СМЫСЛ (СЕМАНТИКА 3-СТ. ХОРЕЯ)
- ВСТУПЛЕНИЕ (№ 219—223)
- ПУТЬ (№ 224—228)
- ПРИРОДА (№ 229—240)
- БЫТ (№ 241—250)
- ТОСКА (№ 251—259)
- ЛЮБОВЬ (№ 260—268)
- СМЕРТЬ (№ 269—274)
- БУНТ (№ 275—284)
- ВОЗРОЖДЕНИЕ (№ 285—292)
Есть «детский вопрос», который когда-нибудь приходил в голову каждому: почему поэт, начиная стихотворение, берет для него именно такой-то размер, а не иной? Всякому знакомо чувство, что такая-то стихотворная форма «подходит» или «не подходит» к такому-то содержанию. Например, народный стих, которым написаны «Буковинские песни» С. Федорченко (№ 147), «подходит» им: вообразим эти же слова переписанными астрофическим 4-ст. ямбом романтических поэм (№ 183), и мы почувствуем, насколько обеднеет выразительность. А попробуем представить себе публицистические агитационные стихи в форме рондо или вилланели (№ 191—194) и всякий согласится, что это, скорее всего, будет выглядеть смешно или нелепо. Но почему?
Сперва хочется предположить, что между формой и темой (и настроением) есть какая-то органическая связь. Так, Ломоносов считал, что оды свойственнее писать ямбами, потому что восходящий ритм ямба (движение голоса от безударного слога к ударному) соответствует возвышенному содержанию од. Но подумаем о том, что содержание стихов разнообразно до бесконечности – в каждом стихотворении новое! – а число стихотворных форм хоть и велико, но ограничено. Сонетов в русской поэзии написано многие тысячи, а в мировой – миллионы. Неужели их продиктовали поэтам тысячи и миллионы одинаковых мыслей и чувств?
|
|
На самом деле связь между формой и темой действительно есть, но связь эта – не органическая, а историческая. Когда поэт приступает к стихам философским или к стихам песенно-лирическим, он знает, что стихи такого содержания писались и до него и слушатели будут воспринимать его новые стихи на фоне старых. Чтобы облегчить или затруднить такое восприятие, он и выбирает свой размер. Например, он помнит, что в сонетах издавна выражаются мысли и чувства общечеловеческого значения и почти никогда – публицистически-злободневные. Поэтому стихи публицистические он не будет писать в форме сонета (а если будет, то понимая, что это покажется дерзким и вызывающим), стихи философские – напишет, и с большой охотой.
Конечно, философские стихи писались не только в форме сонета, поэтому писатель всегда может делать выбор между несколько традиционными формами. Каждая тема, каждое настроение находили выражение в разных стихотворных размерах, и каждый стихотворный размер применялся в прошлом для разных тем. Для разных, но не в равной мере: какие-то темы предпочитались, какие-то избегались. Для некоторых форм это очевидно: стих «Буковинских песен» всегда будет вызывать ассоциации с русским и славянским фольклором, гексаметр – с античностью, александрийский стих – с французским и русским классицизмом. Об исторических ассоциациях «шестистиший Ронсара» и «восьмистиший Гюго» (№ 162—165) мы уже говорили. Точно такие же, хотя и менее заметные семантические (смысловые) тяготения будут и у других размеров и строф – кроме разве что самых массово-употребительных, вроде четверостиший 4-ст. ямба.
|
|
Попробуем убедиться в этом на примере стиха не очень частого, но и не очень редкого – четверостиший 3-ст. хорея с окончаниями ЖМЖМ. В этом разделе собрано более 70 стихотворений, написанных этой разновидностью размера в 1890—1925 гг. Число их можно было бы и увеличить, но вряд ли намного; во всяком случае, смысловую картину это не изменило бы.
ВСТУПЛЕНИЕ
№ 219
Из Гёте
Над грядой зубчатой Тих покой небес. Тишиной объятый Дремлет темный лес | Птицы замолчали. Спрятались в кусты... – Скоро все печали, Верь, забудешь ты. Чролли, [1915] |
№ 220
* * *
Человек, яко трава... | ||
Осень взоры клонит, Вечер свеж и мглист. Ветер гонит, гонит Одинокий лист. | Так и ты, забвенный Лист в ночных полях, Прокружишь, мгновенный, И уйдешь во прах. С. Кречетов, [1910] |
№ 221
|
|
* * *
В тишине глубокой Все в деревне спят. На небе высоко Звездочки горят; | Но одна упала И исчезла вдруг. Так тебя не стало, Мой сердечный друг. С. Дрожжин, 1907 |
№ 222
* * *
Глушь родного леса, Желтые листы. Яркая завеса Поздней красоты. | Замерли далече Поздние слова, Отзвучали речи – Память все жива. А. Блок, 1901 |
№ 223
* * *
Солнечные блики Испещряют сад. Розовой гвоздики Вьется аромат. | Шумные стрекозы Пляшут над травой… ...О, родные грезы. О, души покой. Вл. Палей, 1915 |
Первое стихотворение нашей подборки – это переложение «Ночной песни странника» Гёте: той самой, в подражание которой Лермонтов в 1840 г. написал знаменитое восьмистишие:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
С этого лермонтовского стихотворения началась, можно сказать, история 3-ст. хорея в русской поэзии; более ранние образцы его, за редкими исключениями, забылись. Любопытно, что немецкий оригинал написан вовсе не 3-ст. хореем, а неравноиктным (вольным) дольником; 3-ст. хореем у Гёте звучит лишь первая строка – она и подсказала Лермонтову (а потом Чролли) выбор русского размера.
|
|
Содержание стихотворения Гёте и Лермонтова – 6 строк описания успокоенной природы и 2 строки – обещание успокаивающей смерти. Природа и смерть так и останутся в числе излюбленных тем этого размера. Эти две темы присутствуют во всех пяти приводимых восьмистишиях. В «природе» у С. Кречетова нет «отдыха», у Вл. Палея нет «ночи», и все-таки у одного в концовке – «покой», а у другого – «прах». Точно так же и композиция в трех из пяти стихотворений сохраняет лермонтовские пропорции – 6+2 строки (ср. также далее № 229).
ПУТЬ
№ 224
* * *
Посох мой цветущий, Друг печальных дней, Вдаль на свет ведущий Верных звезд верней! | Ты омочен в росах, Ты привык к труду. Мой цветущий посох! Я с тобой иду. С. Городецкий, [1912] |
№ 225
* * *
Заломивши лихо Шапку набекрень, Залился ты взором В ясный Божий день. И, тая под оком Накипевший хмель, Слышишь ты в далеком Тихую свирель. Мимоходом думу Дерзкую родишь; | Тут же так, что небу Жарко, начудишь. И на все ты смотришь Мельком, хоть в упор: Дальше бродит, ищет Захмелевший взор. И, внемля свирели Внятной и прямой. Беззаветно к цели Ты идешь немой. И. Коневской, 1897 |
№ 226
* * *
Мерно вьет дорога Одинокий путь. Я в руках у Бога, Сладко дышит грудь. Гордо дремлют буки, Чаща без границ. Все согласны звуки С голосами птиц. | Манит тихим зовом Зашумевший ключ. Ветки свисли кровом От пролетных туч. Близкий, бесконечный, Вольный лес вокруг, И случайный встречный – Как желанный друг. В. Брюсов, 1899 |
№ 227
Ор. 66
Полночью глубокой Затуманен путь В простоте далекой Негде отдохнуть Ветер ветер злобно Рвет мой старый плащ Песенкой загробной Из-за лысых чащ Под неверным взглядом Лунной вышины Быстрых туч отрядом Рвы затенены | Я старик бездомный Всеми позабыт Прошлых лет огромный Груз на мне лежит Я привык к тяготам К затхлой темноте К плещущим заботам К путаной версте Нет вокруг отрады Все полно угроз Туч ночных громады Сиплый паровоз. Д. Бурлюк, [1913] |
№ 228
* * *
Гладкая дорога. Полная луна. С моего порога Моря даль видна. ... Беглый, бесконечный Вьется путь змеей. Путь на небе Млечный Освещает мой. Путь мой молчаливый. Не присяду я. Пусть бегут извивы, Как и жизнь моя. Ничего не свято, Мир – момент, мечта… | Пусть бегут куда-то Странные года. Вижу повороты В пройденном своем, Тени и высоты И далекий дом... Пройденные мысли, Бездны прошлых дней. Годы, что нависли, Словно мрак ветвей. Вижу много-много, Но душа нежна. Впереди – дорога, Полная луна. А. Лозина-Лозинский, 1912 |
Стихотворение Гёте, послужившее образцом для лермонтовских «Горных вершин», было озаглавлено «Ночная песня странника». Тема пути не была в нем названа (а только ее конечная цель – тема отдыха), однако у всех читателей она была в сознании. Рифмы «путь – грудь», «путь – отдохнуть» наметились еще у поэтов XIX в. – Плещеева и др. Путь этот совершается, как у Гёте и Лермонтова, на фоне природы (обычно – южной): по-лермонтовски тихой – у Брюсова, контрастно-бурной – у Бурлюка. (Обратите внимание на отсутствие знаков препинания у Бурлюка: это один из приемов, которыми футуристы шокировали читателей.) Путь этот одновременно и дорожный и жизненный (у Лозина-Лозинского к этому добавляется Млечный путь): здесь влияние «Горных вершин» дополняется влиянием другого лермонтовского стихотворения – «Выхожу один я на дорогу...». В стихотворении Коневского внимание смещается с образа пути на образ идущего – удалого русского молодца. Эта семантическая окраска тоже была подготовлена в XIX в. и еще встретится нам.
Строки «Гладкая дорога. / Полная луна...» у Лозина-Лозинского (а отчасти и «лунная вышина» у Бурлюка) напоминают хрестоматийное восьмистишие Фета, но о нем – чуть дальше.
ПРИРОДА
№ 229
Родина
Тихий шум дубравы, Песня соловья, Робкое журчанье Горного ручья; | Темный лес дремучий, Пестрые луга... Родина, о как ты Сердцу дорога! М. Леонов, 1898 |
№ 230
* * *
Топи да болота, Синий плат небес. Хвойной позолотой Взвенивает лес. Тенькает синица Меж лесных кудрей, Темным елям снится Гомон косарей. | По лугу со скрипом Тянется обоз – Суховатой липой Пахнет от колес. Слухают ракиты Посвист ветряной... Край ты мой забытый. Край ты мой родной! С. Есенин, 1914 |
№ 231
* * *
Дымом половодье Зализало ил. Желтые поводья Месяц уронил. Еду на баркасе, Тычусь в берега. Церквами у прясел Рыжие стога. | Заунывным карком В тишину болот Черная глухарка К всенощной зовет. Роща синим мраком Кроет голытьбу... Помолюсь украдкой За твою судьбу. С. Есенин, [1916] |
№ 232
Омут
Затомили очи Тяжкой тишины. Топь земную точит Белый клык луны. Ничего не будет – Тени напоказ. Кто стонал о чуде, Не смыкая глаз, – | Только тонет в глуби Замерцавших вод, Мрак со звоном рубит, В искрах изойдет... Хорошо и страшно Кончится игра – Засмеется влажно Темная сестра... Д. Майзельс, [1918] |
№ 233
Вечерний жук
На лиловом небе Желтая луна. Путается в хлебе Мрачная струна: Шорох жесткокрылый – И дремотный жук Потянул унылый, Но спокойный звук. | Я на миг забылся, Оглянулся – свет Лунный воцарился, Вечера уж нет: Лишь луна да небо, Да белее льна – Зреющего хлеба Мертвая страна. И. Бунин, 1916 |
№ 234
* * *
Зорька догорает, Дремлет старый сад, Пламенем пожара Рдеется закат. Молкнет птичий щебет, Шорох трав затих, Ночь идет незримо В свите снов своих. <...> | Снится людям счастье, Радость светит им На полях печали Солнцем золотым. <...> Сердце! Что ж тебе тот И не снится свет? Или нам с тобою Угомону нет?! Ап. Коринфский, 1912 |
№ 235
* * *
Миновало лето. Солнце из-за туч С ласковым приветом Не бросает луч; Листья облетели Средь осенних вьюг, Птички улетели На далекий юг; | На дворе и в поле И в глуши лесов Не слыхать их боле Звонких голосов. Скучно, непривольно Тянутся деньки, И щемит невольно Сердце от тоски. С. Дрожжин, 1899 |
№ 236
* * *
Осень. Чащи леса. Мох сухих болот. Озеро белесо. Бледен небосвод. Отцвели кувшинки, И шафран отцвел. Выбиты тропинки, Лес и пуст и гол. | Только ты красива, Хоть давно суха, В кочках у залива Старая ольха. Женственно глядишься В воду в полусне – И засеребришься Прежде всех к весне. И. Бунин, 1905 |
№ 237
* * *
С теплою весною Лето уж прошло, Замерло родное Милое село. Небеса покрыла Сумрачная мгла, И глядит уныло Солнце без тепла. | С поля хлеб снопами Свожен на гумно, Выбито цепами Каждое зерно. Белый снег кружится И, как легкий пух, Медленно ложится На увядший луг. С. Дрожжин, 1908 |
№ 238
* * *
Тянется безмерно Луговин тоска. Блещет снег неверно, Как пласты песка. Небеса без света, Тверды, словно медь. Месяц глянул где-то, Вновь чтоб умереть. Зыблется, как тучи, Дальний, серый бор, Там, где пар летучий Кроет кругозор. | Небеса без света, Тверды, словно медь. Месяц глянул где-то, Вновь чтоб умереть. Ворон, с хриплым криком, Старый волк худой, Вам в просторе диком Хорошо зимой! Тянется безмерно Луговин тоска. Блещет снег неверно, Как пласты песка. В. Брюсов, пер. из П. Верлена, 1911 |
№ 239
* * *
Белая береза Под моим окном Принакрылась снегом, Точно серебром. На пушистых ветках Снежною каймой Распустились кисти Белой бахромой. | И стоит береза В сонной тишине, И горят снежинки В золотом огне. А заря, лениво Обходя кругом, Обсыпает ветки Новым серебром. С. Есенин, [1913] |
№ 240
* * *
Ночь и даль седая, – В инее леса. Звездами мерцая, Светят небеса. Звездный свет белеет, И земля окрест Стынет-цепенеет В млечном свете звезд. Тишина пустыни... Четко за горой | На реке в долине Треснет лед порой... Метеор зажжется, Озаряя снег... Шорох пронесется – Зверя легкий бег... И опять молчанье... В бледной мгле равнин, Затаив дыханье, Я стою один. И. Бунин, 1896 |
Содержанием стихотворения Гёте и Лермонтова, как сказано, были природа и смерть. Обе темы очень традиционны в романтической лирике и легко могут отделиться друг от друга. Решающий шаг к выделению «природы» в отдельную тему сделал Фет в восьмистишии 1842 г., где он заменил лермонтовский южный пейзаж северным, снежным: «Чудная картина, / Как ты мне родна: / Белая равнина, / Полная луна, / / Свет небес высоких / И блестящий снег, / И саней далеких / Одинокий бег». Это «как ты мне родна» находит прямой отголосок в концовках у Леонова и Есенина (№ 229, 230), а «свет небес» и «одинокий бег» – в стихотворении Бунина (№ 240).
Основные элементы фетовского пейзажа – снег, ночь, луна. Среди наших одиннадцати стихотворений в четырех присутствует «луна» (или «месяц») и в одном – «звезды». Четыре стихотворения изображают ночь, два или три – сумерки, «солнечное» стихотворение только одно («Белая береза...» Есенина; в нем влияние «Чудной картины...» дополняется влиянием другого фетовского стихотворения: «Печальная береза / У моего окна, / И прихотью мороза / Разубрана она...»). «Весенним» и «солнечным» можно считать еще стихотворение Есенина «Пасхальный благовест» (см. № 292). Это преобладание мрачности в пейзаже – несомненное наследие той темы смерти, которая присутствовала в «Горных вершинах».
Любопытно, что среди русских пейзажей оказывается и французский пейзаж (в стихотворении № 238, переведенном из Вердена), который отлично вписывается в общий ряд. Гораздо неожиданнее «горный ручей» как примета русского пейзажа у Леонова, – несомненно, пришедший из «Горных вершин». Оттуда же (но не от Лермонтова, а из немецкого подлинника) – «птичий щебет» и «шорох трав» у Ал. Коринфского.
БЫТ
№ 241
Шарманщик
В дальнем закоулке Дед стоит седой И шарманку вертит Дряхлою рукой. По снегу да босый Еле бродит дед – На его тарелке Ни копейки нет. Мимо идут люди. Слушать не хотят | Только псы лихие Деда теребят. Уж давно о счастье Дед не ворожит, Старую шарманку Знай себе крутит – Эй, старик! Не легче ль Вместе нам терпеть. Ты верти шарманку, А я буду петь... И. Анненский, пер. из В. Мюллера (год неизв.) |
№ 242
* * *
Крестится избенка В скудные поля, Скучная сторонка – Родина моя. По весне туманно Зеленеет новь... Здесь узнал я странно Странную любовь. Все-то кто-то кличет, Милый голосок, | Под ноги мне тычет Камни да песок. Вот кукушка в зори Вышла куковать, Как случилось горе – Не могу понять. Крестится избенка В дальние поля, Скучная сторонка – Родина моя. Ю. Анисимов, [1913] |
№ 243
Ветхая избушка
Ветхая избушка Вся в снегу стоит, Бабушка-старушка Из окна глядит. Внукам-шалунишкам По колено снег. Весел ребятишкам Санок быстрый бег. Бегают, смеются, Лепят снежный дом, | Звонко раздаются Голоса кругом. В снежном доме будет Резвая игра... Пальчики застудят – По домам пора! Завтра выпьют чаю, Глянут из окна – Ан, уж дом растаял, На дворе – весна! А. Блок, 1906 |
№ 244
Пахарь
Встану я пораньше С утренней зарей, Распластаю землю Матушкой сохой. Брошу в землю зерна, И те дни придут, Землю смочит дождик, Семена взойдут. Да, пора и взяться Мне за труд родной... | Будет, отдохнул я Долгою зимой. Хлеб уж весь подъелся, Пусты закрома, Корму нет скотине – Все взяла зима. Вся теперь надежда На труды и пот, А за них Господь мне Урожай пошлет. Ф. Шкулев, 1902 |
№ 245
Бабушкино горе
Из родной деревни Часто в города Гонит на работу Горькая нужда. Так, не кончив в школе Никаких наук, От нужды уехал Мой родимый внук. Жив ли он, сердечный? Или где-нибудь Бедствует, в работе Надрывая грудь? | Может, где плетется Медленно селом. По большой дороге Просит под окном – Просит Христа ради. Или, может быть. Бродит, где не зная Голову склонить? Думает старушка, Бедная, в тоске, И слеза катится По ее щеке. С. Дрожжин, [1898] |
№ 246
* * *
Чуть в избе холодной Теплился ночник, На печи безродный Умирал старик. Перед ним ни друга, Ни сестры родной, | Только, слышно, вьюга Билась за стеной. «Скоро ли до света?» – Думает бедняк; Но изба одета Вся в могильный мрак. С. Дрожжин, 1907 |
№ 247
* * *
Болесть да засуха, На скотину мор. Горбясь, шьет старуха Мертвецу убор. Холст ледащ на ощупь, Слепы нить, игла... Как медвежья поступь. Темень тяжела. С печи смотрят годы С карлицей-судьбой. | Водят хороводы Тучи над избой. Мертвый дух несносен, Маята и чад. Помялища сосен В небеса стучат. Глухо Божье ухо, Свод надомный толст. Шьет, кляня, старуха Поминальный холст. Н. Клюев, [1913] |
№ 248
* * *
Месяц – рог олений, Тучка – лисий хвост. Полон привидений Т&##225;ежный погост. В заревом окладе Спит Архангел Дня. В Божьем вертограде Не забудь меня. Там святой Никита, Лазарь – нищим брат, Кирик и Улита Страсти утолят. | В белом балахонце Скотий врач – Медост… Месяц, как оконце, Брезжит на погост. Темь соткала куколь Елям и бугру. Молвит дед: не внука ль Выходил в бору? Я в ответ: теперя На пушнину пост: И меня, как зверя, Исцелил Медост. Н. Клюев, [1913] |
№ 249
Зимняя потеха
Мех на шапке рыжий, Солнце – волоса. Стану я на лыжи, Убегу в леса. Там у Белоснежки Дикая краса, | Серебромережки, Свистоголоса. Вьюгопоцелуи И Катайгора, Ледяные струи, Холодожара! С. Городецкий, [1912] |
№ 250
Детская площадка
В ярком летнем свете, В сквере, в цветнике Маленькие дети Возятся в песке: Гречники готовят, Катят колесо, Неумело ловят Палочкой серсо; <…> Все, во всем – беспечны, И, в пылу игры, Все – добросердечны... Ах! лишь до поры! Сколько лет им, спросим. Редкий даст ответ: Тем – лет пять, тем – восемь, Старше в круге нет. Но, как знать, быть может, Здесь, в кругу детей, – | Тот, кто потревожит Мглу грядущих дней, – Будущий воитель, Будущий мудрец, Прав благовеститель, Тайновед сердец; Иль преступник некий, Имя чье потом Будет жить вовеки, Облито стыдом... <…> И, смеясь затеям, Вот несется вскачь С будущим злодеем Будущий палач! Маленькие дети! В этот летний час Вся судьба столетий Зиждется на вас! В. Брюсов, 1918 |
В том же 1842 г., когда Фет напечатал «Чудную картину...», Огарев напечатал стихотворение «Изба»: «Небо в час дозора / Обходя, луна / Смотрит сквозь узора / Мерзлого окна...» – и далее о том, как спит отец, улеглась мать, засыпают дети и лишь борется с дремотой молодая дочь. Видно, каким образом новая тема, бытовая, связана со старой, идущей от «Горных вершин»: через ночь (уже с луной, как у Фета) и через сон. Стихотворение Огарева совпало с интересом к быту, растущим в русской литературе в середине XIX в. Поэтому оно вызвало волну подражаний – сперва у Никитина, потом у поэтов-самоучек – И. Сурикова и других, вплоть до представленного здесь С. Дрожжина.
В стихах нашего периода традиция, идущая от тех лет, чувствуется в двух направлениях. Во-первых, деревенский решительно преобладает в них над городским – в нашей подборке на городском фоне развертываются только два стихотворения (к ним можно еще прибавить блоковское «На чердаке» – см.№ 271). Во-вторых, в них преобладает мрачное настроение, вызванное старостью, скудостью, голодом, горем, смертью. Даже творение кончается исцелением, то это исцеление достигается молитвами покойника или покойницы (№ 248 – с именами нескольких святых-покровителей; вертоград – сад, куколь – капюшон, помялища в предыдущем стихотворении – от слова «помело»; Н. Клюев любил уснащать свои стихи такими не сразу понятными словами).
Светлым пятном на этом фоне выделяются стихи о детях. Они стали заметны еще во второй половине XIX в. как тема «воспоминания о деревенском детстве»; самым знаменитым, пожалуй, было суриковское «Вот моя деревня, / Вот мой дом родной, / Вот качусь я в санках / По горе крутой...» и далее – о сказке про жар-птицу. Когда Блоку было заказано стихотворение для детского журнала, он взял за образец именно Сурикова (№ 243). Брюсов перенес сцену детских игр в город (№ 250). Городецкий ввел в свои стихи сказочные мотивы (№ 249), также следуя Сурикову. Сказочные мотивы могут разрастаться – «Самоцветные камни» Ю.А.Анисимова, «Сказка» С. Городецкого (они не вошли в книгу только потому, что слишком длинны). В них повеселевший было 3-ст. хорей опять становится мрачным: сказка Городецкого – про косу, взятую у Смерти («Скрылась человечья / Старая краса. / Только у заплечья / Высится коса...»). Ср. печальный сказочный мотив у Блока – № 273.
Мы видим, как постепенно, шаг за шагом, но не теряя связи, может отступать тематика 3-ст. хорея от первоначальной, заданной Лермонтовым: от природы к быту, от быта к детству, от детства к сказке.
ТОСКА
№ 251
* * *
В этой жизни смутной Нас повсюду ждет За восторг минутный – Долгой скорби гнет. Радость совершенства Смешана с тоской. | Есть одно блаженство – Мертвенный покой. Жажду наслажденья В сердце победи, Усыпи волненья, Ничего не жди. К. Бальмонт, 1895 |
№ 252
* * *
Дождь неугомонный Шумно в стекла бьет, Точно враг бессонный. Воя, слезы льет. Ветер, как бродяга, Стонет под окном, И шуршит бумага Под моим пером. | Как всегда, случаен Вот и этот день, Кое-как промаян И отброшен в тень. Но не надо злости Вкладывать в игру, Как ложатся кости, Так их и беру. Ф. Сологуб, 1894 |
№ 253
* * *
Капли дождевые Об окно стучат, Призраки ночные Что-то говорят. Ночь и день все хлещет Мелкий дробный дождь… Нет, не затрепещет Прожитая мощь... Правда, песни спеты? Капли мутны, злы... | Черные портреты, Дальние углы… Капли барабанят, Надрывают грудь... Сердце не устанет Вспоминать свой путь... <...> Правда так убога, Правда так скупа... Дней, как капель, много... Ночь, как крот, слепа... А. Лозина-Лозинский, 1912 |
№ 254
* * *
Мир закутан плотно В сизый саван свой, В тонкие полотна Влаги дождевой. В тайниках сознанья Травки проросли. Сладко пить дыханье Дождевой земли. | С грустью принимаю Тягу древних змей: Медленную Майю Торопливых дней. Затерявшись где-то, Робко верим мы В непрозрачность света И прозрачность тьмы. М. Волошин, 1905 |
№ 255
* * *
В сумраке и скуке Тает день за днем. Мы одни – в разлуке. Мы одни – вдвоем. Радость иль утрата – Но уста молчат. | Прячет брат от брата Свой заветный клад, – Тайной сокровенной От нечистых рук Кроет мир священный И блаженств и мук. М. Лохвицкая, 1900/1902 |
№ 256
* * *
<...> Глухо, одиноко Осенью в саду. День, усни глубоко, Не томись в бреду. Глухо, одиноко В думах у меня, Боль, усни глубоко До другого дня. Ты меня забыла. Как тебя забыть? | Ты тоской убила. Как тоску убить? Ты влекла, хотела. Телом тело жгла, Ты смеялась, пела И – ушла. День вставал с Востока В солнечном бреду. Глухо, одиноко Осенью в саду. Я. Годин, [1913] |
№ 257
* * *
Ты ушла, но поздно: Нам не разлюбить. Будем вечно розно, Будем вместе жить. | Как же мне, и зная, Что не буду твой, Сделать, чтоб родная Не была родной? Д. Мережковский, [1914] |
№ 258
* * *
Ты ль меня забыла И не вспомнишь вновь? Но тому, что было, Имя не любовь... <...> Сердце не забьется, Чутко замерев, В речи не прольется Трепетный напев, И, ко лжи готовы Милой не спроста, | Не сплетутся зовы, Руки и уста. <...> Миг неповторимый, Тающий вдали. Иль, не видя, мимо Счастия прошли? Иль светлей и краше Счастью не бывать, И на свадьбе нашей Божья благодать? С. Рафалович, [1916] |
№ 259
* * *
Нет душе покою, Глянул день в глаза, И опять я строю Шаткие леса. Снова сердцу надо Веровать в чертеж, И мечтам – услада Новых планов ложь. Снится, снится зданье, Купол золотой, Бракосочетанье, Ночь с тобой, с тобой. | Мы во мраке двое... Двери тишь хранят... Зыблются обои... Душит аромат... – Тщетно, дерзкий! тщетно! Не воздвигнешь вновь Купол огнецветный, Новую любовь! Будешь вновь обманут, Разберешь леса, И руины глянут Прямо в небеса. В. Брюсов, 1901 |
Тоска – эмоциональный знаменатель подавляющего большинства просмотренных нами стихотворений. Это настроение задано общим образцом – «Горными вершинами» Гёте – Лермонтова. Его концовке «Подожди немного – / Отдохнешь и ты» как бы откликаются строки Бальмонта: «...Есть одно блаженство – / Мертвенный покой» (№ 251), а им – брюсовское: «Нет душе покою, / Глянул день в глаза...» (№ 259). Неудивительно, что является целый ряд стихов, в которых настроение тоски выступает на первый план, а декорации природы или быта исчезают или становятся малозаметны.
В бытовых стихах часто изображался старик или старуха в избе, тоскующие под звуки ночной вьюги (№ 245—247). Достаточно поэту поставить себя в положение такого героя и повести изложение от первого лица, как получится именно такое стихотворение о тоске (№ 252—255). В качестве «пейзажного» фона здесь с удивительным единообразием предпочитается дождь. Характерным образом вновь всплывает тема пути (жизненного) и рифма «грудь – путь» (№ 253, ср. № 226 и 228). Майя в стихотворении Волошина – индийское философское понятие для обозначения кажущегося, мнимого, преходящего.
Когда чувство тоски требует более конкретной мотивировки, то естественно возникает самая традиционная поэтическая тема – несчастная любовь. В 3-ст. хорее XIX в. она – редкость; поэты нашего времени осваивают ее впервые. Это сказывается на интонационном строении стихотворений: в стихах традиционного стиля (таково большинство стихотворений, вошедших в раздел «Природа» и «Быт») почти все четверостишия раскалывались пополам на две коротенькие фразы, здесь все чаще фраза становится сложней и охватывает все четыре стиха. (Проверьте!).
ЛЮБОВЬ
№ 260
* * *
Станет на пороге: Как пройти легко? Конус синагоги Очень высоко. В домике еловом Елкий клей в стене. Сад заплыл лиловым В западном окне. | Так тепло и сыро, И бассейн нагрет; Больше солнца вырос Первый солнцецвет. Словно из неволи, Трудно мне уйти. Елками до поля Сужены пути. К. Арсенева, [1916] |
№ 261
* * *
Говор мой змеиный Твой ли сон унес? За водой долинной Две ложбинки роз. Жизнь пестрится скупо, И душа темна… Кто навесил купол Выше, чем сосна? Ты так удивленно Веришь ласке слов… | Не люблю я звона Трех колоколов. Взор облещет юркий Все твое лицо, Из чешуйной шкурки У меня кольцо... Золотом светильным Облестят сосну, Но к святым и сильным Глаз не поверну. К. Арсенева, [1916] |
№ 262
Два голоса
П е р в ы й. | – Где ты? где ты, милый? Наклонись ко мне. Призрак темнокрылый Мне грозил во сне. Я была безвольна В сумраке без дня... Сердце билось больно... |
Д р у г о й. | – Кто зовет меня? |
П е р в ы й. | – Ты зачем далеко? Темный воздух пуст. Губы одиноко Ищут милых уст. Почему на ложе Нет тебя со мной? Где ты? кто ты? кто же? |
Д р у г о й. | – В склепе я – с тобой. |
П е р в ы й. | – Саваном одеты Руки, плечи – прочь! Милый, светлый, где ты? Нас венчает ночь. Жажду повторять я Милые слова. Где ж твои объятья? |
Д р у г о й. | – Разве ты жива? |
П е р в ы й. | – И сквозь тьму немую Вижу – близко ты. Наклонясь, целую Милые черты. Иль во тьме забыл ты Про любовь свою? Любишь, как любил ты? |
Д р у г о й. | – Понял. Мы – в раю. В. Брюсов, 1905 |
№ 263
Голос
В смутный час вечерен Вспомни голос мой. Если ты мне верен, Я всегда с тобой. Нужно жаждать жажды, Нужно вдаль идти. | Я дышу однажды На твоем пути. Скуден свет унылый, Труден подвиг дня. Позови, мой милый, Позови меня. М. Лозинский, 1909 |
№ 264
* * *
Белый цвет магнолий Смотрит, как глаза. Страшно жить на воле: Чуется гроза. Волны, словно стекла, Отражают блеск. | Чу! в траве поблеклой Ящерицы треск. Вкруг смотрю смущенно, Взор в листву проник: Там к цветку склоненный Юный женский лик. В. Брюсов, 1899 |
№ 265
* * *
Слышу голос милой, Вижу милый лик. Не моей ли силой Милый лик возник? Разве есть иное? В тишине долин | Мы с тобой не двое – Я с тобой один. Мне ль цветком измятым К нежной груди льнуть? Сладким ароматом Мне, как прежде, будь. Ф. Сологуб, 1900 |
№ 266
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 608; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!