Так, очевидно, решили те, НАВЕРХУ, КОТОРЫЕ УЖЕ СНЯЛИ КИНО НА ЗЕМЛЕ И КРУТЯТ ЕГО ИЗ БУДУЩЕГО. 12 страница
Он отворачивает харю и говорит куда-то: – Вася, пойди закрой на задвижку дверь входную и стань на свое место.
Лариса не может видеть – не было приказа туда смотреть, как из одного угла комнаты выходит высокий крупный мужчина и топает – неуверенно, словно слепой, в прихожую. Там он выполняет то, что ему приказали, возвращается в свой угол, поворачивается лицом к стене и застывает. Совсем, как провинившийся мальчишка. Только вот стоит странно – неподвижным застывшим каменным столбом.
Вася действительно провинился. Он не хотел отдать этому хрену десять тысяч долларов. Золотые швейцарские часы с золотым же браслетом отдал безропотно. Но валюту!.. Полтора года во фрахте, по морям и океанам, под чужим флагом. По крохам копил, отказывая себе во всем! Русские моряки – самые нищие в мире, рабы, Россия на коленях и этим пользуются различные «хозяева»...
Эти десять тысяч он только что получил в кассе. И дернул же черт зайти сюда! Но в жизни всё взаимосвязано. Деньги, стремясь угнаться за инфляцией, Василий копил на квартиру: надоело скитаться по морям – ни своего угла, ни семьи. Но женилка-то как раз и не стоит. Простатит. Еще бы: из рейса в рейс, годами. И не всегда на судне есть женщины, а если есть, то мало, и достаются они прежде всего начальству: кэпу, чифу, деду. А Вася всего лишь моторист.
Пришел по объявлению к этому хрену. И вот что вышло. «Достань член. Твердеет! Встает, встает! Стоит как кол! А ты боялся. Будешь трахать всё, что шевелится. Снимай часы. Потянет. Вытаскивай всё из всех карманов!»
Вася и вытащил валюту. «Сколько здесь?» «Десять тысяч». «Они тебе больше не нужны, давай сюда, у тебя их никогда не было. Ты выйдешь отсюда, забудешь меня и этот адрес».
|
|
|
И тут Вася не захотел. Воспротивился. Слишком дорого достаются ему эти зелененькие. Слишком много с ними было связано надежд. Сколько месяцев, лет! болтаясь в штормягах в вонючей клетке-каюте, проклиная свою одинокую холостяцкую жизнь, он лелеял планы на будущее!
– Я не... не... не... – он не мог говорить, голова раскалывалась и кружилась, а этот хрен давил его, давил! Злым нечеловечьим взглядом, двигал руками-щупальцами возле головы.
– Я не... не... не... не отдам, – сказал все-таки Вася. Но этот хрен сам взял пачку и сунул себе и карман пиджака.
– Ну, Васек, нехорошо меня не слушать. У тебя куртка кожанная, мне нравится цвет. Где брал?
– В Южной Корее.
– Снимай. Но ты провинился. Стань в угол и стой. Будешь мне сегодня служить.
Вот так Вася и стоит в углу. А что делать. Одна радость – из расстёгнутой ширинки торчит, как лом, его ненаглядный...
– Ну, рассказывай-рассказывай, с чем пришла? Всё рассказывай подробно.
И Лариса рассказывает свою историю. Иногда прикрывает глаза. Ведь она спит?
А эта харя расстегивает ей блузку, стягивает бюстгальтер, вываливает грудь, сосет соски, рука в трусах.
– Тебе очень приятно. Я – твой любимый мужчина. Тебе не нужны никакие женщины, это твоя придуманная глупость. Ты меня любишь. Ты меня хочешь! Лижи язычком у меня в ушке.
– Она лижет. Он давно уже без халата. И без брюк. Без ничего.
– А теперь – лижи головку! Смотри, какая аппетитная у меня головка. Розовая, тугая, ну, язычком, так, так, а-а, хорошо! Молодец. Открой ротик, вот, правильно. Открой глазки и смотри мне в глаза! Молодец. Язычком нажимай сильнее. О-о, отлично, отлично, а-а... Вася, иди сюда!
Вася подходит.
– Вася, ты хочешь бабу?
– Я хочу бабу.
– У тебя будет вот эта молодая спортсменка. Пока смотри и наслаждайся.
Вася смотрит и наслаждается. С его ненаглядного падает первая капля...
– Встань, Ларисонька, и сними с себя все, кроме чулок. Лариса снимает с себя всё, кроме чулок.
– Ложись спиной на стол. С тобой твоя любимая Стелла. Она целует твои ноги и лижет твою... Ты сейчас кончишь.
И Лариса сжимает в руках плешивую голову: – О-о, Стелла, Стелла!...
– А теперь и мне надо кое-что подарить, де-воч-ка... Тебе не будет больно, спокойно, спокойно, оп! Вот так, вот так, а-а-а...
|
|
|
Лариса терпит. Она все стерпит. Она все понимает. Нет, она совсем не спит. Только не может сопротивляться. От бессилия и унижения по щекам бегут слезы. Уже не девичьи...
– Жалко целку? Чего ее жалеть! Знаю, ты меня опять разлюбила. Полюби Васю. Вася, тебе нравится, когда женщина сосет твой член?
|
|
|
– Мне нравится.
– Ну дай ей. Ей тоже нравится. Ларик, ты любишь сейчас Васю. Люби его, люби его член, ну! Вот так. А я на вас полюбуюсь. Вот, молодцы. Терпи, Вася, не кончай. И я с вами. Вот какая у нас уютная семейка. А теперь, Вася, давай рабоче-крестьянским способом. Поаккуратней только, видишь, дама дефлорацию сейчас прошла. Лучше – в попку. Вася, любишь в попку?
– Люблю в попку.
– Все перешли на пол! Лара, встань на коленки. Вася, возьми на подоконнике сливочное масло и смажъ свой ломик.
Член, член, Вася. Поехали. А я интеллигентным способом...
– Всё, ребята, хватит, да плюнь, Лара, чего ты во рту эту прелесть держишь? Одевайтесь.
– Люби, Ларчонок, мужчин. Они тоже люди. Люби хотя бы иногда. Ты можешь, но не хочешь. Но вообще тебя спасет только операция. Запомни: транс-сек-су- аль-на-я операция. Член пришьют с яйцами. Вот бы тебе такой, как у Васи, да? А вообще, ребята, эра размножения у человечества кончилась. Все вступим в партию онанистов или сдохнем от спида. Что, Васек, член в штаны не влазит? Всё, член твой падает, ну, падает-падает! Застегнулся!
Ларик, сейчас ты выйдешь отсюда, сядешь в автобус номер пять, сойдешь на своей остановке, притопаешь в свою хату, примешь теплую ванну, сменишь трусишки и ляжешь спать. Проснешься утром. Окончательно. Ты не вспомнишь этот дом, не вспомнишь меня, мое лицо. Всё было с тобой во сне. Жизнь – это сон про сон, который сон про не сон... Иди.
|
|
|
– Отпусти! Отпус... – черный проклятый злой глаз! Яма! Черная дыра из космоса... Подлая поганая энергия схватила ее и тянет, затягивает! Отпусти! С поворота бы и пяткой в этот глаз! Но она не может, не может, скованная злом! Наказание за то, что не хочет быть женщиной. Красный фаллос суют ей в рот... Сволочь Черный Глаз! Нет, нет, нет!!! Я мужчина! Черный глаз! Ты убил меня. Вася, куда лезешь?! Гады! Нет! Я не буду! Не хочу смотреть этот сон... Но если не сон... Я умру. Я умру. Я умру.
" ... кладбище. Необъятное. Тетя Вера в гробу. Страшная. Могилы. Могилы. Жутко. Мо-ги-ла. Черный глаз. Мамина под руга лучшая. Тетя Вера умерла. Не хочу» Черный глаз. О-о, скорей бы проснуться.
Кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. Родительский день. Десятки тысяч людей. Наверху и под землей. Под землей больше. Те, что наверху бодрятся – мы еще живы!
Но низко висит над вторым городом тяжелое, гнетущее скрытым камнем на душе, метафизическое настроение, испаряющееся то ли из подсознания живых, то ли из могил мертвых. Люди поминают, прибирают могилки, но массовый гипноз рока, неизбежности и непонятной бессмысленности сковывает и жмет живое к земле.
И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!! У-у-у!!!»
Несколько минут окружающие пытаются не замечать его, не впускать в себя. В конце концов, так не принято. Если уж слишком грустно, можно и всплакнуть за оградкой, но втихую.
А вой все продолжается. Становится нестерпимей. Тем, кто его слышит, впору бы завыть самим.
В этом «У-у-у», разваливающим традиции и приличия, слышится жуткая сила, стремящаяся вниз ли под землю, или на небеса, к чему-то спесиво-равнодушному и высшему, – с великой жалобой и рыдающей тоской смертного разума на жестокую несправедливость, на убитую любовь, на разрушенную дружбу, на невозможность встречи, на ни-ког-да!!!
«У-у-у!!!» – только инстинктивным звуком, отвергая слова, эту давно застывшую лаву мышления, звуком, как хрупким мостиком, прокидываясъ над бессмысленной пропастью несуществующей для живого вечности, у-у-у, обшаривая в темноте сознания память прошлого, туда, к милому, единственному, неповторимому, в ни-ку-да!!! У-у-у!!!
Лариса подходит к оградке, откуда раздается этот вопль в бесконечность. Поперек могильного холмика лежит мужчина. Рядом валяется пустая бутылка из-под вина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные зубы, по плечам распущены пышные белые волосы, большие глаза смотрят живо...
Лариса взглядывает на дату смерти – пять лет.
... большие глаза смотрят живо. Лариса узнаёт себя! Это она лежит в могиле. Как ей холодно и одиноко там! Везде и всегда – одиноко. А муж наверху плачет, тоскует и не знает, что в могиле его жена – мужчина!
Да нет же, нет, это ему, ему, Лари... да... Лариси-ку... Ну да-да, у меня мужское имя – Ларисик! Как же я раньше не знал...а... не знал-л-л! А разве такие бывают? Ла-ри-сик. Ну, конечно, это обыкновенное м у ж с к о е имя! Всем известное. Это я, муж, наверху, а внизу, в могиле, моя жена. Как же ее зовут? Стелла! Стелла, у-у-у!!! Я наверху и внизу одновременно. Черный подлый глаз!
Ларисик приоткрывает веки. «Черный глаз? Ла-ри-сик? Что я? Где? Фу, какой жуткий сон!»
Настенные часы показывает ровно шесть. Сумрак. Что такое? Утро? Вечер? Мокрые глаза, подушка... Что такое? Сон. Тусклые стены. Запах... кладбища?... Тоска. Почему?
На кровати лежит мать. Спит. Значит утро. Но... почему?! Черный глаз! И... Вася...
Лариса встает с дивана. «Какой Вася? Это же – сон? Но она помнит Васю и его...
«Это... Это – не сон?!?» – она бредет в ванну, стягивает ночную рубашку, рассматривает тело. Синяки. Засосы?! Ощупывает у себя...
Это не сон! Не сон! Черный глаз – гипнотезер! И Вася... Значит... Значит – всё. Не жить. Не могу... Значит всё. Всё, всё. Дверь на задвижку. Всё. Скорее. Бельевая веревка. Воду, воду, обмыться, смыть с себя и...
Она включает воду, отвязывает бельевую веревку со змеевика и торопливо привязывает ее к душевому штырю.
Обильные слезы текут, течет вода, заполняя ванну, трясутся руки – она пытается соорудить петлю. И это ей в конце концов удается. Ложится в ванну, быстро моется, не чувствуя ни воды, ни мыла. Не помня, что вчера вечером она мылась после э т о г о. Она вообще не помнит вчерашнего вечера, что говорила матери. Она только очень хорошо помнит Черный глаз, не лицо, а именно один страшный глаз! И очень хорошо помнит Васю. И некоторые подробности...
Слезы текут, и она уже автоматически-бессознательно проверяет штырь – прочно, прикидывает еще раз длину веревки – пойдет, надевает на шею петлю и глубоко вздохнув, зажмурив глаза, шагает с края ванны...
И в тот миг, когда петля бесповоротно сдавила горло, Лариса успела подумать о матери. Вспомнила, что никак не простилась с ней, не увидела напоследок ее лица. Или, хотя бы, записку...
И тогда ей очень-очень захотелось в е р н у т ь с я. Оказывается, никогда и ничего ей не хотелось в жизни т а к! Потому что уже с перекрытым дыханием она поняла, что..
Секунда долго расслаивалась и стала почти бесконечной. В начальных частях секунды она написала матери длинное прощальное письмо, политое слезами. Но они никогда не были с матерью близки. Потому что она любила мать как сын. А мать относилась к ней как к дочери.
Но теперь уже все равно, вторая часть бесконечной секунды принесла быстрый страх – останавливалось сердце. И тогда она еще успела понять п р е ж н и м разумом, что хотела вернуться, потому что кончалась с к а з к а. Потому что Видимая Вселенная – это сказка в и д и м о й ее части. И она, Лариса, уходила из этой видимой сказки. Но Жизнь – волшебная сказка даже тогда, когда она далеко не сказочна!
Ей захотелось вернуться, это желание мучительно-безнадежно мгновенно взорвалось и приняло размеры всей Вселенной, потому что желание жить и было Разумной Вселенной, в и д и м о й ее части...
Но загадочный мотор жизни – сердце, остановился, и в ПЕРЕХОДЕ, в абсолютной тишине и темноте, в безвоздушном и безмысленном пространстве, Ларису объяло такое же бесконечное – как видимая часть Вселенной, – облегчение. Пошли другие секунды – секунды смерти. Тело, согласно физическим законам данного пространства видимой части Вселенной, переключило реле и зажило иной жизнью. Внутренние органы расслабились, готовясь к самоуничтожению. Как и полагается, очистился мочевой пузырь, и по ноге тела проскользила змейка мочи.
Секунды смерти сложились в минуту и Мозг, еще физически живой, занялся своей последней, но основной работой – подготовкой отделения от тела пси-энергии. Через десять минут эта работа должна быть закончена и пси-энергия пойдет на СКЛАД, в центр Галактики. Там, на СКЛАДЕ, в невидимой части Вселенной, пси-энергия будет жить в другой с к а з к е...
Но Мозг только делает вид, что готовится. На самом деле он прекрасно знает карму хозяйки. Не судьба ей сейчас... Поэтому Мозг, шатаясь на веревке с телом, вступил во взаимодействие с н е ж и в ы м. Он приказал, дюбелям, которыми пристрелян душевой штырь, на микрон сбросить в диаметре. А окружающему их бетону – раскрошиться. Вот так. Еще несколько качков тела и штырь выползает, выползает, бах!
Тело Ларисы сгибается и падает в ванну. А в ванне – вода. Она смягчает удар и тело садится поперек ванны, свесив с нее ноги и лишь слегка ударившись затылком о стену. Сердце стоит и это Мозгу совсем не нравится. Уже две минуты смерти. Через восемь минут умрет и он, Мозг! И хотя он прекрасно знает весь дальнейший сценарий, да и не только этот. Он давно вычислил до наносекунд все варианты предстоящих десятков лет, но... береженного Бог бережет! И он посылает второй с и г н а л: «Вставай скорее, Людмила Андреевна! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!»
Людмила Андреевна никак не может проснуться. Снится ей кошмарный сон! Только она определенно знает, что это совсем не сон! Но зачем Бог или кто-то другой Всемогущий посвящает ее в ЭТО?! Она совсем не хочет! Ей жутко и тяжело видеть т а к о е! И знать. Ее посвящают в СМЕРТЬ. Но это не просто смерть. Нет, это нечто совсем-совсем другое... Нечеловеческое.
Вот она абсолютно наяву идет по больнице. Внешне больница похожа на обыкновенную советскую: серость, убогость, палаты на восемь-десять человек.
Она идет по узкому бетонному коридору и перед ней открываются двери. Ее сопровождает кто-то, но этот кто-то – невидимка, он не говорит, а телепатирует ей. Без слов, как во сне, она понимает, что больные в палатах – смертники, неизлечимы и больны безумно-страшными болезнями, многих из которых еще на Земле нет.
Она видит гниющие страшные открытые язвы, отрезанные руки, ноги, головы, внутренние органы, стекающие по каким-то желобам на каких-то столах кровь и гной. И запах, запах...
Ее провожатый по жутчайшему аду телепатирует что-то совсем уж непонятное. Если перевести на человеческий язык, то, примерно, так: да-да, н а ш и издержки производства – эти в а ш и болезни. Мы экспериментируем. Вы искусственны и слишком мимолетны...
Людмила Андреевна впервые видит смерть в таком не закамуфлированном, ч и с т о м виде.
Крупным планом появляется лицо Веры в гробу. Но вдруг ее лицо подменили на ... лицо Ларисы! Бледное, мертвое... Скорее бы проснуться! Но она видит: кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!!!»
... поперек могильного холмика лежит мужчина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные белые зубы, по плечам распущены пышные волосы, большие глаза смотрят живо...
Глаза Ларисы!
«Вставай скорее, мама!!! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!..»
Людмила Андреевна вскочила. Сердце бешенно колотится! На Ларискином диване лишь смятая постель! Придерживая рукой левую грудь, пытаясь хоть так унять сердце, бросилась на кухню – пусто! Туалет – пусто! Дернула дверь в ванную – закрыто.
– Лариса?! – деревянным голосом кликнула. Тишина.
– Лариса!?! – тишина.
Дернула ручку изо всех сил, шпингалет отлетел, и она увидела дочь...
Ей казалось, что она кричит, визжит: «А-а-а!!!» Но на самом деле лишь тихий скрип вырывался из ее горла: «а-а-а», пока она разжимала петлю и вытаскивала дочь из воды.
Положила тело прямо на холодный пол. Лихорадочно вспоминая – что надо делать и как, превозмогая обморок и сердечный приступ, начала неумело производить искусственное дыхание. Дула изо рта в рот, давила на грудь, поднимала и опускала руки дочери, и опять дула, давила, дула, давила, потеряв ощущение времени и теряя рассудок, соскакивала, пыталась бежать вниз к общественному телефону звонить в «скорую» и тут же догадываясь – нельзя остановиться ни на секунду! Любая секунда – это жизнь. Или смерть.
Опять дула, давила, массажировала! Очнулась только тогда, когда дочь открыла глаза.
Лариса хотела сказать: «Напрасно, мама. Т а м так легко и ничего не нужно...» Но из передавленного горла вырвался лишь хриплый долгий кашель-стон.
И через кашель, через стон, она пытается сказать:
– Тркха-ахакха-тркансх... оперкха... трансеккхакха ... рация...
«Транссексуальная операция...» – разобрала мать.
ПУЧИНА – 1.
Человек – саморазвлекающийся автомат.
М ы у м и р а е м г о р а з д о р а н ь ш е н а ш е г о т е л а, н о н е з а м е ч а е м э т о г о у ж е у м е р ш и м у м о м...
Каких-то три-четыре года назад я как-то вдруг стал замечать, что мир молодых стремительно удаляется от меня. И даже частенько соприкасаясь с этим молодым миром, уже не принимаешь его искренне – всё видишь слишком глупым и примитивным, как в детском саду. Девицы и молодые женщины, даже самого взрослого вида, стали незапоминавшимися куклами, манекенами – с приклеенными прическами, улыбками, с наивными вечными проблемами и разговорами, однообразно повторяющимися из поколения в поколение. И даже в своем среднем возрасте, когда я выглядел совсем уж молодо, когда я мог обманывать молоденьких девчонок, прикидываясь юношей – не выдавая интеллекта и полнейшего знания их женского мира, не рассказывая о количестве бывших жен и детей, да, я мог дурачить их, но не себя.
Стадия размножения прошла. Прожита сумбурная глупая, бурлящая гормонами часть человеческой вселенной. Началась другая стадия – творческая, в сущности, такая же глупая и наивная –соревнование с Богом...
Впрочем, мой средний возраст проскользнул мгновенно – в суточных примитивных работах и дома за письменным столом. И вот уже с острой подсознательной заинтересованностью я присматриваюсь к лицам стариков и с удивлением обнаруживаю, что они вроде бы не такие уж и старые! И даже есть среди них симпатичные. У многих еще неплохо сохранилась кожа, и морщины – не такая как будто страшная штука.
Разглядывая себя в зеркале и замечая едва заметные морщинки, я пытаюсь представить, словно примеривая на себя предстоящее новое лицо: как же всё это будет выглядеть потом, дальше? ...
Я еще не знаю, что не доживу до старости, а умереть, оказывается – это так до обидного просто и обыденно...
Но пока я поднимаюсь по лестнице, радуясь, что я еще могу вот так подниматься, быстро, через две ступеньки. Глубоко вдыхаю прохладный, остро пахнущий морем, осенью и жизнью воздух. Жить, жить, как хочется жить!
Нет, организм не обманешь! Жива, жива еще часть души и мозга, ответственная за женские дела! И не сбить тяжелый приступ одиночества ни творчеством, ни прогулками, ни бутылкой водки с приятелем. Не спасут ни мастурбация, ни видеопорнуха. Мне, самцу, нужна женская биоэнергия и все эти пошлейшие древнейшие мерзопакостные выкрутасы в постели! Мне, писателю, необходимо словесное излияние с самкой, пусть даже ей семнадцать лет и ее умственные способности ниже средних!
И сколько ни философствуй, что ты всё это знаешь и всего было до чёрта, что всё глупо и примитивно... Но работает железа, встроенная Богом иди дьяволам, выделяются гормоны, твой мозг, твоя психика, твоя жизнь, твое творчество – всё, всё крутится на этих невидимых внутренних подшипниках-гормонах, на их недостатке или избытке. И твой жуткий приступ одиночества всего лишь мощный позыв всё того же инстинкта размножения. Да уж и писал ты об этом достаточно. Хватит мудрить! Вот, тебе, кафе «ПУЧИНА». На пару рюмок найдется, а бесплатную рыбку выловишь в этой самой п у ч и н е...
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!