Восток и Запад: встреча на Днепре 10 страница
Беспрестанные налеты казаков на прибрежные районы Османской империи, что пребывала в зените могущества, приводили в негодование советников и в изумление послов иноземных государств. Теперь различные христианские монархи стали учитывать запорожцев как силу, которую не мешало бы привлечь к союзу против турок. Французский посол Филипп де Арлэ, граф де Сези, писал в августе 1620 года Людовику XIII: “Казаки бывают каждый раз поблизости отсюда на Черном море, где они захватывают невероятную добычу, несмотря на свои слабые силы, и имеют такую славу, что нужны палочные удары, чтобы заставить турецких солдат выступить на войну против них на нескольких галерах, которые великий сеньор (султан. – С. П .) посылает туда с большим трудом”[20].
В то время как де Сези сообщал своему королю о неспособности Блистательной Порты закрыть казакам выход в Черное море, советники шестнадцатилетнего Османа II соображали, как вести войну на два фронта: против польской армии на суше (куда входили и отряды казаков на службе у магнатов) и запорожцев на море. Летом 1620 года турецкая армия вдоль Прута приблизилась к юго-восточному рубежу владений польского короля Сигизмунда III. В Стамбуле ему грозили неминуемой карой за попустительство описанным выше казацким набегам. На самом же деле Османская порта преследовала различные цели, прежде всего – не допустить, чтобы ее вассалов затянуло в орбиту Речи Посполитой, чье влияние в Восточной Европе заметно росло. Десятитысячная польская армия и турецкая, что, по некоторым оценкам, превышала ее вдвое, сошлись в битве в сентябре 1620 года возле Цецоры (на современной румыно-молдавской границе). После трехнедельных боев поляки потерпели сокрушительное поражение.
|
|
|
Других регулярных войск у Речи Посполитой не было. Королевский двор и всю страну охватила паника – все ждали турецкого вторжения. Османская империя же собрала громадное войско, до 120 тысяч солдат, во главе с самим падишахом. Уже в следующем, 1621 году турки прошли через Молдову к Днестру. Навстречу им вышла сорокатысячная армия, половину которой составили украинские казаки. Командовал ими Петр Конашевич-Сагайдачный, предводитель рейда на Кафу пятилетней давности и похода на Москву в 1618 году.
Битва на берегах Днестра, у крепости Хотин, шла целый месяц и не принесла ни одной стороне явной победы. Впрочем, такой результат в Польше встретили ликованием. Гетманам Ходкевичу и Сагайдачному удалось остановить турецкую махину на границе и заключить мирный договор без каких-либо территориальных потерь. Никто не сомневался, что, не приди казаки на помощь Короне, дело обернулось бы намного хуже. Впервые, хотя и ненадолго, казаки стали героями Речи Посполитой. Книги, что вышли тогда в свет, превозносили Сагайдачного, называя его одним из величайших польских витязей. Оценили его вклад в борьбу с османами и украинские историки. Памятник ему стоит теперь в Киеве на Подоле.
|
|
|
Пролитую под Хотином кровь казаки сумели конвертировать в успех на внутриполитической шахматной доске королевства. Главным их требованием было шляхетство для старши́ны (офицерства), если не всего войска. В 1622 году, когда Сагайдачный умер в Киеве от ран, полученных на поле битвы, преподаватель Киевской братской школы Кассиан Сакович написал на смерть гетмана стихи, вскоре напечатанные в Киево-Печерской лавре. Там он расхваливал казаков, представляя их наследниками древних князей, что в первые столетия истории Руси осаждали Царьград. Согласно автору, казаки вполне заслуживали добываемую мечом “золотую вольность”. Этим словосочетанием обозначали права и свободы польско-литовской шляхты. Сакович наставлял:
Золотая вольность – так ее называют,
Получить ее все страстно желают.
Но отнюдь не каждому ее даруют –
Лишь тем, кто за отчизну и за пана воюет.
Мужеством ее рыцари в войнах добывают.
|
|
|
Не деньгами, но кровью ее покупают.
(Пер. с укр. )
Признание рыцарского статуса казачества почти гарантировало бы ему нобилитацию – обращение в шляхту.
Но здесь казаков подстерегала неудача. В 1632 году они хотели прорваться на сейм, где избирали нового короля, – право отправлять туда депутатов было только у шляхты. Однако их поставили на место. Этому унижению предшествовало несколько проигранных битв. Разгромом кончилось восстание 1625 года, не принесло успеха и новое, через пять лет. У Хотина казаков насчитывалось 20 тысяч, однако после первого из двух восстаний реестр ограничили шестью тысячами, в 1630 году расширили – но только до восьми. Очередное восстание бушевало в 1637–1638 годах, и точку в нем снова поставила коронная армия. Вопрос православия, о защите которого твердили своенравные подданные короля-католика, отчасти утратил первоначальную остроту, когда власть пошла навстречу требованиям преследуемой церкви. Если в 1630 году часть духовенства бунтовщиков поддержала, то уже в 1637–1638 православный клир остался к ним глух. Казаки заговорили о предательстве. Панегирики, что выходили в свет из типографии Лавры, уже не славили казацких гетманов. Теперь их героями стали православные вельможи, что усмиряли восстания.
|
|
|
Разгром последнего из них дал властям возможность установить долговременный мир. Фундамент под него подвели незамысловатый: воинам пожалуют определенный статус, в обмен те интегрируются в правовое и социальное пространство Речи Посполитой под началом новых командиров, назначенных монархом. Ординация 1638 года удовлетворила многие требования казацкой старшины. Казаки в ней признавались отдельным сословием, со своими правами, которые не утрачивали силу при увольнении с военной службы. Пожаловали им и право передавать такой статус по наследству, а с ним и земельные владения. Правительство намеревалось оградить новое сословие от притока людей из других слоев общества – главным образом мещан, которые жили бок о бок с казаками на степном фронтире.
Сверх того, реестр уменьшили до шести тысяч человек (норма 1625 года), а реестровых поставили под начало великого гетмана коронного, главнокомандующего польской армией. Должности казацкого комиссара и шести полковников заняли польские шляхтичи. Казаки в этом войске могли дослужиться самое большее до сотника. Полки должны были по очереди стоять гарнизоном на Сечи, в цитадели мятежных казаков у самой крымской границы. Чтобы положить конец морским рейдам запорожцев и поправить отношения с Турцией, отстроили заново Кодак – крепость у самого верхнего порога (возле нынешнего города Днепра). Впервые укрепления там возвели в 1635 году, но сечевики незамедлительно их сожгли. Руководить восстановлением Кодака назначили французского военного инженера по имени Гийом Левассёр де Боплан. Вскоре, в 1639 году, он составил первую (но не последнюю) карту Украины – степного пограничья Речи Посполитой, а именно Подольского, Брацлавского и Киевского воеводств. Благодаря кипучей деятельности Боплана, слово “Украина” уже во второй половине XVII столетия было знакомо всем европейским картографам.
После умиротворения казачества, когда недавних бунтарей, включая и запорожцев, как будто встроили в социальную иерархию Польши, а низовья Днепра надежно закрыли от их набегов, государство на десять лет погрузилось в “золотой покой”. Продолжалась колонизация фронтира, открывались возможности обогащения, прирастали земли магнатов и шляхты. На освоенные земли шел приток крестьян, там возникали новые латифундии и новые общины евреев, которые играли роль посредников. Довольно скоро выяснилось, что это затишье перед бурей. Назревало новое казацкое восстание невиданного прежде размаха.
За полтора века казачество заметно эволюционировало – от ватаг охотников и рыболовов, что искали пропитание в степях на юг от Киева, до колонизаторов степи; от стражников на службе у князей до бойцов самостоятельного войска, обративших на себя внимание Европы многочисленными подвигами; наконец, от беглецов и авантюристов до членов крепко спаянного ордена, который считал себя отдельным сословием и требовал от властей не только денег, но и признания высокого статуса. Речь Посполитая могла извлечь пользу как из отваги, так и хозяйственной активности казаков – но только в обмен на уступки. Последующие события показали, как трудно было им найти общий язык.
Глава 9
Восточная Реформация
Одно из многих стереотипных представлений о современной Украине предполагает, что страна расколота на православный Восток и католический Запад. В бестселлере Сэмюела Хантингтона “Столкновение цивилизаций” опубликована карта, где разлом между западнохристианским и восточнохристианским мирами проходит по Украине. Западная Украина очутилась на католической стороне, остальная – на православной. Проблема с этой картой в том, что римокатоликов на якобы католическом западе Украины совсем немного. На Волыни и в Буковине преобладает православие, Галичина же и Закарпатье отличаются разнообразием конфессий. Католики среди верующих составляют там относительное, но не абсолютное большинство – и в любом случае стороннему наблюдателю нелегко отличить их церкви и службу от православных, поскольку почти все они придерживаются византийского обряда.
Впрочем, картографов нельзя судить слишком строго. В такой стране, как Украина, трудно, если вообще возможно, провести четкую границу. Это верно для зон смешения любых культур, но появление гибридной церкви, в чем-то романской, а в чем-то ромейской, особенно затрудняет анализ. В первые столетия ее именовали униатской, что отражает ее предназначение – союз (унию) двух ветвей христианства: православия и католицизма. Теперь же ее официальное название – украинская грекокатолическая церковь. “Греко-” указывает на византийский обряд. Это плод, без сомнения, самой удачной попытки заделать одну из тех трещин, что тысячу лет, если не дольше, портят фасад христианства. Эта церковь образовалась в конце XVI века – в эпоху, когда западные политические и религиозные идеи проникали на восток и укоренялись в традиционно православных странах. Как правило, это побуждало туземные общества к сопротивлению и выработке собственных взглядов. В украинском православии хорошо умели и приспособиться под западные влияния, и противостоять им. Брошенный Западом вызов послужил причиной существенного преобразования украинской культурной среды в первой половине XVII века.
Прозападная тенденция резко набрала силу в Киевской митрополии в начале 90-х годов XVI столетия в ответ на кризис, поразивший православие Речи Посполитой. Церкви принадлежали обширные земли, поэтому светская знать неутомимо пристраивала своих детей архиереями и архимандритами. Такие люди, само собой, редко думали о Боге, зато грезили церковными богатствами. Глав епархий и крупных монастырей назначал король, и расположение самых влиятельных мирян для них значило очень много, а монашеские обеты – настолько мало, что они даже не принимали пострига. Православные священники получали лишь начальное образование, как и добрая половина епископов. А тем, кто хотел учиться дальше, просто некуда было пойти. Тем временем сыновей православных аристократов начали принимать в протестантские и католические школы. Особенно успешны в этом были иезуиты. В 1579 году их коллегия в Вильне стала академией (университетом). Пятью годами раньше открыли первую коллегию на Руси – в Ярославе (у западных рубежей Галичины, теперь в Польше).
Коррупция в Киевской митрополии была похожа на ту, что наблюдалась в Западной Европе перед Реформацией и самоочищением католической церкви. В общем-то, верхи могли, а низы хотели, но часть православной элиты не желала больше с этим мириться. Католики Речи Посполитой деятельно модернизировались, иезуитское образование открывало перед ними новые перспективы. Закоснелая православная церковь рано или поздно должна была пасть их жертвой. Издательские и просветительские начинания кружка эрудитов при князе Константине Острожском стали первой реакцией на такой вызов. Не меньше пеклись о будущем церкви и члены православных братств – объединений купцов и ремесленников из числа горожан-русинов. Самым богатым и влиятельным стало Львовское братство, которое подвергло сомнению авторитет галицко-львовского епископа. Львовяне считали поведение владыки Гедеона далеко не безупречным – а это усложняло их противостояние католической экспансии. В 1586 году братство получило от антиохийского патриарха Иоакима широкие права (подтвержденные затем патриархом константинопольским), что давали ему независимость от епископа. Вскоре братчики открыли за свой счет школу и типографию.
Епископы – столпы “греческой веры” очутились в незавидном положении. Их статус в государстве был явно ущербным по сравнению с латинскими коллегами – те заседали в сенате, и король к ним прислушивался. Острожские и другие православные вельможи вели себя так, словно церковь была их вассалом. Снизу монополию епископов на пастырскую роль дерзко подрывали братства, а восточные патриархи приняли сторону этих смутьянов – ведь им сильно нужны были деньги, а горожане не скупились. Внезапно из этого тупика нашелся простой выход – уния с Римом. Идею, за которую ухватились епископы, выдвинули еще в 1439 году на Флорентийском соборе, православном и католическом. Византия тогда доживала под ударами турок последние дни, император и вселенский патриарх впали в отчаяние. Рим предложил свою помощь, но ценой было признание папы главой всех христиан. В Константинополе пошли на объединение церквей и принятие католической догмы. Среди прочего ромеи согласились на принципиальное для католиков filioque – постулат о том, что Святой Дух исходит не только от Бога-Отца, но и от Сына (Христа). Взамен католики оставили белому духовенству право на брак, не тронули византийский обряд и богослужение на греческом.
Летом 1595 года два епископа-русина отправились в Италию с письмом, согласно которому желанием всех иерархов Киевской митрополии было подчинить ее понтифику на условиях такого же рода. Папа Климент VIII приветствовал “возвращение” духовенства и мирян в лоно католической церкви на церемонии в Ватикане, в зале Константина. Епископы вернулись в Речь Посполитую с папской буллой и множеством писем королю и его сановникам. Оставалось только утвердить на соборе договор о подчинении Риму православных подданных Сигизмунда III. Тот не замедлил назначить дату и место собора: октябрь 1596 года, Брест.
Какое-то время казалось, что дело сделано: папа римский, король и епископы согласны. Но пастыри забыли о пастве – о князьях Острожских и других православных магнатах, а также о братствах. Да и монахам, и немалой части белого духовенства такой поворот пришелся не по душе. Аристократы боялись утраты контроля над церковью – в эпоху Реформации настолько крупным активом ни в коем случае не следовало пренебрегать. Братства подталкивали ее к переменам снизу, и усиление епископов им было ни к чему. Те настоятели, что снимали сливки с монастырских владений, не постригшись в монахи, желали и далее совмещать приятное с полезным. Многих иноков, священников и мирян возмущала сама мысль об измене православию и Константинополю. Так сложилась пестрая, но сильная коалиция реформаторов и консерваторов, людей набожных и маловерующих, – замысел Рима, Варшавы и православных архиереев оказался под угрозой.
Константин Острожский – самый могущественный человек на Украине – твердо решил не допустить унии. Проект, который привезли из Рима епископы владимирский и брестский Ипатий Потей и луцкий и острожский Кирилл Терлецкий, грозил лишить князя рычагов влияния на церковь, которую он использовал как инструмент против притязаний монарха. Православие служило одним из козырей в борьбе за власть. Потей, собственно, был старым другом князя. Некоронованный король Волыни убедил его уйти из политики и занять кафедру во Владимире-Волынском, чтобы стать реформатором всей митрополии. Острожский говорил, что поддержит унию, но только с благословения патриарха. Потей знал, что в Царьграде добро не дадут, и начал собственную игру. Его напарник, луцкий епископ Кирилл, был экзархом (полномочным представителем) того же константинопольского патриарха и занимал кафедру в центре владений Острожских.
Узнав, что эти двое отправились в Рим, старый князь послал своих людей на перехват – но тщетно. Осенью следующего года Константин поехал в Брест на собор с целым войском из православных шляхтичей и слуг. Поддерживали его и союзники-протестанты, магнаты Великого княжества Литовского. Один из них предложил свой дом для заседания противников унии, поскольку король велел закрыть православные храмы в городе. Сторонники Сигизмунда III прибыли в Брест со своими отрядами – атмосфера накалилась. Объединение церквей вполне могло обернуться не только раздорами, но и кровавой баней.
Той Брестской унии, которую можно представить себе по учебникам, в общем-то не было. Параллельно происходили два события противоположного содержания. Униатский собор, где присутствовали киевский митрополит Михаил Рогоза и большинство епископов, утвердил заключенное в Риме соглашение. Православный собор возглавил представитель константинопольского патриарха. Туда явились два епископа, многочисленные архимандриты и священники, которые отвергли такой союз и заверили Константинополь, что остаются его паствой. Киевская митрополия раскололась: частично перешла в унию, частично осталась в православии. На карте такой раскол выглядел приблизительно так: Галичина (галицко-львовская и перемышльская епархии) стала бастионом православия, тогда как Волынь и нынешняя Белоруссия – оплотом новой церкви. В действительности все было сложнее: отношение к унии разделяло семьи; приходы и монастыри метались то туда, то обратно.
Несмотря на упорное противодействие унии, монарх неумолимо навязывал ее подданным. Он признавал только один собор – митрополита и большинства епископов, и униатская церковь в его глазах была единственной законной церковью византийского обряда в государстве. Два епископа, десятки настоятелей, тысячи приходских священников, сотни тысяч (а то и миллионы) мирян оказались таким образом вне закона. Православная знать открыла второй фронт на сейме и сеймиках, обвиняя Корону в нарушении гарантированной шляхте свободы вероисповедания. Так оно и было.
В 70-е годы XVI века, после смерти Сигизмунда Августа, аристократы-протестанты сделали такую свободу одним из главных обязательств, которые под присягой принимал на себя каждый новоизбранный монарх. Теперь протестанты не оставили своих обиженных собратьев в парламенте Речи Посполитой, то и дело требуя “успокоения народа руського греческой религии”. Но дело не двигалось, пока жив был Сигизмунд III – то есть до 1632 года. Более тридцати лет “схизматики” не имели официального статуса. Новых епископов без согласия монарха ввести на кафедру было невозможно, поэтому униаты просто ждали смерти епископов Гедеона Балабана и Михаила Копыстенского, которые в 1596 году остались верны православию. Церковь выжила только за счет неповиновения монаршей воле – Брестская уния не укрепила королевскую власть, а стала очередным бременем для нее. Подобно Люблинской унии 1569 года, этот союз дал совсем не тот результат, на который рассчитывали.
Борьба вокруг унии не ограничивалась прениями депутатов – она породила обильную полемическую литературу: десятки выпадов и контрвыпадов, изложенных в трактатах и протестациях пера украинских и белорусских авторов. Впрочем, и униаты, будущие грекокатолики, и православные оказались не слишком хорошо подготовлены к серьезным богословским дискуссиям, поэтому вынуждены были довериться своим сторонникам-полякам. За унию высказался Петр Скарга – иезуит, присутствовавший на Брестском соборе. Ответный удар князь Константин поручил протестантам из своего окружения. Такие авторы-протестанты укрывались под псевдонимами (обычно греческими), чтобы ни у кого не возникло сомнений в их глубоком знании православного вероучения. А вот языком большинства ранних трактатов в защиту православия закономерно стал польский. Со временем, однако, доля действительно православных авторов среди участников дискуссии росла, а с ней и число текстов, написанных на их родном языке.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 117; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!