В редакцию газеты «Пятница» (Час Пик), Невский пр, 81 29 страница
И о чем все это говорит? Надо бы, пожалуй, внести хоть какую-то ясность во все эти мои беспорядочные наблюдения и рассуждения, а то мне и самой начинает казаться, что я в них окончательно запуталась. Даже не знаю, что из всего этого следует… Хорошо бы мне научиться до конца додумывать свои мысли и быть повнимательней к мелочам — это два моих самых главных недостатка!.. В общем-то, ничего особенного не следует, приходится это признать…
Впрочем, что касается Северянина, то, как я уже писала, он в конце своей жизни напоминает мне последнего китайского императора, который тоже на закате своих дней вынужден был работать садовником. В конце концов, эти новые факты его биографии только еще больше работают на образ.
Северянин — последний по-настоящему царственный поэт в русской литературе, в своем роде «последний император», свергнутый с трона и вынужденный перебиваться переводами. О, я очень хорошо себе представляю эту картину! Седенький старичок склоняется над томиком Сюлли-Прюдома подобно тому, как император Пу И — над увядающей чайной розой… В лучах заходящего солнца.
Зато Чарская уж точно не занималась переводами! Я даже в энциклопедию заглядывать не стала — скорее всего, ее там вообще нет. Буду отныне во всем равняться исключительно на нее. Больше не на кого!
Глава 38
Поэзия или смерть!
…к тому же, Чарская писала главным образом прозу, а не стихи. И тут, закончив эту фразу, я вдруг поймала себя на мысли: «А в чем, собственно, дело?.. Что случилось с поэзией? Почему она так низко пала сегодня в глазах людей?» Впрочем, я и сама уже как-то констатировала, что поэзия сейчас не просто умерла, а уже успела основательно разложиться. Однако не поспешила ли я со своим заключением?
|
|
|
Никогда не забуду, как в самом начале девяностых только что вернувшийся из эмиграции очень известный русский писатель не без гордости заявил в интервью российской газете, что за годы своего отсутствия на родине он успел превратиться из жалкого рифмоплета, каковым когда-то по глупости и по молодости был, в автора увесистых томов прозы. Дословно я его высказывание уже сейчас не помню, но смысл признания был именно таков, к тому же и позднее он очень часто повторял эту мысль, разве что слегка ее варьируя… И в самом деле, кто, например, всерьез воспринимает литературу современной Греции, а ведь там, если я не ошибаюсь, в прошедшем столетии было чуть ли не четыре нобелевских лауреата по литературе. Ну и что? Кому это интересно? А все потому, что, наверняка, все эти лауреаты были поэтами, а не прозаиками…
Нисколько не сомневаюсь, что все дело именно в этом! И подобных примеров можно было бы привести еще немереное множество. Однако общая тенденция, думаю, ясна и без того: поэзия, в отличие от прозы, в современном мире котируется очень низко. Во всяком случае, очень многие причастные к литературе люди, в том числе и достаточно известные, так считают и не стесняются признаваться в этом во всеуслышание.
|
|
|
Стоит ли удивляться после этого, что сегодня то и дело приходится слышать, будто бы поэзией должны заниматься исключительно женщины, а в прозу им лучше и вовсе не соваться. Само собой, чаще всего говорят об этом прозаики мужского пола, и это-то как раз и наводит меня на грустные размышления. Еще бы! Ведь выходит, что поэзия теперь в глазах многих — это нечто вроде мытья посуды или же стирки белья, которые мужчины обычно тоже целиком взваливают на женщин. Более того, именно эту сферу человеческой деятельности принято отождествлять с самыми неприглядными серыми буднями, черновой малопрестижной работой домашней хозяйки, «прозой жизни», иными словами.
Вот так! Получается, что поэзия, возможно, вовсе и не умерла, как мне казалось, а просто полностью переродилась и превратилась в некогда «презренную прозу» или же, по крайней мере, окончательно поменялась с ней местами, потому что когда-то, если, конечно, я опять ничего не путаю, поэзия считалась высшим литературным жанром. Например, в Китае поэтов в древности, кажется, даже называли «небожителями».
|
|
|
Почти не сомневаюсь, что размышления на схожую тему уже посещали Хайдеггера, Ясперса, Деррида, Гадамера, Шпенглера и других крупнейших мыслителей XX века… Но, пожалуй, наиболее яркой иллюстрацией моей мысли может служить последняя экранизация произведений Александры Марининой: некоторые сцены отчетливо запечатлелись у меня в памяти. Особенно мне запомнилась откровенная перевернутость или же, выражаясь по-научному, инверсия в отношениях главной героини со своим мужем, которые как бы полностью поменялись традиционно отводившимися в семье мужчине и женщине ролями. Героиня-следователь целиком поглощена своей работой по поимке опасных преступников-рецидивистов, совершающих разбойные нападения и кражи со взломом — возвращаясь домой, она усталым и небрежным жестом скидывает с себя верхнюю одежду и тут же направляется к дивану, а ее муж-физик просто не вылезает с кухни и то и дело появляется в кадре, облачившись в комический передник и со шваброй в руках. В довершение всего, он еще и говорит каким-то неестественно тонким и блеющим голосом: «Дорогая, что ты сегодня будешь ужинать?..» Очень удачная иллюстрация, на мой взгляд, — нарочно не придумаешь! Столь же комично должен выглядеть сегодня и любой мужчина-поэт, если уж быть последовательным и довести до логического завершения мои догадки об инверсии традиционных представлений о поэзии и прозе в сознании современного человека. А если еще учесть, что сама писательница Маринина — бывший следователь, то главная героиня, вне всякого сомнения, является еще и alter ego автора-прозаика, причем достаточно успешного. Эта существенная деталь позволяет с легкостью представить на месте ее комичного мужа практически любого из современных поэтов-мужчин, будь то Вознесенский, Евтушенко, автор российского гимна Михалков или же даже увенчанный Нобелевской премией Бродский…
|
|
|
Так что смерть поэзии — это еще куда ни шло. А вот подобное унизительное ее «перерождение», в определенном смысле, гораздо хуже смерти и окончательного разложения. Аналогии тут напрашиваются сами собой. Не случайно ведь вожди всяких там революций и борцы за независимость, как правило, выдвигают лозунги «Свобода или смерть!» или же «Родина или смерть!», из которых следует, что даже самые слаборазвитые и веками прозябавшие в порабощении народы рано или поздно вдруг начинают осознавать, что в самом факте смерти еще нет ничего страшного, а есть вещи и похуже. Объективно, может быть, это и не совсем так, но все равно, видимо, существует нечто такое, что заставляет людей время от времени с пафосом восклицать: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» Подобного рода декларации означают, что, вне зависимости от цвета кожи и умственного развития, человек по своей природе существо очень гордое и независимое.
Короче говоря, наблюдая за всеми этими процессами в современной литературе, я постепенно пришла к выводу, что, видимо, слегка поторопилась, объявив поэзию мертвым и полностью разложившимся жанром. В реальности с поэзией дела обстоят гораздо печальнее, чем мне казалось… Если, конечно, перечисленные мной выше тезисы о том, что в этом мире существуют вещи худшие, чем смерть, имеют под собой хоть какие-то разумные основания. Поэзия сегодня пребывает в столь униженном и жалком состоянии, что, того и гляди, из все еще весьма внушительной по размерам толпы поэтов вдруг неожиданно выскочит какой-нибудь совершенно отъехавший «команданте Че» и возопит: «Поэзия или смерть!» Последствия такого красивого жеста сегодня тоже очень легко предсказать: через полвека примерно две трети человечества будут носить майки с его изображением на животе, а маститые прозаики будут делать себе имя и бабки, всячески романтизируя и приукрашивая этот «светлый образ», за которым, на самом деле, скрывается очередной вчерняк обкуренный и обдолбанный, а может, и просто совершенно невменяемый мудак.
Возможно, я чересчур категорична в своих суждениях, однако мое раздражение вполне объяснимо, потому что подобные резкие движения и обреченные на поражение душевные порывы только еще больше укрепляют обывателей в их глубочайшем презрении к поэзии и побуждают их еще плотнее сплотить свои ряды. А заслуживает ли поэзия такого презрения? Безусловно, да! Иных мнений тут и быть не может! Хотя лично я, пожалуй, и не стала бы слишком выделять поэзию из других видов человеческой деятельности, как это происходит теперь. Пока же, увы, мужчины по праву сильного всячески стараются спихнуть подобное гнусное ремесло на плечи женщин. По-моему, это не только несправедливо, но и к тому же является очень опасной тенденцией! Куда более приемлемым и нормальным было бы по-прежнему делить это занятие между мужчинами и женщинами, как фактически и происходит сейчас — наподобие того, как самую черновую и грязную работу по дому делят между собой мужья и жены в нормальных и дружных семьях. То есть предпочтительнее, все-таки, было бы пока все оставить как есть, что позволило бы избежать возможных крупных скандалов, переворотов и иных социальных потрясений. А там, глядишь, по мере продвижения человечества по пути прогресса поэзия, как жанр, и сама окончательно отомрет. Надо просто набраться чуточку терпения. Изобрели же, в конце концов, посудомоечные и стиральные машины-автоматы, вот и с поэзий что-нибудь постепенно придумают, на худой конец, научат рифмовать слова компьютер и избавят наконец женщин от этого нудного и бессмысленного занятия. Думаю, что этим когда-нибудь все и кончится. Главное, не дергаться раньше времени!
Между тем, тенденция к подобному несправедливому «распределению обязанностей» в литературе между мужчинами и женщинами сильнее всего проявилась в развитии русской литературы XX века, когда, как известно, самыми выдающимися поэтами стали именно женщины: Цветаева и Ахматова. Но если судьба Ахматовой сложилась еще более или менее удачно, и ей, по крайней мере, удалось дожить до глубокой старости, то пример Цветаевой не может не настораживать. Что бы там ни говорили о ее вздорном характере, но, по-моему, нет ничего удивительного в том, что Цветаева свои дни закончила в качестве посудомойки в провинциальной писательской столовой. На мой взгляд, это очень даже символично, так как питались в этой столовой, в основном, прозаики мужского пола…
Помню, один мой знакомый московский художник как-то, ни с того, ни с сего начал допытываться у меня, как я отношусь к Цветаевой. Его мастерская находилась как раз на площади, где стоит памятник Юрию Долгорукому. И он, подойдя к окну и засунув руки в карманы, задумчиво любовался открывавшимися сверху просторами. Лица его мне было не видно — я видела только темную квадратную фигуру с широкими плечами и толстыми, крепкими и короткими, как у статуи, ногами. «Женщины обычно ее не любят…» — начал он, как бы подсказывая мне возможный ответ и великодушно заранее предоставляя пространство для маневра. «Нет, я очень люблю Цветаеву, она замечательная. И ее трагическая судьба, ее стихи…» — я даже едва не задохнулась тогда от негодования. А он только устало вздохнул и задумчиво посмотрел на меня: «Так я и думал!» — было написано в его взгляде. Вероятно, и на самом деле, было во мне что-то такое, что заранее позволяло предположить подобный ответ — опять же, хотя бы на уровне того же животного чутья. А этот мой знакомый, из чувства деликатности и, видимо, желая перевести разговор на другую тему, тут же стал мне рассказывать, как у него приключился гайморит, и из носу после операции вытягивали чуть ли не целый километр бинтов…
Впрочем, все это было уже очень много лет назад, и теперь-то я понимаю, что мужчины, скорее всего, специально подсовывают женщинам таких, как Цветаева, в качестве примера для подражания, чтобы те взваливали на себя самую неблагодарную и черновую работу, в том числе и по дому, в то время как они сами будут заниматься любимым делом: например, выслеживать и отлавливать матерых преступников-рецидивистов, а потом, соответственно, описывать все это в книгах и купаться в лучах славы…
Глава 39
Человек-ртуть
Но на чем основывается это глубочайшее презрение к поэзии со стороны подавляющего большинства современного человечества? Именно «глубочайшее», иначе не скажешь, потому что это чувство укоренено где-то в самых отдаленных и скрытых от поверхностного взгляда глубинах человеческого подсознания и обычно дает о себе знать неявным образом, на уровне всевозможных оговорок и инстинктивных жестов. Мне кажется, что, описав в общих чертах положение поэзии в современном мире, я еще не до конца разобралась в причинах… Кстати, в самом начале своей истории русской литературы я уже определила гения, как человека, которого окружающим не удается поймать на каком-нибудь из таких «обывательских жестов» и оговорок.
Но стоит только писателю «попасться» на чем-либо подобном, как — все! Прощай вечность! Он может стать кем угодно, хоть лауреатом Нобелевской премии, однако гением ему уже никогда не быть: он навечно будет изгнан из Пантеона избранных… Просто таковы правила игры, существующие в культуре, и не я их выдумала. Должна же культура хоть как-то защищаться от посягательств на ее главные ценности!
Впрочем, все это настолько очевидно, что, наверное, лишний раз можно было бы и не напоминать. Это и так все понимают. Однако очевидность существующих в культуре правил вовсе не делает их простыми и легкими для исполнения. И это тоже понятно. Например, в футболе или же боксе правила прописаны не менее ясно и четко, чем в культуре, тем не менее, гениальных футболистов и боксеров, способных переиграть противника по правилам, не хватая мяч руками и не нанося удары ниже пояса, тоже не так уж много. То есть даже тут не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Правда футболистов и боксеров повсюду сопровождает придирчивый и хорошо натренированный судья, который педантично фиксирует все ошибки и нарушения, постоянно рискуя попасться под горячую руку спортсменов и возбужденных зрителей. Зрители, между прочим, чаще всего недовольны действиями судьи, особенно, если им кажется, что он как-то чересчур придирчив к тем спортсменам, за которых они болеют. Однако где-то в глубине души даже самые заядлые и отмороженные болельщики понимают, что спортивное состязание без соблюдения элементарных правил рискует и вовсе утратить всякий смысл и зрелищность. И скорее всего, это действительно так. Впрочем, я говорю об этом слегка наугад, просто эта спортивная аналогия — первое, что пришло мне в голову, так как я вряд ли могла бы назвать себя азартной спортивной болельщицей. И все-таки, при всем моем равнодушии к спорту даже я в состоянии отметить, что самым скучным зрелищем, которое мне когда-либо приходилось наблюдать, являются так называемые «бои без правил», а их сейчас тоже порой показывают по ТВ. Обычно это выглядит примерно так: два человекообразных существа мужского пола выскакивают на арену, некоторое время виляют задами и делают ритуальные воинственные телодвижения, а затем сцепляются, валятся на землю и начинают дубасить друг дружку руками, ногами и даже головой… Футбол, в котором нельзя хватать мяч руками, и бокс, где нельзя бить ниже пояса, все-таки смотрится поинтересней. Короче говоря, общая тенденция очевидна: чем строже и яснее очерчены правила, тем спортивное состязание зрелищнее и увлекательнее.
Нечто подобное, на мой взгляд, можно было бы сказать и об искусстве. Самого поверхностного взгляда на современное искусство достаточно, чтобы уловить наиболее характерную его черту: от него веет беспредельной и всепоглощающей скукой! Иными словами, скука — самая характерная черта сегодняшнего искусства. И причины этой скуки абсолютны ясны. В культуре больше никто не хочет играть по правилам, она уже давно полностью во власти обывателей, которых, кажется, совсем не заботит, что их кто-то в чем-либо уличит…
Естественно, в искусстве вообще и в литературе в частности нет арбитра, который, подобно спортивному судье, беспрестанно повсюду преследовал бы художника-творца, педантично указывая ему на его ошибки и грозя ему окончательным отлучением от «игры». Казалось бы, обязанности бесстрастного наблюдателя в литературном процессе мог бы взять на себя критик, однако последний сегодня сам настолько ангажирован и вовлечен в этот процесс, что, скорее, тоже является одним из игроков, не способным объективно судить о происходящем вокруг. В этих условиях вышеуказанную роль естественным образом начинает исполнять историк литературы. И должна признаться, что я уже на собственном опыте реально ощутила всю тяжесть неожиданно свалившихся на меня обязанностей, о которых поначалу даже и не подозревала.
В самом деле, вроде бы историк литературы имеет дело, главным образом, с покойниками и вообще с делами давно минувших дней, до которых, по большому счету, уже никому нет дела. Ан нет! Стоит мне, к примеру, произнести какую-нибудь затертую и банальную фразу типа: «Пушкин — дурак!» — как отовсюду, изо всех углов начинает доноситься вполне явственный и хорошо различимый ропот возмущения. А почему? Ведь в констатации этого факта, в сущности, нет ничего особенно нового и оригинального! Это, вроде бы, и так уже все давно понимают… Однако произносящий эту банальную фразу делает явным глубоко укорененное в сознании обывателей презрение к поэзии и поэтам. Что, естественно, не может не вызывать у них раздражения и настороженности. Я их очень хорошо понимаю…
Кстати, дав определение гения через отрицание, а именно, как человека, которого окружающим не удается поймать на каком-либо обывательском жесте или же чувстве, я, видимо, поступила не совсем корректно, забыв уточнить, что собой представляют подобные жесты и чувства. Но этот мой просчет еще не поздно исправить. Тем более, что и сделать это совсем не сложно. Пожалуйста!
Обыватель — это тот, кого, в свою очередь, тоже невозможно поймать или же даже заподозрить в чем-либо гениальном. Ну и, соответственно, все чувства, жесты и поступки, присущие этому типу личности, являются обывательскими. Все предельно просто! Однако если обыватель будет застукан на чем-либо гениальном, пускай даже на том, что он является гениальным обывателем, — как это и произошло в случае с Розановым и Селином, — он сразу же автоматически лишается всех своих обывательских благ и остается с глазу на глаз с вечностью, то есть ему, как и положено гению, достается пустота и дырка от бублика, вместо самого бублика, на который он рассчитывал. Вот в этом, собственно, и заключается сегодня главный подвох, с которым может столкнуться практически любой ничего не подозревающий человек, безмятежно обосновавшийся в культуре. Поэтому, несмотря ни на что, современное искусство не такое уж и скучное, как это может показаться на первый взгляд. Ведь существующих в культуре правил, как я уже сказала, пока никто не отменял…
Теперь, надеюсь, понятно, почему историк литературы, уличая задним числом какого-нибудь давно почившего в бозе общепризнанного гения в чем-либо обывательском, и тем самым лишая его права на вечность, вызывает в стане обывателей сильное брожение и недовольство. Еще бы, ведь покойнику уже не нужны никакие материальные блага, и, лишаясь вечности, пусть даже это и самая обычная пустота, он все равно ничего реального не получает взамен.
Естественно, это не может не настораживать тех, кто привык извлекать выгоду практически из любой ситуации, в том числе, и из смерти. Однако только таким способом, на мой взгляд, можно заставить безмозглую обывательскую толпу почувствовать, что должен испытывать гений при жизни, когда его точно так же лишают практически всех материальных благ и вынуждают довольствоваться пустотой в виде вечности… Это последнее обстоятельство, собственно, и побудило меня обратиться к истории литературы.
И еще одно. Современная культурная ситуация, как я уже сказала, характеризуется тем, что литературой теперь занимаются исключительно обыватели, поймать которых на чем-нибудь гениальном практически невозможно… Во всяком случае для меня, вынуждена это признать. И это тоже заставляет меня обратить свой взор в прошлое и вступить в мысленное соревнование с безжизненными тенями…
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 66; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!