Интервью Иосифа Сталина Герберту Уэллсу
Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моем сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринера и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин… Все смутные слухи, все подозрения для меня перестали существовать навсегда, после того как я поговорил с ним несколько минут. Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России.
Герберт Уэллс
Уэллс. Я вам очень благодарен, мистер Сталин, за то, что вы согласились меня принять. Я недавно был в Соединенных Штатах, имел продолжительную беседу с президентом Рузвельтом и пытался выяснить, в чем заключаются его руководящие идеи. Теперь я приехал к вам, чтобы расспросить вас, что вы делаете, чтобы изменить мир…
Сталин. Не так уж много…
Уэллс. Я иногда брожу по белу свету и как простой человек смотрю, что делается вокруг меня.
Сталин. Крупные деятели, вроде вас, не являются «простыми людьми». Конечно, только история сможет показать, насколько значителен тот или иной крупный деятель, но, во всяком случае, вы смотрите на мир не как «простой человек».
|
|
|
Уэллс. Я не собираюсь скромничать. Я имею в виду, что я стремлюсь видеть мир глазами простого человека, а не партийного политика или ответственного государственного деятеля. Моя поездка в Соединенные Штаты произвела на меня потрясающее впечатление. Рушится старый финансовый мир, перестраивается по-новому экономическая жизнь страны. Ленин в свое время сказал, что надо «учиться торговать», учиться этому у капиталистов. Ныне капиталисты должны учиться у вас, постигнуть дух социализма. Мне кажется, что в Соединенных Штатах речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, то есть социалистического хозяйства. Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных исходных точек. Но не имеется ли идейной связи, идейного родства между Вашингтоном и Москвой? Мне, например, бросилось в глаза в Вашингтоне то же, что происходит здесь: расширение управленческого аппарата, создание ряда новых государственных регулирующих органов, организация все объемлющей общественной службы. Так же как и в вашей стране, им не хватает умения руководить.
Сталин. У США другая цель, чем у нас, в СССР. Та цель, которую преследуют американцы, возникла на почве экономической неурядицы, хозяйственного кризиса. Американцы хотят разделаться с кризисом на основе частнокапиталистической деятельности, не меняя экономической базы. Они стремятся свести к минимуму ту разруху, тот ущерб, которые причиняются существующей экономической системой. У нас же, как вы знаете, на месте разрушенной старой экономической базы создана совершенно другая, новая экономическая база. Даже если те американцы, о которых вы говорите, частично добьются своей цели, то есть сведут к минимуму этот ущерб, то и в этом случае они не уничтожат корней той анархии, которая свойственна существующей капиталистической системе. Они сохраняют тот экономический строй, который обязательно должен приводить, не может не приводить к анархии в производстве. Таким образом, в лучшем случае речь будет идти не о перестройке общества, не об уничтожении общественного строя, порождающего анархию и кризисы, а об ограничении отдельных отрицательных его сторон, ограничении отдельных его эксцессов. Субъективно эти американцы, может быть, и думают, что перестраивают общество, но объективно нынешняя база общества сохраняется у них. Поэтому объективно никакой перестройки общества не получится.
|
|
|
Не будет и планового хозяйства. Ведь что такое плановое хозяйство, каковы некоторые его признаки? Плановое хозяйство стремится уничтожить безработицу. Допустим, что удастся, сохраняя капиталистический строй, довести безработицу до некоторого минимума. Но ведь ни один капиталист никогда и ни за что не согласится на полную ликвидацию безработицы, на уничтожение резервной армии безработных, назначение которой – давить на рынок труда, обеспечивать дешевле оплачиваемые рабочие руки. Вот вам уже одна прореха в «плановом хозяйстве» буржуазного общества. Плановое хозяйство предполагает далее, что усиливается производство в тех отраслях промышленности, продукты которых особенно нужны народным массам. А вы знаете, что расширение производства при капитализме происходит по совершенно иным мотивам, что капитал устремляется в те отрасли хозяйства, где более значительна норма прибыли. Никогда вы не заставите капиталиста наносить самому себе ущерб и согласиться на меньшую норму прибыли во имя удовлетворения народных нужд. Не освободившись от капиталистов, не разделавшись с принципом частной собственности на средства производства, вы не создадите планового хозяйства.
|
|
|
Уэллс. Я согласен со многим из того, что вы сказали. Но я хотел бы подчеркнуть, что если страна в целом приемлет принцип планового хозяйства, если правительство понемногу, шаг за шагом, начинает последовательно проводить этот принцип, то, в конечном счете, будет уничтожена финансовая олигархия и водворится социализм в том смысле, в каком его понимают в англо-саксонском мире. Рузвельтовские лозунги «нового порядка» имеют колоссальный эффект и, по-моему, являются социалистическими лозунгами. Мне кажется, что вместо того, чтобы подчеркивать антагонизм между двумя мирами, надо было бы в современной обстановке стремиться установить общность языка между всеми конструктивными силами.
|
|
|
Сталин. Когда я говорю о невозможности осуществления принципов планового хозяйства при сохранении экономической базы капитализма, я этим ни в какой степени не хочу умалить выдающиеся личные качества Рузвельта – его инициативу, мужество, решительность. Несомненно, из всех капитанов современного капиталистического мира Рузвельт – самая сильная фигура. Я поэтому хотел бы еще раз подчеркнуть, что мое убеждение в невозможности планового хозяйства в условиях капитализма вовсе не означает сомнения в личных способностях, таланте и мужестве президента Рузвельта. Но самый талантливый полководец, если обстановка ему не благоприятствует, не может добиться той цели, о которой вы говорите. Теоретически, конечно, не исключено, что можно в условиях капитализма понемногу, шаг за шагом, идти к той цепи, которую вы называете социализмом в англо-саксонском толковании этого слова. Но что будет означать этот «социализм»? В лучшем случае – некоторое обуздание наиболее необузданных отдельных представителей капиталистического профита, некоторое усиление регулирующего начала в народном хозяйстве. Все это хорошо. Но как только Рузвельт или какой-либо другой капитан современного буржуазного мира захочет предпринять что-нибудь серьезное против основ капитализма, он неизбежно потерпит полную неудачу. Ведь банки не у Рузвельта, ведь промышленность не у него, ведь крупные предприятия, крупные экономии – не у него. Ведь все это является частной собственностью. И железные дороги, и торговый флот – все это в руках частных хозяев. И, наконец, армия квалифицированного труда, инженеры, техники, они ведь тоже не у Рузвельта, а у частных хозяев, они работают на них. Нельзя забывать о функциях государства в буржуазном мире. Это – институт организации обороны страны, организации охраны «порядка», аппарат собирания налогов. Хозяйство же в собственном смысле мало касается капиталистического государства, оно не в его руках. Наоборот, государство находится в руках капиталистического хозяйства. Поэтому я боюсь, что Рузвельт, несмотря на всю свою энергию и способности, не добьется той цели, о которой вы говорите, если вообще у него есть эта цель. Может быть, через несколько поколений можно было бы несколько приблизиться к этой цели, но я лично считаю и это маловероятным.
Уэллс. Я, может быть, сильнее, чем вы, верю в экономическую интерпретацию политики. Благодаря изобретениям и современной науке приведены в действие громадные силы, ведущие к лучшей организации, к лучшему функционированию человеческого коллектива, то есть к социализму. Организация и регулирование индивидуальных действий стали механической необходимостью, независимо от социальных теорий. Если начать с государственного контроля над банками, затем перейти к контролю над транспортом, над тяжелой промышленностью, над промышленностью вообще, над торговлей и т. д., то такой всеобъемлющий контроль будет равносилен государственной собственности на все отрасли народного хозяйства. Это и будет процессом социализации. Ведь социализм, с одной стороны, и индивидуализм, с другой, не являются такими же антиподами, как черное и белое. Между ними имеется много промежуточных стадий. Имеется индивидуализм, граничащий с бандитизмом, и имеется дисциплинированность и организованность, равносильная социализму. Осуществление планового хозяйства зависит в значительной степени от организаторов хозяйства, от квалифицированной технической интеллигенции, которую можно, шаг за шагом, завоевать на сторону социалистических принципов организации. А это самое главное. Ибо сначала – организация, затем – социализм. Организация является наиболее важным фактором. Без организации идея социализма – всего лишь идея.
Сталин. Непримиримого контраста между индивидуумом и коллективом, между интересами отдельной личности и интересами коллектива не имеется, не должно быть. Его не должно быть, так как коллективизм, социализм не отрицает, а совмещает индивидуальные интересы с интересами коллектива. Социализм не может отвлекаться от индивидуальных интересов. Дать наиболее полное удовлетворение этим личным интересам может только социалистическое общество. Более того, социалистическое общество представляет единственно прочную гарантию охраны интересов личности. В этом смысле непримиримого контраста между «индивидуализмом» и социализмом нет. Но разве можно отрицать контраст между классами, между классом имущих, классом капиталистов, и классом трудящихся, классом пролетариев? С одной стороны, класс имущих, в руках которых банки, заводы, рудники, транспорт, плантации в колониях. Эти люди не видят ничего, кроме своего интереса, своего стремления к прибыли. Они не подчиняются воле коллектива, они стремятся подчинить любой коллектив своей воле. С другой стороны, класс бедных, класс эксплуатируемых, у которых нет ни фабрик, ни заводов, ни банков, которые вынуждены жить продажей своей рабочей силы капиталистам и которые лишены возможности удовлетворить свои самые элементарные потребности. Как можно примирить такие противоположные интересы и устремления? Насколько я знаю, Рузвельту не удалось найти путь к примирению этих интересов. Да это и невозможно, как говорит опыт. Впрочем, вы знакомы с положением в Соединенных Штатах лучше, чем я, так как я в США не бывал и слежу за американскими делами преимущественно по литературе. Но у меня есть кое-какой опыт по части борьбы за социализм, и этот опыт говорит мне: если Рузвельт попытается действительно удовлетворить интересы класса пролетариев за счет класса капиталистов, последние заменят его другим президентом. Капиталисты скажут: президенты приходят и уходят, а мы, капиталисты, остаемся; если тот или иной президент не отстаивает наших интересов, найдем другого. Что может противопоставить президент воле класса капиталистов?
Уэллс. Я возражаю против этой упрощенной классификации человечества на бедных и богатых. Конечно, есть категория людей, стремящихся к наживе. Но разве этих людей не считают точно так же, как и здесь, помехой? Разве на Западе мало людей, для которых нажива не цель, которые обладают известными средствами, хотят их инвестировать, получают от этого прибыль, но совсем не в этом видят цель своей деятельности? Эти люди рассматривают инвестирование средств как неудобную необходимость. Разве мало талантливых и преданных инженеров, организаторов хозяйства, деятельность которых движется стимулами совсем иными, чем нажива? По-моему, имеется многочисленный класс попросту способных людей, сознающих неудовлетворительность нынешней системы и призванных сыграть большую роль в будущем, социалистическом обществе. Я много занимался последние годы и много думал о необходимости пропаганды идей социализма и космополитизма в широких кругах инженеров, летчиков, в военно-технических кругах и т. д. Подходить к этим кругам с прямолинейной пропагандой классовой борьбы – бесцельно. Это круги, понимающие, в каком состоянии находится мир, превращающийся в кровавое болото, но эти круги считают ваш примитивный антагонизм классовой борьбы нонсенсом.
Сталин. Вы возражаете против упрощенной классификации людей на богатых и бедных. Конечно, есть средние слои, есть и та техническая интеллигенция, о которой вы говорите и в среде которой есть очень хорошие, очень честные люди. Есть в этой среде и нечестные, злые люди. Всякие есть. Но прежде всего человеческое общество делится на богатых и бедных, на имущих и эксплуатируемых, и отвлечься от этого основного деления и от противоречия между бедными и богатыми – значит отвлечься от основного факта. Я не отрицаю наличия промежуточных слоев, которые либо становятся на сторону одного из двух борющихся между собой классов, либо занимают в этой борьбе нейтральную или полунейтральную позицию. Но, повторяю, отвлечься от этого основного деления общества и этой основной борьбы между двумя основными классами – значит игнорировать факты. Эта борьба идет и будет идти. Исход этой борьбы решается классом пролетариев, классом работающих.
Уэллс. Но разве мало небедных людей, которые работают, и работают продуктивно?
Сталин. Конечно, имеются и мелкие земледельцы, ремесленники, мелкие торговцы, но не эти люди определяют судьбы стран, а те трудящиеся массы, которые производят все необходимое для общества.
Уэллс. Но ведь имеются очень различные капиталисты. Имеются такие, которые только думают о профите, о наживе, имеются и такие, которые готовы на жертвы. Например – старый Морган: этот думал только о наживе, он был попросту паразитом на теле общества, он лишь аккумулировал в своих руках богатства. Но вот возьмите Рокфеллера: он блестящий организатор, он дал пример организации сбыта нефти, достойный подражания. Или Форд: конечно, Форд себе на уме, он эгоистичен, но не является ли он страстным организатором рационального производства, у которого и вы учитесь? Я хотел бы подчеркнуть, что за последнее время в англосаксонских странах произошел по отношению к СССР серьезный перелом в общественном мнении. Причиной этому является в первую очередь позиция Японии и события в Германии. Но есть и другие причины, не вытекающие из одной только международной политики. Есть причина более глубокая – осознание широкими кругами того факта, что система, покоящаяся на частной наживе, рушится. И в этих условиях, мне кажется, надо не выпячивать антагонизм между двумя мирами, а стремиться сочетать все конструктивные движения, все конструктивные силы в максимально возможной степени. Мне кажется, что я левее вас, мистер Сталин, что я считаю, что мир уже ближе подошел к изжитию старой системы.
Сталин. Когда я говорю о капиталистах, которые стремятся лишь к профиту, к наживе, я этим вовсе не хочу сказать, что это – последние люди, ни на что иное не способные. У многих из них, несомненно, крупные организаторские способности, которые я и не думаю отрицать. Мы, советские люди, многому у капиталистов учимся. И Морган, которому вы даете такую отрицательную характеристику, являлся, безусловно, хорошим, способным организатором. Но если вы говорите о людях, готовых реконструировать мир, то их, конечно, нельзя найти в среде тех, которые верой и правдой служат делу наживы. Мы и эти люди находимся на противоположных полюсах. Вы говорите о Форде. Конечно, он способный организатор производства. Но разве вам не известно его отношение к рабочему классу, разве вы не знаете, сколько рабочих он зря выбрасывает на улицу? Капиталист прикован к профиту, его никакими силами оторвать от него нельзя. И капитализм будет уничтожен не «организаторами» производства, не технической интеллигенцией, а рабочим классом, ибо эта прослойка не играет самостоятельной роли. Ведь инженер, организатор производства работает не так, как он хотел бы, а так, как ему прикажут, как велит интерес хозяина. Есть, конечно, исключения, есть люди из этой прослойки, которые освободились от дурмана капитализма. Техническая интеллигенция может в определенных условиях творить «чудеса», приносить человечеству громадную пользу. Но она же может приносить и большой вред. Мы, советские люди, имеем свой немалый опыт с технической интеллигенцией. После Октябрьской революции определенная часть технической интеллигенции не захотела участвовать в строительстве нового общества, противилась этому строительству, саботировала его. Мы всячески стремились включить техническую интеллигенцию в это строительство, подходили к ней и так, и этак. Прошло немало времени, прежде чем наша техническая интеллигенция стала на путь активной помощи новому строю. Ныне лучшая ее часть – в первых рядах строительства социалистического общества. Мы, имея этот опыт, далеки от недооценки как положительных, так и отрицательных сторон технической интеллигенции, и мы знаем, что она может и повредить, и творить «чудеса». Конечно, дело обстояло бы иначе, если можно было бы единым ударом оторвать духовно техническую интеллигенцию от капиталистического мира. Но это – утопия. Разве много найдется людей из технической интеллигенции, которые решатся порвать с буржуазным миром и взяться за реконструкцию общества? Как по-вашему, много ли есть таких людей, скажем, в Англии, во Франции? Нет, мало имеется охотников порвать со своими хозяевами и начать реконструкцию мира!
Кроме того, разве можно упускать из виду, что для того, чтобы переделать мир, надо иметь власть? Мне кажется, господин Уэллс, что вы сильно недооцениваете вопрос о власти, что он вообще выпадает из вашей концепции. Ведь что могут сделать люди даже с наилучшими намерениями, если они не способны поставить вопрос о взятии власти и не имеют в руках власти? Они могут в лучшем случае оказать содействие тому новому классу, который возьмет власть, но сами перевернуть мир они не могут. Для этого требуется большой класс, который заменил бы класс капиталистов и стал бы таким же полновластным хозяином, как он. Таким классом является рабочий класс. Конечно, надо принять помощь технической интеллигенции и надо в свою очередь оказать ей помощь. Но не надо думать, что она, техническая интеллигенция, может сыграть самостоятельную историческую роль. Переделка мира есть большой, сложный и мучительный процесс. Для этого большого дела требуется большой класс. Большому кораблю большое плавание.
Уэллс. Да, но для большого плавания требуются капитан и навигатор.
Сталин. Верно, но для большого плавания требуется прежде всего большой корабль. Что такое навигатор без корабля? Человек без дела.
Уэллс. Большой корабль – это человечество, а не класс.
Сталин. Вы, господин Уэллс, исходите, как видно, из предпосылки, что все люди добры. А я не забываю, что имеется много злых людей. Я не верю в доброту буржуазии.
Уэллс. Я припоминаю, как обстояло дело с технической интеллигенцией несколько десятилетий тому назад. Тогда технической интеллигенции было мало, зато дела было много, и каждый инженер, техник, интеллигент находил применение своим знаниям. Поэтому это был наименее революционный класс. Ныне же наблюдается избыток технической интеллигенции, и настроение ее круто изменилось. Квалифицированный интеллигент, который ранее никогда не стал бы даже прислушиваться к революционным разговорам, теперь очень ими интересуется. Недавно я был приглашен на обед Королевского Общества, нашего крупнейшего английского научного общества. Речь председателя была речью в пользу социального планирования и научного управления. Лет тридцать тому назад там не стали бы даже слушать того, что я говорю. А теперь во главе этого общества стоит человек с революционными взглядами, настаивающий на научной реорганизации человеческого общества. Ваша пропаганда классовой борьбы не посчиталась с этими фактами. Настроения меняются.
Сталин. Да, я это знаю, и объясняется это тем, что капиталистическое общество находится теперь в тупике. Капиталисты ищут и не могут найти такого выхода ив этого тупика, который был бы совместим с достоинством этого класса, с интересами этого класса. Они могут частично выкарабкаться из кризиса на четвереньках, но такого выхода, через который они могли бы выйти с высоко поднятой головой, который не нарушал бы в корне интересов капитализма, они найти не могут. Это, конечно, чувствуют широкие круги технической интеллигенции. Значительная часть ее начинает осознавать общность интересов с тем классом, который способен указать выход из тупика.
Уэллс. Вы, мистер Сталин, лучше, чем кто-либо иной, знаете, что такое революция, и притом на практике. Восстают ли когда-либо массы сами? Не считаете ли вы установленной истиной тот факт, что все революции делаются меньшинством?
Сталин. Для революций требуется ведущее революционное меньшинство, но самое талантливое, преданное и энергичное меньшинство будет беспомощно, если не будет опираться на хотя бы пассивную поддержку миллионов людей.
Уэллс. Хотя бы пассивную? Может быть, подсознательную?
Сталин. Частично и на полуинстинктивную, и на полусознательную поддержку, но без поддержки миллионов самое лучшее меньшинство бессильно.
Уэллс. Я слежу за коммунистической пропагандой на Западе, и мне кажется, что эта пропаганда в современных условиях звучит весьма старомодно, ибо она является пропагандой насильственных действий. Эта пропаганда насильственного свержения общественного строя была уместной тогда, когда речь шла о безраздельном господстве той или иной тирании. Но в современных условиях, когда господствующая система все равно рушится, и без того разлагается, надо было бы делать ударение не на инсуррекции, а на эффективности, на компетентности, на производительности. Инсуррекционная нотка кажется мне устаревшей. С точки зрения конструктивно мыслящих людей, коммунистическая пропаганда на Западе представляется помехой.
Сталин. Конечно, старая система рушится, разлагается. Это верно. Но верно и то, что делаются новые потуги иными методами, всеми мерами защитить, спасти эту гибнущую систему. Из правильной констатации вы делаете неправильный вывод. Вы правильно констатируете, что старый мир рушится. Но вы неправы, когда думаете, что он рухнет сам собой. Нет, замена одного общественного порядка другим общественным порядком является сложным и длительным революционным процессом. Это не просто стихийный процесс, а это борьба, это процесс, связанный со столкновением классов. Капитализм сгнил, но нельзя его сравнивать просто с деревом, которое настолько сгнило, что оно само должно упасть на землю. Нет, революция, смена одного общественного строя другим всегда была борьбой, борьбой на жизнь и смерть. И всякий раз, когда люди нового мира приходили к власти, им надо было защищаться от попыток старого мира вернуть силой старый порядок, им, людям нового мира, всегда надо было быть настороже, быть готовыми дать отпор покушениям старого мира на новый порядок.
Да, вы правы, когда говорите, что старый общественный строй рушится, но он не рухнет сам собой. Взять, например, фашизм. Фашизм есть реакционная сила, пытающаяся сохранить старый мир путем насилия. Что вы будете делать с фашистами? Уговаривать их? Убеждать их? Но ведь это на них никак не подействует. Коммунисты вовсе не идеализируют метод насилия. Но они, коммунисты, не хотят оказаться застигнутыми врасплох, они не могут рассчитывать на то, что старый мир сам уйдет со сцены, они видят, что старый порядок защищается силой, и поэтому коммунисты говорят рабочему классу: готовьтесь ответить силой на силу, сделайте все, чтобы вас не раздавил гибнущий старый строй, не позволяйте ему наложить кандалы на ваши руки, которыми вы свергнете этот строй. Как видите, процесс смены одного общественного строя другим является для коммунистов процессом не просто стихийным и мирным, а процессом сложным, длительным и насильственным. Коммунисты не могут не считаться с фактами.
Уэллс. Но присмотритесь к тому, что происходит сейчас в капиталистическом мире. Ведь это не просто крушение строя. Это взрыв реакционного насилия, вырождающегося в прямой гангстеризм. И мне кажется, что когда речь идет о конфликтах с этими реакционными и неумными насильниками, социалисты должны апеллировать к закону и вместо того, чтобы рассматривать полицию как врага, поддерживать ее в борьбе с реакционерами. Мне кажется, что нельзя просто действовать методами старого, негибкого инсуррекционного социализма.
Сталин. Коммунисты исходят из богатого исторического опыта, который учит, что отжившие классы добровольно не уходят с исторической сцены. Вспомните историю Англии XVII века. Разве не говорили многие, что сгнил старый общественный порядок? Но разве тем не менее не понадобился Кромвель, чтобы его добить силой?
Уэллс. Кромвель действовал, опираясь на конституцию и от имени конституционного порядка.
Сталин. Во имя конституции он прибегал к насилию, казнил короля, разогнал парламент, арестовывал одних, обезглавливал других!
Но возьмем пример из нашей истории. Разве не ясно было в течение долгого времени, что царский порядок гниет, что он рушится? Сколько крови, однако, понадобилось, чтобы его свалить!
А Октябрьская революция? Разве мало было людей, которые знали, что только мы, большевики, указываем единственно правильный выход? Разве непонятно было, что сгнил русский капитализм? Но вы знаете, как велико было сопротивление, сколько крови было пролито, чтобы отстоять Октябрьскую революцию от всех врагов, внутренних и внешних?
Или возьмем Францию конца XVIII века. Задолго до 1789 года было ясно многим, насколько прогнили королевская власть, крепостные порядки. Но не обошлось, не могло обойтись без народного восстания, без столкновения классов.
В чем же дело? Дело в том, что классы, которые должны сойти с исторической сцены, последними убеждаются в том, что их роль окончена. Убедить их в этом невозможно. Им кажется, что трещины в прогнившем здании старого строя можно заделать, что можно отремонтировать и спасти рушащееся здание старого порядка. Поэтому гибнущие классы берут в руки оружие и всеми средствами начинают отстаивать свое существование как господствующего класса.
Уэллс. Но во главе Великой французской революции стояло немало адвокатов.
Сталин. Разве вы отрицаете роль интеллигенции в революционных движениях? Разве Великая французская революция была адвокатской революцией, а не революцией народной, которая победила, подняв громадные народные массы против феодализма и отстаивая интересы третьего сословия? И разве адвокаты из числа вождей Великой французской революции действовали по законам старого порядка, разве не ввели они новую, буржуазную революционную законность?
Богатый исторический опыт учит, что добровольно до сих пор ни один класс не уступал дорогу другому классу. Нет такого прецедента в мировой истории. И коммунисты усвоили этот исторический опыт. Коммунисты приветствовали бы добровольный уход буржуазии. Но такой оборот дел невероятен, как говорит опыт. Поэтому коммунисты хотят быть готовыми к худшему и призывают рабочий класс к бдительности, к боевой готовности. Кому нужен полководец, усыпляющий бдительность своей армии, полководец, не понимающий, что противник не сдастся, что его надо добить? Быть таким полководцем – значит обманывать, предавать рабочий класс. Вот почему я думаю, что то, что кажется вам старомодным, на самом деле является мерой революционной целесообразности для рабочего класса.
Уэллс. Я вовсе не отрицаю необходимости насилия, но считаю, что формы борьбы должны быть максимально близки к тем возможностям, которые даются существующими законами, которые надо защищать от реакционных покушений. Старый порядок не надо дезорганизовать уже потому, что он в достаточной степени сам дезорганизуется. Именно поэтому мне кажется, что борьба против порядка, против закона есть нечто устаревшее, старомодное. Впрочем, я нарочно утрирую, чтобы ярче выяснить истину. Я могу сформулировать свою точку зрения следующим образом: во-первых, я за порядок; во-вторых, я нападаю на существующую систему, поскольку она не обеспечивает порядка; в-третьих, я считаю, что пропаганда идей классовой борьбы может изолировать от социализма как раз те образованные круги, которые нужны для социализма.
Сталин. Чтобы совершить большое, серьезное общественное дело, нужно, чтобы была налицо главная сила, опора, революционный класс. Нужно далее, чтобы была организована помощь этой главной силе со стороны вспомогательной силы, которой является в данном случае партия, куда войдут и лучшие силы интеллигенции. Вы только что говорили об «образованных кругах». Но каких образованных людей вы имели в виду? Разве мало было образованных людей на стороне старого порядка и в XVII веке в Англии, и в конце XVII века во Франции, и в эпоху Октябрьской революции в России? Старый строй имел на своей стороне, на своей службе много высокообразованных людей, которые защищали старый строй, которые шли против нового строя. Ведь образование – это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить. Конечно, пролетариату, социализму нужны высокообразованные люди. Ведь ясно, что не олухи царя небесного могут помогать пролетариату бороться за социализм, строить новое общество. Роль интеллигенции я не недооцениваю, ее роль я, наоборот, подчеркиваю. Дело только в том, о какой интеллигенции идет речь, ибо интеллигенты бывают разные.
Уэллс. Не может быть революции без коренного изменения в системе народного образования. Достаточно привести два примера: пример германской республики, не тронувшей старой системы образования и поэтому не ставшей никогда республикой, и пример английской лейбористской партии, у которой не хватает решимости настоять на коренном изменении системы народного просвещения.
Сталин. Это правильное замечание.
Позвольте теперь ответить на ваши три пункта.
Во-первых, главное для революции – это наличие социальной опоры. Этой опорой для революции является рабочий класс.
Во-вторых, необходима вспомогательная сила, то, что называется у коммунистов партией. Сюда войдут и интеллигентные рабочие, и те элементы из технической интеллигенции, которые тесно связаны с рабочим классом. Интеллигенция может быть сильна, только если соединится с рабочим классом. Если она идет против рабочего класса, она превращается в ничто.
В-третьих, нужна власть как рычаг преобразования. Новая власть создает новую законность, новый порядок, который является революционным порядком.
Я стою не за всякий порядок. Я стою за такой порядок, который соответствует интересам рабочего класса. Если же некоторые законы старого строя могут быть использованы в интересах борьбы за новый порядок, то следует использовать и старую законность. Против вашего положения о том, что надо нападать на существующую систему, поскольку она не обеспечивает необходимого для народа порядка, я ничего возразить не могу.
И, наконец, вы неправы, если думаете, что коммунисты влюблены в насилие. Они бы с удовольствием отказались от метода насилия, если бы господствующие классы согласились уступить место рабочему классу. Но опыт истории говорит против такого предположения.
Уэллс. В истории Англии, однако, был пример добровольной передачи власти одним классом другому. В период между 1830 и 1870 годами произошел без всякой ожесточенной борьбы процесс добровольного перехода власти от аристократии, влияние которой к концу XVIII века было еще очень велико, к буржуазии, которая являлась сантиментальной опорой монархии. Этот переход власти привел в дальнейшем к установлению господства финансовой олигархии.
Сталин. Но вы незаметно перешли от вопросов революции к вопросам реформы. Это не одно и то же. Не думаете ли вы, что большую роль в деле реформ в Англии в XIX веке сыграло чартистское движение?
Уэллс. Чартисты мало что сделали и исчезли бесследно.
Сталин. Я с вами не согласен. Чартисты и организованное ими забастовочное движение сыграли большую роль, заставили господствующие классы пойти на ряд уступок в области избирательной системы, в области ликвидации так называемых «гнилых местечек», осуществления некоторых пунктов «хартии». Чартизм сыграл свою немалую историческую роль и побудил одну часть господствующих классов на некоторые уступки, на реформы во имя избежания больших потрясений. Вообще надо сказать, что из всех господствующих классов господствующие классы Англии – и аристократия, и буржуазия – оказались наиболее умными, наиболее гибкими с точки зрения своих классовых интересов, с точки зрения сохранения своей власти. Возьмем пример хотя бы из современной истории: всеобщую забастовку 1926 года в Англии. Любая буржуазия перед лицом этих событий, когда генеральный совет тред-юнионов призвал к забастовке, прежде всего арестовала бы лидеров тред-юнионов. Английская буржуазия этого не сделала и поступила умно с точки зрения своих интересов. Ни в США, ни в Германии, ни во Франции я не мыслю себе подобной гибкой классовой стратегии со стороны буржуазии. В интересах утверждения своего господства господствующие классы Англии никогда не зарекались от мелких уступок, от реформ. Но было бы ошибочным думать, что эти реформы представляют революцию.
Уэллс. Вы более высокого мнения о господствующих классах моей страны, чем я. Но велика ли вообще разница между малой революцией и большой реформой, не являются ли реформы малой революцией?
Сталин. В результате напора снизу, напора масс буржуазия иногда может идти на те или иные частичные реформы, оставаясь на базе существующего общественно-экономического строя. Поступая так, она считает, что эти уступки необходимы в интересах сохранения своего классового господства. В этом суть реформ. Революция же означает переход власти от одного класса к другому. Поэтому нельзя называть какую бы то ни было реформу революцией. Вот почему не приходится рассчитывать на то, чтобы смена общественных строев могла произойти в порядке незаметного перехода от одного строя к другому путем реформ, путем уступок господствующего класса.
Уэллс. Я вам очень благодарен за эту беседу, имеющую для меня громадное значение. Давая мне ваши разъяснения, вы, наверное, вспомнили о том, как в подпольных дореволюционных кружках вам приходилось объяснять основы социализма. В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: вы и Рузвельт. Другие могут проповедовать сколько угодно, их не станут ни печатать, ни слушать. Я еще не могу оценить то, что сделано в вашей стране, в которую я прибыл лишь вчера. Но я видел уже счастливые лица здоровых людей, и я знаю, что у вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный.
Сталин. Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее.
Уэллс. Нет, если бы вообще умнее были человеческие существа. Не мешало бы выдумать пятилетку по реконструкции человеческого мозга, которому явно не хватает многих частиц, необходимых для совершенного социального порядка.
Сталин. Не собираетесь ли побывать на съезде Союза советских писателей?
Уэллс. К сожалению, у меня имеются разные обязательства, и я смогу остаться в СССР только неделю. Я приехал, чтобы встретиться с вами, и я глубоко удовлетворен нашей беседой. Но я собираюсь говорить с теми советскими писателями, с которыми я смогу встретиться, о возможности их вступления в Пен-Клуб. Это – международная организация писателей, основанная Голсуорси, после смерти которого я стал председателем. Организация эта еще слабая, но все же имеет секции во многих странах, и, что еще важнее, выступления ее членов широко освещаются в печати. Эта организация настаивает на праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционные. Я рассчитываю поговорить на эту тему с Максимом Горьким. Однако я не знаю, может ли здесь быть представлена такая широкая свобода.
Сталин. Это называется у нас, у большевиков, «самокритикой». Она широко применяется в СССР.
Если у вас имеются какие-либо пожелания, я вам охотно помогу.
Уэллс. (Благодарит. )
Сталин. (Благодарит за беседу. )
Что означает для человечества прочный мир[5]
(Из книги «Вашингтон и загадка мира», 1922)
Я приступаю к своей последней статье о Вашингтонской конференции. Я попытался дать читателю представление о природе этого собрания и в общем виде обрисовать круг поставленных там проблем. Я попытался не позволить острым дискуссиям, происходящим на переднем плане, драматическим событиям и красноречивым выступлениям заслонить от нас мрачные и все более сгущающиеся тучи на небосклоне политической жизни Старого света. Я пытался показать, что даже ужасы войны – всего лишь часть главного бедствия, которое возникает в результате разобщенности людей и отсутствия порядка в обществе при все большем развитии техники. Я не раз возвращался к теме всеобщего экономического и социального упадка. Мне невольно пришлось много писать о неминуемых опасностях и надвигающихся бедах, о ненависти, подозрительности и невозможности найти общий язык. С другой стороны, когда ищешь путей и способов уйти от сегодняшних и назревающих конфликтов, то неизбежно попадаешь на шаткую и малопривлекательную стезю неосуществленных планов. Я уже писал о недостатках всего принципа построения Лиги Наций, о преждевременной скрупулезности в определении ее функций, теоретической слабости и подражательности ее форм, о множестве уловок для отвода глаз, таких как, например, система подмандатных территорий, о явных несправедливостях; и в противовес Лиге Наций я выдвигал более новый и, по-моему, более простой и плодотворный проект системы периодических Конференций, выделяющих Комитеты, которые призваны воплощать их решения в виде договоров и создавать постоянные комиссии; эти Конференции постепенно превратятся не столько в мировой парламент – я все больше и больше убеждаюсь, что это – неосуществимая мечта, – а в живую, развивающуюся, органичную систему Мирового правительства.
А теперь в заключение я предлагаю читателю отвлечься от вынужденного обсуждения политических средств и административных методов, от этих сухих рассуждений о том, какие установления могут служить спасительным выходом из существующих ныне разногласий и ссор, и вместе со мной попытаться вообразить, чем бы мог стать наш мир, если бы сквозь эти унылые путаные проблемы люди сумели пробиться к деловому решению, если бы род человеческий действительно отказался от утомительных, пусть даже и обнадеживающих пререканий и сделок и сумел обеспечить всеобщий мир в разоружившемся мире, постепенно уничтожил бы расовые и национальные распри и недоверие, обрел растущую уверенность в прочном мире и господстве доброй воли на всей нашей планете и уверовал бы в разумную систему контроля над общими интересами всего человечества. Вообразите только, что после мрачной картины сегодняшнего голода и почти всеобщей неуверенности в завтрашнем дне, после наших беспорядочных и часто противоречивых попыток изменить это, через десять, двадцать, тридцать лет мы начинаем понимать, что в конце концов пробились и движемся к свету, что человечество снова переживает подъем на новом, более значительном и прочном основании; попробуем представить себе все это и потом зададим себе вопрос: что же это будет за мир, к которому мы начнем тогда приближаться?
Но сначала давайте выясним, в чем важнейшая причина теперешнего развала. Она таится отнюдь не в каком-то оскудении и слабости, а, напротив, в плохо сбалансированной мощи современного мира. Чрезвычайно важно всегда об этом помнить. Не соразмерный ни с чем рост энергии и перенапряженность – вот непосредственные причины всех наших сегодняшних бед; современная экономика переросла узкие границы европейских государств; наука и изобретательство сделали войну настолько чудовищно разрушительной и смертоносной, что победа не компенсирует бедствий и разрушений; мы живем в мире крошечных стран, которые держат в своих руках огромные силы, способные вызвать всеобщую гибель. А из этого следует, что если нам в конце концов удастся выбраться из наших старинных и теперь уже гибельных распрей, прежде чем они нас уничтожат, то мы сохраним и науку, и могущество, которые в силу какой-то внутренней необходимости все растут и развиваются. Таким образом, достигнуть организованного мира во всем мире не означает просто избегнуть смерти и разрушения и возвратиться к тому, что «было когда-то». Это означает овладеть могуществом в лучшем, а не в худшем смысле этого слова и двинуться прямо вперед. Мы боремся не только за то, чтобы уцелеть и избежать катастрофы, мы боремся за возможность достигнуть лучшего будущего.
Лично я не стал бы утруждать себя приездом в Вашингтон и не стал бы интересоваться всеми этими мирными договорами, трудиться и совершать ошибки, чувствовать свое бессилие, тревожиться и приходить в отчаяние, если бы все это нужно было только ради заключения мира, плоского, бессодержательного, – просто мира. Я не понимаю, почему убийство нескольких десятков миллионов людей, которые и так бесславно умрут через несколько лет, или разрушение множества ничем не примечательных, довольно уродливых и неблагоустроенных городов, или, наконец, уж если об этом зашла речь, полное истребление рода человеческого и перспектива для меня самого погибнуть от бомбы, пули или чумы должны подвигнуть меня на совершение такого огромного усилия. Стоит ли беспокоиться, чтобы заменить страдания пустотой и унынием? Скука – самое худшее, самое невыносимое из всех зол. Все мы где-нибудь умрем. И редкая смерть столь болезненна, как хорошая зубная боль, или столь тягостна, как жестокое несварение желудка; на мягком смертном одре мучаются иногда сильнее, чем на поле боя; да и, кроме того, всегда есть надежда урвать счастливую минуту и луч солнечного света. Но я движим глубоким непоколебимым убеждением, что моя собственная жизнь и жизнь всех вокруг меня далеко не так хороша, как она могла бы и должна была быть. Все эти войны и национальные конфликты, это дурацкое махание флагами, бахвальство и толчея не столько меня пугают и приводят в отчаяние, сколько утомляют и раздражают. Я хорошо знаю, что могут принести нашей жизни наука и образование, и мне просто не дает покоя мысль о прекрасных целях, на которые можно направить человека и все его блестящие способности. Для меня война – не трагическая необходимость, а кровавая бойня. И о своей Европе я думаю не как мелкий слизняк, в чей мир вторглись гигантские злые силы; я думаю о ней как человек, в чей цветущий сад ворвались свиньи. Бывает пацифизм от любви, бывает от жалости, бывает от коммерческого расчета; но иногда источником пацифизма оказывается голое презрение. Мир, в котором мы живем, вовсе нельзя назвать обреченным, да и подбирать для него другое такое же благородно-трагическое определение тоже не стоит; это просто мир, самым дурацким образом испакощенный.
Неужели никто так и не осознает, каким цветущим может стать наш сад, как можно еще спасти его от разрушительной тупости старых раздоров и обид, которые губят и вытаптывают в нем все живое? Если весь мир воодушевится единой целью, если приостановятся всеобщие распри и разрушения, неужели мы не поймем, какие возможности открывает перед человечеством наука?
Я не стану предаваться мечтам и предвкушать радость будущих научных открытий; я могу только надеяться, что известные и проверенные на опыте изобретения распространятся по всему миру и что богатые знания, накопленные в лабораториях и библиотеках, действительно будут использоваться на благо и улучшение жизни всего человечества.
Обратимся сначала к самым простым, повседневным сторонам материальной жизни; за последнее время тут произошли огромные перемены, и поэтому легче всего вообразить себе, какие здесь наступят улучшения, если можно будет ослабить слепую ненависть и прекратить борьбу, так чтобы во всех делах человеческих – международных и общественных – господствовал дух великодушия и общности интересов.
Возьмем хотя бы транспорт – это важнейшая забота общества. Его уже сейчас можно серьезно улучшить. Для этого имеются рабочая сила, мастерство, знания и весь необходимый материал. Есть все, кроме мира и понимания общей цели. Сейчас стальными рельсами опоясана лишь часть обитаемого мира; обширные пространства Азии, Африки и Южной Америки не имеют ни железных, ни шоссейных дорог, поэтому их богатейшие естественные ресурсы остаются под спудом. Хороших шоссейных дорог пока еще чуть ли не меньше, чем железных дорог; в сущности, обилие их мы находим разве только в Западной Европе и в высокоразвитых районах Соединенных Штатов; есть несколько широких магистралей и в таких странах, как Индия, Южная Африка, и других. А во многих районах Европы, особенно в России, шоссейные и железные дороги вообще приходят в негодность. Многие точки земного шара до сих пор достижимы лишь для специально оснащенных экспедиций; для обычных путешественников они так же недоступны, как обратная сторона луны. И если вы начнете вдумываться, почему дороги и железнодорожный транспорт не только не развиваются, но и во многих местах приходят в упадок, то почти в каждом случае вы наткнетесь на политические рогатки, на национальную или государственную конкуренцию. Вот причины, которые закрывают для нас половину мира, а вскоре, быть может, закроют чуть ли не весь мир. А вспомните наши шоссейные и железные дороги: как они жалки и неудобны, даже в Америке и Англии, по сравнению с тем, что могло бы быть!
Или возьмем жилье. Я немного путешествовал на машине по Мэрилэнду и Виргинии и был просто поражен количеством убогих деревянных домишек; их едва можно назвать домами, эти лачуги, хотя в них зачастую живут белые. Я был поражен видом плохо обработанных клочков земли, окруженных жалкими изгородями, полной неграмотностью большинства бедняков – и белых, и негров, – с которыми мне удалось побеседовать. Я все время должен был напоминать себе, что нахожусь в самой великой, богатейшей и могущественнейшей из современных держав. Но и здесь, как и в других странах, армия, флот, полиция, военные долги и прочее наследие прошедших войн пожирают национальный доход. Америка не расходует на школы, на ремонт жилищ, на дороги и транспорт и десятой части той суммы, которую должна была бы расходовать. Это положение улучшается, но очень медленно, ибо в мире царит несогласие и вечная угроза войны. Англия и Франция, которые когда-то далеко опередили Америку в области жилищного строительства, развития транспорта и распространения народного образования, теперь переживают упадок из-за финансовых трудностей: надо расплачиваться за прошлую войну и готовиться к новым. Подумайте только, что стало бы с миром, если бы с него спало это бремя военных приготовлений. Огромные средства, идущие на умилостивление бога войны, были бы сразу же переданы этим заброшенным и остро нуждающимся областям народного хозяйства.
Остановите во всем мире эту пустую трату средств, и освобожденное богатство и энергия хлынут в иное русло: улучшатся наши жилищные условия, красота и порядок воцарятся в неопрятных деревнях и их неприглядных окрестностях, весь мир опояшут хорошие дороги, сделав доступными людям самые отдаленные его уголки, и образование получит новый могучий толчок.
Какими счастливыми и прекрасными стали бы уже сегодня Англия, Франция и Италия, если бы можно было отвести от них мрачную угрозу войны, которая высасывает из них все соки и обрекает на нищету. Вспомните, как красивы и бесконечно разнообразны города и села Франции, как умен и обаятелен ее народ, мрачный и задавленный ныне трудом и заботами, в страхе ожидающий, что вот-вот разразится следующая война. Вспомните о Франции бесстрашной и, наконец, показавшей всему миру, на что она способна. И Италия, наконец Италия, и Япония – Япония… Вспомните о зеленых холмах Виргинии, ее величавых усадьбах и веселых домиках. Представьте себе землю, на которой путешественник вновь волен ехать куда ему угодно, на которой каждая страна мирно и в полной безопасности развивает свою архитектуру, музыку и все искусства – развивает по-своему, на основе собственных древних традиций. Ибо единство мира вовсе не подразумевает единообразия; оно означает полное право на оригинальность. Только война заковывает людей в одинаковую броню и форму цвета хаки.
Это возрождение национальных вкусов и стиля, новая творческая активность, расцвет и обогащение народов неизбежно наступят после того, как от войн, смерти, распрей и непримиримой вражды люди обратятся к миру и мирному строительству; но все это будут лишь внешние проявления гораздо более глубоких внутренних перемен. Только сбросив бремя войн, мы сможем заняться просвещением и образованием так, как этого давно требуют просветители и адепты современной педагогики.
Они утверждают, что каждый может учиться до шестнадцати-семнадцати лет и что большинство людей способно всю жизнь пополнять свои знания и развиваться духовно; но что ни в одной стране мира не хватает школ, или, во всяком случае, хорошо оборудованных школ, и не хватает подготовленных учителей даже в имеющихся школах. В еще более жалком положении находятся университеты. Есть ли хоть один смертный, который не чувствует, сколько он хотел бы знать, но не сумеет узнать и сколько своих возможностей не сумеет осуществить. Число высокообразованных и умственно и физически хорошо развитых людей – людей, о которых можно сказать, что они приблизились к наиболее полному воплощению заложенных в них способностей, – ничтожно мало. Остальная часть человечества ущербна либо в физическом отношении, либо в умственном, либо и в том и в другом. Этот старый, грязный, обанкротившийся мир породил их и высосал из них все силы. Мы используем лишь двадцать или тридцать процентов отпущенных нам природой сил и реализуем такую же долю своих способностей; во столько же раз меньшего мы добиваемся в жизни и во столько же раз меньше испытываем счастья. Но если бы могли избавиться от этих бесконечных столкновений и войн, которые опустошают нашу землю, и заняться проблемой образования с той же энергией, с какой крупный делец берется за разработку минеральных залежей или за внедрение какого-либо изобретения, то вместо двадцати процентов мы поднимемся до восьмидесяти или девяноста процентов образованности.
Пройдитесь по переполненным народом улицам города и приглядитесь – как много болезненных, низкорослых и дурно воспитанных людей; обратите внимание на витрины магазинов, на рекламу, на газетные заголовки: все они рассчитаны на недоразвитых, невежественных, необразованных людей; представьте себе, что вы могли бы увидеть вместо этой улицы и этой толпы.
Богатство и энергия могли бы быть брошены на создание школ и организацию физического и духовного воспитания всех этих людей, но они были растрачены на взрывы снарядов, на разрушение дела рук человеческих; творческие силы рассеялись в бесплодных спорах; наука была задавлена и употреблена во зло; и воля не получила достойного применения. И никто среди этой толпы, ни один мужчина, зачавший ребенка, ни одна женщина, родившая его, даже и помыслить не может, что их дитя не окажется очередным плодом обманутых надежд.
Приходилось ли вам осматривать аэроплан или подводную лодку и задумываться над тем, что для создания этого удивительного совершенства потребовалась тысяча замечательных приспособлений и выдумок? А глядя на уличного бродягу на углу, вы никогда не задумывались о десяти тысячах упущенных возможностей, которые могли бы спасти его от того, чем он стал?
Если продолжать цепь этих рассуждений, то совершенно очевидно, что мир с обширной сетью отличных шоссейных дорог, с регулярными рейсами новых, усовершенствованных поездов на железных дорогах, с дальними безопасными полетами аэропланов, с богатыми красивыми городами, с деревнями зелеными, как парки, в которых стоят очаровательные дома, – это всего лишь внешняя оболочка, рамка, обрамляющая жизнь хорошо воспитанных, образованных, во всех отношениях зрелых людей. Для них открыт весь мир, они могут взбираться на горы, скитаться в пустынях, изумляться тропикам, отдыхать в чудесных уголках земли. Они будут здоровы и счастливы, как могут быть счастливы только здоровые люди. Ибо всем известно, что ужасные болезни и недуги, которые ослабляют нас и превращают в калек, многие инфекции и бесчисленные результаты неправильного и плохого питания могут быть совершенно побеждены и навсегда изгнаны из жизни вместе с сопутствующими им бедами, ценой одного общего усилия, общего сотрудничества людей, которое займет место споров. Самые значительные материальные плоды мирного договора ничего не стоят. Главным плодом его будет здоровье и энергия человечества.
И счастье! Подумайте только, настанет утро, когда человек проснется не ради того, чтобы прочитать в газете о великих пререканиях, о голоде и беспорядках в половине стран мира, о сексуальных преступлениях и совершенных от жадности подлостях, в которых оказываются повинны взрослые с недоразвитыми мозгами порочных детей, о страшных заговорах и кознях против нашей дышащей на ладан безопасности, о мрачной необходимости быть «наготове». Подумайте, настанет утро, когда в газетах будут одни только хорошие новости об удивительных открытиях и прекрасных свершениях. Подумайте, каков будет обычный день обычного гражданина в мире, над которым больше не висит бремя долга, который постоянно развивается и в котором не бывает кризисов; в мире, где совершенно естественно выйти из красивого дома на чистую, прекрасную улицу и вместо престарелых детей, измученных затаенными обидами, завистью и низменными тревогами, встретить там счастливых и интересных людей; в мире, где каждый занимается благородным делом, помогающим двигать мир вперед, к еще более прекрасной и великой жизни.
Вы скажете, что мир может процветать и люди – быть здоровыми и свободными, и все-таки на земле останутся зависть, и злоба, и горечь несогласий, но это не более верно, чем то, что зубная боль все равно останется. Заботливо взращенный и просвещенный ум так же, как и тело, может быть излечен, очищен, облагорожен и освобожден от этих унизительных и подавляющих чувств, которые сегодня отравляют многие души. Физическое и моральное страдание – вовсе не обязательный элемент человеческой жизни. Разумеется, при условии, что высвободится достаточно человеческой энергии, чтобы каждый мог рассчитывать на достаточную заботу и поддержку со стороны своих ближних. Представьте себе, каким будет интерес к жизни в таком мире. Подумайте, какова должна быть сила мысли в мире, где с каждым днем исследовательский труд целой армии умов превращает непроницаемые и запутанные загадки вчерашнего дня в ясные и четкие знания. Подумайте о личном и общенациональном складе характеров, о патриотических и расовых настроениях, ищущих и находящих свое выражение не в отвратительной взаимной вражде и животной жажде разрушения, а в четких линиях архитектуры городов, в окультуренной и целенаправленной красоте загородного пейзажа, в сотне форм искусства, в одежде и обычаях. Подумайте о свободе и полноте фантазии, о гармоничных различиях стран такого мира!
Это не пустое пророчество, это не пустая мечта. Такой мир мог бы стать нашим миром сегодня же, если бы только люди наконец поняли, что этого можно добиться. А добиться этого можно, этот прекрасный мир здесь – нужно лишь протянуть руку и взять его. Я пишу это с таким же глубочайшим убеждением, как писал в 1900 году, что люди могут летать. Но удастся ли нам прекратить эту дурацкую борьбу во всем мире, эту нравственную и умственную ребячливость агрессий во имя патриотизма, это непрекращающееся кровопролитие и нищету, и начать строить мир зрелый и разумный через десять, двадцать, сто лет, или, быть может, вовсе не удастся – этого я сказать не могу. Вашингтон явил мне людские надежды, перед которыми было не устоять, но увидел я и глупость, косность и предрассудки, которые, казалось, невозможно преодолеть; целых шесть недель я прожил в сложнейшем лабиринте пышных фраз, низких целей, вдохновения, нелогичности, забывчивости, вспышек величия и вспышек тупости. Я не беру на себя смелости сбалансировать все это и подвести итог, я просто не сумею это сделать. И потому все эти шесть недель я лишь поминутно переходил от надежды к отчаянию.
Но одно я знаю твердо: я так верю в этот Великий мир без войн, который находится совсем рядом с нами и готов пробудиться к жизни, как только к нему устремится наша воля, что я вынужден бродить по нынешнему миру беспорядка и тьмы, как изгнанник, и делать все, что только в моих слабых силах, ради мира моей мечты, то с надеждой, то с горечью, до последнего дня моей жизни.
[1] Перевод К. Чуковского.
[2] Перевод И. Виккер и В. В. Пастоева.
[3] Перевод Е. Бондаренко, В. Горбатько.
[4] Перевод Д. Соловьева.
[5] Перевод С. Р. Майзельс.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!