Друзьям при посылке «Песни радости» – из Шиллера

Вот арфа ее в обычайном углу,

Гвоздики и розы стоят у окна,

Полуденный луч задремал на полу:

Условное время! Но где же она?

О, кто мне поможет шалунью сыскать,

Где, где приютилась Сильфида моя?

Волшебную близость, как бы благодать,

Разлитую в воздухе, чувствую я.

Гвоздики недаром лукаво глядят,

Недаром, о розы, на ваших листах

Жарчее румянец, свежей аромат:

Я понял, кто скрылся, зарылся в цветах!

Не арфы ль твоей мне послышался звон?

В струнах ли мечтаешь укрыться златых?

Металл содрогнулся, тобой оживлен,

И сладостный трепет еще не затих.

Как пляшут пылинки в полдневных лучах,

Как искры живые в родимом огне!

Видал я сей пламень в знакомых очах,

Его упоенье известно и мне.

Влетел мотылек, и с цветка на другой,

Притворно‑беспечный, он начал порхать.

О, полно кружиться, мой гость дорогой!

Могу ли, воздушный, тебя не узнать?

<1828>

Весенняя гроза

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом.

Гремят раскаты молодые,

Вот дождик брызнул, пыль летит,

Повисли перлы дождевые,

И солнце нити золотит.

С горы бежит поток проворный,

В лесу не молкнет птичий гам,

И гам лесной, и шум нагорный –

Все вторит весело громам.

Ты скажешь: ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла,

Громокипящий кубок с неба,

Смеясь, на землю пролила.

<1828>, <1854>

К N. N.

Ты любишь, ты притворствовать умеешь, –

Когда в толпе, украдкой от людей,

Моя нога касается твоей?

Ты мне ответ даешь – и не краснеешь!

Все тот же вид рассеянный, бездушный,

Движенье персей, взор, улыбка та ж…

Меж тем твой муж, сей ненавистный страж,

Любуется твоей красой послушной.

Благодаря и людям и судьбе,

Ты тайным радостям узнала цену,

Узнала свет: он ставит нам в измену

Все радости… Измена льстит тебе.

Стыдливости румянец невозвратный,

Он улетел с твоих младых ланит –

Так с юных роз Авроры луч бежит

С их чистою душою ароматной.

Но так и быть! в палящий летний зной

Лестней для чувств, приманчивей для взгляда

Смотреть в тени, как в кисти винограда

Сверкает кровь сквозь зелени густой.

<1829>

Летний вечер

Уж солнца раскаленный шар

С главы своей земля скатила,

И мирный вечера пожар

Волна морская поглотила.

Уж звезды светлые взошли

И тяготеющий над нами

Небесный свод приподняли

Своими влажными главами.

Река воздушная полней

Течет меж небом и землею,

Грудь дышит легче и вольней,

Освобожденная от зною.

И сладкий трепет, как струя,

По жилам пробежал природы,

Как бы горячих ног ея

Коснулись ключевые воды.

<1829>

* * *

Еще шумел веселый день,

Толпами улица блистала,

И облаков вечерних тень

По светлым кровлям пролетала.

И доносилися порой

Все звуки жизни благодатной –

И все в один сливалось строй,

Стозвучный, шумный и невнятный.

Весенней негой утомлен,

Я впал в невольное забвенье;

Не знаю, долог ли был сон,

Но странно было пробужденье…

Затих повсюду шум и гам,

И воцарилося молчанье –

Ходили тени по стенам

И полусонное мерцанье…

Украдкою в мое окно

Глядело бледное светило,

И мне казалось, что оно

Мою дремоту сторожило.

И мне казалось, что меня

Какой‑то миротворный гений

Из пышно‑золотого дня

Увлек, незримый, в царство теней.

<1829>, 1851

Утро в горах

Лазурь небесная смеется,

Ночной омытая грозой,

И между гор росисто вьется

Долина светлой полосой.

Лишь высших гор до половины

Туманы покрывают скат,

Как бы воздушные руины

Волшебством созданных палат.

<1829>

Зальцбург(?)

Снежные горы

Уже полдневная пора

Палит отвесными лучами, –

И задымилася гора

С своими черными лесами.

Внизу, как зеркало стальное,

Синеют озера струи,

И с камней, блещущих на зное,

В родную глубь спешат ручьи.

И между тем как полусонный

Наш дольний мир, лишенный сил,

Проникнут негой благовонной,

Во мгле полуденной почил, –

Горе́, как божества родные,

Над издыхающей землей

Играют выси ледяные

С лазурью неба огневой.

<1829>

Зальцбург

Полдень

Лениво дышит полдень мглистый,

Лениво катится река,

И в тверди пламенной и чистой

Лениво тают облака.

И всю природу, как туман,

Дремота жаркая объемлет –

И Сам теперь великий Пан

В пещере нимф покойно дремлет.

<1829>

Могила Наполеона

Душой весны природа ожила,

И блещет все в торжественном покое:

Лазурь небес, и море голубое,

И дивная гробница, и скала!

Древа кругом покрылись новым цветом,

И тени их, средь общей тишины,

Чуть зыблются дыханием волны

На мраморе, весною разогретом…

Давно ль умолк Перун его побед,

И гул от них стоит доселе в мире…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ум людей великой тенью полн,

А тень его, одна, на бреге диком,

Чужда всему, внимает шуму волн

И тешится морских пернатых криком.

<1829>, <1854>

* * *

<Из Мандзони>

Высокого предчувствия

Порывы и томленье,

Души, господства жаждущей,

Кипящее стремленье

И замыслов событие

Несбыточных, как сон, –

Все испытал он! – счастие,

Победу, заточенье,

И все судьбы пристрастие,

И все ожесточенье! –

Два раза брошен был во прах

И два раза на трон!..

Явился: два столетия

В борении жестоком,

Его узрев, смирились вдруг,

Как пред всесильным роком.

Он повелел умолкнуть им

И сел меж них судьей!

Исчез – и в ссылке довершил

Свой век неимоверный –

Предмет безмерной зависти

И жалости безмерной,

Предмет вражды неистовой,

Преданности слепой!..

Как над главою тонущих

Растет громадой пенной

Сперва игравший ими вал –

И берег вожделенный

Вотще очам трепещущим

Казавший свысока, –

Так память над душой его,

Скопившись, тяготела!..

Как часто высказать себя

Душа сия хотела,

И, обомлев, на лист начатый

Вдруг падала рука!

Как часто пред кончиной дня –

Дня безотрадной муки, –

Потупив молнии очей,

Крестом сложивши руки,

Стоял он – и минувшее

Овладевало им!..

Он зрел в уме: подвижные

Шатры, равнины боев,

Рядов пехоты длинный блеск,

Потоки конных строев –

Железный мир и дышащий

Велением одним!..

О, под толиким бременем

В нем сердце истомилось

И дух упал… Но сильная

К нему рука спустилась –

И к небу, милосердая,

Его приподняла!..

<1829>

Видение

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах,

Беспамятство, как Атлас, давит сушу;

Лишь Музы девственную душу

В пророческих тревожат Боги снах!

<1829>

Олегов щит

1

«Аллах! пролей на нас твой свет!

Краса и сила правоверных!

Гроза гяуров лицемерных!

Пророк твой – Магомет!..»

2

«О наша крепость и оплот!

Великий Бог! веди нас ныне,

Как некогда ты вел в пустыне

Свой избранный народ!..»

Глухая полночь! Все молчит!

Вдруг… из‑за туч луна блеснула –

И над воротами Стамбула

Олегов озарила щит.

1828?, <1829>

Императору Николаю I

<С немецкого>

О Николай, народов победитель,

Ты имя оправдал свое! Ты победил!

Ты, Господом воздвигнутый воитель,

Неистовство врагов его смирил…

Настал конец жестоких испытаний,

Настал конец неизреченных мук.

Ликуйте, христиане!

Ваш Бог, Бог милости и браней,

Исторг кровавый скиптр из нечестивых рук.

Тебе, тебе, послу его велений –

Кому сам Бог вручил свой страшный меч, –

Известь народ его из смертной тени

И вековую цепь навек рассечь.

Над избранной, о царь, твоей главою

Как солнце просияла благодать!

Бледнея пред тобою,

Луна покрылась тьмою –

Владычеству Корана не восстать…

Твой гневный глас послыша в отдаленье,

Содроглися Османовы врата:

Твоей руки одно лишь мановенье –

И в прах падут к подножию Креста.

Сверши свой труд, сверши людей спасенье.

Реки: «Да будет свет» – и будет свет!

Довольно крови, слез пролитых,

Довольно жен, детей избитых,

Довольно над Христом ругался Магомет!..

Твоя душа мирской не жаждет славы,

Не на земное устремлен твой взор.

Но Тот, о царь, кем держатся державы,

Врагам твоим изрек их приговор…

Он Сам от них лицо свое отводит,

Их злую власть давно подмыла кровь,

Над их главою ангел смерти бродит,

Стамбул исходит –

Константинополь воскресает вновь…

Октябрь 1829

Последний катаклизм

Когда пробьет последний час природы,

Состав частей разрушится земных:

Все зримое опять покроют воды,

И Божий лик изобразится в них!

<Не позднее 1829>

Бессонница

Часов однообразный бой,

Томительная ночи повесть!

Язык для всех равно чужой

И внятный каждому, как совесть!

Кто без тоски внимал из нас,

Среди всемирного молчанья,

Глухие времени стенанья,

Пророчески‑прощальный глас?

Нам мнится: мир осиротелый

Неотразимый Рок настиг –

И мы, в борьбе, природой целой

Покинуты на нас самих;

И наша жизнь стоит пред нами,

Как призрак, на краю земли,

И с нашим веком и друзьями

Бледнеет в сумрачной дали;

И новое, младое племя

Меж тем на солнце расцвело,

А нас, друзья, и наше время

Давно забвеньем занесло!

Лишь изредка, обряд печальный

Свершая в полуночный час,

Металла голос погребальный

Порой оплакивает нас!

<1829>

Байрон

(Отрывок)

<из Цедлица>

1

Войди со мной – пуста сия обитель,

Сего жилища одичали боги,

Давно остыл алтарь их – и без смены

На страже здесь молчанье. На пороге

Не встретит нас с приветствием служитель,

На голос наш откликнутся лишь стены.

Зачем, о сын Камены

Любимейший, – ты, наделенный даром

Неугасимо‑пламенного слова,

Зачем бежал ты собственного крова,

Зачем ты изменил отцовским ларам?

Ах, и куда, безвременно почивший,

Умчал тебя сей вихрь, тебя носивший!..

2

Так некогда здесь был жилец могучий,

Здесь песнями дышал он – и дыханье

Не ветерка в черемухе душистой

Казалося игривое журчанье, –

Нет, песнь его грозней гремящей тучи,

Как божий гнев, то мрачный, то огнистый,

Неслась по тверди мглистой, –

Вдруг над зеленой нивой или садом

Невыцветшим заклепы расторгала

И мрак, и лед, и пламень извергала,

Огнем палила, бороздила градом, –

Местами лишь, где туча разрывалась,

Лазурь небес прелестно улыбалась!

3

Духов, гласят, неистовое пенье

Внимающих безумьем поражало, –

Так и его, как неземная сила,

Все пропасти душевные взрывало,

На самом дне будило преступленье,

Дыханье замирало, сердце ныло,

И нечто грудь теснило,

Как бы кругом воздушный слой, редея,

Земную кровь сосал из нашей жилы,

И нам, в борьбе, недоставало силы

Стряхнуть с себя господство чародея,

Пока он сам, как бы для посмеянья,

Своим жезлом не рушил обаянья!

4

И мудрено ль, что память о высоком

Невольной грустью душу осенила!..

Не лебедем ты создан был судьбою,

Купающим в волне румяной крыла,

Когда закат пылает над потоком

И он плывет, любуясь сам собою,

Между двойной зарею, –

Ты был орел – и со скалы родимой,

Где свил гнездо – и в нем, как в колыбели,

Тебя качали бури и метели,

Во глубь небес нырял, неутомимый,

Над морем и землей парил высоко,

Но трупов лишь твое искало око!..

5

Злосчастный дух! Как в зареве пожара

Твое кроваво‑тусклое зерцало,

Блестящее в роскошном, свежем цвете,

И мир и жизнь так дико отражало!..

С печатью на челе святого дара

И скиптром власти в неземном совете

Любил ты в мутном свете

Земную жизнь виденьями тревожить!..

В тебе самом, как бы в иносказанье,

Для нас воскресло грозное преданье, –

Но распознать наш взор тебя не может –

Титан ли ты, чье сердце снедью врана,

Иль сам ты вран, терзающий титана!..

6

Своих отцов покинул он обитель,

Где тени их скитаются безмолвны,

Где милые осталися залоги, –

И как весь день метет крылами волны

Морская птица, скал пустынных житель, –

Так и ему по жизненной дороге

Пройти судили боги,

Нигде не встретив мирной, светлой кущи! –

И тщетно он, в борьбе с людьми, с собою,

Рвался схватить земное счастье с бою.

Над ним был Рок, враждебный, всемогущий!

Всходил за ним на снежные вершины,

Спускался в дол, переплывал пучины!..

7

То мчится бард, беглец родного края,

На встречу солнца, по стихии бурной,

Где Лиссабон, на жарком небе рдея,

Златым венцом объял залив лазурный, –

Там, где земля горит, благоухая,

И где плоды, на пыльных ветвях зрея,

Душистей и свежее, –

Тебя потом он огласил приветом,

Страна любви, геройства, приключений,

Где и поднесь их сладкопевный гений

Как бы волшебным обвевает светом

Узорчатой Альгамбры колоннады

Иль рощи благовонные Гренады!

8

То совершитель тризны благочестной,

Теней погибших окруженный роем,

Равнину ту обходит он с тоскою,

Где жребий мира выпал славным боем,

Где был судим сей страшный суд железный!..

Сия земля, клейменная судьбою,

Под чуткою стопою

Дрожит еще невольно и поныне,

Как тундра крови, – здесь, в мученьях страшных,

Притоптаны ряды сердец отважных,

И слоем лег их пепел по равнине, –

Враждебные, они затихли вместе,

Те с жаждою, те в упоенье мести!..

9

Но дале бард – и видит пред собою

Гроздоносящий вечно‑юный Рейн, –

И там и сям, на выси виноградной

Мелькает замок, и поднесь обвеян

Волшебной былью, мглисто‑золотою!..

И вот, вдали, сияющий и хладный,

Возник титан громадный – Швейцария!..

Там мир как за оградой;

Звучит рожок, поют вольней потоки,

В горах, как в чаше, озера глубоки,

Свет на холмах, в долинах тень с прохладой

И надо всем вершины ледяные,

То бледные, то огненно‑живые!..

10

Потом с высот, где, разлучаясь, воды

В широкие, полдневные равнины,

Как бы на пир, стремят свое теченье,

Отколь не раз, как льдистые лавины,

Полночные срывалися народы, –

В Италию, родимое владенье,

Он сводит вдохновенье –

Небесный дух сей край чудес обходит,

Высокий лавр и темный мирт колышет,

Под сводами чертогов светлых дышит,

С цветущих персей запах роз уводит

И шевелит прозрачной пеленою

Над дремлющей в руинах стариною!..

11

Но на Восток цветущий и пустынный

Влекло певца всесильное пристрастье,

В любимый край его воображенья!..

Сей мир насильства, лени, сладострастья

Он зрел еще перед его кончиной –

Где обнялись в роскошном запустенье

И жизнь и разрушенье

И дружески цвели в вечернем свете

Вершины гор, где жил разбой веселый,

Там, за скалой, пирата парус белый,

Здесь рог луны, горящий на мечети,

И чистые остатки Парфенона

На девственном румянце небосклона.

12

Но ты расторг союз сего творенья,

Дух вольности, бессмертная стихия!

И бой вспылал Отчаяния с Силой!..

Кровь полилась, как воды ключевые,

В ночи земля пила их без зазренья,

Лишь зарево, как светоч над могилой,

Горе́ над ней светило, –

И скоро ли – то провиденье знает –

Взойдет заря и бурный мрак развеет!..

Но юный день с любовью да светлеет

На месте том, где дух певца витает,

Где в сумраке болезненной надежды

Сомкнула смерть его земные вежды!..

13

Певец угас пред жертвенником брани!..

Но песнь его нигде не умолкала, –

Хоть из груди, истерзанной страстями,

Она нередко кровью вытекала,

Волшебный жезл не выпадал из длани,

Но двигал он лишь адскими властями!..

В распре с небесами

Высокая Божественность мученья

Была ему загадкою враждебной –

И, упиваясь чашею врачебной,

Отравы жаждал он, не исцеленья, –

Вперенные в подземный ужас очи

Он отвращал от звездной славы Ночи!..

14

Таков он был, могучий, величавый,

Восторженный хулитель Мирозданья!..

Но зависти ль удел его достоин?..

Родительским добром существованья

Он приобрел даруемое славой!

Но был ли он, сим демоном присвоен,

Иль счастлив, иль спокоен?

Сиянье звезд, Денницы луч веселый

Души его, где вихри бушевали,

Лишь изредка угрюмость провевали.

Он стихнул днесь, вулкан перегорелый

И позднее бессмертия светило

С ночных небес глядит в него уныло!..

<1829>

Вопросы

(Из Гейне)

Над морем, диким полуночным морем

Муж‑юноша стоит –

В груди тоска, в уме сомненья –

И, сумрачный, он вопрошает волны:

«О, разрешите мне загадку жизни,

Мучительно‑старинную загадку,

Над коей сотни, тысячи голов –

В египетских, халдейских шапках,

Гиероглифами ушитых,

В чалмах, и митрах, и скуфьях,

И с париками и обритых –

Тьмы бедных человеческих голов

Кружилися, и сохли, и потели, –

Скажите мне, что значит человек?

Откуда он, куда идет,

И кто живет над звездным сводом?»

По‑прежнему шумят и ропщут волны,

И дует ветр, и гонит тучи,

И звезды светят холодно и ясно –

Глупец стоит – и ждет ответа!

<Между 1827 и 1830>

* * *

За нашим веком мы идем,

Как шла Креуза за Энеем:

Пройдем немного – ослабеем,

Убавим шагу – отстаем.

Между 1827 и 1830

Приветствие духа

(Из Гёте)

На старой башне, у реки,

Дух рыцаря стоит

И, лишь завидит челноки,

Приветом их дарит:

«Кипела кровь, и в сей груди,

Кулак был из свинца,

И богатырский мозг в кости,

И кубок до конца!

Пробушевал полжизни я,

Другую проволок:

А ты плыви, плыви, ладья,

Куда несет поток!»

<Между 1827 и 1829>

* * *

(Из Гётева «Западно‑восточного дивана»)

Запад, Норд и Юг в крушенье,

Троны, царства в разрушенье, –

На Восток укройся дальный

Воздух пить патриархальный!..

В играх, песнях, пированье

Обнови существованье!..

Там проникну, в сокровенных,

До истоков потаенных

Первородных поколений,

Гласу Божиих велений

Непосредственно внимавших

И ума не надрывавших,

Память праотцев святивших,

Иноземию претивших,

Где во всем хранилась мера,

Мысль – тесна, пространна вера,

Слово – в силе и почтенье,

Как живое откровенье!..

То у пастырей под кущей,

То в оазисе цветущей

С караваном отдохну я,

Ароматами торгуя:

Из пустыни в поселенья

Исслежу все направленья.

Песни Гафица святые

Усладят стези крутые:

Их вожатый голосистый,

Распевая в тверди чистой,

В позднем небе звезды будит

И шаги верблюдов нудит.

То упьюся в банях ленью,

Верен Гафица ученью:

Дева‑друг фату бросает,

Амвру с кудрей отрясает, –

И поэта сладкопевность

В девах райских будит ревность!..

И сие высокомерье

Не вменяйте в суеверье;

Знайте: все слова поэта

Легким роем, жадным света,

У дверей стучатся Рая,

Дар бессмертья вымоляя!

Между 1827 и 1830

Из Wilhelm Meister

(Гёте)

I

Кто с хлебом слез своих не ел,

Кто в жизни целыми ночами

На ложе, плача, не сидел,

Тот незнаком с небесными властями.

Они нас в бытие манят –

Заводят слабость в преступленья

И после муками казнят:

Нет на Земли проступка без отмщенья!

II

Кто хочет миру чуждым быть,

Тот скоро будет чужд, –

Ах, людям есть кого любить,

Что им до наших нужд!

Так! что вам до меня?

Что вам беда моя?

Она лишь про меня, –

С ней не расстанусь я!

Как крадется к милой любовник тайком:

«Откликнись, друг милый, одна ль?»

Так бродит ночию и днем

Кругом меня тоска,

Кругом меня печаль!..

Ах, разве лишь в гробу

От них укрыться мне –

В гробу, в земле сырой –

Там бросят и оне!

Между 1827 и 1830

Певец

(Из Гёте)

«Что там за звуки пред крыльцом,

За гласы пред вратами?..

В высоком тереме моем

Раздайся песнь пред нами!..»

Король сказал, и паж бежит,

Вернулся паж, король гласит:

«Скорей впустите старца!..»

«Хвала вам, витязи, и честь,

Вам, дамы, обожанья!..

Как звезды в небе перечесть!

Кто знает их названья!..

Хоть взор манит сей рай чудес,

Закройся взор – не время здесь

Вас праздно тешить, очи!»

Седой певец глаза смежил

И в струны грянул живо –

У смелых взор смелей горит,

У жен – поник стыдливо.

Пленился царь его игрой

И шлет за цепью золотой –

Почтить певца седого!..

«Златой мне цепи не давай,

Награды сей не стою,

Ее ты рыцарям отдай,

Бесстрашным среди бою;

Отдай ее своим дьякам,

Прибавь к их прочим тяготам

Сие златое бремя!..

На божьей воле я пою,

Как птичка в поднебесье,

Не чая мзды за песнь свою –

Мне песнь сама возмездье!..

Просил бы милости одной,

Вели мне кубок золотой

Вином наполнить светлым!»

Он кубок взял и осушил

И слово молвил с жаром:

«Тот дом Сам Бог благословил,

Где это – скудным даром!..

Свою вам милость Он пошли

И вас утешь на сей земли,

Как я утешен вами!..»

<1830>

* * *

(Из Гейне)

Закралась в сердце грусть – и смутно

Я вспомянул о старине:

Тогда все было так уютно

И люди жили как во сне.

А нынче мир весь как распался:

Все кверху дном, все сбились с ног,

Господь‑бог на небе скончался

И в аде Сатана издох.

Живут как нехотя на свете,

Везде брюзга, везде раскол, –

Не будь крохи любви в предмете,

Давно б из мира вон ушел.

Между 1826 и 1830

Кораблекрушение

(Из Гейне)

Надежда и любовь – все, все погибло!..

И сам я, бледный, обнаженный труп,

Изверженный сердитым морем,

Лежу на берегу,

На диком, голом берегу!..

Передо мной – пустыня водяная,

За мной лежат и горе и беда,

А надо мной бредут лениво тучи,

Уродливые дщери неба!

Они в туманные сосуды

Морскую черпают волну,

И с ношей вдаль, усталые, влекутся,

И снова выливают в море!..

Нерадостный и бесконечный труд!

И суетный, как жизнь моя!..

Волна шумит, морская птица стонет!

Минувшее повеяло мне в душу –

Былые сны, потухшие виденья

Мучительно‑отрадные встают!

Живет на севере жена!

Прелестный образ, царственно‑прекрасный!

Ее, как пальма, стройный стан

Обхвачен белой сладострастной тканью;

Кудрей роскошных темная волна,

Как ночь богов блаженных, льется

С увенчанной косами головы

И в легких кольцах тихо веет

Вкруг бледного, умильного лица,

И из умильно‑бледного лица

Отверсто‑пламенное око

Как черное сияет солнце!..

О черно‑пламенное солнце,

О, сколько, сколько раз в лучах твоих

Я пил восторга дикий пламень,

И пил, и млел, и трепетал, –

И с кротостью небесно‑голубиной

Твои уста улыбка обвевала,

И гордо‑милые уста

Дышали тихими, как лунный свет, речами

И сладкими, как запах роз…

И Дух во мне, оживши, воскрылялся

И к Солнцу, как орел, парил!..

Молчите, птицы, не шумите, волны,

Все, все погибло – счастье и надежда,

Надежда и любовь!.. Я здесь один, –

На дикий брег заброшенный грозою,

Лежу простерт – и рдеющим лицом

Сырой песок морской пучины рою!

Между 1827 и 1830

* * *

<Из «Путевых картин» Гейне>

«Прекрасный будет день», – сказал товарищ,

Взглянув на небо из окна повозки. –

Так, день прекрасный будет, – повторило

За ним мое молящееся сердце

И вздрогнуло от грусти и блаженства!..

Прекрасный будет день! Свободы солнце

Живей и жарче будет греть, чем ныне

Аристокрация светил ночных!

И расцветет счастливейшее племя,

Зачатое в объятьях произвольных, –

Не на одре железном принужденья,

Под строгим, под таможенным надзором

Духовных приставов, – и в сих душах

Вольнорожденных вспыхнет смело

Чистейший огнь идей и чувствований –

Для нас, рабов природных, непостижный!

Ах, и для них равно непостижима

Та будет ночь, в которой их отцы

Всю жизнь насквозь томились безотрадно

И бой вели отчаянный, жестокий,

Противу гнусных сов и ларв подземных,

Чудовищных Ерева порождений!..

Злосчастные бойцы, все силы духа,

Всю сердца кровь в бою мы истощили –

И бледных, преждевременно одряхших,

Нас озарит победы поздний день!..

Младого солнца свежее бессмертье

Не оживит сердец изнеможенных,

Ланит потухших снова не зажжет!

Мы скроемся пред ним, как бледный месяц!

Так думал я и вышел из повозки

И с утренней усердною молитвой

Ступил на прах, бессмертьем освященный!..

Как под высоким триумфальным сводом

Громадных облаков всходило солнце,

Победоносно, смело и светло,

Прекрасный день природе возвещая.

Но мне при виде сем так грустно было,

Как месяцу, еще заметной тенью

Бледневшему на небе. – Бедный месяц!

В глухую полночь, одиноко, сиро,

Он совершил свой горемычный путь,

Когда весь мир дремал – и пировали

Одни лишь совы, призраки, разбой;

И днесь пред юным днем, грядущим в славе,

С звучащими веселием лучами

И пурпурной разлитою зарей,

Он прочь бежит… еще одно воззренье

На пышное всемирное светило –

И легким паром с неба улетит.

Не знаю я и не ищу предвидеть,

Что мне готовит Муза! Лавр поэта

Почтит иль нет мой памятник надгробный?

Поэзия Душе моей была

Младенчески‑Божественной игрушкой –

И суд чужой меня тревожил мало.

Но меч, друзья, на гроб мой положите!

Я воин был! я ратник был свободы

И верою и правдой ей служил

Всю жизнь мою в ее священной брани!

Конец 1829 или 1830

* * *

<Из «Федры» Расина>

Едва мы вышли из Трезенских врат,

Он сел на колесницу, окруженный

Своею, как он сам, безмолвной стражей.

Микенскою дорогой ехал он,

Отдав коням в раздумии бразды.

Сии живые, пламенные кони,

Столь гордые в обычном их пылу,

Днесь, с головой поникшей, мрачны, тихи,

Казалося, согласовались с ним.

Вдруг из морских пучин исшедший крик

Смутил кругом воздушное молчанье,

И в ту ж минуту страшный некий голос

Из‑под земли ответствует стенаньем.

В груди у всех оледенела кровь,

И дыбом стала чутких тварей грива.

Но вот, белея над равниной влажной,

Подъялся вал, как снежная гора, –

Возрос, приближился, о брег расшибся

И выкинул чудовищного зверя.

Чело его ополчено рогами,

Хребет покрыт желтистой чешуей.

Ужасный Вол, неистовый Дракон,

В бесчисленных изгибах вышел он.

Брег, зыблясь, стонет от его рыканья;

День, негодуя, светит на него,

Земля подвиглась; вал, его извергший,

Как бы объятый страхом, хлынул вспять.

Все скрылося, ища спасенья в бегстве, –

Лишь Ипполит, героя истый сын,

Лишь Ипполит, боязни недоступный,

Остановил коней, схватил копье

И, меткою направив сталь рукою,

Глубокой язвой зверя поразил.

Взревело чудо, боль копья почуя,

Беснуясь, пало под ноги коням

И, роя землю, из кровавой пасти

Их обдало и смрадом и огнем!

Страх обуял коней – они помчались,

Не слушаясь ни гласа, ни вожжей, –

Напрасно с ними борется возница,

Они летят, багря удила пеной:

Бог некий, говорят, своим трезубцем

Их подстрекал в дымящиеся бедра…

Летят по камням, дебрям… ось трещит

И лопнула… Бесстрашный Ипполит

С изломанной, разбитой колесницы

На землю пал, опутанный вожжами, –

Прости слезам моим!.. сей вид плачевный

Бессмертных слез причиной будет мне!

Я зрел, увы! как сына твоего

Влекли, в крови, им вскормленные кони!

Он кличет их… но их пугает клик –

Бегут, летят с истерзанным возницей.

За ним вослед стремлюся я со стражей, –

Кровь свежая стезю нам указует.

На камнях кровь… на терниях колючих

Клоки волос кровавые повисли…

Наш дикий вопль равнину оглашает!

Но наконец неистовых коней

Смирился пыл… они остановились

Вблизи тех мест, где прадедов твоих

Прах царственный в гробах почиет древних!..

Я прибежал, зову… с усильем тяжким

Он, вежды приподняв, мне подал руку:

«Всевышних власть мой век во цвете губит.

Друг, не оставь Ариции моей!

Когда ж настанет день, что мой Родитель,

Рассеяв мрак ужасной клеветы,

В невинности сыновней убедится,

О, в утешенье сетующей тени,

Да облегчит он узнице своей

Удел ее!.. Да возвратит он ей…»

При сих словах Героя жизнь угасла,

И на руках моих, его державших,

Остался труп, свирепо искаженный,

Как знаменье богов ужасной кары,

Не распознаемый и для отцовских глаз!

<Конец 1820‑х гг.>

Заветный кубок

(Из Гёте)

Был царь, как мало их ныне, –

По смерть он верен был:

От милой, при кончине,

Он кубок получил.

Ценил его высоко

И часто осушал, –

В нем сердце сильно билось,

Лишь кубок в руки брал.

Когда ж сей мир покинуть

Пришел его черед,

Он делит все наследство, –

Но кубка не дает.

И в замок, что над морем,

Друзей своих созвал

И с ними на прощанье,

Там сидя, пировал.

В последний раз упился

Он влагой огневой,

Над бездной наклонился

И в море – кубок свой…

На дно пал кубок морское, –

Он пал, пропал из глаз,

Забилось ретивое,

Царь пил в последний раз!..

<1830>

Ночные мысли

(Из Гёте)

Вы мне жалки, звезды‑горемыки!

Так прекрасны, так светло горите,

Мореходцу светите охотно,

Без возмездья от богов и смертных!

Вы не знаете любви – и ввек не знали!

Неудержно вас уводят Оры

Сквозь ночную беспредельность неба.

О! какой вы путь уже свершили

С той поры, как я в объятьях милой

Вас и полночь сладко забываю!

Конец 1820‑х, <1832>

* * *

<Из «Фауста» Гёте>

I

Звучит, как древле, пред тобою

Светило дня в строю планет

И предначертанной стезею,

Гремя, свершает свой полет!

Ему дивятся Серафимы,

Но кто досель его постиг?

Как в первый день, непостижимы

Дела, Всевышний, рук твоих!

И быстро, с быстротой чудесной,

Кругом вратится шар земной,

Меняя тихий Свет небесный

С глубокой ночи темнотой.

Морская хлябь гремит валами

И роет каменный свой брег,

И бездну вод с ее скалами

Земли уносит быстрый бег!

И беспрерывно бури воют,

И землю с края в край метут,

И зыбь гнетут, и воздух роют,

И цепь таинственную вьют.

Вспылал предтеча‑истребитель,

Сорвавшись с тучи, грянул гром,

Но мы во свете, Вседержитель,

Твой хвалим день и мир поем.

Тебе дивятся Серафимы!

Тебе гремит небес хвала!

Как в первый день, непостижимы,

Господь! руки твоей Дела!

II

«Кто звал меня?» –

«О страшный вид!» –

«Ты сильным и упрямым чаром

Мой круг волшебный грыз недаром –

И днесь…» –

«Твой взор меня мертвит!» –

«Не ты ль молил, как исступленный,

Да узришь лик и глас услышишь мой?

Склонился я на клич упорный твой

И, се предстал! Какой же страх презренный,

Вдруг овладел, титан, твоей душой?..

Та ль эта грудь, чья творческая сила

Мир целый создала, взлелеяла, взрастила

И в упоении отваги неземной,

С неутомимым напряженьем

До нас, духов, возвыситься рвалась?

Ты ль это, Фауст? И твой ли был то глас,

Теснившийся ко мне с отчаянным моленьем?

Ты, Фауст? Сей бедный, беспомощный прах,

Проникнутый насквозь моим вдохновеньем,

Во всех души своей дрожащий глубинах?..» –

«Не удручай сим пламенным презреньем

Главы моей! Не склонишь ты ея!

Так, Фауст Я, дух, как ты! твой равный Я!..» –

«Событий бурю и вал судеб

Вращаю я,

Воздвигаю я,

Вею здесь, вею там, и высок и глубок!

Смерть и Рождение, Воля и Рок,

Волны в боренье,

Стихии во пренье,

Жизнь в измененье –

Вечный, единый поток!..

Так шумит на стану моем ткань роковая,

И богу прядется риза живая!» –

«Каким сродством неодолимым,

Бессмертный Дух! влечешь меня к себе!» –

«Лишь естеством, тобою постижимым,

Подобен ты – не мне!..»

III

Чего вы от меня хотите,

Чего в пыли вы ищете моей,

Святые гласы, там звучите,

Там, где сердца и чище и нежней.

Я слышу весть – но веры нет для ней!

О Вера, Вера, мать чудес родная,

Дерзну ли взор туда поднять,

Откуда весть летит благая!

Ах, но к нему с младенчества привычный,

Сей звук родимый, звук владычный, –

Он к бытию манит меня опять!

Небес, бывало, лобызанье

Срывалось на меня в воскресной тишине,

Святых колоколов я слышал содроганье

В моей душевной глубине,

И сладостью живой была молитва мне!

Порыв души в союзе с небесами

Меня в леса и долы уводил –

И, обливаясь теплыми слезами,

Я новый мир себе творил.

Про игры юности веселой,

Про светлую весну благовестил сей глас –

Ах, и в торжественный сей час

Воспоминанье их мне душу одолело!

Звучите ж, гласы, вторься, гимн святой!

Слеза бежит! Земля, я снова твой!

IV

Зачем губить в унынии пустом

Сего часа благое достоянье?

Смотри, как хижины с их зеленью кругом

Осыпало вечернее сиянье.

День пережит, – и к небесам иным

Светило дня несет животворенье.

О, где крыло, чтоб взвиться вслед за ним,

Прильнуть к его лучам, следить его теченье?

У ног моих лежит прекрасный мир

И, вечно вечереющий, смеется…

Все выси в зареве, во всех долинах мир,

Сребристый ключ в златые реки льется.

Над цепью диких гор, лесистых стран

Полет богоподобный веет,

И уж вдали открылся и светлеет

С заливами своими океан.

Но светлый бог главу в пучины клонит,

И вдруг крыла таинственная мощь

Вновь ожила и вслед за уходящим гонит,

И вновь душа в потоках света тонет.

Передо мною день, за мною нощь.

В ногах равнина вод, и небо над главою.

Прелестный сон!.. и суетный – прости!..

К крылам души, парящим над землею,

Не скоро нам телесные найти.

Но сей порыв, сие и ввыспрь и вдаль стремленье,

Оно природное внушенье,

У всех людей оно в груди…

И оживает в нас порою,

Когда весной, над нашей головою,

Из облаков песнь жавронка звенит,

Когда над крутизной лесистой

Орел, ширяяся, парит,

Поверх озер иль степи чистой

Журавль на родину спешит.

V

Державный Дух! ты дал мне, дал мне все,

О чем молил я! Не вотще ко мне

Склонил в лучах сияющий свой лик!

Дал всю природу во владенье мне

И вразумил ее любить. Ты дал мне

Не гостем праздно‑изумленным быть

На пиршестве у ней, но допустил

Во глубину груди ее проникнуть,

Как в сердце друга! Земнородных строй

Провел передо мной и научил –

В дуброве ль, в воздухе иль в лоне вод –

В них братии познавать и их любить!

Когда ж в бору скрыпит и свищет буря,

Ель‑великан дерев соседних с треском

Крушит в паденье ветви, глухо гул

Встает окрест и, зыблясь, стонет холм,

Ты в мирную ведешь меня пещеру,

И самого меня являешь ты

Очам души моей – и мир ее,

Чудесный мир, разоблачаешь мне!

Подымется ль, всеуслаждая, месяц

В сиянье кротком, и ко мне летят

С утеса гор, с увлаженного бора,

Сребристые веков минувших тени

И строгую утеху созерцанья

Таинственным влияньем умиляют!

<1829 – 1830>

* * *

(Из Шекспира)

I

Любовники, безумцы и поэты

Из одного воображенья слиты!..

Тот зрит бесов, каких и в аде нет

(Безумец то есть); сей, равно безумный,

Любовник страстный видит, очарован,

Елены красоту в цыганке смуглой.

Поэта око, в светлом исступленье,

Круговращаясь, блещет и скользит

На Землю с Неба, на Небо с Земли –

И, лишь создаст воображенье виды

Существ неведомых, поэта жезл

Их претворяет в лица и дает

Теням воздушным местность и названье!..

II

Песня

Заревел голодный лев,

И на месяц волк завыл;

День с трудом преодолев,

Бедный пахарь опочил.

Угли гаснут на костре,

Дико филин прокричал

И больному на одре

Скорый саван провещал.

Все кладбища, сей порой,

Из зияющих гробов,

В сумрак месяца сырой

Высылают мертвецов!..

Конец 1820‑х, <1832>

* * *

Ты зрел его в кругу большого света –

То своенравно‑весел, то угрюм,

Рассеян, дик иль полон тайных дум,

Таков поэт – и ты презрел поэта!

На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,

Он в небесах едва не изнемог, –

Настала ночь – и, светозарный Бог,

Сияет он над усыпленной рощей!

<1830>

* * *

В толпе людей, в нескромном шуме дня

Порой мой взор, движенья, чувства, речи

Твоей не смеют радоваться встрече –

Душа моя! о, не вини меня!..

Смотри, как днем туманисто‑бело

Чуть брезжит в небе месяц светозарный,

Наступит ночь – и в чистое стекло

Вольет елей душистый и янтарный!

<1830>

Лебедь

Пускай орел за облаками

Встречает молнии полет

И неподвижными очами

В себя впивает солнца свет.

Но нет завиднее удела,

О лебедь чистый, твоего –

И чистой, как ты сам, одело

Тебя стихией Божество.

Она, между двойною бездной,

Лелеет твой всезрящий сон –

И полной славой тверди звездной

Ты отовсюду окружен.

Конец 1820‑х или 1838?

* * *

Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами;

Настанет ночь – и звучными волнами

Стихия бьет о берег свой.

То глас ее: он нудит нас и просит…

Уж в пристани волшебный ожил челн;

Прилив растет и быстро нас уносит

В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, –

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

<1830>

Конь морской

О рьяный Конь, о Конь морской,

С бледно‑зеленой гривой,

То смирный, ласково‑ручной,

То бешено‑игривый!

Ты буйным вихрем вскормлен был

В широком божьем поле;

Тебя он прядать научил,

Играть, скакать по воле!

Люблю тебя, когда стремглав,

В своей надменной силе,

Густую гриву растрепав

И весь в пару и мыле,

К брегам направив бурный бег,

С веселым ржаньем мчишься,

Копыта кинешь в звонкий брег

И – в брызги разлетишься!..

Июль – август 1829?, <1836>

* * *

<Из «Эрнани» В. Гюго>

Великий Карл, прости! – Великий, незабвенный,

Не сим бы голосом тревожить эти стены –

И твой бессмертный прах смущать, о исполин,

Жужжанием страстей, живущих миг один!

Сей европейский мир, руки твоей созданье,

Как он велик, сей мир! Какое обладанье!..

С двумя избранными вождями над собой –

И весь багрянородный сонм – под их стопой!..

Все прочие державы, власти и владенья –

Дары наследия, случайности рожденья, –

Но папу, кесаря сам Бог земле дает,

И Промысл через них нас случаем блюдет.

Так соглашает он устройство и свободу!

Вы все, позорищем служащие народу,

Вы, курфюрсты, вы, кардиналы, сейм, синклит, –

Вы все ничто! Господь решит, Господь велит!..

Родись в народе мысль, зачатая веками,

Сперва растет в тени и шевелит сердцами –

Вдруг воплотилася и увлекла народ!..

Князья куют ей цепь и зажимают рот,

Но день ее настал, – и смело, величаво

Она вступила в сейм, явилась средь конклава,

И, с скипетром в руках иль митрой на челе,

Пригнула все главы венчанные к земле…

Так папа с кесарем всесильны – все земное

Лишь ими и чрез них. Как таинство живое

Явило небо их земле, – и целый мир –

Народы и цари – им отдан был на пир!..

Их воля строит мир и зданье замыкает,

Творит и рушит. – Сей решит, тот рассекает.

Сей Истина, тот Сила – в них самих

Верховный их закон, другого нет для них!

Когда из алтаря они исходят оба –

Тот в пурпуре, а сей в одежде белой гроба –

Мир, цепенея, зрит в сиянье торжества

Сию чету, сии две полы божества!..

И быть одним из них, одним! О, посрамленье

Не быть им!.. и в груди питать сие стремленье!

О, как, как сча́стлив был почивший в сем гробу

Герой! Какую бог послал ему судьбу!

Какой удел! и что ж? Его сия могила.

Так вот куда идет – увы! – все то, что было

Законодатель, вождь, правитель и герой,

Гигант, все времена превысивший главой!

Как тот, кто в жизни был Европы всей владыкой,

Чье титло было кесарь, имя Карл Великий,

Из славимых имен славнейшее поднесь,

Велик – велик, как мир, – а все вместилось здесь!

Ищи ж владычества и взвесь пригоршни пыли

Того, кто все имел, чью власть как божью чтили.

Наполни грохотом всю землю, строй, возвысь

Свой столп до облаков, все выше, высь на высь –

Хотя б бессмертных звезд твоя коснулась слава,

Но вот ее предел!.. О царство, о держава,

О, что вы? все равно – не власти ль жажду я?

Мне тайный глас сулит: твоя она – моя –

О, если бы моя! Свершится ль предвещанье? –

Стоять на высоте и замыкать созданье,

На высоте – один – меж небом и землей

И видеть целый мир в уступах под собой:

Сперва цари, потом – на степенях различных –

Старейшины домов удельных и владычных,

Там доги, герцоги, церковные князья,

Там рыцарских чинов священная семья,

Там духовенство, рать, – а там, в дали туманной,

На самом дне – народ, несчетный, неустанный,

Пучина, вал морской, терзающий свой брег,

Стозвучный гул, крик, вопль, порою горький смех,

Таинственная жизнь, бессмертное движенье,

Где, что ни брось во глубь, и все они в броженье –

Зерцало грозное для совести царей,

Жерло, где гибнет трон, всплывает мавзолей!

О, сколько тайн для нас в твоих пределах темных!

О, сколько царств на дне – как остовы огромных

Судов, свободную теснивших глубину,

Но ты дохнул на них – и груз пошел ко дну!

И мой весь этот мир, и я схвачу без страха

Мироправленья жезл! Кто я? Исчадье праха!

1830

* * *

Душа хотела б быть звездой,

Но не тогда, как с неба полуночи

Сии светила, как живые очи,

Глядят на сонный мир земной, –

Но днем, когда, сокрытые как дымом

Палящих солнечных лучей,

Они, как божества, горят светлей

В эфире чистом и незримом.

Июль – август 1829?, <1836>

Двум сестрам

Обеих вас я видел вместе –

И всю тебя узнал я в ней…

Та ж взоров тихость, нежность гласа,

Та ж прелесть утреннего часа,

Что веяла с главы твоей!

И все, как в зеркале волшебном,

Все обозначилося вновь:

Минувших дней печаль и радость,

Твоя утраченная младость,

Моя погибшая любовь!

<1830>

* * *

Как над горячею золой[7]

Дымится свиток и сгорает,

И огнь, сокрытый и глухой,

Слова и строки пожирает,

Так грустно тлится жизнь моя

И с каждым днем уходит дымом;

Так постепенно гасну я

В однообразье нестерпимом!..

О небо, если бы хоть раз

Сей пламень развился по воле,

И, не томясь, не мучась доле,

Я просиял бы – и погас!

<1830>

Странник

Угоден Зевсу бедный странник,

Над ним святой его покров!..

Домашних очагов изгнанник,

Он гостем стал благих богов!..

Сей дивный мир, их рук созданье,

С разнообразием своим,

Лежит развитый перед ним

В утеху, пользу, назиданье…

Чрез веси, грады и поля,

Светлея, стелется дорога, –

Ему отверста вся земля,

Он видит все и славит Бога!..

<1830>

* * *

Здесь, где так вяло свод небесный

На землю тощую глядит, –

Здесь, погрузившись в сон железный,

Усталая природа спит…

Лишь кой‑где бледные березы,

Кустарник мелкий, мох седой,

Как лихорадочные грезы,

Смущают мертвенный покой.

<1830>

По дороге из Мюнхена в Россию

Безумие

Там, где с землею обгорелой

Мы поможем в написании ваших работ!