Основные даты эизни и творчества 8 страница
К концу четвертого дня состояние невиданной легкости исчезло, и в этот момент Рабиндра завершил, как он писал, "пограничный возраст", куда не проникают прямые лучи правды и где тени преследуют друг друга:
Есть великие джунгли, чье имя — Сердце;
Куда ни пойдешь — нет ни краю;
В их глубях потерял я дорогу [28]
На пороге
В тот день Рабиндранат написал свое замечательное стихотворение "Пробуждение потока", про которое можно сказать, что оно символизирует начало зрелого этапа его поэтического пути. Стихи, пишет он, "хлынули и помчались как настоящий водопад". Словно ледяная пещера в Гималаях, сердце его было замкнуто во тьме, но вот лучи солнца пронзили тьму, растопили снег. Обретшая свободу вода рванулась в путь, в неудержимом порыве перепрыгивая через камни. Строки стихотворения словно пляшут в самозабвенном экстазе. В таком же состоянии одержимости от вновь открытой красоты окружающего мира и радости бытия он написал еще ряд стихотворений, объединенных затем под общим названием "Утренние песни".
В них заметен шаг вперед по сравнению с его прежними творениями. Дело не только в здоровом отношении поэта к миру, но и в степени овладения языком и размером. В одном из стихотворений, которое впоследствии стало открывать всю книгу, он упрекает себя за то, что слишком надолго замкнулся в мире больной фантазии, будто червь, грызущий изнутри цветок. В другом стихотворении он оглядывается на свою жизнь: маленьким ребенком он страстно любил природу, был знаком с каждой кокосовой пальмой в семейном саду и часто наблюдал в окно за старым деревом баньяна над купальным прудом. Но потом поэт потерял путь в дебрях своего сердца, природа перестала быть для него источником восхищения. И вот теперь он снова обрел утраченное наследство, расширив горизонты своего мира. Так в одном стихотворении за другим он славит свою новую веру с рвением новообращенного. Что уже само по себе вызывает на размышления: не порождена ли эта радость тем же юношеским эгоцентризмом, как и меланхолия, которую он восславил в "Вечерних песнях". Если один пациент все время жалуется на печень, а другой все время утверждает, что с печенью у него все в порядке, похоже, что их обоих беспокоит печень, и оба нездоровы. Рабиндранату еще предстояло обрести ту уравновешенность духа, которая давала его печалям достоинство трагедии, а его радостям силу озарения.
|
|
|
Тем не менее эти стихи — первые гонцы, предвещающие величественную процессию его творений, проложивших новый путь в бенгальской поэзии. Нельзя сказать, что каждое из стихотворений — это всего лишь новое излияние обретенной радости бытия. Некоторые из них уже поражают читателя глубиной мысли, предугадывая будущие шедевры, неразрывно сливающие чувство, воображение, мысль и музыку.
|
|
|
И юный поэт подумал: уж если заурядные виды и звуки грязной улочки в Калькутте смогли принести ему столько радости, то что же будет, если он отправится в Гималаи? Итак, он решил сопровождать своего брата и его жену в Дарджилинг, откуда открывается замечательный вид на величественную Канченджунгу, вторую по высоте гору после Эвереста.
"Но победа, — писал он об этом путешествии, — осталась за маленьким домиком на Шодор-стрит. Поднявшись в горы и оглядевшись, я сразу заметил, что утратил мое новое зрение. Веда в том, что я решил, будто дар мой зависит от внешних впечатлений… Я бродил среди еловых лесов, сидел возле водопадов и купался в их водах, я подолгу созерцал величие Канченджунги на фоне безоблачного неба, но ни в одном из самых прекрасных мест не мог обрести открывшейся мне раньше истины. Я уже познал ее, но не мог больше ее видеть. Пока я созерцал драгоценность, крышка внезапно захлопнулась, и мне осталось лишь впустую глазеть на закрытую шкатулку". Так где же обреталась красота, которая еще так недавно восхищала его сердце? В чем была ее тайна? Является ли она абсолютным качеством, существующим в каждом предмете, или она заново создается каждый раз, возникая как ощущение в сознании наблюдателя? Поэт решил, что то, что видится им как красота или слышится как музыка, есть всего лишь эхо ритма, бьющегося в сердце вселенной. Эту идею он ярко выразил в стихотворении, которое написал в Дарджилинге и назвал "Эхо". Стихотворение это, как и ряд других, написанных позднее, дразнит своей непонятностью, и критики до сих пор спорят, что же изобразил в нем поэт.
|
|
|
Об этой страсти ученых — искать всему исчерпывающее объяснение — Тагор писал:
"Но разве стихи слагают для того, чтобы что-нибудь объяснить? Чувство, зародившееся в сердце, стремится вырваться наружу, обретая форму стихотворения. Поэтому, когда, прослушав стихотворение, кто-нибудь говорит, что он не понял, — я оказываюсь в замешательстве. Если кто-нибудь нюхает цветок и говорит, что он не понимает, — что ему ответить? Что это всего лишь аромат, что здесь нечего понимать… Трудность просто в том, что у слов есть значение. Поэтому поэту приходится загонять их в ритм и размер, чтобы значение их было как бы подавлено, сдержано, и чувство получило возможность свободно выразиться. Это излияние чувства не есть выражение истины, или научного факта, или полезного поучения… Если, пересекая реку на пароме, вы поймаете рыбу — что же, вам повезло. Но это не значит, что паром — рыбацкая лодка, и вам не следует бранить паромщика за то, что он не занимается рыболовством. А все дело в том, что в сердце моем зародилось стремление, и, не в силах придумать ему другого имени, я назвал то, что стало для меня желанным, — "Эхо".
|
|
|
Два других стихотворения, включенных в эту книгу, также посвящены любимой его мысли, что бытие есть становление, что жизнь вечно движется и обновляется и что смерть — это то, что помогает обновлению. Стихотворения эти названы "Бесконечная жизнь" и "Бесконечная смерть". Жизнь восполняется смертью, и в смерти заключено бессмертие. "Каждый год, прожитый мною, я умирал". В другом стихотворении, возможно самом метафизическом и в некоторых отношениях самом великолепном во всем цикле, он использует образы индийской мифологии, чтобы пояснить созданную современными научными исследованиями картину космического порождения и рассеяния Вселенной. Посреди Великой Пустоты, бесконечной, безвременной и бессветной, сидит Создатель Брахма, закрыв глаза, погруженный в каменное самосозерцательное молчание. Внезапно глаза раскрываются, и он издает предвечный гимн созидания. Пустота наполняется пылающими туманностями и вращающимися огненными шарами. Тогда Сохранитель Кришна трубит в раковину, и порядок создается из хаоса, Земля охлаждается, на ней возникает жизнь и зарождается красота, чтобы наполнить сердца восторгом. Но вселенные устают от вращения по бесконечному кругу Закона и тогда мир, устав от самого себя, взывает к Разрушителю Шиве, чтобы вкусить покой небытия. Шива открывает свой ужасный третий глаз, и тогда солнца, луны и звезды разлетаются на куски и все сущее сгорает на космическом погребальном костре. Снова Великая Пустота воцаряется всюду, и глаза Брахмы закрыты в самосозерцании.
Вернувшись в Калькутту, Рабиндранат взялся помогать брату в деле создания Литературной академии Индии. Джотириндронат стоял у колыбели многих новых начинаний, культурных или промышленных. Главной задачей академии было расширить возможности бенгальского языка, снабдить его средствами выражения современной, в особенности научной мысли. В бенгали, как и в других индийских языках, отсутствовала научная терминология, и братья решили собрать всех выдающихся ученых и языковедов, чтобы установить единую систему технических терминов. Итак, они взялись за работу и основали Сарасват Самадж, в который вошли многие выдающиеся ученые и писатели, в том числе романист Бонкимчондро Чоттопаддхай. Но когда Рабиндранат обратился к знаменитому ученому, просветителю и социальному реформатору пандиту[29] Биддешогору с предложением вступить в академию, тот ответил: "Мой совет — не связываться с нами. Вы ничего не добьетесь со знаменитостями — они никогда не найдут общего языка между собой". Это разумное предостережение, важное как в ту пору, так и по сей день, в скором времени подтвердилось: академия, столь блистательно начавшая свою деятельность, пришла в упадок и прекратила свое существование.
Летом 1883 года обитатели дома на Шодор-стрит перебрались в Карвар на юго-западном побережье Индии, ныне в штате Карнатак, в благоуханный край, славящийся кардамоном и сандаловым деревом. Старший брат Шотендронат получил в Карваре пост окружного судьи. Здесь Рабиндранат проводил счастливые и беззаботные дни. Маленькая гавань, окруженная горами, пляж в форме полумесяца, отгороженный казуаринами, — все очаровывало Рабиндраната. Здесь он написал свою первую значительную драму в стихах "Возмездие природы". Она отражает вечный конфликт между духом и жизнью, между правдой и красотой, между рассудком и любовью.
Герой драмы, отшельник, затворился в пещере, чтобы овладеть своим внутренним "я" и преодолеть все привязанности к миру. Драма начинается замечательным монологом, в котором отшельник, стоя возле своей пещеры, объявляет о своем конечном освобождении, страстно обвиняя жизнь и ее соблазны. "Я ощутил блаженство, подобное тому, какое испытывает Шива, когда он стирает нечистое пятно бытия с вечной пустоты и наслаждается своей непобедимостью". Вспышки молний удовольствий больше не заманят его во мрак печали, он сжег все чувства на погребальном костре самопознания. Теперь он может гордо ходить по земле, презирая людей за их неразумие.
Отшельник приходит в ближний городок и видит маленькую девочку из касты неприкасаемых, которая потеряла родителей. Все избегают ее и прогоняют прочь. Девочка в беспомощном отчаянии цепляется за отшельника — и жалость и любовь, которые он так долго презирал, заново рождаются в его душе. Он страшится снова обрести все человеческие качества и бежит от девочки. Когда же он возвращается, не в силах оставаться без нее, то находит ее мертвой. Смерть подтверждает его слова, что "великое следует искать в малом, бесконечное в границах формы и вечную свободу души — в любви".
В пьесе много действующих лиц, но их вряд ли можно назвать драматическими персонажами. Это прохожие и странники, безымянные и неназванные, представляющие собой повседневную панораму жизни в деревне или на большой дороге. Драмы Тагора полны подобными безымянными действующими лицами, представляющими различные слои общества. Они дают ему широкую возможность вводить собственный комментарий к сюжету или просто напомнить зрителям, что, какие бы страсти ни разыгрывались на сцене, остальной мир существует сам по себе. Эти действующие лица говорят на местном диалекте и, подобно некоторым простонародным персонажам шекспировских пьес, привносят грубоватый юмор, создавая контраст напыщенным речам главных героев. Пьесы Тагора не предназначались для профессиональной сцены. Многие высокоученые критики сурово обвиняли Тагора в том, что он "загромождает" свои драмы всяческими второстепенными персонажами, которым не хватает "плоти". Но Тагор не стал бы Тагором, если бы был Артуром Миллером, или Теренсом Раттиганом,[30] или, скажем, Ибсеном, или Шоу. Каждый талантливый творец является тем, что он есть, и мы должны либо стремиться понять его, либо оставить его в покое, а не настаивать, чтобы он стал таким, как нам хочется.
Эта отвлеченно-философская пьеса в значительной мере была историей духовного опыта автора. Простая девочка из презренной касты неприкасаемых, оборванная и неграмотная, привела этого гордого индийского Парацельса к вратам истинной мудрости.
В "Возмездии природы" представлены два мира: с одной стороны, странники и крестьяне, занятые своими обыденными домашними делами, а с другой — отшельник, полностью погруженный в самодвижущуюся бесконечность своего воображения. Любовь наводит мост через пропасть между этими двумя мирами, отшельник и труженик встречаются, и видимая незначительность сиюминутного и видимая пустота бесконечного одновременно исчезают… "Возмездие природы" может считаться предисловием ко всему моему последующему творчеству. Или, точнее, в пьесе затронута тема, которой посвящены все мои последующие произведения — радость обретения бесконечного в конечном", — писал Тагор.
Проведя лето и сезон дождей в Карваре, компания возвратилась осенью в Калькутту и заняла виллу на Нижней окружной дороге, возле Чауринги. Перед виллой, в которой поселились братья, стояли самодельные хижины бедняков, это был трущобный район из тех, что в Индии называют басти. Из своего окна па втором этаже Рабиндранат мог наблюдать ежедневную драму бытия в перенаселенной колонии бедняков. Мужчины и женщины сновали по своим делам, дети играли… "Для меня это были будто живые картины".
Рабиндранату хотелось "увидеть разумом то, что видят глаза, и увидеть глазом то, что воображает разум". "Если бы я был художником, — писал он, — вооруженным кистью, я бы, без сомнения, попытался вести постоянную запись своих видений в тот период, когда мой разум был так чувствителен. Но у меня были лишь слова и ритмы, да и ими я еще не научился выводить четкие контуры, так что краски расплывались за границы изображения". Тем не менее стихи, которые он написал в то время, напечатанные впоследствии под названием "Картины и песни", остались замечательным свидетельством его настроения в этот период. Он наблюдал, впитывал впечатления и улучшал свое мастерство как неутомимый ремесленник, осваивая новые приемы и совершенствуя технику исполнения.
Оставаясь самым суровым критиком своей поэзии, он позже назовет эти стихотворения "юношескими по чувствам, незрелыми по языку". "Если бы это были листья деревьев, — писал он, — они бы облетели в свой срок, их бы никто не вспомнил. Но, к сожалению, листья книг держатся гораздо дольше".
Одно из лучших стихотворений всей книги, мощное, напряженное, величественное, называется "Любовь Раху". Раху — это персонаж индийской мифологии, небесный дух, влюбленный в Луну. Он постоянно преследует ее и иногда заглатывает, чем и объясняются лунные затмения. Но он не может удержать свою добычу и вынужден каждый раз выпускать ее. Раху — это олицетворение чувственной, страстной, жадной и всепоглощающей стороны любви, которую к тому времени уже познал молодой поэт. Хотя его любовь была чиста и возвышенна, он не мог избежать ее лихорадки и мучений. И это стихотворение — лучшее тому свидетельство. Вот пересказ одного отрывка — ритм и размер его непередаваемы в переводе. Любовь чувственная обращается к любви платонической:
Тебе нет дела до меня. — Мне все равно —
ведь все равно ты пленница моя и ею всегда останешься —
твой дух прикован к моему неразрушимыми узами души.
Агонией, отчаянным стоном, звуком расстроенной струны
я последую за тобою по пятам, в какую бы пору
и куда бы ты ни ушла, —
как призрак из мрака, как вопль отчаяния.
Я сопровождал тебя от начала времен, потому что я —
это твоя тень. Засмеешься ты или заплачешь — ты всегда
ощутишь мою темную душу, поджидающую тебя.
Ночью, когда ты покинута и одинока, ты вздрогнешь,
увидев, что я подкрался совсем близко и заглядываю тебе в
глаза. Куда бы ты ни повернулась — я уже там, моя тень простирается по небу и покрывает землю, мой жалобный
плач и мой жестокий смех отзываются повсюду, ибо я
голод, которому нет насыщения, ибо я жажда, которая неутолима. Я здесь всегда, кинжал в твоей груди,
яд в твоем мозгу, недуг в твоем теле.
Я буду преследовать тебя — я буду ужасом твоих дней
и кошмаром твоих ночей. Как голодающий, исхудавший
до костей, я буду протягивать к тебе руку и молить
тебя; дай, дай, дай! Как терновый шип я буду
колоть тебя день и ночь, как проклятье я буду тяготеть
над тобой, как судьба я буду следовать за тобой —
как ночь следует за днем, как страх следует за надеждой.
Он продолжал писать и прозу, резкие критические статьи по социальным и политическим вопросам и вдумчивые исследования проблем литературы и философии, опубликованные под общим названием "Споры". Это были счастливые дни, беззаботные и не обремененные никакой ответственностью. Рабиндранат проводил их среди самых любимых людей, ежедневно чувствуя, как возрастают его силы. Казалось, что он бездельничает, но он уже пожинал богатый урожай. Ранняя меланхолия, безымянный голод, глодавший его сердце, исчезли, освободив дорогу ясному и здоровому мировоззрению. Он наслаждался миром и жизнью со всей страстью, на которую была способна его натура. Красивый, всегда прекрасно одетый, подвижный, он выступал как молодой бог, и мир расстилался перед ним. Но судьба уже готовила ему западню, и дни безмятежного счастья были сочтены.
Его брат Джотириндронат все глубже втягивался в непродуманные деловые операции. Далекий и отчужденный, Махавши решил, что пришло время впрячь младшего сына в семейную колесницу. Этот недисциплинированный и рассеянный юноша должен наконец стать мужчиной и научиться глядеть в лицо жизненной необходимости. Если сам Махарши с равным рвением служил и богу и миру, то почему же и сын его не может одновременно служить и поэзии и благу своей семьи. Но, прежде чем допустить Рабиндраната к делам, его следовало сначала женить.
В семье сохранился забавный анекдот о первой экспедиции на поиски суженой. Стало известно, что у главы княжества в соседней провинции Орисса есть дочь на выданье, для которой подыскивали в женихи какого-нибудь красивого поэта аристократического происхождения. Два брата, Джотириндронат и Рабиндранат, решили повидать ее. Они получили приглашение во дворец правителя, где их встретили две юные дамы, одна из которых была удивительной красавицей, а другая редкостной дурнушкой. Братья, естественно, вообразили, что красавица и есть невеста, но вскоре их ждало разочарование. Они быстро выяснили, что красавица — жена правителя, мачеха невесты-дурнушки.
После такого комического начинания поиск невесты взяли на себя женщины семьи Тагора. Впрочем, выбор оказался невелик. Махарши, весьма прогрессивный в делах религии, отличался крайним консерватизмом в следовании обычаям. Невеста обязательно должна была принадлежать к касте брахманов, причем брахманов-пирали. Правоверные брахманы, гордые чистотой своей касты, не рискнули связаться с ними брачными узами. Поэтому выбор оказался ограничен несколькими семьями, принадлежавшими к тому же роду "пирали", проживавшими в маленьком провинциальном городке Джессоре. Итак, вторая экспедиция, на этот раз женского состава, включавшая в себя жен Шотендроната и Джотириндроната, в сопровождении служанок отправилась в Джессор, чтобы выбрать подходящую невесту для их любимого деверя. Их выбор пал на десятилетнюю дочь некоего Бенимадхава Райчоудхури, который, как оказалось, работал в одном из поместьев Тагоров.
Семья была бедной и ничем не примечательной, особенно в сравнении с Тагорами. Девочка не отличалась ни красотой, ни образованностью: она прочла всего лишь бенгальский букварь. Тот факт, что две интеллигентные, утонченные дамы из Калькутты выбрали эту деревенскую девчушку в жены любимцу всей семьи, показывает, как кастовое высокомерие и семейная гордость могут мстить за себя.
И вот столь неромантическая женитьба была уготована одному из самых романтических людей своего поколения. Впрочем, принимая во внимание нравы того времени, в этом не было ничего удивительного. Не стоит удивляться и тому, что сам Рабиндранат покорно подчинился сделанному за него выбору. Отважный романтик, пролагатель новых путей в литературе, в жизни был послушным, благовоспитанным сыном. Любое слово отца являлось для него законом — он неколебимо верил, что Махарши всегда прав.
Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 183; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!