О том, как живописец Ёсихидэ радовался, глядя на свой горящий дом 1 страница
Не теперь, а в давние времена жил художник по имени Ёсихидэ. Писал он лики буддийских богов и святых.
Однажды по соседству с ним случился пожар. Из‑за сильного ветра пламя стало подбираться к его жилищу, и Ёсихидэ в страхе выскочил из дома на дорогу. Даже картину, которую писал он по заказу одного человека, забыл прихватить. А жена и дети его не успели в суматохе одеться да так и остались в доме. Не вспомнив о них и заботясь лишь о том, как бы уцелеть самому, Ёсихидэ стал по ту сторону дороги.
Вскоре огонь охватил его дом, а живописец все стоял и глядел на вздымающиеся кверху языки пламени и клубы дыма.
«Несчастье‑то какое!» – вздыхали люди, сбежавшиеся на пожар. Сам же Ёсихидэ не выказывал ни малейшего смятения.
«Что все это значит?» – дивились люди, а он стоял неподалеку и, глядя на свой горящий дом, покачивал головою да изредка усмехался.
– О, удача! Выходит, все годы я писал не так, как нужно,– молвил он. Люди же, пришедшие выразить ему сочувствие, недоумевали:
– Как же он может так стоять? Да это просто неслыханно! Не иначе как злой дух в него вселился.
– При чем тут злой дух? Многие годы трудился я над изображениями бога огня Фудо, но тщетны были мои усилия. Только теперь я понял: именно так должно выглядеть пламя. Вот в чем моя удача. В сем мире избрал я для себя путь живописца, и если сумею написать картину как подобает, будет у меня еще сотня, тысяча новых домов. Эх вы... Нет у вас способности творить, оттого и заботит вас лишь мое сгоревшее имущество.
|
|
|
Так сказал он с презрительной усмешкой и пошел прочь.
Впоследствии Ёсихидэ написал картину, изобразив на ней объятого пламенем бога Фудо, и картина эта по сей день восхищает людей.
О том, как богиня Каннон обернулась змеей*
Не теперь, а в давние времена жил сокольник. Однажды от него улетел сокол. Он принялся ловить птицу и незаметно очутился далеко от дома, возле горной расселины. На краю ее стояло высокое дерево, в кроне которого свили гнездо соколы. Обрадовался сокольник удачной находке и вернулся домой, а спустя некоторое время, рассудив, что птенцы подросли и пора забирать их из гнезда, снова отправился к тому дереву.
На сей раз забрел он в такую глушь, что и не описать. Там было ущелье, до того глубокое, что, если смотреть сверху, не было видно дна, и в ущелье том рос небывалой высоты вяз. Ветви его достигали до самого края ущелья, и на одной из них было соколиное гнездо, над которым кругами вился сокол. Взглянув на прекрасную птицу, сокольник подумал: «Видно, и птенцы будут ему подстать» – и, позабыв обо всем на свете, полез на дерево. Однако не успел он добраться до гнезда, как сук у него под ногами обломился, и бедняга полетел вниз. К счастью, ему удалось зацепиться за дерево, росшее на склоне. Ухватился он за ветку, а сам ни жив ни мертв от страха и не знает, что ему делать дальше. Посмотрит вниз – под ним бездонная пропасть. Посмотрит вверх – крутые склоны уходят ввысь чуть ли не до самого неба. И как отсюда выбраться – неизвестно.
|
|
|
Помощники сокольника, бывшие с ним, видели, как он упал в пропасть, и подумали, что его уже нет в живых. И все же на всякий случай решили проверить, как обстоит дело. Подобрались они к краю пропасти и, встав на цыпочки, попытались заглянуть вниз, но разве разглядишь что‑нибудь сквозь густую листву деревьев, растущих на дне ущелья? У них только голова закружилась, да еще сильнее стало их горе. Помочь несчастному было невозможно, оставаться в горах тоже не имело смысла, поэтому они воротились домой.
Узнав от них о случившемся, жена и детишки сокольника принялись плакать и горевать. И, хотя никакой надежды увидеть его живым не было, они решили отправиться к тому месту.
– Да мы и дороги туда не помним, – отговаривали их помощники сокольника. – Но даже если вам и удалось бы добраться до того места, толку от этого все равно не будет. Уж как мы старались заглянуть в эту бездонную пропасть, все глаза проглядели, а хозяина так и не увидели.
|
|
|
– Скорее всего так оно и есть, ‑ поддержали их остальные, и в конце концов жена и детишки сокольника остались дома.
А сокольник тем временем нащупал в скале выступ размером с деревянный поднос и примостился на его краешке. Сидит, держась за ветку дерева, и боится шелохнуться. Малейшее неосторожное движение ‑ и он неминуемо сорвется в пропасть. И впрямь в безвыходное положение он попал!
Между тем хоть и был этот человек простым сокольником, но с малолетства чтил в своем сердце милостивую богиню Каннон[214] и усердно читал сутру, повествующую о благих ее деяниях. Вот и теперь он не переставая просил ее о помощи, обращая к ней свои молитвы. «Ты дала обет спасти все живое, и милосердие твое глубоко, как море», – твердил он слова из сутры.
Вдруг сокольнику почудилось, будто на дне ущелья что‑то шевельнулось. Осторожно наклонив голову, он увидел огромную змею. В длину она достигала не менее двух дзё и стремительно ползла в его сторону.
«Горе мне, – подумал сокольник. – Сейчас эта змея меня проглотит. Как же так, Каннон‑сама, ведь я с таким усердием взывал к тебе о помощи!»
|
|
|
Между тем змея вплотную подобралась к нему, однако обогнула уступ, на котором он сидел, не изъявляя ни малейшего желания его проглотить, и спокойно поползла вверх.
«Надо ухватиться за нее,– смекнул сокольник,– может, вместе с ней я еще и выберусь отсюда».
Он потихоньку вытащил из‑за пояса нож, вонзил его змее в спину и, ухватившись за рукоятку, вместе со змеей выбрался из ущелья. Оказавшись на свободе, сокольник попытался было вытащить свой нож, но не смог – слишком глубоко вошло лезвие в змеиную спину. Так, с торчащим в спине ножом, змея и поползла дальше, к соседнему ущелью.
На радостях от своего нечаянного спасения сокольник хотел было со всех ног бежать домой, но за несколько дней, проведенных в ущелье без движения и без пищи, он изрядно ослабел и отощал. Можно сказать, одна тень от него осталась. Насилу добрался он до дому.
Тем временем родные сокольника, оставив надежду на его спасение, справляли по нем заупокойную службу. И вот нежданно‑негаданно перед ними, едва волоча ноги, появляется хозяин. Что тут началось – изумление, слезы, радостные возгласы!
– Это богиня Каннон мне помогла,– молвил сокольник и, заливаясь слезами, поведал о своем чудесном спасении.
Родственники, конечно, накормили его и уложили спать. А на следующее утро, пробудившись спозаранку, сокольник омыл руки и, по обыкновению, раскрыл сутру. И что же? – как раз в том самом месте, где были начертаны слова: «Ты дала обет спасти все живое, и милосердие твое глубоко, как море»,– торчал тот самый нож, который остался в спине змеи.
Удивлению сокольника не было предела. Понял он, что от гибели его спасла эта сутра, превратившись в змею. И сердце его исполнилось ни с чем не сравнимого благоговения, благодарности и восторга. Все те, кто слышал об этом чудесном происшествии или был свидетелем его, тоже диву давались.
Вряд ли стоит лишний раз повторять: всяк взыскующий помощи богини Каннон непременно ее обрящет.
О том, что случилось с Тадаакирой, чиновником сыскного ведомства*
Не теперь, а в старину жил сыскной чиновник по имени Тадаакира.
В молодые годы произошел с ним такой случай. Однажды у моста близ храма Киёмидзу – Чистый Источник вышла у него стычка со столичными разбойными молодцами. Те схватились за мечи и окружили Тадаакиру, норовя его зарубить. Он тоже вытащил из ножен свой длинный меч и, защищаясь, влез на крышу храма. Те ‑ за ним, и всей ватагой принялись теснить его с восточной стороны. Тадаакире кое‑как удалось проникнуть внутрь храма. Схватил он решетчатую ширму, зажал ее под мышкой да и прыгнул вниз, туда, где зияло глубокое горное ущелье. К счастью, поднявшийся ветер подхватил ширму, и державшийся за нее Тадаакира легко, точно птица, опустился на дно ущелья. Так ему удалось спастись от преследователей.
Увидели молодцы‑разбойники, что их недруг остался живым и невредимым, разобрала их досада, да делать было нечего.
На том, говорят, эта история и закончилась.
О том, как женили игрока в кости*
В старину жил некий молодой человек, искусный игрок в кости. Лицом он был не таков, как все: глаза и нос у него тесно лепились друг к другу, точно склеенные. Родители, конечно, беспокоились, как обеспечить своему страхолюдному чаду достойное существование.
И вот дошел до них слух, что в доме одного богача имеется дочь на выданье, воспитанная с большой заботою, и что матушка ищет для нее пригожего жениха.
Родители игрока пустили слух, дескать, их сын, первейший красавец в Поднебесной, желает к ней посвататься.
Богач обрадовался: «Именно такой жених нам и надобен». Вскоре был выбран счастливый день для заключения брачного союза.
Наступила ночь, когда жених должен был в первый раз появиться перед своей нареченной. Его облачили в приличествующие случаю одежды, взятые на время у знакомых, и хотя ярко светила луна, родители позаботились о том, чтобы лицо молодого человека не слишком бросалось в глаза. Сопровождать жениха вызвались приятели, такие же, как и он, игроки, так что с виду все выглядело весьма прилично, как у людей.
С тех пор жених каждую ночь навещал дочь богача, пока не наступило время, когда ему уже полагалось остаться в доме на правах зятя.
«Что же теперь будет?» ‑ тревожились его друзья. И вот один из них пустился на такую уловку.
Взобравшись на крышу дома богача, как раз над покоями молодых, он принялся топотать ногами и кричать грозным, леденящим душу голосом: «Кто тут первейший красавец в Поднебесной?»
Все в доме всполошились, не могут понять, что происходит.
Насмерть перепуганный жених говорит домочадцам:
– Вообще‑то первейшим красавцем в Поднебесной называют меня. Только при чем тут это?
А голос на крыше вопрошает снова и снова. На третий раз жених собрался с духом и откликнулся.
– По какому праву ты мне отвечаешь? – пророкотал мнимый черт.
– Да как‑то само собою вышло,– отвечает жених.
– Эта женщина уже три года принадлежит мне. Как ты смеешь ее навещать?
– Я ничего не знал об этом,– лопочет жених.– Умоляю, пощадите меня!
– Эх ты, мерзавец! – воскликнул «черт». – Отвечай, что тебе дороже: жизнь или красота?
«Как же мне ответить?» – растерялся жених, а свекор со свекровью ему советуют:
«Сейчас не время думать о красоте лица. Главное – остаться в живых. Скажите ему, что ради жизни вы готовы поступиться своею красотой».
Жених ответил, как его научили.
– Ну что ж, сейчас я твою красоту поглощу‑уничтожу! – прорычал «черт».
Жених закрыл лицо ладонями и в отчаянии заметался по постели. «Черт» же отправился восвояси.
Желая посмотреть, что стало с лицом жениха, домочадцы зажгли светильник, глядят, а у него и впрямь лицо какое‑то странное – глаза и нос точно слепились вместе.
Тут жених залился слезами:
– Уж лучше бы я сказал черту, чтобы он отнял у меня жизнь. Как же мне теперь жить на свете с этакой наружностью! Жаль, что я ни разу не дал вам возможности увидеть мое лицо до того, как со мною приключилась эта беда. Эх, не надо мне было вовсе идти зятем к вам в дом, коли власть над ним забрал этот ужасный черт!
Искренне сочувствуя зятю, свекор сказал:
– В возмещение ущерба я отдам вам все свои сокровища.
С тех пор он во всем старался угодить зятю, и тот был весьма доволен. В довершение всего свекор подумал, что оставаться в этом доме молодому мужу неприятно, и выстроил для него новые прекрасные хоромы. Так что жизнь его устроилась великолепно.
О том, как святой Нитидзо повстречался с чертом в горах Ёсино*
В давние времена святой праведник Нитидзо пребывал в горах Ёсино, укрепляя свой дух постом и молитвами. Однажды шел он по глухой горной тропе и повстречал вдруг черта. Росту в нем было целых семь сяку, тело синее, волосы алые и дыбятся, точно языки пламени, шея тонкая, кости на груди выпирают, живот раздут, ноги тощие. При виде Нитидзо черт сложил руки на груди и горестно заплакал.
– Кто ты такой? – спросил его Нитидзо, и тот, заливаясь слезами, отвечал:
– Я живу на свете вот уже четыре или пять сотен лет. Мучит меня давняя злоба, и потому превратился я в черта. Был у меня некогда враг, решил я его погубить и осуществил задуманное. Точно так же поступил я и с его детьми, и с внуками, и с правнуками, и с праправнуками – весь его род извел под корень, никого в живых не оставил. Казалось бы, теперь мне уже не с кем сводить счеты. Но ведь все эти люди, повинуясь круговороту превращений, явились на свет заново, а где и как их искать – неизвестно, вот и выходит, что я не могу осуществить свою месть до конца. В груди у меня по‑прежнему горит пламя вражды. Ни врага моего, ни потомков его давно уже нет в живых, только я один терплю жестокие муки, полыхая в огне неизбывной ненависти. Если бы не возникло у меня желание мстить, я давно уже возродился бы в раю или на небесах, но не получившая выхода злоба превратила меня в беса, и теперь я обречен на вечные страдания. Вот что тяготит меня больше всего. Выходит, злые чувства, которые я питал к своему врагу, в конечном счете обернулись против меня самого. Даже потомков того человека давно уже нет на свете, а моей жизни никак не приходит конец. Знай я об этом заранее, ни за что не стал бы ему мстить.
Так говорил черт, проливая безутешные слезы, и от головы его вздымались языки пламени. Умолкнув, он побрел прочь, в горную глушь.
Святой Нитидзо посочувствовал черту. Говорят, он даже читал за него искупительные молитвы.
О том, как индийский священник Бодхидхарма наблюдал за послушанием монахов*
В давние времена в Индии был монастырь, и обитало там множество насельников.
Однажды святой наставник Бодхидхарма[215] посетил сию обитель и стал наблюдать за тем, как несут послушание тамошние монахи. И увидел он, что одни проводят время в усердных молитвах, другие истово читают сутры. Только в одной келье приметил он двух древних монахов лет восьмидесяти или девяноста, которые занимались игрою в облавные шашки[216]. Ни единого изображения Будды, ни единой сутры в их келье не было. Все мысли старцев, похоже, были поглощены игрой.
Бодхидхарма расспросил про них других монахов, и вот что он услышал в ответ:
– Эти двое с младых лет только и знают, что тешить себя игрой в шашки. Что же до учения Будды, то они, должно быть, и слов таких не слыхивали. Поэтому все здешние монахи ненавидят их и презирают, никто не хочет с ними знаться. Даром едят они монастырскую пищу. Для нас они хуже самых последних отщепенцев‑еретиков.
«Видно, не все так просто», – подумал Бодхидхарма. Снова пошел он в келью к старцам и, встав поблизости, принялся следить за их игрою.
Через некоторое время один из игроков поднялся и вышел, другой же остался на месте, но потом вдруг исчез, словно в воздухе растворился. Не успел Бодхидхарма подивиться этому, как тот, что выходил, вернулся, однако вскоре точно так же пропал из виду; затем оба вновь оказались в келье.
«Вот оно что», – подумал про себя Бодхидхарма и обратился к монахам с такими словами:
– Вас осуждают за чрезмерное пристрастие к шашкам, а я вижу, что вы – настоящие святые, достигшие просветления. Расскажите, как вам удалось сподобиться такого блага?
– С давних пор, – отвечали монахи, – мы не ведаем иных занятий, кроме игры в облавные шашки. Когда выигрывают черные, мы печалимся, ибо понимаем, что верх в нас одержали заблуждения и греховные помыслы. Когда же выигрывают белые, мы радуемся, ведь это означает, что победу в нас одержало сердце, просветленное верой. Играя в шашки, мы стремимся к тому, чтобы чернота греховных помыслов исчезла из наших душ и чтобы в них воцарился чистый свет истины. Дело это благое, потому‑то нам и удалось вкусить от плодов святости.
Об услышанном от них Бодхидхарма рассказал остальным монахам, и все те, кто долгие годы ненавидел и презирал своих собратьев, раскаялись и стали относиться к ним с почтением. Так гласит предание.
Запоздалая тысяча
Не теперь, а в давние времена жил в Китае человек по имени Чжуанцзы[217]. Был он до крайности беден и ни единого дня в году не ел досыта. А по соседству с ним жил богач, которого звали Цзянь Хэхоу. К нему и пришел как‑то Чжуанцзы попросить немного проса, чтобы утолить голод.
– Извольте пожаловать через пять дней. К тому времени у меня будет тысяча золотых, вот я и отдам эти деньги вам. Как же можно такому почтенному человеку, как вы, дать проса на один день? Да меня ведь совесть замучит, – сказал Хэхоу. А Чжуанцзы молвил ему в ответ:
– Вчера иду я по дороге, и вдруг откуда‑то сзади доносится голос. Я оглянулся, но человека поблизости не было. Только в небольшой луже, что образовалась во впадине от колеса повозки, вижу – плещется карась.
Не может того быть, подумал я, подошел поближе–и правда: лужа совсем мелкая, а карась – небывалой величины.
«Как же ты здесь очутился?» – спрашиваю я, а карась отвечает: «Я посыльный бога реки и держал путь к озеру. Только не удалось мне до него добраться, и я свалился в эту лужу. У меня пересохло в горле, и, видно, смерть моя близка. Помоги мне».
Я говорю ему в ответ: «Дня через два‑три я как раз намерен отправиться в те края. Возьму тебя с собой и там выпущу в воду», – а рыба молвит: «До тех пор я ждать не могу. Лучше ты сейчас принеси пригоршню воды и смочи мне горло».
Я сделал, как он просил. То, что случилось с карасем, напоминает мое нынешнее положение. Если сегодня мне нечего будет есть, я умру от голода. И тогда меня не спасет даже тысяча золотых. – Так сказал Чжуанцзы.
С тех пор и пошло выражение «запоздалая тысяча».
Перевод и комментарии Т. И. Редъко‑Добровольской
Период Муромати. XIV‑XVI вв.
«НЕПРОШЕНАЯ ПОВЕСТЬ»
Наследница некогда могущественного и знатного рода Нидзё оставила потомкам печальную повесть о своей жизни, пол – ной испытаний и невзгод. Блестящий образец куртуазной прозы XIII в. «Непрошеная повесть» («Товадзугатари»), высоко оцененная современниками, в дальнейшем была забыта на много столетий. Лишь в 1940 г. копия книги, относящаяся к XVII в., была случайно обнаружена в рукописном фонде императорского книгохранилища. В связи со Второй мировой войной комментированная публикация рукописи была отложена, и только в 1960‑е гг. книга наконец увидела свет, вызвав сенсацию в Японии и за ее пределами. Виртуозное мастерство, поэтическая одаренность автора и неподдельная искренность повествования нашли отклик в сердцах современных читателей – в том числе и в России, где книга была издана усилиями выдающегося исследователя японской литературы И.Л.Львовой [218].
Сочинение Нидзё представляет собой развитие традиций хэйанской прозы X–XII вв., давшей миру не только великий роман «Гэндзи моногатари», но и множество беллетристических произведений в жанре литературного дневника никки. Общая родовая особенность лирических дневников – стремление к созданию психологической автобиографии, раскрытие мельчайших нюансов духовной жизни, показ сложных чувств и переживаний в процессе самоанализа, материалом для которого и служит жизнь героя – точнее, героини, поскольку честь создания никки принадлежит в основном женщинам.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 249; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!