От моей последней встречи с Ахматовой в Москве и до первой встречи в Комарове 41 страница
Анна Андреевна тратила на Пуниных и Ардовых много денег (в последние годы).
За Леву боролась, билась, хлопотала очень энергично, но когда он вернулся – не позаботилась о его костюмах, деньгах, лечении: деньги для него вообще давала не щедро; говорила: «ну вот теперь Лева будет меня содержать». А он вернулся больной.
29 / V 66 • Видела эти дни Марию Сергеевну – наконец – и снова Эмму Григорьевну.
Бесконечные разговоры о поездке Эммы Григорьевны в Ленинград для работы над архивом. Сначала не хотела Ирина Николаевна. Теперь она говорит «мечтаю об Эмме Григорьевне», а Эмма Григорьевна колеблется («меня не любит Лева… Пунины потом скажут, что я воровка…»). Я уверена: надо пытаться.
И Мария Сергеевна и Эмма Григорьевна мне сказали – обе порознь – что Анне Андреевне не нравилась та книга, которая так раздражала меня. Когда ей дали, она прочла немного и вернула со словами:
– Мне это не нужно.
Потом слушала передачу по радио, и отошла, рассердившись[224].
31 / V • Сегодня полдня у меня провел Толя.
Вчера утром я из Лениздата получила «Поэму». Это – экземпляр для «Бега времени», сильно перевранный машинистками. Мне Люша помогла его вычитать. Но возникли вопросы, о которых я хотела говорить с Толей. Он умен, а о ней и ее вещах помнит все. Ответил на все убедительно, точно, верно.
Например, я помнила, что со строфою об Эль Греко что‑то не так, хотя она и есть в экземпляре для «Бега времени». Спросила. Он подтвердил – она ушла в цикл «Полночные стихи», стала предпоследним. Мне это говорила и Анна Андреевна, но я позабыла[225].
|
|
|
Вообще он, конечно, самый нужный человек в ахматоведении. Но пока ничего не записывает. Это жаль. И неверно.
Чуть он ушел – письмо от Ирины Николаевны, отчаянное, насчет «Будки» и квартиры.
А последние поправки к «Поэме», о которых мне сказал Толя – «не нашла».
Буду требовать, чтобы она допустила его к «Поэме». Он‑то найдет!
Да, еще. Я ему сказала, что в его возрасте стихи Анны Андреевны запоминала с одного раза – если она только не читала несколько подряд.
Он: – Я тоже. Она мне прочитала штуки три, и на следующий раз я ей все прочел. Тогда она сказала: – Так? Хорошо. Я вижу вы из тех, кому одного раза много.
10 / VI 66 Пиво Воды • Сегодня были Толя с Иосифом.
Конечно, об архиве, об Ирине Николаевне и Ане, о которых они говорят резко и справедливо.
Толя работал с Марией Сергеевной над корректурой Леопарди[226].
Мария Сергеевна передала Суркову свое письмо о необходимости отвоевать «Будку», которое я редактировала.
Сурков собирается в Ленинград.
По моей просьбе Сарра Эммануиловна попросила своих друзей в «Литературной газете» позвонить в Ленинград о «Будке». Некто Гр. Семенов (тамошний Ильин)[227] ответил, что возражает Горком партии.
|
|
|
Эмма Григорьевна написала письмо Леве – об архиве. Он ответил: бумаги будет разбирать Аня…
Какое злодейство.
15 / VI 66 • Многое. И все – ужасное.
Ко мне пришла Е. С. Ласкина[228] с пакетом от Иры («Для Лиды» – фотокопия; и ненужные, [нрзб.] мне выписки из «Поэмы»). Она была в Ленинграде у Пуниных по делам журнала «Москва». Ирина Николаевна жаловалась: «мы так ждали Лидию Корнеевну (?) и Эмму Григорьевну, а они не едут». Показала ей папки на полке или шкафу в комнате Анны Андреевны. Сказала, что Лев Николаевич не любит евреев, и не посоветовала Евгении Самойловне к нему самой идти. «Он и так нас упрекает, что вокруг мамы и архива слишком много евреев». Правда это о Леве? Или нарочно распускаемая ими ложь? Евгения Самойловна пришла ко мне потому, что хотела разобраться в делах Анны Андреевны и идти – через Симонова – к Суркову. Я ей все объяснила, какая катастрофа случилась с архивом. «Представьте себе – сказала я – что после Фридиной смерти ее бумаги перешли бы к тете Фане». Она всю ситуацию охватила мгновенно и вчера была у Суркова. Объяснила ему, что Пунины никакого отношения к литературному наследию Анны Андреевны не имеют, объяснила все про Толю. И вот тут Сурков произнес (то, что я уже слышала от Эммы): – У меня был Лев Николаевич, он сидел в том же кресле, что и Вы, и заявил, что Анатолия Наймана нельзя подпускать к архиву, п<отому> ч<то> иначе он не ручается, что бумаги не…
|
|
|
От всего этого я прямо‑таки больна.
Сурков едет в Ленинград и там созовет Комиссию. Значит, без меня…
Я пошлю свои мысли с Марией Сергеевной письменно.
Сегодня у меня был Володя Муравьев, и мы с наслаждением расставляли знаки в «Поэме». Недаром его так ценила Анна Андреевна – он тонок, слух удивительный. В затруднительных случаях мы заглядывали в тетрадь 42 г., где она ставила знаки сама – в соответствии со своим чтением.
Володя сказал мне со слов Надежды Яковлевны, будто в тетради «Лермонтов» была первая страница, на которой Анна Андреевна написала, что завещает ее не то Леве, не то мне – Володя не помнит… Пунины эту страницу уничтожили.
21 / VI 66 Москва • Звонила секретарша Суркова, Елена Аветовна, с вопросом – могу ли я ехать в Ленинград, куда едет Сурков собирать Комиссию.
Я отказалась – со стыдом, с горем.
Сегодня через Елену Аветовну, которая живет у нас в доме, послала Суркову заявление со своими мыслями об архиве[229].
|
|
|
На днях с Эткиндом послала в Комарово, Володе Адмони, большое письмо об Ире, Ане и пр. Сегодня получила телеграмму, что он во всем согласен и сделает все возможное.
Мария Сергеевна заболела. Тарковский – тоже… Поедет ли Сурков?
Я послала Адмони еще одно письмо – об однотомнике Лениздата, который почему‑то делают Ирина Николаевна и Аня. И копию своего заявления Суркову.
Позвонила Ласкиной в «Москву» и она прочла мне корректуру «Наследницы», «Подвала памяти» и 4‑х строк из Requiem’а («Нет, это не я страдаю…»), которые им прислала Ирина Николаевна. В одной строке «Подвала…» переставлены слова; забыт пробел перед последней строкой; в «Наследнице» – знаки.
Они не могут сверить после машинки, перепечатывая. Они – не литераторы, не профессионалы. Для них пробел, точка, слова́ – все равно.
Какое несчастье.
Один вечер сидела с Эммой Григорьевной. Она принесла мне в подарок алфавитный указатель к «Бегу времени». Это очень нужная вещь.
Я ей дала переписать строфы в «Решке»[230]. Ей все можно и нужно давать.
Она подала заявление в Комиссию о составлении сборника воспоминаний.
Помогла мне разобрать фотокопию «для Лиды».
Я дала Деду для «Чукоккалы» сфотографировать надпись на книге («Милой Лидии Корнеевне Чуковской с просьбой вспомнить стихи, которых в этой книге нет») и титул, и страницу из «Поэмы 1942»[231].
Послезавтра – день ее рождения.
28 / VI 66 Москва • За это время кое‑что сделала. Три дня перечитывала Дневники 1938 – 41 и выписывала даты стихов А. А.
(С ужасом убедилась, что одной или двух тетрадок 40 и 41 года все‑таки нет.)
28 / VI 66 • Три дня по своему Дневнику 1938 – 41 выписывала и устанавливала даты ее стихов.
Вообще‑то она в датах – как и во всем – очень точна, но иногда нарочно ставит другие. Например, в «Беге» под «Все души милых…» и «Пятым действием драмы…» стоит 44 г., а она читала мне их до войны, говорила, что они должны стоять рядом с «Художником» – а оно 24 г… Но вообще мой Дневник очень точно совпадает с датами «Requiem’а», например.
Сурков уехал‑таки в Ленинград; Мария Сергеевна вызвала из Коктебеля секретаря комиссии, Мишу Ардова; ему дали билет на день позднее и с ним, к моей большой радости, поехала Нина Антоновна. Это будет узда для Ирины Николаевны и Ани, для их вранья и интриг.
Сведений оттуда пока нет.
Миша провел полдня (23/VI) у меня; я с ним хотела протвердить ситуацию. Он хорош, т. е. в меру умен, в меру понимающ (не так озаренно, как Толя и Иосиф, но все же) и, что важно, правдив.
Кое‑что рассказал мне важное, чего я не знала:
…из «Поэмы» 1942 – тетрадка с «Поэмой без героя», записанной от начала и до конца рукой Анны Андреевны. Ахматова подарила ее в эвакуации, в Ташкенте, Лидии Чуковской с надписью на титуле: «Дарю эту тетрадь моему дорогому другу Л. К. Ч. с любовью и благодарностью. А.». В настоящее время тетрадь находится в Российской национальной библиотеке вместе с другими ахматовскими реликвиями из архива Лидии Чуковской (см. ОР РНБ. Ф. 1414).
Ирина Николаевна не показывает архив Леве. Мотив: там есть записи о нем.
Миша говорит о Леве, как о колоссальном уме и своеобразии. Похож на Анну Андреевну. Гордыня. Нашла коса на косу.
Хочет отдать архив в Музей без разбора.
Толю не любит – наговоры Пуниных. Кроме того, оказывается, под именем Ахматовой часто переводил после возврата из лагеря Лева, а потом Толя… (Я этого не знала, но переводов ее почти всегда не любила. Например, египетские).
Когда, после похорон, Миша и Толя, и Иосиф спросили у Надежды Яковлевны – что делать с архивом, она ответила:
– Украсть.
Крест заказывали на кинофабрике, через Алешу Баталова; иначе его нельзя было добыть.
Анна Андреевна говорила Мише о моей «Софье»: это сестра моего «Реквиема».
____________________
До этого у меня был Копелев, из Ленинграда, а в Ленинграде он посетил Ирину Николаевну. Она сказала:
– Если меня будут заставлять отдать или показать «Лермонтова», мы вырвем оттуда ее записи.
(Стало быть, она‑то их уже читала… А почему?)
____________________
Была у меня Таня Цивьян, изучающая «Поэму» с точки зрения науки семиотики. Знает довольно много, понимает не очень. Она сказала мне, что Вс. Князеву посвящены многие стихи Кузмина. Ну а Ольга была дружна с Кузминым, это я помню из рассказов Анны Андреевны[232].
29 / VI 66 Москва • Сегодня письмо от Володи Адмони о Комиссии. Хорошее: ввели Николая Ивановича Харджиева. Все остальное – ужасно.
Ввели Аню. Зачем?
Архив сдают в Пушкинский Дом – Лева желает, не читая. Толя никуда не допущен, может быть, будет допущен при сдаче на минутку…
Могила уже в забросе – Ирина Николаевна и Аня не смотрят за ней. Владимир Григорьевич сказал им, что друзья могут взять эту заботу на себя.
Лева вел себя по‑хозяйски. Мое заявление – где говорится, что главное – архив, и что надо, чтобы Эмма Григорьевна, Ника и Толя его перед сдачей описали, – было прочтено; и такое же Марии Сергеевны Петровых; Лева сказал, что он уже сговорился с Пушкинским Домом и что он сам знает толк в архивном деле… Вот чудак! Да ведь если бы он, он, сын, знающий толк в архивном деле, взялся после смерти Анны Андреевны за архив – разве кто‑нибудь навязывал бы ему третьих лиц? Но ведь он совершил предательство: бросил бумаги у Пуниных на 3 месяца. Вот почему мы предлагали и Эмму Григорьевну, и Толю, и Нику.
Жирмунский будет делать том для «Библиотеки поэта». Это хорошо.
Мне звонил некто Рощин[233] из журнала «Радио и Телевидение» и сказал, что некто Скороденко[234] принес им стихи Ахматовой. Я сказала: нужно разрешение от Суркова или Л. Н. Гумилева.
Боюсь за публикацию в «Москве». Боюсь, что если возникнет скандал, Ирина Николаевна свалит ее на меня, хотя я ни сном ни духом.
Сегодня ко мне приходила Эмма Григорьевна. Ей говорил А. Тарковский, будто «Полночные стихи» посвящены ему… Не знаю. Не исключено.
8 / VII 66 Пиво‑Воды • Звонил – в городе – Миша Ардов, вернувшийся из Ленинграда. Приедет ко мне сюда с подробным рассказом. Пока рассказал только, что Пунины несмотря ни на что архив сдавать не собираются. Когда Иосиф пришел фотографировать – ему дали какие‑то машинописные листки…
У меня был Рощин из «РТ» с четырьмя стихотворениями Анны Андреевны, которые ему принес некто Скороденко: «Так отлетают…», «Если б все, кто помощи душевной…», «Победителям», и… и… «Подражание армянскому»… Я не советовала давать последнее. Но проверила все[235]. А что еще я могу делать? Запрещать? Не имею ни права, ни возможности. Да и какой смысл.
Я было послала Володе Адмони умоляющее письмо – не поручать мне Лениздатский сборник, проверку стихов. Довольно с меня «Поэмы»… Но когда Миша объяснил мне ситуацию и борьбу Комиссии с Пуниными – я послала Адмони соглашающуюся телеграмму.
20 / VII 66 • Письмо от В. М. Жирмунского о «Библиотеке поэта» и об архиве Анны Андреевны… Пунины заявили Виктору Максимовичу, что Пушкинский Дом прав не имеет, потому что ведь Лева еще не введен в права наследства… И почему Пушкинский Дом?.. Может быть – Публичная библиотека? И вообще они подождут осени и 2‑го собрания комиссии…
Виктор Максимович спрашивает о моем архиве. Я ему ответила подробно[236].
31 / VII 66 Москва •
Мне дважды звонила Ирина Николаевна из Ленинграда с известием, что она едет в Москву. Мы условились встретиться сегодня в 12 у меня. Я очень готовилась к этому свиданию; мне хотелось ей высказать все не резко, но прямо. Но оно не состоялось: Ирина Николаевна дала мне знать, что заболела.
Мария Сергеевна и Эмма Григорьевна уверены, что Ирина Николаевна собирается судиться с Левой… Доказывать, что они семья, а не он семья.
9 / VIII 66 • Все время хочется написать откровенное письмо Ирине Николаевне и предостеречь ее от гнусного поступка[237].
Но Эмма Григорьевна говорит – нельзя, нельзя, чтоб они накануне суда знали, что я – против них. Может быть. Но как это мне тяжело.
В «Р. Т.» вышли стихи Анны Андреевны – и с «Черной овцой»…[238] Мне пока не прислан №, хотя был крепко обещан Рощиным.
Из одного случайного разговора с Никой мне стало известно, что, уезжая из дому, Анна Андреевна никогда своих бумаг дома – т. е. Аничке и Ирочке – не оставляла. Уехав за границу, оставила все у Ники, уехав в Домодедово – у М. С. Петровых. (Ардову она тоже не верила, это уж я знаю.)
17 / VIII 66 Пиво Воды + • Теперь занимаюсь «Поэмой», примечаниями. Логики в примечаниях Анны Андреевны – в смысле отбора и объема – никакой. Я кое‑что дополняю и исподтишка меняю. Но в комментирования и толкования не пускаюсь. Если они и нужны – они нужны! – то им надо найти место вне «Поэмы».
Физически для глаз мне эта работа очень трудна – номерки, звездочки, сверять, считывать…
Но надо это сделать. И надо быть счастливой, что это делаю я… И надо непременно потом успеть сделать то, что необходимо для будущего: создать так называемый «канонический текст» «Поэмы», т. е. включить в текст 62 г. – пропущенные в «Решке» строфы.
Но я хочу к Дневнику, к Дневнику…
31 / VIII 66 • Вчера у меня 6 часов – с 1 часу до 7 – просидела И. Н. Пунина.
Вид у нее совершенно больной. Она куталась и зябла.
Я разговаривала прямо, не употребляя только таких слов, как воровство и мошенничество. Сказала, что меня возмутило по‑человечески и с точки зрения дела, то, что она отторгла Толю, и еще – что она не позволяет делать опись.
Сущность ее ответов: 1) Толю (и Эмму Григорьевну) не желает Лева, она же надеется их примирить; 2) опись архива ими сделана, но рукописи Анны Андреевны она не считает архивом (!). Архив – это письма к Анне Андреевне от читателей (!), подстрочники к переводам (!), чужие рукописи (!). А тетради Анны Андреевны (она все время напирала на «1001 ночь») – это не архив, а личные записи Анны Андреевны, о которых она, Ирина Николаевна, с самого начала доложила Суркову, и он сказал, что их, конечно, сразу сдавать никуда не надо… Она их в Пушкинский Дом не отдаст («хотя бы меня убили»), потому что там разбойничье гнездо; а будет стремиться отдать их в ЦГАЛИ. Тут же проговаривается: «Если вы приедете в октябре в Комарово, я вам покажу “Для Лиды” в “Лермонтове”». – Значит, в октябре тетради еще будут у вас? – «Конечно!»
Я спросила о сборнике Лениздата.
Оказывается, это… «Из шести книг». «У Ани есть экземпляр с пометками Анны Андреевны». – У меня тоже, – сказала я. – И он использован в «Беге времени». Зачем же снова печатать сборник 40 года, когда есть 64‑го, подготовленный автором?
В ее суждениях об архивах есть, быть может, некое рациональное зерно. Может быть, в самом деле Пушкинский Дом опасен? Однако какую чушь порет она о стихах!.. Полагает, что «Горькую обновушку / Другу шила я. / Любит, любит кровушку / Русская земля» – Гумилеву. «Почему вы так думаете?» – 1921 год. – Но ведь там написано: 28 штыковых… Разве его расстреляли штыками?
Полагает, что «Приговор» из Requiem’а – Пунину. – Да ведь Николай Николаевич был в это время на воле! Какой же «Приговор»? «Это сначала не называлось “Приговор”. Это об их отношениях». – Но это было во время хлопот за Леву!
Я спросила, кому, по ее мнению, «Полночные стихи»?
– Толе.
– Но почему же в начале сказано: «Разлуку, наверно, неплохо снесу, Но встречу с тобою – едва ли»? Ведь с Толей она виделась каждый день…
– Сначала она думала об Иосифе…
Я ее спросила, почему, присутствуя на Комиссии, она не заявила, когда шел разговор об описи архива, что тетрадей она не отдаст. «Я вообще не хотела говорить о тетрадях». Я ее спросила, почему, когда я требовала листки «Для Лиды», она не написала мне прямо, что они – в «Лермонтове»? «Я не хотела в письме упоминать “Лермонтова”».
Одним словом, она хотела НЕ упоминать о существовании рукописей Ахматовой!
А начала она так: «у Анны Андреевны есть стихи “И всюду клевета сопутствовала мне…”. Так вот, теперь – это моя судьба».
Я ответила: это потому, что вы не прямы, уклончивы…
Потом мы обе устали и пошли чай пить.
Потом она вывалила на стол груду фотографий, и я взяла себе «Будку», могилу, крест, и – потрясающую – там, где Толя и Иосиф у гроба. Какое там лицо у Иосифа!… И еще одну – где Тарковский…
Отношение Ирины Николаевны к стихам: она просила меня проверить стихотворение «Памяти Булгакова». Я сказала – у меня запись, а у Елены Сергеевны – автограф. Вы проверьте у нее. «Мне к ней некогда ехать».
Жалкая, темная, больная, неглупая, жадная.
Походя говорила гадости об Анне Андреевне:
– Она всегда выбивала меня из бюджета…
– Она всегда звала меня при других, чтобы дать деньги. – «Ира, вот тебе 100 рублей», а наедине и рубля не даст.
Когда я сказала, что Лева очень обидел Толю, Нику и Эмму Григорьевну, сказав, что опись будет «дорого стоить!» (в то время как они, разумеется, работали бы безвозмездно), она ответила:
– Это у него от Анны Андреевны: все мерить на деньги.
14 / IX 66 Пиво‑Воды • Кратко:
Мне сказал по телефону Толя, а потом написал В. М. Жирмунский, что Лева стал единственным наследником.
Худо это? Хорошо? Кто знает, что он сделает.
Жирмунский пишет, что Ирина Николаевна и Аня были у него, кое‑что показали, и сообщили, что стихов в тетрадях «мало».
В ответ на эту ложь я послала ему список из 32 первых строк стихов, которые должны быть в тетрадях[239].
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!