Норвежская новелла XIX–XX веков 17 страница
И фру Исаксен открыла ей свой дом, да что там, готова была даже выделить незнакомке кое‑что из своего гардероба, если понадобится. Разве она бесчувственная какая‑нибудь? Но она любит, чтоб все было ясно. А тут абсолютно ничего не ясно, ничего не поймешь и даже как‑то все неприятно.
Прежде всего, что это означает – ненадолго? На неделю? На год? И что предпринимает фру Арнольд, чтоб обеспечить себе хлеб насущный? Да и вообще‑то, хоть что‑нибудь предпринимает? Во всяком случае, она не потрудилась поинтересоваться, какие возможности имеются тут или в городе. А кажется, до города не так уж трудно добраться. Она шлет и получает письма. Ну а что в этих письмах? Одному богу известно. Потому что хоть она и вечно строчит что‑то в столовой и повсюду валяются вскрытые конверты с разными марками – немецкими, норвежскими, а сказать о ее переписке нельзя ничего определенного. Ведь фру Арнольд не пользуется для своей корреспонденции лавкой Флогена, как все нормальные люди, а ходит встречать почтальона каждый божий день, подумай только, Исаксен, каждый день отшагать такую дорогу – ох, уж эти недоверчивые натуры!
И что, в конце концов, этот ее Арнольд, груб был с нею? Или пил? Или изменял ей? Небось без серьезных причин, ни с того ни с сего не сбежишь от мужа, чтоб сидеть на шее у чужих людей. Или же у данной особы просто несносный характер. Тут же одно из двух, согласись, Исаксен.
|
|
|
Исаксен понемножку соглашался. Симпатия его к гостье убывала, ее подвергали слишком серьезным испытаниям.
Под предлогом, что иначе гостья может счесть их богачами, фру Исаксен с первого же дня ввела рацион, который без всякого преувеличения можно назвать спартанским. Отменены все закуски, за исключением сыра. Этот последний, как всегда, лежит подле фру Исаксен, и, как всегда, нарезает она его тонкими ломтиками и раскладывает по тарелкам. Но никогда уже она не предлагает своему мужу еще кусочек. И полным недоумением встречает все его знаки и подмигивания.
Пиво Исаксена отменено. Отменен послеобеденный кофе. И если кто‑нибудь пытается намекнуть, что это в высшей степени нарушает обычный распорядок, фру Исаксен говорит: «Тсс!»
На восьмой день Ингве произнес на крыльце, так что было слышно по всему дому:
– Ну, если она еще долго тут проторчит, я ей в постель порошка подсыплю или еще чего‑нибудь придумаю…
До города ходит не только пароход, туда ходит и автобус. На этом автобусе каждое утро уезжает Исаксен и пропадает большую часть дня. У него в городе контора, какие‑то там оптовые дела, чем‑то он там ведает. И вот фру Исаксен, и Кайя, и дачницы сверху, которые ни разу еще не забыли, встав поутру, прокричать «доброе утро», усаживаются на крылечке с шитьем. А фру Арнольд – никогда. Дачницы – пожилая дама и две дочки – уже давно снимают каждое лето верх у Исаксенов. С мебелью они обращаются бережно, а если что повредят, всегда аккуратно возмещают убытки. Отношения с ними у фру Исаксен самые хорошие.
|
|
|
Фру Арнольд шитьем занимается, да у нее нет ни единой тряпки, которую бы надо было чинить или переделывать, – все у нее новехонькое, все с иголочки. Бедняжка, у которой ни кола ни двора! Н‑да! Вот и пойми тут что‑нибудь!
По хозяйству она немного помогает – ну, там пыль стереть, цветы полить, а то возьмет из рук Андрины миску с горошком да начнет его лущить. Интересуется, не нужно ли куда сходить, и всегда сходит, это пожалуйста. А вот когда надо залатать штаны Ингве – видит же, что без этого не обойтись, что поделаешь, приходится, – так тут ее нету. Вскочила и ушла себе в лес.
Однажды фру Исаксен все же увидела ее за штопкой чулок и прямо‑таки облегченно вздохнула и сделалась даже, наверное, чересчур любезна. Фру Арнольд обнаружила нормальные человеческие черты и, пожалуй, обрела некоторое право на существование. Но вот чулки были починены, и фру Арнольд слова пошла шляться по лесу, такая же компрометирующая особа, как и до штопки.
|
|
|
Вот именно компрометирующая, больше уже невозможно закрывать на это глаза. Как ни крути, иначе не назовешь эту даму, которая бродит по лесу, там, где никто не ходит, таскается за своими письмами невесть куда, вместо того чтоб вместе со всеми нормальными людьми в час дня стоять у лавки Флогена и кричать почтальону: «Мне что‑нибудь есть, Карлсен?», которая купается, когда на берегу никого нет, иными словами – вообще дичится и будто в прятки со всеми играет. Разве же фру Исаксен и Кайя не замечают, что люди удивляются? Их со всех сторон спрашивают – и верхние дачницы и в очереди: «У вас, я вижу, гостья? Родственница? А кто же? Я слыхала, что замужняя. И как это так – взять и уехать из дому? Наверное, ей нужно немного отдохнуть? Ох, это всем нам нужно, да только не все могут такое себе позволить. Ах, детей нет? Ну, тогда дело другое!»
И так далее и тому подобное…
Другая бы наверняка наплела с три короба, но фру Исаксен не такая, она терпеть не может врать, просто органически этого не выносит. А когда она напрямик заявляет, что это дочь покойного друга ее дяди, люди думают бог знает что, это же у них на лицах написано. Если б можно было хоть добавить про тяжелое положение, про то, что фру Арнольд пришлось много пережить, но какое там! Расхаживает себе, чудно одетая, вежливая, подтянутая, ни капли не похожа на бедняжку, у которой ни кола ни двора, и хоть бы еще разок взялась за иголку.
|
|
|
Фру Исаксен ломает себе голову и ничего не может понять. У нее просто отказывают нервы, она стала даже плохо спать по ночам.
Бог знает и где только таскается эта фру Арнольд? Она пропадает часами. Почти всегда что‑нибудь приносит – грибы или там цветы, ягоды. Оно бы неплохо, фру Исаксен готова это одобрить, неприятно только, что фру Арнольд может подумать, что таким образом она себя оправдывает и может жить тут, сколько ей заблагорассудится.
И вот однажды Кайя прибегает совершенно запыхавшаяся. Она видела в лесу – фру Арнольд сидит на пне и плачет.
– Что такое? Где? Когда?
– Да недавно. В лесу, вон там.
– И она тебя не заметила?
Именно что нет: Кайя шла по мху, а потом спряталась за деревом.
– Плакала? Это точно?
– Плакала! Было даже слышно.
Фру Исаксен немного посидела молча, прикидывая, потом она сказала:
– Н‑да! Теперь, видимо, ко всему прочему пойдут еще сцены. Надо же! Только этого нам не хватало! Ну ладно, спасибо тебе, Кайя. Хорошо, что ты мне все рассказала, дружок.
Через час, когда фру Арнольд явилась к обеду, в семействе Исаксенов замечалось известное напряжение.
Она, однако ж, вовсе не казалась несчастной и заплаканной, наоборот, была веселей и общительней, чем обычно.
А вечером опять исчезла. Фру Исаксен сидела, сложа руки на коленях, и вздыхала, как она последнее время вздыхала все чаще: «Она для меня загадка. Просто загадка».
Потом как‑то Кайя принесла известие, что фру Арнольд сидела на камне, терла глаза и ела гусиную печенку… Гусиную печенку! Фру Исаксен прямо подпрыгнула на стуле: «В своем ли ты уме?»
Кайя была абсолютно в своем уме, она прекрасно разглядела банку, такая продолговатая, с золотым ободком, у Флогена они стоят в витрине. Она лежала на земле рядом с пачкой галет. А фру Арнольд сидела – Кайя уже говорила – на камне, мазала печенкой галеты – у нее такой складной ножичек – и ела ужасно быстро. То ли очень голодная была, то ли хотела поскорее разделаться с печенкой. Пожует‑пожует, потом вынет платочек из кармана и глаза утирает.
– Я буквально слов не нахожу! – сказала фру Исаксен. – Стыд‑то какой! Вместо того чтоб прийти и по‑человечески попросить кусочек хлеба с маслом. Ведь если кто увидит, подумают, что ее тут голодом морят. Конечно, гусиной печенки у нас не подают!
– Конечно, – сказала Кайя, – но ей‑то что! Пошла себе и купила все, что понравится.
После чего фру Исаксен, поджав губы, отправилась за ватрушками и лимонадом, которые последнее время обычно подаются в этот час, когда в семье нет посторонних.
Вечером фру Арнольд хотела было рассказать какую‑то историю. Но из этого у нее ничего не вышло. Когда она появилась, Ингве ковырялся в цветочном горшке. И вот она подходит прямо к нему, отодвигает от него горшок и говорит:
– У тебя же свежая царапина.
– Ну и что? – сказал Ингве.
– В земле могут быть опасные микробы, – объясняет фру Арнольд. – Микробы столбняка. Надо поскорее смазать ранку йодом.
А Ингве ей опять, еще грубее:
– Вот еще, йодом мазаться!
– Никогда не знаешь, от какой рапы ждать беды, – говорит фру Арнольд. Тут она начинает свою историю, и видно, что ей очень хочется ее рассказать.
В Германии она слышала об одном случае; там был такой певец, пел на похоронах. И вдруг как‑то раз, ему уже начинать, а он сделался какой‑то странный и сказал, что ему не по себе. Но отказываться не захотел. Начал петь и не может рот закрыть – судорога! Так и остался с открытым ртом. А через несколько часов умер в страшных мучениях. И оказалось, в тот день возился со своими розами – он был большой любитель цветов, – а на руке у него была ранка, так себе, почти незаметная ранка, царапинка на пальце…
Дальше фру Арнольд говорить не могла. Можно было подумать, что у нее у самой рот свело судорогой. Действительно, не очень‑то разойдешься перед слушателями, которые и бровью не ведут в знак того, что слышат тебя и понимают. А наоборот, обмениваются громкими замечаниями о совершенно посторонних предметах: в данном случае речь шла о катушке белых ниток.
– Подай‑ка мне белую катушку, Кайя, мне тут надо получше закрепить пуговицу, – произнесла, в частности, фру Исаксен.
– Пожалуйста, – сказала Кайя.
– Спасибо, дружок, сейчас я тебе ее отдам. Не забудь купить еще, сороковую, когда пойдешь к Флогену, – сказала фру Исаксен, после чего на некоторое время установилось общее молчание.
– Простите, вы, кажется, что‑то рассказывали, фру Арнольд? – Фру Исаксен рассеянно подняла глаза от шитья.
– Я? О нет!
– Подумайте… А мне показалось….
Фру Арнольд вскоре исчезла. Видно, опять в лес пошла. Фру Исаксен пожала плечами.
– О господи, уж как‑нибудь с нашими царапинами мы сами справимся. Поди‑ка сюда, мальчик, дай я взгляну…
Выяснилось, что в лесу фру Арнольд попеременно поглощала крабов, сыр и шоколад. Семейство Исаксен, из‑за нее вынужденное обречь себя на лишения, вознегодовало. Как Ингве, так и Кайя пронзали ее злобными взглядами и нередко позволяли себе довольно громкие замечания опасного свойства. Исаксен относился ко всему спокойнее. Зря, что ли, он каждый божий день таскался в город, уж ему‑то известно, где какие подают закуски.
Потом – шел как раз тринадцатый день с приезда фру Арнольд – стало известно, что в ход пошли рыбные котлеты. Прямо из банки, холодные. Но всей банки фру Арнольд не одолела. Съела три штучки, потом передернулась, словно ее тошнило, вздохнула и прикрыла банку мхом. Кайя может показать место происшествия, пожалуйста, хоть сейчас. Фру Арнольд теперь долго не вернется, она пошла бродить по лесу. Ингве, если хочет, может тоже пойти посмотреть.
Ингве тоже пошел.
Когда часа через два фру Арнольд отворила калитку, банка с рыбными котлетами стояла на самом видном месте посреди двора. Вдова с верхнего этажа тут же раскрыла окно и прокричала:
– Вы подумайте! Посреди двора банка с котлетами! Андрина, что ли, здесь ее позабыла? Я хотела только предупредить, как бы кошки не сбежались, ох, да они, кажется, уже тут были!
Фру Арнольд остановилась, красная как пион. Но это тут же прошло, и она сказала спокойно, да, совершенно спокойно, даже с улыбкой:
– Надо спросить у Ингве и Кайи, они, наверное, знают. Они оба стоят за дверью.
И прошла мимо банки, мимо Кайи с Ингве, мимо фру Исаксен, взяла в руки книжку и уселась читать. И все это с улыбкой.
Но в тот вечер к ужину у Исаксенов подали жареного мерлана – как хотите, так и понимайте. Фру Исаксен сказал что‑то такое:
– Уле Гальтерюд привез свежую рыбу! Можно же иногда позволить себе что‑нибудь питательное…
Никто ей не возражал. Исаксен отважно завладел бутылкой пива и налил дамам.
А еще через два дня фру Арнольд явилась с письмом в руке и сообщила, что уезжает вечерним пароходом.
– Так что позвольте вас поблагодарить за ваше чудесное гостеприимство, – сказала она.
Для фру Исаксен это была полнейшая неожиданность.
– Неужели вы едете, дорогая? Разве вы уже устроили свои дела? А я думала…
Фру Арнольд весело ее перебила:
– Так что спасибо. Думаю, вам приятно будет от меня избавиться. Я и так уж злоупотребила вашей любезностью.
– Что вы, милочка, мы с удовольствием. Только мы чем богаты, тем и рады, уж не обессудьте, – вырвалось у фру Исаксен. Она, признаться, на минутку потеряла самообладание. Но тут же взяла себя в руки и крикнула Андрине, чтобы немедленно вывесила проветрить постель фру Арнольд, пусть хорошенько прогреется, пока солнышко не зашло, – фру Арнольд сегодня уезжает.
Так‑то оно вернее будет, думает фру Исаксен, не мешает отрезать ей путь к отступлению.
И Андрина поволокла на двор подушки и одеяла.
Фру Арнольд пошла укладываться.
К пристани отправились в экипаже Уле Гальтерюда. Фру Арнольд хотела расплатиться, но фру Исаксен вместе с мужем в один голос заверили, что об этом не может быть и речи. Фру Арнольд пришлось сдаться, приговаривая: «Огромное спасибо, это, честное слово, уж слишком».
О том, куда направляется фру Арнольд, не было произнесено ни звука. Всю дорогу она болтала о чем угодно, только не об этом: о погоде, о ветре, а то вдруг забывалась, умолкала и, ничего не видя, рассеянно глядела перед собой.
Фру Исаксен несколько раз собиралась спросить, да как‑то не получалось, неудобно было, хоть вопрос как будто самый обыкновенный. Да к тому же фру Арнольд буквально не давала ей рта раскрыть, заговаривая о совершенно посторонних предметах. В конце концов фру Исаксен все же спросила. И фру Арнольд отвечала с грустной улыбкой, пожав плечами и разведя руками, словно обнимая весь широкий, негостеприимный мир:
– Куда теперь? Дальше.
Ну и положение было у Исаксенов…
– Да я вот подумал насчет почты. Может, будут еще письма, так как их пересылать? – промямлил Исаксен.
– Да‑да, как же письма? – Фру Исаксен приободрилась.
Но фру Арнольд вежливо и спокойно удостоверяет их, что писем больше не будет.
Вечер тихий, теплый и ясный, море невнятно урчит, холмы синеют, розовеет небо. На пароходе комфортабельно и уютно – спокойные пассажиры в шезлонгах, свет в кают‑компании. Фру Арнольд взбирается по трапу в своем красивом плаще; она теперь совсем не та, что была, когда приехала. Настоящая дама‑путешественница, поездившая по свету, отправляющаяся невесть куда… Как ни крути, а что‑то в ней есть такое, что вызывает уважение.
Предложение Исаксена немедля позаботиться о каюте она решительно отклоняет; она и слышать не хочет о том, чтоб он снес вниз ее багаж.
– Пока есть время, лучше поболтаем, – говорит она; отнимает у него свои вещи и ставит их в курительной, – а в каюте я еще вдоволь насижусь.
И они болтают. Тут только выясняется, какой увлекательной, живой и веселой может быть фру Арнольд. Она легко и свободно говорит о красоте местности, о прелести вечера, о различиях в норвежском и немецком пейзажах, норвежских и немецких характерах. Что ни фраза, то остроумное замечание. И семейство Исаксен все больше удивляется, все больше им делается не по себе. Особенно когда она говорит, что не в состоянии выразит им всю свою признательность.
Боже, да если б они только заранее знали, что она не собирается обременять их до конца их дней, как бы хорошо можно было проводить с ней время. К чувству благодарности за то, что она не разорила их, но довела до сумы, примешивается восхищение, да, восхищение и даже горечь разлуки. Та несчастная фру Арнольд, которая плакала и ела рыбные котлеты в лесу – докучная приживалка, – представляется теперь просто недоразумением, оптическим обманом. Эта, что стоит на палубе в дорожном костюме, – дело другое, да и какая же приживалка дала бы Андрине двадцать крон на чай. Андрина никак в себя не может прийти, верно, до сих пор сидит на кухне и утирает глаза чайным полотенцем. Да, ничего не скажешь, фру Арнольд под конец показала себя в самом выгодном свете.
Раздается пароходный гудок. Слегка запинаясь, фру Исаксен произносит:
– Надеюсь, при случае вы дадите о себе весточку, хоть пару слов, нам интересно, как пойдут ваши дела…
И фру Арнольд – она ведь тоже не каменная – крепко пожимает ей руку:
– Вы… – Но тут, может быть, чуточку поспешно, она отняла руку и каким‑то неверным голосом докончила: – …Вы, конечно, узнаете.
Потом она как будто хотела еще что‑то добавить, но так ничего и не сказала. Кроме «прощайте» и новых благодарностей.
Когда пароход отчалил от пристани, Исаксены стояли и махали так, словно провожали дорогого родича в Америку. И фру Арнольд тоже махала, двигалась вдоль поручней и махала платком, пока пароход не скрылся за мысом и она уже не могла видеть их, а они ее.
Тогда она поспешила в курительную за своими пожитками, поставила их на скамейку на палубе, а сама села рядом. Было холодно, она устала, съежилась и сгорбилась. Через час, когда в первом классе прозвонили к ужину, она вынула пачку галет от Флогена и стала есть. Удостоверясь, что никто ее не видит, она достала из бумаги ломтик колбасы и положила на галету. Фру Арнольд была палубным пассажиром, и ехать ей было некуда. Она все больше и больше съеживалась под пледом, который плохо защищал от ночного холода. Час шел за часом, и вот фру Арнольд стала почти не видно, только черная, скрюченная тень на блестящей, полированной стене…
Под утро, когда засветлелся восточный край неба над горами, на одной из остановок она поднялась, словно ее вдруг толкнули, сошла на берег и темной тенью в седеющем свете стояла на пристани, пока пароход не отчалил и не пошел дальше. Она огляделась вокруг, зубы у нее стучали от холода, потом неверными шагами направилась к сомнительного вида зданию, на фасаде которого было крупно обозначено «Гостиница»; зевая и почесываясь, сверху спустился некто в высоких сапогах и принял у нее багаж…
Всю дорогу домой Исаксены молчали. Только уже закрыв за собой калитку, фру Исаксен, словно подытоживая ход своих мыслей, произнесла:
– Да, да… все же мы немного ее поддержали…
На обеденном столе лежало вскрытое письмо. Андрина нашла его на подоконнике. Оно было адресовано оптовику Исаксену, для фру Е. Арнольд.
– Так‑так, посмотрим, ах, досадно, что у нас нет ее адреса! – Фру Исаксен повертела письмо в руке. – Придется пока его спрятать, чтобы не завалялось.
Все еще под впечатлением проводов, с самыми благородными намерениями, фру Исаксен направляется с письмом в руке к спальне, к своему комоду. Такие вещи надо прятать под замок, не швырять где попало. Разумеется, читать она не станет. Но штемпель‑то поглядеть можно, в этом нет ничего предосудительного…
На печати знак ближайшей почты, всего в нескольких километрах. Господи, и с кем же это там фру Арнольд затеяла переписку? И почерк… Внезапно фру Исаксен совершенно точно вспоминает, что уже видела его.
Письмо вынуто из конверта. О боже, это, конечно, не совсем хорошо, но…
Лицо фру Исаксен вытягивается от изумления. Вытягивается все больше и больше…
Письмо – всего‑навсего лист белой бумаги. И на нем ни строчки, ни слова – ничего. А надпись на конверте – это же рука фру Арнольд! Слишком часто фру Исаксен подглядывала ей через плечо, когда она сидела и строчила свои письма, так что в этом‑то она не сомневается.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!