Норвежская новелла XIX–XX веков 15 страница
Они испытывают страшную неловкость – и снова начинают раскладывать цветы на букетики.
В эту самую минуту в двух шагах от их столика внезапно появляется какой‑то карапузик. Ему, вероятно, годика два, у него золотистые локоны, сопливый носишка, голубая рубашечка и грязные штанишки, болтающиеся на кривых ножках. Он задумчиво сует пальчик в нос и приближается к ним еще на несколько шагов.
Обе девочки бросаются к нему. Сидя перед ним на корточках, они осыпают его вопросами и преувеличенно нежно сюсюкают, вытирая ему нос и подтягивая штанишки, которые промокли насквозь. Однако они не могут выжать из него ни единого слова, кроме «Ока», но Сив решает, что это наверняка означает «Оскар» и что так зовут мальчика.
Они горячо уверяют друг друга, что он прехорошенький, хотя в этом мальчике все, кроме локонов, на редкость гадко. Но девочкам двенадцать‑пятнадцать лет; они принимают малютку за чудесный дар и осыпают его нежными заботами. Видно, что обе маленькие женщины сражаются за эту добычу, они ревнуют, когда им кажется, что Ока оказывает легкое предпочтение одной из них.
Сив почти с первой же секунды одерживает верх над Эльной. Дома у нее есть братишки поменьше, и в ней, этом маленьком существе, есть нечто материнское; у Сив остался еще бутерброд, и она отдает его Оке, который с жадностью съедает его. Эльна с завистью смотрит на подругу, которая, усадив Оку к себе на колени, кормит его; мальчик выпивает остатки лимонада из ее стакана. Тогда Эльна предлагает, чтобы они в складчину, на последние шиллинга, купили еще одну бутылку лимонада.
|
|
|
Пойти заказать лимонад приходится Эльне, потому что, когда Сив пытается спустить мальчика с колен, Ока кричит. Сив же приходится поить мальчика – но тут уж ничего не скажешь, потому что Сив внесла двадцать, а Эльна всего лишь десять эре на угощение.
Из домика выходит хозяйка, но она ничего не знает ни об Оке, ни откуда он взялся. Сдается ей, будто она видела такого у одного из станционных бараков, – может, он и вправду оттуда? Может, он заблудился?
Теперь на девочек ложится огромная ответственность – разузнать, откуда явился Ока, и отвести его домой. А время уже совсем позднее…
Сив спускает мальчугана с колен, чтобы смести крошки, остатки листьев и поправить на голове шляпку. И тут Эльна осмеливается подойти к Оке – она все это время умирала от желания взять малыша на руки…
Но когда девочка приседает перед ним на корточки, Ока бьет ее и прячется у Сив. Тогда Эльна отламывает кусочек от сахарной конфеты, кладет его на ладонь и протягивает ладонь вперед, словно приманивая птичку. И против этого Оке не устоять.
|
|
|
Кажется, эта сладость в крапинку ему понравилась. Ока, видимо, капризный маленький мужчина. Когда девочки собираются уходить, он цепляется за юбку Эльны и к ней же тянет руки. Пусть его несет Эльна.
Она берет его на руки. Он тяжелый, а штанишки его гораздо мокрее, чем это допустимо, когда рукав пальто светлый. Девочки молча идут рядом по дороге вдоль лесной опушки, где между верхушками деревьев просвечивает небо медного цвета.
Им нечего сказать друг другу. Сив чувствует себя глубоко несчастной и бедной – потому что истратила все свои деньги на эти сахарные палочки, которые оказались совсем невкусными, потому что Эльна даже не захотела съесть конфету, и еще по многим другим причинам, а почему – она и сама толком не знает…
Высокая, хрупкая фигурка Эльны изнемогает под тяжестью мальчугана, которого она тащит на руках. Но она и не думает отдать его подруге. Ей кажется, будто она одержала победу над Сив, хотя до этого она никогда ни одной секунды не думала, что хочет одержать над ней победу. Когда Эльна несет на руках малыша, которому хочется, чтобы его несла она, а не ее подруга, Эльне кажется, будто она возвысилась над Сив. Ведь у той дома и отец, и мать, и братья, и две спальни, и столовая, и гостиная, а иногда к ним приходят гости – господа в черных фраках и дамы в светлых шелковых платьях. А у нее, у Эльны, одна только мама, которая шьет и сдает комнаты внаем. И все же никогда до этой самой минуты Эльна не подозревала, что ей хочется возвыситься над Сив. Но в разгар своего триумфа она чувствует вдруг угрызения совести, испытывает болезненное унижение – как подло переманила она Оку от Сив с помощью той самой сахарной палочки, которую ей дала Сив. И ведь она знала, как Сив была горда и как радовалась, что может ее угостить.
|
|
|
Внизу на шоссе девочки встречают женщину, которая ищет Оку. Он и в самом деле из рабочих бараков; удрал, пока его мама ходила по делу, а теперь женщины и дети повсюду ищут его…
У девочек нет даже денег, чтобы поехать домой на трамвае. Они плетутся пешком по всей аллее Драмменсвейен, – а улица кажется такой длинной, светлой и пыльной в ясных сумерках весеннего вечера. Из садов доносится запах прошлогодней листвы и земли, гуляют люди в светлой одежде, и никто не обращает внимания на двух девочек, которые куда‑то плетутся, склонив головы, усталые и молчаливые. У одной болтаются за спиной две темных косички, у другой – взъерошенная льняная копна волос.
|
|
|
Они говорят друг другу только – «Боже мой, как поздно» или «Боже, как они там дома разозлятся…» У ворот Сив они коротко прощаются друг с другом. И больше уже никогда не встречаются.
Перевод Л. Брауде
Улав Дуун
Сестра
А в другой раз Андрес рассказывал:
В былые дни жил на Оммюнстранне человек, и звали его Севал Странн. Род Страннов осел там издавна. Был Севал по всем статьям крепкий мужик. В молодые годы служил он у пристава в писарях, потому что шибко читать да писать умел. Это у них в роду повелось. А на королевской службе он и вовсе преуспел. Да и у себя в селе отличился – в ленсманы вышел. Люди говорили, что покладистее его и человека не было, да только становился он строптив, как сиверко, когда что‑нибудь задумает.
Долго он ходил неженатый, и люди не понимали, с чего бы это. На лицо он не был пригож, это верно, однако Оммюнстранна была в ту пору усадьба дай боже, да и капиталу было у него в достатке. А бабы – те на него умильно поглядывали. Наконец женился‑таки, и в самую пору женился, об этом речь впереди.
А хозяин Вике в ту пору был Ула Равалссон. Народ в Вике жил и тогда в достатке, и Ула Равалссон был в селе человек почтенный и для богатеев всегда желанный гость. Овдовел он и остался с двумя сыновьями и двумя дочерьми. Вот про них‑то, про дочерей, и пойдет сказ.
Старшую, покрасивее, звали Вальборгой. Волос у ней был такой светлый и сама она такая статная, что говорили – и нрав у нее легкий да веселый. А меньшую звали Беритой. Тоже была девка пригожая и осанистая. И уж так сестры дружили, что врозь, друг без дружки, жить не могли. А Ула Равалссон говаривал, когда бывал в гостях:
– Парни у меня не бог весть какие, не по мне. Зато на дочек надеюсь. Еще подумаю, прежде чем их с рук сбуду. Одно худо, что они друг без дружки никуда – впору в один двор просватывать.
Когда Вальборге пошел двадцать первый год, отец отдал ее пастору в стряпки.
– Надо вперед глядеть, – сказал он. – Подучиться малость не мешает.
Вальборга должна была прослужить там год, а за ней, думалось отцу, и Берита там же послужит. От пасторского двора до Вики было далеко, но Вальборга являлась домой под вечер, как только минет неделя, и Берита не реже к ней хаживала. А время шло, и Вальборга стала ходить домой пореже. Берита живо смекнула, что для сестры не дорога домой длинна стала, а камень поперек дороги лег.
В то лето жил на пасторском дворе то ли пасторов, то ли пасторшин родственник. Был он человек образованный, но учился дальше и метил высоко. А Берита и боялась и радовалась. Видела она, что студент между ними затесался, видела, что сестра ласково с ним переглядывается. Она и спросила Вальборгу, как у них дело. А Вальборга только засмеялась, но, видно, от счастья.
– А ты вправду думаешь заполучить его? – спросила Берита.
– Быть того не может, но думаю, что все равно так оно и выйдет, – ответила Вальборга.
– Вот бы уж я запрыгала от радости, заплясала бы! Да боязно мне, как бы все это дымом не развеялось, – сказала Берита.
А Вальборга ответила:
– Уж будто нам на доброе и надеяться нельзя!
По осени студент уехал в город. И ничего удивительного в этом не было. Но однажды в зимний вечер воротилась Вальборга домой, уселась в углу и сидела как неприкаянная. Не сразу Берита с ней заговорила, выждала, покуда они остались в избе вдвоем. Тут она и спросила ласково‑преласково:
– Ну как, бросила верить, сестрица?
Ничего не ответила Вальборга, а Берита чуть не плакала.
– Но я все‑таки рада, – сказала она. – Рада, что быстрый конец пришел. Я ведь знала, что то, чего быть не может, редко сбывается. И не надо никогда этому верить. Да ведь можно же забыть про него, как про все другое забывается?
А Вальборга все так и сидела в углу. Берита спросила, не сможет ли сестра побыть несколько дней дома. Стала спрашивать про то да про се. Взяла сестру за голову. Лицо было холодное, как у покойницы. Потом Берита говорила, что никогда этого не забудет.
– Тут я все и узнала, и словно земля подо мной расступилась, – говаривала она после. – Все я про Вальборгу узнала, а до того ничего такого и не ведала. II дивно мне – будто я сама при том была. Слова не могла вымолвить.
– Ну, теперь ты про все знаешь, – сказала Вальборга. – Прогнали меня нынче с пасторского двора, а теперь и отец из дому выгонит. Да то мне все едино.
– Тебе, да не нам с тобой, – сказала Берита. – Теперь и я могу тем же ходом из села податься.
А Вальборга и говорит:
– Обругай меня лучше – легче станет.
– Да ты ли это говоришь? – закричала Берита. – И надо же, родная сестра – дрянь гулящая!
– Сама не знаешь, что мелешь, – сказала Вальборга. – Лучше бы не говорила так. Теперь я решилась рассказать батюшке, что со мной сталось, а потом пойду куда‑нибудь и нынче же уйду ночевать в издольщичью избу.
Ничего не ответила Берита, рухнула на лавку и зарыдала. Она отбивалась от сестры, когда та перед уходом хотела погладить ее по голове.
Потом Берита рассказывала:
– Обозвала я ее дрянью гулящей, и она в тот час для меня и вправду такая была. Да и долго была. Тошно было мне ее видеть, думать про нее было тошно.
А о том, как принял все это Ула Равалссон, не сказывали. Вальборга отыскала его у лодочного сарая. Были они там наедине. Но он на другой день пошел к пастору. Вошел громадный и добродушный и спросил, когда быть свадьбе. А пастор выложил ему про другое, про что Ула Равалссон и слыхом не слыхал: срам, дескать, венчать ученого человека с деревенской девкой, образованного – с простолюдинкой.
– Ну, стало быть, и я нынче про это знаю! – сказал Ула. А под конец осерчал и пропесочил и пастора и всех образованных. Сказывают, что домой он шел плачучи.
А Вальборга пошла на один хутор близ Хоберга, в Брейстранну, потому как тамошняя баба работала прежде в Вике и полюбила Вальборгу. Осталась Вальборга у нее, там же и родила. Оно, правда, ребеночек‑то недолго пожил. А дурная молва о Вальборге не утихала. И до того дошло, что явился к ней с хутора какой‑то нищий полудурок и посватался.
Лишь на третий год пришел Ула Равалссон и уговорил ее воротиться домой.
– Можно теперь, ворочайся! – сказал он. – Так и тебе будет лучше и нам. Мало‑помалу все это быльем порастет. Как короста на язве, как мох на камне, так и это зарастет. А будешь сидеть здесь на хуторе, все так и останется.
Вальборга воротилась домой. А Берита была уже замужем. Вышла она за мужика крепкого, за хозяйского сына в Бьерланне, звали его Халл. За все это время Берита почти никогда не поминала про Вальборгу, а теперь пришла в родной дом и разговорилась с ней.
– Давай‑ка станем опять, как прежде, сестрами да подружками! – сказала Берита. – А то мне уж невмоготу стало.
– Да будет ли прок‑то? – сказала Вальборга.
– Будет! Я ведь тебе простила, сестрица, – сказала Берита.
Засмеялась тут Вальборга и молвила:
– Хоть и говоришь – простила, а заноза‑то все равно сидит. Ты на меня свысока глядишь, и поделом! Да не смирюсь я с этим. Слишком я тебя люблю.
Ничего больше не сказала Берита, но на прощанье заплакала. Не часто сестры с того дня виделись. Но друг о дружке не забывали.
Долгим показалось то время Вальборге, долгим, как непогожая ночь. Но мало‑помалу все пошло в гору.
Пригожа была Вальборга, как и прежде, и прежние у нее были наряды и обхождение. В церковь она ходила смело – никого не совестилась, стала якшаться с молодежью, плясала и дурачилась, как в былые дни. Не посватался бы к ней больше никакой парень‑издольщик, и держала она себя так уверенно, что мало кто к ней подступался. И выходило, что не оступилась она, а вроде как совсем наоборот.
Однажды на осенней ярмарке разговорились Севал Странн с Улой Равалссоном, и малость спустя Странн спросил, не знает ли Ула толковой девки – управляться у него в доме.
– Есть одна, – сказал Ула Равалссон, – да не знаю, пойдет ли в работницы и поглянется ли тебе. Может, ты людской молвы боишься.
Севал спросил, кто же она, и Ула сказал, что это его дочка Вальборга.
– Не сыскать тебе бабы с такой хваткой! – прибавил он. – А уж она будет блюсти себя, коли в такое болото залезла. Ежели есть от жизни наука, так науки этой отведала она вдоволь. Да ведь опять же ты, поди, людской молвы боишься.
Оба они уже подвыпили, а возле них был народ. Севал хватил ладонью по столу и сказал:
– Что мне пересуды! Люди брешут – ветер носит. Вот уж не думал, что меня народ за такого считает! Однако мне показалось, что ты себе на уме, коли о дочке так говоришь. По бабской‑то части у меня помехи нету, да вот не думал я, что люди меня за такого считают.
Помрачнел тут Ула Равалссон. Глянул он на народ вокруг, на всех по очереди, но слова не молвил.
– Не серчай на меня, что сбрехнул я малость, Ула Равалссон! Дело ярмарочное! – сказал Севал. – А уж тебя‑то подымать на смех я и не думал, потому как знаю – нелегко тебе приходится. Беру к себе девку, и толковать больше нечего.
Тут все и закричали, что так тому и быть, что от Севала Странна они того и ждали.
– Потому как я ведь не женюсь, – сказал Севал Странн.
– И то правда! – закричал народ.
– А жениться тебе – раз плюнуть, – сказал кто‑то.
А тут и заходит Вальборга в эту самую ресторацию.
Слышала она, о чем они столковались, и усмехалась. Ее‑то, дескать, забыли спросить.
– Ладно! Теперь я тебя и спрашиваю, – сказал Севал Странн.
– Так вы, стало быть, не знаете, кто я такая, – говорит Вальборга.
– Да уж знаю! – отвечает тот. – И не посовещусь из‑за этого держать тебя в дому.
Обернулась она к отцу, смеется этак и спрашивает, не хотят ли ее из дому сбыть.
– Упаси меня боже, дитятко! – сказал Ула Равалссон. – Только думал я, что надо бы тебе еще раз в люди пойти. А потом, глядишь, и домой честь по чести воротишься.
Тут она и молвила Севалу:
– Не стану я в девки наниматься за батрацкие деньги.
А Севал Странн встал и ответил, что будет платить по всей совести. Гоже ли так ей будет? И сказала она, что гоже.
Так вот и попала Вальборга в Оммюнстранну и стала заправлять хозяйством ни мало, ни много – у самого Севала Странна, ленсмана. Угощала начальство, суд ли собирался или просто гости наезжали. И никогда не бывало в доме ленсмана такой щедрости, как теперь. Севалу Странну это в честь вменяли. И в шутку и взаправду говорили, что ленсмана словно подменили.
С год времени прошло. И поехал как‑то ленсман к судье, и толковали с глазу на глаз. Об чем столковывались, никто не знает, а только, видать, столковались, потому что Вальборга вскоре уехала домой, и ленсман сам отвез ее. Долго он пробыл в Вике. А в воскресный день в церкви было оглашение о помолвке ленсмана Севала Странна с Вальборгой, дочерью Улы Викского. Сказывали, что хозяин Вики просил ленсмана семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать на такой манер, потому что ему, Уле, и не спилось, что его дочка залетит так высоко. А ленсман ответил, что он все обдумал и что поздно теперь на другое поворачивать. Да и не таков он мужик, чтобы девка еще раз в боду попала, нет!
– И не чаял я, когда нанимал ее в девки, что я еще молодой да дурной.
– Слава тебе господи! Есть еще люди на свете почище всяких там пасторят! – ответил Ула Равалссон.
И уж так его проняло, что он прослезился. А Вальборга получила свое по всей совести.
А потом люди говорили, что свадьбу они отгрохали дай господи и поженились что надо. Говорили еще, что у девки, видать, свой норов, ежели она зацепила такого стойкого мужика, как Севал Странн. То же самое говорила и сестра ее Берита. А потом судачили и позлее: либо она дала себя провести, либо его провела, потому что не слыхать было про детей в Оммюнстранне.
– Вот уж не чаяла такого от Вальборги! – сказала Берита.
А Вальборга всему тому только посмеивалась, но как услыхала про сестрины слова, так сразу же побледнела и губы скривила. Сказывали потом, что она сказала:
– Ничего путного не ожидала от меня Берита. Так ведь и я от нее вовсе ничего не ждала. Ну да притихнет, когда ей малость туго придется.
Так она, Вальборга‑то, и сказала.
А ленсман ничего не слыхал и ничего не говорил.
Молодой был да такой довольный, что сиял от радости. В жене души не чаял. А по малом времени потребовал долг с Халла Бьерланна. Он, Халл Бьерланн‑то, незадолго до того откупил хутор у братьев и сестер за немалую цену и влез в долги. А больше всех задолжал ленсману. И не думал он, что ленсман его со двора сгонит. Были они с ним шурья и жили в мире. И поехал он в Оммюнстранну, да пришлось ему сперва говорить с Вальборгой, а та прикинулась, будто знать ничего не знает. Съездил он еще раз, застал ленсманы и слезно молил его, но в ответ не было ему ни отказа, ни согласия. С тем и уехал. Тогда взялась за дело Берита и поехала туда. Поговорила с сестрою, но вскорости смекнула, что все это сестриных рук дело, как она того и боялась. Подбоченилась Вальборга и молвила:
– Почто ты попусту прибедняешься, Берита? Занеслась бы, как прежде, да сверху бы на меня и поглядывала.
Еще горше плакалась Берита, но Вальборга тут же прочь от нее, а с ленсманом и вовсе разговору не вышло. И уехала Берита ни с чем.
А в ту пору Ула Равалссон уже помер, и двор перешел к сыну. На других по многу шиллингов не пришлось, и Берите с Халлом проку от наследства было мало. Родственники и добрые люди помогли им обзавестись новым двором – купили они Гренсетвику. С год прошло, с два ли, а вышло, что опять их с ленсманом черт веревочкой связал. Выкупил ленсман долговую бумагу и прогнал их с хутора. На этот раз они за себя уж и не просили.
Но одна хуторянка сказала Вальборге, что если так и дальше пойдет, так все село станет за Бериту.
– За дрянь тебя считать будут! – сказала она, потому как баба была не из пужливых.
А Вальборга засмеялась и ответила, что она наперед знала.
– Коли вы не пужливые, так я и подавно нет, – сказала она и прибавила: – Горько любить того, кто тебя ненавидит. Тогда уж на многое пойдешь.
И пришлось Халлу с Беритой взять в кортому хуторок под Финнстадом. Не знали они, что хозяином‑то и тут был ленсман. И до той поры не знали, покуда он не свел Финнстад и Оммюнстранну в один двор.
А Вальборга кому‑то и скажи:
– Ничего мне так не хотелось, как чтобы Берита переехала сюда. Прямо‑таки сам господь мне пособил. И буду я моим издольщикам справедливой хозяйкой. Не бог весть какие деньги с них возьму, бедствовать в Брекке не станут.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!