XIV картина. «Граница литовская» 27 страница
Я смотрю, как работает Зинаида Николаевна. Вот ей предстоит работать над «Борисом Годуновым». Ни одной книжки про Бориса Годунова {228} вы на найдете у нее , она читает записки артиста Коклена . Она мне показывает отрывок , я читаю и думаю : черт побери , опять я слышу — что такое для актера темп , что значит — говорить на сцене . Это мудрейшая книжечка . Совсем не надо книжных шкафов покупать для многочисленных книг , достаточно иметь записки Дидро , Коклена , замечания Сальвини , кое - какие страницы из Станиславского , Тика , Ленского , беседы Гете с Эккерманом . Это так мало , и это до такой степени полезно .
Я много раз говорил, что надо посещать концерты. Ведь труппа наша не посещает концертов Оборина, Корто и др. Это необходимо. Музыка поможет вам скорее найти то, что вам нужно для ваших образов.
Вот я сегодня утром смотрел картину Чаплина[cxliii]. Какие, вы думаете, он читал материалы для своей роли? Он поэт, он музыкант, он знает чередование темпов, контрастов. Вот он чему учится. Он с музыкой приходит в искусство, он поэтом приходит в искусство. Талант остается талантом, но не могут же все быть талантливыми — надо работать над собой. […]
Всесоюзный комитет по делам искусств нам финплан утвердил, и мы можем до ноября работать. Театр наш пока что не попал к закрытию.
Итак, товарищи, пусть Боголюбов не думает, что я хочу инсценировать конфликт с ним[cxliv]. Нет, ни в коем случае. То, что сказал Боголюбов, он хитро сказал, а то, что он думает, — то у него глубоко закопано. Надо быть искренним. Я всегда искренне говорю. Если мне кто не нравится, я всегда прямо говорю: вот мне ваша морда не нравится.
|
|
|
Вот я, например, называю Бухарина дураком за то, что он допустил к печатанию такую ерунду в статье Старчакова[cxlv], — что во времена Гоголя не было стиля ампир в Пензе, и такой обстановки, какую Мейерхольд показывает в доме городничего, не могло быть в те времена. Это явная ложь. Я был тогда еще маленьким, помню этот стиль мебели. У моего отца был дом, который он купил у одного дворянина, там была мебель стиля ампир. Я оттуда много черпал и черпаю в своих постановках, и весь ампир «Ревизора» вытащен оттуда, из Пензы. Вот надо взять Старчакова, посадить его на аэроплан и повезти его в Пензу, чтобы он убедился в наличии такой мебели.
Итак, товарищи, давайте продолжать чтение.
Вообще очень трудно читать после беседы. Читать можно тогда, когда пошел в лес, нарвал фиалок, или на лодке покатался, или влюбился, целовался — после этого можно читать «Бориса Годунова». Но после ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем [или] после ссоры Боголюбова с Мейерхольдом — Пушкина читать невозможно.
|
|
|
Вот Царев может засвидетельствовать, как мы работали над «Каменным гостем». Разве мы тогда говорили о Болдине? Если мы приходим с лучшим настроением, то лучше читаем. Надо тренироваться.
Возьмем, например, Зайчикова. Или у него неприятности дома, или он недовлен, что его не чествовали[cxlvi]. Официальное лицо из Всесоюзного комитета по делам искусств спрашивало у меня: «Вы довольны теперь, как сделан спектакль “Ревизор”»? Я говорю: «Спектакль этот еще не переделан, переделка еще продолжается. Гоголь делал “Ревизора” с 1832 года до своей смерти, и мы будем делать “Ревизора” до самой смерти».
{229} Трудно нам установить взаимоотношения , потому что нет у нас артистической коммуны , потому что слово «артистическое» — это не значит галстучек особенный , поясок , волосы по - особенному причесывает и т . д .
Громов, который работал вместе с [Михаилом] Чеховым, знает, какое большое значение придавал Чехов обстановке. Можно ли, например, работать под звуки пишущей машинки, разговоров по телефону[cxlvii]. Я считаю, что нельзя. Поэтому мы будем просить нового помощника по технической части тов. Егорова, чтобы в следующий раз он дал бы нам другую обстановку для чтения «Бориса Годунова». Нельзя ли это устроить на сцене, например?
|
|
|
Давайте так — чтение «Бориса Годунова» мы будем устраивать комфортабельно. Мне вот устроили вроде кафедры, и у меня получается условный рефлекс: я читаю лекцию. Мне кажется, что стулья должны стоять кругом, чтобы все видели друг друга, и перед каждым должен стоять пюпитр или столик, чтобы там лежала тетрадка… […]
( Свердлин читает монолог Афанасия Пушкина .)
Актер, читающий [Афанасия] Пушкина, должен обязательно уже на первой стадии чтения выискивать те строки и слова, которыми актер любуется:
«Кто б ни был он, спасенный ли царевич,
Иль некий дух во образе его,
Иль смелый плут, бесстыдный самозванец,
Но только там Димитрий появился».
Вот только должно быть выискивание прелестей, и, если они не поданы, вы их должны подать, чтобы была некая пышность. ( Мейерхольд читает .)
«Его сам Пушкин видел,
Как приезжал впервой он во дворец…»
Здесь какая-то пышность. Здесь специфика театрального шекспировского мастерства. Вот, например:
«Известно то, что он слугою был
У Вишневецкого, что на одре болезни
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И с ним потом уехал к Сигизмунду».
Здесь очень вкусные слова ( читает снова все шесть строк ).
Вот тут необходимо любование, и тогда вы освободитесь от элементов бытовизма. Вы должны сейчас влюбиться в то, что вы читаете, тогда вы увидите, какое будет чтение.
|
|
|
Ну, давайте начнем еще раз с этого места: «Племянник мой, Гаврила Пушкин…» ( Свердлин читает . Мейерхольд несколько раз останавливает , показывает , объясняет .)
Помимо ошибок, которые вы делаете в остановках, цезурах и т. д., я должен сказать, что внимание должно быть обращено на то, чтобы этот монолог казался публике очень пышным и взволнованным. Этот монолог вы выучите по книге, и когда вы будете его много раз читать, то он сделается для вас родным, и тогда вы будете, как жонглер подбрасывает мячи, им владеть. Этот монолог должен быть пышным, он должен пестрить как персидский ковер. ( Мейерхольд читает монолог с большим волнением[cxlviii].)
{230} 17 мая 1936 года
Беседа с актерами. Читка.
IX картина. «Москва. Дом Шуйского»
Читают: Шуйский — Чистяков, Афанасий Пушкин — Свердлин, мальчик — Стельмахович, Крапчитов
Мейерхольд. […] Я работал с художником Якуловым — я не помню, какую пьесу мы должны были с ним ставить, — я его умолял: нельзя ли, чтобы вы, художники, позаботились о том, чтобы на плечи актеров не наваливать тяжелые костюмы[cxlix]. Правда, тогда и носили такие костюмы, но эти костюмы так могут актера утомить и навязать тот штамп, которого я так не люблю. Я помню, как я ужасно уставал от этих костюмов, участвуя в [спектакле] «Царь Федор Иоаннович». Когда мне попадается книжка с изображением этих костюмов, то я прямо впадаю в панику, потому что это ужасная мура. И вот я говорю художнику: актер, тем более когда он говорит стихами, хочет себя вольно чувствовать, сделайте так, чтобы плечи его жили. Ведь можно выразить одну и ту же форму костюма, не накручивая туда вату и т. п. […] Когда я теперь слушаю ваше чтение, я вижу, что вы в таком же ознобе находитесь. Хоть вы и сидите в пиджаках, я чувствую, что вы по условному рефлексу наложили на себя тяжесть парчи. […]
Мы будем говорить с художником. Нужно будет совсем снять костюм. Надо будет добиться такой легкости, как будто люди совершенно голые читают. Вот эту легкость надо стараться обрести и надо считаться с характером. Вы обязаны омолодить Пушкина в отношении звука, жестов. В театрах без женщин на женские роли выбирались очень худые юноши (в театрах старой Японии, Китая), и, когда они надевали на себя тяжелый женский костюм, — это не давало тяжести в силу их молодости и стройности. Но если напялить этот тяжелый костюм на тщедушного старичка, то он упадет.
Я помню, в Пензе был один архиерей, старик. Он был так стар, что, когда ему надо было ехать в церковь, то его завязывали в узел, сажали в карету. Потом, по приезде в церковь, его вынимали из кареты, вносили в архиерейскую, там он расправлял свой архиерейский костюм с бубенцами, его брали под руки и водили по церкви, и это производило впечатление. Я говорю это для того, чтобы вы поняли, что костюм имеет большое значение и играет громадную роль. Вы всегда представляйте себе костюм, какую бы роль вы ни читали. Поэтому нужно всех омолодить, кого бы вы ни играли.
Что является самым отличительным в борьбе Шуйского? Несмотря на то, что он старый, с бородой, — в борьбе он молодой. И [Афанасий] Пушкин молодой, и архиерей молодой, потому что для того, чтобы прочесть, как нужно, этот монолог, надо быть молодым, надо омолодить того, чью роль играешь.
Вот я в «Антигоне» играл Тиресия[cl]. Это роль многолетнего старика, но, когда я играл ее, мне было двадцать четыре года. Я омолодил старика. Я согнулся как старик, но я был молод, и стих поэтому не угробливался. Я и Ивана Грозного играл, когда был молодым, несмотря на то, что возраст его старый.
{231} Так вот , две вещи нужны при чтении : чтобы ощущались остановки в середине стиха и чтобы в конце стиха была остановка .
Актеры, участвовавшие в «Каменном госте», могут подтвердить, что самую большую радость в чтении стиха доставляют остановки. Они доставляют удовольствие. И я вижу, что когда актер окунается в сцену, то, как только он начинает ощущать эти остановки, он слышит их и сейчас же в них укладывается. […].
Переход от стиха к прозе есть не только переключение всех прелестей, свойственных стиху, — а вдруг вы попали на прозу, у которой тоже есть своя прелесть. Здесь есть какая-то перемена. Это обстоятельство показывает, что при стихе голос [должен] звучать в какой-то сугубой торжественности. Очень хорошо, что «Борис Годунов» будет поставлен в дни торжеств, когда принято устраивать банкеты, произносить заздравные тосты и проч.
Так вот, все, что бы я ни играл: мальчика, Пушкина, Шуйского — я должен выйти с торжественностью. Когда мы смотрим исполнение Шекспира Сальвини и другими, то видим, что и они выбирают влюбленно-ритмически настроенных людей, которые любят носить плащ на сцене, шелковые шаровары, мягкие туфли, тюрбаны и т. д.
Я видел недавно туркменский спектакль (видел всего один акт) — я порадовался их игре[cli]. Конечно, они кладут нас на обе лопатки. Они несут утраченную нами наивность и любовь к такой театральной сусальности: борода по-театральному привязана, мягкие туфли, кольчуга — то есть все, что разлюбили. Когда вы смотрите «Отелло» в Малом или Реалистическом театре, вы видите, как люди потеют в труде над психологическими штуками, в труде над осмысливанием бессмысленного. Ну что особенного в «Отелло», что сугубо смыслового? Это очень наивный сюжет. […] А туркмены наивно играют. Вот вышли они в кольчугах, в шлемах. Это очень приятно смотреть. Сюжет наивный, и мы наивно играем, когда нужно, мы рычим, когда нужно, мы смеемся, целуемся — и все приятно. Все это преподнесено не рапповскими методами и темпами. Вот эту прозрачность надо уметь найти.
Вот монолог Пушкина надо легче дать, воздушнее. Мне хочется, чтоб монолог Пушкина прозвучал так:
«Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему! он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там — в глуши голодна смерть иль петля».
Мне хочется, чтоб он стоял как на картине. ( Показ .) Поэтому мне нравится Пяст. Иногда он меня шокирует, он иногда очень тенденциозен, но что мне нравится — он иногда нарочно, чтоб вывести себя {232} из прозаизма , чтобы не превратить торжественность в прозу , — он иногда ахнет , как во времена Суворова . Но это ничего , только чтобы не было мхатовского чтения , вот так ( читает особенно ; смех ).
Понимаете, это не Пушкин, это свобода молодого задора. Нам не коня нужно, а трепетную лань.
Чтение мальчика — он наивно читал, и из этого легче найти краски. Давайте еще раз. […]
У Пушкина до того крепко связана форма с содержанием, что можно смело говорить: форма-содержание. […]
Здесь дом Шуйского, множество гостей.
«Вина еще. Ну, гости дорогие,
Последний ковш! Читай молитву, мальчик».
Вкусное слово «ковш». Вы видите на фоне золотистого пьяного угара вдруг мальчика, который читает молитву: «Царю небес, везде и присно сущий…» ( читает ). Этот мальчик тоже появляется как вынутый из узла архиерей. Молитва мальчика — это ария. Ее нельзя просто произносить, а [нужно] с той торжественностью, как будто мальчик на амвоне выступает. Здесь надо ощущать отрока — чтобы звучал голос отрока тринадцати лет. Отсюда парад всех цезур, нотабене, повышения и понижения голоса. Если актер во все это вникнет, то все пойдет очень легко.
Я помню, когда играл в «Смерти Иоанна Грозного», меня радовал парад-алле, и я был рад, когда Станиславский дал мне шелковый желтый костюм — в нем было легко ходить. Были мгновения, когда мне приходилось надевать шубу, но не надолго. Я все время ходил в шелковом костюме и мне было легко. Мое удобство для моей игры имело плюсовое значение.
Давайте так начнем, а потом будем выяснять.
( Чистяков читает:
«Вина еще . Ну , гости дорогие ,
Последний ковш ! Читай молитву , мальчик» .)
Вы говорите: «Вина еще». Благодаря тому, что вы не даете легативности, получается нехорошо. Надо сказать: «Вина еще. Ну, гости дорогие…» — чтобы я почувствовал, что начинается стих уже в первых двух словах ( читает ). Я, может быть, неправильно читаю, но нет этой тенденции. Надо, чтобы была торжественность. […]
( Стельмахович читает:
«Царю небес , везде и присно сущий ,
Своих рабов молению внемли» .)
Вяло. Ведь здесь еще идет разговор за столом. Мальчик должен читать громко, торжественно, заглушая разговор. Может быть, он встанет на возвышение, как на аналой. Это будет торжественно. А вы вяло читаете. Давайте еще раз.
( Стельмахович читает:
«Царю небес , везде и присно сущий ,
Всех христиан царе самодержавном» .)
{233} Вяло . Вы должны так читать , чтобы голос все время тянулся вверх . Здесь нужен актер , который бы так читал , чтобы чувствовалось , что он все время тянется кверху , и это будет кстати , если он будет читать как псалмы . Ведь псаломщик как читает ( показ ).
Еще раз, сначала.
( Чистяков читает:
«Вина еще . Ну , гости дорогие ,
Последний ковш ! Читай молитву , мальчик» .)
Перед тем как вы произносите: «Читай молитву, мальчик», вы должны повернуться, поискать мальчика и, найдя его где-то далеко, сказать ему эти слова: «Читай молитву, мальчик». Тогда получится оправдание паузы, которую дает Пушкин — Пяст.
Смотрите, всего две строчки — и сколько в них хороших вещей, театральных вещей.
Ну, давайте еще раз.
( Чистяков читает:
«Вина еще . Ну , гости дорогие ,
Последний ковш ! Читай молитву , мальчик» .)
Нет, нет! Мальчик давно уже спит. Это опять архиерей в узле. Мальчик спит, он знает, что на рассвете он будет читать молитву, он спит и все время ждет приказания — даже во сне. Когда Шуйский сказал: «Читай молитву, мальчик», мальчик встрепенулся, взлетел на возвышение как петух, как голубь, как куколка и начал читать молитву. ( Вскакивает на возвышение и показывает , как это надо сделать . Аплодисменты .)
Ну, давайте еще раз. […]
3 августа 1936 года
IX картина. «Москва. Дом Шуйского»
Читают: Шуйский — Чистяков и Старковский; мальчик — Крапчитов, Аф. Пушкин — Свердлин
Мейерхольд. […] Товарищи, вы знаете, что система разучивания ролей за столом таит в себе очень большие опасности. Художественный театр испытал сугубо в своих работах эту неприятность. Приходится этот период как-то пережить. Он таит в себе опасности, а без него никак не обойтись. Приходится эту работу вести так, что мы сидим с книжками, как студенты аудитории Оксфордского университета. Но мы же не студенты, нам нужно как можно скорее овладеть текстом таким образом, чтобы он сохранился и в момент, когда мы будем действовать, когда мы будем двигаться. Какая же опасность? Что наблюдается в Художественном театре? Это не то что я сам сочиняю — на это жалуются актеры Художественного театра. Константин Сергеевич не очень долго любил держать за столом, Владимир Иванович Немирович-Данченко больше любит. Те, кто не умеют справляться с mise en scène, например Сахновский, — он так замучивает, что актер начинает {234} точить кинжал , приносить камень за пазухой , и в конце концов актеры убьют [ его ] …
У нас тоже была такая практика: вы помните спектакль «Земля дыбом», когда умучивал актеров Лойтер[clii]. Не знаю, что там было, но я не мог приступить к работе, он умучивал, и актеры тоже жаловались: когда же этому наступит конец? Я же сразу предупредил, что если мы не заведем одновременно два мотора, то может получиться этакий хороший университет — и плохо будет сыграна эта пьеса. Поэтому я предлагаю: 1. Учесть благоприятное обстоятельство, что здесь находится maître этой партитуры Владимир Алексеевич, — который все время будет на страже интересов этой партитуры, — это один мотор; 2. Другой мотор — это наша режиссерская группа, которая будет вам всячески помогать уже входить в атмосферу того состояния актера, когда он должен не только произносить стихи, но и жить. […]
Это сцена пьяная. «Вина еще» — это не для красного словца, это не те слова, которые написаны лишь бы заполнить белый лист бумаги. Пушкин себе ясно представлял: Шуйский, множество гостей, ужин. И поэтому он начинает сцену: «Вина еще». Мы ее начинаем сценой пьяной, то есть когда свет зажегся, мы видим тела бояр, это «множество гостей», и по усам, по бородам течет мед и «бархатное пиво» в обилии. Это, так сказать, картина рубенсовская, насыщенная рубенсовским ядреным {235} обилием ; обжорство , фламандизм тут должен быть , ядреный фламандизм . Поют , причем пение не налаживается или разлажено — кто в лес , кто по дрова , — значит , тут какофония . Одни поют , а другие уже молчат . Кажется , что это стадо коров — жирных , матерых . И поэтому жидко звучат у исполнителя роли Шуйского слова «Вина еще» . Нет мощи в этом . Далее — «Ну , гости дорогие , последний ковш ! » . «Последний ковш» — это уже такой ковш , который не берется руками , а в него втыкают голову , прямо в «бархатное пиво» , и пускают пузыри . Вся голова в этом «бархатном пиве» и в меду . Когда он дальше говорит :
«Простите же вы, гости дорогие;
Благодарю, что вы моей хлеб-солью
Не презрели. Простите, добрый сон», —
то гости уже, в сущности, не уходят, а уползают. Тут мы должны видеть, как расползается это пьяное стадо, тут, собственно, нужно переключить свет, чтобы публика даже не видела, как это стадо растаяло.
И вот на фоне этого пьяного стада должен прозвучать монолог мальчика. Единственный, кто не пьян в этой картине, — это мальчик, и его голос должен прозвучать с удивительной и резкой чистотой… Здесь уместно было бы вспомнить картину Нестерова «Убиенный царевич». Слова мальчика должны звучать так, как звучит эта картина… {236} Когда я ехал по реке Белой , где находится родина Нестерова , то я увидел , что он перенес на свои картины ощущение простора , ощущение такого неба , какого нет в другом месте . Вы входите в Белую , и вы понимаете , что она корреспондирует с белыми ночами в Петербурге . Она дает такой же цвет неба , какой мы знаем только в Финляндии и в Ленинграде . Такие белые ночи есть у Нестерова…
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 253; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!